Пролетарий’ No 35,
11 (24) сентября 1908 г.
Примечания
Примечания
Лев Толстой, как зеркало русской революции, Ленин Владимир Ильич, Год: 1908
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Сопоставление имени великого художника с революцией [1], которой он явно не понял, от которой он явно отстранился, может показаться на первый взгляд странным и искусственным. Не называть же зеркалом того, что очевидно не отражает явления правильно? Но наша революция — явление чрезвычайно сложное, среди массы ее непосредственных совершителей и участников есть много социальных элементов, которые тоже явно не понимали происходящего, тоже отстранялись от настоящих исторических задач, поставленных перед ними ходом событий. И если перед нами действительно великий художник, то некоторые хотя бы из существенных сторон революции он должен был отразить в своих произведениях.
Легальная русская пресса, переполненная статьями, письмами и заметками по поводу юбилея 80-летия Толстого, всего меньше интересуется анализом его произведений с точки зрения характера русской революции и движущих сил ее. Вся эта пресса до тошноты переполнена лицемерием, лицемерием двоякого рода: казенным и либеральным. Первое есть грубое лицемерие продажных писак, которым вчера было велено травить Л. Толстого, а сегодня — отыскивать в нем патриотизм и постараться соблюсти приличия перед Европой. Что писакам этого рода заплачено за их писания, это всем известно, и никого обмануть они не в состоянии. Гораздо более утонченно и потому гораздо более вредно и опасно лицемерие либеральное. Послушать кадетских балалайкиных из ‘Речи'[2] — сочувствие их Толстому самое полное и самое горячее. На деле, рассчитанная декламация и напыщенные фразы о ‘великом богоискателе'[3] — одна сплошная фальшь, ибо русский либерал ни в толстовского бога не верит, ни толстовской критике существующего строя не сочувствует. Он примазывается к популярному имени, чтобы приумножить свой политический капиталец, чтобы разыграть роль вождя общенациональной оппозиции, он старается громом и треском фраз заглушить потребность прямого и ясного ответа на вопрос: чем вызываются кричащие противоречия ‘толстовщины’, какие недостатки и слабости нашей революции они выражают?
Противоречия в произведениях, взглядах, учениях, в школе Толстого — действительно кричащие. С одной стороны, гениальный художник, давший не только несравненные картины русской жизни, но и первоклассные произведения мировой литературы. С другой стороны — помещик, юродствующий во Христе. С одной стороны — замечательно сильный, непосредственный и искренний протест против общественной лжи и фальши, — с другой стороны, ‘толстовец’, т. е. истасканный, истеричный хлюпик, называемый русским интеллигентом, который, публично бия себя в грудь, говорит: ‘я скверный, я гадкий, но я занимаюсь нравственным самоусовершенствованием, я не кушаю больше мяса и питаюсь теперь рисовыми котлетками’. С одной стороны, беспощадная критика капиталистической эксплуатации, разоблачение правительственных насилий, комедии суда и государственного управления, вскрытие всей глубины противоречий между ростом богатства и завоеваниями цивилизации и ростом нищеты, одичалости и мучений рабочих масс, с другой стороны, — юродивая проповедь ‘непротивления злу’ насилием. С одной стороны, самый трезвый реализм, срыванье всех и всяческих масок, — с другой стороны, проповедь одной из самых гнусных вещей, какие только есть на свете, именно: религии, стремление поставить на место попов по казенной должности попов по нравственному убеждению, т. е. культивирование самой утонченной и потому особенно омерзительной поповщины. Поистине:
Ты и убогая, ты и обильная,
Ты и могучая, ты и бессильная
— Матушка Русь![4]
Что при таких противоречиях Толстой не мог абсолютно понять ни рабочего движения и его роли в борьбе за социализм, ни русской революции, это само собою очевидно. Но противоречия во взглядах и учениях Толстого не случайность, а выражение тех противоречивых условий, в которые поставлена была русская жизнь последней трети XIX века. Патриархальная деревня, вчера только освободившаяся от крепостного права, отдана была буквально на поток и разграбление капиталу и фиску. Старые устои крестьянского хозяйства и крестьянской жизни, устои, действительно державшиеся в течение веков, пошли на слом с необыкновенной быстротой. И противоречия во взглядах Толстого надо оценивать не с точки зрения современного рабочего движения и современного социализма (такая оценка, разумеется, необходима, но она недостаточна), а с точки зрения того протеста против надвигающегося капитализма, разорения и обезземеления масс, который должен был быть порожден патриархальной русской деревней.
