Н. С. Лесков. Легенды о совестном Даниле
Легенды о совестном Даниле, Лесков Николай Семенович, Год: 1888
Время на прочтение: 21 минут(ы)
———————————
Лесков Н.С. Собрание сочинений в 12 т.
М., Правда, 1989,
Том 10, с. 82-98.
OCR: sad369 (г. Омск)
———————————
Пристрастие не дальновидно, а
ненависть вовсе ничего не видит.
Исидор Полусиот (Письмо к Кириллу)
Легко тому, чьё сердце не знает
состраданья, но пусть он, однако, не
радуется, ибо его постигнет жестокое
мучение и оно начнёт терзать его тог-
да, когда он будет уже не в состоянии
исправить свою вину. Огонь гиенский,
по моему суждению, есть не что иное,
как позднее раскаяние.
Исаак Сирин (сл. XVIII)
Полторы тысячи лет тому назад на Востоке, близ Синайской горы, жил в
маленьком ските молодой человек, по имени Данила. Скит в тогдашнее время не
был похож на нынешние русские скиты, где живут монахи, у которых есть храмы
и готовое содержание. В старое время на Востоке скитом называли несколько
хижинок, — чаще несколько пещерок в горе, да вокруг тесное ограждённое
место, где ютились три или четыре человека, собравшиеся по единомыслию,
чтобы жить вдали от соблазнов. Люди эти вели строгую жизнь и питались
трудами своих рук. Церквей у них не было и не было тоже и священников, и
долгое время скитниками не управляло никакое начальство.
Скиты устраивались легко и не скрывали в себе никаких драгоценностей, а
располагались они часто близко к самому рубежу крещёной земли, чтобы иметь
возможность научать христианской вере ‘варваров’. Варварами называли
некрещёных людей, которых было ещё много повсюду. Много их кочевало и в
жарких степях близ Синая.
Порубежные скитники от варваров не скрывались, а, напротив, сами искали
случая встречаться с ними, чтобы говорить им о благе, которое может миру
дать Христово учение. Они старались убедить варваров, что Бог есть Отец всех
людей и что воля Его заключается в том, чтобы все люди жили в любви и чтобы
никто не делал друг другу никакого зла, а если кого обидят, чтобы он не
мстил, но старался бы заплатить за обиду добром и победил зло любовью, ибо
только одна любовь обнаруживает зло и побеждает его. Варвары же по дикости
своей не понимали и не верили, что все люди равно достойны сострадания и что
прощение обид может привести мир на землю. Они надеялись на силу и часто
нападали на ближайших скитников, а как скитники были бедны и взять у них
было нечего, то варвары забирали самих их к себе в неволю, угоняли в степи и
там заставляли пленников стеречь своих коней, ослов и верблюдов, стричь овец
и сушить навоз с бурьяном на топливо.
Случилось, что варвары напали и на тот скит на Синае, где жил Данила.
Сколько здесь было старых людей — они всех перебили, а Данилу, как человека
молодого и годного к работе, взяли с собою, связали ему ноги, посадили на
верблюда и увезли очень далеко в степь, а там приставили его караулить стада
от зверей и от хищников.
Данила cлужил своим пленителям долго, научился ихнему языку и
перекочевывал с ними с места на место несколько лет. Он их веру не порочил,
а они не мешали ему верить по-своему и, замечая, как он живёт с ними честно,
до того в нём уверились, что совсем не стали за ним смотреть, а во всём на
него полагались, будто как на своего человека. Данила несколько раз мог
бросить порученные ему стада, сесть на коня и ускакать, но ни разу на это не
покусился. А потом Данила стал замечать, что варвары как будто стали любить
слушать, как он рассуждает по-христиански, и во многих суждениях начали сами
и говорить, и делать с ним согласно. Стало Даниле и жить хорошо, и начал он
разуметь, что он живёт с чужими людьми не без пользы, потому что наводит их
на хорошее исследование доброму учению. Но раз прискакал на своем коне один
варвар, бывший на рубеже, и объявил, что крещёные прислали через него за
Данилу выкуп и что теперь Данилу надо отпустить.
