ЛТО.
(Посвящается Анатолію Владиміровичу Святловскому).
ЛТО.
(Посвящается Анатолію Владиміровичу Святловскому).
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
Клеопатра Полозова’.
VII.
Лето, Баранцевич Казимир Станиславович, Год: 1893
Время на прочтение: 23 минут(ы)
Въ ясный майскій полдень, по проселочной дорог, ныряя въ ухабахъ и разбрызгивая грязь, хала телжка, одна изъ тхъ небольшихъ куцыхъ телжекъ, въ которыхъ здятъ сельскіе торгаши, кабатчики и крестьяне позажиточне.
Въ телжку была впряжена старая блая лошадь, высокая, костлявая, съ огромной головой и отвислыми ушами. Дорога очевидно хорошо была извстна лошади, выражавшей знакомство съ нею утвердительнымъ поматываніемъ головы и помахиваніемъ хвостомъ. Казалось, лошадь вовсе не нуждалась въ кучер, молодомъ апатичномъ маломъ, съ серьгою въ ух, тмъ не мене парень какъ бы считалъ своею обязанностью подергивать возжею и кричать по временамъ: ‘но, но, молодая!’
Рядомъ съ парнемъ сидлъ юноша лтъ 17, въ лтнемъ гимназическомъ пальто, надтомъ поверхъ коломянковой блузы и въ высокихъ сапогахъ. На лиц юноши, нсколько блдномъ и худощавомъ, выражалось самое искреннее удовольствіе. Небольшой парусинный чемоданъ, брошенный на дно телжки въ ноги, давно уже сильно давилъ ступню юноши, телжку трясло довольно чувствительно, а на колеяхъ такъ подкидывало сдока, что онъ поспшно хватался обими руками за тонкіе поручни, которые, въ свою очередь, давили ему бокъ, но тмъ не мене юноша былъ весь вниманіе и восхищеніе.
Онъ смотрлъ по сторонамъ, любуясь то широко раскинувшимися, покрытыми свжей зеленью, полями, то темнымъ сосновымъ боромъ, что надвигался прямо съ горизонта, то кудрявой зарослью молодыхъ березъ и осинъ, весело обступавшей об стороны прихотливо извивавшейся дороги. Каждая, самая незначительная перемна пейзажа возбуждала живое любопытство юноши, глаза его загорались, на блдныхъ щекахъ появлялся румянецъ, юноша вытягивалъ шею и безпрестанно поворачивалъ голову то направо, то налво. Попадался ли ручей, журчавшій полой мутною водою, съ перекинутымъ черезъ него бревенчатымъ полусгнившимъ мостикомъ,— юноша съ восхищеніемъ смотрлъ и на ручей, и на мостъ. Случалось-ли прозжать мимо какого-нибудь выселка, съ пятью-шестью избами, стоявшими одиноко въ пол, подобно групп отставшихъ отъ товарищей солдатъ,— юноша съ любопытствомъ смотрлъ на избы и, прохавши, еще оборачивался, какъ-бы желая надолго сохранить въ памяти ихъ вншній видъ.
Съ возницей онъ не заговаривалъ и не разспрашивалъ его ни о чемъ, какъ-бы считая общенье съ мужикомъ ниже своего достоинства. Но когда парень спрашивалъ его, онъ отвчалъ ему коротко, поучающимъ тономъ взрослаго, образованнаго человка. Впрочемъ, парень былъ тоже не изъ болтливыхъ. Въ промежуткахъ между куреньемъ папиросъ, которыя онъ свертывалъ изъ клочковъ газетной бумаги, парень задавалъ два, три вопроса и опять замолкалъ надолго.
— Вы изъ какихъ-же будете?— спрашивалъ онъ.
— Какъ ‘изъ какихъ’?
— Изъ господъ али какъ?
— Да, изъ господъ!— юноша усмхнулся,— ты видишь я гимназистъ.
— Мн почемъ знать!— равнодушно отвчалъ парень, емназистъ, али кто иной.
— Я теб говорю, кто я.
— Ладно, знать будемъ.
Парень опустилъ возжи и предался продолжительному размышленію.
— Это что-же, училище что-ли такое?— спросилъ онъ.
— Да, среднее учебное заведеніе,— отвчалъ юноша.
— Такъ, чему-же тамъ учатъ?
— Многому, теб не понять.
— Такъ, такъ,— подтвердилъ парень и вздохнулъ.
Опять наступило молчаніе. Парень свернулъ папиросу, медленно выкурилъ, сплюнулъ и, взглянувъ снова на гимназиста, спросилъ:
— Какъ же вамъ Андрей Андреичъ приходится, сродственникъ, что-ли?
— Да, отдаленный.
— Такъ погостить, значитъ, дете?
— Погостить.
— У насъ хорошо.
Разговоръ прервался при възд въ деревню. На улиц еще издали виднлась вывска, замчательная аляповатымъ сочетаніемъ краснаго и синяго цвтовъ. Парень подтянулъ возжи, причмокнулъ и кляча, въ предвкушеніи скораго отдыха, помахивая хвостомъ, побжала прямо ко двору покосившагося двухъ-этажнаго дома. Не говоря ни слова, парень соскочилъ съ сиднья, подвелъ лошадь къ колод и направился къ дверямъ. Гимназистъ сидлъ и разсматривалъ вывску, на которой было: ‘постоялый дворъ и кушенье’. Съ правой и съ лвой сторонъ этой надписи были изображены яства, о свойствахъ которыхъ съ трудомъ можно было догадаться, настолько яичница представляла изъ себя какое-то зацвтшее болото, а нарисованная, зачмъ-то, сверху сквороды громадная вилка походила на мостикъ черезъ это болото. Сбоку окорокъ ветчины напоминалъ песчаную желтую скалу, а собраніе коричневыхъ чудовищъ, лежавшихъ какъ-бы на камняхъ съ выпученными глазами, по всей вроятности, должно было обозначать порцію жареной рыбы съ картофелемъ.
Въ то время какъ лошадь, отбиваясь хвостомъ отъ мухъ, медленно жевала брошенную парнемъ въ колоду охапку сна, юноша, съ любопытствомъ туриста, осматривался по сторонамъ. Все для него было здсь и ново и интересно.
