Летописи отечественной литературы, Надеждин Николай Иванович, Год: 1832 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 7 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ В. Г. БЛИНСКАГО.

ВЪ ДВНАДЦАТИ ТОМАХЪ

ПОДЪ РЕДАКЦІЕЮ И СЪ ПРИМЧАНІЯМИ С. А. Венгерова.

ТОМЪ I.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія М. М. Стасюлевича. Bac. Остр., 5 лин., 28
1900.

Надеждинъ.

Лтописи отечественной литературы.
Отчетъ за 1831 годъ.

(‘Телескопъ’, 1832 г., No 1).

Между тмъ какъ иностранныя литературы своею неистощимо разнообразной плодовитостью подавляютъ и путаютъ самую прозорливую наблюдательность: наши литературныя лтописи могутъ только изумлять своей необыкновенной скудостью. Еслибъ поле нашей словесности представляло уже совершенно безплодный пустырь, то это былобъ мене странно и удивительно: ибо моглобъ быть изъяснено изъ совершеннаго отсутствія жизненныхъ силъ творческой дятельности. Но въ литератур Русской возникаютъ временами прекрасные цвты, живые свидтели внутренней жизни. Откудажъ это противорчіе? Откуда чудная прелесть роскошнаго цвтенія среди всеобщей пустоты и безплодности?

Обыкновенно приписываютъ все младенчеству и незрлости нашей литературы. Но не то бываетъ во времена младенчества и незрлости. Первоначальная степень развитія въ человк, какъ и въ человчеств, по законамъ- естественнаго порядка, должна отличаться не безплодною скудостію, а богатою плодовитостью. Тогда свжія, неистощенныя силы, гонимыя кипящимъ сокомъ юной жизни, выбрасываются вдругъ, всми, такъ сказать, порами бытія, и разсыпаются въ безчисленныхъ, неистощимо разнообразныхъ искрахъ. Такъ бываетъ и съ физической природой, весною, въ эпоху періодическаго ея младенчества. Растенія, пробуждаясь къ новой жизни, осыпаются несмтнымъ богатствомъ почекъ, чмъ боле зретъ и мужается жизнь, тмъ становятся он малочисленне и весьма немногія изъ нихъ собираются въ сплыхъ плодахъ румяною осенью. Съ другой стороны, несмтное богатство прозябенія, коимъ сопровождается весна жизни, должно отличаться не разнообразіемъ, а ровностью. Безчисленные отпрыски, покрывающіе юную лторасль, бываютъ одинаково неполны, одинаково недокончанны. Если иногда кипящій сокъ разыгравшейся жизни приливаетъ съ особенной силою, въ необыкновенномъ количеств, то сіе особенное напряженіе выражается разрушеніемъ обыкновенныхъ пропорцій, выступленіемъ изъ общихъ формъ, дикой оригинальностью, величественнымъ уродствомъ. Лтописи образованія человческаго представляютъ тоже самое. Въ первобытныя времена всеобщаго младенчества, когда родъ человческій наслаждался первыми восторгами юной жизни, въ колыбели Востока, подъ знойнымъ пологомъ тропическаго неба, какъ неистощимо плодовитою и какъ однообразно несовершенною во всхъ явленіяхъ представлялась его дятельность! По одному Египетскому обелиску, по одной пуран Индійской, можно опредлить физіономію всего первобытнаго человчества, коего костями усяны берега Нила и Гангеса. На зар классической древности, въ младенческомъ возраст Эллады, повторялось тоже, только въ меньшемъ размр, художники и поэты плодились тогда поколніями, философы составляли династіи: но длинные ряды Гомеридовъ и Дедалидовъ не ознаменовали бытія своего ничмъ, кром грубыхъ фетиніей, вылпленныхъ по одной форм, или отрывочныхъ рапсодій, нааваемыхъ на одинъ общій голосъ, философія передавалась изъ рода въ родъ афористическими крохами. Утромъ среднихъ вковъ, на другой день міра, пробужденіе жизни въ обновленномъ человчеств сопровождалось тми же явленіями. Толпы схоластиковъ, толпы менестрелей и трубадуровъ… и вся поэзія, вся мудрость — однозвучный, младенческій лепетъ! Совсмъ противное представляютъ лтописи нашего отечественнаго просвщенія. У ш.съ чуднымъ образомъ совмщается немладенческая нищета съ немладенческой роскошью. Это не столько ощутительно въ области наукъ, сколько въ произведеніяхъ собственно такъ называемой словесности, гд сіе странное совмщеніе крайностей выражается особенно ярко и рзко. Восторженныя пснопнія Ломоносова и Державина, роскошныя мечты Жуковскаго и Пушкина, басни Дмитріева и Крылова, слишкомъ сочны и зрлы для младенческаго лепета, на который обыкновенно осуждаютъ нашу словесность. Смотря на окружающую ихъ пустоту, скорй можно подумать, что он не обогнали, а пережили вкъ свой. Разстояніе, отдляющее безобразную дичь Сигова отъ гармоническихъ мелодій Батюшкова, явленіе Димитрія Самозванца съ Юріемъ Милославскимъ, Исторіи Русскаго Народа посл Исторіи Государства Россійскаго, обличаетъ скоре дряхлость, чмъ незрлость литературы. И еслибы очевидность не противорчила, то читая современныя лтописи нашей словесности, можнобъ было подумать, что мы дочитываемъ послднія страницы ея исторіи. Такъ наше младенчество отзывается старостью и хилостью!