Данила очень обрадовался, что может вернуться к своим, но как остался
он последнюю ночь в степи под шатром, стало ему жалко и варваров. ‘Вот, —
думалось ему, — только что некоторые из них начали было по-доброму
рассуждать и поступать с другими милостивее, а вот я теперь уйду — они опять
всё позабудут и обратятся к старинной злобе. Мне бы их беречь в добре, а я
ухожу… Ведь это и есть моё дело, для которого я оставил дом и стал жить в
ските, откуда пленён был’. Но желание жить в обществе своих людей
христианской веры всё-таки стало сильнее этих суждений, и Данила решился
уйти. А варвары поделили между собою присланный выкуп, дали Даниле тыкву
воды и белого пшена и послали двух верховых, чтобы проводить его до рубежа,
откуда он без опасения может один идти к крещёным.
Данила благополучно воротился к себе за рубеж и стал жить прежнею
скитскою жизнью. Но это недолго продолжалось: через полгода наскакали на их
скит другие темнолицые варвары и опять угнали Данилу в плен и заставили его
сушить навоз для огня и сторожить овец, коней и верблюдов.
Даниле теперь гораздо досаднее сделалось, чем в первый раз, да и жить
ему с этими варварами показалось хуже, потому что с прежними он был уже
обвыкшись и они с ним были ласковее, а эти его не знали и не заботились о
нём, а показали, что делать, и оставили без присмотра.
Он стал всё больше скучать и рассуждать, что варвары владеют им совсем
неправильно, потому что он уже раз выкуплен, и, улучив удобное время,
покинул всё, что ему доверено, и убежал. И опять благополучно перебрался за
рубеж крещёной земли и пришёл в скит, но варвары скоро его хватились,
вскочили на коней, прискакали к скиту, всю огорожу развалили, все пещерки
поразметали и старых людей побили, а Данилу опять в плен повели пешим,
прицепив его верёвкою за шею к верблюжьему седлу. Для того же, чтобы Данила
не останавливался, а скорее поспевал за верблюдом, сзади его ехал молодой
варвар и колол Данилу острым копьём в спину. Подвигался Данила немощными
ногами, стеная, и на след его по пескам капала его кровь.
Идучи за этим караваном, Данила вспоминал свои два прежние плена и
плакал, что ни в первый, ни во второй раз над ним никогда такого свирепого
тиранства не было, и почувствовал он в себе против своих мучителей несносное
озлобление, особенно против того молодого сильного варвара, который был
чёрен как Мурин
[Мурин — чёрный человек, эфиоп. В некоторых церковных книгах муринами
называются также бесы (Иерем. XLVI, 9) (Прим. автора.)]
и ехал верхом на вороном коне в самом хвосте каравана и подгонял Данилу
копьём в спину.
Поднимался против него в Даниле после каждого поранения такой дух
мести, что если бы сила его взяла, то он так бы на этого варвара и бросился
и убил бы его.
А озлобляющий Данилу молодой эфиоп всё едет в высоком седле и белыми
зубами скрипит, а глазами ворочает и всё Данилу копьём колет.
Привели варвары Данилу на своё становище, где у них шатры раскинуты и
большой и мелкий скот пасётся. Тут они слезли с коней, и жёны, и дети к ним
из-под шатров выбежали, одни у них стали коней и верблюдов принимать и
рассёдлывать, а другие пшено в котлах заварили, и вот все стали есть и
Даниле варёного пшена на лопухе бросили, а сами разговаривают, что надо им
это становище завтра кинуть и на другое идти, потому что здесь вокруг трава
жаром спалена и скоту голодно.
Данила же, долго жив между варварами, понимал их разговор и думал: ‘ну,
если завтра меня опять идти на ногах погонят, то я не могу, и пусть они
лучше сразу убьют меня мечом или пикою’.
Но за ночь вышла перемена: тот самый чёрный варвар, который гнал
Данилу, разболелся страшной горячкой, так что жена его копала руками
холодную глину и обкладывала ему голову. Тогда другие сказали:
— Оставим их один шатёр здесь и пленника с ними. Прикуём ему на ногу
колодку, и пусть он им тут работает, а жена пусть за мужем смотрит, пока он
поправится.
Данила же радовался, что он отдохнёт и раны его хоть немножко заживут.