Вася Полозовъ, только что перешедшій въ 7-й классъ, постоянно жилъ въ Петербург и не имлъ никакого понятія о деревн. Съ папа и мама онъ часто здилъ въ Петергофъ и Павловскъ, хорошо ознакомился съ петергофскими фонтанами, павловскимъ паркомъ и эстрадой, на которой играла музыка, но ничего подобнаго тому, что было теперь передъ его глазами, онъ не видалъ никогда, этотъ міръ былъ для него совершенно особымъ, крайне интереснымъ міромъ.
Къ телг подошли два мужика, одинъ облокотился на сиднье и устремилъ неопредленный взглядъ въ даль. Другой, постарше, порылся въ карман пестрядиныхъ шароваръ, вытащилъ нсколько мдныхъ монетъ и, ударивъ по нимъ ладонью, сказалъ:
— Идемъ, что-ли?
— Угощаешь?
— Для ча нтъ! Сорокоушку стравлю, будь теб хромому чорту не ладно.
Молодой мужикъ осклабился, оба какъ-то странно подмигнули другъ къ другу и пошли къ дверямъ постоялаго двора.
Игравшіе у колодъ въ бабки босоногіе грязные ребятишки сгруппировались около Васи и, разсматривая его пальто, фуражку съ околышемъ и свтлыя пуговицы, шепотомъ длились впечатлніями.
Юноша начиналъ уже скучать, съ нетерпніемъ поглядывая на дверь съ блокомъ, которая скрыла возницу. Поведеніе парня оскорбляло его самолюбіе.
Хорошъ кучеръ, который везетъ барина, знаетъ, что тотъ усталъ и хочетъ отдохнуть, и вдругъ безъ спроса убгаетъ въ кабакъ! Пожаловаться-бы на него Андрею Андреичу…
Вася уже намревался сойти съ телжки, но только что занесъ было ногу, дверь постоялаго распахнулась, на улицу выбжала босая двка, лтъ 19, а за нею стремительно выскочилъ парень.
Двушка бросилась къ колодамъ, но не успла добжать, какъ парень догналъ ее и обнялъ.
— Пусти, чортъ окаянный, пусти, дьяволъ, о, чтобъ теб!— кричала двка, отбиваясь отъ парня и, изловчившись, такъ толкнула его въ грудь, что тотъ отскочилъ и съ него свалилась шапка.
Пользуясь замшательствомъ парня, двка скрылась за угломъ забора.
— Ахъ ты, подлая! Погоди ужо, попадешься,— весело крикнулъ вслдъ парень.
Вася въ смущеньи не ршался поднять глазъ. Румянецъ покрылъ его щеки. Ему казалось, что парень должно быть смущенъ тоже и что тому стыдно смотрть на него, но когда онъ поднялъ глаза, то убдился, что парень, какъ ни въ чемъ не бывало, сбирается на телжку.
— Не двка, сущій ядъ! знай водитъ,— какъ-бы въ оправданье своего пораженія, замтилъ парень,— изъ нашей деревни… у цловальника въ нянькахъ состоитъ! А хороша, шельма.
— Ты, однако, послушай, позжай! Когда еще прідемъ!— напряженнымъ басомъ сказалъ Вася.
— Когда прідемъ?— благодушно осклабился парень,— къ ночи будемъ безпремнно!
Голубоватымъ сумракомъ теплой ночи покрыты были поля, и отдаленный черный лсъ, и срая, узкая лента дороги, по которой тащилась телжка съ Васей Полозовымъ. Онъ уже давно съ напряженіемъ всматривался впередъ, гд темной массой надвигались постройки мызы. Грустно и странно у него было на душ. Любопытство юноши, желаніе воли, предвкушеніе удовольствія испытать новыя впечатлнія, влекли его все впередъ и впередъ къ неизвстному мсту и, въ то же время, чувство одиночества, тоски по роднымъ, по Петербургу, невольно сжимало его сердце.
Дорога круто повернула направо и потянулась вдоль вала, ограждавшаго огромный темный паркъ. Послышался сердитый лай собакъ, между постройками сверкнулъ огонекъ, исчезъ, опять сверкнулъ, возница задергалъ возжами и лошадь рысцой подкатила телжку къ крыльцу одно-этажнаго каменнаго дома.
Андрей Андреичъ, безъ шапки, стоялъ на крыльц, выдляясь на фон ночного мрака блой полотняной парой.
Это былъ плотный блондинъ, средняго роста, съ длинной бородой.
— Здравствуй, Вася,— привтствовалъ онъ юношу.— Что-то, братъ, поздновато, я ждалъ раньше. Иди сюда, кстати пью чай. Марфа!
На крыльцо поднялась женщина въ сарафан, босикомъ.
— Возьми-ка тамъ вещи, да снеси въ его комнату!— приказалъ Андрей Андреичъ,— а Дун скажи, чтобы она принесла изъ погреба масла.
Андрей Андреичъ привелъ Васю въ небольшую комнату, въ которой на стол бурлилъ самоваръ. На другомъ стол лежали какія-то большія книги, чернильница, старые счеты. На окнахъ валялись связанныя въ пучки колосья ржи и овса. Пахло свже-испеченнымъ хлбомъ и вообще въ комнат было такъ весело, такъ уютно, что у Васи сразу повеселло на душ.
— Садись и давай чайничать, съ дороги не мшаетъ,— сказалъ Андрей Андреичъ, крякнулъ и плотно услся въ кресло.— А что-же масло?
— Сейчасъ, Андрей Андреичъ, несу,— отвчалъ за стнкой свжій двичій голосъ.
Въ комнату вошла стройная двушка, лтъ 16. Она была тоже въ сарафан и босикомъ. Блокурые волосы, гладко причесанные спереди, сзади сходились въ длинную, широкую косу. При вид незнакомаго человка она широко раскрыла большіе, оттненные длинными рсницами голубые глаза и остановилась въ замшательств. Затмъ, повинуясь взгляду Андрея Андреича, неслышно подошла къ столу и поставила небольшую кадочку.
— У насъ просто, по деревенски,— улыбнулся Андрей Андреичъ,— была маслянка, да вотъ эта егоза разбила. Слдовало-бы купить въ город, хать некогда. шь, шь, проголодался, поди, въ дорог.
Вася дйствительно проголодался и, еще подъзжая къ мыз, мечталъ какъ-бы хорошо было чего-нибудь пость, но новая обстановка и новое лицо,— Андрей Андреичъ сразу понравился ему простотой обращенья,— сдлали то, что онъ забылъ о голод.
— Не хочешь-ли вмсто чая молока?— предложилъ хозяинъ.— Чаемъ васъ петербуржцевъ не удивишь, а молоко у насъ важное.
