Лесная кольдунья, Немецкая_литература, Год: 1904 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 33 минут(ы)

Лсная колдунья.

Разсказъ изъ эпохи Тридцатилтней войны.

На землю частыми и крупными хлопьями падалъ снгъ, онъ шелъ, не переставая, почти весь день. Съ наступленіемъ сумерекъ втеръ еще усилился, казалось, конца не будетъ метели, вихремъ крутившей снгъ вокругъ хижинъ деревушки и заметавшей вс дороги и тропинки. Въ глухомъ сосновомъ лсу, неподалеку отъ опушки котораго, прижавшись другъ къ дружк, сплотились тсной кучей жалкія хижины, буря свистла и ревла. Втви трещали, деревья гнулись и скрипли, а когда вьюга на минуту утихала какъ бы для того, чтобы перевести духъ, изъ глубины лса доносился унылый вой волка.— Это было двадцать четвертаго декабря, въ годъ тысяча шестьсотъ сорокъ восьмой, послдній годъ Тридцатилтней войны {Такъ называлась война, происходившая въ Германіи между протестантами и католиками и длившаяся отъ 1618 до 1648 года. Въ этой войн принимала участіе Швеція, явившаяся на помощь протестантамъ.}.

Магистръ Фридеманъ Лейтенбахеръ, священникъ въ Валльроде, весь день проработалъ надъ своею рождественскою проповдью, не подымая головы, забывъ объ д и пить, жизнь на земл была въ то время такъ тяжела, такъ полна горечи, что лишь забывая о ней, можно было ее переносить. Но священникъ въ Валльроде не могъ о ней забыть: никогда еще не приходилось ему писать такой рождественской проповди, какъ на этотъ разъ. Валльродскій священникъ не былъ еще старъ, но того, что ему пришлось пережить за послднія тридцать лтъ, хватило бы на нсколько жизней. Столько ужасовъ и такого опустошенія міръ не видалъ съ тхъ поръ, какъ древняя римская имперія пала подъ напоромъ пришлыхъ народовъ. Дв трети населенія были уничтожены разрушительной Тридцатилтней войной.

Его преподобіе Фридманъ Лейтенбахеръ, пасторъ селенія Валльроде, могъ кое-что поразсказать объ этомъ. На кистяхъ его рукъ еще ясно были замтны кроваво-красные рубцы отъ веревокъ и ремней, они остались съ того времени, когда разбойничья шайка генерала Пфуля, похвалявшагося тмъ, что онъ одинъ сжегъ восемьсотъ деревень, привязавъ его къ лошадямъ, поволокла въ лсъ. Словами не передать всего, что въ то время пришлось перенести ему и его бдной паств.

Снгъ все шелъ такими же частыми и крупными хлопьями, казалось, что конца ему не будетъ. Наступившіе часомъ раньше обыкновеннаго сумерки заставили магистра отложить перо. Онъ поднялъ голову, бросилъ взглядъ въ окно и вокругъ себя, и ему показалось, что тяжелый, густой мракъ неслышно вползаетъ къ нему въ душу, застилаетъ его мозгъ.

На стол передъ нимъ лежали листы грубой писчей бумаги, которую ему приходилось такъ бережливо тратить въ этомъ глухомъ заброшенномъ уголк, тутъ же лежали и немногія книги, уцлвшія отъ ярости дикихъ, охваченныхъ злобной жаждой разрушенія, бродячихъ шаекъ, вотъ и старая истрепанная библія, которую ему удалось спасти въ 1639 году во время третьяго пожара его дома, ея переплетъ и пожелтвшіе края листовъ носили ясные слды огня. Эти жалкіе свидтели его духовной жизни по своему вншнему виду какъ нельзя боле соотвтствовали всей убогой обстановк его комнаты.

Но священникъ не замчалъ всего унынія и безотрадности окружавшей его обстановки, онъ выросъ въ гор и нужд и привыкъ къ нимъ. Одинъ только разъ за всю свою жизнь, въ школьные годы въ Виттенберг, онъ могъ вздохнуть свободне, но этотъ единственный солнечный лучъ такъ быстро промелькнулъ, что теперь онъ казался ему далекимъ, далекимъ смутнымъ сномъ. Здсь, среди нужды и горя, пасторъ Фридеманъ Лейтенбахеръ давно погибъ бы, раздляя участь своего народа, если бы не Эльза изъ лсной хижины.

Онъ подошелъ къ низенькому окошку и въ полумрак наступающаго вечера сталъ разсматривать красные рубцы на кистяхъ своихъ рукъ. Глубокая грусть наполняла его душу, онъ думалъ о томъ, что нмецкій народъ, связанный, избитый, окровавленный, какъ и онъ, былъ поруганъ, растоптанъ, раздавленъ. Громъ Господень раздался въ вышин. Его могучій голосъ прокатился по земл изъ конца въ конецъ, и отъ конца до конца земли лежатъ мертвыя человческія тла, и никто о нихъ не пожалетъ, никто ихъ не подниметъ, не похоронитъ. Но еще больше, чмъ ихъ судьбу, оплакивалъ священникъ въ эту ночь судьбу Эльзы, двушки изъ лсной хижины, двушки, которой приходится теперь разстаться съ лсомъ, разстаться съ жизнью. И въ эту рождественскую ноль онъ заговорилъ словами пророка:

‘Изнурилъ Онъ плоть мою и кожу мою, сокрушилъ Онъ кости мои.

Огородилъ Онъ меня и обложилъ горенью и тяготою.

Опустилъ Онъ меня во тьму, какъ умершихъ на вки.

Окружилъ Онъ меня оградою, чтобы я не вышелъ, отяготилъ оковы мои.’

Онъ глубоко и тяжело вздохнулъ, сквозь вьюгу и мракъ за окномъ замерцали два или три деревенскихъ огонька, но онъ зналъ, сколько невжества и животной тупости, сколько преступленій и горя свили себ гнздо тамъ, у этихъ тусклыхъ огоньковъ, и душа его отвернулась отъ нихъ и, полная тоски, билась и трепетала въ окружающемъ ее мрак, не находя выхода, а ночь становилась все темне, вьюга все неистове.

Большая блая кошка поднялась со своего мста у очага, медленно перешла черезъ комнату и, мяукая, стала тереться о ноги своего господина, служанка Мартина заглянула въ комнату и спросила, не нужно ли зажечь лампу, но пасторъ отрицательно покачалъ головой. Мартина тихонько затворила за собою дверь, священникъ попрежнему смотрлъ въ темноту и продолжалъ думать о двушк изъ лсной хижины, и душа его больне прежняго билась въ охватившихъ ее тискахъ.

Онъ думалъ о двушк изъ хижины подъ высокой елью и о томъ лтнемъ солнечномъ дн, когда магистръ Конрадъ впервые появился въ лсу со своей шестилтней двочкой на рукахъ. Онъ вспоминалъ ея голосъ, звонко разносившійся по лсу, онъ вспоминалъ, какъ она пла свои псни, плетя внки въ глухой чащ лса, онъ вспоминалъ о томъ, какъ его прихожане стали смотрть на прекрасную двушку, какъ на колдунью, какъ они избгали ея при встрчахъ, съ глазу на глазъ, какъ они осыпали ее насмшками, оскорбленіями, какъ преслдовали ее, когда, гуляя цлой гурьбой, сталкивались съ нею въ глухомъ бору, онъ вспомнилъ день св. оанна Крестителя и громко застоналъ, ломая руки.

Это была странная, необыкновенная исторія.

Двнадцать лтъ тому назадъ, двадцать четвертаго сентября тысяча шестьсотъ тридцать шестого года Баннье {Баннье — шведскій генералъ.} въ жестокой битв подъ Виттштокомъ побдилъ саксонскія и императорскія войска и сталъ властелиномъ Германіи.

Но народъ со страхомъ и трепетомъ говорилъ о годахъ его владычества, о годахъ ‘шведскаго господства’, и изъ столтія въ столтіе переходитъ, полное несказаннаго ужаса, воспоминаніе о невыразимыхъ бдствіяхъ, связанное съ этими словами.

Во время шведскаго господства появилась въ Вилльроде Эльза со своимъ отцомъ.

Дти, въ конц сентября собиравшія въ лсу топливо, однажды, вернувшись домой, стали разсказывать, что подъ высокой елью появилась какая-то необыкновенная, странная повозка, запряженныя чернымъ конемъ и охраняемая вооруженнымъ, страшнымъ съ виду, человкомъ и четырьмя собаками, огромными и свирпыми, какъ волки. Они разсказали также, что подъ высокой елью разложенъ огонь, а у огня сидитъ маленькая миловидная двочка и страшный человкъ варитъ ей похлебку.

Тогда нкоторые изъ крестьянъ отправились въ лсъ, чтобы самимъ взглянуть на невиданное зрлище, и, вернувшись, подтвердили слова дтей: да, все такъ и было, огонь горлъ подъ высокой елью, и четыре собаки сидли вокругъ него, а маленькая двочка, положивъ головку на спину одной изъ нихъ, спала, черный конь пасся въ кустахъ, а чужой человкъ срубалъ втви и сколачивалъ хижину на ночь.

