митрополит Антоний (Храповицкий)
митрополит Антоний (Храповицкий)
Лазарь приточный и Лазарь четверодневный
Лазарь приточный и Лазарь четверодневный
Лазарь приточный и Лазарь четверодневный, Храповицкий Алексей Павлович, Год: 1914
Время на прочтение: 7 минут(ы)
‘Собрание сочинений. Том I’: ДАРЪ, Москва, 2007
Заметил ли ты, любезный читатель, что во всех Христовых притчах есть только одно собственное имя? А если заметил, то пытался ли себе уяснить, почему только этот Лазарь назван Господом по имени, тогда как даже его соперник по жизненному жребию остался под общим наименованием богатого? Очевидно, Божественный Учитель хотел, чтоб Его последователи крепко запомнили и земной, и загробный жребий бедного Лазаря, хотя главная идея притчи сосредоточивается все-таки на богатом: Лазарь безмолвствует в притче, а богатый говорит и молит за себя и за братьев. Желание Спасителя не осталось неисполненным: Лазарь сделался любимою песнью добрых христиан! Бедняки утешаются этою песнью в своих скорбях, а сердца богатых отвращаются ею от корыстолюбия, и все поучаются помнить о смерти, о суде Божием и о милосердии к бедным. Однако вопрос наш остается неразрешенным. Ведь и притча о блудном сыне составляет любимое содержание если не народных, то церковных песней, также и другие, в которых прославляется милосердие и покаяние, но там нет собственных имен, да и песни о Лазаре не в его имени почерпают одушевление для певцов, а в описании рая и ада, жестокосердия богача на земле и позднего его раскаяния во аде.
Может быть, мы скорее найдем то, что ищем, если постараемся прояснить себе частные мысли притчи Господней. Всё ли в ней понятно? Примиряется ли наше сердце с безнадежным ответом Авраама богачу, жалеющему о своих братьях: Если Моисея и пророков не слушают, то если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят (Лк. 16,31).
Эти строгие слова силою своей мысли, вероятно, смутили многих слушателей Господа, смущают и доселе читателей Евангелия, представляясь преувеличением, пока они не подтвердятся действительными событиями. И вот, они подтвердились. Не приточный Лазарь-бедняк, а иной Лазарь, известный всем иудеям друг Христов, явно, на глазах у большой толпы народа воскрес из мертвых, пробыв четыре дня бездыханным, смердящим трупом. Тогда многие из иудеев, пришедших к Марии и видевших, что сотворил Иисус, уверовали в него (Ин. 11,45). Многие, но не все. А некоторые из них пошли к фарисеям и сказали им, что сделал Иисус (Ин. 11, 46). Что же фарисеи? Они собрались и не только не смягчились в своем упорном неверии или, точнее, в непослушании истине, а по слову Каиафы решили убить Умертвителя смерти, но и этого им казалось мало. Первосвященники же положили убить и Лазаря, потому что ради него многие из иудеев приходили и веровали во Иисуса (Ин. 12, 11). Заметьте, в их решении нет ни отрицания чуда, ни указания вины обоих осужденных: предрешенная неправедная казнь есть единственное средство для удержания народа в неверии, и они решаются на это средство.
Так оправдались во всей своей ужасной точности слова, вложенные Господом в уста Авраама о степени человеческого жестокосердия: кто не хочет слушать Моисея и пророков, тот и воскресшему мертвецу не поверит. Апостол Иоанн не приводит притчи о богатом и Лазаре, но приводит еще раньше слова Христовы, ставящие в связь иудейское неверие Его чудесам с непослушанием Моисею и тайным неверием в его закон, исходящим из нравственного очерствения и искания славы своей, а не Божией. Есть на вас обвинитель Моисей, на которого вы уповаете. Ибо если бы вы верили Моисею, то поверили бы и Мне, потому что он писал о Мне. Если же его писаниям не верите, как поверите Моим словам? (Ин. 5, 45—47).
Остается еще одно недоумение, часто предлагаемое богословам: почему же о воскрешении Лазаря не свидетельствует ни тот евангелист, который приводит притчу Господню о соименном ему наследнике рая, ни прочие первые два евангелиста? Митрополит Филарет на одном академическом экзамене задал этот вопрос и, когда никто не взялся ответить на него, разрешил его так, что когда писались первые три Евангелия, то Лазарь был еще жив и, всегда тяготясь расспросами ближних о том, что испытывала душа его во дни расставания ее с телом, он был бы весьма расстроен и смущен, если б это событие при его жизни огласилось между всеми Церквами, а потому оно и нашло себе место только в четвертом Евангелии, написанном после смерти Лазаря.
