Н. Чужак
Н. Чужак
Левее Лефа
Левее Лефа
Слава героям
Слава героям
О дряни
О дряни
Давайте по существу
Давайте по существу
Что же дальше
Что же дальше
Заказ на жизнь
Заказ на жизнь
Левее Лефа, Чужак Николай Федорович, Год: 1928
Время на прочтение: 9 минут(ы)
В доме Лефов случилось несчастье. Пусть не несчастье всей литературы, — не острите раньше времени, граждане, — а только наше малое, домашнее, но все же подлинное, несомненное несчастье. Псевдо-левая зараза, охватившая сейчас кое-какие из надстроек, ‘левая’ болезнь вовсе не детской правизны не пощадила и нашего маленького ‘левого фронта искусств’. Она выхватила из наших рядов несколько очень немолодых в искусстве товарищей, внезапно оказавшихся… ‘левее Лефа’, и она же грозит дальнейшим разложением всего здорового в искусстве. Человеческая пыль растет (у раппов тоже свой раскол, только они молчат), и нужно, чтобы в этом общем, видимо, уже литературном бедствии не было игры в сомнительную левизну…
Это уже не первый раз, как под прикрытием какой-нибудь архилевой дымовой завесы отходят от левой ‘догмы’ те или иные обласканные правым вниманием товарищи. Разница только в том, что одни это делают пришипившись и боком-боком, а другие нанимают с этой целью помещение Политехнического музея и публично поклоняются тому, что вчера еще не менее публично проклинали. Героическое ‘поумнение’? Было это в области театра, было в кино. Сейчас вот в области фото и литературы. Явление, конечно, не случайное.
Обычно в таких случаях ведутся споры. Одни решают: ‘ренегаты’. Другие, ходатайствуя о смягчении приговора, цитируют забытого поэта:
‘Они не предали, они устали
свой крест нести, —
покинул их дух гнева и печали
на полпути’.
Устали, мол, не столько от гонений, сколько от неоплодотворяющей, постылой ласки мещанина. А устав на полпути, свернули в переулок ожидания великих и богатых милостей.
Но ведь об этих вот последних ‘поумневших’ наших товарищах нельзя даже и так сказать, что им очень уж пышно ‘дадено’. Нет, какое уж там ‘дадено’, когда и они, как и мы — при разбитом корыте! Мы — без журнала, в состоянии дезорганизации, они — в платонических чаяниях момента перевода из разряда штрафованных. Бедные внебрачные дети современности, сделавшие подлинную революцию в искусстве и — смиренно выжидающие времени… усыновления! Стоило ли ради этого так шумно ‘амнистировать Рембрандта’, вызывая пошлые усмешечки со стороны врагов? Стоило ли плакаться в жилет этих врагов по поводу какой-то ‘тесноты’ журнальной ‘клетки’ (‘сапоги жмут’! — старый вопль всех ‘не предавших’), сотрясая воздух блудословием о ‘льве’, который, мол, ‘вырвавшись на свободу, страшнее льва в клетке’? Стоило ли вообще вытряхивать себя из Лефа, явно путая реакционные признания с элементарной азбукой о производственной работе?
Жалкая аргументация!
Похоже на то, что мы за эти два последних года существования ‘Н. Лефа’, говоря о переводе стрелки на газетную работу, только то и делали, что мешали нашим товарищам работать в газете. Похоже на то, что, только избавившись от теории о ‘новом Льве Толстом’ (газета), можно было практически уйти в газету. Больше же всего похоже на то, что, с увлечением отдавшись ликвидаторской своей работе еще в бытность в Лефе, товарищи наши очень уж за совесть выполняли некое стихийное задание, — задание на распыление что ли, идущее от собирательного мещанина, — наивно принятое ими за ‘социальный заказ’ эпохи.
Героический… самоотказ!
Ну, что же:
‘Слава героям!
Впрочем,
им
довольно воздали дани.
Теперь
поговорим —
о дряни’…
Да, достукались: теперь всякий иуда может визжать по поводу нашего бедствия. Люди, вся биография которых есть сплошное отступничество, могут праздновать свою грошевую победу над Лефом. Могут намекать даже на то, что и тем нашим, ‘левее Лефа’ объявившимся товарищам, которым лефовский сапог ‘теснил’, — стоит им только ‘заслужить’, — может быть тоже что-то ‘дадено’.
‘Продумайте серьезно пройденный путь, определите ясно свою линию, и тогда вы, может, заслужите (заслуживайте, заслуживайте, товарищи! — Н. Ч.) более прочное место, нежели случайную койку в ‘Комсомольской правде’, терпению которой тоже есть предел. Мы вам готовы помочь хотя бы раскрытием социального смысла вашего поражения’.