— Да, съ удовольствіемъ,— воскликнулъ Вася, не любившій молока.
Но такъ тутъ ему все нравилось, такъ все было ново и интересно для него, что онъ согласился-бы на какое угодно предложеніе: идти сейчасъ-же въ лсъ, ночевать на открытомъ воздух, выкупаться и проч.
— Дуня, принеси молока!— крикнулъ Андрей Андреичъ.
— Сейчасъ,— отвчалъ за стнкой голосъ Дуни.
Появилось молоко въ кринк, оно было и густо, и холодно, и вкусно. Поужинавъ, Андрей Андреичъ съ сигарой расположился на диван и началъ разспрашивать Васю о папа и мама. Ничего новаго Вася сообщить не могъ. ‘Папа, какъ всегда, служитъ и въ этомъ году долженъ получить ‘дйствительнаго’. Мама зимою часто хворала, но теперь ничего, слава Богу, и хотя врачи посылаютъ ее на воды, кажется не подетъ. Братъ Саша на второмъ курс въ университет, а сестра намревается поступить осенью на курсы кулинарнаго искусства. Мама находитъ ихъ очень полезными. (Андрей Андреичъ усмхнулся и выпустилъ такой клубъ дыма, который закрылъ его лицо). Многія изъ знакомыхъ, даже Шурочка Брянцева, собираются поступить на эти курсы’.
Бесда шла вяло, Андрей Андреичъ улыбался, сосалъ сигару, поддакивалъ какъ сквозь сонъ и даже вдругъ задремалъ.
Вялое состояніе Андрея Андреича сообщилось и Вас. Онъ тоже почувствовалъ непреодолимое стремленіе ко сну.
— Пора, однако, на боковую,— ршительнымъ тономъ заявилъ Андрей Андреичъ,— это вы тамъ въ Петербург полуночничаете, а мы ложимся спать съ курами и встаемъ, съ птухами. Пойдемъ, я теб покажу твою комнату.— Онъ взялъ Васю за плечо и провелъ по корридору въ одну изъ отдаленныхъ комнатъ.— Тутъ ты будешь жить, обстановка, какъ видишь, простая, деревенская, но все нужное на лицо. Покойной ночи!
Онъ вышелъ, а Вася раздлся, потушилъ свчу и взобравшись на постель, мягкую и холодную, заснулъ такъ быстро и такъ крпко, какъ не засыпалъ никогда.
Солнечный лучъ скользнулъ по лицу Васи и разбудилъ его. Небольшая, съ голубыми обоями комната, была залита яркимъ свтомъ. Въ открытомъ окн, которое Вася забылъ запереть съ ночи, легкій втерокъ колыхалъ кисейную занавску. Случайно залетвшій шмель, съ тревожнымъ жужжаніемъ, носился по комнат, шлепаясь то о потолокъ, то о стны.
Съ веселымъ настроеніемъ выспавшагося и отдохнувшаго человка, Вася спрыгнулъ съ кровати и босой подбжалъ къ окну. Какимъ великолпнымъ показался ему воздухъ деревни, пахнувшій на его раскрытую грудь! Окно выходило въ садъ, миндальный запахъ черемухи врывался въ комнату. Все было въ цвту, все нжилось и благоухало подъ лучами лтняго солнца. Одна втка черемухи совсмъ наклонилась къ окну, Вася сорвалъ ее и сталъ нюхать, раздувая ноздри. Потомъ онъ умылся, одлся и снова подслъ къ окну, раздумывая идти-ли ему къ Андрею Андреичу, или дожидаться, когда позовутъ.
За дверью послышалось мягкое шарканье босыхъ ногъ, она пріоткрылась и въ образовавшееся пространство выглянула блокурая головка Дуни.
— Вы ужъ не спите, баринъ?— спросила Дуня.
— Нтъ. Дома Андрей Андреичъ?
— У, ту! Андрей Андреичъ давно-о ухамши! Чуть свтокъ!
— Какъ? Куда ухалъ?
— Куда?— усмхнулась Дуня.— Извстное дло — въ поле!
— Въ поле? Ахъ, какъ жаль! Я-бы съ удовольствіемъ похалъ вмст.
— Было вставать раньше! Они въ пять часовъ ухамши. Велли васъ чаемъ напоить. Чай готовъ!
— Готовъ? Отлично! А когда прідетъ Андрей Андреичъ?
— Не ран какъ къ обду. Далече похали.
— Къ обду? Къ шести часамъ?
— Къ шес-ти-и!— протянула Дуня и такъ мило, усмхнулась, что Вася пришелъ въ восторгъ,— кто-же обдаетъ въ шесть? Завсегда въ двнадцать.
— Гм! Вотъ какъ, замтилъ Вася.
Его смутило незнаніе деревенскихъ порядковъ, ему показалось, какъ будто Дуня смется надъ нимъ.
— Хорошо, ступай,— сказалъ онъ серьезно, я сейчасъ…
— Нтъ я не пойду,— ршительно заявила двушка,— комнату нужно убрать. Вы уходите.
— А ты умешь?
— Какое умнье! Прибрала все чисто и ладно,— сказала Дуня, принимаясь встряхивать и поправлять простыню.
Вася пошелъ въ контору, гд на стол, крытомъ чистой скатертью, стояли два чайника, одинъ мдный съ кипяткомъ, другой съ чаемъ, лежали хлбъ, масло и пятокъ свареныхъ яицъ.
‘Отопью чай и пойду знакомиться съ окрестностями!’ думалъ Вася, намазывая огромный ломоть благо хлба,— ‘а славно живется Андрею Андреичу! Воздухъ какой,— прелесть! Мстность чудная! Вотъ разв зимою скучно! Какой, однако, у меня аппетитъ!’
Покончивъ съ завтракомъ, Вася, надвъ фуражку, взялъ стоявшую въ углу вырзанную изъ орха палку и, сойдя съ крыльца, обошелъ дворъ. Кром хозяйственныхъ построекъ и конюшни, въ которой, меланхолично жуя овесъ, въ сосдств съ другой, пгой, стояла знакомая блая лошадь, ничего тутъ не было замчательнаго и Вася отправился къ скотному двору.
Въ воротахъ онъ встртилъ Марфу, съ подоткнутымъ подоломъ сарафана, несшую подойникъ.
— Здравствуйте, баринокъ,— привтствовала Марфа,— хорошо-ли отдохнули?