Тогда и молодой священникъ Лейтенбахеръ пошелъ въ лсъ, онъ нашелъ все въ такомъ вид, какъ ему разсказали, только онъ не смотрлъ на чужестранцевъ робко издали, какъ остальные, а подошелъ къ нимъ и пожелалъ угрюмому бородатому незнакомцу добраго дня. Онъ собирался спросить его, почему тотъ выбралъ себ мсто для ночлега въ непріютной лсной глуши и почему не спустился въ деревню, къ пасторскому дому, гд бы онъ могъ воспользоваться всмъ, что можно было еще предложить ему въ эти тяжелыя времена. Но чужестранецъ ни слова не отвтилъ на его привтствіе, онъ молча продолжалъ работать, не подымая головы, съ которой свшивались длинные, спутанные волосы, совершенно закрывая ему лицо. Только черный конь бросилъ взглядъ на пастора, да три свирпыя собаки приподнялись съ земли и сердито заворчали, оскаливая зубы и показывая кроваво-красные языки. Четвертая, на косматой спин которой покоилась головка спящаго ребенка, продолжала лежать, не двигаясь, но и она заворчала и оскалила зубы. Пасторъ стоялъ въ нершимости, не зная, что сказать и что сдлать, онъ смотрлъ, какъ подъ ловкими пальцами чужестранца быстро складывалась изъ втвей и сучьевъ хижина, онъ смотрлъ на двухколесную повозку и на потухающій костеръ подъ высокою елью, но чаще всего глаза его останавливались на спящемъ ребенк. Въ эту минуту красноватый лучъ вечерняго солнца, выглянувъ изъ за ствола вкового дуба, упалъ на личико двочки, она раскрыла глаза, потянулась и подняла головку, въ то-же время огромный волкодавъ, туловище котораго служило ей изголовьемъ, вскочилъ и съ громкимъ лаемъ бросился на пастора.

Ребенокъ, слегка испуганный, вскрикнулъ:

— Маршалькъ! Марпіалькъ! назадъ! ступай прочь!

Маршалькъ послушно снялъ свои переднія лапы съ груди священника и отошелъ къ своимъ тремъ свирпымъ товарищамъ, двочка же встала, улыбаясь, подошла къ пастору Фридеману Лейтенбахеру и сказала:

— Добрый вечеръ! Онъ тебя очень испугалъ, этотъ глупый Маршалькъ? Не сердись на него, пожалуйста.

Она хотла еще что-то прибавить, и валльродскій пасторъ хотлъ ей отвчать, но въ эту минуту бородатый незнакомецъ приблизился со своимъ топоромъ. взявъ ребенка за руку, онъ сталъ съ угрожающимъ видомъ передъ пасторомъ и, отстраняя его топорищемъ, указалъ на лсъ, какъ бы желая сказать: ступай своею дорогой, я ничего общаго не хочу съ тобой имть. Ступай туда, откуда ты пришелъ, и предупреди своихъ односельчанъ, чтобы они не становились намъ поперекъ дороги.

Глаза у этого человка сверкали еще гораздо свирпе, нежели у разгнванной собаки въ ту минуту, когда она стала передъ Фридеманомъ на заднія лапы, пасторъ хотлъ что-то сказать, но чужестранецъ съ такимъ угрожающимъ жестомъ поднялъ свой блестящій топоръ, что онъ испуганно отступилъ, чтобы уклониться отъ удара.

Ребенокъ закричалъ и закрылъ глаза обими руками. Видя, что его добрыя намренія такъ плохо поняты, пасторъ Фридеманъ Лейтенбахеръ молча повернулся и отправился черезъ лсъ домой. Своимъ прихожанамъ онъ сказалъ, чтобы они оставили въ поко чужеземца и не вмшивались въ его дла, въ эти тяжкія времена все такъ перепуталось въ умахъ и сердцахъ людей, что каждому человку достаточно трудно справиться съ самимъ собою, поэтому лучше стараться сохранять миръ и не становиться своему ближнему поперекъ дороги.

Прихожане качали головами, но они должны были повиноваться своему пастырю, да и страхъ передъ четырьмя свирпыми собаками и ружьемъ дикаго чужеземца нсколько удерживалъ ихъ, къ тому же они думали, что онъ какъ явился, такъ и уйдетъ со всмъ своимъ скарбомъ, потому что не можетъ же онъ жить подъ высокой елью въ лсу.

Но когда на слдующій день нсколько любопытныхъ снова пробрались къ высокой ели, они не нашли никакой перемны, до нихъ издали еще донесся лай собакъ и трескъ ружейнаго выстрла, а изъ кустовъ вышелъ таинственный незнакомецъ съ убитой козулей за плечами, ребенка они не видали. Посл того въ теченіи двухъ недль шли дожди и никто изъ крестьянъ не ходилъ въ лсъ. Но въ начал третьей недли чужестранецъ съ ружьемъ за плечомъ, въ сопровожденіи одной изъ собакъ, спустился въ деревню и услся передъ сгорвшимъ приходскимъ правленіемъ на груд обгорлыхъ балокъ. Не прошло и четверти часа, какъ вокругъ него собралась толпа зрителей, оставаясь, однако, на почтительномъ разстояніи. Одинъ изъ мальчугановъ побжалъ къ пастору и, задыхаясь отъ волненія и быстраго бга, сообщилъ ему о необыкновенномъ событіи: человкъ изъ хижины подъ елью явился и сидитъ, точно нмой и глухой, на площади передъ приходскимъ правленіемъ. Удивленный пасторъ отложилъ свою работу и отправился на площадь.

Увидя священника, чужестранецъ быстро всталъ, пошелъ къ нему на встрчу, слегка приподнялъ свою войлочную шляпу и, пожелавъ ему вжливо добраго дня, заговорилъ но латыни:

— Господинъ, я пришелъ теб сказать, что жалю о томъ, что произошло въ день нашей встрчи. Это не я говорилъ тогда, а тяжкое время, въ которое мы живемъ, и моя собственная горькая судьба, прости меня. Я не обманщикъ и не предатель, не бродяга и не чернокнижникъ, не дармодъ и не лнтяй. Я сынъ твоего народа и, какъ отечество наше, нахожусь въ бдствіи. Я явился издалека и хочу у васъ поселиться, я хочу выстроить въ лсу хижину для моего ребенка — помоги мн сдлать это и я отплачу въ свою очередь троимъ поселянамъ.

Молодой пасторъ въ изумленіи поднялъ руки, такой рчи онъ не ожидалъ услышать. Она показала ему, что передъ нимъ стоитъ человкъ, неизмримо выше этихъ жалкихъ- бдняковъ, среди которыхъ ему приходилось проводить до сихъ поръ свою жизнь. Пораженный и обрадованный, пасторъ Фридеманъ забылъ отвчать на обращенныя къ нему слова, онъ пришелъ въ себя, лишь когда пришелецъ съ явнымъ нетерпніемъ взглянулъ на него. Тогда только онъ отвтилъ ему тоже по латыни: его очень радуетъ появленіе въ ихъ деревн такого человка и его намреніе остаться у нихъ въ лсу, но вмст съ тмъ это намреніе и удивляетъ его. Приближается зима, и она въ этихъ краяхъ сурова и продолжительна, было бы жестоко и немилосердно подвергать маленькое, слабое дитя всмъ опасностямъ и трудностямъ жизни въ дикой лсной чащ. Деревня, говорилъ пасторъ, бдна, она тяжко пострадала во время этой ужасной, безконечной войны, но все-таки она можетъ служить лучшей защитой и лучшимъ пріютомъ, нежели глухой лсъ, не одна хижина пустуетъ въ деревн, пусть пришелецъ выберетъ себ любую, а онъ — Фридеманъ Лейтенбахеръ — всегда готовъ помочь ему словомъ и дломъ во всемъ, что въ его власти.

На эту рчь чужестранецъ только покачалъ головой, онъ отвтилъ, что очень благодаренъ за предложеніе, но ршеніе его непоколебимо, состояніе духа его не таково, чтобы селиться среди людей, а его дитя должно, да и можетъ остаться съ нимъ въ лсу.

Во время этого разговора валльродскіе крестьяне стояли въ недоумніи. Взгляды ихъ переходили съ пастора на чужестранца и обратно, они въ смущеніи почесывали затылки и, подталкивая другъ друга, все тсне обступали обоихъ. Но когда священникъ объяснилъ имъ, чего желаетъ чужестранецъ, въ толп поднялся ропотъ, который мало по малу перешелъ въ громкіе крики.

Одни говорили, что чужому господину надо помочь, такъ какъ онъ предлагаетъ деньги и требуетъ немногаго, другіе полагали, что дло, можетъ быть, не совсмъ чисто и что тутъ что-то не ладно. Они были полны самыхъ разнообразныхъ и странныхъ опасеній и сомнній, они никому больше не врили, ни сосду, ни родственнику, да и самая вра въ Господа Бога была въ нихъ поколеблена этой длительной, злополучной войной. Они разражались проклятіями, вспоминая о перенесенныхъ страданіяхъ и настоящихъ бдствіяхъ, и, къ сожалнію, они имли для этого столько основаній, что никто не могъ имъ и поставить этого въ вину.

Богъ знаетъ, говорили они, какія новыя несчастія предвщаетъ имъ появленіе этого страннаго человка и его странныхъ спутниковъ. Свтъ точно подмнили, столько въ немъ теперь обмана, коварства, злобы и крови, что нужно смотрть въ оба, чтобы не накликать на себя новыхъ бдъ.

Они долго спорили, входя все въ большій и большій азартъ, пока примирительныя слова пастора не заставили ихъ замолчать. Въ конц концовъ, было ршено предложить чужестранцу назвать свое имя, званіе и прежнее мстожительство и объявить, чмъ онъ можетъ вознаградить жителей селенія Валльроде за ихъ помощь и доброе отношеніе къ нему.

