Легенда о птичьемъ гнзд.
Сельмы Лагерлфъ.
Легенда о птичьемъ гнзд.
Сельмы Лагерлфъ.
Перев. В. Эдельштейнъ.
‘Юный Читатель’, No 5, 1906
Легенда о птичьем гнезде, Лагерлёф Сельма, Год: 1906
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Отшельникъ Хатто стоялъ въ пустын и молился. Дулъ порывистый втеръ, и длинная его борода и спутанные волосы разввались вокругъ него, подобно терзаемымъ втромъ пучкамъ травы на верхушк старой развалины. Тмъ не мене онъ не убиралъ нависшіе на глаза волосы и не затыкалъ бороды за кушакъ, такъ какъ руки его были молитвенно приподняты. Еще до восхода солнца онъ воздлъ къ небу свои морщинистыя, волосатыя руки и держалъ ихъ также неутомимо, какъ дерево простираетъ туда же свои сучья, и такимъ образомъ онъ намревался простоять до вечера. У него была огромная просьба къ Богу.
Это былъ человкъ, много перетерпвшій въ жизни изъ-за людской злобы Самъ онъ также преслдовалъ и мучилъ другихъ, но на его долю притсненій и страданій выпало боле, нежели могла вынести его душа. Тогда онъ переселился въ необъятную пустыню, вырылъ себ пещеру на берегу рки и сталъ праведникомъ, молитвы котораго доходили до престола всевышняго.
Отшельникъ Хатто стоялъ передъ своей пещерой вблизи берега рки, среди поля, и творилъ великое моленіе своей жизни. Онъ просилъ Господа, да ниспошлетъ Онъ судный день на этотъ злобный свтъ. Онъ взывалъ къ ангеламъ, которые должны были трубными звуками возвстить о погибели царства насилія и грха. Онъ взывалъ къ волнамъ кроваваго моря, чтобы потопить въ нихъ нечестивцевъ. Онъ громко призывалъ чуму, чтобы она заполнила кладбища горами тлъ.
Кругомъ простиралась безлюдная степь. Только нсколько дальше вверхъ по рк стояла старая верба, короткій стволъ ея увнчивался большимъ узловатымъ клубкомъ, дававшимъ молодые яркозеленые побги. Каждую осень жители этой бдной топливомъ страны лишали вербу ея свжихъ однолтнихъ побговъ. Каждую весну дерево посылало новые гибкіе ростки, и въ бурные дни они качались, бились и разввались во вс стороны, точь въ точь, какъ волосы и борода отшельника Хатто.
Пара трясогузокъ, намревавшихся устроить себ гнздо на самой верхушк ствола вербы, среди пробивающихся молодыхъ ростковъ, пробовала приступить къ. своему сооруженію какъ разъ въ тотъ день, съ котораго начинается нашъ разсказъ. Посреди яростно хлещущихъ втвей птички не могли спокойно работать. Он прилетали со стебельками водяного пырея, корневыми мочками и перезимовавшими былинками, но вынуждены были возвращаться обратно, ничего не сдлавъ. Тутъ то какъ разъ он замтили стараго Хатто, страстно призывавшаго Бога, чтобы Онъ повеллъ втру усилиться въ семь разъ, дабы смести съ лица земли птичье гнздышко и разорить жилище орловъ.
Трудно себ представить, на что похожъ такой старый обитатель пустыни — точно поросшій мохомъ, высохшій, сморщенный, загорлый и утратившій человческій образъ. Кожа его головы была такъ туго натянута на лбу и щекахъ, что она почти походила на черепъ мертвеца, и только по слабому мерцанію въ глубин глазныхъ впадинъ можно было убдиться, что жизнь еще не погасла въ немъ. Съежившіяся мышцы тла лишали его округлости, а простертая кверху, обнаженная рука состояла изъ тонкихъ костей, обтянутыхъ морщинистой, затвердлой, покрытой струпьями кожей. Ветхая черная ряса плотно облегала тщедушное тло. Побурвшій отъ солнца онъ сталъ черенъ отъ грязи. Только волосы его и борода выгорли отъ постояннаго дйствія солнечныхъ лучей и дождя, вслдствіе чего они приняли ту зеленовато-срую окраску, какая бываетъ у нижней поверхности листочковъ вербы.
Птички, летавшія кругомъ въ поискахъ за мстомъ, гд бы свить себ гнздышко, приняли отшельника Хатто за вторую старую вербу, остановленную топоромъ въ своемъ рост, но все же удивительно похожую на ту, которая стояла у берега рки. Долго он носились вокругъ него, улетали и снова возвращались, замтили себ къ нему дорогу, взвсили его мстоположеніе относительно хищныхъ птицъ и втра, нашли его, правда, невыгоднымъ, но все же остановились на немъ, ввиду близости рки и травяныхъ зарослей, служившихъ для нихъ кладовой и хлбнымъ магазиномъ. Одна изъ трясогузокъ стрлою опустилась на простертую руку и положила въ нее свою соломенку.
Въ бур наступило временное затишье, такъ что соломенку не сразу унесло, но въ молитв отшельника не было перерыва.
‘Да пріидетъ Господь Богъ и скоре уничтожитъ этотъ міръ проклятія и погибели, чтобы люди не успли еще боле погрязнуть во грх! Да не дастъ Онъ не родившимся увидть свтъ! Для живущихъ уже нтъ иного спасенія’.
Но втеръ задулъ съ новой силой, и маленькую соломенку подняло и унесло изъ большой корявой руки отшельника. Птички вернулись снова и пытались просунуть и закрпить между пальцевъ основу своего новаго жилища. Внезапно неуклюжій и грязный большой палецъ опустился и крпко задержалъ стебельки, между тмъ, какъ остальные четыре поднялись сводомъ надъ ладонью, такъ что образовалось спокойное углубленіе, въ которомъ можно было строить. Отшельникъ продолжалъ молиться.
‘Владыко, куда двались огненныя облака, уничтожившія Содомъ? Когда разверзнешь Ты источники небесъ, поднявшіе ковчегъ до вершинъ Арарата? Разв еще не переполнилась чаша Твоего долготерпнія и не опустлъ источникъ Твоихъ щедротъ? Господи, когда пріидеши во слав Своей?’
И лихорадочному воображенію отшельника рисовались картины страшнаго суда. Земля заколебалась и небо запылало. Въ кровавомъ отблеск пламени онъ видлъ черныя тучи птицъ, стремительно несшихся черезъ поле, и множество зврей, съ дикимъ ревомъ и крикомъ спасавшихся въ безумномъ бгств. Но въ то время, какъ душа его переполнялась этими огненными видніями, глаза его невольно слдили за полетомъ маленькихъ созданій, которыя съ быстротой молніи устремлялись то взадъ, то впередъ, со слабымъ радостнымъ чириканьемъ неся новую былинку для гнздышка.
Старецъ и не думалъ шевелиться. Онъ далъ обтъ неподвижно простоять на одномъ мст съ воздтыми къ небу руками и возносить молитвы къ Богу, такимъ способомъ онъ надялся заставить Господа услышать его мольбу. По мр того, какъ изнемогало его тло, все живе и ярче становились виднія, наполнявшія его мозгъ. Онъ слышалъ, какъ рушились стны городовъ и разверзались человческія жилища. Съ воплями отчаянія, въ смертельномъ ужас и страх, неудержимо проносились передъ нимъ толпы людей, а за ними вслдъ гнались ангелы мести и истребленія.
Цлый день съ неутомимой энергіей плотничали и мастерили маленькія щебетуньи, и работа ихъ сильно подвинулась впередъ. Въ холмистой степи, поросшей жесткими травами, на берегу рки съ ея камышами и водянымъ пыреемъ не было недостатка въ строительномъ матеріал. У нихъ даже не хватало времени ни на полуденный отдыхъ, ни на вечерній, досугъ. Пылая усердіемъ и радостью, порхали он взадъ и впередъ и еще до полнаго наступленія вечера вывели гнздо почти до кровли.
Но по мр того, какъ шло время, и отшельникъ все больше и больше удлялъ имъ свое вниманіе. Онъ слдилъ за ихъ полетомъ, бранилъ ихъ, когда он глупо вели себя, сердился, когда втеръ причинялъ имъ вредъ.
Однако, солнце зашло, и птички отправились на отдыхъ въ хорошо знакомыя имъ для сна мстечки посреди камыша.
Кому случается проходить степью вечеромъ, пусть только нагнется такъ, чтобы лицо его пришлось въ уровень съ поросшими травой холмиками, и ему представится удивительная картина, вырисовывающаяся на свтломъ фон небосклона на запад. Совы, охотясь за дичью, носятся на своихъ большихъ круглыхъ крыльяхъ по всему полю, невидимыя для тхъ, кто стоитъ выпрямившись во весь ростъ. Ужъ, извиваясь кольцами, гибкій и подвижный, выступаетъ впередъ, высоко неся узенькую голову на согнутой, какъ у лебедя, ше. Огромныя, неуклюжія жабы лниво тащатся дальше, зайчики и крысы спасаются отъ хищниковъ, а лисица въ припрыжку гонится за летучей мышью, старающейся въ свою очередь поймать надъ ркой комара. Въ каждомъ зеленющемъ холмик точно проснулась жизнь. А тмъ временемъ птички мирно дремлютъ на качающемся тростник, далекія отъ всякихъ бдъ въ этихъ убжищахъ, куда не можетъ проникнуть ни одинъ врагъ, безъ того чтобы раздавшійся плескъ воды или зашумвшій тростникъ не разбудилъ ихъ.
Когда наступило утро, трясогузкамъ показалось сперва, что событія вчерашняго дня были лишь прекраснымъ сновидніемъ.
Он хорошо помнили направленіе гнзда и прямо полетли къ нему, но оно исчезло. Въ поискахъ своихъ он углубились въ степь, рыскали повсюду, высоко, высоко поднялись на воздухъ, чтобы лучше высмотрть оттуда. Но о какомъ либо гнзд или дерев не было и помину. Въ конц концовъ он услись у самой рчки на камушкахъ и стали размышлять. Он потряхивали длинными хвостиками и ворочали головками. Куда двались дерево и гнздо?
Но едва солнце поднялось на ладонь надъ растущимъ на противоположномъ берегу рки лсомъ, какъ показалось вчерашнее дерево: оно направлялось сюда и остановилось какъ разъ на томъ самомъ мст, какое занимало наканун. Оно было такое же черное и костлявое, какъ и въ тотъ разъ, и несло ихъ гнздышко на вершин чего-то, что должно быть было сухимъ, торчащимъ кверху сучкомъ.
Трясогузки снова взялись за постройку, не раздумывая дальше о великихъ чудесахъ природы.
Отшельникъ Хатто, отгонявшій отъ своей пещеры дтей словами, что лучше было бы имъ никогда не родиться, онъ, приходившій въ неописуемую ярость и изрекавшій проклятія по адресу веселой молодежи, проплывавшей въ разукрашенныхъ лодкахъ вверхъ по теченію,— онъ, отъ дикихъ глазъ котораго степные пастухи оберегали свои стада, онъ не ршался вернуться на берегъ рки ради птичекъ. Онъ хорошо зналъ, что не только каждая буква въ священномъ писаніи иметъ свое таинственное значеніе, но и все то, что Господь допускаетъ совершиться въ природ. Теперь ему стало ясно, почему трясогузки свили себ гнздо въ его рук. Всевышнему было угодно, чтобы онъ простоялъ съ воздтыми руками и молился до тхъ поръ, пока эти пташки не воспитаютъ своихъ птенцовъ, и если онъ въ силахъ будетъ выполнить это,— несомннно молитва его будетъ услышана.
Въ этотъ день ему мерещились еще боле страшныя виднія послдняго, суднаго дня. И потому онъ еще ревностне преслдовалъ птичекъ своими взглядами. Онъ видлъ, что постройка гнзда близилась къ концу. Маленькіе строители порхали кругомъ него, обозрвая свою работу. Съ настоящей вербы они притащили нсколько пучковъ лишайника и налпили его снаружи, это должно было замнить имъ штукатурку или обмазку. Они раздобыли тончайшую шелковистую травку, а самка вырвала пуховинки изъ собственнаго брюшка и устлала ими гнздышко извнутри. Это служило меблировкой и обстановкой.
Крестьяне, опасавшіеся, что молитвы пустынника могли имть передъ престоломъ Даря Небеснаго губительную силу, заботились о томъ, чтобы смягчить его гнвъ приношеніями — хлба и молока. Съ этой цлью они пришли и въ этотъ разъ, и застали его стоящимъ неподвижно съ птичьимъ гнздышкомъ въ рук.
‘Смотрите, какъ благочестивый старецъ любитъ маленькихъ тварей!’ — говорили поселяне другъ другу и не боялись его больше, а подносили кувшинъ съ молокомъ къ его губамъ и вкладывали кусочки хлба ему въ ротъ. Когда онъ полъ и утолилъ жажду, онъ бранными словами прогналъ отъ себя людей, но теперь они только посмивались надъ его проклятіями.
Тло его уже съ давнихъ поръ стало послушнымъ слугой его воли. Голодомъ и бичеваніями, колнопреклоненіями по цлымъ суткамъ и продолжительными бдніями онъ пріучилъ свое тло къ покорности. И теперь твердые, какъ сталь, мускулы поддерживали его руки простертыми кверху въ продолженіе не только дней, но цлыхъ недль, а когда самка трясогузка сидла на яйцахъ и не покидала гнзда, онъ даже на ночь не удалялся въ свою пещеру. Онъ выучился засыпать сидя съ воздтыми руками. Среди друзей пустыни находятся такіе, которые способны и на большіе подвиги.
Постепенно онъ привыкъ къ двумъ маленькимъ безпокойнымъ птичьимъ глазкамъ, поглядывавшимъ на него съ высоты своего гнздышка. Онъ слдилъ, не идетъ ли дождь или градъ, и защищалъ отъ нихъ гнздо какъ умлъ.
Но вотъ въ одинъ прекрасный день самка снимается съ караула. Об трясогузки садятся на край гнздышка, покачиваютъ хвостиками и совщаются, видъ у нихъ чрезвычайно довольный, несмотря на то, что внутри гнзда все какъ бы переполнено жалобнымъ пискомъ и чириканіемъ. Спустя нкоторое время об улетаютъ въ яростной погон за мошками.
Одна за другой ловятся мошки, приносятся домой и достаются, главнымъ образомъ, на долю того, кто боле всхъ пищитъ. Эта пискотня, наконецъ, потревожила благочестиваго мужа въ его молитвахъ. Медленно, медленно опускается рука, и его маленькіе, глубоко запавшіе сверкающіе глаза уставляются на гнздо.
Никогда еще не доводилось ему видть что либо боле безпомощно уродливое и несчастное: маленькія голыя тльца, съ торчащими кое гд пушинками, ни глазъ, ни крыльевъ, въ сущности, только всего шесть большихъ развающихся клювовъ.
Все это показалось ему очень диковиннымъ, тмъ не мене, они нравились ему такими, какъ были. Въ страстной мольб о ниспосланіи свтопреставленія, онъ не исключалъ ни отца ихъ, ни матери, отнын же, когда онъ снова призывалъ Бога, чтобы выманить у Него спасенія міра черезъ кончину его — онъ молчаливо молилъ сдлать исключеніе для этихъ шести безпомощныхъ созданій.
Теперь, когда крестьянки приносили ему ду, онъ больше не гналъ ихъ, желая имъ погибели и призывая на ихъ голову проклятія. Вдь онъ былъ нуженъ этимъ малышамъ тамъ, наверху, и радовался, что ему не дадутъ умереть съ голоду.
Въ скоромъ времени шесть маленькихъ круглыхъ головокъ стали уже частенько высовываться изъ-за стнокъ гнздышка. Рука старика Хатто все чаще опускалась въ уровень его глазъ. Онъ видлъ, какъ выростали перышки на красной грудк, какъ открывались глаза, округлялись формы тла.
И по мр того, какъ шло время, все нершительне срывались молитвы изъ устъ старца о всеобщемъ истребленіи. Онъ полагалъ, что Господь услышитъ его молитву, какъ только птички оперятся. И вотъ онъ стоялъ и раздумывалъ, точно выискивалъ отговорку передъ Богомъ-Отцомъ. Не могъ же онъ въ самомъ дл пожертвовать этими шестью малышами, которыхъ онъ охранялъ и берегъ.
Прежде — дло другое, тогда у него не было ничего, что принадлежало ему. Любовь къ слабымъ и беззащитнымъ,— это чувство овладло имъ и наполнило его душу сомнніями.
Иногда у него являлось желаніе швырнуть все гнздо въ рку, потому что онъ думалъ: хорошо тмъ, кто можетъ умереть безъ печали и грха. Разв не на его обязанности лежало оберегать птенцовъ отъ хищниковъ и холода, отъ голода и всевозможныхъ испытаній жизни? Пока онъ такъ раздумывалъ, ястребъ уже стремительно несся прямо на гнздо, готовый погубить птенцовъ. Тогда Хатто лвой рукой схватилъ наглеца, потрясъ имъ надъ своей головой и со всей силой гнва швырнулъ его въ рку.
Наступилъ день, когда молодые птенцы полетли. Одна изъ трясогузокъ хлопотала въ гнзд, чтобы вытолкать птенцовъ на самый край его, въ то время какъ другая носилась вокругъ него и показывала, какъ нужно дйствовать, когда они наберутся смлости сдлать пробу. А когда малыши упорствовали въ своемъ страх, то об птички полетли, чтобы показать имъ вс тонкости своего искусства. Взмахнувъ крылышками, он описывали неровные круги, или, какъ жаворонокъ, поднимались прямо вверхъ, или держались неподвижно въ воздух, быстро, быстро ударяя крылышками.
Но такъ какъ юнцы все-таки упорствуютъ, отшельникъ Хатто не можетъ удержаться, чтобы не вмшаться въ дло. Пальцемъ онъ даетъ имъ легкій толчекъ снизу, и этимъ все ршено. Они вылетаютъ изъ гнзда, неувренно порхая, трепетными крылышками бьютъ воздухъ, какъ летучая мышь, падаютъ и снова подымаются, наконецъ, постигаютъ, въ чемъ состоитъ искусство, и приспособляются, чтобы какъ можно скоре снова достичь гнзда. Гордые и ликующіе родители возвращаются къ нимъ, а старикъ Хатто улыбается.
Во всякомъ случа онъ сдлалъ самое главное. И онъ сталъ серьезно размышлять о томъ, какъ бы найти выходъ для Господа Бога. Быть можетъ, думалъ онъ, Богъ Саваоъ держалъ эту землю въ своей десниц, точно большое гнздо, и возможно, что Онъ дошелъ до того, что почувствовалъ привязанность ко всмъ тмъ, кто на ней строится и живетъ, ко всмъ беззащитнымъ дтямъ земли. Можетъ быть, онъ пожаллъ всхъ тхъ, кого прежде обрекъ на погибель, точь въ точь, какъ пустынникъ сжалился надъ птенчиками.
На другой день гнздышко опустло и отшельникъ позналъ всю горечь одиночества. Безсильно повисла его рука вдоль тла и ему почудилось, что вся природа, затаивъ дыханіе, внимала громовержущимъ звукамъ трубъ Страшнаго Суда.
Но въ ту же минуту трясогузки вс вернулись и услись, кто на голову, кто на плечи къ нему, вдь он не боялись его.
Померкнувшій разумъ старика внезапно озарился лучомъ свта. Вдь онъ опускалъ руку, каждый день опускалъ, чтобы наблюдать за птичками! И пока онъ стоялъ, окруженный шестью птенцами, которые порхали съ веселымъ щебетаніемъ вокругъ него,— онъ радостно кивалъ головой кому-то, кого онъ не могъ видть.
— Я не сдержалъ своего слова, — бормоталъ онъ, такъ и теб не зачмъ сдерживать свое.
И ему грезилось, что земля перестала дрожать, и рка въ величавомъ спокойствіи снова потекла въ своемъ русл.