Лицейские стихотворения, Кюхельбекер Вильгельм Карлович, Год: 1817 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 11 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

В. К. Кюхельбеккер

Стихотворения

К. Я. Грот. Пушкинский Лицей (1811—1817). Бумаги I курса, собранные академиком Я. К. Гротом

СПб., ‘Академический проект’, 1998

Осень

Дифирамб

Вино

К радости

Дифирамб(Из Шиллера)

Мертвый — Живому

Песнь Лапландца

Зима

Утро 26-го Сентября

Die Verwandten und das Liebchen

Der Kosak und das Mdchen

Гроза

Осень¹

Ветер по сучьям дерев пробегает, листья валятся

И под ногою шумят, по синему озеру лебедь

Одинокий плывет: везде запустение, птицы

В рощах умолкли.

* * *

Солнце выглянет, скроется тотчас, луч его хладен,

Песней веселых жнецов уже нигде отголосок

В слух не приносит: лишь колокольчик звенит по дороге,

Дым в отдаленьи.

* * *

Путник закутанный в плащ спешит к опустевшей деревне. —

Я унылый брожу: к тебе прибегаю, природа!

Ты ли не примешь печального? матерь, согрей мое сердце —

Бедное сердце!

* * *

Рано для юноши осень настала, слезу сожаленья —

Други! Я умер душою — нет уже прежних восторгов,

Нет и сладостных прежних страданий: всюду молчанье,

Холод могилы!

Кюхельбекер.

¹ Это стихотворение сохранилось и в автографе на отдельном листе с пометкой 23 сент. (год неизвестен — вероятно 1815-го), вместе с пьесой ‘Утро’ (26-го сент.). См. ниже.

Дифирамб¹

Сладкая сила

В чаше сокрытая

Дух увлекает,

В кубок украдкою

Вливши желания,

Пафия греет

Сердце надеждою:

Царь Дионисий

Ум усыпляет,

Гонит печаль!

Так! упоенному

Грады покорствуют,

Он над народами

Многими властвует,

Златом, резьбою,

Мрамором светится

Дом беззаботного!

Лишь пожелает он

В радостном сердце:

Вот из Египта

По морю синему,

Всеми богатствами

Обремененные,

Мчатся суда!

¹ Это стихотворение напечатано Майковым (вероятно взято из описания настоящ. сборника И. П. Хрущовым) в I т. акад. изд. Пушкина (стр. 256), как ‘напоминающее содержанием и размером Пуншевую песню Пушкина’, в которой Майков допускает участие Кюхельбекера (именно в переводе пьесы из Шиллера). О ‘Пуншевой песне’ и авторстве Пушкина см. замечания Н. О. Лернера в Венгеровском изд. Пушкина, I, стр. 320.

Вино

Что мне до стихов любовных,

Что до вздохов и до слез?

Я смеюсь над дураками,

И с веселыми друзьями

Пью в тени берез

Нам вино дано на радость,

Богом щедрым создано,

Гонит мрачные мечтанья,

Гонит скуку и страданья

Светлое вино.

Много, много винограду

Ел в раю отец Адам,

Грусти он и слез не ведал,

А как яблока отведал,

Отпер дверь бедам.

Друг воды на мир прекрасный

Смотрит в черные очки:

Мало трезвых Демокритов,

А спьяна митрополитов

Счастливей дьячки!

О вино, краса вселенной!

Всем сокровищам венец!

Кто заботы и печали

Топит в пенистом фиале,

Тот прямой мудрец.

К радости.

Не порхай, летунья Радость!

Сядь и погости у нас,

Удержи, Богиня — сладость,

Удержи крылатый час.

* * *

Отдохни: ведь в Петрограде

Пышность заняла свой трон,

Праздность бродит в Летнем саде,

В залах скука и бостон.

* * *

Не порхай, летунья Радость!

Сядь и погости у нас,

Удержи, Богиня — сладость,

Удержи крылатый час.