Въ отвтъ на это чужестранецъ сказалъ крестьянамъ, что зовутъ его магистромъ Конрадомъ, больше имъ незачмъ знать и больше онъ имъ ничего не скажетъ, что же касается втораго пункта, то пусть они скажутъ, чего они требуютъ отъ него за право поселиться въ лсу.

Съ этими словами онъ опустилъ руку въ кожанную сумку, висвшую у него за поясомъ, и, вытащивъ изъ нея четыре золотыя монеты, показалъ ихъ собранію. Крестьяне снова стали совщаться, сдвинувъ головы. Осторожные, трусы и крикуны остались въ меньшинств, было ршено оказать магистру Конраду помощь, который онъ проситъ и предоставить ему жить мирно въ лсу подъ высокой елью, покуда онъ самъ будетъ хранить миръ.

Въ знакъ заключенія договора пасторъ Фридеманъ Лейтенбахеръ и чужестранецъ ударили по рукамъ. Изъ старыхъ бревенъ и досокъ, изъ дерна и камней была сооружена хижина — унылое и неуютное жилище, даже покуда оно было еще ново. Магистръ Конрадъ со своимъ ребенкомъ поселился въ хижин подъ елью, и четыре огромныя собаки оберегали ее. Для лошади былъ устроенъ навсъ между деревьями.

Прошло двнадцать долгихъ, безпокойныхъ, мучительныхъ лтъ. Мы знаемъ уже, сколько страданій обрушилось за это время на всхъ жителей селенія Валльроде и валльродскаго священника. Но хижину подъ елью, въ которой жилъ магистръ Конрадъ со своею дочерью, судьба ревниво оберегала вс эти годы. Не разъ въ этотъ глухой, заброшенный уголокъ земли проникали фуріи войны, принося съ собою смерть и опустошенія, но хижина подъ елью оставалось пощаженной. Единственными врагами ея были время и непогоды, жители деревни не ршались уничтожить ее, хотя такое желаніе являлось у нихъ не разъ.

Въ эту рождественскую ночь, оглядываясь на прошлое, священникъ съ радостью и болью въ сердц вспоминалъ о томъ, какъ измнилась его жизнь съ той ужасной мрачной осени посл кровавой битвы подъ Виттштокомъ, сколько нитей протянулось съ тхъ поръ между его хижиной и хижиной подъ елью.

Онъ жилъ въ пустын и не подозрвалъ о томъ, что существуютъ на свт цвты и что земля создана для того, чтобы поить и растить ихъ и носить на себ ихъ красоту, какъ лучшее свое украшеніе. Но вотъ волшебная рука изъ чужой далекой стороны перенесла въ эту пустыню зеленую вточку и посадила ее въ черную, унылую землю, а пасторъ Фридеманъ стоялъ и глядлъ въ изумленіи на это чудо и не понималъ значенія его. Но каждый новый день приносилъ зеленой вточк новую жизнь и силу и каждый новый день способствовалъ тому, чтобы это чудо въ пустын росло и крпло. Ни разу зимняя вьюга не причинила вреда нжной вточк, ни разу буря, съ яростью бушевавшая въ лсу и вырывавшая съ корнями изъ земли самые высокіе дубы и ели, не тронула гибкой втки, она росла въ тиши и не знала, что есть другой міръ за предлами лса и чтобъ немъ творится.

Сквозь верхушки высокихъ деревьевъ солнце, также ничего не знавшее о великой борьб за вру и о гибели имперіи, кротко улыбаясь, смотрло на землю, и когда опять пришла весна, чудо совершилось, за ночь тонкая лоза превратилась въ розовый кустъ, весь усянный нераспустившимися еще почками, ожидающими лта…

Магистръ Конрадъ устроился въ своей хижин довольно своеобразно. Повозка, на которой онъ привезъ свое добро въ лсъ, казалось, была, дйствительно, волшебной повозкой. На ней находилось гораздо больше вещей, чмъ можно было предположить съ перваго взгляда: домашняя утварь, пестрые ковры, книги и инструменты странной формы, какіе-то стеклянные сосуды, очевидно, не предназначавшіеся для хозяйственнаго употребленія — все это, весьма тщательно упакованное, умщалось на ней. Какъ только валльродскіе крестьяне кончили свою работу въ лсу подъ елью и хижина была совершенно готова, пришелецъ сталъ устраиваться въ ней. При этомъ онъ тщетно старался избавиться отъ любопытныхъ глазъ жителей деревни, не малую помощь оказывали ему въ этомъ отношеніи его огромные псы, но и того немногаго, что крестьянамъ удалось пронюхать объ устройств его жилища, было достаточно, чтобы вызвать въ ихъ воображеніи самыя невроятныя фантастическія представленія. Къ этому прибавилась еще страсть къ преувеличеніямъ, и среди тхъ, которые сами ничего не видали и знали кое-что только по разсказамъ, какъ и среди тхъ, которымъ благодаря случаю или особой любезности магистра Конрада удалось заглянуть внутрь его жилища, стали ходить темные, подозрительные слухи. Изо дня въ день, изъ недли въ недлю, изъ года въ годъ слухи эти получали все боле чудовищные размры и окраску и все прочне сказали себ гнздо вокругъ темныхъ очаговъ Валльродскаго селенія. Скоро во всей деревн не оставалось никого, какъ среди стариковъ, такъ и среди молодыхъ, — исключая пастора, — кто бы не раскаивался въ томъ, что нкогда способствовалъ сооруженію лсной хижины, скоро не оставалось никого, кто бы съ радостью не предложилъ свою помощь, чтобы срыть ее съ лица земли.

Мсто въ лсу близъ высокой ели считалось нечистымъ, что это значило въ то время, когда Тридцатилтняя война подходила къ концу, пусть представитъ себ каждый, кому извстно, какое значеніе это слово иметъ еще и теперь въ устахъ и сердцахъ народа. Увы! никто въ селеніи Валльроде, кром пастора Фридемона Лейтепбахера, не могъ знать, что существуютъ тысячи причинъ, заставляющихъ человка искать одиночества, чтобы унести туда то, что уцлло въ немъ отъ лучшихъ временъ. Общее мнніе въ деревн гласило, что чужестранецъ только для того живетъ такой уединенной жизнью въ глуши лса, чтобы творить тамъ чудовищныя, ужасныя вещи, страшащіяся дневного свта.

Въ конц концовъ, когда вс четыре пса, съ года мы потерявшіе и зрніе, и силу, издохли, единственная защита для магистра Конрада и его прелестной дочери заключалась только въ томъ суеврномъ страх, который внушала валльродскимъ крестьянамъ ихъ уединенная, таинственная жизнь въ хижин подъ елью. Этотъ страхъ представлялъ для нихъ боле надежную защиту, нежели увщанія, угрозы и просьбы, съ которыми пасторъ Лейтенбахеръ обращался къ своимъ бднымъ, грубымъ, невжественнымъ прихожанамъ.

Каждый ребенокъ въ деревн зналъ, что самъ пасторъ больше всхъ находится подъ властью чаръ чужестранцевъ, они околдовали его, это было ясно какъ Божій день.

И въ самомъ дл, пасторъ Фридеманъ Лейтенбахеръ былъ подъ властью чаръ и очень сильныхъ чаръ! По мр того, какъ его прихожане все съ большимъ страхомъ и отвращеніемъ отворачивались отъ обитателей лсной хижины, его самого все сильне влекло къ нимъ.

Вопреки своему времени валльродскій пасторъ жилъ въ постоянномъ общеніи съ природой. Лсъ былъ его единственнымъ убжищемъ отъ горя и невзгодъ, которыхъ такъ много было въ его жизни и въ жизни окружающихъ, и если онъ не былъ достаточно ученъ, чтобы каждое растеніе, каждую живую тварь въ лсу и въ пол съумть опредлить и назвать ихъ латинскимъ или греческимъ именемъ, то это не мшало ему любить природу и искать въ ней отклика для каждаго своего настроенія. Передъ нимъ проходили одно за другимъ вс времена года — со своими туманами и дождями, и снгами, и солнечными сіяніемъ, и лунными ночами. Въ яркій солнечный день онъ любилъ отдыхать въ трав на склон горы, и взоры его отрывались отъ черныхъ буквъ лежавшаго передъ нимъ Нового Завта и проникали въ таинственную глубь лса, гд легкій втерокъ, пробгая по верхушкамъ елей, будилъ въ нихъ тихія мелодіи. Ему былъ знакомъ каждый уголокъ во всей окрестности, онъ зналъ каждый утесъ и каждый камешокъ, каждый ручеекъ и самый маленькій прудъ, въ прозрачно темныхъ струяхъ котораго отражались деревья лса, и онъ приходилъ къ нимъ, какъ къ близкимъ и друзьямъ, во всякомъ настроеніи, въ минуту грусти и въ минуту веселости. Онъ приносилъ въ лсъ свою душу и отдавалъ ему ее всю.

Но когда человкъ отдаетъ свою душу, живому-ли существу, художественному-ли произведенію, или какому нибудь великому длу на благо ближнихъ, онъ долженъ въ свою очередь получать душу взамнъ, иначе то, что является величайшимъ благословеніемъ, будетъ для него лишъ источникомъ горечи и несчастія. Лсъ былъ полонъ красоты, величія, торжественности, но въ немъ не было души, которую онъ могъ бы дать человку, и Фридеманъ Лейтенбахеръ чувствовалъ себя въ немъ одинокимъ.