Чтожъ это значитъ? Не ужели наше просвщеніе отцвло, не разцвтши? Не ужели намъ суждено не живши состарться? Быть не можетъ! Все свидтельствуетъ напротивъ, что благодатная почва Русскаго духа, согртая весенними лучами юной жизни, таитъ въ ндрахъ своихъ силы еще неистощенныя, богатство еще не початое! Такъ чтожъ препятствуетъ ей развиваться? Со временъ Петра, воззвавшаго Русскій колоссъ къ жизни, обширная нива Русскаго умственнаго просвщенія, Русской словесности, боле вка, находится какъ будто подъ паромъ. Глушь и дичь, покрывавшія ее, разчищены, на ней нарзаны уже первыя борозды. положены первыя основанія обработанности, мудрыя попеченія правительства согрваютъ ее своею благотворною теплотою: и между тмъ она не покрыта зеленью, потому что разработка ея только начата, а не кончана, соки пробуждены, но не сосредоточены, бразды вскопаны, но не засяны. Откудажъ такое запущенье? Рукъ лы, крпости ли, усердія ли, не доставало у насъ въ продолженіе цлаго столтія? Нтъ! все было, кром дружнаго соединенія силъ и трудовъ на одно общее дло. Этотъ же недостатокъ дружности не иному чему должно приписать, какъ могуществу чуждаго вліянія, отяготвшаго надъ нами съ самыхъ первыхъ минутъ нашего пробужденія. Съ одной стороны, вліяніе сіе неоспоримо принесло намъ великую, неоцненную пользу. Оно вдвинуло насъ въ составъ просвщеннаго міра, отъ котораго отдлялись мы глухою, непроходимою стною, и дало намъ возможность участвовать въ умственномъ капитал человчества, накопленномъ совокупными силами народовъ, въ продолженіе тысячелтій. Но за это, по видимому даровое, пріобртеніе поплатились мы весьма дорого. Открывшаяся предъ нами роскошь Европейскаго просвщенія ослпила нашу неопытность, мы захотли немедленно наслаждаться ею, позабывъ, что она стоила Европ тмочисленныхъ трудовъ, вковыхъ усилій. Чтобы пріобрсть законныя права на сіе наслажденіе, надлежало обратить богатство Европейской образованности въ нашу собственность, приспособить ее къ Русскому духу и возрастить собственными силами, изъ внутреннихъ соковъ Русской жизни. Это требовало трудовъ, которые показались намъ тяжелы и скучны. Вмсто того, чтобъ заниматься изнурительными работами предварительнаго воздлыванія родной почвы, работами медленно и скупо вознаграждаемыми, мы предпочли легчайшее и удобнйшее занятіе — пересаживать къ себ цвты Европейскаго просвщенія, не заботясь, глубоко ль они пустятъ корни и на долго ли примутся. Это иногда удавалось и отсюда т блестящія, необыкновенныя явленія, кои изумляютъ наблюдательность, блуждающую въ пустыняхъ нашей словесности. Сіи явленія суть или переводы или подраженія: он не самородныя Русскія, хотя часто имютъ Русское содержаніе и составлены изъ чисто Русскаго матеріяла. Такъ растенія иноземныя, лелемыя въ нашихъ садахъ, питаются Русскимъ воздухомъ, сосутъ Русскую почву, а — все не Русскія! Тяжело, а должно признаться, что досел наша словесность была — если можно такъ выразиться — барщиной Европейской, она обработывалась руками Русскими не по Русски, истощала свжіе неистощимые соки юнаго Русскаго духа для воспитанія произрастеній чуждыхъ, не нашихъ. Что у насъ теперь своего? Поэтическій нашъ метръ выкованъ на Германской наковальн: проза представляетъ Вавилонское смшеніе всхъ Европейскихъ идіотизмовъ, нароставшихъ поочередно слоями на дикую массу Русскаго неразработаннаго слова. Какими произведеніями можемъ мы похвалиться, какъ нашими собственными? Театръ у насъ представлялъ всегда жалкую пародію Французской чопорной сцены, объ эпопеяхъ и говорить нечего, лирическое одушевленіе временъ Очаковскихъ выливалось въ оффиціальныхъ формулахъ, общихъ всей Европ, въ балладахъ, коими смнилось царство онъ, развертывалась Нмецкая трескучая фантазмагорія, современныя поэтическія мечты, думы, грезы, отзываются или, по крайней мр, хотятъ отзываться Байронизмомъ. Такимъ образомъ, благодатный весенній возрастъ словесности, запечатлваемый у народовъ, развивающихся изъ самихъ себя, свободною естественностію и оригинальною самообразностью, у насъ напротивъ обреченъ былъ въ жертву рабскому подражанію и искусственной принужденности. Обыкновенно ставятъ это въ вину и въ укоръ Русскому характеру, признавая его неспособнымъ къ самообразной производительности: но не будемъ слишкомъ строги къ самимъ себ. Не одна наша словесность терпитъ сію участь: ее раздляютъ литературы народовъ, кои раньше насъ приняли участіе въ Европейскомъ просвщеніи и слдовательно старше и зрле насъ, какъ то: Шведская, Датская, Голландская Имъ также нечмъ похвалиться: он прозябаютъ не своей, но заимственной жизнью.