* * *

Здесь не по указу моды,

Не для новостей сошлись,

Мы в объятиях природы,

Мы для дружбы собрались.

* * *

Не порхай, летунья Радость!

Сядь и погости у нас,

Удержи, Богиня — сладость,

Удержи крылатый час.

* * *

Ныне ты хозяйка наша.

Ах! не брось нас навсегда:

Будь сладка нам жизни чаша,

К гробу нас веди мечта!

* * *

Не порхай, летунья Радость!

Сядь и погости у нас,

Удержи, Богиня — сладость,

Удержи крылатый час.

Дифирамб¹

(Из Шиллера).

Други! поверьте, никто из Кронидов

К нам одинок не сойдет:

Вакхом ли сень осветилася хаты, —

Вот уж слетает и мальчик крылатый,

Пламенный Феб устремляется вслед.

* * *

И все ниспустились

Бессмертные Боги,

В Олимп обратились

Земные чертоги!

* * *

Чем же, Небесные, Пиррой рожденный,

Вас угостить я могу?

Дайте мне Нектар в Гебеиной чаше,

Дайте в удел мне бессмертие ваше,

Дух вознесите в обитель свою!

* * *

Там, там над громами

Блаженство живет!

О дайте ж мне чашу!

Пусть дева нальет!

* * *

И не глагол ли Зевеса я слышу:

‘Ты через край, Ганимеда,

Кубок наполни певца!

Очи омой животворной росою,

Да не смутится Стигийской волною,

Да не увидит восторгам конца!’

* * *

Источник отрады

Вскипел, засребрился:

И стихло волненье,

И взор прояснился.

¹ Сохранилось и в автографе — на отдельном листке, с пометкой 1815 г.

Мертвый — Живому.

Сажень земли — мое стяжанье,

И тесен молчаливый дом,

И ненасытное желанье

Усыплено под сим холмом,

И спит страданье и веселье

И тихо все в угрюмой келье.

* * *

Прохожий! жизни сей стязами,

Как ты, и я подобно тек,

И я кропил свой путь слезами,

И я провел в мечтах свой век,

И для меня с улыбкой счастье

Сменяло иногда ненастье.

* * *

Я тек и цель перед очами

Еще мелькала вдалеке,

Я быстрыми спешил стопами,

Но смерти в гибельной руке

Коса сверкнула — и могила

Мое стремленье прекратила.

* * *

Герой, победой вознесенный, —

Чье имя, как небесный гром, —

И бог земной, и раб презренный,

Все лягут в молчаливый дом.

Исчезнет блеск, как свет зарницы,

И гордые падут гробницы.

* * *

Конец могущества и славы,

Последний пышности предел!

Что здесь венец, что меч кровавый,

И что здесь отклик громких дел?

Хвала не тронет спящих слуха,

И гимн до их не дойдет уха.

* * *

Дитя забудется игрою,

Примчится вслед за мотыльком,

И с камня слабою рукою

Гордящийся столкнет шелом,

Покатит, взглянет и оставит

И резко вдаль шаги направит.

* * *

О, вы, хвалящиесь познаньем,

Умом, искусством, остротой!

Не увлекайтеся мечтаньем,

Не ослепляйтесь суетой!

Я мыслил, рассуждал, трудился,

Но ах, сырою мглой покрылся!

* * *

И мой смущали взор печали,

Восторга пламень в нем светлел,

Любовью перси трепетали,

И в сердце дружбы огнь горел,

Оне погасли, охладели,

Над ними тень надгробной ели!

* * *

Взирай на сей, прохожий, камень!

Под ним мой мирный тленный прах, —

Взирай, и твой потухнет пламень:

Тебе ко мне единый шаг,

Вот гроб, изрытый под ногою, —

Он ждет сомкнуться над тобою.

* * *

О Пилигрим! здесь край отчизны:

Учись, учися умирать!

Блажен, кто путь свершая жизни,

Не престает на смерть взирать!

Он тленье сотрясет могилы,

Как юный феникс златокрылый.