Так караван и отбыл, а один шатёр остался на старом месте и при нём
конь, верблюд и осёл, и при них настороже Данила, а к нему за ногу
приклепали на цепи толстое и тяжёлое полено, с которым насилу можно было
ноги двигать.
Между варварами, как и между крещёными, но непросвещёнными людьми, есть
такие суеверные, которые будто в бога верят, а сами любят примечать приметы
и выводить от них причины вещей по своим догадкам. Жене варвара привиделось
во сне, будто Данила принёс им несчастие, и она сказала это мужу и детям, и
стали вместе ещё жесточе озлоблять Данилу. А напослед эта варварка сказала
своему мужу:
— Только ему и жить на свете, что до твоей смерти. Если же ты умрешь, —
то обещаюсь тебе, что я убью этого пленника, который принёс нам несчастие, и
зарою его в песке у ног твоих. Это и будет за тебя отомщение.
Данила, как услыхал это, так стал думать, что теперь ему делать? Время
для размышления было очень коротко, а меч на его погубление близок и отточен
на обе стороны. Прошел ещё день, и больному стало хуже, а вдобавок, в шатре
не хватало воды. Только больному давали пить и то понемножку, а эфиопка сама
не пила и Даниле пить не давала, но при всём том всё-таки к вечеру осталось
воды в запасном кубане на самом донышке. Данилу не хотели послать по воду,
чтобы он не ушёл, да он и не знал, где надо искать колодезь, а потому
поднялась сама эфиопка. Взяла она горластый муравленый кубан на плечо, а
грудного мальчишку подцепила покромкой за спину и пошла к колодцу, а
колодезь от шатра был на полдня пути. За собою она повела также ослёнка с
пустыми мехами, а за мехами к хвосту посадила на костреце старшую девочку.
Данила остался один при шатре, чтобы стеречь коня и верблюда и помочь
повернуться больному варвару. Больной же метался в жару и гневался без
порядка, спрашивая с Данилы то одно, то другое, и прежде чем пленник успевал
исполнить один его приказ, он ему заказывал другое наново. Данила и за
верблюдом и за конём смотрел, и отмахивал камышовым листом острых жёлтых
мух, которые садились на покрытое болезненным потом лицо эфиопа, и пёк для
него в раскалённых камнях у поднятой полы шатра катышки из просяной муки. А
жар палестинский такой, что и здоровому его нет силы вытерпеть, не только
больному, и эфиоп всё просит пить, и когда всю последнюю воду выпил, то стал
говорить, будто её выпил Данила.
В большом раздражении варвар потянулся, достал из накалённых камней
один и бросил его горячий Даниле в лицо, а Данила же, не стерпев боли,
схватил другой камень и так треснул им эфиопа по голове, что тот и не
вскрикнул, а протянулся ничком и руки, и ноги врозь растопырил. Данила его
приподнял и увидал, что у него уже язык в зубах закусился и один глаз
выскочил и у виска на жиле мотается и на Данилу смотрит.
Данила понял, что эфиоп убит, и сейчас же подумал: ‘Ну, теперь мне
пропасть, если я не скроюсь прежде, чем вернётся эфиопка!’
Хоть она женщина, но, однако, для Данилы она была страшна, потому что у
него на ногах прикована колодка и ему несвободно защищаться.
Он положил колодную цепь на один камень, а другим стал колотить по
звеньям, и цепь разбил, а мотавшееся на ней тяжёлое полено с ноги сбросил, и
сначала зарезал ножом верблюда, достал у него в брюхе воды. Вода была не
мутная, но склизкая, как слюна, но Данила, однако, напился ею, а потом сел
на варварова коня и помчался по пустыне. Нёсся он на коне в том направлении,
в каком по его приметам надо было держать к крещёной земле.
Проскакал Данила по знойной степи весь день до вечера, не щадя скакуна,
и сам ничего не ел и всё боялся: в ту ли он сторону едет, куда нужно? Ночью,
когда вызвездило, он поднял лицо к небу и стал соображать по созвездию
Ремфана: где рубеж крещёной земли, но в это время добрый конь аравийский под
ним храпнул, затрясся и упал на землю, придавив Даниле голень ноги.
Данила едва выпутался и стал побуждать коня подняться, но он не
поднимался. Зашел Данила ему с головы и видит, что у него ясный месяц в
утомленных больших глазах играет и отражает, как один брат убивает другого.
