Литературный завет В. Г. Короленко.
Лев Гумилевский.
‘Культура‘, No 1, 1922
Лев Гумилевский. Литературный завет В. Г. Короленко, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1922
Время на прочтение: 2 минут(ы)
Стремление к простоте формы является тотчас же, как только запутанная, жизнь начинает выкристаллизовываться в определенную культуру.
Быть может, начавшийся в эпоху чрезвычайно усложненных взаимоотношений и усилившийся особенно в наши дни революционных потрясений, культ Пушкина — ни что иное, как бессознательный протест против доведенных до крайности изощрений формы художественных произведений.
Искусство, как бы то ни было, есть все же не только средство к выявлению авторской индивидуальности, но одновременно и средство к уяснению, как своего так и чужого миропонимания.
‘Мысль изреченная есть ложь’ — правда. Но мысль неизреченная, мысль не ‘пошедшая в слова’ есть еще большая ложь — мука нестерпимая, которой вынести еще никто не мог.
Муки слова в наши дни сильнее, чем когда, либо, и страстная жажда к уяснению самого себя в новом мире путем художественного творчества — есть причина необычайного количества поэтов и писателей, пробующих свои силы в наши дни, и причина изумительного разнообразия школ и направлений среди них.
Юноши, прикидывающиеся ищущими, и уже нашедшие лучшую форму для бездарности в виде освобождения себя от обязанности быть логичными, содержательными и грамматичными, как пустые колосья в поле поторчат и исчезнут, не бросив зерна в новую пашню.
Но тем, кто ищет не находя, кто в поисках живой воды не обходит вечных источников, вероятно с особенным вниманием остановится на литературных заветах В. Г. Короленко, своей смертью в эти дни еще раз напомнившего о себе.
Он не только гражданская ‘русская совесть’, он — литературная совесть.
И основная черта его характера, основная, черта его творчества, становится особенно драгоценной — в наши дни, когда, конечно, выкристаллизовывающаяся в новую культуру, смятенная революцией наша жизнь, порождает стремление к простоте формы.
В письме ко мне, помеченном 19 января 1914 года, В. Г. Короленко подчеркивает:
‘Я привык выражать свое мнение без смягчений и знаю за собою черту — что отсутствие простоты чувствую, быть может, несколько преувеличенно’.
Чем была для В. Г. Короленко эта простота, становится ясным но коротенькому отрывку из ‘Истории моего современника’. (Ч. I, гл. III).
‘Я был тогда совсем маленький мальчик, еще даже не учившийся в пансионе, но простота, с которой отец предложил вопрос и его глубокая вдумчивость заразили меня’ {Курсив везде мой. Л. Г.}.
Эта простота заражает ‘совсем маленького мальчика’ настолько, что он ‘с убеждением’ отвечает на философские вопросы отца, на вопросы, казалось бы, ему и недоступные, и неинтересные.
Таково психологическое воздействие даже на несформировавшуюся человеческую душу простоты.
В простоте этого слова так же много смысла и значения, как во всем том громадном содержании, которое вкладывал в него Короленко.
В дни, когда один за другим уходят от нас те, кто держал на своих плечах тяготы русской литературы, в дни, когда взбаламученная русская жизнь жаждет ясности и кристаллической простоты, смена, идущая принять звонкие колокола из рук старого звонаря, пусть помнит об этой суровой и величественной вере его в чудесную и могущественную силу художественной и человеческой простоты.