Само собою разумется, что сіи насильственные наросты не могли укореняться глубоко въ литературной нашей почв и разрастаться богатою жатвою. Напротивъ он весьма скоро выцвтали, блекли и опадали. Ничто не упрочивало имъ продолжительнаго, основнаго существованія: он возникали и увидали по минутнымъ прихотямъ, но эфемернымъ капризамъ моды. Отсюда та непостоянная втренность и измнчивость вкуса, въ коей не льзя не упрекнуть нашу словесность. Въ продолженіе столтія она безпрестанно мняла свой цвтъ, тонъ и характеръ. Ломоносовъ пристрастилъ ее къ классической древности, коей изученіемъ воскормленъ былъ собственный его геній: и въ слдъ за нимъ явились переводы Иліады и Энеиды, Горація и Платона, Ксенофонта и Овидія, Греко-Римскіе классики были господствующею страстью нашей словесности во все продолженіе осьмнадцатаго столтія. Явился Карамзинъ: и страсть сія получила другое направленіе. Онъ подружилъ насъ съ Французскою литературою любезностью, пріучилъ къ ея тому и формамъ: и вдругъ, во всхъ концахъ нашей словесности, зацвли незабудки и розы, запорхали горленки и мотыльки, раздались нжные вздохи, полились ручьи перловыхъ слезъ, коихъ изсякающія капли собираются теперь въ полинявшую урну Дамскаго Журнала. Зазвучали серебренныя струны арфы Жуковскаго, настроенной Нмецкою мечтательною Музою, и все бросилось подстроиваться подъ тонъ, имъ заданный: фантазія переселилась на кладбище, мертвецы и вдьмы дотянулись страшною вереницею и литература наша огласилась дикими завываніями, коихъ запоздалое эхо отдается еще нын, по временамъ, въ мрачныхъ руинахъ Московскаго Телеграфа. Новое броженіе, пробужденное своенравными капризами Пушкина, метавшагося изъ угла въ уголъ, угрожало также всеобщею эпидеміею, которая развялась собственной втротлнностью. Такъ все кружилось въ неудержимомъ вихр превратности! Кончилось тмъ, чмъ обыкновенно оканчивается всякое круженье — утомленіемъ, охладніемъ, усыпленіемъ! Пустота, естественное слдствіе безразсуднаго расточенія силъ, обнаружила сама себя повсюду. Война между классицизмомъ и романтизмомъ, свирпствовавшая въ послднія времена на поляхъ нашей словесности истинною ватрахоміомахіею, довершила разочарованіе самоувренности, нехотвшей дотол признаваться въ своей внутренней ничтожности. Взаимное ожесточеніе партій ниспровергло вс репутаціи, оборвало вс хоругви, запятнало вс имена, коими гордилась и красилась наша литература. Что должно было отсюда послдовать? Пораженная въ своихъ знаменитйшихъ представителяхъ, литература онмла, подобно ратному полю, посл кровопролитной счи: и минувшій 1831 годъ является молчаливымъ пустыннымъ кладбищемъ, на которомъ изрдка возникали призраки усопшихъ воспоминаній, тни сраженныхъ героевъ. Не было года скудне, безплодне. Изъ переводовъ, составлявшихъ досел важнйшую отрасль нашей литературной промышленности, замчательны только Избранный Нмецкій Театръ (Шишкова 2-го) и первая книжка Неистоваго Орланда (Раича). Между искусственно-вырощенными — такъ сказать — махровыми цвтами подражательной литературы и указать не на что. Заморскій юморизмъ, разскакавшійся лихимъ наздникомъ въ Странник (Вельтмана), сломилъ себ голову на пустыр нашей словесности. Наложница (Баратынскаго), отлитая по предпослдней мод, въ лирико-эпическую форму, моглабъ вовсе не вставать съ типографическаго ложа. Даже въ домашнемъ обиход дюжинныхъ повстей и поэмъ, въ годовомъ продовольствіи переводныхъ романовъ и сказокъ, ощутителенъ значительный неурожаи предъ прочими годами. Коротко сказать, 1831 годъ, въ лтописяхъ нашей словесности, отмтится годомъ чернымъ для обработывающей литературной промышленности и слдовательно для литературной аристократіи и — если можно такъ выразиться — для литературнаго мщанства, занимающагося книжнымъ фабричнымъ производствомъ.