(Амфион, 1815 г.).

Песнь Лапландца¹

Возвратись скорее, Зами!

Где влюбленные красы?

Хладно Севера дыханье,

Грозно моря колебанье,

Лед сковал мои власы.

* * *

Ты напрасно убегаешь —

Я любовью окрылен!

Быстрый ток шумит с утеса,

Воет волк во мраке леса,

Путь мятелью занесен.

* * *

Не страшусь — мой лук натянут,

Чуток верный мой олень,

Волны разделю рукою:

Зами образ предо мною —

Я любовью оживлен.

* * *

С высоты угрюмой сосны

На долину брошу взор:

Не узрю ль тебя в долине?

Пронесуся по пустыне,

Протеку вершины гор.

* * *

Хрупкий лист стряхну с березы,

И тростник ногой стопчу:

Он не скроет милой Зами

И за бурными морями,

Всюду Зами я сыщу.

* * *

Ночь приблизилась с зимою,

Уж под снегом спит медведь,

Вкруг огней все улеглися,

И рассказы началися,

И плетут дружнее сеть.

* * *

Возвратись и ты, о Зами!

Где влюбленные красы?

Хладно Севера дыханье,

Грозно моря колебанье,

Лед сковал мои власы.

(Там же).

¹ На это стихотворение кем-то из лицеистов сочинено двустишие:

‘Пегас, навьюченный лапландскими стихами,

Натужился — и выскочила ‘Зами».

(см. Записка М. А. Корфа у Грота ‘Пушкин’, стр. 245).

Зима

Бродят взоры мои по немой, унылой пустыне,

Смерть в увядшей душе, все мертво в безмолвной природе,

На вековой сосне завыванию бури внимает

Пасмурный вран.

* * *

Сердце заныло во мне, я средь дум унылых забылся:

‘Спит на горах человек и грезы тяжелые видит!’

Я прошептал: …и только скорбь иногда прилетает

Душу будить.

* * *

‘Шумная радость мертва, бытие в единой печали,

В горькой любви и в плаче живом и в раздавленном сердце!’

Я задрожал: качают седыми вершинами ели,

Ветер свистит!

* * *

Всюду и холод и блеск. Обнаженны древа и покрыты

Льдяной корой. Иду — не хрустит у меня под ногою

Светлый, безжизненный снег: бежит по сугробам тропинка

В белую даль.

(Нев. Зритель, 1820, пис. в 1816).

Стихотворения Кюхельбекера

В. К. Кюхельбекер (род. 1797, ум. 1846 г.). — лицо столь всем знакомое из истории литературы той эпохи, из биографии Пушкина и из декабрьских событий 1825 года, а печальная и трагическая судьба его также настолько известна {Кроме указанного выше (стр. 85), см. соч. Пушкина (изд. Литер, фонда). Еще Н. А. Гастфрейнда ‘Побег и поимка В. Кюхельбекера’, СПб. 1904.}, что останавливаться здесь более подробно на его жизни и характеристике не представляется надобности. Нас интересует здесь специально то, что сохранилось от поэтической деятельности Кюхельбекера — в Лицее.