Много лтъ уже Фридеманъ Лейтенбахеръ не ршался будить своимъ голосомъ эхо въ лсу, онъ боялся голоса лса, какъ бы смявшагося надъ его одиночествомъ. Онъ часто съ ужасомъ отскакивалъ отъ своего отраженія въ струяхъ ручья или въ темныхъ таинственныхъ водахъ лсного озера, подчасъ онъ испуганно вздрагивалъ, когда поднявшійся внезапно втеръ пробгалъ надъ его головой, шелестя втвями деревьевъ. Въ самый разгаръ жаркаго лта на залитомъ солнцемъ лугу валльродскаго пастора иногда охватывала холодная дрожь, ароматъ, который полуденное іюльское солнце извлекало изъ сосенъ и елей, наполнялъ его душу внезапнымъ страхомъ и такой тоской, что онъ бжалъ отъ него и останавливался лишь въ открытомъ пол, тяжело переводя духъ и сжимая руками голову.

Да, у лса не было души, и въ этомъ отношеніи жалкая, полуживотная жизнь, ютившаяся вокругъ его пустого, полуразрушеннаго жилища, давала ему все таки больше, чмъ могла дать природа. Но когда съ весны тысяча шестьсотъ тридцать седьмого года въ лсу появилось существо, давшее ему душу, то жизнь валльродскаго пастора стала полна чудесъ и невдомыхъ дотол чаръ.

Всю осень и зиму тридцать шестого года магистръ Конрадъ недоврчиво и рзко уклонялся отъ какихъ бы то ни было сношеній съ пасторомъ, и Фридеманъ Лейтенбахеръ сталъ избгать мстности близъ высокой ели и выбирать для своихъ прогулокъ другія мста. Но въ конц весны тридцать седьмого года, однажды вечеромъ, когда солнце уже было близко къ закату, передъ нимъ вдругъ появился чужестранецъ. Въ первый разъ онъ поклонился вжливо, хотя и со своимъ обычнымъ угрюмымъ видомъ, и спросилъ, не знаетъ-ли пасторъ и не можетъ ли указать ему мсто, гд ростетъ въ большомъ количеств Иванова трава. Ему пришлось повторить свой вопросъ, потому что пасторъ былъ такъ пораженъ внезапнымъ появленіемъ чужестранца изъ за куста и обращенной къ нему рчью, что вначал даже не разобралъ смысла его словъ. Онъ, конечно, зналъ въ своемъ лсу каждый уголокъ, въ тни-ли, на солнц-ли, подъ камнемъ утеса или на берегу ручья, гд росли полезныя, цлебныя, ароматныя или ядовитыя травы. Онъ зналъ и Иванову траву и повелъ магистра на то мсто, гд она росла, и сталъ помогать ему собирать ее. При этомъ они невольно разговорились Пасторъ узналъ, что маленькая двочка больна съ самой зимы, бывшей въ этомъ году особенно холодной и суровой, и, несмотря на наступленіе весны и теплые дни, все не можетъ поправиться. Чужестранецъ же убдился, что пасторъ Фридеманъ Лейтенбахеръ — человкъ, съ которомъ можно обо всемъ поговорить и обо всемъ посовтоваться. Сами того не замчая, они подошли къ хижин подъ елью, и магистру Конраду ничего не оставалось, какъ пригласить пастора войти въ хижину, которую онъ самъ помогъ соорудить, и взглянуть на больную двочку. Въ первый разъ пасторъ очутился въ жилищ, обстановка и обитатели котораго внушали такой ужасъ жителямъ селенія Валльроде. Онъ увидалъ книги и немногочисленные математическіе и физическіе инструменты и увидалъ маленькую, больную Эльзу, устремившую на него съ постели, большіе темносиніе, лихорадочно блествшіе глаза. Узнавъ его, двочка улыбнулась и дружески кивнула ему головкой. Книги и инструменты имли для валльродскаго пастора большую притягательную силу, какъ старые, долго не виднные друзья изъ прежнихъ, давно минувшихъ временъ, видъ ихъ возбудилъ бы въ немъ большую радость и большую грусть, еслибы еще сильне этихъ милыхъ его сердцу предметовъ не притягивали его глаза ребенка. Этотъ мужчина, служитель слова Божія, ученый, человкъ, столько перестрадавшій и сколько видвшій на своемъ вку, не могъ противостоять очарованію, исходившему изъ этихъ темныхъ дтскихъ глазъ.— Съ этого часа, Фридеманъ Лейтенбахеръ былъ тсно связанъ съ хижиной магистра Конрада, съ этого часа у огромнаго лса оказалась душа, и пастору больше не приходилось бжать изъ него въ страх передъ своимъ одиночествомъ.

Еще долго посл того, какъ двочка доврчиво и привтливо начала относиться къ пастору, магистръ Конрадъ оставался по прежнему замкнутъ и мраченъ, лишь мало по малу, по мр того, какъ они сближа*лись на почв науки, онъ сталъ давать возможность пастору заглянуть поглубже въ исторію своей жизни. Судьба въ т времена разсыпала несчастія щедрой рукой, и не было такихъ ул’асовъ и такого горя, выпадавшихъ на долю человка, которыхъ не могли бы превзойти еще боле ужасныя бдствія. Своего имени магистръ никогда не называлъ, но въ теченіи всхъ этихъ лтъ онъ нердко разсказывалъ о разныхъ событіяхъ изъ пережитаго, и сердце замирало въ груди отъ этихъ разсказовъ.

Онъ былъ учителемъ при церковномъ училищ въ злосчастномъ город Магдебург, и десятаго мая тысяча шестьсотъ тридцать перваго года вмст съ его домомъ сгорли и жена его и двое старшихъ дтей. Самого его съ младшимъ ребенкомъ судьба забросила въ соборъ вмст съ тысячами другихъ несчастныхъ, которымъ посл трехъ дней смертельнаго страха генералъ императорской арміи оганнъ фонъ Тилли даровалъ единственное, чего онъ у нихъ еще не отобралъ — жизнь. Оставшіеся въ живыхъ жители огромнаго разрушеннаго города обратились съ посланіемъ ко всмъ городамъ, селамъ и деревнямъ, лежавшимъ ниже по рк до самого Гамбурга, они умоляли ихъ не оставлять въ добычу лснымъ и полевымъ зврямъ шесть тысячъ труповъ ихъ согражданъ и родственниковъ, которыхъ непріятель сбросилъвъ Эльбу, чтобы очистить улицы, а дать имъ христіанское погребеніе тамъ, гд рка выброситъ ихъ на берегъ.

Четыре года прожилъ магистръ среди развалинъ города. Посл перваго тупого оцпеннія послдовалъ взрывъ богохульственнаго отчаянія, а за нимъ неисцлимая, разрушающая тло и душу, съ каждымъ днемъ усиливающаяся меланхолія. Новая жизнь, скудно пробивавшаяся вокругъ него на сожженныхъ огнемъ, пропитанныхъ кровью развалинахъ старой, была для него лишена всякаго смысла, носившіеся передъ нимъ призраки тридцати тысячъ умерщвленныхъ мужчинъ, женщинъ и дтей превращали эту печальную, жалкую дйствительность во что-то призрачное, неживое, тни погибшаго города застилали солнечный свтъ надъ новыми жилищами, медленно выроставшими изъ прокопченныхъ дымомъ стнъ и обуглившихся балокъ. Чума ютилась тутъ же, среди развалинъ, все новые и новые вихри войны налетали одинъ за другимъ, они свободно проникали во вс оставшіяся отъ прежнихъ набговъ бреши и бурно врывались въ городъ, сквозь разрушенныя ворота. Тщетно ученый пытался снова возобновить свою учительскую дятельность, не находя вокругъ себя ничего, кром развалинъ, магистръ Конрадъ четыре года спустя посл разрушенія города покинулъ его. И вотъ онъ пришелъ въ этотъ лсъ, чтобы укрыться отъ людей, отъ ужасовъ жизни и спасти свое дитя отъ преступленій и грховъ своего времени.— Мы разсказали уже, какъ жители селенія Валльроде и ихъ пасторъ помогли ему выстроить хижину въ лсу подъ елью и какъ онъ началъ тамъ свою новую отшельническую жизнь…

——

Неужели не будетъ конца этой снжной вьюг? Все неистове бушевала буря, все зле и громче раздавался свистъ и ревъ втра, все плотне и гуще тяжелая блая пелена ложилась на лсъ и поля. И среди этого шума, и рева, и смятенія природы въ ушахъ пастора Фридемана Лейтенбахера звучала пснь, которую пла Эльза изъ лсной хижины, дитя, котораго здсь, въ глуши огромнаго лса, не коснулись грхи и ужасы міра! Эльза изъ лсной хижины, чистый, невинный цвтокъ въ пустын жизни — Эльза изъ лсной хижины, душа огромнаго лса! Пасторъ Фридеманъ Лейтенбахеръ закрылъ лицо обими руками и горько зарыдалъ: эта зимняя ночь, вдь, кончится, должна кончиться когда нибудь, но той ночи, которая надвигается теперь на его жизнь — той ночи никогда конца не будетъ, пока онъ самъ будетъ бродить среди живыхъ.