Но, съ другой стороны, годъ сей отличается особеннымъ родомъ литературной производительности, копающей свою Русскую народность, Русской киркой и заступомъ, безъ всякихъ заморскихъ хитростей. Работа черная, но заслуживающая вниманіе по внезапному распространенію ея на пустошахъ нашей словесности и по необыкновенному сбыту ея сырыхъ, грубыхъ произведеній! Мы говоримъ о нравственно-сатирическихъ романахъ Орлова, Гурьянова, Кузмичева и прочей братіи, коими, въ продолженіе минувшаго года, наводнялись книжныя наши лавки. Для мыслящихъ наблюдателей это должно подать поводъ къ глубокимъ соображеніямъ и результатамъ. Откуда вдругъ такое странное броженіе, такая плодовитая досужесть въ заднихъ рядахъ нашей литературы? Говорятъ, что Иванъ Выжигинъ соблазнилъ эту челядь своею удачею: но почемужъ неудача Петра Выжигина, залегшаго на вчный покой въ книжныхъ лавкахъ, не могла запугнуть ее! Должно искать другаго основанія поглубже и поважне. Явленіе сіе должно состоять въ тсной связи съ современнымъ запустніемъ и дряхлостью подражательно-искусственной литературы. Когда Русская почва перестала быть розсадникомъ чуждыхъ, заимственныхъ прозябаній, ея свжіе, тучные соки не могутъ же оставаться бездйственными и неподвижными въ ея неистощенныхъ ндрахъ. Они должны наконецъ пробиться собственною силою и, на невоздланныхъ слояхъ тучной земли, зассть густою, самородною травою — разумется — сначала грубою, дикою, безобразною — мохомъ и плсенью, папоротниками и поростами. Но этотъ мохъ, эта плсень, эти папортники и поросты, суть залоги пробужденія не вншней, наносимой и разносимой втрами, но внутренней, основной, неистощимой произрастительности. Осушите болото, ими покрытое: оно разстелется бархатнымъ, роскошнымъ лугомъ! Такимъ образомъ, это, но видимому, отвратительное явленіе заключаетъ въ себ утшительное предзнаменованіе. Въ Русской словесности близокъ долженъ быть поворотъ искусственнаго рабства и принужденія, въ коемъ она досел не могла дышать свободно, къ естественности, къ народности. Направленіе сіе ощутительно отчасти и въ высшихъ слояхъ нашего литературнаго міра Романы Загоскина, въ коихъ Русская народность выработана до идеальнаго изящества, безъ малйшей утраты своей естественности, не суть случайныя забавы воображенія, а результаты и указатели внутренняго кровообращенія въ ндрахъ Русскаго духа. Они пускаютъ уже отъ себя многочисленные отпрыски. Между собственно поэтическими произведеніями, Борисъ Годуновъ (Пушкина) и Мара Посадница (изданная Погодинымъ) отличаются также глубокою народностью. Послднее произведеніе, явившееся въ свтъ въ конц прошлаго года, любопытно особенно потому, что представляетъ сраженіе чистйшей національности содержанія съ строжайшею покорностью искусственной сценической форм. Но блистательнйшимъ разсвтомъ Русской народной поэзіи порадовала насъ прекрасная сказка Жуковскаго, явившаяся на рубеж истекающаго года. Такимъ образомъ минувшій 1831 годъ протекъ, не богатый памятниками, но роскошный надеждами! Съ нетерпніемъ ожидаемъ ихъ оправданія:— и дастъ Богъ!— дождемся!

Относительно пріобртеній собственно библіографическихъ 1831 г. ознаменовался изданіями: Исторіи Государства Россійскаго, Сочиненій Державина, Собранія Балладъ Жуковскаго, пріумноженнаго многими новыми прекрасными переводами, Статистики Кириллова, Лтописи Бера. При нашей библіографической нищет, и это слава Богу!..

Надеждинъ.

Лтописи отечественной литературы.Отчетъ за 1831 годъ.

Читайте также:

Лтописи отечественной литературы.
Отчетъ за 1831 годъ.