Толстой смешон, как пророк, открывший новые рецепты спасения человечества, — и поэтому совсем мизерны заграничные и русские ‘толстовцы’, пожелавшие превратить в догму как раз самую слабую сторону его учения. Толстой велик, как выразитель тех идей и тех настроений, которые сложились у миллионов русского крестьянства ко времени наступления буржуазной революции в России. Толстой оригинален, ибо совокупность его взглядов, взятых[5] как целое, выражает как раз особенности нашей революции, как крестьянской буржуазной революции. Противоречия во взглядах Толстого, с этой точки зрения, — действительное зеркало тех противоречивых условий, в которые поставлена была историческая деятельность крестьянства в нашей революции. С одной стороны, века крепостного гнета и десятилетия форсированного пореформенного разорения накопили горы ненависти, злобы и отчаянной решимости. Стремление смести до основания и казенную церковь, и помещиков, и помещичье правительство, уничтожить все старые формы и распорядки землевладения, расчистить землю, создать на место полицейски-классового государства общежитие свободных и равноправных мелких крестьян, — это стремление красной нитью проходит через каждый исторический шаг крестьян в нашей революции, и несомненно, что идейное содержание писаний Толстого гораздо больше соответствует этому крестьянскому стремлению, чем отвлеченному ‘христианскому анархизму’, как оценивают иногда ‘систему’ его взглядов.
С другой стороны, крестьянство, стремясь к новым формам общежития, относилось очень бессознательно, патриархально, по-юродивому, к тому, каково должно быть это общежитие, какой борьбой надо завоевать себе свободу, какие руководители могут быть у него в этой борьбе, как относится к интересам крестьянской революции буржуазия и буржуазная интеллигенция, почему необходимо насильственное свержение царской власти для уничтожения помещичьего землевладения. Вся прошлая жизнь крестьянства научила его ненавидеть барина и чиновника, но не научила и не могла научить, где искать ответа на все эти вопросы. В нашей революции меньшая часть крестьянства действительно боролась, хоть сколько-нибудь организуясь для этой цели, и совсем небольшая часть поднималась с оружием в руках на истребление своих врагов, на уничтожение царских слуг и помещичьих защитников. Большая часть крестьянства плакала и молилась, резонерствовала и мечтала, писала прошения и посылала ‘ходателей’, — совсем в духе Льва Николаича Толстого! И, как всегда бывает в таких случаях, толстовское воздержание от политики, толстовское отречение от политики, отсутствие интереса к ней и понимания ее, делали то, что за сознательным и революционным пролетариатом шло меньшинство, большинство же было добычей тех беспринципных, холуйских, буржуазных интеллигентов, которые под названием кадетов[6] бегали с собрания трудовиков[7] в переднюю Столыпина[8], клянчили, торговались, примиряли, обещали примирить, — пока их не выгнали пинком солдатского сапога. Толстовские идеи, это — зеркало слабости, недостатков нашего крестьянского восстания, отражение мягкотелости патриархальной деревни и заскорузлой трусливости ‘хозяйственного мужичка'[9].
Возьмите солдатские восстания 1905—1906 годов. Социальный состав этих борцов нашей революции — промежуточный между крестьянством и пролетариатом. Последний в меньшинстве, поэтому движение в войсках не показывает даже приблизительно такой всероссийской сплоченности, такой партийной сознательности, которые обнаружены пролетариатом, точно по мановению руки ставшим социал-демократическим. С другой стороны, нет ничего ошибочнее мнения, будто причиной неудачи солдатских восстаний было отсутствие руководителей из офицерства. Напротив, гигантский прогресс революции со времен Народной воли[10] сказался именно в том, что за ружье взялась против начальства ‘серая скотинка’, самостоятельность которой так напугала либеральных помещиков и либеральное офицерство. Солдат был полон сочувствия крестьянскому делу, его глаза загорались при одном упоминании о земле. Не раз власть переходила в войсках в руки солдатской массы, — но решительного использования этой власти почти не было, солдаты колебались, через пару дней, иногда через несколько часов, убив какого-нибудь ненавистного начальника, они освобождали из-под ареста остальных, вступали в переговоры с властью и затем становились под расстрел, ложились под розги, впрягались снова в ярмо — совсем в духе Льва Николаича Толстого!
Толстой отразил накипевшую ненависть, созревшее стремление к лучшему, желание избавиться от прошлого, — и незрелость мечтательности, политической невоспитанности, революционной мягкотелости. Историко-экономические условия объясняют и необходимость возникновения революционной борьбы масс и неподготовленность их к борьбе, толстовское непротивление злу, бывшее серьезнейшей причиной поражения первой революционной кампании.