Ребенкомъ Эльза изъ лсной хижины сидла рядомъ съ нимъ и играла у его ногъ, въ то время какъ онъ велъ съ ея угрюмымъ отцомъ серьезные разговоры о жизни и ея бдствіяхъ. Въ своемъ одиночеств онъ настолько сохранилъ въ себ молодости, что, играя съ нею, и самъ становился ребенкомъ, и каждый, звукъ, звучавшій въ ея дтскомъ сердц, находилъ откликъ въ его груди. Точно во сн онъ всякій разъ возвращался отъ нея въ свое пустынное жилище, къ своимъ жалкимъ, тупымъ, измученнымъ, ожесточенныхъ прихожанамъ. Съ какой радостью онъ сидлъ бывала съ ребенкомъ у пруда въ темной глубин лса, какъ это не походило на прежніе годы, когда онъ бжалъ отъ пруда изъ страха передъ собственнымъ отраженіемъ въ вод. Смющееся дтское личко въ вод не имло въ себ ничего страшнаго. Рядомъ съ Эльзой пасторъ не испытывалъ больше холодной дрожи и ужаса передъ сокровенными тайнами природы, Эльза изъ лсной хижины лучше его понимала языкъ зврей, втра, солнечныхъ лучей, и пастору гораздо больше приходилось учиться у этого ребенка, нежели ребенку у него.

И мр того, какъ душа ребенка росла и развивалась отъ весны до весны, душ пастора Фридемана все больше и больше открывались невдомыя дотол радости жизни. Онъ какъ бы росъ вмст съ съ Эльзой и теперь, вопреки своимъ годамъ, былъ такъ же молодъ, какъ и она. Но какъ ужасно, какъ невыразимо больно въ эту бурную, зимнюю ночь думать о томъ, что всмъ этимъ радостямъ жизни приходится теперь навки сказать прости.

Вчера еще Эльза изъ лсной хижины олицетворяла собою все сіяніе весны, всю радость жизни, а сегодня…

Вчера, вчера! кто измритъ всю глубину отчаянія, заключающагося въ одномъ маленькомъ слов? Это жадная бездна, рождающая таинственное ‘завтра’, которое страшитъ насъ тысячами таящихся въ немъ ужасовъ, пока мрачная пропасть, поглощающая все, чмъ мы живемъ, не увлечетъ и насъ въ свою бездонную глубину.

Сегодня пасторъ селенія Валльроде писалъ рождественскую проповдь для своего прихода, для людей, убившихъ Эльзу изъ лсной хижины.

Вотъ какъ это произошло.

На пятой недл посл Троицына дня, въ тысяча шестьсотъ сорокъ восьмомъ году, въ день оанна Крестителя, пасторъ Фридеманъ Лейтенбахеръ хотлъ въ своей маленькой полуразоренной церкви дать прихожанамъ св. причастіе, наканун магистръ Конрадъ сказалъ ему въ лсу, что спустится со своей дочерью въ деревню, чтобы тоже причаститься св. Таинъ. Эльза на эти слова отца кивнула головкой и сказала, улыбаясь:

— Да, господинъ пасторъ, мы спустимся къ вамъ изъ лса, а потомъ вы пойдете къ намъ. Завтра день моего рожденія, вы должны отпраздновать его вмст съ нами. Вы должны мн принести букетъ цвтовъ и поздравленіе въ стихахъ.

Пасторъ тоже улыбнулся, сказавъ, что постарается по дорог въ лсъ нарвать цвтовъ для букета и придумать стихи для поздравленія.

Когда взошла луна, онъ простился съ обитателями лсной хижины, обернувшись на поворот дороги, онъ въ послдній разъ увидалъ стройную фигуру молодой двушки, стоявшей рядомъ со своей ручной козулей и облитой блымъ сіяніемъ мсяца. Послдній соловей этого лта проплъ свою послднюю псню и смолкъ, когда пасторъ вышелъ изъ лса, надъ вершинами горъ, лежавшихъ по другую сторону деревни, собиралась отдаленная гроза, молніи ярко сверкали, но грома еще не было слышно. Всю ночь тяжелыя, мучительныя сновиднія мучили пастора, а когда онъ, весь въ поту, приходилъ въ себя отъ ужаснаго кошмара, ему слышался непрерывный шумъ дождя по обветшалой кровл его жилища и стукъ капель объ стекла оконъ. Но это былъ обманъ чувствъ, только легкій втеръ, поднявшійся посл полуночи, шелестилъ верхушками деревьевъ, и утреннее солнце освтило безоблачное небо, предвщавшее прекрасный лтній день.

Небольшой церковный колоколъ давно уже унесли со собою враги, и жители селенія Валльроде не созывались на молитву колокольнымъ звономъ. Изъ пасторскаго дома отправлялся ребенокъ, переходя изъ хижины въ хижину и сообщая прихожанамъ, что пасторъ будитъ служить въ церкви.

Съ восходомъ солнца магистръ Конрадъ и Эльза покинули свою хижину подъ елью, не дожидаясь зова. Утро было полно невыразимой прелести, птички весело шевелились въ кустахъ и деревьяхъ и, подымаясь высоко въ воздухъ, оглашали лсъ торжествующимъ пніемъ, каждый ключъ, каждый ручеекъ какъ-то особенно радостно и шаловливо журчалъ въ это утро.

Ручная козуля провожала черезъ лсъ свою прекрасную госпожу, то весело прыгая вокругъ нея, то мягко ластясь къ ней, а старый магистръ со своей почтенной сдой бородой и длиннымъ посохомъ походилъ на добраго волшебника, спасшаго королевскую дочь отъ злыхъ чаръ и провожающаго ее черезъ лсъ.

До самаго конца лса козуля радостно слдовала за своей госпожей, но когда послдній веселый прыжокъ вдругъ вывелъ ее изъ-за послднихъ деревьевъ на яркій солнечный свтъ, она остановилась, точно въ внезапномъ испуг. Дрожа всмъ тломъ, она стояла и глядла на разбросанныя внизу хижины селенія,— потомъ безпокойно задвигалась на мст, не давая молодой двушк итти дальше и покинуть зеленую снь лса. Движенія ея, несмотря на вс ласки и уговоры, становились все прерывисте и безпокойне, такъ что, въ конц концовъ, магистру Конраду пришлось почти силой отогнать ее.

Еще не доходя до деревни, отецъ и дочь встртили нсколько поселянъ, но никто изъ встрчныхъ не отвчалъ на ихъ поклоны и привтствія, боязливо и недоврчиво отворачиваясь отъ обитателей лсной хижины, они уходили прочь. Ихъ взгляды и поведеніе могли служить краснорчивымъ предостереженіемъ, но наши путники не обратили на это никакого вниманія и медленно продолжали подвигаться впередъ, погруженные каждый въ свои собственныя размышленія.

У дороги въ церковь сидла древняя старушка, она тоже пользовалась дурной славой на сел, говорили, что она знается съ нечистой силой, но вмст съ тмъ ея такъ боялись, что никто не ршался тронуть ее. Когда молодая двушка поравнялась съ ней, старуха подняла голову, махнула высохшей рукой и хриплымъ голосомъ сказала:

— Берегись, берегись, двушка! Береги свою молодую жизнь, красавица! Твоя тнь идетъ передъ тобою, не упади на свою тнь! Кто упадетъ — упадетъ на свою тнь, и не всмъ суждено снова встать.

И старуха снова уронила голову на колни.

На кладбищ передъ церковью жители селенія Валльроде ждали священника. Старики болтали, молодежь дурачилась, хохотала и дразнила другъ друга, дти играли въ прятки и бгали между могилами. Но какъ только показался магистръ Конрадъ съ Эльзой, игры и разговоры сразу прекратились, посл минутной, гробовой тишины въ толп поднялось такое волненіе, что молодая двушка прижалась къ отцу, а старикъ невольно сжалъ рукою свой посохъ.

— Колдунья! колдунья! старый колдунъ!— послышалось въ толп сначала тихо, потомъ все громче и громче.— Чего имъ здсь надо? зачмъ они вылзли изъ своей норы? пускай остаются тамъ, гд были до сихъ поръ! пусть не смютъ показываться на сел! Бейте ихъ,— гоните ихъ,— выкурите ихъ отсюда!

Въ эту минуту на кладбищ показался пасторъ Фридеманъ Лейтенбахеръ, но т-же подозрительные взгляды обратились и на него и возбужденная толпа стала требовать, чтобы онъ запретилъ этимъ людямъ переступать порогъ кладбища и церкви. Только благодаря вліянію своего священнаго сана, черной пастырской одежды и поднятой въ рук библіи пастору Лейтенбахеру удалось принудить своихъ прихожанъ къ повиновенію и заставить очистить передъ магистромъ Конрадомъ и его дочерью проходъ къ двери дома Божьяго. Но когда онъ взялъ двушку за руку, чтобы помочь ей подняться по полуразрушеннымъ ступенямъ, за спиной его сжались кулаки и раздался крикъ негодованія, какъ если бы небо готовилось обрушиться на землю.

Вслдъ за нимъ устремилась въ церковь и большая часть толпы, наполняя ее ропотомъ и глухимъ шумомъ.

Зеленыя втки пробивались сквозь обуглившіяся стропила кровли, черезъ лишенныя стеколъ окна, сквозь щели стнъ. Вмст съ зеленью, солнечнымъ свтомъ и воздухомъ церковь наполнилась и жужжаніемъ, щебетаньемъ, порханіемъ птицъ и наскомыхъ.

Пасторъ Фридеманъ Лейтенбахеръ не видлъ лицъ своихъ прихожанъ. Ему казалось, что онъ находится въ лсу, въ самой глубин залитаго солнцемъ, полнаго жизни, одухотвореннаго лса и что передъ нимъ только Эльза изъ лсной хижины, къ которой онъ обращается. Такъ онъ началъ свою проповдь въ этотъ день, не подозрвая, что происходитъ въ это время за дверями церкви.