— Отлично, благодарю васъ.
— Хотите хозяйство мое посмотрть? Пожалуйте, пожалуйте! Коровушки-то въ пол.
Вася осторожно пошелъ по доскамъ, положеннымъ черезъ жидкую черную грязь, наполнявшую внутренность двора. Марфа шла подл, спокойно шлепая по грязи босыми ногами. Вдоль стнъ двора тянулись навсы, въ заднемъ углу помщался крытый свинарникъ, откуда слышался визгъ поросятъ.
Скотный дворъ тоже не заинтересовалъ Васю и онъ пошелъ въ паркъ, часть котораго была раздлана подъ фруктовый садъ. Дойдя до пруда, Вася слъ на скамейку, подъ тнь липы, и снялъ фуражку. Было прохладно и тихо. Срые дрозды, съ отрывистыми криками, перелетали съ дерева на дерево, темнозеленыя ивы мочили свои втви въ зеркальной глади пруда, гд, по временамъ, что-то плескалось и отъ этихъ всплесковъ по поверхности медленно расплывались большіе круги.
‘Боже, какъ хорошо! Какая чудная природа!’ — восклицалъпро себя Вася,— ‘это счастье, что я пріхалъ сюда! Папа не хотлъ отпускать, я долженъ быть обязанъ мама, она отстояла мою поздку. Что-то у нихъ тамъ?’ Онъ вспомнилъ, что ему слдовало-бы извстить о своемъ прізд въ деревню, но ему не хотлось уходить изъ парка, хотлось еще полюбоваться, подышать воздухомъ, и письмо къ роднымъ онъ отложилъ до вечера.
Послышался шорохъ. Вася обернулся и увидлъ Дуню, которая пробиралась по откосу вала, безпрестанно наклоняясь и собирая что-то въ корзинку.
— Что это вы собираете?— спросилъ Вася, подходя.
— Землянику,— отвчала Дуня.
— Разв тутъ растетъ земляника?
— Растетъ! Вонъ какая крупная!
Дуня подошла къ нему близко и, касаясь его широкимъ рукавомъ рубахи, показала собранную ягоду.
— Отличная!— одобрилъ Вася (голосъ его слегка дрожалъ и былъ глухъ).— Это вы себ?
— Себ?— разсмялась Дуня,— на что намъ ее, баринъ! Это я Андрею Андреичу, онъ посл обда любитъ.
— Гмъ! Вотъ что, Дуня, отчего вы мн все говорите баринъ?
— А какъ-же? Ншто вы не баринъ?
— Да… но… лучше зовите меня по имени: Василій Валерьяновичъ.
— Какъ? Аверьянычъ?
— Не Аверьянычъ, а Валерьяновичъ, запомните?
— Ну, ладно!— махнула Дуня рукой.
— А теперь, если хотите, давайте вмст собирать землянику.
— Давайте, что-ли!— согласилась Дуня, проворно нагибаясь.
Приглядываясь къ Дун, Вася припоминалъ, на кого изъ барышень она могла быть похожа. Онъ перебралъ въ памяти всхъ блокурыхъ и остановился на одной: Шур Брянцевой. У той такіе же большіе голубые глаза и такой же ростъ, но сравненіе дальше не шло. Шура была тонная барышня, говорившая на-распвъ и ужасно жеманничавшая. Она никогда не смотрла прямо на того, съ кмъ говорила, а какъ то въ бокъ, въ полъ глаза и всегда съ гримасой на губахъ. Движенія ея были всегда медленныя, разсчитанныя на эффектъ. Веръ, зонтикъ, концы лентъ отъ шляпки,— служили для нея орудіемъ изысканнаго кокетства. Знакомая молодежь подсмивалась надъ Васей, увряя, что онъ влюбленъ въ Шурочку и ухаживаетъ за нею.
Правда, было время, когда Шурочка нравилась Вас, когда его задвало ея кокетливое презрительное обращеніе съ нимъ, но какъ только онъ убдился, что прекрасные голубые глаза съ одинаковымъ выраженіемъ смотрятъ на всхъ и обращеніе Шурочки одно и то же со. всми, Вася пересталъ интересоваться Брянцевой. Теперь ему казалось страннымъ, почему, глядя на Дуню, онъ вспомнилъ Шурочку и началъ ихъ сравнивать, невольно отдавая преимущество первой. Дуня простая крестьянская двушка, Шурочка двица воспитанная и образованная, дочь крупнаго чиновнаго лица. И у Васи мелькнула мысль, что сказали-бы вс знакомые, если-бы какъ-нибудь узнали, что онъ осмлился сравнивать обихъ двушекъ.
— Дуня, у васъ есть мать?— спросилъ Вася.
— Есть, ншто не видали.
— Нтъ, гд же я ее могъ видть?
— А Марфа, скотница!
‘Скотница’!— подумалъ Вася и поморщился.— А отецъ есть? Кто онъ?
— Кто? Пастухъ.
‘Еще открытіе’!— подумалъ Вася.— ‘Что-бы вы сказали, друзья, если-бы узнали, что я собираю ягоды съ дочерью пастуха и скотницы’!
— Ну, однако, довольно!— промолвилъ онъ,— я усталъ.
— Уста-алъ?— протянула Дуня, улыбаясь и обнаруживая два ряда, блыхъ, какъ молоко, зубовъ,— ну, баринъ!
— Опять!— нахмурился Вася,— я уже вамъ сказалъ, какъ нужно меня звать! И потомъ, что это за слово ‘ну, баринъ’?
— Извините… Аверьянычъ!
— Василій Ва-ле-рья-но-вичъ.
— Ну, Валерьянычъ.
— То-то! Будете помнить?
— Буду, коли не забуду!
‘Э, да она бойкая’!— подумалъ Вася,— направляясь къ пруду.
Три недли прошли не замтно,— такъ по крайней мр казалось Вас. Ошибочно было-бы думать, что Вася въ этотъ промежутокъ времени занимался чмъ-нибудь дльнымъ. Дни бжали за днями и каждый вечеръ, ложась спать, Вася уличалъ себя въ неисполненіи какого-нибудь изъ задуманныхъ имъ предпріятій.
Собирался, напримръ, Вася почитать изъ исторіи, но учебники съ самаго прізда какъ были вынуты изъ чемодана и положены на столъ, такъ и оставались не тронутыми, намревался Вася гербаризировать и, однако, ни разу не притронулся къ привезеннымъ снарядамъ. Бутылочка эфира, пробка и тонкія булавки, хотя и были вытащены изъ чемодана и поставлены на этажерку, но бабочки и жуки могли не опасаться за свое существованіе и спокойно наслаждаться жизнью.