Это сулит левее-Лефам — ‘заслуживший’ уже ранее, да и не раз — Иуда Гроссман-Рощин, в номере 22 ‘Налитпоста’. Это он, Иуда Рощин, ‘готов помочь’ нашим товарищам по линии дальнейших ‘амнистирований’ и ‘полевений’. Помощник испытанный!
Как же помогает ‘продумать’ нашим товарищам ‘пройденный путь’ Иуда Рощин? Что такое Леф по Рощину? А вот:
‘Говорят: лефовское ликвидаторство (т. е. похороны ‘вымысла’. — Н. Ч.) есть своеобразная писаревщина. Может быть’. Это — на странице 20.
А на странице 21 уже читаем: ‘Лефовщина есть отголосок старого народничества’.
На странице 22 картина круто меняется. Это уже не писаревщина, не народничество, а… ‘пафос Лефа — это шпенглерианство навыворот’.
А вы-то и не знали, товарищи?
Далее следует: ‘В историю советской литературы Леф войдет как позорный образчик неряшливости, доведенный до цинизма’… ‘Рука руку (в Лефе) моет, и обе желтые’… ‘Неприкрытый лик мракобесов’… ‘Жалкий ублюдок из позитивизма’… ‘Гнусный танец’… ‘Содействие черным силам’… ‘Ловкачество, маскирующее свое групповое лицо кроваво-красной маской’… ‘Вредительство с целью, чтобы словесное оборудование (пролетариата) осталось в руках старых слововладельцев’…
Ух, жутко!
(Правду говорят, что среди бесноватых — ренегаты самые бесноватые.)
И — заключение:
‘Мы предостерегаем от легкомысленного утверждения, что Леф уже погиб, от легкомысленных надежд, что вот Маяковский выпрямился и выправил свою линию. Ничего подобного. Мы радостно приветствуем подлинный отказ от заблуждений. Всячески готовы помочь всем ищущим правильной дороги. Но наша помощь выражается в твердости линии, в зоркости глаза, в напряженной воле’…
Ну, об этом не печальтесь, господин: люди с ‘зорким глазом’, тонким слухом и хорошим обонянием всегда найдутся!
Ничему не научившийся
Это просто изумительно, как сходятся в общей ненависти к нашему маленькому ‘левому фронту’ самые разнообразные наши враги, и как единодушно их стремление сейчас, во что бы то ни стало, битого добить. Вы видели, с какой звериной ненавистью скрежещет (пером) Иуда Рощин из ‘Налитпоста’ (страница 23):
‘Леф нельзя реформировать, — его нужно уничтожить’.
И разве не то же самое пишет (в ‘Известиях’, N 260) давнишний лефовский доброжелатель Вяч. Полонский, — а ведь Полонский и ‘Налитпосту’ между собой враги! Послушайте:
‘На страницах ‘Известий’ полтора года назад автор этих строк выступил со статьей, которая ставила вопрос о ненормальности существования под именем ‘левого фронта’ литературной группировки, не имеющей на деле действительных оснований, чтобы именовать себя левым фронтом. Жизнь подтвердила наш анализ. Полтора года назад, когда Н. Леф был еще агрессивен и пользовался теснейшей поддержкой вождей ВАПП, наши слова кое-кому казались преувеличением. Нынче споров нет. Новый Леф был. С выходом Маяковского, Асеева и Брика из Н. Лефа нет больше Лефа — ни нового, ни старого’.
Полонский не говорит даже: ‘Леф нужно уничтожить’. Нет, ему достаточно сказать: ‘нет больше Лефа’ — для того, чтобы мы были вовсе изничтожены!
Но мало этого: Полонский не был бы Полонским, если б он не позаботился о нашем заместителе. Не смейтесь: у Полонского уже есть свой кандидат в наши наследники. Повидимому, это — сам Полонский. Почитайте, граждане:
‘С распадом Лефа возникает вопрос, поставленный нами в прошлом году. Группировка, пользовавшаяся не по праву знаменем ‘левого фронта’, сходит со сцены. Но не может умереть потребность в левом фронте искусства и литературы. В нынешних условиях, на пороге нового литературного периода, когда писательство находится в состоянии некоторого разброда, когда явления кризиса наблюдаются не только в попутнической, но и в пролетарской писательской среде, особенно остро дает себя знать потребность в объединении революционных деятелей советского искусства и литературы в мощный — уже не фиктивный, а настоящий — левый фронт’.
И — добавление:
‘Только при наличии такого левого фронта можно будет всерьез помогать литературе изживать ее временные, случайные и неслучайные кризисы’.
Ну, вот теперь вы можете смеяться.