А то что творилось тамъ, не общало ничего хорошаго. Какая-то молодая женщина подскочила къ свже насыпанной могил, схватила нсколько пригоршней земли и усыпала ею порогъ церкви. Дикій съ виду парень лтъ двадцати побжалъ къ лип, стоявшей передъ развалинами зданія приходскаго правленія, на этой лип въ сорокъ четвертомъ году кирасиры Гацфельда повсили валльродскаго старшину, парень отломилъ отъ нея засохшую втку. Задыхаясь отъ быстраго бга, онъ вернулся съ вткой къ церкви и бросилъ ее на порогъ ризницы. Теперь колдунъ и колдунья были пойманы въ церкви: покуда земля отъ свже насыпанной могилы и втка отъ дерева, на которомъ вислъ повшенный, лежатъ на обоихъ порогахъ, ни одна нечистая нога не переступитъ черезъ нихъ.

Оставшіеся на кладбищ крестьяне въ сильномъ возбужденіи стали ждать, что произойдетъ теперь, когда одн чары колдовства разрушены и уничтожены другими. Подъ палящими лучами лтняго солнца они сидли и стояли между могилами и на могилахъ, не сводя жадныхъ взоровъ съ обихъ дверей и больше напоминая своимъ видомъ злобныхъ, злорадныхъ, коварныхъ духовъ, нежели людей.

Богослуженіе кончилось. Съ глухимъ шумомъ толпа высыпала изъ церкви, ее встртили оставшіеся на кладбищ сообщеніемъ о томъ, что они сдлали, чтобы поймать колдуна и колдунью. Крикъ зврской ярости и торжества былъ отвтомъ на это, толпа окружила об двери церкви.

Дикіе крики толпы донеслись и до тхъ, кто оставался въ церкви. Пасторъ подошелъ къ магистру Конраду и его дочери и попросилъ ихъ подождать, пока невжественная толпа разойдется по домамъ и освободитъ путь. Онъ не подозрвалъ, насколько это замедленіе увеличиваетъ угрожающую имъ опасность. Темныя подозрнія нетерпливо ожидающей толпы превратились теперь въ увренность, никто больше не сомнвался, что чужеземцы были во власти дьявола и не было никого, кто бы съ радостью не принесъ головню, полно или связку хвороста на костеръ, сложенный для нихъ.

— Попались! попались! они не могутъ выйти! Колдунья! колдунья! колдунья! не выпустимъ ихъ! Попались! попались!

Изъ устъ въ уста переходилъ этотъ крикъ, съ каждой минутой онъ становился все громче, движенія становились все неистове и возбужденне. Изъ заборовъ и изгородей стали вытаскивать доски, подбирать съ земли камни, изъ ближайшихъ хижинъ приносили топоры, цпы и вилы.

— Попались, попались! Колдунья! колдунъ! колдунья! Они не могутъ выйти оттуда, тащите ихъ сюда, бейте ихъ, бросьте ихъ въ огонь обоихъ, и колдуна, и колдунью!

— Они не уходятъ, пойдемте, они не посмютъ тронуть насъ,— сказалъ магистръ Конрадъ. Эльза кивнула головой и прошептала:

— Господь сохранитъ насъ теперь, какъ и до сихъ поръ. Пойдемъ!

Невыразимый страхъ охватилъ священника, отецъ и дочь, между тмъ, повернулись къ двери и онъ только усплъ нагнать ихъ, чтобы защитить своимъ присутствіемъ.

Эльза показалась на порог между отцомъ и священникомъ, но ее встртили такіе дикіе крики, что все мужество мгновенно оставило ее. Кровь отлила отъ ея щекъ и бурной волной тревожно прихлынула къ сердцу. Она заплакала и судорожно ухватилась за руку отца. Сквозь туманъ, заволакивавшій ея сознаніе, до ушей ея смутно доносился отвратительный вой и страшныя слова:

— Колдунья! колдунья! колдунья! Бейте ее! бейте ее на смерть!

Съ поднятыми руками священникъ выступилъ впередъ въ своемъ священническомъ одяніи, онъ требовалъ отъ толпы, чтобы она успокоилась, онъ кричалъ, что хочетъ говорить, просилъ, чтобы его выслушали.

Но его прихожане, всецло во власти дикихъ инстинктовъ того дикаго времени, не слушали его, въ безумномъ изступленіи они, казалось, забыли обо всемъ, вс узы, связывавшія ихъ съ небомъ и землею, исчезли. Голосъ священника безсильно затерялся среди этого шума, крика, воплей о мщеніи, и требованій крови.

— Бейте ихъ! бейте ихъ! Тащите ихъ съ порога церкви, гоните ихъ съ кладбища — бросьте ихъ въ прудъ! бейте ихъ! Колдунья, колдунья! Бейте ее на смерть!

Палки, камни, комья земли, кости мертвецовъ, вырытыя изъ земли лопатой могильщика, все, что было подъ рукой, полетло въ магистра Конрада, его дочь и валльродскаго пастора. Тяжелый, острый камень попалъ въ грудь двушки. Испустивъ слабый крикъ, Эльза зашаталась и безъ чувствъ упала на руки отца, нсколько капель алой крови показалось на ея губахъ. При вид упавшей двушки, въ толп поднялось неистовое ликованіе. Священникъ же, увидя кровь на устахъ Эльзы, испустилъ крикъ, исходившій, казалось, не изъ человческой груди. Имъ овладло въ эту минуту почти такое же бшенство, какъ и его прихожанами, онъ не помнилъ себя, тысячи отвратительныхъ образовъ носились передъ его глазами, вс рубцы, вс, казалось, давно зажившія раны его души вдругъ открылись и горли и жгли адскимъ огнемъ, безуміе охватило и его. Однимъ прыжкомъ онъ соскочилъ со ступеней церкви, могучей рукой схватилъ убійцу Эльзы, швырнулъ его на землю и, выхвативъ изъ рукъ стоявшаго ближе всхъ человка заступъ, кинулся на оцпенвшую на мгновеніе отъ страха и неожиданности толпу. Въ смятеніи и замшательств, гонимая ужасомъ, толпа бросилась бжать, не разбирая дороги, черезъ могилы, въ одну минуту кладбище опустло. Лишь въ открытомъ пол жители села Валльроде остановились, едва переводя духъ, и устремили еще полные страха взгляды на ворота кладбища.

Придя въ себя, весь дрожа, пасторъ бросилъ на землю заступъ и опустился на колни рядомъ съ отцомъ у тла раненой двушки.

Блдная и неподвижная, съ закрытыми глазами, но съ мирнымъ выраженіемъ лица, Эльза изъ лсной хижины лежала на ступеняхъ церкви, въ объятіяхъ отца. Пташки, которыхъ раньше спугнулъ весь этотъ шумъ на кладбищ, теперь вернулись на свое мсто, порхали съ втки на втку, щебеча, вытягивали свои шейки и съ любопытствомъ глядли внизъ на неподвижную, печальную группу. Магистръ Конрадъ и священникъ снесли все еще лежавшую безъ сознанія двушку въ пасторскій домъ, тамъ она пролежала весь день, не узнавая никого. Лишь подъ вечеръ она пришла въ себя, глубоко вздохнула и обвела кругомъ вопросительнымъ взглядомъ. Мало но малу воспоминаніе о происшедшемъ стало возвращаться къ ней, и когда событія этого дня встали передъ ней во всемъ своемъ ужас, дрожь охватила ее и она снова закрыла глаза. Когда на землю спустилась вечерняя прохлада, магистръ Конрадъ и пасторъ Фридеманъ Лейтенбахеръ отнесли раненую двушку, по ея желанію, обратно въ лсъ. Ихъ души были полны горя и печали. Багровые лучи вечерняго солнца провожали ихъ, и сквозь алое сіяніе, обливавшее лицо двушки, не видно было блдности, покрывавшей его. Когда мужчины со своей легкой ношей достигли первыхъ деревьевъ большого лса, надъ боромъ поднялась луна, козуля стояла и ждала свою госпожу…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Опустилъ Онъ меня во тьму, какъ умершихъ на вки’,— повторилъ пасторъ Фридеманъ Лейтенбахеръ въ Валльроде, подошелъ къ столу и поставилъ три креста подъ своею проповдью. Мартина снова появилась и молча поставила на столъ лампу, она принесла также небольшой круглый хлбъ и вмст съ ножемъ положила его рядомъ съ проповдью, блая кошка сидла на стул пастора и переводила свои сверкающіе зеленые глаза съ лампы на хлбъ. Въ эту минуту раздался стукъ въ окно, пасторъ Фридеманъ вздрогнулъ, точно его коснулась рука смерти. Посл минутнаго колебанія онъ подошелъ къ окну, чтобы открыть его. Втеръ вырвалъ у него изъ рукъ оконную раму,’ съ воемъ вьюга ворвалась въ комнату и внесла съ собою облако снжной пыли, лампа потухла, листы проповди, подхваченые втромъ, разлетлись по угламъ, испуганная кошка однимъ прыжкомъ очутилась за печкой и забилась въ Дальній уголъ.

— Кто здсь? что вамъ надо въ такой поздній часъ?— крикнулъ священникъ.

Дв высохшія руки ухватились за косякъ окна и старый дребезжащій голосъ прохриплъ:

— Дайте мн кусокъ хлба за всть, которую я вамъ принесла: Эльза изъ лсной хижины умираетъ.