Ученый биограф преосвященного Филарета дивится мудрости и простоте объяснения, но он не знал, что это объяснение почерпнуто целиком из Синаксаря Постной Триоди. Преимущество покойного владыки перед своими собеседниками заключалось здесь в том, что последние в исагогических изысканиях шли только по путям отрицательных критиков, стараясь побороть их собственным оружием, и слишком мало занимались Библией вне этой политики, а митрополит вникал в нее и в церковное предание не только с критическим интересом, но и с положительным, независимо от полемики.
Подобная же точка зрения поможет нам уяснить дело и еще частнее. Из самой последовательности речи четвертого Евангелия можно видеть, что апостол пишет дополнительное повествование к книгам, написанным раньше о тех же событиях, известных его читателям. Такое дополнительное повествование представляет собой и описание чуда над четверодневным Лазарем, составленное с тою же подробностью и наглядностью, которые вообще отличают сказания Иоанновы от трех первых евангелистов и совершенно уничтожают жалкую мысль немецких отрицателей о подложности четвертого Евангелия, составленного якобы в половине второго века ‘туманными философами’ гностиками.
Итак, св. Иоанн хочет сообщить о воскрешении Лазаря читателям, которые знают о помазании Господа миром на трапезе, о входе Его в Иерусалим и о предательстве Иуды, но не знают о великом чуде Господа, уверившего через него в общее воскресение.
Читатели первых Евангелий могли недоумевать, почему народ, встречавший прежде Господа во Иерусалиме с подозрительным любопытством и спорами, теперь столь единодушно вышел к Нему на встречу, воздавая Ему царское или даже Божеское поклонение. Правда, евангелист Лука говорит, что народ прославляет Его за все чудеса Его, но этот намек мало понятен читателю, ибо чудеса Господа были известны учителям Иерусалима и во время прежних Его посещений священного города, так что только евангелист Иоанн, поставив это событие в связь с чудом воскрешения Лазаря, рассеивает недоумение читателя.
С этой именно мыслью он и заканчивает свое повествование словами: Потому и встретил Его народ, ибо слышал, что Он сотворил это чудо (Ин. 12,18). Подобное же частнейшее пояснение событий, известных, но неясных для читателей первых трех Евангелий, находим мы в описании Иоанном чуда над пятью хлебами и последовавшего затем хождения Спасителя по водам. Четвертый евангелист поясняет, что восхищенный чудесным посещением народ хочет насильно схватить Чудотворца и провозгласить Его царем. Во избежание-то этого безумия народного Господь скрылся на время в пустыню, отпустив учеников в лодку, а затем, когда народ заснул, отложив на завтра исполнение Своего намерения, Господь удалился от него, идя чудесно по водам озера.
Предание Церкви о том, что евангелисты умалчивают о воскресении Господом Лазаря до дня его вторичной смерти, делает весьма вероятной и ту мысль, что вся 11-я глава или хотя бы первые 45 стихов ее, а равно и в главе 12-й вторая половина 1-го стиха и стихи 9-11 и 17—18 написаны евангелистом после составления им Евангелия, именно, после того, как умер Лазарь вторично. К такой мысли приводит нас вторичное возвращение повествователя ко дню воскресения Лазаря и (за шесть дней до Пасхи (Ин. 12, 1) и пр.) торжественной вечери, бывшей в день сей в его доме. Здесь упоминается о возливании мира Марией на ноги Спасителя, а в главе 11-й, где при первом упоминании о Марии и Марфе сказано: Мария же… была та, которая помазала Господа миром и отерла ноги Его волосами своими (Ин. 11, 2), — как о событии, уже известном читателю (но не из первых двух Евангелий, ибо там речь о возливании мира на главу Господню в доме Симона Прокаженного). Итак, весьма вероятно, что Евангелие от Иоанна было написано при жизни Лазаря, а повествование о Его воскресении было прибавлено евангелистом уже после смерти Лазаря точно так же, как и вся 21-я глава этого Евангелия была приписана апостолом уже впоследствии по случаю распространившихся во время старости его слухов, что он никогда не умрет, вот почему, прибавим, Евангелие от Иоанна имеет два заключительных послесловия, довольно сходных между собою: одно — в конце 20-й, а другое — в конце 21-й главы, где уж поясняется первоначальное умолчание о явлении Господа на море Тивериадском словами: Если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг (Ин. 21, 25). Итак, притча о богатом и Лазаре, записанная одним из первых трех евангелистов или так называемых синоптиков, в событии воскрешения Лазаря и неверии иудеев, записанном у евангелиста Иоанна, получает фактическое оправдание в своей недоуменной мысли, выраженной словами: Ибо если бы вы верили Моисею, то поверили бы и Мне, потому что он писал о Мне. Если же его писаниям не верите, как поверите Моим словам? (Ин. 5, 45—47). Но имел ли евангелист в виду эту внутреннюю связь события и притчи? На это нет прямых указаний в Евангелии, но выражение о непобедимом упорстве иудейского неверия невольно вырывается из-под его пера, и вот, закончив описание событий этих двух великих дней земной жизни Спасителя, о, вопреки своему обычаю оставляет тон объективно-беспристрастного повествователя и говорит: Столько чудес сотворил Он пред ними, и они не веровали в Него, да сбудется слово Исайи пророка: Господи! кто поверил слышанному от нас? и кому открылась мышца Господня? Потому не могли они веровать, что, как еще сказал Исайя, народ сей ослепил глаза свои и окаменил сердце свое, да не видят глазами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы Я исцелил их. Сие сказал Исайя, когда видел славу Его и говорил о Нем (Ин. 12, 38—41).