Бедный Вяч. Полонский! Бедный Полонский, так-таки ничего, ничего не понявший и ничему не научившийся! Бедный Полонский, все еще слишком принимающий себя ‘всерьез’ и все еще готовый ‘всерьез помогать литературе’ (в смысле распыления)!
А вы и не заметили, что ныне уже не вы, а побойчей ‘помощники’ расхаживают ‘на посту’, на случай ‘кризиса’?*1
*1 Статья была уже в наборе, когда в вышедшем сборнике конструктивистов слова ‘Бизнес’ мы наткнулись тоже на злорадные хи-хи по адресу ‘тонущего’ Лефа. Там же и пошловатые выпады в сторону Маяковского. Граждане, обобравшие Маяковского до-чиста, справляют свою преждевременную тризну над поэтом. Мотив, кажется, только один: пускай адуевы копыта знает!
А сколько, все-таки, их — этих ‘помогающих’ литературе ‘изживать ее временные кризисы’! Сколько бестолковых управителей, погонщиков, целителей, ‘без лести преданных’ разгонщиков, литературных дядек, ничего не пишущих и состоящих на литературном собесе! Посмотрите только на наши журнальные тресты, выпускающие журналы, которые могли бы смело выходить и двадцать лет назад, и вы убедитесь, что дело не столько в расторопных пастухах, сколько в самом производстве. Пусть в наших дядьках ходит Федор Раскольников, пусть Вячеслав Полонский и даже Иуда Рощин, пусть, но — пусть только они предъявят нам какую-то примерную продукцию, а не пустое место, чорт возьми, которым они хотят обучать нас литературе!
И вот еще что замечательно: все они непременно — ‘левее Лефа’. Удивительный, нужно заметить, спрос на ‘левизну’. Сейчас у нас только один А. И. Свидерский правый.
Недавно в Красном зале был такой характерный случай. Выступил один присяжный дядька ‘при литературе’ и стал по хорошей традиции (битого бить — дело нетрудное) крыть правого Свидерского за правизну. Оратору с места кричат: А ‘Красная новь’? Оратор — мимо. С места настойчивей: ‘А расскажите о ‘Красной нови’, которую вы, кажется, редактируете!’ Оратор молчит. Да и что он может сказать, когда производственно ему ‘нечего предъявить’! Гораздо легче гарцовать на ‘левом’ коне, чем делать левое (раз уже так нравится это слово), левое дело. Мы не беремся судить, левая или правая литература (преимущественно бездарная) печатается в наших страшно красных ‘Новях’, но пора уже действительно сказать, что старина в этой кричащей нови ух как чувствуется.
Мы живем сейчас в литературе под знаком уклонов. От левого к правому, от правого к левому. А нам хотелось бы жить не по штампам. Мы охотно передадим (в порядке культурного наследования) слово ‘левый’ нашим даровитым заместителям, а сами будем так, товарищи: по существу. Дело не в том, конечно, левее или правее ты Лефа, а в том, что ты по сути дела говоришь, и — еще важнее — что и как ты делаешь. Амнистируешь ли ты то, что вчера презирал, или же ухарски сжигаешь то, чему вчера поклонялся? Главное же — есть ли у тебя что предъявить?
Попробуйте-ка подойти к литературе не по признаку прописки в том или ином участке, а беря ее в разрезе производственном, и — вся литература выглядит для вас по-новому. Тогда-то будет ясно вам и квалифицирующее значение таких ‘тесных’ — по причинам, не от нас зависящим — производственных ‘клеток’, как Леф, ясно будет, почему насильственное распыление даже таких предельно сжатых клеток есть подлинное бедствие литературы. Плохо, когда рушится к упорному изобретательству обязывающая — пусть даже ничтожная количественно — производственная база, плохо, когда изобретатели уходят ‘в никуда’, и — вовсе, конечно, этот болтологический кустарь ‘на свободе’ никакому Полонскому не ‘страшен’, ибо при наличии как раз распыленности изобретателей приобретатели могут спать спокойно…
Да, писательская пыль растет, и неужели же это еще кому-нибудь непонятно, что только при условии всеобщего мельчания первый попавшийся Рощин Иуда может с присвистом пройтись над нами в присядку?!
Так называемый левый фронт искусств, а в сущности фронт изобретателей в искусстве, был бы, разумеется, давно уже ‘уничтожен’, если б это зависело от воли многочисленных его ‘помощников’, а не… В действительности же изобретательство в искусстве, то есть Леф, не умирает только потому, что живет потребность нашей переходной к социализму эпохи именно в изобретательстве на всех путях. Вот только органической сращенностью с эпохой и жив изобретательский фронт, а вовсе не лаской мещанина, выдающего патенты.