Валльродскій пасторъ не произнесъ ни слова, онъ тяжело упалъ на колни и тоже ухватился обими руками за оконный косякъ. Голосъ за окномъ продолжалъ:

— Прекрасная Эльза умираетъ, а я не могу умереть, Дайте мн кусокъ хлба. Волкъ свернулъ съ пути моего, падавшій сукъ не попалъ въ меня, снгомъ не засыпало меня въ глухомъ лсу. Я такъ стара, такъ стара,— а прекрасная молодая Эльза умираетъ. Дайте мн кусокъ хлба!

Пасторъ поднялся съ колнъ, онъ машинально по шарилъ рукой въ темнот и протянулъ хлбъ и ножъ призрачному существу, стоявшему за окномъ и съ завистью говорившему о томъ, что молодая, прекрасная Эльза умираетъ.

— Да вознаградитъ тебя Господь и вс силы небесныя!— прохриплъ голосъ. Въ эту минуту новый порывъ втра поднялъ такой вихрь снга предъ окномъ, что огоньки въ хижинахъ напротивъ пасторскаго дома совершенно исчезли. Казалось, что буря, которая принесла старуху, такъ же внезапно и унесла ее.

Тщетно пасторъ звалъ ее, звукъ его голоса терялся среди свиста и рева бури. Никто не отвчалъ, и одну минуту пастору казалось, что голосъ, прохрипвшій ему въ окно всть о томъ, что Эльза изъ лсной хижины умираетъ, былъ нечеловческій голосъ. Нтъ, это не былъ голосъ старухи, которая въ день оанна Крестителя сидла у дороги. Нтъ, это злой духъ примчался на крыльяхъ бури и прокричалъ ему въ ухо страшную всть, человческій голосъ не могъ вызвать такого ужаснаго, леденящаго душу, страха, не могъ повергнуть его въ такую бездну отчаянія.

Эльза, молодая, прекрасная Эльза умираетъ! Эльза умираетъ! Эльза умираетъ!— Священникъ схватился обими руками за голову.— Неужели это была правда? неужели насталъ часъ, который долженъ былъ настать? Тотъ часъ, который съ самаго дня оанна Крестителя приближался медленно, грозно, неумолимо?

— Она умираетъ — Эльза изъ лсной хижины умираетъ!— вырвалось стономъ изъ груди пастора. Онъ нащупалъ рукою дверь и, шатаясь, вышелъ.

Въ сняхъ стояла Мартина съ лампой въ рукахъ.

— Ради Христа, ваше преподобіе, что случилось? Что вы хотите длать? Ваше преподобіе, неужели вы хотите выйти въ такую погоду?

Пасторъ Фридеманъ, казалось, и не замтилъ врной старой служанки, онъ прошелъ мимо и вышелъ на улицу. Вьюга бушевала, ноги его тонули въ глубокомъ снгу, закрывъ лицо плащемъ, онъ пошелъ черезъ деревню, на встрчу втру и метели, по направленію къ лсу. Все слабе и слабе доносился до него лай дворовыхъ псовъ. Онъ былъ одинъ среди бурной ночи со своими бурными мыслями.

Въ открытомъ пол между селомъ и лсомъ втеръ смелъ весь снгъ, обнаживъ промерзшую, черную землю. Страшно было итти здсь. Втеръ съ такой силой захватывалъ дыханіе, что, казалось, грудь не выдержитъ и разорвется, онъ съ яростью рвалъ волосы и складки плаща путника, какъ-бы силясь повалить его на землю, потомъ, дыша гнвомъ и злобою, со свистомъ и шипніемъ, устремлялся на село и гналъ впереди себя облака блой пыли.

Добравшись до опушки лса, пасторъ былъ готовъ броситься на землю, только чтобы дать передохнуть своей задыхающейся груди. Въ горахъ грохотало, точно отъ отдаленнаго шума битвы, казалось, что со всхъ концовъ земли доносятся сюда вздохи и стоны, скрежетъ и трескъ.

У опушки лса, гд ручная козуля, радостно прыгая и ластясь, встртила свою окровавленную госпожу, снгъ достигалъ высоты человческаго роста. Въ самомъ лсу бур не было такого раздолья, какъ въ пол, мстами, въ густой чащ лса воздухъ былъ такъ тихъ, точно за высокою стной, и только ревъ и завываніе вверху надъ головой, да стонъ и скрипъ деревьевъ напоминали о бур, которая съ неудержимой яростью, пробгая съ вершины на вершину, стремилась изъ лса на равнину,

Только чудомъ валльродскій пасторъ не заблудился въ засыпанномъ снгомъ лсу, и страннымъ образомъ въ его потрясенномъ мозгу теперь всплывали лишь свтлыя воспоминанія о радостныхъ дняхъ и часахъ послднихъ одиннадцати лтъ. Вотъ на этомъ мст, гд онъ по грудь увязъ въ снгу, онъ вспомнилъ, что здсь маленькая Эльза, плетя внокъ изъ желтыхъ стебельковъ желтоголова, учила его старинной дтской псенк о добромъ герцог Буко изъ Гальберштадта. Вотъ тутъ при вид огромнаго дуба, въ теченіе тысячи лтъ противостоявшаго всмъ бурямъ и непогодамъ и теперь вырваннаго съ корнемъ, онъ думалъ о томъ, какъ Эльза изъ лсной хижины стояла у этого дуба, прислушиваясь къ отдаленному грохоту, доносившемуся изъ долины, гд шведы сражались съ императорскими войсками. У входа въ черную пещеру, въ которой валльродскіе крестьяне въ тысяча шестьсотъ тридцать девятомъ году укрылись отъ непріятеля, стоялъ волкъ, но онъ не тронулъ блуждающаго путника, какъ не тронулъ и старой помшанной Юстины, съ жалобнымъ воемъ онъ скрылся въ глубин пещеры.

Когда священникъ добрался, наконецъ, до той части лса, гд стояла высокая ель, свистъ и ревъ въ верхушкахъ деревьевъ внезапно прекратились. Снгъ пересталъ падать на землю, изъ-за стволовъ деревьевъ блеснулъ огонекъ изъ хижини магистра Конрада. Посл невроятнаго хаоса, бушевавшаго между небомъ и землей, вдругъ стало тихо. И въ этой внезапно наступившей тишин ночной путникъ впервые почувствовалъ, какого нечеловческаго напряженія стоило ему добраться сюда. Кровь стучала ему въ голову, руки дрожали, колни подкашивались, и ему пришлось ухватиться за свсившуюся втку дерева, чтобы не упасть. Дыханіе тяжело вырывалось изъ его груди, его воспаленные отъ втра глаза горли, снжная мгла вокругъ него точно ожила во мрак ночи и его разстроенное воображеніе населило ее тысячами ужасныхъ образовъ. Невыразимый страхъ сдавливалъ ему грудь, онъ хотлъ закричать, но ни одинъ звукъ не выходилъ изъ его горла. Ему казалось, что онъ все еще борется противъ бури и опасностей пути, чтобы достигнуть спокойно свтящагося изъ окна хижины огонька, и казалось ему, что огонекъ этотъ уходитъ отъ него все дальше и дальше, и казалось ему, что обезсиленный, истощенный, объятый смертельною тревогой, онъ вчно будетъ бжать за нимъ и никогда его не достигнетъ.

Но это состояніе полузабытья длилось недолго, оно прошло такъ-же внезапно, какъ внезапно прошла буря.

— Эльза изъ лсной хижины умираетъ! Эльзы изъ лсной хижины ужъ нтъ!— проговорилъ валльродскій пасторъ и двинулся снова по направленію къ хижин магистра Конрада.

Здсь, подъ деревьями, снгъ лежалъ не высоко, толщиной не боле фута, но вокругъ самой хижины втромъ нанесло громадные сугробы снга. Священнику стоило неимоврнаго труда проложить себ путь къ маленькому, низкому окошечку, наконецъ ему удалось пробраться къ нему. И вотъ онъ стоялъ подъ окномъ, устремивъ напряженный взглядъ въ глубь хижины, но стекла окна такъ обледенли, что онъ ничего не могъ разглядть, кром какихъ-то неопредленныхъ тней. Ему пришлось снова начать свою утомительную работу, чтобы добраться до двери хижины.

Онъ постучалъ въ дверь, никто не откликнулся ему. Онъ снова постучалъ, и тогда послышались тяжелые шаги магистра.

— Кто тамъ? Здсь внутри смерть — жизнь покинула этотъ домъ.

— Отвори, отецъ,— проговорилъ валльродскій священникъ.

Магистръ Конрадъ отодвинулъ засовъ, и Фридеманъ Лейтенбахеръ вошелъ въ хижину, магистръ молча отвернулся, и священникъ увидалъ трупъ Эльзы изъ лсной хижины.

Она лежала на постели, точно спящая, отецъ скрестилъ ей руки на груди, она, казалось, улыбалась, и никакое выраженіе земного счастія и земной радости не могло сравниться съ глубокимъ спокойствіемъ, разлитымъ на ея блдномъ лиц.

Ручная козуля стояла у кровати, положивъ на одяло свою стройную шею и красивую голову, блая лсная голубка, выпавшая изъ гнзда два года тому назадъ и поднятая Эльзой, сидла у изголовья и смотрла на свою блдную госпожу.

— Въ пять часовъ, когда поднялась буря, ея не стало, сказалъ отецъ.— Я не думалъ, что это будетъ такъ скоро, но она ушла безъ страданій, она не дожила до этой бури — теперь все копчено.

— Все кончено!— повторилъ священникъ, онъ преклонилъ колни у постели умершей. Магистръ Конрадъ поставилъ на скамью лампу, которой онъ до сихъ поръ освщалъ голову дочери, и остановился неподвижно въ тни, въ ногахъ кровати.