Говорят, что разбитые армии хорошо учатся. Конечно, сравнение революционных классов с армиями верно только в очень ограниченном смысле. Развитие капитализма с каждым часом видоизменяет и обостряет те условия, которые толкали крестьянские миллионы, сплоченные вместе ненавистью к помещикам-крепостникам и к их правительству, на революционно-демократическую борьбу. В самом крестьянстве рост обмена, господства рынка и власти денег все более вытесняет патриархальную старину и патриархальную толстовскую[11] идеологию. Но одно приобретение первых лет революции и первых поражений в массовой революционной борьбе несомненно: это — смертельный удар, нанесенный прежней рыхлости и дряблости масс. Разграничительные линии стали резче. Классы и партии размежевались. Под молотом столыпинских уроков, при неуклонной, выдержанной агитации революционных социал-демократов, не только социалистический пролетариат, но и демократические массы крестьянства будут неизбежно выдвигать все более закаленных борцов, все менее способных впадать в наш исторический грех толстовщины!
Печатается по рукописи, сверенной с текстом газеты ‘Пролетарий’.
1 ‘Лев Толстой, как зеркало русской революции’ — Ленин, т. 15, стр. 179—186. Статья впервые опубликована в нелегальной большевистской газете ‘Пролетарий’, без подписи. Она написана в связи с юбилеем Толстого — восьмидесятилетием со дня его рождения, 9 сентября (28 августа) 1908 г., вызвавшем широкий поток статей в легальной русской печати. Когда Ленин говорит о грубом лицемерии ‘продажных писак’, он имеет в виду реакционных публицистов типа М. О. Меньшикова, который за месяц до юбилея выступил с клеветническими измышлениями против Толстого, в юбилейные дни писал о нем в восторженно-панегирическом стиле, а спустя несколько дней после юбилея вновь обрушил на голову великого писателя ушаты низкопробной клеветы (см. Б. Мейлах. ‘Ленин и проблемы русской литературы’. М., 1951, стр. 328).
2 ‘Речь’ — ежедневная газета партии кадетов, выходившая в Петербурге. Основана в феврале 1906 г. В статье ‘О природе русской революции’ Ленин назвал ‘Речь’ официальным органом ‘контрреволюционных либералов’ (см. Соч., т. 15, стр. 8). Закрыта 26 октября (8 ноября) 1917 г.
Балалайкин — образ либерального краснобая и лжеца, созданный М. Е. Салтыковым-Щедриным в очерках ‘В среде умеренности и аккуратности’ (1874—1878). Этот образ полнее раскрыт сатириком в ‘Современной идиллии’ (1877—1883).
3 ‘Великий богоискатель’ — Ленин приводит выражение А. Карташева, писавшего по вопросам истории русской церкви, из его статьи ‘Толстой, как богослов’, напечатанной в газете ‘Речь’ ( 205).
4 Строки из поэмы Н. А. Некрасова ‘Кому на Руси жить хорошо’ (ч. IV ‘Пир на весь мир’, глава IV ‘Доброе время — добрые песни’, песня ‘Русь’).
5 В первых трех изданиях сочинений Ленина вместо ‘взятых’ печаталось ошибочно ‘вредных’.
6 Кадеты — конституционно-демократическая партия, созданная в октябре 1905 г., выражала интересы либерально-монархической буржуазии. После Октябрьской Социалистической революции партия кадетов превратилась в один из центров по организации контрреволюционных заговоров против советской власти.
7 Трудовики — мелкобуржуазные демократы, группа крестьянских депутатов Государственной думы, оформившаяся в апреле 1906 года.
8 Столыпин П. А. (1862—1911) — крупный помещик, в 1906 году министр внутренних дел, впоследствии возглавлял кабинет министров, махровый реакционер и палач русского народа, организатор ‘военно-полевых судов’. Против столыпинского террора Л. Толстой выступил с ярким памфлетом ‘Не могу молчать!’
9 ‘Хозяйственный мужичок’. — Типический образ ‘хозяйственного мужичка’ создал М. Е. Салтыков-Щедрин в серии фельетонов ‘На лоне природы и сельскохозяйственных ухищрений’. См. цикл ‘Мелочи жизни’ (1886—1887).
10 ‘Народная воля’ — народническая организация, возникшая в результате раскола ‘Земли и Воли’ на Воронежском съезде в 1879 г. Другое крыло ‘Земли и Воли’ образовало ‘Черный передел’. ‘Народная воля’ придерживалась порочной тактики индивидуального террора, направленного против царя и крупных царских чиновников.
11 ‘Толстовскую’ — в первых трех изданиях Сочинений Ленина печаталось ошибочно ‘философскую’.