Мещанину нужно искусство, как некий эмоциональный штопальщик его прорех, и только в крайнем случае — как эстетический, т. е. станково-косвенный и лишь переживательски-отображенческий, возбудитель к укороченному действию. Искусство же прямого действия, искусство — непосредственный рационализатор бытия — отпугивает мещанина. Лозунги искусства производства и искусства быта все еще продолжают числиться в нашей программе-максимум, но нам так и не удалось ‘выбрать патент’ на эти достижения эпохи у чумазого, рассевшегося на путях искусства.
Чумазый не прочь бы подмять под себя и лозунги рационализации вообще, но, к счастию, распространившийся ‘культурный’ мещанин и объективные нужды эпохи — это не одно и то же. Объективные нужды эпохи заставляют нас все более и более интенсивно переоборудовать себя на подступах к социализму, и чумазому, чтоб удержать в своих руках хотя бы долю своего влияния, волей-неволей приходится записываться ‘тоже в левые’.
Та же объективная необходимость перевооружения толкает и изобретателей в искусстве на упорную борьбу с засильем мертвого прошлячества.
Леф никогда не пользовался особенным признанием в этой борьбе, но даже и враги изобретательского фронта не будут отрицать того, что он проявил в ней большую последовательность и временами непонятную даже живучесть. Никакие окрики, гонения и никакие мелкие прижимки по печати не помешали Лефу все плотнее и плотнее придвигаться к основным заданиям революционной эпохи. Леф первый очистил искусство от мистики, — он первый, предельно для своего времени, материализировал искусство. В частности Леф много боролся со всякого рода иррационализмом в литературе, и он же заострил внимание литературы на идее примата факта.
За два последних года существования журнала ‘Новый Леф’ мы, кажется, немало сделали в этой области. Нет, кажется, такого уголка в нашей новейшей жреческой литературе, приторговывающей обманом ‘художества’, который оставался бы нами невыясненным. Нет, кажется, такой игры на отвлечение внимания от правды современности, которая оставалась бы Лефом невскрытой.
И все же: много более, чем сделано, нам только предстояло еще сделать. И — должно быть сделано.
Мы ничего еще почти не сделали в области методики литературы факта, и вообще органическая наша работа здесь лишь только намечалась. Слишком много сил было потрачено на критику, массу внимания отняла борьба с поповством. В результате, мы за все эти два года так и не удосужились подумать над принципом организации нашей работы над фактом. Только здесь впервые мы (см. передовую) заговариваем о путях этой работы: силами по-новому соединенного и правильно функционирующего производственного коллектива. (С психологией ‘незаменимых’ кустарей кое-кому нужно расстаться.)
Очень важная работа предстоит изобретательскому фронту в области подсобной, деловой, учебно-воспитательной, а также ‘массовой’ и ‘детской’ книжки. Что за вакханалия царит здесь — всем известно. Какая-либо рационализация на этом колоссально-беспризорном фронте ‘и не ночевала’. Вот уж подлинно участок, который еще ждет прикосновения Октября! Нужно ли удивляться, что организационный вопрос здесь еще более важен, нежели методический? С методикой за годы революции дела все же улажены, но практика кричаще отстает от рецензентских пожеланий. Только умелая организация писателя, художника и педагога на разумных производственных началах может дать здесь нужную продукцию. Но где она, эта организация?
Столь же важную, если не еще более важную, работу предстоит проделать фронту лефовских изобретателей в области кино. В кино у нас все еще работают на дедовских приемах. Лучшее, что сделано, так или этак все вышло из Лефа. Но и у Лефов крупные недоговоренности в кино. Мы еще не нашли общего языка по отношению к ‘неигровым’ вещам, и мы еще, как и в области литературы, вовсе не имеем методики кино-факта.
Все это фронту подлинных фактовиков придется неминуемо восполнить, и все это они — буде не очень увлекутся анархиствующей ‘левизной’ — конечно, восполнят. Никакие повреждения извне и никакие благовидные отходы не смогут сколько-нибудь длительно затормозить этой необходимой органической работы. Вопрос о переоборудовании человека класса на всех подступах к социализму — вопрос жизни и смерти. Или ты, или чумазый, — кто кого. Чумазый еще долго может хамственно распространяться по земле, но победит неотвратимо тот, кто объективно призван к жизни.
Вот почему наивно говорить: Леф сделал свое дело, — Леф может итти… ‘левее Лефа’. Нет, друзья, не так: Леф ‘уничтожен’, — да живет единый фронт изобретателей на всех путях! Фронт уточненный, связанный единством цели и — так дешево не умирающий.
Источник текста: журнал ‘Новый Леф’. 1928. No 12. С.27-32.