Наскучивъ безцльно бродить по окрестностямъ, Вася вздумалъ заняться ловлею карасей въ пруду, составилъ купленную въ гостиномъ двор патентованную удочку-палку, нацпилъ червя, забросилъ въ прудъ, но пришелъ его возница Прошка, сунулъ въ прудъ изломанную корзину съ заплсневлымъ кускомъ хлба и черезъ какіе-нибудь полчаса, будто въ насмшку надъ Васей, вытащилъ десятка два большихъ золотистыхъ карасей, а Васину удочку осмотрлъ всю подробно, сказалъ: ‘добрая штучка’ и, снисходительно улыбнувшись, прибавилъ, что карась на нее ловиться не будетъ. Забрался Вася съ удочкой на рку версты за полторы и терпливо сидлъ надъ омутомъ до тхъ поръ пока не увидлъ, какъ двое мужиковъ, раздвшись до нага, забрались въ рку съ бреднемъ и выловили цлую кучу щурятъ, головлей, язей и проч. Въ патентованныя стки для ловли раковъ, которыя Вася тоже привезъ съ собою, мстные раки, вроятно вслдствіе незнакомства съ культурными приспособленіями ловли, или совсмъ не шли, или шли неохотно, а на огонь, разведенный Дунею на берегу, лзли какъ одурлые и двушка набирала ихъ цлое ведро.
И бдному Вас оставалось только наблюдать и учиться мстнымъ условіямъ жизни.
— Валерьянычъ, подемъ поросенка продавать?— предлагала Дуня.
Наученный опытомъ Вася не удивлялся, не спрашивалъ, какого поросенка, зачмъ продавать и проч., а только задавалъ вопросъ:
— Куда?
— Въ Бартули, къ чухнамъ.
— Подемъ!
Общими усиліями выкатывалась телжка, запрягалась Блка (такъ звали старую блую лошадь) въ телжку, увязывался поросенокъ и экипажъ, съ аккомпаниментомъ неистоваго хрюканья и визга, нырялъ по мало прозжей полевой дорог на мызу къ колонистамъ эстляндцамъ.
— Валерьянычъ, пойдемъ сметану снимать?— звала Дуня.
Вася шелъ снимать сметану, или пахтать масло, или вообще длать что-нибудь ‘по хозяйству’.
Прежней брезгливости петербуржца не оставалось въ немъ и слдовъ, и Вася жилъ совершенно новою, казавшейся ему чрезвычайно интересной жизнью. Будучи юношей довольно самолюбивымъ, онъ не ограничивался ролью простого наблюдателя незнакомыхъ порядковъ, но хотлъ самъ принимать въ нихъ дятельное участіе. И не дешево доставалось ему это на первыхъ порахъ. Соревнуя Дун, продлывавшей въ теченіе дня массу хозяйственныхъ работъ, Вася получилъ не мало наглядныхъ доказательствъ тому, что эта стройная, худенькая и на видъ слабенькая двушка оказывалась и сильне, и выносливе его. Обстоятельство это сперва огорчило Васю, а затмъ возбудило въ немъ даже что-то врод зависти къ Дун.
‘Да неужели она сильне меня’?— съ отчаяніемъ думалъ Вася,— слдя изъ окна своей комнаты, какъ Дуня тащила за рога упиравшуюся корову или легко и свободно несла на коромысл полныя ведра воды,— ‘вдь я учился гимнастик, фехтованію, упражнялъ мускулы’!
И онъ искалъ все новыхъ и новыхъ случаевъ доказать передъ Дуней преимущество въ сил и ловкости.
Однажды двушка предложила ему отвести коней въ ночное. Вася вообще не любилъ верховой зды, здилъ всего раза три, четыре въ жизни и перспектива скакать на неосдланной деревенской лошади не особенно понравилась ему. Но отказаться,— значило-бы вызвать насмшки двушки, а Вася, кажется, скоро позволилъ-бы себя разрзать на куски, нежели допустить что-нибудь подобное.
Онъ уже придумывалъ предлогъ для отказа, когда, выйдя на дворъ, увидалъ въ табун молодцовато сидвшаго на лошади Прошку. Что-то больно кольнуло Васю въ сердце, онъ быстро подошелъ къ лошадямъ, выбралъ одну изъ нихъ, помоложе, накинулъ ей на голову уздечку, попросилъ одного изъ стоявшихъ подл мальчиковъ поддержать себя за ногу и взобрался на лошадь. Торчавшій на глазахъ Прошка, боязнь предстоявшей опасности (Вася зналъ обычай хать въ ночное во весь опоръ), желаніе не осрамиться передъ Дуней,— все это такъ подйствовало на юношу, что голова у него кружилась и въ глазахъ стоялъ какой-то туманъ, который мшалъ ему видть, какъ, какимъ образомъ Дуня тоже очутилась на лошади.
Около всадниковъ сгруппировались остальные кони и вся кавалькада шагомъ выхала за околицу. Прошка халъ впереди, куря папиросу и болтая своими длинными ногами.
Вдругъ Дуня ударила по лошади и выскакала впередъ. Прошка не обратилъ на это вниманія, но Вася, горя соревнованіемъ, погналъ свою лошадь. Нкоторое время и Дуня и Вася хали рядомъ. Въ пол было тихо. Въ легкомъ сумрак ночи отчетливо вырисовывалась фигура Дуни и тонкій профиль лица съ прядью блокурыхъ волосъ, разввавшейся по втру.
— Валерьянычъ, давай на перегонку?— предложила Дуня.
— Давай!— вырвалось у Васи.
— Вонъ до лсу! Это кого обскачетъ? А?
— До какого лса?
— А вонъ!
Дуня указала на темноватую зубчатую черточку лса на горизонт.
— Хорошо!— согласился Вася.
— Ну, разъ… два…
— Три!— крикнулъ Вася и изо всхъ силъ ударилъ по лошади.
Они понеслись. Въ первую минуту Вася чувствовалъ, что не удержаться ему на лошади: онъ трясся, подпрыгивалъ, инстинктивно хватался за холку, за шею, и думалъ, что вотъ-вотъ упадетъ, но видъ смло скачущей подл и смющейся Дуни придалъ ему мужество отчаянія. Стиснувъ зубы, онъ обхватилъ ногами брюхо лошади и въ какомъ-то самозабвеніи стегалъ ее концомъ уздечки.
Об лошади пустились вскачь. Вася испытывалъ ужасныя страданія, казалось, въ немъ перевернулись вс внутренности, жилы повытянулись, подъ ложечкой ныло невыносимо. Въ пору было кричать отъ боли, но Вася, блдный, съ каплями холоднаго пота на лбу, сидлъ крпко стиснувши зубы, и все только погонялъ лошадь.
Лсъ былъ уже близокъ, уже можно было различить отдльно стоявшія сосны, красный песокъ обрыва… Дуня опережала… Въ послдній разъ мелькнула передъ глазами Васи ея смлая фигура, разгорвшееся отъ быстрой зды лицо, конецъ распустившаго шейнаго платка и все вдругъ остановилось и исчезло…
Когда Вася пришелъ въ себя, онъ увидлъ, что лежитъ на трав у опушки лса, а надъ, нимъ склонилось озабоченное, испуганное лицо Дуни. Даже не лицо ея собственно онъ увидлъ, а глаза, чудные, голубые глаза, полные выраженія испуга и участія.
Посл этой памятной ночи что-то странное произошло съ ними. Оба какъ-бы умышленно стали избгать другъ друга. Дуня начала ему говорить ‘вы’ и ‘Василій Валерьянычъ’. Вася неожиданно почувствовалъ влеченіе и съ ружьемъ Андрей Андреича, съ утра до вечера, бродилъ по полямъ. Возвращался онъ всегда усталый, злой, съ пустымъ ягташемъ и разваливался въ своей голубой комнат на кровать.
Какъ ни былъ занятъ своимъ хозяйствомъ Андрей Андреичъ, но эта перемна въ характер Васи бросилась ему въ глаза и онъ однажды спросилъ:
— Ты не скучаешь-ли, Вася?
— Нтъ, не скучаю, а что?
— Страннымъ какимъ-то сдлался. Право, можетъ быть, соскучился.
— Нтъ, нисколько.
— Полно. Я вдь вижу. Можетъ быть отъ бездлья скучаешь?
— Это, пожалуй, правда.
— О, такъ я теб найду дло. Завтра начнется покосъ на Бартулевскомъ урочищ. Позжай-ка, да записывай копны.
— Съ удовольствіемъ,— согласился Вася.
Утромъ Прошка осдлалъ рыжую кобылу и Вася похалъ за три версты на покосъ. Онъ халъ медленно, опустивъ поводья и предоставивъ лошадь своей вол.
Ночью шелъ дождь и широкія лужи на дорог блестли при солнц, отражая яркое голубое небо, по которому одно за другимъ плыли блыя облачка. Освженный воздухъ, напоенный ароматами травъ и цвтовъ, ширилъ грудь. Птицы заливались въ чащ, каждая втка, подъ которой случалось прозжать Вас, каждый кустикъ обрызгивали его крупными холодными каплями не успвшей испариться влаги. Но юноша не былъ расположенъ наслаждаться природой. Мысль о Дун не выходила изъ его головы. Наканун вечеромъ онъ случайно увидлъ, какъ она встртилась на двор съ Прошкой и тотъ, шутя ударивъ ее по плечу, крикнулъ:
— Ишь ты, тонконогая!
И Дуня не только не обидлась, но даже засмялась, да еще какъ громко. Что же это такое? Какой нахалъ Прошка! Какъ онъ смлъ, какъ могла Дуня позволить ему такое обращеніе! Его, Васи, она избгаетъ, двухъ словъ не скажетъ при встрч, потупляется, смотритъ въ сторону, а съ тмъ болваномъ болтаетъ, да еще позволяетъ ему разныя вольности. И Вася халъ, опустивъ голову, грустный, безучастный ко всему, не замчая даже группы мужиковъ и бабъ, высыпавшей съ граблями на поляну.
Онъ вернулся поздно вечеромъ. Андрей Андреичъ еще занимался въ контор и, принявши отчетъ, пристально посмотрлъ на Васю.
— Ну, что разсялся?— спросилъ онъ.
— Да.
— Нтъ, Вася, это не то,— покачалъ головой Андрей Андреичъ.— Я вижу ты скучаешь, а отчего,— не понимаю.
И, задумчиво пощипывая длинную бороду, Андрей Андреичъ принялся ходить по комнат.
— Я спать пойду,— сказалъ Вася.
— Покойной ночи. Подешь завтра?
— Поду, завтра будутъ свозить.
И Вася вышелъ.
Андрей Андреичъ слъ за конторскія книги, но вмсто того, чтобы начать работать глубоко задумался.
Вася вышелъ на крыльцо. Была тихая лунная ночь. Луна ярко освщала весь дворъ, отбрасывая отъ построекъ косыя уродливыя тни. Чувство безпричинной грусти сжало сердце Васи, ему хотлось подлиться съ кмъ-нибудь мыслями, вызвать чье-нибудь участіе, услышать ласковое слово.
Блая фигура промелькнула за угломъ, Вася угадалъ ее.
— Дуня,— позвалъ онъ тихо, сходя съ крыльца.
Фигура остановилась въ тни.
— Дуня, это ты?— возвысилъ голосъ Вася.
— Я, отозвалась Дуня.
— Погоди, не уходи.
Вася подошелъ къ ней. Она стояла прижавшись у забора и крутила въ пальцахъ концы накинутаго на голову благо платка.
— Дуня, повторилъ юноша,— послушай, я хочу съ тобой поговорить.
— Зачмъ?— отозвалась она.
— Да нужно, Господи! Дуня, я прошу тебя, пойдемъ, пожалуйста въ паркъ.
— Нтъ, ршительно покачала головой Дуня,— ишь вы! Говорите тутъ.
— Да тутъ неудобно… Насъ могутъ услышать! Ну, право-же, мы сядемъ тамъ на скамеечку, знаешь, у входа, ей-Богу! Ну, пожалуйста, Дуня, прошу тебя!
Она недоврчиво посмотрла ему въ глаза, опустила голову, опять посмотрла и, стараясь придерживаться тни, пошла впередъ.
Они сли на скамейку у входа въ паркъ, на краю длинной аллеи молодыхъ березокъ. Сквозь деревья лунный свтъ игралъ на песк дорожки, отражая на ней прихотливую сть листвы и тонкихъ втокъ. Съ ближайшаго поля тихій, едва уловимый втерокъ приносилъ рзкій медвяный запахъ гречихи. Вдали, сквозь матово-серебристые стволы деревьевъ сіяла неподвижная поверхность заснувшаго пруда.
Вася и Дуня молчали. Они сидли въ нкоторомъ отдаленіи другъ отъ друга, и оба задумчиво смотрли въ безмолвную даль.
— Дуня, (тихій голосъ Васи дрожалъ и прерывался), отчего ты мн перестала говорить ‘ты’? Разв я тебя обидлъ?
— Я отъ васъ обиды не видала!— также тихо отвчала Дуня.
— Вотъ, опять ‘васъ’! Отчего не ‘тебя’?
— Да такъ… Не надо!
— Отчего? Вдь говорила же ты мн раньше.
— Ну вотъ, мало-ли что! Вы баринъ!
— Эхъ Дуня, Дуня,— горячо воскликнулъ Вася, подвигаясь,— ‘баринъ’! Что же такое, чтожъ я другой человкъ?
— Да, ужъ не нашъ братъ.
— А прежде должно быть былъ ‘нашъ’?
— Мало-ли что, говорила по глупости.
— Теперь умне стала?
— Не умне… а такъ… Должно, не полагается.
Дуня опустила голову и снова начала теребить концы платка. Вас показалось, что она плачетъ. Онъ подвинулся къ ней и, заглядывая ей въ глаза, быстро заговорилъ:
— Дуня, Дуничка! неужели плачешь? Скажи о чемъ? Обидлъ? Скажи, уйду сейчасъ, не стану сидть съ тобою.
Она торопливо покачала головой.
— Дуня! (онъ взялъ ее за руку и держалъ, рука была холодна). Дуня, голубушка, чего ты боишься? Вдь я теб зла не желаю! Господи, какая ты, я тебя буду охранять, защищать… Дуня, смотри какъ хорошо! Какъ тихо! А луна, а небо… А этотъ паркъ! Всю жизнь просидлъ-бы такъ съ тобою и ничего, ничего мн больше не нужно!
И они сидли долго. Уже на мыз пропли птухи, луна поблднла, поблекла и отошла далеко въ поле на западъ, а узкая черточка утренней зари, золотясь и играя, все ширилась и ширилась на восток.
Они встали, медленно прошли всю березовую аллею, постояли надъ неподвижнымъ прудомъ, глядя на поднимавшійся надъ нимъ легкій паръ, обогнули паркъ, вышли съ другой стороны и опять посидли на влажной скамейк, слушая какъ надъ ними, въ густой листв березы, начиналось движеніе и чириканье проснувшихся птицъ.
На мыз уже мычали коровы, и солнце, поднимаясь все выше и выше, озолотило верхушки деревьевъ, а во двор пробуждалась жизнь, слышались голоса и звуки зарождавшагося новаго дня.
Былъ Августъ. Андрей Андреевичъ цлые дни проводилъ на жнитв. Вася по прежнему ходилъ на охоту и всегда неудачно. Да онъ и не охотился собственно, а бродилъ съ ружьемъ въ лсу или, выбравъ какой-нибудь пригорокъ, подолгу лежалъ на немъ, слдя, какъ, трепеща крыльями и разливая звонкую пснь, поднимался жаворонокъ или какъ тянулись по небу облака, слушая какъ шумли по втру деревья и предаваясь размышленіямъ. Съ Дуней но прежнему онъ видлся рдко, случайно раза два онъ встртился съ нею, когда она пошла по грибы, и пробродилъ до вечера молча, почти не разговаривая, довольный однимъ ея близкимъ присутствіемъ.
Однажды, вернувшись въ свою комнату, Вася нашелъ на стол письмо и узналъ красивый почеркъ матери. Волнуясь, онъ вскрылъ конвертъ и прочиталъ:
‘Mon cher enfant, полагаю излишнимъ было-бы теб напоминать, что 17 этого мсяца начинаются занятія въ гимназіи. Вполн убждена, что ты поправился, освжился и запасся силами для предстоящихъ занятій. Очень жаль, что въ своихъ письмахъ, которыхъ всего два, ты не пишешь подробно, какъ проводишь время, гд бываешь, съ кмъ познакомился и вообще какое тамъ общество. Впрочемъ, я не претендую на откровенность и говорю объ этомъ только такъ, какъ не могу удержаться отъ замчанія, что письма твои имютъ нсколько дурной тонъ, отзываются чмъ-то vulgaire. Послднее особенно не понравилось отцу, который, конечно, никогда не проститъ мн, что я настояла на твоемъ отъзд, но я думала о твоемъ здоровь. У насъ все по прежнему, въ будущемъ мсяц Леля, какъ теб извстно, выходитъ замужъ за Боярцева. Саша ухалъ гостить къ Брянцевымъ въ ихъ костромское имніе и пишетъ восторженныя письма. Кунавинъ наконецъ умеръ, и отцу предстоитъ повышеніе по служб. Меня это очень радуетъ, такъ какъ мы тогда можемъ раздлаться съ нашей квартирой и занять казенную. Кажется, больше писать не о чемъ. Dieu te garde, mon cher. Твоя любящая мать
Отшвырнувъ письмо, Вася легъ на диванъ и началъ припоминать родныхъ, знакомыхъ, Петербургъ и всю обстановку его жизни, словомъ все, что казалось ему теперь отошедшимъ въ далекое прошлое, чуждымъ и даже враждебнымъ.