Действительно, неверие начальников иудейских и более влиятельных учителей Иерусалима, не уступившее столь разительному, явному чуду, совершенному на глазах у целой толпы народа, есть явление изумительное в истории человечества, с этого времени оно перестало быть неверием, а стало сознательным противлением явной истине (теперь и видели, и возненавидели и Меня и Отца Моего (Ин. 15, 24)), что и выразилось в настроении первосвященников и народа множества на суде Пилатовом.
Евангелист Иоанн во всех пяти своих творениях раскрывает читателям именно эту главную мысль, что мир, т. е. человеческое упорство и злоба, как со Христом боролся, хотя правда Его светила миру, как солнце, так и с Его последователями борется, ненавидя их праведную жизнь, как Каин ненавидел Авеля (см. 1 Ин. 3,12), так и будет до конца мира ненавидеть Бога и Его служителей, невзирая на явные дела Его могущества и праведного воздаяния (см. Откр. 9, 20 и др.).
Давно желали мы ввести в печать разработку творений Иоанновых как дополнивших новозаветное учение первых евангелистов с этой именно точки зрения ради ободрения христианских мучеников и пристыжения малодушных (см. Ин. 21, 8), ожидавших тысячелетнего воцарения Христа еще при жизни своего поколения (см. 2 Фес. 2), однако служебные обязанности лишают нас возможности осуществить вскоре эту благодарную задачу, которую мы предлагаем исполнить другим любителям Слова Божия. Взявшись за нее, они бы увидели, что все повествования четвертого Евангелия проникнуты и связаны этою мыслью, ей же одной посвящен весь Апокалипсис да и все три послания апостола.
Помянутое препятствие не дает нам возможности проверить нашу догадку о том, для чего Господь назвал по имени блаженного бедняка Своей притчи, но все таки нам известно одно весьма авторитетное подтверждение ее учением Церкви. Именно, вся шестая седмица Четыредесятницы в продолжение шести дней воспевает и Лазаря четверодневного, и Лазаря приточного. Имея в виду не противников Христовых, а Его молитвенников, собирающихся в св. храмы на молитвенный подвиг, Церковь научает разуметь под обоими Лазарями наш владычественный ум и совесть, которою грешник пренебрегает, как богач Лазарем, и которая, умерев в душе человека, может быть оживлена (как четверодневный Лазарь) только силою Христовой, но это сближение и есть почти то, на которое мы указали в начале статьи, только с тою разницею, во-первых, что здесь и исторический (четверодневный) Лазарь приобретает значение нравственного символа, а затем взамен борьбы веры и неверия в душе человеческой изображается борьба страстей и совести, так как неверующие не бывают среди молящихся, а с другой стороны, по учению Христову, борьба веры и неверия происходит не в области отвлеченной мысли, а является как частный вид борьбы добра и зла в душе нашей, борьбы страстей и совести, в этом и заключается разъяснение слов Господних: Ибо если бы вы верили Моисею, то поверили бы и Мне, потому что он писал о Мне. Если же его писаниям не верите, как поверите Моим словам? (Ин. 5, 45—47). Неверие ожесточенных иудеев воскресшему Лазарю подтвердило это изречение с такою силою, что уже теперь никто не может считать его за преувеличение.