ЛЕВИАФАН ШЕВЕЛИТСЯ
ЛЕВИАФАН ШЕВЕЛИТСЯ
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Левиафан шевелится, Розанов Василий Васильевич, Год: 1905
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Розанов Василий Васильевич. Собрание сочинений. Когда начальство ушло…
М.: Республика, 1997.
В Кадетском клубе, близ Думы, было вечернее чтение. Председательствовал г. Френкель, депутат от Костромы. Набралось человек 200 гостей, — кадетов же очевидно, ибо в клуб допускаются только гости по личной рекомендации членов к.-д. партии. Итак, были свои люди, свой кружок. Чтение состояло в объяснении членами Думы, т. е. кадетами-политиками, кадетам ‘из общества’ программы Думы, и в оправдании как этой программы, так и вообще действий Думы и действий к.-д. партии в Думе. Все шло мирно, гладко. Повторяю, — были ‘свои люди’. Мирное собрание уже кончалось, когда попросил слова какой-то ‘Алексеев, рабочий с Выборгской стороны’. Слово было дано. Оратор появился на кафедре.
Он был молод, без бороды, почти мальчик. Только лицо, плечи, грудь — все очень широкое и говорило о возмужалости. Лицо — необразованное: видно, что недавно, года два, начал читать, учиться, размышлять. Он не сразу заговорил, все поворачиваясь вправо и влево, оборачивая туда и сюда свою большую голову с мглистым, темным, глубоко безжизненным, как бы оступенелым лицом. Наконец заговорил тихо, протяжно:
— Тут все говорили господа кадетские ораторы. Оправдывали Думу (большая пауза…). Я голоден. Я второй день не ем. Что же мне Дума дала? Кадеты обманули народ. Они изменщики народу…
Поднялся шум. ‘Свой’ кружок. Оратор продолжал:
— Они (кадеты) хвастали, что не будут искательно заглядывать в передние дворцов. Одначе г. Муромцев поехал на царский праздник. То есть все-таки, значит, лакеем постоял в передней.
Шум, ‘замолчите!’.
— А хвастали. Храбрились. Они лакеи и обманщики. Народу от них нечего ждать. Народ не пойдет с ними (опять пауза, ужасно длинная). Я второй день не ем. Агенты партии правового порядка соблазняли меня: ‘Голосуй за нас — получишь хлеб и место’. Но, господа: голосовать за партию правового порядка — это что же такое? Сами знаете. Лучше умереть с голоду. За антихристов, кровопийц народных голосовать?! Теперь для безработных устроены даровые столовые, и орудуют ими кадеты. Что же они говорят? ‘Мы будем выдавать порции только тем, кто сочувствует нашей партии. А нет — нет’.
Поднялся невыразимый шум. Весь зал встал, как ужаленный. Повторяю — ‘свой кружок’: и это было как плевок в лицо всему залу. Барыни. Г оспода.
— Ложь! ложь! клевета!..
Рабочий стоял спокойно. Те же безжизненные глаза и медленные повороты.
Френкель с председательского стула подскочил к кафедре оратора. Он весь дрожал, лицо бледное:
— Назовите имя!
Те же тусклые повороты глаз и бормотанье: ‘Я голоден! Я пришел сюда голодный’.
— Если вы не назовете имя, вы лжец!
От рабочего это как от стены горох. Он ‘в запрежние годы’ и оплеухи съедал.
— Говорят заведующие столовыми: ‘А если ты не наш, то и проси хлеба у других, может, тебя октябристы накормят’. Справедливо ли это, господа?
Из дальнего угла залы подымается седой благообразный господин и говорит тихим голосом:
— Я сам раздаю обеды безработным и знаю всех работающих в нашем районе на этом деле. Ни одного подобного случая не было, клянусь вам! Не только случая: ни одной жалобы на это не было слышно! Никогда, никогда не спрашивали безработных, какой они партии! Раздавали всем, красным, черносотенцам, всем, не разбирая, не спрашивая! И — клянусь! клянусь!
— Какого вы района? (из публики).
— Васильеостровского. Я всех работающих там знаю. За всех даю слово (называет свою фамилию).
— Вы откуда? (к рабочему из публики).
— Я с Выборгской стороны. У нас не дают.
— Вам не дали?
Молчит.
— Говорите!!!
— Что же мне говорить? Говорят в народе. Я говорю, что мне привелось слышать.