Не подымая головы, пасторъ сказалъ черезъ нсколько минутъ.

— Разскажите мн объ ея послднихъ минутахъ, отецъ, когда я вчера вечеромъ прощался съ нею, она сказала, что будетъ жить, что какой-то внутренній голосъ говоритъ ей это.

Отецъ наклонилъ голову.

— Она жива, — голосъ, который она слышала, не обманываетъ. Она жива, мы же умерли и никогда больше не увидимъ ея.

Дрожь пробжала по членамъ проповдника, магистръ Конрадъ продолжалъ:

— Прошедшую ночь она очень страдала, я держалъ ея руку въ своей и не отходилъ отъ нея до утра Когда настало утро, она заснула и спала часа три, потомъ она проснулась и радостно улыбалась мн, о мученіяхъ она забыла. Она заботилась о своей козул и голубк и смотрла, какъ он ли у ея постели. Но я видлъ, что она слабе, чмъ когда бы то ни было, она не хотла ни сть, ни пить и голосъ ея былъ, точно дуновеніе втерка. Она говорила о святомъ праздник и безпокоилась о проповди, которую вы, Фридеманъ, должны сказать прихожанамъ на Рождеств. ‘Пусть онъ не думаетъ обо мн, сказала она,— любовь къ Господу выше всего — пусть онъ забудетъ прошлое. Мы были такъ счастливы, такъ счастливы у нихъ въ лсу, а когда они стали бросать въ насъ камнями и попали въ меня, они не вдали, что творили. Пусть онъ изъ-за меня не сердится больше на этихъ темныхъ людей, пр одолжала она, я наврное буду чувствовать въ своемъ сердц, если онъ завтра будетъ сурово говорить съ ними’. Въ полдень пришла старая Юстина, сдружившаяся съ ней со дня оанна Крестителя, она пришла погрться у нашего очага и осталась до наступленія сумерекъ.Такъ какъ въ положеніи больной не было замтно ухудшенія, то душа моя стала успокоиваться. Я сидлъ у окна, передо мною лежала открытая книга, песочные часы показывали четыре часа пополудни. Вдругъ Юстина вскрикнула, поднявъ об руки кверху. Я вскочилъ и посмотрлъ на дочь.

— ‘Смерть! страшная смерть’! кричала старуха въ припадк безумія, она выскочила изъ хижины и бросилась въ лсъ, точно за ней гнались тысячи злыхъ духовъ. А смерть уже витала надъ головой моей дочери, она коварно подкралась, и я ея не замтилъ. Эльза лежала съ открытыми глазами и глядла на меня, какъ никогда раньше не глядла, она не шевелилась, не говорила больше, но она узнавала меня и взглядомъ хотла меня утшить. Около пяти часовъ ея не стало. Напрасно я скрылъ ее въ глуши лса — увы, нтъ на свт спасенія отъ свта — она умерла, и великая буря подняла свой голосъ въ лсу, но она ея не слыхала.— Она въ безопасности, но горе, горе намъ!

Теперь только проповдникъ селенія Валльроде поднялъ голову, онъ положилъ руку на холодныя руки умершей и воскликнулъ:

— Да, горе намъ! Свершилось — воля Божія свершилась. Онъ отвернулся отъ земли, Онъ оттолкнулъ отъ себя народы земные и уничтожилъ насъ — нтъ больше въ мір надежды и свта, и никогда больше не будетъ ихъ. Мы старались уйти отъ Его могучей десницы и, словно тати ночные, укрыться отъ Его ока съ нашими сокровищами, послдними сокровищами земли. Но Онъ нашелъ насъ, дохнулъ на насъ и уничтожилъ насъ бичемъ своего гнва, Онъ насмялся надъ нами и взялъ, что принадлежало Ему. Кто станетъ еще обороняться? Это безполезно и не стоитъ труда! Пусть же потокъ грха и позора стремится неудержимо — кто станетъ воздвигать плотины и ставить преграды вол Господа? Сіяніе Господа исчезло для насъ съ земли — послдній лучъ свта погасъ для насъ.

Фридеманъ Лейтенбахеръ поднялся съ колнъ, долгимъ взглядомъ онъ посмотрлъ еще разъ на мертвую Эльзу и вышелъ изъ хижины. Магистръ Конрадъ не пытался удержать его, онъ не спросилъ его, куда онъ идетъ.

Втеръ снова шумлъ въ деревьяхъ, но не съ такой силой, какъ раньше. Фридеманъ Лейтенбахеръ кружилъ около хижины подъ елью, ломалъ руки и повторялъ одно имя:

— Эльза! Эльза!

Никто не отвчалъ ему, даже лсное эхо молчало, заглушенное снгомъ. Ночь теперь была такъ же темная, какъ и та другая, ужасная ночь, наступленіе которой такъ мрачно предсказалъ проповдникъ, охваченный страстнымъ горестнымъ чувствомъ. Свтъ въ хижин внезапно исчезъ, можетъ быть, лампа погасла или магистръ Конрадъ переставилъ ее на другое мсто.— Пасторъ Фридеманъ Лейтенбахеръ углубился въ чащу лса.

Онъ шелъ и не зналъ куда идетъ.

Душой его овладла безконечная тревога, гнавшая его по снжнымъ сугробамъ и обнаженнымъ равнинамъ, вверхъ и внизъ, все дальше и дальше. Онъ падалъ и снова поднимался, онъ разорвалъ на себ одежду, расцарапалъ кожу на рукахъ и лиц объ колючія втви кустарниковъ, онъ снова упалъ на землю и проговорилъ:

‘Опустилъ онъ меня во тьму, какъ умершихъ навки’.

Холодъ становился все рзче и нестерпиме, одинъ еще разъ несчастному удалось подняться и пуститься снова въ путь. Самъ того не зная, онъ подымался все выше и выше въ горы, къ той вершин, съ которой открывался самый далекій видъ на окрестности и откуда онъ показывалъ Эльз изъ лсной хижины города и села, рки и ручьи — весь далекій міръ. До него донесся отдаленный звонъ колокола, онъ провелъ рукой по лицу и сказалъ себ, что уже полночь.

Онъ стоялъ, весь дрожа подъ порывами рзкаго ледяного втра, онъ приставилъ руку къ уху, какъ бы прислушиваясь, не услышитъ ли еще какого-нибудь звука. Онъ простоялъ такъ долгое время, затмъ покачалъ головою, ноги у него подкосились и онъ упалъ.

Голова его лежала на утес, тло его вытянулось во всю длину, его руки съ кровавокрасными рубцами у кистей скрестились на груди — Фридеману Лейтенбахеру, служителю слова Божія въ селеніи Валльроде, казалось теперь, что онъ лежитъ въ гробу и что тяжелая крышка опустилась надъ нимъ, но пока онъ раздумывалъ о томъ, какъ это могло случиться, что онъ еще въ состояніи чувствовать себя и мыслить, онъ уснулъ. Во сн онъ отошелъ изъ этого міра горя и страданій и перешелъ въ другой міръ, вслдъ за Эльзой изъ лсной хижины.

Раны его исцлись, цпи его порвались, стны его тюрьмы распались, ворота стояли открытыми. Эльза изъ лсной хижины принесла проповднику Фридеману Лейтенбахеру счастье еще тогда, когда маленькимъ хорошенькимъ ребенкомъ отецъ принесъ ее на рукахъ въ лсъ, чтобы укрыть отъ ужасовъ жизни, Эльза изъ лсной хижины не унесла съ собою счастье Фридемана Лейтенбахера, когда горе и преступленія земли разыскали ее въ глуши лса и разбили ей сердце — Эльза изъ лсной хижины увлекла за собою душу проповдника изъ этого міра горя и бдствія туда, гд царитъ вчный покой. На ихъ долю выпало самое лучшее, что судьба могла подарить людямъ въ ту рождественскую ночь, въ годъ тысяча шестьсотъ сорокъ восьмой.

Магистръ Конрадъ похоронилъ свое дитя въ самой глухой чащ лса, вдали отъ людей, тло-же священника крестьяне посл долгихъ поисковъ нашли на второй день Рождества, они принесли его изъ лса въ село и опустили въ землю у самой церкви.

Магистръ Конрадъ прожилъ еще всю зиму въ хижин подъ елью ради бдной козули и лсной голубки, весною же, когда животныя не нуждались больше въ немъ и всмъ, наконецъ, стало извстно, что миръ заключенъ въ Оснабрюк, онъ ушелъ неизвстно куда.

На томъ мст, гд когда-то стояло селеніе Валльроде, теперь видны лишь ничтожныя развалины, не пересказать, не пересчитать всего, что погибло во время этой междоусобной войны, продолжавшейся тридцать лтъ.

——

Два съ половиною вка прошло посл описанныхъ въ этомъ разсказ событій. Теменъ былъ тогда простой народъ и полонъ суеврій, и ужасная война между католиками и протестантами, раздиравшая въ продолженіе тридцати лтъ вс государства Германіи, внесла еще больше мрака въ жизнь людей, еще большее одичаніе въ ихъ нравы. Многое изъ того, что происходило въ то время, кажется намъ теперь невроятнымъ. Но пройдутъ вка,— и вс ужасы войны, вс ненужныя же, стокости ея отойдутъ въ область преданій, и человчество будетъ вспоминать о нихъ, какъ о тяжеломъ сн, который не повторится никогда.

Перев. съ нмецкаго А. Острогорской.

‘Юный Читатель’, No 3, 1904

Лсная колдунья.

Читайте также: