‘Васильки’
Сборникъ стихотвореній и Миніатюръ.
Н. Васильковской.
КУРСКЪ.
ЛЕГЕНДА.
ЛЕГЕНДА.
Легенда, Васильковская Н., Год: 1912
Время на прочтение: 3 минут(ы)
‘Прежде люди были великаны, вс въ шерсти, съ горячимъ взглядомъ мощи… Словъ у нихъ тогда не много было, но слова соленыя, какъ море, острыя, какъ солнца блескъ. Высоко въ горахъ съ вершиной неприступной замки ихъ стояли… Тамъ, въ тснинахъ съ острыми камнями, души ихъ несложныя сплетались… Тамъ они другъ друга убивали, а въ любви кричали громко ‘голля’!
Умирали… На могилахъ выростали маки, пьяные забвеньемъ маки, жарче крови ихъ… Но одинъ изъ нихъ,— измнникъ бога Силы,— изъ могилъ надергалъ маковъ жаркихъ и облилъ своею блдной кровью. Съ факеломъ изъ маковъ потускнвшихъ и чадившихъ страхомъ бога Силы онъ поползъ въ ихъ горы…’
Змйкой тонкой чадъ ползетъ по скатамъ, мхомъ поросшимъ съ часа мірозданья, и желтетъ, сохнетъ мохъ зеленый… Онъ ползетъ, цпляясь за утесы… подъ ногой его срываются каменья и летятъ, какъ громы, внизъ, въ долину… Собираются надъ замками какъ тучи клубы дыма смраднаго… Измнникъ ужъ приблизился къ вершинамъ недоступнымъ… Усыпилъ онъ мощныхъ, сильныхъ, смлыхъ, и во сн несложныя ихъ души обольстилъ коварной ложью слова…
И слова т жаломъ скорпіоновъ въ ихъ сердца впилися, обезсиливъ тло и, когда ихъ разбудило солнце, вс они сошли толпой въ долину… Тучи медленно на горы опустились и завсой замки великановъ навсегда, какъ саваномъ, одли.
А въ долин блдно-голубые тихо, тихо колокольчики звенли и пестрли мелкіе цвты съ листвой травяной. По лазури неба проносились облака съ румянцемъ нжно-тонкимъ и дышала въ небо грудью ширь полей невспаханныхъ… И люди, задыхаясь въ воздух низины и давя другъ друга, жадно къ ней припали… Имъ казалось, что, взрывая эту грудь живую, они вновь вернутъ себ ту силу, что въ горахъ ихъ мощно окрыляла.
За работой потускнли очи… Много словъ теперь имъ стало нужно… Поистерлась шерсть у нихъ на тл. Для любви они въ лсахъ скрывались и познали ласку змя ‘страха’…
Умирали… На могилахъ выросталъ терновникъ съ длинными, колючими шипами, по весн шипы въ цвтахъ скрывались, но когда за нихъ хватались дти, чтобъ нарвать букетовъ блоснжныхъ, больно имъ шипы кололи руки, а лепестки цвтовъ несорванныхъ далеко разносилъ по полю втеръ жгучій…
И слабло племя великановъ и, слабя, жаловалось горько… и изъ жалобъ скорби выростали анемоны, лиліи и розы…
И опять измнникъ бога Силы, понадергавъ лилій блоснжныхъ, изсушилъ горячимъ ихъ дыханьемъ и смочилъ своею блдной кровью… и, въ свтильникъ опустивъ ихъ стебли, онъ наполнилъ тотъ свтильникъ масломъ и во тьм безсонной, душной ночи онъ его затеплилъ искрой слова…
И усталой блдною толпою встали люди и брели, шатаясь среди чада, скорби и сомнній, за мерцавшимъ огонькомъ во мрак…
Онъ ихъ велъ тропинками лсными, гд рычала дикая пантера, и пустынею съ летучими песками, наконецъ, они уже у цли… Подъ ногами зашаталась почва, липкимъ слоемъ покрывая ноги… и въ трясину тихо погружаясь, мягкую, болотную трясину, они руки кверху простирали, восхваляя громко силы неба…
‘О, блаженство пристани священной… міръ забвенья тягости и скорби!..’ такъ безумцы восклицали хоромъ, а на пняхъ, поросшихъ плсенью зеленой и мокрицами холодными покрытыхъ, вокругъ нихъ сбирались тихо жабы… Жабы толстыя чесались и звали, медленно приподнимая вки…
О любви, въ трясин увязая, ужъ мечтать теперь они не смли. Лишь случайно ихъ тла въ болот прикасались жалкія безсильемъ, и, когда болотный илъ до горла доходилъ, грозя имъ потопленьемъ, на тла, засосанныя прежде, люди яростно пытались взгромоздиться…
Такъ ихъ трупами бездонное болото ненасытно-жадное питалось…
И споткнулся несшій свой свтильникъ и горящимъ масломъ окропилъ трясину… и змею пламя расползлося, разцвтясь болотными огнями… и, шипя и вспыхивая ярко, то горя, то снова погасая, точно вздрагивая трусостью постыдной и питаясь трупной гнилью, сквозь туманъ огни во тьм мерцаютъ.
На сосн съ усохнувшей вершиной каркнулъ воронъ, старый черный воронъ… Онъ носился долго надъ равниной, залеталъ на скалы и утесы… Гамъ онъ видлъ въ замк тучей скрытомъ, что не вс сошли въ равнину люди…
Тамъ одинъ, безуміемъ охваченъ, громко старые, могучіе завты въ горы грозно, мощно посылаетъ… Какъ раскаты грома въ поднебесьи, разгоняя тучъ туманъ тяжелый, голосъ носится, стуча, какъ молотъ въ скалы… Можетъ быть его услышатъ люди… Но себя онъ самъ назвалъ: Распятый {Ницше, сойдя съ ума, написалъ одно слово ‘Распятый’.}…’