‘Вильг. Карл. Кюхельбекер — так характеризует его лицейский товарищ (бар. Корф), — начавший поздно учиться по-русски и от того, хотя и изучивший этот язык в совершенстве, но сохранивший в выговоре ясные следы немецкого происхождения, сверх того представлявший и по фигуре и по всем приемам живой тип немца, был предметом постоянных и неотступных насмешек целого Лицея за свои странности, неловкости и часто уморительную оригинальность. Длинный до бесконечности, притом сухой и как-то странно извивавшийся всем телом, что и навлекло ему эпитет ‘глиста’, с эксцентрическим умом, с пылкими страстями, с необузданною вспыльчивостью, он, почти полупомешанный, всегда был готов на самые ‘курьезные’ проделки… Он принадлежал к числу самых плодовитых наших стихотворцев, и хотя в стихах его было всегда странное направление и отчасти странный даже язык, но при всем том, как поэт, он едва ли стоял не выше Дельвига и должен был занять место непосредственно за Пушкиным’… В этой живой характеристике пристрастным увлечением является, конечно, последнее утверждение. Нельзя, разумеется, отказать Кюхельбекеру в некотором даровании, в известном поэтическом подъеме (что доказали его позднейшие опыты), но, разумеется, поэзия Дельвига была неизмеримо выше. Кюхельбекер очень рано и так сильно пристрастился к стихотворству, что над его метроманией жестоко смеялись товарищи, и вообще все время в Лицее — за свои смешные стороны — он был жертвой беспощадных эпиграмм и злых шуток. Есть известие, что в одном из лицейских стихотворных сборников большая часть стихов была на Кюхельбекера (это не дошедший до нас сборник ‘Жертва Мому’) {В. П. Гаевский, ‘Современник’, 1863, т. 97, стр. 147.}. Особенно много эпиграмм на него и его стихоплетство сочинял Пушкин, который, впрочем, при всем том, очень любил и ценил его за его добрые свойства, относился к нему и в Лицее и после очень сердечно и до конца поддерживал с ним сношения и переписку. Кюхельбекер, хоть однажды и вызвавший Пушкина на дуэль за обидные по его адресу стихи, платил ему горячим дружеским чувством и благоговением перед его поэтическим гением. Ранняя страсть к стихам развилась у Кюхельбекера не без влияния Илличевского, которого он сам считает своим учителем в этой области, как видно из его стихотворения ‘В альбом Илличевскому’.

‘Не позабудь поэта,

Кому ты первый путь,

Путь скользкий, но прекрасный,

Путь к музам указал’…

В издание ‘Избранные стихотворения В. К. Кюхельбекера’, Шо-де-фон: Ф. И. Бутурлин, Веймар, 1880, тип. Ушмана — из лицейских его стихотворений не вошло, по-видимому, ничего.

Если из лицейских стихотворений Илличевского и Дельвига (не говоря уже о Пушкине) сохранилось довольно много, нельзя того же сказать о поэзии Кюхельбекера. Собственных старых бумаг его совсем не дошло, сколько мне известно, до потомства (что объясняется его мятежной, полной тревог, странствий и невзгод жизнью), а в остатках лицейского архива 1-го курса сохранилось очень незначительное количество его стихотворений и автографов, несмотря на пресловутую его плодовитость. Можно думать, что, поднимая на смех его неистовую метроманию, товарищи несколько пренебрежительно относились к его стихам, а потому и сберегли из них очень немногое, внося и в свои сборники сравнительно очень скупо образчики его поэзии. Зато о нем и на него сохранилось множество товарищеских сатир и эпиграмм.

Все главное из лицейских опытов Кюхельбекера, находящееся в руках наших, уже было приведено выше. Остается перечислить их.

В отделе лицейских сочинений на определенные темы помещена мною в извлечениях пьеса его ‘Бессмертие есть цель жизни человеческой’ {На тему о бессмертии есть у К. еще позднейшая пьеса ‘Бессмертие’. Ср. ‘Избран. стихотвор. К.’ Веймар, 1880.} (с отношением к Наполеону и его участи), автограф которой находится в бумагах Державина и по всей вероятности был ему поднесен автором (быть может, на экзамене 1815 г.).

Затем имеются стихотворения Кюхельбекера:

В Матюшкинской тетрадке ‘Дифирамб’ и ‘Осень’.

В тетрадях Грота: (В отделе ненапечатанных стих.) ‘Вино’, ‘К Радости’, ‘Дифирамб’ (‘Други, поверьте’…), ‘В Альбом Илличевскому’.

В отделе ‘напечатанных’: ‘Мертвый — Живому’, ‘Песнь Лапландца’, ‘Зима’, ‘Кофе’.

Кроме этих пьес, попавших в сборники лицейские, сохранилось еще несколько автографов Кюхельбекера на отдельных листках.