Не помню, чем и как кончилось. Рабочий как-то сошел на нет, незаметно. Спустился и ушел. Публика успокаивалась, — да и не в ней дело, а в рабочем. Такой неумолимой ненависти я никогда не видал на человеческом лице. Но кто бывал на митингах еще с октября 1905 г., тот хорошо знает, что кадеты похожи на кучку отважных туристов, взобравшихся на кратер Везувия и которых незаметно почти со всех сторон окружила расплавленная лава. Кто этого не понимает и не видит, или не хочет с этим считаться, тот совершенно не может судить и осуждать и нервности кадетов в Думе, их резких выходок в сторону правительства, их грубостей министрам и проч. Последнее спасение!!! Воображать, что можно передушить этих ‘волков’, из которых вот один входит в двусотенное собрание и плюет в глаза, неумолимо клевещет: ну, порознь одного, десять, сотню, тысячу их можно ‘связать и упрятать’, но ведь сколько их в России, кто учел?!! Кто не окажется просчитавшимся?! Что мы наверное знаем?! Ничего. Темно вокруг. Кадеты и вынуждены были этим натиском лавы объявить самую левую программу, выкинуть наиболее из позволительных красный флат: чуть-чуть бледнее, чуть-чуть правее, и крик: ‘изменщики народу!’, ‘лакеи правительства!’, ‘прихвостни власти’, ‘разъевшиеся буржуа’ — обратился бы в вопль народный, по крайней мере бы в вопль улиц, в такой рев стихий, перед которым не устояли бы они, и не одни они… В том и дело, что не одни они… Но только они, спорившие уже на своих специальных собраниях с левыми, причем публика (чистая и средняя) всегда неизменно становилась на сторону крайних левых, знают положение, видят опасность. И что нет совершенно никакого другого средства, чтобы сколько-нибудь перетянуть к себе симпатии вообще русского человека, может быть худого, может быть дрянного, но который есть — ‘всё’ и ‘все’, — нет другого средства, как иметь этот почти революционный вид, вид, вызывающий тон в сторону правительства, грубые окрики на министров!! Острее зубы Думы — тупеют зубы у Революции. Как тупы зубы у Думы — Революция раскрывает пасть!!! Вот положение! Вот природа ‘русского леса’, коего мы не видим из кабинетов, из гостиных, измеряя отдельные деревья, впадая в остроумие, шутки. Тогда как кадеты, в выборной кампании прошедшиеся по лицу всей Русской Земли, знают настроение и уездов, и сел, и городов. Ведь ‘крестьянская группа’ в Думе левее кадетов. А пока шли выборы, кто не уверял, что ‘православные мужички утрут нос кадетам’. Утерли, — да слева, а не справа!!! Довольно самообманові Мы самообманывались во всю японскую войну, — пора раскрыть глаза хоть на свои внутренние дела.
Миллионами газетные листки расходятся, вот год уже, в России. Из них вся Россия, самое далекое село, узнало ‘программы’ партий. Чем левее — тем больше материальных обещаний. И старые лозунги: ‘православие, самодержавие, народность’ побледнели перед всеединым и всемогущественным:
— Есть хочу!!!
Вот отчего вовсе не ‘санкюлоты’, не ‘городская чернь’, с которой можно было бы ‘прикончить’, а сама коренная Русь, с которою ‘прикончить’ невозможно — и высказалась ‘левее’ кадетов, и имеет сознательно эту ‘более левую’ программу, ‘более левое’ требование. Но истина лежит в том, что даже и ‘коренная Русь’ вот этого 1906 г. — не есть наибольшая ценность! Максимальная ценность — Россия от 862 года — в бесконечность!.. Ценнее всего живущего поколения русских, этой зеленой листвы нынешнего года, самый ствол дерева русского, т. е. история, вера, просвещение, наука, идеал! А дороже, — то и кадеты могут ответить ‘лаве’:
— Дальше не пущу! Лейся через меня, через кровь мою! Но левее моей программы — уже анархия, бойня, гибель ствола народного, а ствол я оберегаю и оберегу, даже (чего не приведи Бог) ценою листвы.
Против демократии — сильна только Вечность. Все: Церковь, царство, классы, — все бледно, бедно, ибо ‘есть хочу’ — это действительно ужасно и неоспоримо. Но лозунг: ‘Нужно вечно жить, жить — чем-нибудь‘, это сильнее даже голода. Я хочу сказать, что демократия и принципы демократии — ничем непобедимы, кроме как (в благородном смысле) культурою и принципами культуры.
Я согласен, что ‘кадеты’ почти революционеры: но — с культурою, за которую держатся так цепко, что не выпустят ее и для Революции. И это все, что нужно. В данный момент это все, что возможно.
Вот вещь, которую нужно держать в уме раньше, чем осудить за что-нибудь кадетов.
Впервые — Новое время. 1906, 28 мая. No 10848, под названием ‘Из-за деревьев не видим леса’.