Данила понял, что конь уже никогда больше не встанет, и пошёл дальше
пеший.
Шёл он всю ночь и, мало заснув, на заре опять поднялся и шёл до
полуденного зноя, и вдруг стал чувствовать, что ноет у него придавленная
голень и изнемогают все его силы от усталости, от жажды и голода.
Пошёл он ещё через большую потугу, разнемогся ещё более и упал с ног
долой, и всё перед ним помутилось и в очах, и в разуме, и пролежал он так
незнаемый час, доколе почувствовал прохладу и, раскрыв глаза, увидал над
собою созвездие Ремфана и все другие звезды в густой синеве ночного
аравийского неба.
Шевельнул Данила руками и ногами, а ни ноги, ни руки его не слушают, —
только одна память ясно светит. Вспомнил Данила, откуда он ушёл и куда
стремится и как он шёл из первого и изо второго плена, и насколько
последний, третий плен, был для него тягостнее, в первый раз он мог научить
людей доброму, да ушёл и не научил а во второй раз доверия лишился, а в
третий с ним уже обращались немилостиво и всё ему шло хуже до той поры пока
он убил камнем варвара, зарезал ножом верблюда, задушил усталостью чужого
коня и теперь вот он сам в таком положении, что его или хищный зверь
растерзает или встречный варвар опять в новый плен возьмет, а там когда
эфиопка возвратится в шатёр и увидит убитого мужа, то как она начнёт ужасно
стенать, как будет биться и проклинать его, который сделал её вдовою, а
детей её сиротами… А сам эфиоп лежит перед ним, как и прежде, растопырив
руки и ноги, и косит на Данилу оторванным глазом. И сделалось от этого
взгляда Даниле так жутко и страшно, что он поспешил закрыть свои глаза, но
тёмный эфиоп в нём внутри отражается. Не грезится, не ропщет и о детях не
тоскует, а только тихо устами двигает.
‘Что такое он мне говорит?’ — подумал Данила а эфиоп в нём отвечает:
— Я, брат, теперь в тебе поживу.
После того опять забылся и опять через неизвестное время пришёл в себя
Данила, и было это на вечерней заре, а первое, что он ощутил, это с ним
вместе пробудился в нём и эфиоп.
Данила стал осуждать себя, зачем он убил эфиопа?
— Если бы не было это противно духу божию, не болел бы во мне дух мой и
чёрный эфиоп не простёрся бы во всю мою совесть. Заповедь божия пряма ‘не
убей’. Она не говорит ‘не убей искреннего твоего, но убей врага твоего’, а
просто говорит ‘не убей’, а я её нарушил, убил человека и не могу поправить
вины моей. Учил я других, что все люди братья, а сам поступил как изверг, —
освирепел как зверь и пошёл громоздить зло против зла, и сделал и убийство,
и хищничество, и разорение, и соделал, что жена человека стала вдовой, а
дети его сиротами… И за то я чувствую, что осуждён я в духе моём и
приставлен ко мне простирающийся во мне истязатель. Встану скорей и пойду
назад в пустыню, откуда бежал, найду шатёр варвара и его вдову и сирот, —
повинюся перед нею в убийстве и отдам себя на её волю: если хочет, пусть
обратит меня в раба, и я буду вечно трудиться для неё и её сирот, а если
хочет — пусть отдаст меня на суд кровных своих, и приму от них отмщение.
Сказав это себе, Данила поднялся и пошёл на дрожащих ногах в обратную
сторону, а эфиоп был с ним и говорил:
— Иди, Данила, на рабство и на казнь, — иди, не опаздывай, чтобы не
было тебе ещё что-нибудь худшее, потому что ты убил человека, ты расхитил
его имение и сделал жену его вдовою, а детей его сиротами. Не ищи оправдания
ни в какой хитрости, потому что не дозволено убивать никого.
И ещё шёл Данила и увидал падаль загнанного им варварского коня, над
которым теперь сидели орлы и рвали его внутренности…
Но сколько он дальше ни шёл — не находил ни шатра, ни верблюда, а стал
чувствовать, что силы его оставляют и все следы и приметы пустыни в глазах
его путаются.
Видит Данила вокруг себя махровые крины и белоснежные лилии, а между