Въ память женщины-врача Евгеніи Павловны Серебренниковой.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія М. М. Стасюлевича, Вас. Остр., 5 лин., 28.
1900.
ЛСОМЪ.
ЛСОМЪ.
(Путевыя замтки).
——
——
Д. У.
Лесом, Д. У., Год: 1900
Время на прочтение: 7 минут(ы)
— Вотъ теперича ты и смотри на ево… Когда барскій былъ слава Богу, рубили слободно, а какъ свой сталъ, теперича какъ его тронешь?.. Главная причина, приговоръ дали, чтобы не шевелить…
Такъ, указывая кнутовищемъ на бгущій мимо насъ лсъ, говорилъ ямщикъ, сидвшій на облучк коробка, подскакивавшаго вмст со мной между пнями по оголеннымъ корневищамъ деревьевъ. Я почти не слушалъ его и угрюмо молчалъ. Эти нескончаемые разговоры о лсныхъ длахъ успли надость мн до отвращенія. Вотъ уже девятый день кряду я слышу все одно и то же, варіаціи одной и той же жалобы: ‘въ лсу живемъ, а лсу нту’. Говорилось что-то о паевомъ надл, о графскомъ и своемъ лс, о прежнихъ и ныншнихъ временахъ, о добромъ графскомъ приказчик, заботившемся только о томъ, ‘чтобъ снаружи зеленло’, но больше всего говорилось о самовольныхъ порубкахъ.
— Мы это и за грхъ не считаемъ, ваше высокородіе, ежели лсину свалить для надобности, — толковали мн самовольные порубщики: — потому какъ она все единственно ни къ чему, на корню изгніетъ… Вотъ ежели безъ надобности, то, конешно, оно нехорошо, а здсь когда по нужд… потому, сами знаете, безъ лсу не проживешь… на то Господь далъ человку произрастеніе.
При вид необозримыхъ пространствъ ‘графскаго’ лса, обступившаго со всхъ сторонъ убогіе крестьянскіе поселки, потонувшіе и затерявшіеся въ зеленомъ мор, мн начинало казаться, что въ этихъ разговорахъ заключается не мало вполн справедливыхъ резоновъ.
— Вотъ Ивановцы,— продолжалъ ямщикъ:— бда имъ теперь изъ-за лсу, прямо зарзъ. Конешно, кабы знатье, поберечь бы имъ свой лсокъ: изъ-за него и воровать легче… Ну, не утерпли, слдовательно… вылущили свой начисто… А какъ вылущили свой, то и графскій сдлался отъ нихъ подалъ… Вонъ она графская грань, — прибавилъ онъ, мотнувъ головой, когда мы стали спускаться подъ гору.
Внизу на дн глубокой долины показалась деревня, а кругомъ на необозримое пространство виденъ былъ лсъ. Онъ уходилъ далеко, вроятно, за предлы узда, а можетъ быть и губерніи, и темною полосой синлъ на горизонт. Только около деревни виднлась голая площадка съ безобразно торчащими пнями, аккуратно отрзанная широкой проской отъ графскаго лса. Я припоминалъ страшныя цифры, выражающія размры этого огромнаго владнія, но эти цифры ничего мн не говорили: воображеніе отказывалось представить пространство, выражающееся въ милліонахъ десятинъ.
Лошади, почуявъ близость станціи, помчались бшенымъ галопомъ. Черезъ минуту мы възжали въ ворота.
На земскую квартиру прибжалъ нсколько встревоженный волостной писарь понавдаться, кто, откуда и по какимъ дламъ ‘изволили пріхать’.
Такъ какъ у меня здсь никакихъ длъ не было, то я разсчитывалъ отдохнуть немного, напиться чаю и хать дальше… Разговоръ съ писаремъ весьма скоро перешелъ опять все на т же лсныя дла… писарь жаловался на лсные порядки, конечно, уже съ своей, писарской, точки зрнія.
— Смучились мы окончательно съ этими лсными порубками,— говорилъ онъ, присаживаясь на край стула:— протоколы, дознанія, повстки… а канцелярія-то вся на мой счетъ… какъ въ котл кипишь… Ну, правда, что и мужики здсь обижены, нельзя не воровать,— продолжалъ писарь:— нту у нихъ своего лсу — поневол воруютъ. Вотъ не угодно ли взглянуть: отсюда видна вся Палестина… Вонъ, видите тамъ зеленетъ — все тутъ, весь мужицкій лсъ… Берегутъ они его пуще глаза… Раздлили по дворамъ… Оно и хорошо… Изъ-за этого лску и воровать все-жъ повольготне…
— И большія порубки?— спросилъ я, чтобъ сказать что-нибудь.
— Нтъ, по мелочамъ больше… Можно сказать, пустяками занимаются… Здсь что! а вотъ у Епишенцевъ, такъ тамъ ‘помочами’ рубятъ… Ужъ это не то, что воровство, а въ род какъ грабежъ или нападеніе дикихъ корсаровъ на французскій городъ Парижъ… въ род того выходитъ…
— Какъ же такъ?
— А такъ, что идутъ въ лсъ большими артелями, какъ войско… Стража, само собой, ужъ тогда и подступиться не сметъ… Пришли и сейчасъ за работу: одни рубятъ, другіе возятъ и сваливаютъ лсъ во рвы, около рчки… Потомъ весной плотятъ плоты и сплавляютъ внизъ по рк. Само собой, часть плотовъ конфискуется лсною стражей, но все же большая половина уходитъ благополучно… Такъ и живутъ… И то сказать, еслибъ не это, то хоть помирай… Хлбъ здсь не родится, рукомесла никакого не знаютъ, работъ нтъ… Только одно и есть, что лсъ рубить… Старинные лсорубы издревле… Еслибъ у графа было хоть какое-нибудь обзаведеніе, а то вдь такъ впуст богатства лежатъ: ни себ, ни людямъ… Лсъ на корню гніетъ, безъ всякой пользы гибнетъ… Мужики руды находили богатйшія, да все ни къ чему… Что и прежде-то было, и то прекратилось… Конечно, мужикамъ обидне всего, что, значитъ, пропадай добро такъ зря, дуромъ, а имъ не доставайся — вотъ что главное… Оно, пожалуй что, когда и не вовсе благополучно выходитъ: вонъ нон цлая баталія вышла, трое убитыхъ и нсколько человкъ изувченныхъ… Теперича слдствіе идетъ… Само собой, по головк за это не погладятъ.
Я передалъ писарю стаканъ чаю. Онъ принялъ стаканъ, сказавъ ‘благодарствуйте’ и затмъ продолжалъ:
— Правда, что ежели и свой лсъ есть у которыхъ, то и его истребляютъ нещадно… Жалость смотрть!.. У Чухаревцевъ какой лсъ былъ! И берегли его: выбрали сторожей, знаки имъ у начальства выхлопотали… Однако, въ конц концовъ не утерпли: сразу весь выпластали. Еще на свту старшина прозжалъ, стоялъ лсъ, какъ лсъ, а похалъ обратно — что за оказія!— чисто! одни пни торчатъ… Въ одинъ моментъ лсу не стало…
— Но что случилось, что общество такъ круто измнило своей бережливости?
— А ничего… потому бараны… Мужиченко одинъ: ‘Что, говоритъ, это такое что изъ-за своего лса мы эдакъ маемся… Наплевать’, говоритъ… Да и пошелъ въ лсъ съ топоромъ, за нимъ другой, третій, а тамъ и вся деревня… Посл слдствіе, судъ… Судили сторожей, а что сторожа?.. Они и сами рубили вмст съ прочими.
‘Утромъ былъ лсъ, а вечеромъ нестало’. Разсказъ словоохотливаго писаря показался мн небывальщиной. Но вскор я долженъ былъ измнить свое мнніе.
Нкоторое время спустя, я снова былъ среди лса, въ деревн Небаевк. Время было около полудня. Я сидлъ у старосты за самоваромъ и поддерживалъ разговоръ о деревенскихъ ‘грхахъ’.
— Тяжело на міру жить, ваше благородіе,— вздыхая говорилъ староста:— потому какъ, извините, каждый грозится теб непріятность сдлать… А тутъ начальство… оно требуетъ строгости, закону…
Староста повелъ рчь опять о графской страж, о полсовщикахъ, о протоколахъ, о какомъ-то ‘мертвяк’, оказавшемся въ лсу у свжей порубки… Бесда наша затянулась. Я разсянно слушалъ и смотрлъ въ окно, откуда теплый, пропитанный бальзамическимъ лснымъ ароматомъ втерокъ струился легкой волной. Была весна. На бугр яркой зеленью пробивалась молодая травка.
Къ окну подошелъ какой-то мужикъ и, увидвъ меня, попятился назадъ. Онъ былъ въ синемъ балахон домашняго издлія, перетянутомъ широкимъ кожанымъ поясомъ. Къ поясу была прикрплена желзная скоба, а въ скоб вислъ топоръ. Это традиціонное одяніе лсорубовъ, а безъ топора здшній мужикъ не длаетъ ни одного шагу изъ дому.
— Чего теб, Василій Ивановичъ?— спросилъ староста.
Василій Ивановичъ былъ сильно взволнованъ. Прежде чмъ вымолвить слово, онъ замахалъ руками, заморгалъ глазами, захлебывался и заикался, и вдругъ заговорилъ быстрой скороговоркой, точно его прорвало:
— Я теб, староста, докладываю…. вотъ докладываю теб, какъ хошь… при барин докладываю… На Ваничевыхъ ребятъ докладываю… Они Поляковскій садокъ рубятъ, ужъ, почитай, весь вырубили — вотъ что!.. Ты староста… ты долженъ… какъ это можно!.. ты долженъ смотрть…
Староста при слов ‘садокъ’ вытащилъ изъ кармана и надлъ на себя знакъ, потомъ торопливо сталъ одваться. Уже опоясавшись и нахлобучивъ шапку, онъ вспомнилъ обо мн и сказалъ:
— Пойдемъ съ нами… Можетъ, хоть тебя посторожатся маленько.
Мы вышли… Василій Ивановичъ бжалъ впереди. Мы страшно торопились, и черезъ минуту уже были за деревней. Куда мы бжимъ, зачмъ торопимся — я ничего не понималъ и даже почему-то не догадался спросить у старосты.
— Отъ Сокольчатъ все это пошло,— на ходу, запыхавшись., говорилъ староста:— все отъ нихъ отъ подлыхъ… Ахъ, ты, Господи!.. Неймется окаяннымъ!.. И старосту, и сторожевъ подъ судъ отдали…
Староста, задыхаясь, отрывочными фразами разсказалъ исторію Соколинцевъ, которые ‘помочью’ вырубили лсъ, а посл судились за это…
А вотъ и роща показалась впереди или, врне, лсная опушка, за которой трудно было угадать величину лсной площади: можетъ быть, лсъ тянулся на десятки верстъ, а, можетъ быть, кончался тутъ же гд-нибудь за полъ-версты. Изъ рощи несся неопредленный шумъ, дробный стукъ топоровъ и гулъ человческихъ голосовъ.
Перваго, кого мы увидли въ рощ, это Василія Ивановича, который безъ шапки старался съ топоромъ въ рукахъ около большой стройной ели. Онъ рубилъ съ ожесточеніемъ, съ выраженіемъ отчаянности на лиц, и потъ лился съ него градомъ. Староста куда-то исчезъ, а я, подвинувшись влво, очутился въ самомъ центр свалки.
Тутъ были уже не одни ‘Ваничевы ребята’, а по крайней мр полъ-деревни. Десятки здоровыхъ мужиковъ взмахивали топорами и ‘береженый’ ельникъ со скрипомъ и стономъ валился на землю… Бабы очищали отъ сучьевъ свалившіяся на земь деревья, точно потрошили трупъ убитаго животнаго… Вс молчали или же перекидывались вполголоса односложными фразами, въ род: ‘вотъ это вали’, ‘зачищай’… и т. п. Раздавался трескъ, гулъ да крикъ испуганныхъ птицъ… Старосты нигд не было… Я не совсмъ понялъ того впечатлнія, какое произвело на ‘самовольщиковъ’ мое появленіе: повидимому, они были нсколько удивлены, и только нкоторые остановились рубить и подошли ко мн. У меня невольно вырвался цлый рядъ вопросовъ, пожалуй, криковъ: Что случилось? почему такое безобразіе? кто позволилъ и проч. Никто мн не отвчалъ. Мужики съ недоумніемъ переглядывались. Наступившее молчаніе было прервано руганью бабы, которая, раскраснвшись и нахлебываясь собственнымъ говоромъ, тащила за шиворотъ какого-то дряхлаго старика, при этомъ достаточно выпившаго. А за ними шелъ молодой парень и старался перекричать бабу. Я понялъ только, что кто-то погорлъ, кто-то купилъ лсъ на избу, кого-то напоили.
— Мошенники! разбойники!.. разорили!.. обокрали!.. Будьте вы, анаемы, со свту прокляты!— кричала баба.
Старикъ улыбался блаженной улыбкой, бормоталъ что-то непонятное и даже пробовалъ плясать, чмъ вызвалъ всеобщій хохотъ… Въ конц концовъ онъ упалъ мн въ ноги и сталъ просить прощенія. Скоро подошелъ староста, который и выяснилъ мн все дло. Старикъ это и есть Поляковъ, который почему-то считался хозяиномъ рощи, хотя роща собственно не его, а общественная. Дло въ томъ, что домъ Поляковыхъ — когда-то богатый — имлъ пчелъ и фактически владлъ рощей для паски. Давность сдлала свое дло, и общество какъ бы перестало считать лсъ своимъ. Не трогалъ лсъ и Поляковъ: роща была, такимъ образомъ, ‘береженой’. Нашлись, однако, какіе-то ‘Ваничевы ребята’, которымъ посл пожара нуженъ былъ лсъ и которые нарушили это юридическое состояніе ‘ничьего’ лса. Они подпоили старика Полякова и убдили его продать имъ лсу на избу. Когда они начали рубить и нарубили уже и на амбаръ, и на избу, за ними пошли и другіе, и третьи, а наконецъ и весь конецъ деревни…
Мало-по-малу насъ окружили со всхъ сторонъ плотнымъ кольцомъ. Преобладало юмористическое настроеніе. Подтрунивали надъ старикомъ, и временами воздухъ оглашался дружнымъ хохотомъ.
Происшествіе требовало дознанія по форм. Поэтому мы, т.-е. староста, я и нсколько сотскихъ и десятскихъ, пошли въ деревню для составленія протокола и описи вывезеннаго Ваничевыми ребятами лса. Въ рощ для порядка остался одинъ десятскій.
Лсъ, самовольно срубленный Ваничевыми, былъ сосчитанъ и описанъ, попутно сосчитали и у другихъ. Староста былъ мраченъ и неразговорчивъ: повидимому, предвидлъ впереди что-то не вполн ладное.
Черезъ часъ я ухалъ изъ деревни. Въ ту же ночь снова въ рощу пришли мужики, главнымъ образомъ, изъ тхъ, которые не поспли днемъ, уже съ пилами, чтобъ не производить шума, и свалили остатки Поляковской рощи. Объ этомъ я узналъ уже въ город. Староста составилъ протоколъ, но это не освободило его отъ суда.