На одном таком листке (довольно грубой, грязноватой бумаги) помещены стихотворения: ‘Осень’ с пометкой 23 сент. (которым начинается, как мы видели, тетрадь Матюшкина, и притом в той же самой редакции) и ‘Утро’ с прибавлением к заглавию 26 сент. (1815 г.?), которое помещаем здесь.

На другом таком же листке известная уже из тетрадей Грота пьеса ‘Дифирамб’ (перевод из Шиллера) с пометкой под стихами: 1815 года.

Еще сохранились два листка с двумя немецкими пьесами-песнями, писанными Кюхельбекером (автографы), которые тоже здесь помещаются.

Упомянем, наконец, о первом по времени, крайне безграмотном, почти бессмысленном стихотворении-переводе его с французского ‘Отрывок из Грозы С-т Ламберта’, помещенном в первом лицейском журнале ‘Вестник’ (см. ниже), — стихотворении, над которым так смеялся Пушкин {Он помнил его и впоследствии, цитируя в письме к брату, 4 сент. 1822 г. (‘Переписка П.’, акад. изд., т. I, стр. 51), см. В. П. Гаевский, ‘Современн.’ 1863, т. 97, стр. 140.}.

Утро 26-го Сентября.

Хладное веянье струи на зеркало вод нагоняло.

Звезды с небес укатились, в неизмеримом аэре

Призрак — луна, потухая, блуждала: утренний петел

Громко воскрикнул.

* * *

И заря занялась и мрак облаков загорелся,

Край небосклона златой полосой от земли оттенялся —

Ярче и ярче алелся румянец, на соснах пустынных

Иней дробился. —

* * *

Колокол тихо пронесся и умолк в отдаленьи:

Богомолец из одинокой обители вышел,

В храме моленье. Оратай коней запрягает, и солнце

Медля восходит. —

* * *

Вот взошло, но бледное и покрова не сняло

С погруженной в туманы

Природы, в тучах сокрылось. —

И надо мною солнце всходило — Ах, оно скоро

В тучах сокрылось!

Die Verwandten und das Liebchen¹

Singe Lerche, sing’ ein Liedchen mir

Sing’ im Lenze, sing’ in hoher Luft: —

Im Gefangniss sitzt ein junges Blut

Ein Gesell, ein Bursche brav und gut,

Einen Brief er seinen Aeltern schreibt:

‘Du mein Vater, du mein gnd’ger Herr,

Meine Mutter, meine gtige —

О befreit, befreit mich euren Sohn!’

Und die Aeltern, — sie Verstssen ihn,

Und die ganze Freundschaft sagt ihm ab,

‘Denn in unserm Hause haben wir

Weder Dieb’ noch Ruber je gehabt.’

* * *

Sing’ doch Lerche sing’ ein Liedchen mir

Sing’ im Lenze, sing’ in hoher Luft, —

Im Gefangniss sitzt ein junges Blut,

Der Gesell’ der Bursche brav und gut,

Einen Brief er seinem Mdchen schreibt:

‘Schnes Mdchen, gutes (weiches) Herz,

Du mein Liebchen, Liebchen hold und treu,

Kauf mich deinen Trautgeliebten frei!’

Und es ruft das schne Mdchen aus:

‘Ach ihr Zofen, ihr Gespielinnen

Und du Amme, meine Wrterin!

Bringt mir, bringt mir mein golden Schlsselchen,

Schliesset mein geschmiedet Kstchen auf,

Nehmt mir meine Barschaft schnell heraus:

Kaufet den Gesellen hold und treu,

Kauft, ach kauft mir den Geliebten frei!’²

¹ Помарки в тексте свидетельствуют, что это, если не сочинение, то переложение Кюхельбекера.

² Родственники и возлюбленная

Пой, жаворонок, пой мне песенку,

Пой весною, пой высоко в небе: —

В тюрьме сидит юноша,

Парень храбрый и славный:

Он пишет письмо своим родителям:

‘О, мой отец, мой милостивый государь,

Моя мать, моя любезная —

Вызволите меня, вашего сына!’