Мать… Видлъ-ли онъ отъ нея какую-нибудь ласку, снисходила-ли она когда-нибудь въ его дтскимъ печалямъ и радостямъ? Нтъ, нтъ, всегда она была такъ холодна, такъ неприступна, всегда она пугала его дтскую душу своею окаменлой величавостью. Правда, она устроила его поздку въ деревню, но вдь это произошло только потому, что добрый Прохоръ Сергевичъ хлопоталъ, убждалъ, горячился, доказывалъ, что ‘мальчику’ необходимо возстановить здоровье… И не будь Прохора Сергевича, сидлъ бы Вася теперь въ огромной городской квартир, да изнывалъ бы отъ одиночества и скуки. А какъ знакомо ему это чувство одиночества! Какъ памятны ему высокія, холодныя комнаты съ тяжелой мебелью ‘въ стил’, съ темными портьерами, наводящими еще боле унынія въ уныломъ полумрак петербургскаго дня. Вотъ онъ мальчикомъ бродитъ одинъ по зал, чуть-чуть освщенной тусклымъ отблескомъ зимняго солнца. Ноги его скользятъ по паркету, везд ни соринки, все вычищено, выметено, прибрано и, Боже сохрани, если Вася насоритъ бумажками! Какая строгая и долгая кара ожидаетъ его за этотъ невинный проступокъ. Не съ кмъ ему перемолвиться словомъ,— мама въ своемъ будуар и доступъ туда ‘дтямъ’ воспрещенъ, папа на служб, братъ и сестра въ гимназіи, даже горничная Наташа, занятая своимъ дломъ, ходитъ мрачная, молчаливая. Впрочемъ, для развлеченія Васи существуютъ такъ называемыя развивающія игры: складываніе, вырзываніе, выкалываніе… длать-то только это нужно все методически, безъ шалостей, строго и чинно и отъ всхъ этихъ игръ ветъ такой мертвечиной и скукой. Вотъ уже Вася гимназистъ, ужъ онъ втянулся въ эту жизнь, все у него въ образцовомъ порядк: ранецъ, карандаши, ножичекъ, готовальня, у него своя комната, которую онъ, конечно, обязанъ держать въ порядк, какъ и платье свое, не допуская на немъ ни пушинки. Вс съ утра до вечера говорятъ о порядк, это слово не сходитъ у всхъ съ языка, и кром его нтъ другихъ никакихъ. Какъ рдко бываетъ у нихъ весело, еще рже въ этихъ холодныхъ покояхъ слышится смхъ. Въ извстные дни собираются гости, но и они тоже все люди порядка, да и собираются-то они только для порядка. Отчего Леля выходитъ замужъ за Боярцева, а не за Ломжина, которому, какъ она сама говорила, симпатизируетъ? Не отъ того-ли, что Боярцевъ изъ правовдовъ, молодой человкъ съ будущимъ, а Ломжинъ еще ‘не опредлился’, какъ выразилась однажды мама? Вотъ и Саша ухалъ къ Брянцевымъ, а всмъ домашнимъ извстно, что старикъ Брянцевъ иметъ возможность ‘провести’ его въ своемъ министерств. Теперь понятно, какъ должны быть возмущены вс эти люди порядка, когда имъ извстно, что ‘мальчикъ’ живетъ на вол, и письма его ‘отзываются vulgaire’. А между тмъ Вася чувствуетъ, что здсь, дйствительно, онъ освжился. халъ онъ изъ Петербурга скучный, вялый, какъ будто чмъ-то недовольный, со всми признаками душевной апатіи и моднаго переутомленія. Жизнь въ семь научила его только тщательно заботиться о самомъ себ, развила въ немъ эгоизмъ и мелкое самолюбіе. Теперь, когда онъ такъ близко столкнулся съ чуждымъ для него міромъ простыхъ, грубоватыхъ людей, теперь только онъ понялъ ту глубокую бездну, которая отдляетъ его, столичнаго юношу, отъ тхъ, къ кому лежитъ его сердце.
Вася поднялся съ дивана, подошелъ къ окну и сталъ смотрть въ садъ. Онъ думалъ съ тоскою, что скоро онъ его не увидитъ больше, не увидитъ ни этого дома, въ которомъ онъ счастливо провелъ цлое лто, ни добраго Андрея Андреича съ его вчными хозяйственными заботами, ни милой Дуни, ни даже этого Прошки, котораго онъ собственно не любитъ, но который, кажется, право не худой малый.
Вася шелъ по березовой алле парка. Сухіе, срые листья, прыгая и шурша, какъ-бы жалуясь на свою участь, гнались за нимъ. Порывы втра съ шумомъ срывали съ деревьевъ остатній поблекшій уборъ и заносили имъ лужайку. Кое-гд еще деревья стояли въ разнообразныхъ краскахъ, золотились на солнц желтые листья березы, алый, какъ кровь, боярышникъ смшивалъ колючія втки съ желто-бурыми листьями дуба, а зеленыя патлы ели прикрывали, словно дрожавшую отъ страха, растерявшую половину своихъ побурвшихъ листьевъ, молодую осину. Медленно, тихо умирала природа. Кое-гд, въ защищенныхъ отъ втра мстахъ, самонадянно выступала еще впередъ молодая зелень сирени, но старыя деревья уже сбросили большую масть своихъ листьевъ и ихъ черныя, намокшія отъ дождей втви, какъ-бы въ нмой жалоб, протягивались къ небу, то заволакивавшемуся большими мохнатыми тучами, то свтлвшему и пропускавшему мимолетные лучи солнца.
Вася подошелъ къ пруду. Онъ весь былъ покрытъ омертвлыми листьями, свободна была только середина, которая морщилась легкою рябью.
Чувство тихой грусти сжимало сердце Васи. Онъ пришелъ попрощаться съ прудомъ и паркомъ, подарившими ему столько хорошихъ минутъ, попрощаться навсегда. Никогда не придется ему постить эти мста, ни разу не увидитъ онъ больше близкіе сердцу уголки!
Въ раздумьи, опустивъ голову, Вася медленно вышелъ изъ парка. Передъ нимъ далеко, повитыя легкою дымкой тумана, разстилались голыя, безжизненныя ноля. Вотъ на фон сраго неба, испуская отрывистые, рзкіе крики, пронеслись журавли и скрылись чуть замтными точками, далеко. А втеръ все крпчалъ и плъ надъ опустошеннымъ полемъ свою однообразную осеннюю псню. У гумна съ десятокъ рабочихъ на ручной машин молотили овесъ. Онъ сыпался непрерывной желтой струей, снопы соломы отлетали въ сторону, машина грохотала, и въ этомъ грохот Вас слышались тоже тоскливыя нотки.
Юноша зашелъ на скотный дворъ. Нсколько коровъ, понуривъ головы, съ выраженіемъ раздумья, стояли по колни въ грязи. Показалась Марфа, съ логушкой въ рукахъ, въ изодранной ватной кофт и мужниныхъ сапогахъ.
— Здравствуйте баринъ!— поклонилась она,— сегодня разв узжаете, баринъ?
— Сегодня!
— Такъ, такъ, ну, что-жъ, счастливаго пути, дай вамъ Богъ благополучно.
— Спасибо.
Марфа поставила логушку на землю, прислонилась плечомъ къ столбу и приложила руку къ щек.
— Вотъ и мн-бы надоть въ Питеръ-то създить,— вздохнула она.