И родители — они отвергают его

И отказывают ему в каком бы то ни было участии:

‘В нашем доме не было никогда

Ни воров, ни разбойников’.

Пой, жаворонок, пой мне песенку,

Пой весною, пой высоко в небе: —

В тюрьме сидит юноша,

Парень храбрый и славный:

Он пишет письмо своей девушке:

‘Прекрасная девушка, доброе (мягкое) сердце,

О, моя возлюбленная, возлюбленная милая и верная,

Выкупи меня, твоего дорогого любезного на свободу!’

И восклицает прекрасная девушка:

‘Ах, вы, служанки, вы, подружки,

И ты, кормилица, няня моя!

Принесите мне, принесите мне мой золотой ключик

Отоприте мой кованый сундучок,

Выньте быстрее мои деньги:

Выкупите парня милого и верного,

Выкупите, ах, выкупите моего любезного на свободу! (нем.).

Der Kosak und das Mdchen¹

D. K. Auf und fort der Donau zu!

Lebe wohl feins Liebchen du!

Tummle, tummle dich mein Rappe,

Strecke dich mein Ross!

D. M. Wart, Kosak, о warte noch!

Denk einmal, bedenk dich noch.

Du verlsst dein trautes Liebchen!

S’ Liebchen weint so sehr.

D. К. Wein, doch Mdchen nicht so sehr,

Ring die Hand’ umsonst nicht mehr!

Harre mein: ich kehre wieder,

Bring viel Ruhm und Ehr.

D. M. Nichts ist Ehr und Ruhm fr mich

Ach, ich wnsch und will nur dich!

Sei nur du gesund, mein Trauter,

Und nichts kmmert mich!

¹ И в этой пьесе есть помарки и поправки. — На том же листке (синей бумаги) карандашом приписано, но другой рукой, французское стихотворение, происхождение которого нам совсем неизвестно. См. ниже.

Наконец, нижеследующее стихотворение (хотя под ним в скобках и стоит имя Илличевского, но не им подписанное), должно быть по почерку приписано Кюхельбекеру же, но относится без сомнения к первым его опытам, а поправки в нем (в 2—3-х местах замена целых стихов) несомненно принадлежат Илличевскому (имя которого, как исправителя-учителя поставил автор). Вспомним, что Кюхельбекер считал своим руководителем в первых шагах своего поэтического поприща — именно Илличевского, которому и давал, вероятно, исправлять свои вирши.

Казак и девушка

К. На Дон, за Дон!

Прощай, моя нежная возлюбленная!

Спеши, спеши, мой вороной,

Лети, лети мой конь!

Д. Подожди, казак, подожди немного!

Подумай, одумайся.

Ты оставляешь свою верную возлюбленную,

Возлюбленную, так сильно плачущую.

К. Не плачь так сильно, девушка,

Не ломай больше напрасно руки!

Жди меня, и я вернусь

Со славой и честью.

Д. Слава и честь для меня ничто.

Я хочу и желаю только тебя!

Будь только здоров, мой дорогой,

И не печаль меня! (нем.)

Гроза

На небе, в воздухе, от зноя раскаленном,

Явились облака, которы постепенно¹

Чернели, — наконец затмили свет дневной собой¹.

Ударил гром в дали и волны закипели,

Потрясся воздух весь, покрылось небо мглой

И вдоль холмов листы дубравы зашумели.

Раздался томный гул в пещерах и горах,³

Природу всю объял безмолвный трепет, страх,

Земля в безмолвии последствий ожидает,

И горы мрачные завеса сокрывает.

(Илличевский).

¹ У автора стояло:

‘На небе голубом, в двух точках отдаленных

Явились в воздухе две тучи раскаленны’.

² Здесь был стих:

‘И солнца яркого закрыли свет дневной собой’.

³ Стояло:

И потряслась земля, раздался гул в горах.

Читайте также: