Ласточка, Хаггард Генри Райдер, Год: 1898

Другие произведения
Время на прочтение: 147 минут(ы)
Скачать в PDF
Генри Райдер Хаггард

Ласточка

Swallow: A Tale of the Great Trek, 1898

Роман

————————————————————————————
Ласточка. — 2-ое издание. 1-ое в 1898 году
Хаггард Г.Р. Собрание сочинений. Т.4. Дитя из слоновой кости.
Ласточка: Романы. — ‘АЛНА Литера’, Вильнюс, 1992
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 17 декабря 2003 года
————————————————————————————

ОГЛАВЛЕНИЕ

I. ПОЧЕМУ ВРУВ БОТМАР ВЗДУМАЛА РАССКАЗАТЬ СВОИ ВОСПОМИНАНИЯ. КАК СУСАННА БОТМАР НАШЛА РАЛЬФА КЕНЗИ
II. ИСТОРИЯ КОРАБЛЕКРУШЕНИЯ. ТЕНЬ АНГЛИЧАНИНА
III. ОБЪЯСНЕНИЕ. ССОРА И ПРИМИРЕНИЕ
IV. ПРИБЫТИЕ АНГЛИЧАН. ГРЕХ ВРУВ БОТМАР. ПОДВИГ СУЗИ
V. КАК СУЗИ СПАСЛА СИГАМБУ. КЛЯТВА СИГАМБЫ
VI. КАК РАЛЬФ ‘ПРОУЧИЛ’ ЧЕРНОГО ПИТА. ЧТО УКАЗАЛА ЗИНТИ КОРОВА
VII. ПОДВИГ СИГАМБЫ. СВАДЬБА СУЗИ И РАЛЬФА
VIII. КАК РАЛЬФ СНОВА ПОПАЛ БЫЛО В МОРЕ. ЧТО СДЕЛАЛА СИГАМБА
IX. ПО ГОРЯЧИМ СЛЕДАМ. В ХИЖИНЕ ЧЕРНОГО ПИТА
X. КАК СТРЕЛА СПАСЛА СУЗИ И СИГАМБУ. ПРЕДСКАЗАНИЕ БЕЛОЙ ЛАСТОЧКИ
XI. СОН РАЛЬФА И СУЗИ. ПОХОД БЕЛОЙ ЛАСТОЧКИ
XII. КАК СУЗИ СДЕЛАЛАСЬ НАЧАЛЬНИЦЕЙ ПЛЕМЕНИ ДИКАРЕЙ. ТЩЕТНЫЕ ПОИСКИ
XIII. ВЕЛИКОЕ ПЕРЕСЕЛЕНИЕ. СООБЩЕНИЕ РАНЕНОГО КАФРА
XIV. ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА И ГИБЕЛЬ ИНТА. ГЕРОЙСКАЯ СМЕРТЬ СИГАМБЫ
XV. КАК РАЛЬФ НАШЕЛ СВОЮ ЖЕНУ. ЗАКЛЮЧЕНИЕ
ЗАКЛЮЧЕНИЕ, НАПИСАННОЕ БАРОНЕССОЙ ГЛЕНТИРК, БЫВШЕЙ СУСАННОЙ КЕНЗИ

I

ПОЧЕМУ ВРУВ* БОТМАР ВЗДУМАЛА

РАССКАЗАТЬ СВОИ ВОСПОМИНАНИЯ.

КАК СУСАННА БОТМАР НАШЛА РАЛЬФА КЕНЗИ

______________
* Голландское ‘vrouw’ значит — ‘госпожа’.
Женщина я совершенно простая, почти безграмотная. Читать еще кое-как читаю, а писать могу только свое имя и то, с таким трудом и такими невозможными каракулями, что мой старик Ян всегда подсмеивается надо мной, когда я берусь за перо. Правда, и перо-то мне приходится брать не часто: только в тех случаях, когда нужно бывает подписать счет или другую не важную бумагу за Яна, который сам этого не может делать с тех пор, как его разбил паралич. Во многом я была бы ровня своему Яну, если бы только меня в детстве так же хорошо научили грамоте, как его.
Но несмотря на свою безграмотность, я все-таки понимаю, как приятно и полезно читать хорошие правдивые книги. Я много видела и немало испытала в жизни, и мне пришло в голову заставить свою правнучку Сусанну написать под мою диктовку такую книгу, в которой была бы только одна правда о людях и их делах. Многие находят, что такие книги скучны. По-моему, это неправда: чем правдивее книга, тем она интереснее.
Как бы удивились моя покойная мать и все наши умершие родственники, если бы они могли встать из своих могил и увидели, что я, Сусанна Науде (это моя девичья фамилия), собираюсь писать целую книгу! В их время ни одной боериге не могло придти на ум ничего подобного, потому что дальше своего хозяйства они ничего не знали, да и знать не хотели.
Кстати, Сусанна привезла из Дурбана, где она училась, удивительную машинку, похожую на тыкву. Стоит только постучать пальцами на этой машинке — и на бумаге сейчас же выйдут печатные буквы. Господи, чего-чего только не придумают умные люди! Машинка эта мне очень понравилась, Яну — тоже. Он всегда любил музыку, и как только Сусанна начнет постукивать на своей машинке, Ян (он теперь слепой и почти совсем оглох) воображает (бедный старик!), что правнучка играет на шпинете, вроде того, который был в доме моего дедушки, в Старой колонии. Под стукотню Сусанны Ян обыкновенно дремлет и, верно, вспоминает то время, когда ухаживал за мной, а я наигрывала ему на дедушкином шпинете его любимые песенки.
Итак, пусть правнучка пишет… — т.е., печатает на своей машинке то, что я буду рассказывать: и ей занятие, и Яну удовольствие, и другим поучение.
Бедный Ян! Ничего почти от него не осталось! Жалко даже смотреть на него. Кто бы узнал теперь в этом слабом, сморщенном, обросшем белыми волосами, слепом и глухом старике, неподвижно сидящем в кресле, с разбитыми параличом ногами и руками, прежнего красивого и могучего боера? Давно ли, кажется, он в битве при Вехтконе, когда Мозеликатсе выслал свои войска против нас, схватил в каждую руку по зулусу и так стукнул их головами друг о друга, что они тут же испустили дух?.. Я как сейчас помню ту битву, хотя это было уже давно, очень давно, кажется, еще в 1836 году, когда мы вынуждены были бежать от преследования англичан с наших старых насиженных пепелищ в поисках новых мест для жилья, — таких мест, где бы нас никто не трогал.
Да, много утекло с тех пор воды. Молодой, сильный и красивый Ян превратился в ни на что негодную развалину, да и я стала частенько прихварывать. Наверное, мы с Яном вместе умрем, как вместе прожили всю жизнь, деля пополам и радость, и горе.
Вот теперь, перед смертью, я и вспоминаю все пережитое, виденное и слышанное мною в те страшные дни, когда происходило так называемое ‘великое переселение боеров’, во время которого погибло так много наших от стрел дикарей, от голода и жажды, от изнурительных лихорадок, от зубов и когтей диких зверей в пустыне…
Если я не расскажу об этом ужасном времени, то, пожалуй, оно забудется, как все забывается в этом мире, и никто не будет знать, как боеры сумели добиться свободы.
Наша правнучка, Сусанна Кензи, которая так проворно и ловко выстукивает на своей машинке все, что я ей диктую, — последняя из своего рода. Ее отец и дед — последний был нашим приемным сыном, а впоследствии мужем нашей единственной дочери — пали на войне с зулусами, сражаясь за англичан против Цетивайо.
В свое время многие, конечно, знали странную историю Ральфа Кензи, английского сироты, так чудесно найденного нашей дочерью, тоже Сусанной (нужно заметить, что почти все женщины моего рода носили имя ‘Сусанна’), знали и еще более удивительную историю о том, как наша дочь была спасена от страшной опасности дикарями и более двух лет прожила среди них в обществе знаменитой знахарки и предводительницы племени горцев Сигамбы, пока Ральф, бывший в то время уже мужем Сусанны и очень любивший жену, с большим трудом не разыскал ее. Но теперь едва ли кто помнит все это так хорошо, как я. Вот почему мне и пришло в голову сохранить для потомства память о Ральфе Кензи, нашем приемном сыне, а потом зяте. Он вполне заслуживает этого, потому что был одним из лучших людей, несмотря на свое английское происхождение.

* * *

Вот как нашла наша дочь Сусанна своего будущего мужа.
Надо вам сказать, что мой муж, Ян Ботмар, был родом из Старой колонии, где вся его родня пользовалась почетом и уважением. Вместе со многими другими переселился и он в Транскей. В то время я была еще совсем девочкой.
Наше переселение началось из-за того, что один из самых уважаемых боеров, Фредерик Безюйденгут, человек смелый и энергичный, без причины был обвинен в жестоком обращении со своими черными рабами. Англичане послали отряд пандуров, или готтентотов, из которых они формировали свои полки, арестовать Безюйденгута. Последнему не хотелось попадаться в руки этим дьяволам в человеческом облике, и он укрылся в одной пещере, где долго отбивался от многочисленных врагов, но, в конце концов, им все-таки удалось убить его.
Когда пандуры ушли, родственники и друзья убитого над его трупом поклялись отомстить за него. Они вскоре подняли восстание. Против них тоже были высланы пандуры, которые значительно превосходили численностью горсть боеров. Произошла жестокая схватка, во время которой был убит брат Фредерика Безюйденгута, Ян, перебили также почти всех его защитников.
Оставшиеся же в живых, в количестве пяти человек, были схвачены и приговорены к повешению лордом Соммерсетом, который в то время был губернатором английских владений в Южной Африке. Среди приговоренных находились отец и дядя моего мужа. Вскоре приговор был приведен в исполнение.
Эта и последующие жестокости Соммерсета переполнили чашу терпения всех боеров, и они решили покинуть английские владения.
Вот тогда и началось наше переселение в Транскей. Вместе с прочими переселились и мои родители, фамилия которых была Науде. Отец мой нередко говорил, что его дед был французским графом. Будучи гугенотом, он вынужден был бежать с родины, спасаясь от резни. Значит, в моих жилах течет благородная французская кровь. Впрочем, я не особенно горжусь этим: кровь боеров не хуже.
Жена моего прадеда, тоже Сусанна, была, говорят, замечательной красавицей, да и вообще, все женщины нашего рода отличались красотой. Скажу без хвастовства, что и я считалась в свое время одной из первых красавиц во всем Транскее.
Я отличалась стройностью, имела густые темнорусые вьющиеся волосы, темные брови, карие глаза, здоровый цвет лица, небольшой рот и два ряда прекрасных зубов. Вот вам мой портрет по описанию лиц, не имевших причин льстить мне.
Понятно, что от женихов мне, как говорится, отбоя не было. Но из всех претендентов на мою руку я выбрала Яна Ботмара.
Мы обвенчались. Через год у нас родилась дочь Сусанна, которую кафры почему-то прозвали ‘Ласточкой’. Других детей у нас не было. Но мы нисколько не горевали об этом и без всякой зависти смотрели на соседей, которые имели по восемь-десять и даже по целой дюжине ребят.
Жили мы с мужем, как я уже говорила, очень счастливо, хотя он и был немного… простоват и иногда поступал не так, как бы следовало умному мужчине, но я всегда вовремя выручала его из беды, когда ему приходилось попадать в нее. Недаром же Бог послал ему умную жену.
Дочка наша, Сусанна, была в этом отношении вся в отца и тоже часто попадала впросак. Сколько она причинила мне горя, когда пропадала два года без вести! Но если у Яна была умная жена, то и у нашей дочери был не менее умный и энергичный муж. Как мне приходилось выручать Яна из разных бед и неприятностей, так и Ральф спасал свою жену.
Но довольно об этом, пора перейти к делу.
Нужно вам сказать, что наша ферма в Транскее стояла почти на берегу моря, с крыши дома даже можно было видеть океан. Мы часто сидели там и любовались сверкавшими вдали морскими волнами.
Однажды поднялась сильная буря. Яна не было дома. Когда буря утихла, Ян возвратился домой и рассказал, что он сейчас встретил знахарку, которая сообщила ему, что вблизи, около устья Умзибубу, она слышала пушечные выстрелы и видела, как несло бурей к берегу большой корабль с тремя мачтами и множеством ‘глаз’, т.е., пушечных люков, из которых то и дело вылетали молнии.
Устье Умзибубу было видно с крыши нашего дома, и мы взобрались на нее, чтобы посмотреть, что сталось с кораблем. Сусанна тоже пошла с нами. Ян поставил свой роер* около печной трубы, и мы стали смотреть на море. Но сколько мы ни напрягали зрение, ровно ничего не заметили. Корабль или отбросило в море, или он был выброшен на берег далеко от нас.
______________
* Карабин.
Пока мы с Яном рассуждали о корабле, Сусанна взяла роер и стала играть с ним, хотя роер был очень тяжелый, а ей едва исполнилось семь лет.
Наконец Ян заметил это и закричал Сусанне:
— Оставь, Сузи, роер! Он заряжен — долго ли до беды. Тебе бы следовало быть мальчиком, а не девочкой, — прибавил он со своей добродушной улыбкой, отнимая у расшалившейся девочки опасную игрушку. — Хотелось бы тебе быть мальчиком, а?
— Нет, мальчиком я бы не желала быть, — отвечала наша баловница. — А вот если бы у меня был братец, это было бы очень хорошо.
Она часто слыхала, что дети приносятся морем, а потому, помолчав минуту, добавила:
— Ах, если бы море принесло и мне братца!
— А ты молись Богу, море и принесет тебе братца, — сказала я, нисколько не думая о том, что в скором времени выйдет из этих слов.
На другой день утром Сусанна отправилась со своей няней, негритянкой, — честной и хорошей женщиной, очень любившей нашу дочь, — к морю собирать раковины. Девочка, все время вертевшаяся на глазах у няни, вдруг пропала. Негритянка сначала подумала, что Сусанна где-нибудь спряталась, и стала искать проказницу, громко звать ее. Но все поиски и крики оказались напрасными: девочка исчезла. Негритянка, разумеется, страшно испугалась: ей пришло в голову, что Сусанна упала в море. Она хотела бежать к морю, но вдруг заметила на песке свежие следы маленьких ног, следы вели в противоположную сторону от моря. Нянька бросилась по этим следам, но они вскоре исчезли в высоком густом тростнике, росшем возле моря. Видя, что поиски будут напрасны, бедная женщина прибежала к нам и, захлебываясь от слез, рассказала о случившейся беде.
Ян тотчас же собрал всех негров, работавших у нас на ферме, и отправился с ними на поиски.
Какие я пережила часы во время отсутствия Яна — об этом знали только Бог да мое бедное сердце!
Ян возвратился после заката солнца. Вид его был так мрачен, что я невольно заподозрила самое ужасное, и едва могла спросить:
— Наша девочка… умерла? Ты нашел ее мертвой?
— Мы совсем не нашли ее, — отвечал он грустно. — Теперь слишком темно… искать невозможно. Завтра, с рассветом, снова отправлюсь, а теперь дай мне уснуть… Я страшно устал.
Бедный Ян действительно едва держался на ногах и сейчас же лег. Не знаю, в состоянии ли он был заснуть. А что касается меня, то я, понятно, всю ночь промолилась о спасении нашей дорогой девочки.
С восходом солнца он вышел во двор, где его уже ожидали с оседланными лошадьми кафры, чтобы снова отправиться на поиски. Я вышла проводить его.
Лишь только Ян, простившись со мной, хотел сесть на лошадь, как в отворенные ворота вошла наша Сузи, ведя за руку красивого светловолосого мальчика, который был с виду немного старше ее. Сузи весело улыбалась, хотя сразу было видно, что она очень устала, и платье ее все было грязно и изорвано.
Разумеется, я вскрикнула от радости, обхватила беглянку и чуть не задушила ее поцелуями.
Ян, конечно, был рад не менее моего, но, как мужчина, не хотел показать этого, а потому с напускной строгостью спросил нашу милую беглянку:
— Где ты пропадала? Что это за мальчик?
Сузи улыбнулась и, подведя мальчика к Яну, весело проговорила:
— А ты помнишь, отец, мама сказала, что море принесет мне братца, если я хорошенько помолюсь. Я помолилась, и вот море принесло мне братца.
Потом, когда мы все немного успокоились, Сузи рассказала нам, как она нашла мальчика.
После нашего разговора на крыше в этот же день вечером, перед тем как лечь спать, Сузи долго молилась и просила Бога дать ей брата. Когда она заснула, то увидела, что находится в ущелье, куда она не раз ходила с нами гулять. Посреди этого ущелья она заметила хорошенького белокурого мальчика, который стоял на коленях и горячо молился, произнося слова молитвы на каком-то неизвестном языке. Проснувшись, она вспомнила свой сон и подумала, что этот сон был указанием, где найти брата, которого она так желала иметь. Она решилась пойти в ущелье и посмотреть, нет ли там и в самом деле мальчика. Ни нам, ни няньке она ничего не сказала из боязни, что мы не поверим ей и не пустим ее туда. Делая вид, что собирает раковины, она незаметно ушла от няньки и направилась прямо к ущелью… Нужно вам сказать, что ущелье находится довольно далеко от нашей фермы, и я удивляюсь, как наша проказница могла найти дорогу! Добравшись до ущелья, густо заросшего кактусами, мимозами и разными деревьями, Сузи заглянула в него и действительно увидала там стоявшего на коленях хорошенького белокурого мальчика, горячо молившегося на неизвестном языке, — все точь-в-точь, как она видела во сне. Сузи подошла к нему и попробовала заговорить с ним, но бедный мальчик, очевидно, не понял ее и ответил что-то, чего она тоже не поняла. Он был очень худ, бледен и весь дрожал. Тогда она стала разговаривать с ним знаками и приласкала его. У нее с собой была корзинка с пирожками и фруктами, которые я дала ей на завтрак. Заметив, что мальчик очень голоден, Сузи накормила его. Между тем, уже стало смеркаться. В ущелье находилась небольшая пещера. Не решаясь идти домой в темноте с мальчиком, который был очень слаб, Сузи привела его в эту пещеру и уложила спать, а сама всю ночь просидела над ним. Когда взошла луна, Сузи заметила двух больших леопардов, которые долго ходили вокруг пещеры. Бедная девочка, конечно, сильно напугалась. Но, к счастью, кровожадные звери, должно быть, не заметили детей и, побродив вокруг, куда-то скрылись. Утром, незадолго до восхода солнца, Сузи разбудила мальчика и привела его домой.
Удивляюсь, как это Ян и его провожатые не догадались заглянуть в ущелье, хотя были очень близко от него. Может быть, им неудобно было продираться с лошадьми сквозь заросли мимоз и колючих растений.
Вот при каких чудесных обстоятельствах Сузи нашла своего будущего мужа.
Мы, конечно, обласкали бедного мальчика, приняли его к себе в дом и стали воспитывать как сына.

II

ИСТОРИЯ КОРАБЛЕКРУШЕНИЯ.

ТЕНЬ АНГЛИЧАНИНА

— Что же нам делать с этим мальчиком, которого Сузи привела к нам? — спросил меня Ян, когда усталые дети улеглись спать и мы остались вдвоем.
— Как что делать?! — воскликнула я. — Конечно, оставим его у себя. Он будет сыном, посланным нам Богом.
— Он — англичанин, а я, ты знаешь, ненавижу англичан, — сказал Ян, глядя вниз.
Добрый Ян всегда смотрел вниз, когда желал скрыть от меня свои истинные мысли.
— Кто бы он ни был, но его послал нам Бог, и если мы оттолкнем его, то сделаем дурное дело и лишимся своего счастья, — возразила я.
— А если явятся за ним его родственники?
— Когда они явятся, тогда мы и обсудим, как быть. Но я не думаю, чтобы кто-нибудь явился: его родственники, наверное, подумают, что и он погиб в море вместе с другими.
Ян ничего не возразил на это. Я знала, что он очень желал иметь сына и в душе был рад оставить у себя этого мальчика, так чудесно попавшего к нам.
Прежде, нежели окончательно решить что-нибудь, Ян захотел узнать, кто этот мальчик, и отправился верхом к одному из наших ближайших соседей, до которого было не более двух часов езды, к господину ван-Воорену. Это был самый богатый из боеров и попал в нашу пустынную сторону после того, как совершил какое-то дурное дело… кажется, в запальчивости убил кого-то из туземцев. Он был всегда молчалив и угрюм. Все чуждались его. Говорили, что его бабушка была главой племени красных кафров, но это было больше заметно по его единственному сыну Питу, нежели по нему самому. Об этом сыне, прозванном в детстве за его дикость и необузданность ‘маленьким кафром’, а впоследствии — ‘Черным Питом’, я расскажу потом подробнее.
С тех пор, как жена ван-Воорена умерла, последний взял в воспитатели своему сыну одного бедного молодого голландца, который знал английский язык и был сведущ в математике, если я не ошибаюсь в названии науки, с помощью которой все можно высчитывать и измерять. Как-то раз в шутку я спросила его, может ли он сказать, сколько раз обернется колесо нашей большой фуры, если ехать от нас до Капштадт-Эстля. Он тотчас же с самым серьезным видом измерил колесо, потом нарисовал какие-то фигуры на клочке бумаги, что-то пробормотал над ними и дал мне ответ. Когда я сказала, что он, может быть, соврал, потому что я не в состоянии проверить ответ, он очень обиделся и принялся с досады действительно врать. Он стал уверять меня, что будто бы при помощи своих фигур может даже высчитать, сколько раз обернется колесо на пути от земли к луне или к солнцу, и какое от нас расстояние до этих светил! Чудак! Да ведь это может знать только один Бог, создавший их для нашего удобства. Я так и сказала ему.
Вот Ян и поехал позвать этого чудака к нам, чтобы он расспросил нашего маленького гостя, потому что бедняжка ни слова не знал по-нашему.
К обеду Ян возвратился в сопровождении учителя, который был в больших синих очках и приехал на муле, потому что боялся ездить на лошадях.
Когда мальчик проснулся, мы его накормили и представили учителю. Последний сейчас же заговорил с ним на противном английском языке, которого я не могу слышать без смеха.
Мальчик, называвший себя Ральфом Кензи, очень обрадовался, когда услыхал родной язык, и рассказал, что он ехал с отцом, матерью и многими другими на корабле из страны, называемой Индией. Потом я узнала, что Индия — одна из тех стран, которые наворованы англичанами во всех частях света, как, например, Каи и Наталь. Ехали они долго, — Индия очень далеко, — как вдруг поднялась страшная буря, и погнала корабль на наш скалистый берег, где корабль и разбился милях в двухстах от нашего жилища. Удалось спустить только одну лодку, в которую село столько людей, что она едва не перевернулась. Попали в эту лодку и Ральф с матерью. Отец его отказался сесть с ними, уступив свое место одной женщине с ребенком, хотя капитан упрашивал его спасаться. Но этот английский лорд — я думала, что он был лорд, и не ошиблась, как оказалось потом — стоял на своем и говорил, что не желает спасать свою жизнь за счет чужой. Из этого его поступка видно, что он был человек благородный и великодушный. Благословив сына и жену, он остался на корабле, который тут же пошел ко дну, раньше, чем устели спустить другую лодку. Так все оставшиеся на нем и погибли. Упокой, Господи, их души!
Недалеко от места, где можно было бы пристать к земле, начала тонуть и лодка. Часть сидевших в ней была выброшена на берег, в том числе и Ральф с матерью, а остальные погибли в волнах.
У одного из спасшихся оказался компас, по указанию этого прибора все направились на юг, где надеялись найти какое-нибудь селение.
Ральф был так потрясен, что не мог хорошенько запомнить всего происшедшего. Но, кажется, все мужчины, спасшиеся вместе с ним и его матерью, были перебиты дорогой напавшими на них туземцами, пощадившими только женщин и детей. Одни из этих несчастных умерли от истощения, а другие были разорваны хищными зверями. В живых остались только Ральф и его мать. У них было с собой немного съестных припасов, так что в течение нескольких дней они могли продолжать путь. Когда же все припасы истощились, Ральф в одно утро нашел свою мать тоже мертвой.
Обезумев от ужаса и горя, мальчик бросился бежать куда глаза глядят. Бежал он до тех пор, пока ноги не отказались служить ему. Увидав вблизи ущелье, он кое-как дотащился до него, надеясь укрыться там от зверей, и стал молиться. В эту минуту и нашла его Сузи.
Слушая печальный рассказ мальчика, который переводил нам учитель, мы все плакали от жалости, даже сам учитель был так взволнован, что едва мог говорить, хотя и старался не показать этого.
Впоследствии мы убедились, что Ральф ничего не солгал. Один из наших кафров вскоре даже набрел на тело матери мальчика и похоронил его (удивляюсь, как хищные звери не разорвали тело!). По словам кафра, это была красивая, высокая, стройная женщина не старше тридцати лет и очень благородная на вид.
Кафр прибавил, что на ней ничего не было, кроме лохмотьев да двух золотых колец: одного гладкого, а другого с изумрудами. В кармане же ее изорванного шелкового платья он нашел небольшую книжку в красном переплете, оказавшуюся Новым Заветом. На заглавном листе этой святой книги была следующая надпись на английском языке: ‘Флоре Гордон ко дню первого причастия от ее матери Агнессы Джэней Гордон’. Под надписью были год, месяц и число.
Кафр оказался из добросовестных (это большая редкость). Все найденные вещи он передал нам в целости вместе с прядью белокурых волос, отрезанных им с головы покойницы. Кроме этих вещей, мы сами нашли еще одну.
Раздевая мальчика, чтобы уложить его спать, мы заметили у него на груди большой золотой медальон. Потом мы узнали, что мать его надета ему это на шею в ночь перед своей смертью. В медальоне оказалось три портрета, нарисованных красками на слоновой кости: один представлял красивого господина в мундире, другой — красивую даму в богатом наряде, а третий — мальчика. На последнем портрете мы сейчас же узнали Ральфа, а господин и дама были его родители.
Ян с помощью своих работников поставил на могиле матери Ральфа памятник с каменной оградой. Недавно мы узнали от одного кафра, побывавшего в Старой колонии, что все эти сооружения еще целы и что народ очень уважает эту могилу.
Крушение корабля, на котором ехал Ральф, наделало много шума. Английское правительство даже прислало другой корабль для осмотра места, где произошло несчастье, но к нам за расспросами никто не являлся. Так англичане ничего путем и не узнали, и мало-помалу все забыли об этой истории, как все забывается на свете.
Сначала Ральф был точно помешанный. Днем, бывало, сидит по целым часам как истукан и все о чем-то думает, а по ночам с ним делались припадки: вскочит вдруг во сне на постели и начинает плакать и что-то бормотать на своем языке, но таким голосом, что нас дрожь пробирала. Сам он тоже весь дрожит и мечется из стороны в сторону. Но стоило только подойти Сузи, сказать несколько слов и положить ему на лоб руку, он тотчас же успокаивался и опять мирно засыпал.
С годами припадки стали у него проходить, а потом, благодарение Богу, и совсем исчезли. Но зато он так привязался к Сузи, да и она к нему, что отрадно было глядеть на них. Они думали, чувствовали, говорили и делали одно и то же, манеры у них сделались совершенно одинаковые, даже лицами они стали как будто походить друг на друга, точно были и правда брат с сестрой. Наконец нам с Яном стало казаться, что у них обоих одна душа, одно сердце, одни мысли и одно чувство.
Я много пожила на свете, немало видела, однако ни раньше, ни после мне не приходилось даже слышать о такой привязанности, какая существовала у Сузи и Ральфа. Чувство это было неземное, оно и вознесло их обоих в светлую небесную обитель, где, я уверена, они теперь тоже находятся вместе и вкушают вечное блаженство, которое так заслужили на земле.
Ральф рос красивым, здоровым и сильным мальчиком. Он был гибок и строен, несмотря на широкие плечи, имел стальные мускулы и положительно не знал устали. При всем том он обладал недюжинным умом и часто давал Яну хорошие советы. Впрочем, это, может быть, еще и потому, что он был гораздо ученее Яна.
Мы, боеры, не особенно уважаем книжное учение, потому что оно не многим приносит настоящую пользу. Умеет боер прочесть слово Божие, написать нужное письмо, составить счета — и довольно с него в нашей простой рабочей жизни. Но Ральф был не нашей крови, хотя мы и смотрели на него как на родного сына, а потому я и Ян решили дать ему лучшее образование, на которое он имел право по своему уму и рождению.
Как-то раз — Ральф был у нас уже два года — учитель, живший у хеера ван-Воорена, приехал к нам и объявил, что он ушел от ван-Воорена. Мы предложили ему остаться у нас для занятий с Ральфом и Сузи. Он согласился и прожил с нами шесть лет. Дети за это время многому выучились у него, насколько я могла судить. Они научились читать, писать, арифметике, истории, географии, английскому языку и еще каким-то мудреным наукам, название которых не помню. Понимать и говорить по-английски Сузи научилась еще у Ральфа, который, в свою очередь, выучился у нее по-голландски, а учитель научил их английской грамматике. Я только не позволяла открывать им тайн неба, как он хотел было, чтобы они не могли измерять расстоянии от земли до небесных светил простым колесом: это мне казалось богохульством и волшебством, вроде постройки Вавилонской башни или тех проделок, которых я насмотрелась у знахарки Сигамбы и других колдунов.
После шестилетнего пребывания в нашем доме учитель вдруг ушел от нас, женился на одной богатой вдове, которая была гораздо старше его, и зажил припеваючи. Я была очень рада, когда он оставил нас. Сама не знаю почему, у меня не лежало к нему сердце, хотя дурного он мне ничего не сдашь. Может быть, главным образом, за его умение измерять колесом расстояние от земли до неба — право, не умею сказать. Во всяком случае, — повторяю, — я с удовольствием рассталась с ним.

* * *

Теперь я сразу перейду к тому времени, когда Ральфу исполнилось девятнадцать лет и он казался уже настоящим мужчиной, хотя и не имел еше бороды. Вообще в нашей стороне дети рано мужают, если не умом, то хоть телом.
Со стыдом и раскаянием я вспоминаю это время, потому что тогда мы с Яном совершили непростительный грех, за который впоследствии так тяжело были наказаны.
Дело в том, что глубокой осенью этого несчастного года Ян отправился за пятьдесят миль в одно местечко, где был назначен нахтмаал*, чтобы исполнить христианский долг и вместе с тем продать шкуры, шерсть и все, что было приготовлено к этому времени.
______________
* Буквальное значение слова ‘нахтмаал’ — ‘вечеря’. В известный день и на известном месте, раза два в год, собираются боеры и христиане-туземцы. На выбранном месте сооружается часовня, в которой прибывший к этому времени пастор исполняет различные таинства и обряды, т.е., крестит, венчает, исповедывает, приобщает и служит панихиды в то время, как снаружи происходит оживленный торг. Таким образом, ‘нахтмаал’ служит для удовлетворения и религиозных, и материальных потребностей в одно и то же время (прим. переводчика).
Возвратился он домой бледный и расстроенный.
— Знать, ничего не продал, Ян? — спросила я, когда мы поздоровались.
— Все продал, — угрюмо отвечал он.
— Значит, кафры опять бунтуют?
— Нет, они пока спокойны, хотя проклятые англичане всячески стараются восстановить их против нас.
— Так в чем же дело? — приставала я. — По твоему лицу вижу, что случилось что-то дурное.
— Эх, не хотелось бы и говорить, жена! — со стоном вырвалось у него из груди. — Но и скрыть нельзя… Видишь ли, в чем дело. Я встретил человека из Елизаветинского порта, и он рассказал, что у них там недавно были два англичанина — шотландский лорд и какой-то знаменитый законовед. Эти люди разыскивают мальчика, лет десять тому назад пропавшего после кораблекрушения. Они слышали, что мальчик живет у боеров в Транскее. Мальчик этот, понимаешь, наследник громадного состояния и многих важных титулов. Вот его и разыскивают для того, чтобы передать ему все это по закону… Ты, конечно, догадываешься, кто этот мальчик?
Как было мне не догадаться! Я сразу поняла это, но была так убита сообщением Яна, что не могла произнести ни слова, а только молча кивнула головой.
Как только ко мне возвратился дар речи, я горячо сказала мужу:
— Если придут за ним, мы не отдадим его, потому что он нам более, чем сын! Да и Сузи…
— Мы не имеем права делать этого, жена, — грустно перебил меня Ян: — по рождению он нам все-таки чужой.
— Но он сам не захочет уйти от нас, и…
— И это ничего не значит: он несовершеннолетний по английским законам, и его могут увести силой. В Англии совершеннолетие считается с двадцати одного года, а Ральфу еще только девятнадцать.
— Скрой его, Ян, спрячь, ради Бога, если не хочешь, чтобы мы все умерли от горя! — умоляла я, обняв мужа. — Отправляйся скорее с ним провожать наше стадо на зимовку и предоставь мне одной вести переговоры с этими англичанами, если они пожалуют сюда. Я уж сумею прогнать у них охоту шнырять по фермам честных боеров и отыскивать чего не следует.
— Не искушай меня, жена! — проговорил Ян. — Не заставляй меня брать греха на душу… Расскажем все Ральфу, и пусть он сам решит, как хочет. По нашим законам он уже совершеннолетний и имеет право лично распоряжаться своей судьбой… Где он сейчас?
— В краале,* выбирает быков под ярмо.
______________
* Крааль — загон для скота.
— Ну хорошо, подождем, когда он вернется оттуда.
Настаивать более было невозможно. Я знала характер Яна, да и сама чувствовала, что он прав. Я затаила в себе свое горе и стала придумывать способ удержать Ральфа у нас, несмотря на глупые законы его страны, которые признают мужчину совершеннолетним только с двадцати одного года, и до тех пор все могут распоряжаться им как вещью.
Я пошла к Сузи. Цветущая и сияющая, она сидела за столом и варила кофе. Ей почти исполнилось восемнадцать лет, и она была так хороша, что трудно описать: нежная, точно воздушная, беленькая, с розовыми щечками, большими голубыми глазами, пепельными волосами и крохотным ротиком, одним словом — прелесть! Я говорю так не потому, что она мне дочь, а потому, что это была истинная правда, все находили это.
Я спросила, для кого она готовит кофе.
— Конечно, для Ральфа, — ответила она. — Ведь ты знаешь, мама, что он особенно любит кофе, сваренный мною.
Я знала, что, напротив, он любил больше то, что я ему готовила, потому что Сузи (царство ей небесное!) особым умением в хозяйстве не отличалась, но промолчала, чтобы не огорчить дорогую девочку.
— Ах, мама, — продолжала она, — представь себе: Черный Пит опять был здесь, привез мне громадный букет цветов, наговорил разного вздора и приставал, чтобы я устроила с ним посиделки!
— Ну и что же ты ответила, дочка? — спросила я, хотя наперед знала, что она скажет.
— Конечно, я сказала, что никаких посиделок устраивать с ним не буду! — воскликнула она, вся раскрасневшись. — Какой он противный, мама! Мне кажется, он стал еше хуже с тех пор, как умер его отец… И не только противный, а прямо злой, очень злой… Как он глядел на меня, если бы ты видела! Я просто боюсь его!
Поговорив немного о Пите, я незаметно свела разговор на Ральфа и намекнула, что он, как птичка, залетевшая в чужое гнездо, может быть вынут из него кем-нибудь.
Суть моих намеков Сузи поняла скорее сердцем, чем разумом. Бедная девочка страшно изменилась в лице, и я боялась, что она лишится чувств. Но, несмотря на свою кажущуюся хрупкость, наша дочь могла многое вынести и не так легко падала в обморок, как многие из нынешних девушек, которые с виду гораздо крепче ее.
Она скоро оправилась и стала расспрашивать меня, что я знаю насчет Ральфа. Конечно, я отвечала ей уклончиво и просила только передать Ральфу, чтобы он, после того как управится здесь, отправился в горы поохотиться на лосей, потому что у нас вышла вся дичь.
— А мне можно будет сопровождать его? — спросила она.
— Конечно, можно, — поспешила ответить я. — Ведь это будет не первая ваша прогулка. С Ральфом тебе бояться нечего. Это не Пит, — прибавила я смеясь.
Сузи отлично ездила верхом и часто бывала на охоте с отцом или Ральфом, хотя всегда плакала, когда в ее присутствии убивали каких-нибудь животных. Вообще наша девочка была так мягкосердечна, что не могла равнодушно видеть страданий живых существ. Юна жалела даже язычников-кафров и никак не хотела понять, что животные и кафры созданы Богом исключительно для нашей потребности. Но зато она хорошо поняла, что страданий на земле гораздо больше, чем радостей, и потому часто присутствовала на охоте, чтобы, как она сама говорила, привыкнуть к ним.
Случилось так, что в этот день охота завела Ральфа и Сузи в то самое ущелье, в котором они в первый раз увидели друг друга десять лет тому назад.
После Ральф говорил мне, что при виде этого места он вдруг почувствовал, будто вступает в новую жизнь и любит Сузи уже не как сестру, а как женщину, дороже которой у него нет никого в мире.

III

ОБЪЯСНЕНИЕ.

ССОРА И ПРИМИРЕНИЕ

Я столько раз слышала, каким образом произошло у Сузи с Ральфом объяснение, что могу повторить его почти слово в слово.
Вышло это вот как. Погоня за лосем завела их в знакомое ущелье, и Ральф убил животное как раз около того места, на котором они встретились десять лет тому назад.
В ущелье был большой камень, на который молодые люди и уселись, чтобы отдохнуть.
Сузи, по обыкновению, плакала, жалея убитого лося, Ральф утешал ее, доказывая печальную необходимость для человека убивать даже таких животных, которые не делают ему никакого зла. Наша девочка сидела вся облитая солнечным светом, слезы медленно катились по ее лицу, как роса по цветку. Так рассказывал мне потом Ральф, которому она в эту минуту, по его словам, показалась ангелом, оплакивающим грехи людей. Тут только он понял, как она ему дорога и как горячо он любит ее.
Долго он смотрел на нее молча и, когда она немного успокоилась, вдруг окликнул ее:
— Сузи! — проговорил он таким голосом, что она невольно вздрогнула и, обернув к нему свое удивленное личико, спросила:
— Что такое? Зачем ты так кричишь? Ведь я тут.
Но у Ральфа было так много слов на языке, что они мешали друг другу, и он мог только повторить еще более странным голосом:
— Сузи!
Она улыбнулась и сказала:
— Ральф, ты точно наша голубая сойка, которая заучила одно слово и целый день твердит его.
— Да, — отвечал он, собравшись немного с духом, — я действительно как сойка только и знаю одно слово ‘Сузи’ и вечно готов твердить его… Впрочем, нет, я знаю еще три слова: ‘Сузи, я люблю тебя!’
Она снова улыбнулась и весело проговорила:
— Я давно знаю, что ты любишь меня, милый Ральф, как сестру. Я тоже…
— Нет, Сузи, не так!..
Она вздрогнула и, с недоумением взглянув на него, тихо прошептала:
— Как… не так? Разве ты уже не считаешь меня своей сестрой?
— Нет, Сузи, нет! — горячо возразил он. — Ты мне не сестра, и я тебе не брат.
— Это для меня очень грустно, Ральф… Я так привыкла думать, что ты… что мы брат и сестра.
— И я так думал до сих пор, Сузи. Но теперь… теперь я понял, что я люблю тебя не как сестру, а как… женщину, как жених свою невесту… О, Сузи, Сузи! Скажи мне, любишь ли ты… можешь ли ты любить меня как жениха? Как своего будущего мужа? Согласна ли ты сделаться моей женой?
Он поднялся и, весь дрожа, со страхом ожидал ответа. Она закрыла лицо руками и некоторое время просидела неподвижно. Когда она опустила руки, Ральф заметил, что глаза ее сияют как звезды и все лицо покрыто румянцем смущения от счастья и радости.
— О, Ральф! — проговорила наконец она таким глубоким и мягким голосом, какого он раньше никогда не слыхал, — это так… ново для меня, а между тем кажется мне таким же старым, как мир. Ты спрашиваешь, согласна ли я сделаться твоей женой. О, мой милый, дорогой, конечно, да! Раньше я не сознавала, а теперь и я чувствую, что люблю тебя уже не как брата… Нет, нет, подожди, не целуй меня! — прибавила она, когда молодой человек хотел было заключить ее в свои объятия. — Выслушай сначала меня, а потом можешь поцеловать, и, быть может, поцелуй этот будет… прощальный.
— Прощальный! — повторил Ральф, побледнев от испуга. — Что ты говоришь, Сузи? Мы хотим сделаться мужем и женой, то есть, соединиться навеки, а ты толкуешь о прощании. Или ты боишься, что твои родители…
— О, нет, Ральф, они любят тебя не меньше, чем меня. Дело не в этом…
— Но в чем же, Сузи? Ради Бога, не мучь меня, говори скорее!
— Видишь ли, Ральф: я только сегодня узнала от мамы, что ты англичанин и что твои богатые родственники могут явиться и взять тебя от нас… Я не знаю, почему она сказала это, но слова ее очень огорчили меня.
— Только это, Сузи! — воскликнул он, с облегчением вздохнув. — Ну, так клянусь тебе Богом, что если за мной действительно явятся мои родственники и предложат мне хоть целое королевство с тем, чтобы я оставил тебя, — я откажусь и от них, и от королевства. Слышишь, Сузи?.. Пусть Господь накажет меня, если я изменю этой клятве!
— Ты еще слишком молод, Ральф, и все клятвы в твои лета…
— Я не из таких, Сузи, чтобы давать необдуманные клятвы! — горячо перебил Ральф. — Поверь, я никогда не изменю ей.
Она взглянула на него и увидала по его лицу, что он действительно способен на это.
— Я верю тебе, мой Ральф, — просто сказала она.
— Спасибо, моя Сузи! Значит, теперь можно поцеловать тебя?
— Да, Ральф, и пусть этот поцелуй скрепит наш союз на всю жизнь.
Они обнялись и крепко поцеловались как жених и невеста, потом опустились на колени и обратились с горячей молитвой к Богу, чтобы Он благословил их союз.
Как только они возвратились домой, я сразу по их лицам поняла, что между ними произошло что-то особенное.
После ужина, который против обыкновения прошел в полном молчании, Ян все время порывался что-то сказать, но, очевидно, не мог и только изо всех сил дымил своей длинной трубкой и обжигался горячим кофе.
Ральф тоже сидел сам не свой и, видимо, боролся со словами, которые не хотели сойти у него с языка, хотя он всячески старался выпустить их на свет Божий. Я видела, как Сузи несколько раз пожимала ему украдкой под столом руку, желая ободрить.
Смотрела, смотрела я на этих чудаков, да вдруг расхохоталась и сказала:
— Все вы точно костры из сирого хвороста: как ни пыжитесь — все не можете разгореться. А интересно будет видеть, кто из вас раньше вспыхнет.
Эти слова, а в особенности смех, задели самолюбие мужчин, я давно знала, что они не любят насмешек над собой со стороны женщин.
— Мне нужно сказать кое-что, — разом проговорили Ян и Ральф и остановились, с беспокойством глядя друг на друга.
— Дай же мне говорить, — добавил Ян. — Зачем ты мне помешал? Успеешь сказать и потом.
— Извини, отец, это случилось нечаянно. Я вовсе не хотел мешать тебе, — ответил Ральф.
Я поняла, что он опасается со стороны Яна выговора за Сузи, хотя мой старик (тогда он, впрочем, вовсе еще не был стариком) ровно ничего не знал о том, что угадала я своим материнским чутьем.
— Извинение принимаю, хотя я тебе не отец, — отрезал Ян, стараясь не смотреть на Ральфа.
— Я называю вас отцом по привычке, — проговорил молодой человек, изменившись в лице. — Если вам это теперь не нравится, то я…
— Мне-то нравится, — перебил грустно Ян, — но… видишь, в чем дело, мальчик: я и мать в большом горе… Мы, то есть, они…
Бедный Ян запутался, замолчал и снова принялся усиленно cocaть трубку. Ральф сидел молча, ожидал, что будет дальше.
— Ральф, — немного погодя опять заговорил Ян, — они хотят отнять тебя у нас!
— Кто ‘они’? — с недоумением спросил Ральф.
— Да эти проклятые англичане, черт бы их побрал!
— Англичане! — вскричал Ральф. — Зачем же я понадобился им?
Выпустив целое облако дыма, Ян продолжал:
— Ральф, ты знаешь, каким образом ты попал к нам и как стал нам дорог. Мы думали, что все твои родственники погибли, когда разбился корабль, на котором ты плыл, и что о тебе совершенно забыли, но оказывается, мы ошиблись… В соседнем селении, куда я ездил на нахтмаал, видел двух шотландцев… Они разыскивают мальчика твоих лет по имени Ральф, чтобы передать ему важные титулы и большие имения… Эти шотландцы каким-то путем узнали, что разыскиваемый ими мальчик находится в Транскее у боеров. На днях они, наверное, приедут сюда и возьмут тебя.
— Вот оно что! — проговорил Ральф. — Ну что ж, пусть приезжают… С чем приедут, с тем и уедут.
— А ты разве не последуешь за ними? — пытливо спросил Ян.
— Я? — вскричал Ральф. — Ни за что! Клянусь в этом Богом!.. Может быть, по рождению я и англичанин, но я вырос здесь, среди боеров, и сам навсегда останусь боером. Мои родители умерли, а до остальных родственников мне дела нет. Никакие титулы и никакое богатство меня не прельщают. Все, что мне дорого, находится здесь, в Транскее.
При последних словах он взглянул на Сузи, которая до сих нор сидела бледная и дрожащая, а теперь расцвела как роза и смотрела на него счастливыми глазами.
— Ты говоришь как мальчик и совсем не знаешь жизни, — пробурчал Ян, стараясь казаться серьезным, чтобы скрыть свою радость. — Но я человек уже пожилой, видавший виды, и должен тебе сказать, что быть лордом у англичан очень недурно, хотя они и скверный народ… Я знаю, как живется английским лордам. Когда мне довелось побывать в Капштадте, я видел тамошнего губернатора, настоящего лорда. Он сидел на лошади, которой, как говорили, цены нет, и был одет, как сказочный принц, весь в золото. Все встречные снимали перед ним шляпы. При взгляде на него я невольно подумал, что хорошо, должно быть, живется на свете этим лордам… Вот и ты будешь таким же… Не забудь только совсем о нас, когда будешь знатным и богатым лордом… мы тебе, кажется, не сделали ничего дурного… Не смотри на меня такими глазами… Ты должен идти с этими шотландцами и пойдешь… то есть, я хотел сказать — поедешь. Я тебе отдам на память свою серую в яблоках лошадь и черную поярковую шляпу, которую только что купил на нахтмаале… Ну, слава Богу, теперь я все высказал… легче стало на душе… Фу-у! Ишь ведь, как я тут накурил… пойду немного проветрюсь… Ну, не дай Бог теперь этим шотландцам попасться мне под руку… не миновать им моих кулаков!
О, эти шотландцы! Если Ян готовился попотчевать их кулаками, то и я не прочь была угостить их чем-нибудь таким, чего бы они долго не забыли. Одна мысль о том, что мы скоро можем лишиться, и, быть может, навсегда, нашего дорогого мальчика, приводила меня в полное отчаяние. А что касается Сузи, то бедная девочка плакала навзрыд.
— Погоди, отец! — твердым и ясным голосом проговорил Ральф, видя, что Ян встал и собирается уходить. — Ты кончил, а теперь начну я.
— Говори! — коротко сказал Ян, со вздохом снова опускаясь на свое место и принимаясь яростно сосать потухшую трубку.
— Я хотел сказать, — начал Ральф, — что если вы отдадите… вернее, прогоните меня, то потеряете гораздо больше, чем выиграете.
Ян в недоумении вытаращил глаза на Ральфа, но я улыбалась, зная наперед, что тот скажет дальше.
— Что же я потеряю, — произнес Ян, — свою лучшую лошадь и новую шляпу? Так это неважно!.. Может быть, тебе этого мало, и ты желаешь получить еще что-нибудь? Например, полную упряжку черных волов?.. Что ж, я согласен, возьми и их. Пусть в Англии посмотрят, какой у нас скот.
— Нет, — холодно отвечал Ральф, — мне нужна ваша дочь, а не волы. Если вы прогоните меня, то и она пойдет со мною, слышите?
Сузи вскрикнула и схватилась за сердце, а я опять засмеялась, глядя на растерянное лицо Яна. Мой смех наконец вывел его из себя, и Ян сердито крикнул:
— Что ты все хохочешь, глупая баба? Говорят о таких серьезных вещах, а она знай себе хохочет! Слышишь, что сказал этот молокосос?
— Слышу, слышу и странного в этом ничего не вижу, — отвечала я.
— Как ничего не видишь странного! — вскричал окончательно выведенный из себя Ян. — Да что вы сегодня, сговорились взбесить меня или все с ума сошли?
— Нет, нет, Ян, погоди, сейчас все объяснится, — успокоила я мужа. — Сузи, — обратилась я к дочери, — что ты скажешь на все это?
— Я? — воскликнула моя девочка. — А вот что. Если я должна исполнить свою обязанность по отношению к моим родителям, то не могу нарушить и ту, которую Небо возложило на меня относительно Ральфа, моего богоданного жениха, принесенного мне морем. Поэтому, если вы отдадите Ральфа, я последую за ним, как только буду совершеннолетняя, чтобы выйти за него замуж… Если же вы будете удерживать меня, то я умру, потому что жить без него не могу… Вот все, что я хотела сказать.
— И этого совершенно достаточно, — заметила я, в душе довольная смелостью нашей девочки.
— Вот оно что! — пробурчал Ян, сурово глядя то на Ральфа, то на Сузи, — а я-то до сих пор думал, что вы только брат и сестра!.. Скажи-ка мне, гадкая девчонка, — обратился он к Сузи, — как осмелилась ты обещать свою руку без моего позволения?
— Я не успела еще просить у тебя этого позволения, отец: мы только сегодня объяснились с Ральфом, — отвечала Сузи.
— И из-за этой скороспелой любви ты готова покинуть отца и мать и бежать на край света с этим молокососом? — крикнул Ян.
— Что же делать, если ты гонишь его, а я не могу без него жить, — возразила Сузи.
— Не лги, дерзкая девчонка! — продолжал, еще более горячась, Ян. — Ты хорошо знаешь, что я вовсе не хочу прогонять Ральфа.
— Зачем же, в таком случае, ты отдаешь ему свою лучшую лошадь и новую шляпу?
— Зачем?.. Затем, что не пешком же он пойдет за своими проклятыми англичанами. Только еще этого недоставало, чтобы сказали, что Ян Ботмар пожалел дать… Я желаю ему добра и…
— И гонишь его, когда хорошо знаешь, как я… как мы все любим его и как тяжело нам будет расстаться с ним! — перебила Сузи и, опустив голову на руки, судорожно зарыдала.
— Не плачь, Сузи, — взволнованно проговорил Ральф. — Слушайте! — торжественно обратился он ко мне и к Яну. — Сузи и я любим друг друга, любим уже давно, с того самого дня, когда она нашла меня, хотя до сих пор и не сознавали этого… Разлучить нас никто не может… Я знаю, что я бедный найденыш, у которого нет ни кола, ни двора… Вы, наверное, находите, что я плохая партия для вашей дочери, которая, помимо красоты, получит все ваше состояние, когда Богу угодно будет призвать вас к Себе. Против этого я ничего не могу возразить, как мне ни горько это. Но вы говорите, что у меня много земель и богатства в Англии, и гони… уговариваете меня ехать туда, чтобы получить это богатство. Хорошо, я поеду. Но клянусь Богом, что, получив его, я возвращусь опять сюда, женюсь на Сузи и увезу ее от вас. Теперь выбирайте одно из двух: или оставьте меня здесь и благословите наш союз с Сузи, или, прогнав меня, ждите моего возвращения за Сузи.
— Сузи, Сузи! Только и слышишь от тебя, Ральф, о Сузи. Значит, я и отец уж ровно ничего теперь не значим для тебя? — воскликнула я, тоже начиная волноваться.
— Раньше вы были мне одинаково дороги, но теперь вы меня гоните, значит, мне остается только…
— Погоди! — перебила я Ральфа. — Я хотела сначала узнать ваши мысли, прежде чем высказать свои. Теперь я узнала, что мне нужно, и прошу выслушать мое мнение. Ты, Ян, — извини меня, — очень глуп, если воображаешь, что для мужчины нет ничего дороже титулов и богатства, и отталкиваешь от себя Ральфа, который в этом нисколько не нуждается и сам лично не желает уходить из нашего дома… А ты, Ральф, еще глупее, если думаешь, что твой воспитатель, Ян Ботмар, гонит тебя по своей охоте, тогда как он делает это только из желания тебе добра и не жалеет даже своего собственного сердца… Ты же, Сузи, и совсем дурочка, потому что, ничего еше не понимая, кидаешься на всех как кошка, у которой хотят отнять ее первых котят… Впрочем, это неудивительно: влюбленные девчонки все такие!.. Теперь я спрошу тебя, Ян: действительно ли ты желаешь отдать Ральфа тем шотландцам, о которых ты говорил, и не хочешь, чтобы он по-прежнему оставался у нас и сделался мужем Сузи?
— Господи! — с отчаянием вскричал Ян. — Как ты можешь спрашивать меня об этом, жена? Разве ты не знаешь, что потерять Ральфа для меня то же самое, что лишиться правой руки?.. Я хотел бы, чтобы он навсегда остался с нами и взял бы все, что у нас есть, не исключая Сузи. Но как это сделать — я не придумаю.
— Очень просто: Ральф останется с нами и женится на Сузи, и их счастье будет нашим счастьем.
— А как же нам быть с шотландцами, которые приедут за ним? — спросил Ян, начиная сдаваться.
— Предоставь мне встречу с ними, а ты и Ральф отправляйтесь завтра со скотом на зимнюю стоянку.
— Хорошо, — весело сказал Ян, — я согласен. Ты это отлично придумала, жена. Богу известно, как трудно было бы мне расстаться с Ральфом, я думаю, труднее, чем самой Сузи, потому что у молодых людей горе проходит, а старых оно сводит в могилу… Ну, дети, подойдите ко мне, я благословлю вас.
Ральф и Сузи стали перед ним на колени. Он положил им на головы свои большие грубые руки и проговорил растроганным голосом:
— Да благословит вас Господь Бог, как благословляю я… Вы оба одинаково мне милы и дороги… Пошли вам Господи долгую, безмятежную и счастливую жизнь!
После этих слов он крепко обнял и поцеловал счастливую парочку.
Я плакала от умиления и потом, в свою очередь, благословила дорогих детей.

IV

ПРИБЫТИЕ АНГЛИЧАН.

ГРЕХ ВРУВ БОТМАР.

ПОДВИГ СУЗИ

Через три дня после того, как Ян и Ральф отправились со скотом на зимнее пастбище, прибыли шотландцы в сопровождении переводчика и нескольких кафров в качестве проводников. С первого взгляда я догадалась, кто из прибывших лорд и кто законовед. Один из них был высокий красивый мужчина с благородным лицом, очень похожий на Ральфа, а другой — противный, приземистый, рыжий, с громадными очками на носу и весь в веснушках. Первый действительно оказался лордом, а второй — адвокатом.
Я вежливо пригласила их в нашу лучшую горницу, приказала подать закуску и велела Сузи сварить кофе.
Лорд и законовед долго шаркали перед нами ногами по полу и балакали на своем отвратительном языке, который я, благодарение Богу, до сих пор не понимаю. Сузи понимала их, но, как умная девочка, не показывала вида. Переводчик все пересказывал нам, что говорили англичане, а им — что говорили мы.
Гости объявили, что приехали по очень важному делу, но я ответила, что у нас, у боеров, не принято говорить о делах, пока мы не выполним долга гостеприимства.
Лорд все время не сводил глаз с Сузи, поднял платок, который она уронила, и вообще любезничал с ней так, точно она была какой-нибудь леди. А что касается законоведа (право, я готова была разорвать его на куски — до того он был мне противен), то он все ерзал в кресле и, точно кошка, обнюхивал воздух, кидая на меня самые ядовитые взгляды. Должно быть, он смекнул, что я его враг и что ему не сладить со мной, несмотря на все его крючкотворство. Я сидела совершенно спокойно, хотя в душе у меня кипела буря. Во время закуски и кофе я заметила, что лорд ест и пьет точь-в-точь как Ральф. Это еще больше утвердило мою уверенность, что они близкие родственники.
Когда было убрано со стола, я велела Сузи идти спать (было уже довольно поздно). Она исполнила это очень неохотно, так как знала, зачем приехали гости, и желала участвовать в нашей беседе.
После ее ухода я села так, чтобы свечи освещали не мое лицо, а лица гостей, это необходимая предосторожность для людей, собирающихся лгать и вместе с тем читать на лицах тех, кому они будут лгать.
— Теперь я к вашим услугам, господа, — сказала я, когда мы уселись.
Разговор, конечно, велся при помощи переводчика.
— Вы госпожа Ботмар? — спросил законовед.
Я молча поклонилась.
— А где ваш муж, Ян Ботмар?
— Где-нибудь в поле, но где именно — не знаю.
— Когда же он вернется?
— Месяца через два, а то и через три.
Законовед, потолковав с минуту на своем языке с лордом, продолжал:
— Не живет ли у вас в доме молодой англичанин по имени Ральф Мэкензи?
— У нас живет Ральф Кензи, а не Мэкензи.
— А где он?
— С мужем в поле.
— Вы можете послать отыскать его?
— Нет, поле слишком велико. Если вы желаете видеть его, то вам придется подождать, пока он сам возвратится.
— А когда он вернется?
— Я уже сказала, что месяца через два или три.
Между гостями опять началось совещание на противном английском языке, затем последовал новый вопрос рыжего очконосца:
— Ральф Мэкензи, или Кензи, не был на корабле ‘Индия’, который потерпел крушение в 1824 году?
— Господи! — воскликнула я, начиная выходить из терпения. — Разве я какая-нибудь несчастная кафрянка, которую обвинили в краже и допрашивают как на суде? Говорите сразу, что вам от меня угодно.
Адвокат пожал плечами и достал из своего портфеля бумагу, которую переводчик и прочитал мне. В этой бумаге были написаны имена всех пассажиров, ехавших на погибшем у наших берегов в 1824 году корабле ‘Индия’, севших на него в далеком городе, который, насколько помню, кажется, называется Бомбеем. Между этими пассажирами значились лорд и леди Глентирк с сыном, достопочтенным Ральфом Мэкензи, девяти лет. (Странные эти англичане: девятилетнего ребенка величают уже ‘достопочтенным’!). Затем следовало показание двух пассажиров, оставшихся в живых после крушения и утверждавших, что они видели, как леди Глентирк и ее сын благополучно достигли берега в лодке, которая была спущена с разбитого корабля. Потом мне еще прочитали вырезку из одной английской газеты, изданной в Капштадте. Это была небольшая заметка под заглавием: ‘Странная морская история’, напечатанная года два назад. В этой заметке рассказывалось, с некоторыми только неточностями, о спасении Ральфа после кораблекрушения и от смерти в пустыне и говорилось, что он до сих пор живет в Транскее, на ферме боера Яна Ботмара.
Я думаю, что эта заметка была написана нашим бывшим учителем, больше некому было сделать это.
Когда чтение окончилось, законовед сказал, что в Англии уверены, что лорд Глентирк утонул в море (как оно и было на самом деле), а его жена и сын погибли вместе с другими пассажирами у самого берега, до которого хотели добраться в лодке. Так по крайней мере донесли те, которые были посланы английским правительством в нашу страну для наведения справок. Вследствие этого все владения и титулы лорда Глентирка перешли к его младшему брату, который и пользовался ими целых восемь лет, то есть, до самой своей смерти. Но за год до нее кто-то прислал ему ‘Странную морскую историю’, и он очень был расстроен ею, хотя и уверен, что это простая выдумка, каких, говорят, немало бывает в газетах. Сначала он хотел было разузнать, нет ли и в самом деле доли правды в этой истории, но затем оставил свое намерение, вероятно, потому, что ему мало было бы пользы от этого. Когда же у него разверзлась под ногами могила и ему стали не нужны его титулы, земли и богатства, он рассказал обо всем своему сыну и законоведу, которые теперь сидели со мной, и поручил им узнать правду о его племяннике Ральфе, и если он найдется, восстановить все его права.
Насколько я могла понять, слушая, что говорил мне законовед, и догадываясь о том, чего он не говорил, нахожу, что умерший лорд напрасно доверился ему и сыну в этом деле, так как они оба были сильно заинтересованы в том, чтобы Ральф не нашелся, хотя молодой лорд и казался вполне честным человеком. Разбирая потом в своих мыслях все это дело, я решила, что старый лорд, отец того, который был у меня с адвокатом, сам отлично понимал это, и поручил им расследование только для того, чтобы успокоить свою совесть, в полной уверенности, что сын его от этого ничего не потеряет. Законовед даже намекнул, что его покойный доверитель оставил ему в своем завещании десять тысяч фунтов стерлингов в награду за долголетнее ведение его дел, а если бы отыскался Ральф, то последний мог бы и не согласиться на выдачу такой большой суммы, и законовед потерял бы ее. Вот почему я отделалась от этих людей гораздо легче, чем ожидала.
Но я слишком отвлеклась от главного.
Рассказав мне все, что нашел нужным, законовед уставил на меня свои очки и спросил:
— Уверены ли вы, что молодой англичанин, живущий у вас в доме, не тот, которого мы ищем, и можете ли вы доказать это?
Я с минуту помедлила с ответом, и в эту минуту передумала и перечувствовала больше, чем за целый год. Не было никакого сомнения, что наш Ральф именно тот, кого они искали, и от моего ответа зависела вся его судьба. Но я уже решилась лгать до конца (это была единственная ложь за всю мою жизнь, да простит мне ее милосердный Творец) и потому ответила:
— Да, я уверена, что это не тот, хотя для его пользы и желала бы, чтобы он был тем, кого вы ищите. Я могу доказать вам, что это другой.
Я помню, что когда эта страшная ложь сорвалась с моего языка, у меня вдруг сделалась какая-то пустота в голове, и среди этой пустоты я услыхала громкий смех, раздавшийся где-то в воздухе, как бы над крышей нашего дома.
Однако я скоро оправилась и окинула внимательным взглядом сидевших напротив. Мне не трудно было заметить, что мои слова успокоили и обрадовали их, особенно адвоката. Один переводчик, как человек совершенно посторонний, оставался вполне равнодушным: в любом случае он ничего не выигрывал и не проигрывал.
— Мы ждем ваших доказательств, госпожа Ботмар, — вежливо напомнил законовед.
— Сейчас представлю их, — проговорила я. — Вы, кажется, сказали, что крушение корабля ‘Индия’ произошло в 1824 году?
— Да, — отвечал законовед.
— Так… А вы, быть может, слышали, что в следующем году у наших берегов потерпел крушение корабль ‘Флора’ и несколько из его пассажиров спаслись?
— Да, мы читали об этом в свое время в английских газетах и слышали недавно в Капштадте, когда были там.
— Хорошо. Так смотрите же…
Я встала, подошла к шкафу и достала оттуда нашу семейную библию, принадлежавшую еще моему деду. В начале этой книги находились чистые листы, на которых были записаны все важные события, происшедшие в нашем семействе.
— Читайте, — сказала я переводчику, указывая на одну запись, сделанную моим мужем, и он прочел следующее:
‘Двенадцатого сентября тысяча восемьсот двадцать пятого года (чиста были написаны прописью) наша маленькая дочь Сусанна в одном из ущелий береговых скал нашла умиравшего от голода английского мальчика, потерпевшего кораблекрушение и выкинутого на берег морем. Мы взяли его к себе как Божий дар. Он объявил нам, что его зовут Ральфом Кензи’.
— Видите число? — спросила я, когда переводчик окончил чтение.
— Да, — задумчиво отвечал законовед, — ваш мальчик попал к нам в 1825 году, а мы ищем того, который потерпел крушение в 1824 году… Притом и названия кораблей разные.
— В том-то и даю! — воскликнула я, умолчав однако о том, что запись была сделана Яном чуть не год спустя после того, как Ральф попал в наш дом, и что, делая запись, Ян ошибся годом. Я указала тогда же ему на эту ошибку и советовала исправить ее, но он сказал, что это неважно и что из-за этого не стоит марать книгу. Так запись и осталась неисправленной, а ошибка Яна поддержала мою ложь. — Но это еще не все, — продолжала я. — Вы говорите, что родители мальчика, которого вы разыскиваете, были люди благородного происхождения, но я видела тело матери Ральфа Кензи и могу уверить вас, что она вовсе не походила на благородную леди: она была одета в грубое платье, имела простое лицо, как у простолюдинок, и большие мозолистые руки, привыкшие к черной работе. На одном из пальцев ее правой руки я нашла вот это кольцо. (Я вынула из комода и показала простое серебряное кольцо, купленное мною как-то раз у разносчика для подарка горничной.) Отец нашего мальчика, — продолжала я, — тоже не мог быть лордом, если только в вашей стране лорды не имеют обыкновения сами пасти своих овец (при этих словах лорд и адвокат улыбнулись). Ральф говорил, что отец его на родине был пастухом большого стада овец. Получив от кого-то небольшое наследство, он отправился искать счастья в одну из дальних английских колоний… Вот все, что я знаю о мальчике, которого мы из милости приняли к себе в дом. Очень жалею, что он не тот, кого вы ищете.
Когда переводчик перевел мои последние слова, сказанные мною совершенно спокойно, молодой лорд встал, потянулся и весело проговорил:
— Ну вот и конец этому тяжелому кошмару. Я очень рад, что мы побывали здесь и узнали правду, иначе у меня не было бы ни одной спокойной минуты в жизни.
— Да, — проговорил не менее довольный законовед. — Госпожа Бот-мар представила нам самые точные и неопровержимые доказательства, что слух, пущенный относительно принадлежности воспитанного ею английского мальчика к вашему дому, милорд, лишен всякого основания… Я сейчас запишу все, что она нам показывала, и попрошу ее подписать. Этим дело и будет закончено.
— Пишите, а я пока пойду подышать свежим воздухом, — произнес лорд и, скрывая зевоту, вышел в дверь, которая вела в сад.
Законовед, достав из кармана чернильницу и перо, а из портфеля — чистый лист бумаги, принялся быстро записывать все, что я ему говорила, кроме того, сделал выписку и из Библии.
Переводчик, которому пока было нечего делать, попросил позволения закурить трубку, зажег ее и сел в сторонке.
Через полчаса законовед все закончил. Переводчик прочел мне написанное. Все оказалось слово в слово, как я говорила. По прочтении адвокат попросил меня скрепить этот — как он назвал его — протокол моею подписью и протянул мне перо.
Между тем свечи на сгоне догорали, догорала и масляная лампа на комоде, огонь ее то с треском вспыхивал, то замирал, и вся комната то ярко освещалась, то погружалась во мрак.
Какая-то невидимая сила удерживала мою руку, и я медлила взять перо — орудие, которым я должна была закрепить навсегда свою ложь. При синем пламени, трепетавшем в лампе, законовед показался мне каким-то демоном-искусителем. Тайный внутренний голос шептал мне отогнать этого искусителя и сказать всю правду.
Несколько мгновений мы впивались друг в друга глазами, читая на наших бледных, покрытых синевой лицах все, что происходило у нас в душе.
— Ну что же, госпожа Ботмар? — нетерпеливо проговорил наконец законовед. — Мы сейчас останемся впотьмах… Подписывайте же скорее.
Я поспешно схватила перо и неуклюжим почерком нацарапала свое имя на бумаге. Когда я дописывала последнюю букву, лампа ярко вспыхнула и с шипением погасла. В наступившей темноте я снова услыхала над своей головой все тот же насмешливый хохот.

* * *

Сузи не могла ни слова слышать из того, что у нас говорилось, но тем не менее она знала, в чем было дело, и всю ночь не сомкнула глаз от душевной тревоги. Чем более она думала об этом, тем ужаснее казалось ей, что мы, любя Ральфа и не желая расстаться с ним, лишаем его всего, принадлежащего ему по рождению и закону. Совесть ее не могла примириться с этой мыслью и заглушала голос сердца, требовавшего, чтобы Ральф остался у нас.
Промучившись до зари, Сузи, в конце концов, решила, что она должна потихоньку повидаться с англичанами и открыть им всю правду, а там будь что будет. Успокоившись, она наконец заснула, и это и было причиной ее неудачи… А может быть, так хотела судьба!
На другой день, рано утром, англичане вышли из комнаты, отведенной им под спальню, ко мне в столовую, где я уже готовила кофе и завтрак, зная, что они хотели уехать на рассвете.
После кофе законовед попросил позволения написать несколько нужных писем, которые он хотел отправить в ближайшем городе по почте, а лорд заявил, что он пока поедет вперед в сопровождении двух кафров к небольшому озеру, недалеко от нашей фермы, где он накануне заметил множество диких уток, ему хотелось поохотиться на них. Законовед должен был догнать его у озера.
Прощаясь со мною, лорд подарил мне на память золотую цепочку с большим бриллиантом. Подарок этот до сих пор хранится у меня. Распростились мы по-дружески, и я от души пожелала благородному англичанину счастливого пути.
Когда Сузи наконец встала и узнала от горничной, что англичане собираются уезжать (горничная не видала, что лорд уже уехал), она потихоньку вышла из дому и встала на повороте дороги, по которой должны были проехать наши непрошенные гости. Ей недолго пришлось ждать: законовед с переводчиком и двумя кафрами-проводниками скоро появились перед нею. Видя, что лорда с ними нет, она остановила законоведа и спросила по-английски, где лорд.
Законовед обрадовался, услыхав родную речь, и воскликнул (Сузи мне потом передала этот разговор):
— Как жаль, что вы не побеседовали с нами вчера! Мы не знали, что вам знаком наш язык, иначе попросили бы вас не покидать нас так скоро… Вы спрашиваете, где милорд. Час тому назад он уехал вперед к озеру, чтобы успеть немного поохотиться. Желаете что-нибудь передать ему? Я с удовольствием исполню ваше поручение.
— Благодарю вас, сэр, — ответила Сузи. — Но я люблю черпать воду сама (это наша боерская поговорка). Вы сами приведете лорда обратно, когда услышите, что я сейчас сообщу вам… Вы были у нас из-за Ральфа Кензи, и моя мать сказала вам, что у нас живет не тот, кого вы ищете. Так?
Законовед молча кивнул головой.
— Ну, а я объявляю вам, что мать говорила неправду, — продолжала Сузи и сообщила ему все, что знала о Ральфе и о нашем заговоре с целью оставить юношу у себя.
Нужно заметить, что Сузи, как я потом узнала, не совсем хорошо говорила по-английски, а потому законовед, слушавший ее с видимым беспокойством, притворился, что не понимает ее. Но когда она заметила это и повторила свой рассказ, стараясь выражаться как можно яснее, он сказал:
— Да, все сообщенное вами так странно, что я действительно должен просить милорда возвратиться, чтобы снова разобрать дело. Идите домой и ждите нас, мы опять будем у вас сегодня же вечером или завтра утром.
Распростившись с адвокатом, Сузи вернулась домой с легким сердцем. Весь этот вечер и следующий день она то и дело подходила к окну и смотрела в ту сторону, куда уехали англичане. Она все ждала их возвращения, но они более не возвращались. Я уверена, что расчетливый законовед и не думал сообщать лорду о своей встрече с нашей дочерью и о том, что он от нее узнал. Он сделал свое дело и заработал десять тысяч фунтов стерлингов, а начинать дело сызнова для него значило потерять их.
На третье утро я опять нашла Сузи у окна с тревожным выражением в прекрасных голубых глазах.
— Что ты все стоишь у окна, девочка? — спросила я. — Кого ты еще ждешь? Новых гостей, что ли?
— Нет, не новых, а тех, которые уже были у нас! — ответила Сузи с несвойственной ей резкостью.
— Разве они опять хотели быть у нас? Ведь они уехали совсем, — продолжала я.
Она обернулась, пристально посмотрела мне в лицо и с той же резкостью сказала:
— Они должны возвратиться. Я вчера остановила законоведа на дороге и объявила ему, что ты солгала насчет Ральфа и что он именно тот, кого они ищут.
— Как ты смела… — начала было я с сердцем, но тотчас же сдержалась и спросила по возможности спокойно: — Ну и что же он сказал тебе на это?
— Он обещал привести своего лорда обратно, но, должно быть, обманул меня, иначе они давно…
— Конечно, обманул! — перебила я, обрадовавшись. — Если бы он серьезно хотел найти Ральфа, то, поверь, нашел бы его и без нашей помощи. Но ему это не выгодно, поэтому он и не обратил внимания на твои слова. Можешь теперь успокоиться: ты сделала все, что приказывала тебе твоя совесть, и вместе с тем не лишилась Ральфа.
— Нет, я не могу успокоиться! — воскликнула Сузи. — Разве ты забыла, что грехи родителей взыскиваются с детей?
И наша кроткая девочка начала осыпать меня такими обвинениями и горькими упреками, на которые я никогда не считала ее способной! Слушая их, я, пожилая женщина, совсем растерялась перед этой семнадцатилетней девочкой, которая стыдила меня так, точно она была пастором.
Я совсем опешила и, не зная, что отвечать, вскричала:
— Да для кого все это было сделано, как не для тебя же, неблагодарная девчонка!
— Да за что мне быть благодарной? Разве за то, что вы сделали меня невольной соучастницей в своем преступлении?.. Можно было бы обойтись без лжи и обмана. Ральф меня так любит, что все равно остался бы моим. Перед его отъездом мы обвенчались бы, и если бы он уехал, то, вероятно, со мной. Сделав в Англии все, что нужно, мы оба вернулись бы сюда.
Верность этих замечаний положительно сразила меня. Я поняла, что мы с Яном действительно напрасно взяли на себя такой страшный грех. Я даже заплакала с отчаяния. Слезы мои обезоружили мою добрую девочку. Она начала успокаивать меня, и мы помирились. Но с тех пор я стала замечать, что она относится ко мне уже не с прежней любовью и уважением, хотя и старалась не показывать этого. Зато я полюбила ее еще больше, хорошо сознавал, какое бремя легло на ее совесть.
Так окончилась история посещения нас англичанами. Более мы никогда не видали и ничего не слыхали о них.

V

КАК СУЗИ СПАСЛА СИГАМБУ.

КЛЯТВА СИГАМБЫ

Теперь я хочу рассказать, какую роль в нашей жизни играл Черный Пит, этот демон в человеческом образе, и как кафрская знахарка, Сигамба Нгенианга, что значит ‘гуляющая при лунном свете’, была спасена Сузи от смерти и сделалась добровольной рабыней нашей дочери.
К этому времени отца Черного Пита, господина ван-Воорена, уже два года не было в живых. О смерти его шли страшные слухи, что будто он был убит своим сыном. Ван-Воорен оставил Черному Питу большое состояние: множество скота, громадные земли и, как говорили, довольно крупную сумму в английском банке.
Все удивлялись, почему Черный Пит, достигнув известного возраста, не женился и даже не ухаживал за девушками. Но потом оказалось, что и у него сердце не каменное и что ему на роду было написано полюбить Сузи. У кого какая любовь, а у Черного Пита она отличалась тем, чтобы преследовать и делать несчастным предмет своей страсти.
Страсть его стала проявляться незадолго до приезда англичан, искавших Ральфа. Где бы Пит ни встретился с Сузи, — большей частью вне нашего дома, потому что Ян не любил принимать его, — он сейчас же начинал приставать к ней со своими медовыми речами и разными глупостями, которых она никогда не поощряла, а напротив, всегда с негодованием отклоняла как женщина, сердце которой уже занято другим.
Нужно заметить, что Черному Питу всегда было известно все, что делалось у соседей, благодаря донесениям его приятелей кафров, которые повсюду шныряли и все для него выведывали. Поэтому от него не укрылось и то обстоятельство, что Яна с Ральфом не было на ферме. Этим случаем он поспешил воспользоваться и стал являться к нам раза по три в неделю. Бедная Сузи положительно не знала, как отделаться от его противных любезностей, и дело часто доходило до слез.
Как-то раз я собралась с духом (я должна сознаться, что Черный Пит был из тех немногих людей, которых я боялась) и стала доказывать ему всю бесполезность его ухаживаний за Сузи. Я говорила долго и, кажется, убедительно. Он терпеливо выслушал меня до конца и потом ответил:
— Все это, пожалуй, и верно, тетушка. Но если вы хотите иметь яблоко, которое еще не упало на землю, то должны трясти дерево до тех пор, пока яблоко не упадет.
— А если оно так крепко срослось с веткой, что не упадет, как бы вы ни трясли дерево? — заметила я.
— Тогда нужно забраться на дерево и сорвать яблоко, — сказал Пит.
— Ну, а если на это яблоко наложен зарок другим?
— В таком случае, милая тетушка, ничего более не остается, как избавиться от этого другого, — отвечал он с такой злой улыбкой, что у меня вся кровь застыла в жилах. — Таким образом уничтожится его зарок, плод будет вашим и сделается от этого еще слаще.
— Уходите, ради Бога! — с сердцем сказала я. — В нашем доме не должно быть людей, которые способны говорить такие страшные вещи… Жаль, что нет Яна и Ральфа, они живо выпроводили бы вас.
— То, чего я ищу в вашем доме, не вделано ведь в его стены, — насмешливо произнес он. — Я могу и не мозолить вам глаза. Прощайте пока, тетушка. Благодарю за гостеприимство!
После его ухода я отправилась сообщить о нашем разговоре Сузи, но ее не оказалось дома. Сопровождавшие Черного Пита кафры, наверное, сказали ему, куда она пошла, судя по тому, что он сразу отыскал ее и опять стал говорить о своей любви. Потом он даже потребовал, чтобы она поцеловала его. Это, понятно, очень рассердило ее, и она наговорила ему дерзостей. Но он был не из робких и хотел поцеловать ее насильно. Она с силой оттолкнула его и пустилась бежать.
— Поцелуй за тобой, прекрасная девица! — крикнул он ей вслед. — Без этого я не отстану. Я знаю, что ты любишь английского найденыша, но меня это нисколько не смущает. Женщина может любить многих в своей жизни, умрет один — явится другой на его место.
— Что вы хотите этим сказать, ван-Воорен? — с ужасом спросила Сузи, невольно остановившись.
— Ничего особенного… Только помни, что ты поцелуешь меня раньше, чем думаешь!
И действительно, эти последние слова его сбылись очень скоро.
В долине между горами, на расстоянии часа езды от нашей фермы и близ дороги, которая вела к ферме Черного Пита, жила знахарка Сигамба. Эта женщина не принадлежала ни к одному из транскейских или соседних племен, но явилась в нашу сторону с севера. Это была небольшого роста здоровая, хорошо сложенная, с темно-красным цветом лица девушка. Маленький рот ее заставлял думать, что она бушменка, но это впоследствии оказалось неверным. Кафрские женщины вообще очень безобразны, но Сигамба была недурна. У нее были тонкие и приятные черты лица, белые зубы, большие, удивительно умные глаза и целая копна черных курчавых волос на голове.
Эта странная девушка, которой было уже лет тридцать, жила по соседству с нами несколько лет, занимаясь знахарством и, надо сознаться, довольно успешно. Она составляла разные зелья и лекарства и лечила от всех болезней, особенно домашний скот. Говорили, что она даже отлично умела предсказывать судьбу. Кроме того, она пользовалась — даже между боерами — репутацией лучшей ‘вызывательницы дождя’ и предсказательницы начала и конца наводнений, бурь и тому подобных явлений природы. Благодаря этим занятиям, она понемногу приобрела себе хижину и маленькое стадо.
Ян несколько раз посылал к ней заговаривать скотину. Сначала мне это очень не нравилось (я вообще не люблю никакого колдовства, считая это грехом), но потом, видя, что она всегда помогала, я примирилась с этой необходимостью.
У Сузи была маленькая рыжая собачка, которую ей подарили еще щенком ночевавшие у нас путешественники. Они сказали, что эта собачка очень хорошей породы. Через неделю после описанного мною посещения Черного Пита собачка эта, которую Сузи очень любила, чем-то захворала. Недолго думая, Сузи уложила ее на мягкой подстилке в корзину и велела нести одному из наших кафров, а сама села на лошадь и отправилась к Сигамбе. Хижина знахарки была так расположена в конце долины посреди обросших деревьями холмов, что человек, незнакомый с местностью, с трудом нашел бы ее.
Подъехав к жилищу Сигамбы, Сузи увидела сначала стадо овец и коз, пасшихся под присмотром нескольких кафров. В стороне ютилась хижина знахарки, едва видневшаяся из-за громадного дерева. Под этим деревом лежала почти совершенно обнаженная Сигамба, со связанными назад руками и накинутой вокруг шеи веревочной петлей, один конец которой был переброшен через сук дерева. Перед нею, грубо хохоча, стоял Черный Пит, а вокруг него расположилась группа кафров и полубелых людей, из тех, которые не хотят ничего делать и таскаются с фермы на ферму, выпрашивая гостеприимство под предлогом дальнего родства или во имя милосердия, и живут там до тех пор, пока их не прогонят. Я слыхала, что таких людей в Европе зовут паразитами, то есть, живущими на чужой счет. Название это, по-моему, очень меткое.
Сначала Сузи хотела было повернуть назад, испуганная видом Черного Пита и всей этой картиной, но потом устыдилась своей трусости и решилась остаться. Она смело подъехала к Питу, который, очевидно, задумал что-то ужасное против несчастной знахарки, и резко спросила его.
— Ради Бога, скажите мне, что тут у вас происходит?
— А, мисс Сусанна! — воскликнул он. — Вы пожаловали как раз вовремя и сейчас будете присутствовать при казни этой воровки, которая приговорена к повешению судом.
— Судом! — с негодованием повторила Сузи, оглядывая толпу, в которой не было ни одного порядочного лица. — Не сами ли вы уж разыграли тут роль судей?.. Что сделала Сигамба?
— Живя из милости на моей земле, она украла у меня часть стада и скрыла в дальнем ущелье, — отвечал Пит. — Это доказано свидетельскими показаниями. Вот и сейчас мои овцы и козы пасутся вместе с ее скотиной… Вы сами можете убедиться в этом по моим клеймам. Я полевой надзиратель здешнего округа, и потому, разобрав это дело по закону, нашел, что воровка подлежит смертной казни.
— А позвольте спросить вас, — смело сказала Сузи, — давно ли закон допускает обвинителя быть и судьей, да еще в своем собственном деле? О, я теперь не удивляюсь, почему англичане так дурно говорят о боерах и кричат на весь мир о нашем жестоком обращении с туземцами. Вы поступаете не только не по закону, а напротив, творите полное беззаконие. За это вас накажет Бог, если вам удастся избежать правосудия людей.
— Вы правы, госпожа, — заговорила Сигамба совершенно спокойным голосом, доказывавшим, что она не чувствует ни малейшего страха, — этот приговор — действительно, преступление, совершаемое из мести, и я должна поплатиться жизнью за то, что этот человек полон зла. Я женщина свободная и никому не сделала ничего дурного за всю свою жизнь. Я только помогала больным людям и больной скотине. Ван-Воорен говорит, что я из милости живу на его земле, но это неправда: я плачу ему за этот клочок земли и не нахожусь у него в рабстве. Потом он говорит, что я увела его овец и коз — и это неправда: он сам приказал своим людям вести их в ущелье с моим маленьким стадом, чтобы иметь против меня улики и повесить в отместку за… одно дело. Но я прошу вас, молодая госпожа, не беспокойтесь из-за такого низкого существа, как я, уезжайте скорее отсюда: вид смерти не для вас.
— Нет, я не уеду! — крикнула Сузи и, сойдя с лошади, подошла к Питу. — Если я и уеду, то только для того, чтобы направить против вас, ван-Воорен, тот закон, над которым вы так нагло издеваетесь! Слышите?
Слова Сузи сильно смутили Черного Пита и его сообщников. Само по себе повешение этой знахарки, уличенной в краже, не было особенным преступлением, так как боеры часто сильно страдали от воровства кафров и поневоле должны были прибегать к самосуду в своих пустынях. И вообще, в то время мало обращалось внимания на справедливость или несправедливость белых по отношению к кафрам. Но если же белый обвинял перед властями, жившими в Капштадте, своего соплеменника в самовольном убийстве невиновного туземца, то дело получало другой оборот и могло очень плохо кончиться для обвиняемого.
Черный Пит отлично понял, что если Сузи исполнит свою угрозу и донесет на него, то ему несдобровать. Но он не хотел показать, что испугался ее угроз, и вместе с тем задумал воспользоваться удобным случаем, чтобы унизить ее при всех и отомстить за то, что я недавно почти выгнала его из нашего дома.
— Что эта воровка уличена и приговорена к смертной казни по закону, я могу доказать вот этим протоколом, в котором все записано и который подписан всеми, кто умеет писать, — сказал Пит, вынимая из кармана какую-то бумагу. — Я закона не нарушал, и потому ровно ничего не боюсь. Самосуд существует у боеров не первый день, без него они не могли бы и существовать здесь, посреди этих разбойников кафров. Но в угоду вам, милая девушка, я готов подарить этой черномазой колдунье жизнь на двух условиях. Во-первых, она должна отдать мне, в вознаграждение за беспокойство, все, что имеет: хижину, скарб и скот. Согласна ты на это, колдунья?
— Если бы я даже и не согласилась, то вы все равно возьмете все сами: сила на вашей стороне, — с горечью ответила Сигамба. — Ну, а второе условие?
— Оно тебя не касается, — грубо проговорил Черный Пит и, обратившись к Сузи, добавил: — Второе мое условие состоит в том, чтобы вы при всем народе дали мне тот поцелуй, в котором, — помните, — отказали неделю тому назад при нашей встрече около вашего дома.
Прежде чем Сузи нашлась, что ответить на эту наглость, Сигамба поспешила сказать:
— Не делайте этого, милая госпожа, не оскверняйте своих губ. Я лучше готова умереть, нежели допустить, чтобы вас коснулся этот злодей, который, родившись от белого отца и черной матери, получил от них только одно дурное и сделался врагом белых и черных.
— Да, господин, я не могу исполнить вашего требования, — проговорила Сузи, вся побледнев от негодования и не скрывая своего отвращения. — Придумайте какое-нибудь другое условие.
— А, вы не можете! — ядовито прошипел Черный Пит. — Ну, делать нечего, принуждать я вас не буду… Эй, вы! — обратился он к своим разбойникам, — вздерните-ка эту черномазую… Да не сразу, черти! Пусть она сначала попляшет между небом и землей… Забавно будет полюбоваться на ее кривляние.
Бедная Сигамба в один миг была приподнята на веревке, так что только кончики ее ног касались земли. Сузи не могла вынести вида ее почерневших, искривленных губ, закатившихся глаз и судорожно подергивавшегося тела.
— Отпустите ее! — крикнула она, едва помня себя от ужаса, негодования и жалости. — Я исполню ваше желание, ван-Воорен, только, ради Бога, прикажите освободить эту несчастную!
И, подойдя к негодяю, она взглянула на него в упор и проговорила задыхающимся от гнева голосом:
— Целуйте!.. О, как я желала бы, чтобы мои губы были пропитаны ядом!.. Целуйте же!.. Чего же вы ждете?
— Не нужно… не нужно!.. Не делайте этого! — кричала хриплым голосом Сигамба, еле живая от душившей ее петли и удара о землю, когда по знаку Пита разбойники выпустили из рук веревку.
— Вы ошибаетесь, — с улыбкой возразил Пит, отступая назад и уперев руки в бока, — не я должен поцеловать вас, а вы меня.
Сузи даже отскочила назад. По знаку палача Сигамбу снова подняли в воздух. Это заставило нашу бедную девочку опять подойти к негодяю и прикоснуться своими губами к его губам. Он сейчас же обхватил ее и целовал до тех пор, пока она не лишилась чувств. После этого даже его сообщники потребовали, чтобы он оставил свою жертву. Когда Пит наконец выпустил Сузи из рук, она грохнулась на землю. Провожавший ее кафр, все время отчаянно кричавший и шумевший из сочувствия к ней, тотчас же поднял ее и стал приводить в чувство.
Когда она очнулась, первой ее заботой было взглянуть, что сталось с Сигамбой. Она уже была освобождена от петли и спешила надеть свою одежду, которую ей милостиво возвратили.
Оправившись, Сузи молча села на свою лошадь и повернула на дорогу к дому, одарив Черного Пита таким взглядом, от которого даже он побледнел.
Она тихо ехала, погруженная в свои грустные размышления. Вдруг лошадь остановилась. Сузи вздрогнула и, поспешно взглянув вниз, увидела стоявшую на коленях Сигамбу, которая целовала край ее платья и бормотала:
— Может ли Сигамба когда забыть, что из-за нее вынесла Белая Ласточка?
— Встань, — ласково сказала Сузи, — ты в этом не виновата.
— Как не виновата? — возразила Сигамба. — Повторяю: все это случилось из-за меня. Черный Пит находит и меня красивой, а потому… Но зачем грязнить уши чистой Ласточки.
— Ничего, — с горьким смехом проговорила Сузи, — по крайней мере, и уши будут под стать моему уже замаранному лицу… Но я угадываю, что ты хотела сказать.
— Если угадываете, то должны понять, в чем состоит моя вина перед вами. Я, жалкая черная женщина, на которую ваш народ смотрит с таким презрением, — не хотела купить себе жизнь тою ценой, которую вы, дочь белого начальника, отдали добровольно, чтобы сохранить мне эту жизнь!
— Если я сделала этим доброе дело, то Бог запишет мне его в Свою книгу, в которую заносятся все поступки людей.
— Это запишется не только в книгу вашего Великого Духа, но и в моем сердце… О, слушайте, моя добрая госпожа! Иногда на меня находит облако, и в этом облаке я вижу то, что должно случиться впереди. Вот и сейчас меня накрыло облако, и я вижу в нем, что через много месяцев я спасу вас так же, как вы сегодня спасли меня.
— Может быть, — сказала Сузи. — Я знаю, что ты можешь угадывать будущее… Ну, теперь прощай! Отыщи своих и укройся у них от своего врага.
— Своих мне очень далеко искать, — со вздохом ответила Сигамба. — Да они и не захотят принять меня.
— Почему? — удивилась Сузи.
— Потому что я по рождению должна бы быть их начальницей, но они требовали, чтобы я вышла замуж, иначе не желали признать меня своей начальницей, а я не хотела и не хочу замуж: природа создала меня телом и душой не так, как других женщин… Я поссорилась со своими и пошла искать счастья у чужих.
— Плохое же ты нашла здесь счастье: веревку Черного Пита!
— О, нет! Очень хорошее: я нашла Ласточку и свободу… то есть, не свободу, а нечто лучшее — добровольное рабство. Вы дорогой ценой купили мое сердце, и я ваша раба навсегда… У меня ничего не осталось: Черный Пит все отнял, кроме ума в моей голове, и я…
— Что же ты думаешь теперь делать? — спросила Сузи, видя, что маленькая женщина замялась.
— Идти за вами и служить вам до конца моих дней, — горячо ответила Сигамба.
— Это доставило бы мне большое удовольствие, — сказала Сузи. — Но я не знаю, понравится ли это отцу.
— Что нравится Ласточке, то понравится и ее отцу. Я не буду вам в тягость и сама заработаю себе пищу.
— Хорошо, иди за мной, — решила Сузи. — Когда вернется отец, я попрошу его оставить тебя у нас.
Когда Сузи привела к нам знахарку, я была очень недовольна и не хотела позволить этой язычнице остаться у нас, но Сузи уговорила меня подождать приезда отца и Ральфа, а до их возвращения разрешить черной женщине жить в пустой хижине возле нашего крааля.

* * *

Мужчины возвратились через десять дней. Поздоровавшись, Ян прежде вceго спросил:
— Были англичане?
— Были и уехали, — ответила я.
Ян более ничего не стал расспрашивать об этом деле, но я видела, что он и так все понял и в душе чувствовал себя нехорошо: он всегда был против любого обмана.
У Сузи была длинная беседа с Ральфом. Из этой беседы он узнал, что случилось между его невестой и Черным Питом. Даю это вышло так. Ральф хотел на радостях поцеловать свою невесту, но она сказала, что недостойна его поцелуя, и этими словами чуть не свела его с ума. Прежде чем все рассказать ему, она заставила его поклясться, что он не убьет того, из-за кого она сделалась недостойной его ласки. Это еще более смутило бедного молодого человека и заставило его предположить самое худшее, так что он колебался, дать ли ему требуемую клятву. Но Сузи настояла на своем, и когда он поклялся, она рассказала ему о поступке Пита. Ральф смыл с ее лица поцелуй негодяя своими поцелуями, но в его глазах Сузи прочла, что он никогда не забудет, как Черный Пит оскорбил его невесту, хотя и обещал ‘на этот раз’ не требовать с него кровавой расплаты.
Узнав об этой истории, Ян тоже страшно вознегодовал и сказал, что следовало бы проучить негодяя за его дерзость, но находил неудобным наживать себе смертельного врага в лице такого богатого и опасного человека. Поэтому советовал выждать время, когда можно будет найти законное основание обезвредить его.
Вечером пришла Сигамба. Она была очень миловидна в ее вышитой и очень опрятной кароссе*. Сначала Ян говорил с ней очень сурово и обвинил ее в том, что его дочь перенесла из-за нее такую неприятность. Но потом он даже согласился, по просьбе Сузи, оставить у нас в доме знахарку с тем, чтобы она безвозмездно лечила скот, в случае, если он заболеет.
______________
* Меховая одежда кафрянок.
Так Сигамба осталась у нас. Хотя я и чувствовала, что мы приобрели в ней надежную защиту против своих врагов, но все-таки душа моя была очень неспокойна, и ночью, ложась спать, я сказала Яну:
— Знаешь, мне кажется, что наше мирное время безвозвратно миновало и теперь нас ожидают бури и грозы.
— Да, и мне кажется так, — со вздохом ответил он. — Наше счастье повернулось к нам спиной с того дня, когда тебе пришла несчастная мысль солгать англичанам и убедить меня согласиться на эту ложь.
Увы, он был прав.

VI

КАК РАЛЬФ ‘ПРОУЧИЛ’ ЧЕРНОГО ПИТА.

ЧТО УКАЗАЛА ЗИНТИ КОРОВА

На другой день утром я хотела переговорить с Ральфом относительно его свадьбы с Сузи и отправилась искать его, но нигде не могла найти. Предполагая, что он в нашем краале, я пошла туда. Проходя мимо хижины Сигамбы, я увидела негритянку, которая сидела на пороге своего жилища.
— Добрый день, мать Ласточки, — приветствовала она меня. — Я знаю, кого вы ищете.
— Знаешь? — удивилась я.
— Да, — отвечала она улыбаясь. — Он уехал еще на рассвете.
— Куда?
— Туда, где заходит солнце.
И знахарка указала рукой в ту сторону, где находилась ферма Черного Пита. Сердце мое тревожно забилось, и я поспешила спросить:
— А ты не заметила, с ним был роер?
— Нет, у него в руках был только толстый хлыст, из тех, которыми погоняют быков и наказывают кафров.
Я облегченно вздохнула, но возвратилась домой все-таки с тяжелым сердцем. Я поняла, что Ральф отправился искать встречи с Питом. Хотя он и обещал Сузи не убивать Пита, но не давал слова не трогать его вообще, и потому считал себя вправе ‘поучить’ оскорбителя своей невесты, то есть, избить его до полусмерти.
Он потом мне сам рассказывал, что отправился прямо к краалю своего врага и стал поджидать его в узкой лощине, отделявшей ферму Пита от крааля. Немного погодя со стороны фермы показался Пит, сопровождаемый кафром и вооруженный роером. Заметив Ральфа, негодяй сразу понял, зачем тот явился, но не выказал ни малейшего смущения. Он как ни в чем не бывало поклонился ему и с напускным простодушием спросил:
— Как поживаете, господин Кензи? Не желаете ли осмотреть моих новых овец?
— Я вовсе не за тем явился сюда, господин ван-Воорен, — резко отвечал Ральф.
— Значит, вы пожаловали, — невозмутимо продолжал Черный Пит, — по поводу ярочки, которую, как я слышал…
— Да, вы угадали, — перебил Ральф, едва сдерживаясь, — я явился именно по поводу овечки, которую жестоко оскорбил один негодяй. Я хочу наказать этого…
— А!.. Ну, в таком случае, счастливого пути, господин Кензи… Желаю вам успеха! — насмешливо проговорил Пит и, приподняв шляпу, хотел было проехать дальше.
— И этот негодяй — ты! — докончил Ральф, подскакивая к Питу и поднимая над ним хлыст.
Пит заставил свою лошадь попятиться и схватил роер. Но прежде, нежели он успел выстрелить, Ральф соскочил с коня, сильным ударом выбил из рук Пита роер, стащил его самого с лошади и подмял под себя.
— Ты осмелился оскорбить беззащитную девушку на глазах целой толпы, так пусть же теперь хоть этот кафр увидит и расскажет, как наказываются у свободных боеров такие оскорбления! — проговорил Ральф, стоя коленом на груди ошеломленного противника, который не делал даже попытки освободиться.
После этих слов Ральф принялся своим хлыстом наносить удары Питу по чему попало, поворачивая его во все стороны как бревно.
Избив его чуть ли не до полусмерти, Ральф наконец опомнился и, оттолкнув от себя так, что Пит ударился головой о камень, поднялся на ноги.
— Я дал клятву не убивать тебя, а потому и ограничился только этим наказанием! — проговорил он, тяжело отдуваясь. — Но если ты осмелишься сделать еще что-либо подобное, то так дешево не отделаешься от меня… А чтобы ты не позабыл этого, то вот тебе на память.
С этими словами Ральф еще несколько раз ударил своего врага хлыстом по лицу. Хотя эти удары были и не сильны, но, тем не менее, на скулах и широком носу Пита сейчас же выступили красные полосы, которые должны были надолго обезобразить и без того некрасивое его лицо.
После этого наш будущий зять вскочил на лошадь и направился домой.
Сначала Черный Пит как будто не чувствовал ударов бича по своему лицу, но лишь только Ральф успел отъехать на несколько шагов, Пит с трудом поднялся на ноги и крикнул вслед своему сопернику прерывающимся от боли, гнева и стыда голосом:
— Я тебе этого никогда не забуду, подлый найденыш… нищий… английская собака!.. Мы еще увидимся с тобой, только при других обстоятельствах… я тебе тогда отплачу. А теперь вот получай пока задаток!
Раздался выстрел, и Ральф почувствовал, как что-то пролетело мимо его уха и содрало у него на щеке кожу.
Он обернулся и хотел было возвратиться, но, к счастью, вовремя одумался, пришпорил лошадь и ускакал, избежав, таким образом, смертельной опасности.
Я забыла прибавить, что хотя у Пита и был с собой кафр, но он не оказал никакой помощи своему господину, отчасти потому, что почти все кафры трусливы и никогда не вмешиваются в ссоры белых, а отчасти, быть может, и потому, что этот кафр не любил Пита за его жестокое обращение со своими чернокожими рабами. Как бы там ни было, но в самом начале схватки кафр поспешил скрыться за деревьями, окружавшими лощину.
Когда Ральф возвратился домой, то его первая встретила Сузи. Бедная девочка едва не упала в обморок, увидев, в каком виде был ее жених: платье его было все изорвано, а из щеки текла кровь.
Ральфу большого труда стоило успокоить ее и уверить, что он не ранен и что на щеке простая царапина, которая скоро пройдет. Разумеется, он не сказал ей правды. Свой растерзанный вид и расцарапанную щеку он объяснил тем, что долго гнался за ланью и что, пробираясь сквозь кусты, изорвал платье и расцарапал щеку.
Но лично мне он в тот же день вечером передал все, как было, а я, в свою очередь, рассказала об этом Яну.
Утром на следующий день муж, не сказав никому ни слова и вооружившись роером, отправился тоже к Питу. К счастью, последний догадался куда-то убраться, так что Ян возвратился ни с чем.
Можно было подумать, что эта история так и заглохнет. О Черном Пите не было ни слуху, ни духу. Но, зная мстительный характер нашего соседа, я хорошо понимала, что он никогда не простит нам нанесенного ему Ральфом оскорбления. Поэтому я посоветовала Сузи не уходить далеко от дома, а Яну и Ральфу — никогда не выезжать без оружия и без провожатых.
Однако недели через две Пит сам напомнил о себе. Какой-то кафр принес Яну письмо. Муж мой часто получал деловые письма от соседей и потому прочел его сначала про себя. Я тоже не обратила внимания на это письмо. Но вдруг Ян позвал меня и прочел письмо вслух. Содержание его было следующим:
‘Господину ван-Ботмару. Многоуважаемый господин!
Вам известно, что я люблю вашу дочь Сусанну и желаю на ней жениться. По некоторым обстоятельствам мне сейчас неудобно являться к вам лично и просить руки вашей дочери. Поэтому я вынужден просить письменно вашего согласия на мой брак с ней. Вам известно, какое у меня состояние, и я озолочу вашу дочь, если она сделается моей женой. Надеюсь, что вы не откажете мне в ее руке на том основании, что лучше иметь меня зятем и другом, нежели врагом. Я слышал, что на нее имеет виды живущий у вас английский подкидыш. Но надеюсь, что вашего согласия на ее брак с этим найденышем не будет и что это не больше и не меньше, как баловство, которому не следует придавать никакого серьезного значения, не правда ли? Кстати, прошу передать этому дерзкому мальчишке, что если я где-нибудь встречусь с ним, то ему не поздоровится. Ответ на это письмо (надеюсь, он будет благоприятный) потрудитесь передать моему посланному, он знает, куда доставить его. Вместе с сим благоволите принять и передать мой привет вам и вашей дочери.
Остаюсь, многоуважаемый господин, вашим преданным другом.
Пит ван-Воорен’.
Узнав содержание этого письма, я позвала Ральфа и Сузи и попросила Яна прочесть его и им. Единодушный крик негодования и удивления вырвался у наших детей, когда они ознакомились с этим нахальным письмом.
Ян только крякнул, скомкал письмо в крепко стиснутой руке и после минутного молчания спросил Сузи:
— Что ты скажешь на это, дочка?
— Я?! — воскликнула наша девочка с ярко заблестевшими глазами. — Я лучше лягу живой в могилу, нежели сделаюсь женой этого… негодяя!.. О мой Ральф! — прибавила она, бросаясь на грудь своего жениха, — я чувствую, что этот ужасный человек принесет нам много зла… Но будь уверен: что бы ни случилось, я навеки твоя, и разлучить нас на земле может только одна смерть!
— Так, дочка, хорошо сказано! — проговорил Ян. — Сынок, — обратился он к Ральфу, — возьми-ка бумагу и перо и пиши, что я буду говорить.
Ральф под диктовку моего мужа написал следующий ответ:
‘Питу ван-Воорену.
Господин!
Я лучше собственными руками зарою свою дочь в землю, нежели отдам ее за такого человека, как вы. Вот мой ответ, а вот и совет: не показываться около моей фермы ближе, чем на целую милю. Наши роеры стреляют лучше вашего, а потому этот совет прошу намотать на ус. Что же касается вашей вражды к нам, то я на это отвечу, что, уповая на Бога, мы ее не боимся’.
Подписав письмо, Ян аккуратно запечатал его и лично понес на кухню, где дожидался посланный Пита. Это был полунагой кафр с простоватым лицом и широким белым рубцом на правой щеке. Ян застал его беседующим с Сигамбой. Отдав кафру письмо, он приказал ему скорее нести его тому, кто его послал.
Когда дикарь удалился, Ян повернулся и тоже хотел было уйти, но потом потер себе лоб, посмотрел вслед дикарю и, обернувшись к Сигамбе, вдруг спросил ее:
— Ты знаешь этого дикаря?
— Нет, хозяин, — отвечала знахарка.
— Зачем же ты разговаривала с ним?
— Я обещала следить за всем, что касается гнезда Ласточки, и хотела узнать, откуда он пришел и кто его послал.
— Ну, что ж, узнала?
— Нет! Тот, кто его послал, наложил печать молчания на его язык. Он только сказал, что живет в краале, где-то далеко в горах, и что этот крааль принадлежит одному белому, который держит там свой скот и нескольких жен, но посещает его редко. Остальное я узнаю, когда он отдаст Черному Питу ваш ответ и возвратится сюда за лекарством, которое я обещала приготовить для его больной жены.
— Каким образом ты узнала, что его присылал именно Черный Пит, если он не сказал тебе, кто его послал? — с удивлением спросил Ян.
— Ну, это нетрудно было угадать, — ответила с улыбкой Сигамба. — Я умею по одной нитке добираться до самого клубка.
Ян задумался. Постояв с минуту молча, он снова обратился к знахарке:
— Сигамба, я припоминаю, что где-то раньше видел тебя разговаривающей с этим кафром. Я узнал его по шраму на правой щеке.
— Да, хозяин, хотя я вижу его в первый раз и никогда раньше с ним на говорила, вы уже видели его, — загадочно сказала странная маленькая женщина, пристально глядя на моего мужа своими большими блестящими глазами.
Ян с недоумением взглянул на нее и удивленно пробормотал:
— Как же это могло быть?.. Я не понимаю тебя, Сигамба!
— А припомните тот день, хозяин, когда Ласточка привата меня к вам и просила не прогонять, — сказала Сигамба.
Ян ударил себя по лбу и вскричал:
— Да, да, теперь припоминаю! Я видел тебя разговаривающей с этим кафром именно в твоих собственных глазах.
— Вот и вспомнили, хозяин, — продолжала Сигамба со своей загадочной улыбкой. — Если у меня есть способность отражать в глазах будущее, то вы обладаете даром читать это будущее.
Ян постоял некоторое время в глубокой задумчивости около странной женщины, очевидно, пытаясь понять это необъяснимое явление, потом махнул рукой и молча вышел из кухни.
Стоя в дверях кухни, я видела всю эту сцену и слышала весь разговор. Божусь, что все рассказанное — истинная правда, хотя и не могу объяснить этого в высшей степени загадочного явления.

* * *

Опять прошло недели две. Выйдя как-то утром на крыльцо, я увидала полунагого кафра, сидевшего на одной из ступенек крыльца. Он оказался тем самым человеком, который приносил первое письмо.
— Что скажешь? — спросила я дикаря.
— Письмо вашему хозяину, — ответил он, подавая мне запечатанный пакет.
Я взяла письмо, отыскала Яна и попросила его прочесть вслух новое послание Черного Пита.
Ян вскрыл пакет, в котором оказалось письмо следующего содержания:
‘Многоуважаемому господину Яну ван-Ботмару.
Я получил ваш ответ и нахожу, что выраженный в нем нехристианский дух едва ли угоден Богу. Повторяю: я желаю не вражды, а самой искренней дружбы, и потому не принимаю ваших резких слов за обиду, мало того — я даже готов исполнить ваше желание — не показываться около вашей фермы, чтобы не подать повода к кровопролитию (да избавит нас от этого Бог). Я люблю вашу дочь, но если она не желает иметь меня своим мужем, мне остается только покориться своей горькой участи и пожелать вашей дочери полного счастья с ее избранником.
Я навсегда покидаю эту сторону и продаю свою ферму. Не желаете ли приобрести ее, если не для себя, то для того, чтобы дать ее в приданое за дочерью? Сообщите мне об этом с подателем сего письма. Прощайте. Да хранит вас Бог!
Пит ван-Воорен’.
Наступило время завтрака, все собрались в столовой, и я попросила Яна прочесть Ральфу и Сузи это письмо. Дети наши так и просияли, когда мой муж прочитал им письмо: они думали, что теперь навсегда избавятся от преследований Черного Пита. А что касается меня, то это письмо нисколько не облегчило мне сердца: слишком уж были не в характере Пита такое смирение и такая покорность судьбе!
Мы решили отослать посланного без всякого ответа.
Когда ему объявили об этом, он отправился к Сигамбе. Данное ею лекарство подняло на ноги его жену, в благодарность за это он привел знахарке корову, которая только что отелилась и всю дорогу билась и вырывалась у кафра, желая вернуться назад к своему теленку.
Так как Сигамбе и на этот раз не удалось выведать у посланного, откуда он пришел, то умная женщина придумала очень ловкую штуку с целью добиться своего.
Спустя несколько часов после ухода посланца, она отправилась к дикарям, служившим раньше у нее. Дикари эти очень любили свою бывшую госпожу и, чтобы не разлучаться с нею, поселились вблизи нашей фермы. Сигамба выбрала среди них одного молодого сильного кафра, который был особенно ей предан. Дикаря этого звали Зинти. Он отличался большой наблюдательностью и исполнительностью.
Сигамба приказала ему выследить, куда пойдет корова, которую она решила выпустить на волю, и донести все, что он увидит там, куда приведет его корова. Кафр сразу понял, что от него требуется, и обещал в точности исполнить приказание своей бывшей госпожи.
После этого Сигамба спустила с привязи корову, та с радостным мычанием бросилась бежать с такой скоростью, что Зинти едва мог поспеть за ней.
Таким образом они шли три дня и три ночи. Только по ночам корова останавливалась, чтобы отдохнуть и пощипать травы. Она охотно позволяла кафру доить себя во время остановок. Ее молоко составляло почти единственную пищу Зинти.
На рассвете четвертого дня, после запутанных переходов по горам (удивительно, как животные могут хорошо находить дорогу), Зинти и его проводница очутились около большого загона для скота. Загон был расположен на громадной луговине, окруженной высокими холмами, поросшими густым лесом. Корова стрелой помчалась к стаду. Прибежав туда, она принялась громко мычать и вертеть во все стороны головой, и мычала до тех пор, пока к ней не подбежал маленький теленок, который тотчас же принялся сосать ее, а она стала его облизывать.
В стороне около деревьев сидело несколько кафрских женщин. Они занимались очисткой от сучьев и листьев громадной груды ветвей, из которых дикари строят хижины.
Притаившись за деревьями, Зинти стал прислушиваться к разговору этих женщин и услыхал, как одна из них спрашивала другую:
— Для кого же Бычачья Голова строит новую хижину в нашей долине?
Бычачьей Головой был прозван кафрами Черный Пит, голова которого действительно немного походила на голову быка.
— Не знаю, — печально отвечала другая, совсем еще молоденькая женщина. — Может быть, для новой жены и, наверное, для дочери какого-нибудь белого начальника, потому что для простой женщины он не стал бы строить такой большой и красивой хижины.
— Наверное, так, — отозвалась третья. — И, должно быть, он хочет украсть ее, иначе зачем бы ему прятать ее в это место, куда никто никогда не заглядывает из белых… Но — чу! — слышу, как стучат подковы лошади Бычачьей Головы.
Через минуту в самом деле к ним подъехал Черный Пит. И без того некрасивое лицо его было сильно обезображено подживающими красными рубцами, оставшимися от ударов хлыста Ральфа.
При виде Пита все женщины встали и, сложив руки на груди, почтительно поклонились.
— У вас очень плохо идет дело, черномазые лентяйки! — сердито крикнул он им вместо приветствия. — У меня работать живее, если не хотите познакомиться с этой вот штукой! — прибавил он, размахивая бичом и хлестнув им ближайшую из стоявших перед ним женщин.
— Мы стараемся, хозяин, — отвечала она, корчась от боли. — Но скажи нам, пожалуйста, кто будет жить в новой хижине.
— Уж, конечно, не такая черномазая образина, как ты! — с ядовитым смехом проговорил Черный Пит. — Здесь поселится красивая белая женщина, которая будет вашей хозяйкой. Я скоро поеду за нею. Но горе будет вам, если кто-нибудь из вас проговорится, что здесь живет белая женщина! Я всех вас тогда передушу, как земляных крыс. Поняли?
— Поняли, хозяин! — хором отвечали женщины.
— То-то! И чтобы через неделю здесь все было готово.
Отдав еще несколько приказаний, Черный Пит уехал, а Зинти поспешил направиться к Сигамбе с отчетом о виденном и слышанном.
Дорогой он сильно повредил себе ногу и должен был пробыть в пути гораздо дольше, чем шел сюда за коровой.
Только на шестой день ночью он кое-как добрался до леса, за которым начинались наши владения. Войдя в лес, он заметил невдалеке небольшой костер, около которого сидело двое людей. Зинти ползком подкрался к ним и спрятался за ближайшее дерево. Выглянув затем из своего убежища, он узнал в одном из сидевших около костра Черного Пита, а в другом — какого-то незнакомца, одетого готтентотом. Зинти стал прислушиваться к их разговору.
— Ну, рассказывай, что тебе удалось узнать? — спросил Черный Пит.
— Все, что нужно, баас*, — отвечал готтентот. — Я узнал, что Ян Ботмар с женой, дочерью и живущим у них молодым англичанином отправился вчера на крестины к господину ван-Роозену, который живет в пяти часах езды от фермы Ботмара. Назад они поедут завтра утром. Дорога ведет, как тебе известно, баас, через лощину, которая называется Тигровым Логовищем.
______________
* Хозяин.
— А много с ними провожатых?
— Только два кафра.
— Значит, всего шесть человек, из которых две женщины, а вас будет двадцать… Отлично! — продолжал Черный Пит, весело потирая руки. — Запасайтесь только оружием.
— Значит, их всех надо убить, кроме Ласточки, баас?
— Всех, всех, если не удастся захватить ее без сопротивления! — вскричал Черный Пит. — Особенно постарайтесь ухлопать англичанина. Но помни уговор: моего имени чтобы никто не произносил!
— Хорошо, хорошо, я помню это, баас, — сказал готтентот.
Дальше Зинти не стал слушать. Он со всех ног пустился к Сигамбе и, добравшись до нее еле живой только под утро, сейчас же рассказал ей все, что узнал.
— Великий Дух! — воскликнула она, всплеснув руками. — Ласточка и ее родные теперь должны уже быть в дороге!.. Надо спешить к ним навстречу… Оставайся пока здесь, Зинти, отдохни и жди меня.
С этими словами она побежала к нам на конюшню, взяла лучшую лошадь Яна, вскочив на нее, вихрем помчалась кратчайшей дорогой нам навстречу.
Все рассказанное мной в конце этой главы я узнала потом от самой Сигамбы.

VII

ПОДВИГ СИГАМБЫ.

СВАДЬБА СУЗИ И РАЛЬФА

Ничего не подозревая, мы спокойно возвращались домой от нашего соседа ван-Роозена. Мы все находились в очень хорошем настроении и только хотели въехать в Логовище Тигра, как вдруг из него нам навстречу выскочила лошадь, вся в крови и мыле, с дымящимися ноздрями и пеной у рта, на спине лошади без седла и даже без узды сидела растрепанная маленькая женщина, державшаяся руками за длинную гриву животного.
— Ба! — воскликнул изумленный Ян. — Да это наша колдунья и на моей Стреле! Как ты смела, негодная…
— Назад! — крикнула Сигамба, загораживая нам дорогу. — Назад!.. В лощине вас ждет смерть!
Голос и лицо знахарки доказывали, что она не шутит. Мы молча повиновались и, повернув лошадей назад, проскакали галопом мили три, пока не выбрались на открытое место. Здесь лошадь Сигамбы, все время несшаяся впереди, вдруг упала на колени и стала дрожать всеми членами, а сама всадница, потеряв равновесие, перелетела через голову лошади, растянулась на земле, которая сейчас же стала окрашиваться вокруг нее кровью. Мы все остановились.
Ральф поспешил спрыгнуть с седла, поднял Сигамбу и посадил ее, прислонив спиною к маленькому пригорку. Сузи тоже сошла со своей лошади и, взяв у отца фляжку с персиковой настойкой, заставила маленькую женщину выпить несколько глотков.
— Благодарю! — прошептала Сигамба. — Дайте теперь этой настойки Стреле, а то она погибнет.
— Ты ранена, бедняжка? — спросила Сузи, наклоняясь над знахаркой, пока Ян, по совету последней, лил Стреле прямо в рот настойку.
Мера эта оказалась действительно очень хорошей: бедное животное ободрилось и перестало дрожать.
— Рана моя — пустяки, — отвечала Сигамба. — Несколькими каплями крови я еще далеко не уплатила своего долга.
— Но в чем дело? — спросил Ральф. — Почему нас ждала смерть в Лощине Тигра?
— И зачем ты так измучила мою любимую лошадь? — добавил немного некстати Ян.
— Не сделай я этого, вас всех теперь не было бы уже в живых, — продолжала знахарка. — Впрочем, Ласточка осталась бы жива, но… от этого ей было бы не легче. Вот в чем дело. Часа полтора тому назад я узнала, что Черный Пит устроил засаду в лощине, через которую вы должны были проехать. Двадцать человек нанятых им разбойников должны были перебить всех вас, а Ласточку взять в плен. Чтобы предупредить вас, времени у меня осталось так мало, что только одна Стрела и могла помочь мне в этом, и я решилась взять ее. Она, и правда, оказалась стрелой: никакая другая лошадь не была бы в состоянии донести меня за час до Логовища Тигра… Когда я въехала в эту лощину, из кустов раздался крик: ‘Это черная колдунья! Она хочет предупредить Ботмара. Стреляй в нее!’ Пули посыпались мне вслед градом, и одна из них попала в ногу… Но Великий Дух помог, и я доскакала до вас вовремя…
— Но ты истекаешь кровью! — вскричала Сузи. — И потом, эта пуля…
— Это пустяки… Я знаю, как вынуть ее, — перебила Сигамба и, оглянувшись вокруг, прибавила: — Принесите мне листьев вон того растения с красными цветами, которые горят как огонь. Вон они там, около болота. Я сама приложу их к ране, и кровь остановится, а пулю можно вынуть после.
Ральф поспешил исполнить просьбу нашей спасительницы и принес ей целый пучок какого-то широколиственного растения с ярко-красными чашками цветов. И действительно, как только Сигамба приложила это растение к своей ране, кровь сейчас же перестала течь. Приходилось только удивляться знанию этой маленькой дикарки каждого растения и умению пользоваться им!
По просьбе Сузи один из сопровождавших нас кафров посадил знахарку к себе на лошадь, и мы тронулись в путь, конечно, не через лощину, а по другой дороге. Этот путь был гораздо длиннее, зато совершенно безопасен.
К обеду мы благополучно прибыли домой. Вечером мы с Яном и Ральфом долго совещались, как поступить, чтобы обезвредить наконец Черного Пита. Сначала мы хотели подать на него жалобу в суд, но потом передумали. До Капштадта было несколько сот миль, и притом у нас имелось только два свидетеля преступного замысла Пита: кафр и неизвестно какого племени знахарка. Судьи едва ли поверили бы подобным свидетелям. Поэтому мы и порешили на том, что нужно оставить без внимания замысел Пита, тем более, что он, благодаря бдительности нашей зоркой телохранительницы, не удался.
Через некоторое время мы узнали, что наш враг продал свою ферму и уехал неизвестно куда: Ян и дети очень обрадовались этому известию. Они думали, что теперь навсегда избавились от преследований Пита, но мое сердце чуяло, что это вовсе не конец его преследованиям. Поэтому я торопила со свадьбой наших детей, чтобы Ральф имел законное право защищать Сузи от негодного человека.
Хорошо сознавая, что быть в доме двум женщинам на правах хозяек крайне неудобно, даже если они родная мать и дочь, мы с Яном решили отдать будущим молодым часть нашей земли, скота и людей и выстроить для них новый дом в нескольких милях от нашего, на берегу небольшой реки.
Во время стройки новобрачные будут жить в большом селении миль за пятьдесят от нас, у одной из моих двоюродных сестер, богатой и бездетной вдовы. Там они будут в первое время своей супружеской жизни в полной безопасности, находясь в населенной местности, и Черный Пит не осмелится их тронуть. А потом он примирится с мыслью, что Сузи потеряна для него, и забудет ее. Так мы по крайней мере думали, но не так случилось на самом деле.
Однажды вечером за неделю до свадьбы я пошла посмотреть, убрано ли полотно, которое белилось днем на солнце на луговине, близ хижины Сигамбы. Ночь была лунная, и я отправилась без фонаря.
Подойдя к луговине, я услыхала тихое и странное пение, доносившееся со стороны жилища Сигамбы. Я остановилась, прислушалась и сейчас же узнала голос знахарки. Напев был так печален, что у меня надрывалось сердце. Слов песни я не поняла, но мне показалось, будто в ней упоминалось имя Сузи.
Сильно заинтересованная, я подошла поближе и увидела Сигамбу сидящей на камне, около хижины. Лицо знахарки было освещено бледным светом луны, падавшим сквозь вершины деревьев, окружавших хижины. Перед знахаркой, на другом камне, стояла деревянная чаша, наполненная до краев водой. Знахарка пристально глядела в чашу и, тихо раскачиваясь, пела свою печальную песню.
Вдруг она, как будто увидав в чаше что-то страшное, отскочила от нее, перестала петь и громко, болезненно застонала.
Я догадалась, что застала ее за колдовством, и хотела было крикнуть, чтобы она оставила это нечестивое занятие, но меня одолело любопытство: мне очень захотелось узнать, что могла колдунья видеть в воде горшка и почему она упоминала имя Сузи в своей песне. Поэтому я подошла к знахарке и резко спросила:
— Что это ты делаешь, Сигамба?
Хоть мой приход и вопрос были совершенно внезапны, однако знахарка не только не испугалась и не вскрикнула, как сделала бы на ее месте любая другая порядочная женщина, но даже не вздрогнула и спокойно ответила:
— Я читала судьбу Ласточки и всех близких ей.
— Где же ты читала это? — продолжала я.
— Вот здесь, — указала она на чашку с водой.
Я с любопытством взглянула в чашу и увидала на дне ее белый песок, поверх которого лежали пять кружков зеркального стекла разной величины, но правильной круглой формы, как монеты. Самый большой кружок находился посередине остальных, расположенных вокруг него крестообразно.
— Вот это Ласточка, — объяснила мне Сигамба, указывая на большой кружок, — наверху — ее будущий муж, направо — отец, налево — мать, а внизу — Сигамба. Кружки эти от большого стекла, которое показывает лица людей. Мне дала его Ласточка, а я расколола его на пять частей и сделала их круглыми, потому что природа любит все круглое. Видите, они расположены в чаше так, как вот те звезды на небе.
Меня пробирала дрожь при виде этого колдовства, но я скрыла свой страх и сказала с деланным смехом:
— Что за глупая игра у тебя, Сигамба!
— Это совсем не игра, и тот, у кого двойное зрение, может много увидеть в этой чаше, — совершенно спокойно, без малейшей обиды в голосе, проговорила Сигамба. — У вас нет такого зрения, и вы не можете ничего увидеть, а баас может. Позовите бааса. Он посмотрит и расскажет все, что увидит, потому что одной мне вы не поверите.
Мне стало очень досадно, что Ян, которого я, не в обиду будь ему сказано, считала гораздо глупее себя (хотя это вовсе не мешало мне уважать и любить его), может видеть то, чего не могу я, но я все-таки пошла и привела его.
Пока я рассказывала ему, в чем дело, знахарка сидела не шевелясь, подперев рукой подбородок и не сводя своих блестящих глаз с лица моего мужа. Казалось, в ее взгляде было что-то такое, что невольно подчиняло Яна ее влиянию.
— Ну, показывай свои штуки, чернушка, — полунасмешливо проговорил Ян, выслушав мои объяснения.
— А вот взгляните туда, отец Ласточки, — отвечала Сигамба, указывая на чашу.
Ян опустился на колени и взглянул в чашу.
— Я вижу, — начал он точно чужим голосом, пристально глядя в воду и медленно произнося слова, — Сузи… себя… жену… Ральфа… и… тебя, Сигамба… А теперь вот… все… слилось в… темный цвет, и я… да, я больше ничего не могу различить.
— Смотрите пристальнее! — приказала повелительным голосом Сигамба, так и впиваясь своими странными глазами в лицо Яна.
Муж снова взглянул в воду и опять начал вытягивать из себя слова:
— Теперь… я… вижу… тень… густую… темную тень… Она похожа на… да, на голову Черного Пита, вырезанную из… черной… бумаги… Из-за этой тени я ничего… не вижу… Ах, вот она делается… все меньше… меньше… теперь она закрывает… да, только тебя, Сигамба… Ты просвечиваешь сквозь тень вся… красная… точно в… крови… А теперь… Ну, теперь все пропало!.. Я ничего больше не вижу.
С этими словами он поднялся на ноги, лицо его было бледно как смерть, и сам он весь дрожал. Доставая из кармана свой большой пестрый шоковый платок, чтобы обтереть с лица пот, он с ужасом прошептал:
— О, Господи, да ведь это настоящее чародейство!.. Прости мне мое прегрешение!
Я снова нагнулась над чашей, но по-прежнему ровно ничего не заметила кроме воды и зеркальных кружков, в которых отражались только лунный свет да мое лицо. Из этого я заключила, что Ян по своей простоте видел все, что ему внушала колдунья, или, вернее, воображал, что видит.
— Что же все это значит, Сигамба? — спросил Ян, растерянно глядя то на чародейку, то на меня.
— Отец Ласточки, что видели ваши глаза, то видели и мои, но только яснее ваших, потому что мое зрение еще острее, — отвечала Сигамба. — Вы спрашиваете — что это значит? Будущее никому не открывается вполне… даже я не могу знать всего. Мне ясно только то, что Ласточке и всем ее близким будет много зла от Черного Пита. Но все кончится тем, что для Ласточки и ее родных настанут опять светлые дни, а я погибну от руки Пита или через него… Как все это случится — я не знаю, но советую вам венчать Ласточку скорее и не дома, как вы хотите, а в деревне, где она будет жить первое время после свадьбы.
Я не верила ни одному слову из того, что говорила колдунья, и очень разозлилась, что она так дурачила бедного Яна и заставила его задуматься о том, что он видел и слышал. Только потом я убедилась, как она была права. Но тогда, повторяю, ее предсказания казались мне не больше и не меньше как пустой болтовней, на которую не стоило обращать внимания. По моему совету Ян письменно пригласил из ближайшего города пастора, который должен был венчать наших детей у нас в доме и находился уже давно в пути. Неужели из-за глупой болтовни этой полусумасшедшей девки мы должны послать встретить его и воротить назад? Вообще я терпеть не могла, когда в мои распоряжения вмешивались даже муж и дети, а тут еще лезла с советом какая-то полоумная дикарка, живущая у нас из милости!
Видя, что муж сильно задумался над предсказаниями и советом Сигамбы, я прикрикнула на нее, чтобы она не вмешивалась не в свои дела, и, схватив Яна за руку, потащила его домой.
Сигамба что-то хотела мне сказать, но я сделала вид, что не заметила этого, и ускорила шаги. Однако пройдя несколько шагов, я не утерпела и оглянулась назад. Сигамба стояла на прежнем месте и, подняв руки к небу, тихо плакала.

* * *

Наконец наступил день свадьбы. Пастор прибыл накануне, и все было давно готово.
Покончив с распоряжениями дома, я вышла на двор взглянуть, все ли там в порядке, как вдруг прямо над моей головой раздался пронзительный крик ястреба. Я с испугом подняла глаза кверху и увидела, как ястреб, выхватив из гнезда, находившегося под крышей нашего дома, одну из сидевших там красногрудых ласточек, сейчас же поднялся с ней к облакам. Другая ласточка с громким жалобным криком полетела вслед за похитителем.
У меня так и защемило сердце, когда я увидела это зрелище.
— Бедная жертва! — невольно воскликнула я, считая этот случай за дурное предзнаменование. — Неужели твоя гибель предвещает несчастье и нашей Ласточке?
— Нет, — раздался за моей спиной спокойный голос Сигамбы, — нет, мать Ласточки, не бойтесь! Видите, он летит сокол, он отобьет у хищника добычу.
Действительно, сверху, со страшной высоты летел стрелой сокол и со всего размаха ударил грудью ястреба. Хищник не успел уклониться от удара и, сделав громадный пируэт в воздухе, выпустил из когтей свою жертву, которая вскоре упала на траву около дома.
— Сигамба подбежала и подняла ласточку, у нее оказалось сильно поврежденным одно крыло, и были сломаны обе лапки.
— Это ничего, — проговорила знахарка, — я вылечу ее.
Вторая ласточка стала кружиться над Сигамбой с жалобным писком, как бы умоляя ее возвратить ей подругу.
— Успокойся, — сказала ей Сигамба (как будто птица могла понимать ее), — я устрою под крышей своей хижины новое гнездо, посажу туда твою подругу и буду лечить, а ты будешь кормить ее.
Птицы, и правда, точно поняли ее: раненая смирно сидела в руках, а другая спокойно уселась на ближайшем дереве.
— Мать Ласточки, — обратилась ко мне знахарка, когда я, успокоенная относительно участи раненой птицы, в которой я видела свою дочь, хотела войти в дом, — дайте мне вашего коричневого мула в обмен на тех двух коров, которых мне недавно привел готтентот за то, что я вылечила его жену от укуса змеи. Я знаю, что мул стоит дороже, но у меня пока больше ничего нет, а он мне очень нужен.
— На что он тебе? — удивилась я.
— Проводить Ласточку в деревню.
— Разве она желает этого?
— Нет, ей теперь не до меня, но я должна это сделать.
Ударение, которое она сделала на слове ‘должна’, заставило меня после минутного колебания согласиться на ее просьбу.
— Хорошо, можешь взять мула, а коровы пускай останутся у тебя, — проговорила я.
— Благодарю, мать Ласточки, — просто сказала знахарка.
— А когда же ты будешь лечить птицу? — спросила я, вспомнив о раненой ласточке. — Ведь она требует ухода.
— О, об этом не беспокойтесь! — с живостью отвечала Сигамба. — Я сейчас сделаю гнездо, посажу в него птичку и перевяжу ей крыло и лапки травой. Когда кости срастутся, — а это будет скоро, — она сама снимет перевязки.
Я не знала, что возразить и, молча пожав плечами, ушла в дом.
Вскоре началось венчание. Сузи была очень хороша в своем белом платье и с большим букетом белых цветов в руках, который принесла ей Сигамба. Вполне достоин ее был и Ральф. Во всей его фигуре, в каждой черте лица, в манерах, даже во взгляде и голосе было сразу видно его благородное происхождение.
Сузи, если и была ниже его по происхождению, зато не уступала по красоте, манерам и образованию. Я никогда не видала лучшей пары и прямо могу сказать, что они были созданы друг для друга, поэтому и любовь их была так прочна.
Гостей у нас не было, потому что свадьба держалась в тайне, чтобы Черный Пит не услыхал о ней и не придумал какой-нибудь гадости. Однако, как потом оказалось, он все-таки узнал об этом, — вероятно, от пастора, который, не в обиду будет ему сказано, очень любил работать языком и, должно быть, проболтался дорогой, когда ехал к нам.
После венчания был хороший обед, но пил, ел и болтал за столом только один пастор. В конце концов он стал городить такие глупости, что я едва не побранилась с ним.
По окончании обеда молодые стали прощаться со мной (Ян ехал их провожать). Я не знала, что теперь долго-долго не увижу Сузи, а потому не давала много воли слезам и крепилась, как могла. Что же касается Сузи, то она, припав ко мне на плечо, рыдала так сильно, что я вынуждена была остановить и пристыдить ее. Наконец она немного успокоилась и, вспомнив о Сигамбе, захотела проститься и с ней. Я послала за знахаркой, но ее нигде не могли найти. Тогда я вспомнила, что Сигамба хотела ехать провожать молодых, и сказала Сузи, что она, наверное, поджидает где-нибудь на дороге.
Простившись еще раз со мной, новобрачные и Ян уселись на лошадей и тронулись в путь, за ними с сильным скрипом двинулась и тяжело нагруженная фура.
Я осталась одна.

VIII

КАК РАЛЬФ СНОВА ПОПАЛ БЫЛО В МОРЕ.

ЧТО СДЕЛАЛА СИГАМБА

Проводив молодых за несколько миль, Ян распрощался с ними и возвратился домой, новобрачные продолжали путь только в сопровождении отправленных с ними кафров.
С наступлением темноты Ральф распорядился сделать привал в горах на берегу моря, милях в десяти от нашей фермы. Пока провожатые разводили костер, чтобы приготовить себе ужин, молодые супруги отправились прогуляться в живописном ущелье, спускавшемся прямо к морю. Пройдя все ущелье, они очутились на выступе невысокой скалы, у подошвы которой с трех сторон плескалось море, так что скала вдавалась в него в виде мыса.
Ральф и Сузи уселись в нескольких шагах от крутого, почти отвесного спуска к морю и, прижавшись друг к другу, заворковали как голуби.
— Боже мой, как хороша природа, не правда ли, Ральф? — шептала Сузи, глядя на освещенное луной море. — Смотри, как эффектны эти бесконечные волны, когда в них отражается небо с луной и звездами.
— Да, сейчас эти волны очень красивы, — отвечал Ральф. — Но я видал их другими и никогда не забуду этого.
Сузи поняла намек мужа и тихо продолжала:
— Да, Ральф, море, как и жизнь наша, не может быть постоянно спокойным. Но я люблю море, потому что оно дало мне тебя, а жизнь — потому что могу провести ее с тобой.
— Только бы море не разлучило нас! — невольно вырвалось у Ральфа.
— Что ты говоришь, мой дорогой?! — с испугом воскликнула Сузи, крепко обнимая его. — Нет, нет, Ральф, нас теперь ничто не может разлучить… даже море, потому что, если тебе опять нужно быть в море, то я последую за тобой… Даже сама смерть, дорогой муж мой, не в состоянии будет разлучить нас: мы и в той жизни будем вместе. Почему тебе пришло в голову, что море должно разлучить нас?
— Сам не знаю, моя Сузи, — печально отвечал Ральф. — Мне все кажется, что счастье наше непрочно.
В это время луна вдруг спряталась за темным облаком, и по ущелью пронесся порыв резкого, холодного ветра, вершины деревьев как-то зловеще заскрипели. Но облако вскоре исчезло, ветер утих, и луна снова засияла во всем своем блеске, проведя широкую серебристую полосу по хребтам морских волн.
— От своей судьбы не уйдешь, Ральф, — сказала наконец Сузи, поднимаясь со своего места. — Давай лучше помолимся Богу, поблагодарим Его за то, что Он нам дал, и попросим у Него покровительства на будущее.
Опустившись на колени, они оба начали горячо молиться. Но не успели они окончить последних слов молитвы, как услышали позади себя чей-то язвительный смех. Молодые люди поспешно вскочили, обернулись назад и замерли от ужаса: перед ними стоял Черный Пит, а из-за его спины выглядывало человек десять темнокожих, вооруженных ружьями и ножами.
Ральф и Сузи сразу поняли всю опасность своего положения: они находились на таком расстоянии от своих провожатых, что не могли быть услышаны ими, если бы вздумали кричать, и на их лицах выразилось полное отчаяние.
Черный Пит сразу сообразил, что происходит в душе молодых людей, и еще язвительнее расхохотался.
— Как хорошо иметь дело с набожными людьми, — насмешливо произнес он. — это дало нам возможность подкрасться незамеченными… А какую хорошую молитву вы читали, мои голубки! Мне казалось, что я нахожусь в церкви, когда слушал ее… Погодите, как она заканчивалась?.. Ах, да! Вы, кажется, выражали в ней желание провести вместе всю жизнь? Но Бог решил как раз наоборот и поручил мне разлучить вас. Я, как покорный исполнитель Его воли…
— Перестаньте богохульствовать! — вскричал с негодованием Ральф. — Скажите лучше прямо: что вам нужно от нас?
— Та-та-та, молодой человек, как вы нетерпеливы! — проговорил Черный Пит со своей злой улыбкой. — Извольте, скажу, если вам так не терпится. Я хочу обладать той, красота и презрение которой сводят меня с ума, и которой я напрасно добиваюсь столько времени… Одним словом, я желаю завладеть Сусанной Ботмар.
— Сусанны Ботмар уже нет, здесь находится Сусанна Кензи, моя жена, — сказал Ральф. — Неужели вы решитесь отнять у меня жену?
— Нет, мой друг, это было бы незаконно, а я всегда привык уважать закон, — продолжал Пит. — Я хочу воспользоваться не женой вашей, а вдовой, что и разумнее, и законнее. Сделать это мне будет не особенно трудно при помощи моих молодцов, тем более, что вы здесь одни, и другого оружия, кроме молитв, у вас не имеется… А это оружие, как вы уже убедились, не может принести вам никакой пользы.
Сузи вскрикнула от ужаса и, упав на колени перед негодяем, принялась умолять его пощадить жизнь мужа.
Вид Пита, этого чудовища в человеческом образе, нахально стоявшего перед коленопреклоненной молодой женщиной, вся фигура которой дышала какой-то неземной красотой и невинностью, так поразил благородное сердце Ральфа, что он, поднимая жену, вскричал:
— Оставь, Сузи! Я не желаю покупать себе жизнь ценой твоего унижения.
Затем, обратившись к своему противнику, он проговорил ясным, твердым и полным достоинства голосом на наречии кафров, чтобы и они могли понять его:
— Я вижу, что вы, господин ван-Воорен, решились убить меня и… овладеть (здесь голос Ральфа невольно дрогнул) моей женой… К моему крайнему отчаянию, я не могу помешать вам осуществить это благородное намерение… Но берегитесь, господин ван-Воорен: чаша долготерпения нашего Творца когда-нибудь переполнится, и наказание ваше будет ужасно!.. Просить вас о пощаде я не стану: это, конечно, будет бесполезно, а главное — слишком… унизительно. Но я требую у вас пять минут, чтобы я мог проститься с женой… В этом вы не можете отказать мне: вам не позволят ваши же сообщники, хотя они и кафры.
— Ни одной секунды! — вскричал Пит, взбешенный презрением, которое ясно слышалось в тоне Ральфа.
С этими словами он выхватил из-за пояса пистолет и хотел прицелиться в Ральфа, но кафры действительно не позволили ему этого. Они обступили его со всех сторон, и один из них сказал ему:
— Мы пришли сюда, Бычачья Голова, помочь тебе убить твоего врага и увести белую женщину, но мы не знали, что она его жена. Если ты не позволишь ему проститься с ней, то мы отказываемся повиноваться тебе. Мы и так не рады, что ты хочешь заставить нас смотреть, как ты будешь убивать беззащитного человека, ведь он твой враг, а не наш, и мы…
— Ну, ладно, ладно! — перебил Пит, испуганный угрозой кафров уйти и покинуть его, а это могло расстроить весь его план. — Англичанин! — крикнул он Ральфу, — лаю вам пять минут для прощания с ва… с Сусанной Ботмар.
Он отошел немного в сторону и, вытащив из кармана громадные серебряные часы, подставил их под бледные лучи луны, чтобы заметить время.
Ральф обернулся к Сузи. Та с воплем кинулась в его объятия и замерла в них. Прошла целая минута в полном молчании.
— Прощай, Сузи!.. Прощай, моя дорогая жена! — проговорил наконец Ральф, крепко обнимая рыдающую молодую женщину. — Еще несколько минут — и мы расстанемся навеки…
— О мой Ральф!.. Мой дорогой, любимый муж!.. — захлебываясь слезами, говорила бедная молодая женщина. — Неужели это… не сон?.. Неужели наше счастье… было… так мимолетно?.. Неужели Бог допустит…
И не будучи в состоянии говорить, она склонилась на грудь мужа и громко зарыдала.
Ральф, как мужчина, был, конечно, тверже, и хотя ему было не менее горько, но он все-таки старался успокоить и утешить жену.
— Перестань, Сузи! Не надрывайся так!.. Бог захотел испытать нас, и мы должны покориться Его святой воле, — уговаривал он ее.
— О, Ральф! Ты, должно быть… меня не так любишь, как я тебя… Я не хочу без тебя… Ральф! Море близко… давай бросимся и…
— Нет, Сузи, это будет страшный грех… самоубийство… Бог не прощает самоубийц… Прощай, моя дорогая!.. Мне пора… данное нам этим злодеем время уже прошло… Старайся, если будет можно, уйти от него к своим родителям… Увидишь их, передай мой последний привет и мою глубокую благодарность за…
— Пять минут прошло! — резко объявил Пит, подходя к своим жертвам. — Довольно! Наворковались!
— До свидания, моя дорогая, там… на небе… Господь да хранит тебя! — прошептал Ральф, крепко обнимая несчастную жену, но, видя, что она не может держаться на ногах, осторожно опустил ее на землю, затем, обернувшись к Питу, твердо проговорил:
— Я готов, господин палач!
Пит поднял пистолет и прицелился, но руки у него так дрожали, что он не мог даже спустить курок. Он опустил оружие и, отступив на несколько шагов, крикнул хриплым голосом стоявшим неподалеку с понуренными головами кафрам:
— Стреляйте вы в него!
Но ни один кафр не поднял головы и даже не пошевельнулся.
— А, проклятые трусы! — закричал выведенный из себя таким неповиновением Пит и, подняв снова пистолет, выстрелил из него в свою жертву.
Ральф, не испустив ни одного звука, тихо упал на землю, но когда убийца подошел к нему, чтобы удостовериться, жив ли он, губы его жертвы тихо прошептали:
— Будь… проклят… убийца! Божий гнев всюду… последует за тобой!..
Пит отскочил от него как ужаленный и закричал не своим голосом:
— Он жив еще!.. Жив!.. В воду его! Авось там скорее увидится со своими благородными предками!.. Что же вы стали, черномазые дьяволы? Берите и бросайте его в море… прямо со скалы!
Но кафры продолжали стоять, не трогаясь с места.
— А, вы и этого не хотите сделать! Хорошо, я потом расправлюсь с вами! — продолжал ужасный человек, заскрежетав зубами.
После этих слов он схватил тело Ральфа и с яростью поволок его к краю утеса.
— Получай обратно свой непрошенный подарок! — крикнул он морю, сбрасывая с утеса тело своей жертвы.
Постояв с минуту на краю утеса, злодей обернулся к безмолвно стоявшим в качестве зрителей кафрам и насмешливо проговорил:
— Ха!.. Он проклял меня… он грозил мне гневом Божием… Где же этот гнев Божий?.. Что же не разверзается небо, чтобы поразить меня?.. Почему земля не поглощает меня?.. Отчего этот утес стоит так же твердо, как стоял целые века?
Даже кафры содрогались, слушая эти страшные слова.
Наговорив еще много таких ужасных слов, которые я не решаюсь даже повторить, злодей подошел к неподвижно лежавшей Сузи и нагнулся над ней.
— Она в обмороке! — сказал он, любуясь на озаренное луной прекрасное личико своей другой жертвы. — Тем лучше: легче будет унести ее отсюда… Ну, черномазые, марш за мной!
Он взял Сузи на руки и направился в ущелье, за ним молча последовали и его провожатые.

* * *

Пит думал, что никто не видал его злодеяния, кроме его сообщников, но он ошибался: спрятавшись за большим камнем, Сигамба отлично видела всю эту страшную сцену и слышала каждое слово.
Она всю дорогу ехала позади новобрачных, но, не желая быть навязчивой, старалась не попасться на глаза. Когда она заметила, что они пошли гулять, и притом совершенно одни, то отправилась за ними, так как сердце ее чувствовало, что эта прогулка добром не кончится. Умиленная трогательной сценой молящихся супругов, она сначала не заметила внезапного появления Черного Пита с его шайкой, а когда заметила, то было уже поздно. Привести помощь она все равно не успела бы, потому что место стоянки, где находились провожатые новобрачных, было довольно далеко. Поэтому она решила остаться наблюдать и оказать помощь, когда это будет возможно. Из своего гадания она знала, что ни Ральф, ни Сузи не погибнут, а только испытают много несчастий, которые им заранее были суждены, и не особенно тревожилась за них. Ей хотелось только знать, что сделает Черный Пит с Ральфом, а где искать Сузи — она уже знала: Пит, наверное, спрячет ее там, куда ходил однажды кафр Зинти, когда следовал за коровой.
После ухода Пита с бесчувственной Сузи и со всеми его сообщниками, Сигамба поспешила к месту стоянки. Провожатые новобрачных, поужинав, беззаботно сидели вокруг костра, поджидая молодых господ. Лошади и волы, распряженные, мирно паслись на лугу. Правда, одному из погонщиков волов послышалось, что в том направлении, куда направились новобрачные, как будто выстрелили, и он сообщил об этом товарищам. Но те уверили его, что ему все послышалось, и он успокоился.
— Что вы тут зеваете? — раздался вдруг за ними голос знахарки. — Молодой баас, может быть, уже умер, Ласточку похитили, а вы сидите как пни.
Внезапное появление знахарки и ее страшное сообщение так удивили и напугали кафров, что они все вскочили со своих мест, с широко раскрытыми глазами и с разинутым ртом они молча глядели на вдруг появившуюся вестницу.
— Вот оно что! — проговорил наконец погонщик. — Значит, я и правда слышал выстрел?.. А меня уверили… Кто же это мог сделать, госпожа?
Все кафры питали к Сигамбе величайшее уважение и постоянно величали ее госпожой.
— Ну, об этом теперь некогда толковать, — поспешно сказала Сигамба. — После все узнаете. Оставьте здесь половину людей, а остальные пусть скорее идут за мной.
И она быстро направилась к тому месту, где только что разыгралась ужасная сцена, за ней следовало около десятка кафров, в числе которых был и Зинти. Спустившись с утеса к морю, они нашли там тело Ральфа. Молодой человек лежал почти у самой воды, так что при приливе его снесло бы в море, и он, наверное, тогда погиб бы.
— Бедный молодой баас! — проговорил один из кафров, нагнувшись к бесчувственному Ральфу. — Думал ли ты, когда весело ехал со своей красивой молодой женой, что тебя постигнет такая участь? Рассчитывал ли ты найти смерть?..
— Довольно тебе причитать! — остановила его Сигамба. — Смерть еще далека от бааса… он только без памяти. Поднимите его и несите скорее в фуру.
Своим опытным глазом она сразу увидала, что Ральф ранен не тяжело, а только обессилен потерей крови и оглушен падением.
Когда раненого принесли и уложили в фуру, Сигамба сейчас же внимательно осмотрела его. Оказалось, что пуля попала ему в правый бок и прошла насквозь, но, к счастью, не повредила ни одного из важных внутренних органов, как потом сообщил нам доктор.
Знахарка приказала его раздеть, обмыла и искусно перевязала ему рану, потом влила ему в рот какой-то подкрепляющей настойки, после чего мертвенно бледное лицо раненого покрылось легкой краской и сердце забилось сильнее.
Убедившись, что непосредственная опасность миновала, знахарка дала кафрам подробное наставление, что нужно делать в случае, если Ральф очнется, и добавила:
— Теперь поезжайте назад к старым господам и скажите им, что Черный Пит ранил молодого бааса и украл Ласточку, а я отправилась по его следам, чтобы быть около Ласточки и следить за ней. Я беру с собой Зинти, потому что он знает дорогу в то место, где Бычачья Голова намерен спрятать Ласточку. Зинти расскажет вам, как найти это место. Запомните хорошенько его слова и передайте их старому баасу. Скажите ему, чтобы он собрал как можно больше вооруженных людей и скорее шел с ними на выручку Ласточки. Передайте ему и матери Ласточки, что лока я жива, мной будет сделано для Ласточки все, что только я буду в силах сделать. Пусть они не беспокоятся, если даже мы с Ласточкой исчезнем на долгое время. Уверьте их от моего имени, что Ласточка останется жива, несмотря ни на какие ухищрения Бычачьей Головы, и что я все время буду следить за ней и охранять ее. Но пусть и они, со своей стороны, принимают все меры, чтобы найти Ласточку… Смотрите, не забудьте ни одного слова из того, что я сказала и что скажет вам Зинти… А если вы не исполните всех моих приказаний, я поражу вас слепотою, глухотою и немотою. Слышите?
— Слышим, госпожа, слышим! — хором ответили внимательно слушавшие кафры. — Будь покойна, мы ничего не забудем и все слово в слово передадим старому баасу, когда доставим к нему молодого господина.
После того, как Зинти дал нужные указания относительно дороги в тайное убежище Черного Пита, фура с раненым Ральфом направилась назад к нашей ферме, а Сигамба в сопровождении Зинти поскакала вдогонку за похитителем нашей несчастной дочери.
Можно себе представить, что было с нами, когда нам привезли назад полуживого Ральфа и сообщили о похищении Сузи! Описать наше душевное состояние невозможно, его можно было только перечувствовать.
Первые слова Ральфа, когда он пришел в себя, были следующие:
— Разве я еще не умер?.. Как я опять попал сюда?
— Нет, сынок, ты, слава Богу, еще жив, — ответила я, обрадованная, что он находился в полном сознании. — Тебя спасла наша славная Сигамба, и наши люди, по ее приказанию, доставили сюда.
— А Сузи? — тревожно спросил он.
— Увы, сынок! Сузи пока еще здесь нет, — продолжала я и видя, как омрачилось его лицо, поспешила прибавить: — Но ты не беспокойся: над ней бодрствует Сигамба, и отец уже уехал с сильным отрядом хорошо вооруженных людей выручать нашу девочку. Он знает, где искать ее.
— Сигамба! — со стоном произнес Ральф. — Что может сделать слабая женщина с таким злодеем, как Пит ван-Воорен?.. Отец опоздает, и моя бедная милая голубка будет биться в когтях этого коршуна… О моя дорогая жена!.. Нет, я не вынесу!.. Я сойду с ума!..
Он начал метаться и городить разную чепуху, пока не лишился чувств. Я поняла, что с ним сделалась горячка, и сейчас же послала в деревню за врачом, который постоянно жил там и славился своим искусством. Врач приехал в тот же день вечером и, осмотрев больного, успокоил меня уверением, что молодость и сильная натура Ральфа помогут ему перенести горячку и что беспокоиться особенно нечего. Необходим только тщательный уход за больным. Врач пробыл у нас несколько дней, находясь почти неотлучно около постели больного. Когда главная опасность миновала, врач дал мне нужные советы, как обращаться с больным, и уехал домой, так как не мог дольше быть у нас.
Я строго исполняла все его указания и была очень обрадована, когда через семь недель наш дорогой зять снова был в состоянии сесть на лошадь.
Кроме искусства врача, молодости и сильной натуры, выздоровлению Ральфа помогло еще одно обстоятельство, о котором будет сказано дальше.

IX

ПО ГОРЯЧИМ СЛЕДАМ.

В ХИЖИНЕ ЧЕРНОГО ПИТА

Я забыла сказать, что прежде чем отправиться в путь, предусмотрительная Сигамба послала Зинти взять из фуры одеяло, фляжку с персиковой настойкой, провизии и даже роер Ральфа, кроме того, она поручила кафру привести трех лошадей для себя, своего проводника и для Сузи, если им удастся освободить ее. Все это она приказала Зинти навьючить на своего мула и вести его на поводу. Сама она взялась вести таким же образом лошадь для Сузи.
Доехав до места, где Черный Пит и его сообщники сели на лошадей, знахарка и кафр направились по их следам, которые хорошо были видны при лунном свете в помятой траве лесной опушки. Но когда они достигли открытой долины, где трава была сожжена, следы исчезли.
— Теперь надежда только на тебя, Зинти, — сказала Сигамба. — Можешь ли ты отсюда найти дорогу в тайник Бычачьей Головы?
— Могу, госпожа, — ответил кафр. — Он находится вон там, за тем пиком, который выше всех гор. Внизу этого пика есть сквозная пещера, такая низкая, что человек с трудом проходит через нее. Отверстие ее с этой стороны закрыто кустарником, но корова пробралась сквозь него, а за ней прошел и я.
— Хорошо! Поезжай же вперед. Только смотри в оба, чтобы нам не наткнуться на кого-нибудь из шайки Черного Пита.
— Будь покойна, госпожа, мои глаза и уши открыты.
Сигамба и ее проводник проехали всю ночь, не заметив ничего подозрительного. Под утро ненадолго остановились на берегу одного ручья, чтобы дать животным возможность вздохнуть, пощипать травки и утолить жажду, да и самим немного подкрепиться. Отдохнув, снова отправились в путь и ехали до самого вечера, как вдруг, когда они были недалеко от пика, поднялась сильная буря с грозой и дождем.
— Ну, теперь наверное придется ждать до утра! — тоскливо проговорила Сигамба. — Едва ли ты в этой темноте найдешь дорогу.
— А молния-то на что, госпожа? — ответил Зинти. — Она будет указывать мне признаки, по которым я найду дорогу… Да вот, видишь, налево выступ горы, похожий на голову большой птицы? Туда нам и нужно ехать. Потом будет лощина с маленькими деревьями, а там уж и самый пик.
Убедившись, что проводник не запутается в горах, несмотря на страшную темноту, лишь изредка прорезываемую молнией, и на то, что он был в этой местности, знахарка спокойно стала продолжать путь.
Через некоторое время Зинти остановился и сказал:
— Вот вход в пещеру, госпожа. Но провести через него животных нельзя: слишком уж узко и низко. Нужно оставить их здесь и к чему-нибудь привязать.
Сверкнувшая в это время молния дала Сигамбе возможность разглядеть, что они находятся у подножия громадного утеса с острой вершиной, окруженного густой порослью кустарника.
Сойдя с лошадей, они привязали их и мула к группе небольших деревьев, стоявших немного в стороне. Затем Сигамба надела им на морды мешки с кормом, подняла над ними руки и что-то прошептала.
— Что это ты делаешь, госпожа? — осмелился спросить заинтересованный Зинти.
— Я внушаю животным, чтобы они стояли смирно и не ржали, пока находятся здесь, — ответила знахарка. — Ну, теперь бери роер и веди меня через пещеру.
Между тем гроза и дождь прекратились, и сделалось светлее. Бушевал еще только ветер, и то порывами, так что можно было бы услышать, если бы поблизости кто-нибудь ехал или шел.
Когда Зинти провел свою спутницу через природный тоннель в утесе в окруженную со всех сторон долину, он указал на черневшую в некотором отдалении большую круглую хижину, освещенную лучами сиявшей на небе луны, и прошептал:
— Вот, госпожа, это место, но хижины еще не было тогда, когда я был здесь.
— Значит, Ласточка там, — сказала Сигамба, и Зинти показалось, будто глаза знахарки в это время горели как свечи.
Она хотела еще что-то сказать, но Зинти поспешно схватил ее за руку и чуть слышно прошептал:
— Погоди, госпожа, я чую людей!
Действительно, вслед за тем послышался шум падающих камней, и с одной из скал стала спускаться какая-то тень.
— Стой! Кто там? — раздался окрик на кафрском наречии.
— Это я, Азика, жена Бычачьей Головы, — ответил тихий, приятный женский голос. — Ты поставлен сторожить, Коршун?
— Да, и я не один: еще двое стоят и считают звезды, пока баас празднует свадьбу с новой женой.
— С новой женой? — повторила та, которая назвала себя Азикой. — Разве он уже привез ее?
— Привез сегодня после захода солнца, — послышался ответ. — Мой дядя, который был в числе провожатых бааса, говорит, что это дочь белого начальника. Бычачья Голова вчера ночью убил ее мужа, тоже белого, и увез ее тайком от людей, которые дожидались в стороне, пока она ходила с мужем гулять… Да он только с утра и был ее мужем, и они ехали в деревню к родным… Белолицая госпожа сначала была как мертвая, но дорогой ожила, и тогда Бычачья Голова связал ей ноги, чтобы она не убежала, сам пронес ее сквозь гору и поселил в новой хижине, которую, как ты знаешь, он построил для нее. Но она, видно, не хочет быть его женой, а то чего бы ему бояться, что она убежит, — заключил рассказчик.
— Опять дурное дело сделал Бычачья Голова, оно нам, наверное, всем принесет зло, — промолвила Азика. — Он только и делает одно дурное… Я иду в крааль… Проводи меня, Коршун… В лесу, кажется, ходят привидения… я боюсь.
— Не смею, Азика: Бычачья Голова может узнать, что я отходил от этого места, и тогда, ты знаешь…
— Не узнает… Ему теперь не до тебя, — с заметной горечью проговорила Азика.
— Ну, хорошо, пойдем провожу, — согласился кафр после некоторого молчания. — Только нужно идти скорее, чтобы я мог сейчас же возвратиться сюда.
Собеседники поспешно удалились в сторону, противоположную той, где скрывались Сигамба и Зинти.
— Иди назад к лошадям и жди там, — шепнула знахарка своему спутнику. — Если услышишь крик совы, беги скорее сюда. Раньше же не трогайся с места.
— Хорошо, госпожа. А ты слышала, что тут есть еще два сторожа? — спросил Зинти.
— Слышала. Но я сделаю так, что они меня не заметят, — ответила знахарка. — Иди и делай, как я сказала.
Зинти неслышно проскользнул назад в тоннель, а Сигамба поползла на четвереньках к хижине. В десяти шагах от хижины она заметила другого часового. Это побудило ее повернуть к задней стороне хижины. Однако в то время, когда она пробиралась по маленькой полянке между деревьями и кустарниками, часовой заметил ее и, приняв за зверя, бросил в нее дротик.
— Вот тебе, ночной бродяга, — проговорил он.
На Сигамбе была ее меховая каросса, надетая по случаю дождя и ночной свежести на плечи (в сухое и теплое время дикари спускают свою одежду до пояса). Это обстоятельство и заставило дикаря вообразить, что он увидел перед собой шакала. Дротик попал в край кароссы и не причинил Сигамбе никакого вреда. Она даже обрадовалась, что ей попало в руки оружие, которым она отлично владела. Спрятав дротик, она поползла дальше.
— Далеко не уйдешь! — крикнул ей вслед часовой. — Утром я отыщу тебя и вытащу свой дротик.
— Ну, это тебе едва ли удастся сделать! — прошептала Сигамба, скрываясь в тени деревьев.
Она узнала в этом часовом того самого кафра, который по приказанию Черного Пита накидывал петлю ей на шею, и решила отомстить ему.
Наконец она очутилась у задней стены хижины, устроенной из толстых ветвей, переметенных лианами, и для устойчивости кое-где подпертой кольями. Сквозь тонкие щели хижины проникал свет, и слышался мужской голос, что-то с жаром говоривший.
Окон у подобных строений не полагается, и только на крыше имеется отверстие над очагом для выхода дыма. Этим отверстием и воспользовалась Сигамба. С проворством кошки она взобралась на покатую крышу и, уцепившись там за край отверстия, осторожно заглянула в хижину. То, что она увидела, несколько успокоило ее.
Сузи полулежала на постели, волосы ее были распущены и растрепаны, лицо мертвенно-бледное, ‘пустые’ глаза были устремлены прямо перед собой, из-под платья виднелась веревка, которой были связаны ее ноги.
На столе горела свеча из бараньего сала, вставленная в бутылку. У стола стоял Черный Пит и, размахивая руками, оживленно говорил:
— Выслушай же меня, Сусанна. Я всегда любил тебя, еще с детских лет, когда в первый раз увидал. Но я понял свою любовь только тогда, когда встретил тебя в лесу, верхом, рядом с тем ненавистным англичанином, которого я вчера убил на твоих глазах (при этих словах Сузи всю передернуло, но она не сказала ни слова). Да, в этот день я понял, что насколько люблю тебя, настолько же ненавижу этого англичанина… Я стал говорить тебе о своей любви — ты убегала от меня… Тебе нужен был не я, а этот… Кензи. Это еше больше разжигало мою любовь, сводило меня с ума… Да, благодаря моей любви к тебе, я — сумасшедший и делаю такие вещи, о которых даже мне стыдно говорить… Впрочем, все равно скажу. Я связался с кафрами, научился у них колдовству и разным жестокостям, отрекся от Бога и продался… дьяволу… Я поднял даже руку на родного отца, когда он был пьян и требовал от меня повиновения… Говорят, что он от этого умер. Может быть… Но я об этом не жалею. Он поступил со мной хуже, научив понимать силу зла. Я хорошо сознаю, что все мои дела очень… скверны, но я иначе не могу… Я знаю, что ты думаешь в эту минуту обо мне: ‘Какой, дескать, это злодей, убийца, обрызганный кровью моего мужа и своего родного отца. Как только земля терпит такое чудовище!’ Так ведь? Но ты в моей власти, и ничего не можешь сделать мне… Это-то меня и радует… Да, я и убийца, и злодей, и чудовище, но в этом виноват не я. Дед и отец вложили в меня предрасположение к сумасшествию, а ты… ты дала толчок к его развитию… Значит, на вас всех надает и ответственность за все то, что я делаю дурного… От моей бабки, которая была кафрянкой и знахаркой, перешла ко мне жажда мести, но зато перешли и знания, каких никогда не может быть у белых… Когда тот, тело которого, надеюсь, уже съедено акулами, нанес мне тяжкое оскорбление, мое сумасшествие окончательно прорвалось, и я поклялся… Я сдержал эту клятву: англичанин умер, а ты в моей власти… Ты молчишь, Сусанна? Значит, ты понимаешь, что ничто в мире не заставит меня отказаться от тебя? Ты права: я хитростью и преступлением добыл тебя, — хитростью же и преступлением и удержу у себя. Ты в моей власти, тебе от меня не уйти, и никому тебя не найти здесь: это место известно только немногим из моих кафров, а они никогда не решатся изменить мне, потому что хорошо знают, как я им отплачу за это… Итак, будь моей женой добровольно, и ты найдешь во мне самого нежного и преданного мужа… Огонь страсти, пожирающий мой мозг и мою кровь, угаснет, и я сделаюсь таким же тихим и кротким, каким был до тех пор, пока не увидал тебя и твою любовь к этому англичанину… Слышишь, Сусанна?.. Ты не отвечаешь!.. Хорошо! Я теперь тебя покину, но через час снова явлюсь, и ты тогда должна дать мне ответ, иначе я… Ну да об этом потом, а теперь я пойду принять еще некоторые меры на случай поисков со стороны твоих родственников, хотя и уверен, что они не найдут твоих следов. Ха!.. Теперь даже сама продувная Сигамба ни за что не пронюхает, куда ты девалась, а все-таки известные предосторожности не будут лишними… ‘Береженого и Бог бережет’.
После этих слов негодяй захохотал и вышел из хижины.
— Убийца! — проговорила ему вслед Сузи, и страшное отчаяние появилось на ее лице.
Как только Черный Пит отошел достаточно далеко от хижины, Сигамба спустилась в нее сквозь потолок, как раз в то время, когда Сузи вынула свой кинжал, перерезала веревку на ногах и, опустившись на колени, готовилась произнести предсмертную, быть может, молитву.
Для того, чтобы Сузи не вскрикнула от неожиданности, знахарка, подкравшись сзади, зажала ей рот обеими руками и прошептала:
— Это я, Ласточка, твоя Сигамба, не бойся.
С этими словами она обошла вокруг Сузи так, что та могла убедиться собственными глазами, что перед ней действительно Сигамба. Сузи равнодушно взглянула на знахарку и тихо спросила:
— Зачем ты здесь, Сигамба?
— Чтобы спасти тебя, Ласточка.
— Меня уже никто не может спасти, — тихо прошептала Сузи.
— Я вырву тебя отсюда, и ты опять будешь счастлива.
— На что мне теперь жизнь? Ральфа уже нет…
— Ральф жив. Он был только ранен. Мы нашли его на берегу моря и отправили к твоим родителям, — быстро проговорила Сигамба.
Сузи мигом вскочила на ноги. Личико ее покрылось румянцем радости, и в пустых до того глазах засветился огонь неземного восторга. Но словно боясь поверить невероятному, она спросила Сигамбу, пристально глядя ей в лицо:
— Ты не лжешь?
— Клянусь Великим Духом, что муж Ласточки жив и будет долго еще жить!.. Но время бежит, нужно скорее действовать. Ты очень слаба. Выпей вот молока, подкрепи свои силы, они тебе понадобятся, а я пока займусь своим делом.
На столе стоял кувшин с молоком и лежали маисовые лепешки. Пока Сузи утоляла голод, которого раньше не чувствовала, знахарка подняла веревку, сделала из нее петлю и накинула на вбитый в стену гвоздь.
— Что это ты делаешь? — спросила заинтересованная молодая женщина.
— А вот увидишь, — ответила знахарка. — Ты кончила закусывать?
— Да, и чувствую, что силы ко мне возвратились.
— Тем лучше. Теперь слушай меня, Ласточка. Перед хижиной стоит на часах кафр, который повесил бы Сигамбу, если б тогда Ласточка не спасла меня. Я ему тогда же предсказала скорую смерть. Теперь его час настал. Я сейчас просуну голову в эту петлю и притворюсь, будто я удавленная. Ты беги к двери и кричи. Когда часовой прибежит в хижину, ты с испугом укажи на меня. Он подумает, что это привидение, которое явилось напомнить ему о моей угрозе, и бросится бежать. Но этот дротик догонит его и не позволит поднять тревогу. Потом мы…
— Зачем же тебе нужно разыгрывать удавленницу и пугать этого несчастного? — недоумевала Сузи.
— Так нужно, Ласточка, — отвечала знахарка. — Делай, пожалуйста, как я говорю, — прибавила она, просовывая голову в петлю и только кончиками пальцев опираясь о земляной пол, точь-в-точь как тогда в лесу.
Сузи бросилась к двери и громко закричала:
— Помогите!.. Помогите!.. Ко мне кто-то забрался!
Часовой поспешно отодвинул наружную задвижку и вошел в хижину. Свет падал на страшно искаженное, с высунутым языком лицо Сигамбы. Взглянув на мнимую удавленницу, суеверный дикарь с ужасом закрыл лицо руками и попятился к двери. В то же время его поразил в сердце дротик, пущенный ловкой, привычной рукой знахарки. Дикарь, не испустив ни звука, упал на пол и тут же умер.
Сигамба сбросила с себя петлю, схватила за руку Сузи и выскочила из хижины. Обе пустились бегом к утесу.
Очутившись по ту сторону утеса, Сигамба испустила крик совы. Зинти, все время не спускавший глаз с тоннеля, уже заметил женщин и догадался, не дожидаясь дальнейших приказаний, подвести к ним лошадей.
— Слава Великому Духу! — прошептала Сигамба, усаживал дрожавшую спутницу на лошадь.
Усевшись затем сама на другую лошадь, она быстро проговорила:
— Зинти, домой, к Ласточке!
— А как же быть с мулом, госпожа? — спросил кафр.
— Отвяжи его и оставь здесь. Он сам найдет дорогу домой, — распорядилась Сигамба.
Кафр поспешил исполнить это приказание, и через минуту беглецы во всю прыть мчались по дороге к нашей ферме. Все шло хорошо, как вдруг из одного ущелья, через которое нужно было проехать, выступил небольшой отряд всадников с Черным Питом во главе.
Беглецы остановились, как по команде.
— Есть другой проход, Зинти? — торопливо спросила Сигамба.
— Нет, госпожа, — ответил кафр. — Но направо есть большая гора, можно переехать через нее.
— Значит, едем к горе, — сказала Сигамба. — Только вот что. Если кому-нибудь придется отстать друг от друга, то тот, кто приедет раньше, должен ожидать других на той стороне горы.

X

КАК СТРЕЛА СПАСЛА СУЗИ И СИГАМБУ.

ПРЕДСКАЗАНИЕ О БЕЛОЙ ЛАСТОЧКЕ

Когда беглецы повернули лошадей в сторону, Черный Пит со своими спутниками был от них всего в ста шагах, но беглецов спас лесок, через который лежал их путь. Ван-Воорен не думал, что они решатся покинуть этот лесок, и потому искал их там во всех направлениях, между тем как они, проехав лес, уже мчались по открытой равнине.
Ехали всю ночь и только перед рассветом добрались до небольшого ручья. Теперь до той горы, о которой говорила знахарка, осталось всего миль двадцать. Сузи оглянулась назад и, не заметив более погони, предложила остановиться, чтобы дать возможность измученным лошадям немного отдохнуть и утолить мучившую их жажду.
Удостоверившись в свою очередь, что непосредственной опасности пока нет, Сигамба согласилась на небольшую остановку на берегу ручья.
— Там есть место, где можно будет укрыться в случае надобности. — ответила Сигамба. — А когда нас перестанут преследовать, мы можем спуститься с той стороны горы и направиться прямо к вам домой через смежную цепь гор. Это будет гораздо безопаснее, чем ехать по открытому месту, где нас можно увидеть за несколько миль.
— А эта гора обитаема? — спросила Сузи.
— Да, Ласточка, там живет могущественный начальник красных кафров, Сигва, который считает своих воинов тысячами. Он мог бы помочь нам, но я слышала, что он отправился к северу на войну с некоторыми из племен свацци, с которыми поссорился.
— А его народ разве не может оказать нам помощь?
— Мог бы. Но я не знаю, кто там остался из начальников… Вот приедем — увидим… Во всяком случае, у красных кафров мы будем в большей безопасности, нежели где-либо, пока не доберемся до дому.
Сузи хотела еще что-то спросить, но вдруг раздалось восклицание Зинти, увидавшего сзади, на расстоянии всего одной мили, нескольких всадников, несшихся во весь опор прямо к ним. Во всаднике, мчавшемся впереди, не трудно было узнать Черного Пита.
— Ага! — проговорила Сигамба, вглядевшись во всадников, — они на свежих лошадях. Должно быть, переменили их в краале, мимо которого мы недавно проехали. Этот крааль тоже принадлежит Черному Питу. Вот почему они отстали от нас…
— Так нам надо скорее ехать! — воскликнула побледневшая Сузи.
— Да, мешкать нечего, тем более, что наши лошади немного отдохнули и напились, — отвечала Сигамба, поспешно подсаживая свою испуганную спутницу на лошадь.
— Скорее! Скорее! — твердила Сузи, со страхом оглядываясь назад.
— Не бойся, Ласточка, — успокаивала ее Сигамба. — Они еще далеко и не настигли нас, да едва ли и настигнут.
Но если в ее тоне и слышалась уверенность, то в душе возникло сильное опасение, потому что она хорошо видела, что их лошади сильно утомлены этой бешеной скачкой и что преследователи легко могут догнать их на своих свежих лошадях. Только лошадь Сузи выглядела еще хорошо — та самая Страт, с помощью которой знахарка уже раз спасла всех нас, когда мы возвращались от ван-Роозена. Стрела была подарена Яном Ральфу’ и Сигамба догадалась взять ее вместе с роером нашего зятя, как бы предчувствуя, что она еще раз может принести пользу.
Успокоенная словами своей спасительницы, Сузи села на лошадь, и скачка возобновилась. Однако через некоторое время, когда беглецы очутились в местности, усеянной буераками и изрезанной во всех направлениях глубокими оврагами с густой порослью, Зинти вдруг объявил Сигамбе, что его лошадь не может более поспевать за их лошадьми.
— Спустись вон в тот овраг и посиди там, пока наши преследователи не проедут мимо.
— А потом, госпожа?
— А потом… потом ты сам придумай, как лучше поступить.
Обе женщины поскакали дальше, а кафр, соскочив со своей тяжело дышавшей лошади, поспешно новел ее к оврагу и вскоре исчез из вида. Ван-Воорен со своими спутниками как раз в это время переезжал через пригорок, за которым ему ничего не было видно.
Через час наши беглянки подъехали к реке, по ту сторону которой ясно виднелась громадная гора. Стрела все еще не уменьшала своего бега, хотя бока ее, покрытые мылом, втянулись, а глаза страшно расширились, лошадь же Сигамбы, видимо, слабела, но все еще старалась, напрягая последние силы, не отставать от Стрелы.
— До реки у нее хватит сил, а дальше едва ли, — сказала Сигамба, гладя по шее свою измученную лошадь.
— А потом что же мы будем делать? — с ужасом прошептала Сузи, оглядываясь назад и видя, что расстояние между ними и преследователями значительно уменьшилось.
— А потом мы увидим, — ответила Сигамба, понукая свою выбившуюся из сил лошадь.
Наконец беглянки очутились почти на самом берегу реки, известной у дикарей под названием ‘Красных Вод’. К немалому испугу Сигамбы река страшно поднялась и разлилась благодаря ночному ливню. Выступив из берегов, она с шумом катила свои мутные, покрытые грязной пеной, красноватые волны.
— Неужели нам нужно переправляться через эту реку? — ужасалась Сузи.
— А разве Ласточке приятнее опять попасть в руки к Черному Питу? — заметила Сигамба.
Сузи вздрогнула и молча стала подгонять Стрелу.
В двух шагах от воды лошадь Сигамбы вдруг затрепетала, подпрыгнула и, как подстреленная, упала на землю.
— Вперед, Ласточка!.. Смелее! — воскликнула знахарка, ловко спрыгнувшая с седла в момент падения лошади. — Стрела перенесет тебя на тот берег, а там ты…
— А ты, Сигамба? — перебила Сузи. — Неужели ты…
— Я?.. Я останусь здесь, — отвечала мужественная женщина. — Жаль только, что я не догадалась взять у Зинти роер.
— Нет, нет! Я не могу допустить этого! Ты не останешься, если не хочешь, чтобы я бросилась прямо в воду! — вскричала моя благородная дочь.
— Садись скорее ко мне. Места хватит нам обеим, притом ты такая легонькая.
Сигамба молча кивнула головой. Когда Стрела вошла в воду, знахарка последовала за лошадью и, ухватившись за ее густую гриву, поплыла рядом. В это время преследователи тоже подъехали к реке, и ван-Воорен крикнул беглянкам, чтобы они лучше сдались, если не желают погибнуть в реке.
Сигамба чувствовала, как задрожала Сузи, услыхав этот противный голос. Ободрив свою спутницу несколькими словами, знахарка погладила шею лошади и что-то шепнула ей. Умное животное, тряхнув головой, быстро направилось к противоположному берегу, прямо наперерез быстрому течению.
Преследователи испустили крик удивления и досады. Черный Пит тоже хотел перебраться через реку вплавь, но никакие понукания не могли заставить его лошадь последовать примеру Стрелы, и он вынужден был оставить свое намерение. Скрежеща в бессильной ярости зубами, он молча смотрел на ускользавших от него беглянок.
Между тем Стрела, победоносно справившись со стремниной, приближалась к противоположному берегу, а преследователи вынуждены были направиться вдоль берега, чтобы найти брод. Сигамба засмеялась, зная, что на это им понадобится несколько часов.
Через десять минут храброе и преданное животное благополучно доставило обеих женщин на землю и с громким радостным фырканьем стало отряхиваться.
Потрепав по шее свою спасительницу, Сигамба помогла Сузи сойти с седла и весело сказала:
— Ну, теперь нам всем можно немного отдохнуть после такого подвига. Никто не поверит, что мы переплыли через Красные Воды во время разлива на одной лошади, и притом вдвоем. Спасибо тебе, наша храбрая спасительница!
С этими словами она обхватила обеими руками мокрую морду лошади и крепко поцеловала, животное ответило на это тихим ласковым ржанием, точно понимая, что его благодарят. Сузи тоже с благодарностью погладила Стрелу по ее крутой, красивой шее.
Через полчаса обе путницы уселись опять на лошадь и продолжили путь. В нескольких стах шагах от берега начинался подъем на гору.
— Долго нам еще придется ехать? — спросила Сузи.
— Нет, теперь мы скоро доберемся до селения Сигвы, — отвечала Сигамба, зорко посматривая вокруг.
— Слава Богу! — продолжала Сузи. — А то я так устала, что едва держусь в седле.
— Знаю, знаю, Ласточка, — ласково говорила ее телохранительница. — Что же делать, потерпи еще немного.
Подъем на гору продолжался часа полтора. Но вот, завернув за один громадный выступ горы, путницы вдруг очутились на обширном, ровном и открытом пространстве, на котором было разбросано множество хижин. На площадке стояла целая армия черных воинов, распределенная по полкам, как у бледнолицых. От блеска множества металлических наконечников копий и дротиков резало глаза. Немного в стороне стояла группа предводителей.
— Сейчас решится наша участь, — прошептала Сигамба, направляя Стрелу прямо к этой группе.
Все с изумлением смотрели на неожиданное странное явление: на чистокровную, видимо, загнанную лошадь и сидевших на ней прекрасную бледнолицую женщину и маленькую негритянку. Остановившись перед предводителями, Сигамба сошла на землю, а Сузи осталась в седле.
— Кто ты? — спросил Сигамбу стоявший впереди предводитель, высокий статный человек в одежде из леопардовых шкур, пристально глядя на растрепанную и мокрую фигуру маленькой женщины.
— Я — Сигамба Нгенианга, знахарка, о которой вы, быть может, кое-что слыхали, — смело ответила последняя.
— Слыхали, слыхали!.. Знаем! Она великая знахарка! — раздалось несколько голосов из рядов войска в ответ на вопросительный взгляд вождя.
— К какому роду и племени ты принадлежишь? — продолжал предводитель в леопардовых шкурах.
— К роду Звида, которого Шака прогнал из земли зулусов. По рождению я начальница племени упомодванов, живущих в горах Упомодвана. Они были детьми Звида, а теперь стали детьми Шака…
— Что же заставило тебя так далеко удалиться от своего дома?
— Когда Звида и его народ были прогнаны Шакой, мой народ, упомодваны, добровольно, вопреки моей воле, подчинился Шаке. Я этого не могла стерпеть, и потому ушла.
— Хотя твое тело мало, но ум и сердце велики, — сказал предводитель.
— То, что рассказывает Сигамба, — верно, — заметил один из стоявших рядом воинов. — Я слышал об этом, когда меня посылали к эндвандцам.
— А кто эта красивая женщина, которая сидит на лошади? — снова продолжал предводитель.
— Это — моя сестра и госпожа, которой я буду служить до самой своей смерти, потому что она спасла мне жизнь. Ее зовут Ласточкой.
При этом слове все, слышавшие ее слова, вскрикнули от изумления и переглянулись радостно сверкнувшими глазами. Недалеко от предводителей стояло несколько человек мужчин и женщин, принадлежавших, судя по одежде, к почетному званию знахарей и знахарок. Все они теперь подошли ближе и с явным благоговением смотрели на Сузи.
Сигамба заметила впечатление, произведенное именем Ласточки, но, не желая показывать этого, спокойно продолжала:
— Ласточка и я спешили сюда, надеясь застать мудрого Сигву. Мы нуждаемся в его совете и помощи. Если он не выступил еще против врагов, то…
— Я — Сигва, — перебил беседовавший с нею высокий кафр в леопардовых шкурах. — Чего хочет от меня моя сестра?
— Привет тебе, великий вождь! — проговорила Сигамба, сложив на груди руки в знак своего уважения к предводителю. — Выслушай меня и разреши нам укрыться в тени твоего могущества.
В немногих словах Сигамба рассказала всю историю Сузи и Черного Пита. При имени Пита, которого она, конечно, назвала Бычачьей Головой — именем, более известным дикарям, последние переглянулись, а когда услыхали, как она с Сузи переправилась через разлившиеся Красные Воды, многие пожали плечами, считая это простой похвальбой. Нисколько не смущаясь этим, Сигамба докончила свой рассказ и добавила:
— Мы просим у тебя, великий вождь, защиты против Бычачьей Головы и охраны, чтобы проводить нас до морского берега, в дом Ласточки. Ее отец — великий белый начальник, он тебя щедро вознаградит за эту услугу. Я сказала все и жду ответа.
Сигва отозвал в сторону знахарей и, поговорив с ними несколько минут, снова подошел к Сигамбе и Сузи.
— Сигамба Нгенианга, и ты, Белая Ласточка, выслушайте теперь меня. Сегодня в моем селении произошел удивительный случай, какого не помнят даже наши отцы. Вы видите, войско мое собрано. Завтра оно должно выступить в поход против эндвандцев, смертельно оскорбивших меня и мое племя. И вот сегодня, по обычаю наших предков, наши знахари и знахарки вопрошали судьбу, чтобы узнать, чем для нас окончится война. Вопросив судьбу, они поведали нам, что, если моих воинов будет сопровождать белая ласточка, то мы возвратимся победителями и нашей крови будет пролито немного, но сама ласточка не должна возвращаться с нами, потому что, если она повернет свою голову на полдень, мы все должны погибнуть. Пока мы удивлялись этому пророчеству и недоумевали, где нам взять белую ласточку, подъехали вы, и одна из вас оказалась именно Белой Ласточкой. Теперь мы поняли, что это и есть та самая Ласточка, которая должна сопровождать нас и принести нам счастье. Поэтому ваша просьба будет мной исполнена, но с тем условием, что вы пойдете к северу вместе с нами, а не к югу, к себе домой. Хотя я и иду против твоего народа, Сигамба Нгенианга, но я пощажу твое племя, несмотря на то, что оно подчинено враждебному мне народу и одной с ними крови. Пока вы будете с нами, не бойтесь ничего, вам будут оказываться все почести, которых вы достойны, и вы будете находиться под моим особым покровительством, а Белая Ласточка получит десятую часть всей нашей военной добычи, как главная виновница нашей будущей победы над врагами. Но знайте, что не будь нам такого предсказания, я вынужден был бы отказать вам в вашей просьбе и выдать Белую Ласточку Бычачьей Голове, потому что поклялся ему в дружбе. Теперь же обстоятельства изменились: честь и благо моего народа — прежде всего, и я буду защищать вас от Бычачьей Головы, если он явится сюда требовать Ласточку хоть с целыми сотнями вооруженных воинов. Я сказал все, и слово мое неизменно, — прибавил вождь и, отвернувшись от разочарованных женщин, показал этим, что аудиенция окончена.
Сузи с тоской взглянула на Сигамбу и тихо прошептала:
— Да ведь это перемена одного плена на другой… Нас хотят тащить Бог весть куда, и ни Ральф, ни мой отец не будут знать, куда я девалась и где меня искать… Ральф умрет с горя… да и я…
— Да, это скверно, — перебила шепотом Сигамба, — но все-таки лучше, чем если б мы опять попали в руки Черного Пита… Ведь ты знаешь, что ожидает тебя там… Если же мы пойдем за Сигвой и его войском, то будем в полной безопасности и, быть может, найдем способ как-нибудь известить твоих родных о том, где ты находишься, Ласточка, или же придумаем средство к бегству.
Во время этой беседы Сузи с Сигамбой прибежал часовой и донес Сигве, что к селению приближаются пять всадников, в числе которых находится Бычачья Голова.
По знаку Сигвы, Сузи и Сигамба сейчас же были окружены сплошным кольцом из нескольких сот воинов. Только успел сомкнуться этот круг, как появился Черный Пит со своими четырьмя спутниками.
Увидев Сузи, все еще сидевшую на лошади, в самой середине круга копьеносцев, Пит с торжеством улыбнулся и вместо обычного приветствия громко крикнул предводителю кафров:
— Сигва! От меня сбежала одна из моих жен вместе со служанкой… Вот она сидит на лошади, окруженная твоими воинами. Прикажи скорее выдать их мне, чтобы я мог отвести их обратно в свою хижину и наказать за бегство, как они того заслуживают.
— Привет тебе, Бычачья Голова, — вежливо и с достоинством проговорил Сигва. — Благодарю тебя за твое посещение. А что касается белой женщины и ее спутницы, то это мои гостьи, и вопрос о выдаче их подлежит серьезному обсуждению. Я узнал, что это дочь богатого белого начальника, которого зовут Толстой Рукой, я узнал также, что ты хотел убить ее мужа, чтобы сделать ее насильно своей женой. Эти женщины просят моего гостеприимства и отдались под мою защиту, поэтому я должен разобрать это дело по справедливости, как все дела, с которыми обращаются ко мне. В настоящем же деле я особенно обязан быть справедливым, потому что не желаю ссориться с белыми и навлекать их гнев на себя и на свой народ… Будь пока моим гостем, а завтра утром я соберу своих советников и разберу твое дело.
Хорошо зная характер и обычаи кафров, Черный Пит понял, что Сигва только отводит ему глаза и вовсе не намерен выдать Сузи и Сигамбу. Мысль, что Сузи, несмотря на все его проделки и даже преступление, так же далека от него, как была раньше, привела его в страшное бешенство. Соскочив с лошади, он схватил роер, подбежал к кругу воинов и крикнул, чтобы они расступились. Но ни один из них не тронулся с места.
Два раза он обежал вокруг живого кольца, скрипя зубами от ярости. Видя, что ему не удастся проскользнуть в круг, он закричал:
— Эй, Сигамба! Ты там?
— Здесь, — послышался голос маленькой женщины из-за живой стены воинов. — Расступитесь-ка немного, друзья мои, — обратилась она к кафрам, — дайте возможность этому ублюдку полюбоваться на меня.
Воины потеснились и образовали узкий проход, на одном конце которого оказалась Сигамба, а на другом — Пит.
— Ну, Бычачья Голова, о чем ты желаешь побеседовать со мной? — продолжала наша знахарка, когда ее небольшая фигурка сделалась видна ван-Воорену. — Не о Ральфе ли Кензи, которого ты, быть может, воображаешь, что убил? Так успокойся: этого лишнего греха на твоей черной душе нет. Он только неопасно ранен и скоро выздоровеет, чтобы выплатить тебе долг… Не о нем? Может быть, о новой хижине в твоем тайном месте, которое, ты думаешь, никому неизвестно? Так могу тебя успокоить и на этот счет: я уже давно хорошо знаю его и даже могу дать тебе добрый совет относительно твоей новой хижины — исправить в крыше отверстие для дыма, я, кажется, немного повредила его, когда пролезала, чтобы насладиться твоей речью, которую ты говорил Белой Ласточке. Что, и об этом не желаешь говорить?.. Так уж я, право, не знаю, о чем… Ах, да! Разве вот о том, как я и Ласточка, сидя на измученной лошади, и притом вдвоем, переправились на твоих глазах через Красные Воды, а ты, мужчина, не мог сделать этого на свежей лошади.
Сигамба произнесла всю эту речь и в особенности закончила ее таким насмешливым тоном, что стоявшие вокруг кафры, несмотря на всю свою сдержанность, не могли не улыбнуться, а Черный Пит прямо выходил из себя от бешенства.
— А, проклятая колдунья, я сейчас покажу тебе, как насмехаться над Питом ван-Воореном!
Проговорив эти слова с пеной у рта, Черный Пит поднял свой роер, прицелился в Сигамбу и выстрелил. Но сообразительная маленькая женщина предвидела это: в тот самый момент, когда Пит поднимал роер, она упала на землю, и пуля, просвистев над ней, попала в одного из воинов и уложила его на месте.
Крик негодования пронесся по рядам кафров. Сигва подошел к Питу и резко сказал ему:
— Бычачья Голова! Ты нарушил долг гостя и этим навсегда порвал узы нашей дружбы. Хотя за смерть моего воина ты и должен был бы отплатить смертью, но во имя нашей прежней дружбы я пощажу тебя, а наказания ты все-таки не избегнешь. Возьмите этого человека, — обратился он к кафрам, — и накажите его палками, потом выгоните из нашего селения.
Кафры в отместку за смерть своего товарища так добросовестно исполнили приказание вождя, что если после этого Пит и остался жив, то благодаря исключительно своей крепкой натуре.
После экзекуции полуживого Пита сдали на руки его провожатым и выпроводили всех с насмешками из селения, а Сузи и Сигамбу с почестями отвели в большую и сравнительно хорошо обставленную хижину, в которой Сигва обыкновенно помещал своих особенно уважаемых гостей.

XI

СОН РАЛЬФА И СУЗИ.

ПОХОД БЕЛОЙ ЛАСТОЧКИ

На другой день утром Сигва пригласил к себе Сигамбу и сказал ей, указывая на Зинти, стоявшего в почтительном отдалении:
— Сигамба Нгенианга, вот человек, которого мои люди нашли около нашего селения. Этот человек уверяет, что он твой слуга и ищет тебя. Он приехал на лошади, и с ним мул, нагруженный пищей и вещами.
— Да, это действительно мой слуга Зинти, — ответила обрадованная Сигамба. — Я уж не надеялась опять увидать его.
И она рассказала, как и когда рассталась с ним.
Потом и Зинти по приказанию Сигамбы рассказал, как он попал сюда.
Спрятавшись по совету знахарки в овраге, он вскоре после того, как проскакал Черный Пит со своими спутниками, крепко заснул от утомления и проспал в овраге до тех пор, пока его не разбудил топот лошадей. Осторожно выглянув из-за кустов, он увидел Бычачью Голову и его людей, возвращавшихся прежней дорогой назад. Лицо Черного Пита было такое опухшее, покрытое синяками и ссадинами от побоев, нанесенных ему красными кафрами, что его с трудом можно было узнать. Он скрежетал зубами, потрясал кулаками и страшно ругался на всех знакомых ему наречиях.
Сообразив, что Сузи и Сигамба нашли защиту в горах у красных кафров, которые и отделали так Черного Пита, Зинти решил, что опасаться его более нечего, вывел из оврага лошадь, которая тоже хорошо отдохнула, и поехал по следам Сузи и Сигамбы.
Добравшись до Красных Вод, он, конечно, подумал, что женщины никак не могли в этом месте переправиться через реку, и стал искать следы лошадей вдоль берега до брода. Но он напал на следы Черного Пита и его спутников. Эти следы и привели его к броду. Так как тем временем уже стемнело, то Зинти пустил свою лошадь пастись на некотором расстоянии от берега, а сам улегся на ночь под небольшой горкой, где и проспал до рассвета.
Проснувшись, он очень удивился, увидав, что рядом с его лошадью пасется мул, которого бросили тогда ночью, в начале бегства. Умное животное отыскало следы его лошади и догнало ее. Для Зинти это было более чем кстати, потому что он вторые сутки уже не ел и был страшно голоден, а на спине мула были съестные припасы.
Закусив, Зинти по следам лошадей Черного Пита и его спутников добрался до крааля Сигвы, где его заметили часовые и привели к своему вождю.
— Верному слуге — почет, — проговорил Сигва, дослушав до конца рассказ Зинти, и приказал отвести его в хижину для гостей.
Потом, узнав, что Сузи проснулась, Сигва послал Сигамбу пригласить ее к нему. Сузи, за которой ухаживало множество прислужниц, угощая всем, что у них было лучшего и оказывая ей всевозможные услуги, тотчас же отправилась к вождю, который ожидал ее на том самом месте, где она накануне в первый раз увидала его.
— Белая Ласточка, — начал Сигва после обмена приветствиями, — я должен объявить тебе, что так как ты волей моих предков, выраженной через наших прорицателей, избрана вести мое войско, то начальницей его во время войны будешь ты, а не я. Когда ты желаешь выступить в поход?
— Хорошо, Сигва, я готова сделать все, что от меня потребуется, если, конечно, это не будет противоречить моей совести, — ответила Сузи, понимая, что ей больше ничего не остается делать, как покориться обстоятельствам. — Но прежде чем назначить день для выступления в поход, мне необходимо знать причину войны.
Сигва подозвал одного из своих воинов и отдал ему какое-то приказание. Тот ушел и через несколько минут возвратился с толстой, противной, одноглазой женщиной лет пятидесяти.
— Вот — причина войны, — проговорил Сигва, указывая на эту женщину и в то же время с отвращением отворачиваясь от нее.
— Я не понимаю, — недоумевала Сузи, с удивлением глядя на некрасивую негритянку.
— Слушай, Ласточка, я расскажу тебе, в чем даю, — сказал Сигва. — У Сиконианы, начальника эндвандцев, есть сестра по имени Батва, которая славится своей красотой. Я хочу жениться на ней и посылал к Сикониане послов с просьбой отдать ее за меня…
— Я знаю Батву, сестру Сиконианы, — вставила Сигамба, — она моя двоюродная сестра и действительно очень хороша собой.
— Ну, вот ты и можешь быть свидетельницей в этом деле, Сигамба, — подхватил Сигва. — Сикониана ответил мне, что мое предложение он считает за особенную честь, так как знает меня как самого могущественного из всех начальников кафров, но что сестра его не может быть отдана дешево. Если я хочу иметь ее своей женой, то должен прислать ему за нее тысячу голов скота, половина которого должна быть совершенно белого цвета, как день, а другая половина — черного, как ночь. Такой скот очень редок. Собрав с большим трудом в течение двух лет требуемое количество такого скота, я послал его под сильным конвоем, чтобы не отбили дорогой, к начальнику эндвандцев. Четыре месяца я с нетерпением ждал возвращения своих послов с невестой. На днях наконец они вернулись и привезли мою невесту. Я собрал весь свой народ, чтобы он вместе со мной мог полюбоваться на мою новую жену, которую я заранее назначил главной, и послал привести ее, чтобы ее красота могла озарить всех. И вот вместо молодой красавицы ко мне привели эту безобразную горную кошку! Разве это не насмешка надо мной и не требует кровавого возмездия? — добавил вождь дрожавшим от гнева голосом.
Сузи едва удерживалась от смеха, глядя на статного Сигву и на толстую, некрасивую, кривую Батву, и поняла, что Сигва имел полное основание обидеться на Сикониану.
— Как смеешь ты, красная кафрская собака, так оскорблять благородную женщину?! — закричала одноглазая толстуха, когда Сигва окончил свой рассказ. — Я действительно сестра начальника эндвандцев, которую сам великий Шака желал взять в жены… Ты просил у моего брата Сикониана в супружество его сестру Батву, он и прислал тебе меня.
— Стало быть, у вас две Батвы? — спросил Сигва, начиная догадываться, в чем дело…
— Две! — воскликнула толстуха. — У нас их целых четыре. В нашем племени все женщины крови начальников носят имя Батвы. Я из них самая старшая и мудрая, я даже старше брата Сиконианы на двадцать лет, имела трех мужей и всех их пережила. А та дрянь, о которой ты говоришь, на десять лет моложе брата. Она тонка, как тростинка, и глаза ее светятся, точно у козла, когда он зол. Это дочь от последней жены нашего отца, она гораздо ниже меня, потому что я родилась от первой и главной его жены.
— Жаль, что я раньше не знал, что все женщины в вашем проклятом племени называются Батвами, — сказал Сигва. — Впрочем, будь уверена, что в скором времени у вас не останется ни одной Батвы: я всех вас уничтожу, а тебя повешу на двери хижины твоего обманщика-брата. Чтобы иметь это удовольствие, я оставляю тебя пока в живых… Убирайся теперь с глаз моих!
— А! Ты хочешь напасть на эндвандцев и рассчитываешь победить их, красная собака? — взвизгнула Батва. — Ну нет, этого не будет! Я еще поживу и полюбуюсь, как вас всех со стыдом и позором изгонят из нашей земли!
— Уведите ее, — крикнул Сигва, — иначе я могу нарушить свое слово и повесить ее теперь!
Страшно обозленную и ругавшуюся Батву немедленно увели.
Когда Сигва немного успокоился, Сузи, посоветовавшись сначала с Сигамбой, обратилась к нему.
— Теперь я поняла причину твоей войны, начальник, — сказала она, — и нахожу ее не совсем законной. Стоит ли резать друг друга из-за простого недоразумения? Советую тебе по прибытии к эндвандцам предложить Сикониане мирные условия, может быть, он и согласится на них. Потребуй от него следующего: пусть он отдаст тебе ту Батву, которую ты желаешь иметь, вместо той, которой ты не желаешь. Кроме того, он должен возвратить тебе скот, подаренный тобой ему, и дать еще две тысячи голов скота, какого у него наберется, за его обман, если только он действительно обманул тебя, а не ошибся или сам не был введен в заблуждение. Ведь ты не объяснил ему, какую именно Батву желаешь иметь женой. Если он согласится на эти условия, то не должно быть пролито ни одной капли крови, а откажется — тогда, конечно, пусть совершится неизбежное. В случае твоего несогласия с моим советом, я отказываюсь добровольно следовать за тобой, потому что я — Ласточка мира, а не войны.
После долгого совещания со своими советниками Сигва объявил Сузи, что он согласен сделать так, как она предлагала ему. Как человек миролюбивый и не алчный, Сигва даже рад был обойтись без кровопролития, ему нужна была только красавица Батва. Что же касается его советников, то они были уверены, что Сикониана не согласится на условия Сигвы и что дело все-таки дойдет до войны, т.е. до грабежа, ради которого они готовы вечно воевать.
После этого Сузи, назначив на следующее утро выступление, попросила Сигву послать Зинти к ее родителям и мужу с вестью о том, где она находится, но Сигва не согласился на это. Он понял, что как только мы узнаем место пребывания Сузи, то сейчас же соберем людей и пойдем выручать ее. Поэтому Сигва приказал не спускать с Зинти глаз, но обращаться с ним как с гостем и ни в чем остальном не стеснять. Такой же строгий надзор был установлен за самой Сузи и Сигамбой. Ночью знахарка попыталась было подкупить обещаниями хорошего вознаграждения кой-кого из часовых, чтобы они взялись доставить нам весть о нашей дочери. Но попытка ее не увенчалась успехом: часовые не только не поддались на это, но даже немедленно донесли обо всем Сигве, который приказал усилить надзор.
Сильно огорченная невозможностью успокоить Ральфа и нас, Сузи долго не могла заснуть, а когда наконец заснули, то увидела во сне, что будто она стоит в своей спальне у нас в доме, и видит своего мужа лежащим на постели в бреду, а меня и какого-то незнакомого ей человека (она впоследствии подробно описала его приметы, и я узнала в нем доктора, лечившего Ральфа) склонившихся над ним. Она даже слышала, что я и доктор говорили между собой. Потом, заметив, что мы с ним ушли, она сама подошла к Ральфу, поцеловала его и просила не тревожиться о ней, так как она цела и невредима, избавилась от Черного Пита и находится с Сигамбой у красных кафров, которые очень хорошо обращаются с ней, но требуют, чтобы она вела их на войну против эндвандцев, и пока не отпускают ее домой.
Когда Ральф спросил, где ему найти ее, перед ними вдруг открылся вид на большую красноватую гору, стоявшую на обширной равнине, окруженную другими горами, такими же красноватыми и отличающимися плоскими вершинами. На восточной стороне главной горы тянулось пять кряжей, походивших на растопыренные пальцы руки. Между тем кряжем, который был похож на большой палец, и следующим протекала широкая река, на берегу ее росли какие-то странные деревья с толстыми темно-зелеными листьями и громадными белыми цветами. За этими деревьями, на горе, находилось кафрское селение. Словом, точь-в-точь то место, где жило племя Сигамбы вместе с другими, против которых шел Сигва.
Затем Сузи проснулась и поняла, что видела только сон. Но интереснее всего было то, что в эту же самую ночь я действительно позвала доктора взглянуть на Ральфа, лихорадка которого вдруг усилилась, и говорила ему именно то, что слышала Сузи. Потом, после ухода доктора, пошла и я в соседнюю комнату прилечь отдохнуть. Успокоенная доктором, что положение больного не опасно, я только стала засыпать, как вдруг Ральф позвал меня и рассказал взволнованным радостным голосом свой сон. Оказалось, что он видел во сне Сузи точно наяву. Она сообщила ему о своем положении и указала место, где найти ее. Его сон совпал со сном Сузи.
Утром наша дочь спросила Сигамбу, не живет ли ее народ на Красной горе с пятью кряжами, не протекает ли между двумя кряжами широкая река, и не растут ли на берегах этой реки деревья с толстыми темно-зелеными листьями и крупными белыми цветами.
Сигамба удивленно вскинула на нее глаза и проговорила:
— Да, Ласточка, он живет именно там. Но откуда ты это узнала? Я, кажется, никогда не говорила тебе об этом… Да, гора Упомондвана именно такая, как ты говоришь. Деревья ты тоже описываешь совершенно верно, хотя едва ли могла видеть их, потому что такие деревья растут только в моей стране. Цветами этих деревьев наши девушки украшают свои головы, а из листьев мы делаем мазь, которая быстро залечивает любые раны.
— Я видела все это во сне, — сказала Сузи и поведала о своем сне.
— А! — воскликнула Сигамба, внимательно выслушав ее. — Значит, и белым дана частичка той силы, которой владеем мы, кафрские знахарки? Твой дух, Ласточка, говорил с духом твоего мужа, хотя вы и разделены друг от друга большим пространством. Я уверена, что и баас Ральф видел такой же сон. Это послужит ему утешением, что ты жива, и указанием, где искать тебя. Можешь утешиться и ты, если судьба заставляет тебя идти в мою землю, то только потому, что там ты должна встретиться с мужем.
— Дай Бог! — проговорила со вздохом Сузи. — Ах, как я желала бы видеть его как можно раньше!
— Это невозможно, Ласточка, — возразила маленькая женщина. — Судьба этого не хочет, а против судьбы никто не может идти.
В тот же день войско Сигвы выступило в поход. Сузи ехала среди войска на своей Стреле. В момент выступления из селения все войско восторженно приветствовало свою новую предводительницу.
В течение двух недель войско двигалось без всяких приключений. Чтобы не утомлять предводительницу, каждый день рано вечером останавливались на ночлег. Сигамба и Зинти ехали рядом с Сигвой, который все время зорко следил за ними из опасения, как бы они не удрали с дороги.
Местность, по которой проходили, была довольно густо населена различными кафрскими племенами, беспрепятственно пропускавшими Сигву и его войско. Сигва не трогал их, ограничиваясь только требованием с них контрибуции в виде провианта для людей и лошадей.
На пятнадцатый день достигли границы, за которой начинались владения могущественною племени пондо. Сигва здесь остановился и отправил к начальнику племени пондо послов объявить, что он идет против эндвандцев и просит пропуска через его владения. Послы Сигвы возвратились на третий день в сопровождении посланных от начальника пондов и объявили, что он только после долгих переговоров, и то очень неохотно, разрешает пройти через его владения и дает проводников, но требует за это почетного подарка.
Сигамба заметила, что посланные очень внимательно оглядели войско, точно считая воинов, и особенно пристально всматривались в Сузи. ‘Это люди ненадежные’, — решила она про себя и составила план действия. План состоял в том, чтобы узнать, нельзя ли пройти мимо владений пондо, не задевая их. Она смекнула, что пондо, очевидно, задумали завести войско Сигвы в какую-нибудь засаду, перебить его, взять в плен Сузи, а потом завладеть землями Сигвы.
Когда она сообщила последнему эти опасения и свой совет не доверяться пондо, тот охотно согласился с ней и сказал, что будет ей очень признателен, если она узнает обходной путь, чтобы не проходить по владениям пондо.
Сигамба отправилась к посланным пондо и предложила им свои услуги в качестве знахарки. Один из них, молодой, глуповатого вида парень, сказал, что даст ей несколько голов самого лучшего скота, если она приворожит к нему сердце одной девушки, которую он давно любит, но она не обращает на него ни малейшего внимания.
Сигамба ответила, что это для нее пустяки, и она сделает так, что девушка будет любить его еще больше, чем он ее, но для этого ему нужно прийти к ней, Сигамбе, ровно в полночь в лагерь.
Молодой человек обещал прийти и действительно явился в назначенное время. Сигамба уже ожидала его на условленном месте и вручила ему какой-то порошок, который он должен был незаметно дать выпить своей возлюбленной… Наговорив ему затем разной ерунды, она в то же время очень ловко выведала у него об обходном пути в землю эндвандцев через соседнюю горную цепь.
Уверенный в близкой победе над сердцем жестокой красавицы, все время отвергавшей его, парень ушел от Сигамбы сам не свой от радости, а знахарка поспешила к поджидавшему ее Сигве и передала ему все, что узнала.
Когда посланные пондо, которым дали сонного питья, приготовленного знахаркой, крепко заснули, все войско разом поднялось и направилось по указанному Сигамбой пути к горам. На дороге встретили принадлежавшее пондо громадное стадо рогатого скота в несколько тысяч голов, которое Сигва и приказал забрать вместе с его пастухами.
Утром по ту сторону горного прохода их встретил было сильный отряд пондо под предводительством самого начальника племени (очевидно, кто-нибудь донес ему о хитрости Сигвы), но вид Сузи так поразил начальника пондо, что он не решился вступить в битву и отступил. Должно быть, наша дочь в своем белом платье, сидя на статной красивой лошади, показалась ему существом высшим, явившимся прямо с неба для охраны Сигвы и его воинов.
Совершив довольно утомительный переход по горам и совершенно голой необитаемой пустыне, войско Сигвы на тридцать четвертый день своего похода достигло наконец земли эндвандцев. Там его встретили послы от Сиконианы, пожелавшего узнать причину появления Сигвы с таким большим войском. Сигва, указав на Белую Ласточку как на свою покровительницу, посланную ему Провидением, объяснил все и предъявил требования.
Послы уехали, и вскоре вместо них явился сам Сикониана, оказавшийся молодым человеком довольно приятной наружности. Воздав Сузи почести, он в очень ловкой речи извинился перед Сигвой за происшедшее недоразумение (он думал, что Сигва сватается за его старшую сестру Батву, как более опытную и мудрую, уже бывшую женой трех вождей) и сразу согласился на все, что тот требовал. Взяв обратно старую Батву, он отдал молодую, действительно, очень красивую девушку, возвратил полученный от Сигвы скот и к тому же беспрекословно отдал потребованные еще у него две тысячи голов. Потом, закрепив свою дружбу с Сигвой, он выразил надежду, что Белая Ласточка не откажет и ему в своем покровительстве. Он даже предложил Сигве погостить у него и отпраздновать здесь свадьбу с его сестрой. Сигва с удовольствием согласился на это. Пока вожди целую неделю пировали в селении Сиконианы, войско Сигвы стояло лагерем в поле, все время получая щедрое продовольствие от эндвандцев.
Так окончился этот поход, названный потом дикарями ‘Походом Белой Ласточки’, но не окончились испытания нашей бедной дочери, которой много еще пришлось перенести разных невзгод.

XII

КАК СУЗИ СДЕЛАЛАСЬ НАЧАЛЬНИЦЕЙ

ПЛЕМЕНИ ДИКАРЕЙ.

ТЩЕТНЫЕ ПОИСКИ

Когда наступило время отправляться восвояси, Сигва пришел к Сузи и сказал ей:
— Белая Ласточка, завтра я со своими воинами выступаю в обратный путь и пришел узнать, куда ты желаешь идти отсюда. Ты, кажется, не намерена оставаться здесь, хотя Сикониана и его народ сочли бы за особое счастье, если бы ты осталась у них.
— Я не могу остаться у них, — ответила Сузи. — Что мне здесь делать? Я желаю возвратиться с вами, а от вас как-нибудь добраться до своего дома.
— Увы, Белая Ласточка, этого нельзя сделать! — со смущенным видом проговорил Сигва. — Ты помнишь, что сказали наши прорицатели? Они объявили, что если Белая Ласточка будет предшествовать моему войску, то поход мой будет благополучен. Так и случилось: благодаря твоему присутствию, мы избежали опасности от пондо и даже забрали весь их скот. Здесь я получил все, чего добивался, не омочив даже копья в крови, и вдобавок приобрел в лице Сиконианы нового друга и союзника. Но прорицание состояло из двух частей, во второй части было сказано, что если Белая Ласточка повернет при нас свое лицо к югу, то наше счастье изменится и мы все погибнем. Так как первая часть предсказания сбылась, то я не могу сомневаться в том, что сбудется и вторая, если ты пойдешь с нами на юг. Надеюсь, ты не потребуешь, чтобы я пренебрег указаниями духов своих предков?.. Вообще, Белая Ласточка, я готов сделать для тебя все, что только в моих силах, но брать тебя с собой назад не могу, — прибавил он тоном, не допускавшим возражений.
— В таком случае, Ласточка, — сказала Сигамба, — нам остается только одно: искать убежища у моего народа, упомондванов, земли его находятся отсюда на расстоянии четырех дней пути. Но, сказать по правде, я не знаю, как нас там примут. Ведь уже двенадцать лет как я, поссорившись с ними за союз с Шакой и за то, что меня хотели выдать замуж против моего желания, ушла от них. Вместо меня там управляет мой сводный брат, рожденный от рабыни. Может быть, он не захочет принять меня, а следовательно, и тебя. Но другого выхода у нас нет, и нам нужно сделать попытку приютиться у моего народа, пока мы не найдем удобного случая возвратиться домой.
— Попытаемся, — произнесла со вздохом Сузи. — Попросим Сигву, не согласится ли он, по крайней мере, проводить нас к упомондванам. Ведь они живут на западе и, наверное, примут нас хорошо, если мы явимся к ним с таким большим войском.
Сигва и его советники с радостью согласились на это. Любя и почитая Сузи, они очень огорчались невозможностью взять ее с собой в свою землю.
На следующее утро войско, возглавляемое Сигвой, его молодой женой, Сузи и Сигамбой направилось к горе Упомондвана. Сикониана проводил их до границы своих владений и, пожелав им благополучного пути, сердечно распростился с ними.
Во время пути, пролегавшего через малонаселенные местности, ничего особенного не случилось.
На пятый день утром Сигамба сказала Сузи, указывая на видневшийся впереди горизонт:
— Вот, Ласточка, и моя родина.
Сузи, вглядевшись в очертания и положение громадного утеса, выступавшего из-за прозрачной завесы утреннего тумана, воскликнула:
— Да это именно та скала, которую я видела во сне! Вот и пять кряжей, расположенных как пальцы на руке, и та же широкая река между двумя кряжами… Только деревьев не видно.
— Увидишь и деревья, когда мы подъедем ближе, — проговорила Сигамба. — Другой такой горы нигде нет, а она, из-за своего вида, напоминающего ладонь руки с распростертыми пальцами, названа ‘Упомондваной’, т.е., ‘Большой Рукой’…
— Удивительно меткие названия вы умеете давать предметам, — заметила Сузи.
Во время этого разговора Сузи и Сигамба ехали одни впереди войска и на довольно большом расстоянии от остальных, потому что местность казалась вполне безопасной, кроме того, Сузи захотелось хоть на время избавиться от надоевшего ей топота множества животных и людей и шума следовавшего за войском громадного стада.
Дорога шла через узкую лощину, мимо целого ряда высоких холмов, поросших крупными деревьями. Заметив, что войско отстало слишком далеко, Сузи предложила сойти с лошадей и посидеть на траве. Сигамба согласилась. Только наши путницы успели сойти с лошадей и усесться на небольшом пригорке, как вдруг кто-то произнес на языке боеров:
— Здравствуй, Сусанна!
При звуке этого голоса, раздавшегося где-то вблизи, Сузи вздрогнула и, ухватив свою спутницу за руку, испуганно прошептала:
— Сигамба!.. Слышишь? Ведь это голос Пита ван-Воорена.
— Да, Сусанна, ты не ошибаешься, это я, — продолжал тот же страшный голос, исходивший как будто из недр холма, у подошвы которого сидели женщины.
— Боже мой!.. Он опять здесь!.. Он убьет нас!.. Сигамба, уедем скорее отсюда! — дрожащим от ужаса голосом кричала Сузи, бросаясь к своей лошади.
— Напрасно ты боишься меня, Сусанна, — говорил голос невидимого Пита ван-Воорена. — Если бы я хотел убить тебя, то давно бы уже мог сделать это, но мне не смерти твоей нужна… Вот эту черную змею, которая увивается вокруг тебя, я действительно охотно отправил бы к ее праотцам… и когда-нибудь ей не миновать моих рук. Но сейчас, к сожалению, я не могу сделать этого: боюсь своим выстрелом задеть тебя… Сусанна, ты идешь просить упомондванов, чтобы они укрыли тебя от меня… О, я отлично знаю все, что ты задумала… Ты воображаешь, что я далеко? Ошибаешься! Я все время слежу за тобой, и несколько раз был так близко, что легко мог бы схватить тебя, но я понял, что мне не удалось бы далеко уехать с тобой, — вот почему и сдерживался до более удобного случая. Когда ты укроешься на неприступной горе, мне с тобой труднее будет видеться, поэтому ты должна выслушать теперь, что я хочу сказать. Конечно, если бы мне не удалось здесь поговорить с тобой, я сумел бы доставить тебе письмо… Прежде всего предупреждаю тебя, что рано или поздно, а ты будешь моей… Но это еще дело будущего. А пока вот что: твой английский подкидыш умер…
Сузи отчаянно вскрикнула, услыхав это страшное известие, но Сигамба поспешила успокоить ее, шепнув:
— Не верь, Ласточка! Он лжет, чтобы только помучить тебя.
— Да, он умер на вторую ночь после прибытия на вашу ферму, — продолжал ван-Воорен. — Отец твой искал меня в известном тебе месте и был увезен оттуда тяжело раненным. Жив ли он еще, не знаю, потому что я сейчас же после схватки с ним отправился догонять тебя. Дорогой я узнал, что твоя мать топит свое горе в вине (вот греховодник-то! Я с роду не пила никакого вина) и тоже, наверное, скоро…
Тут уже Сигамба не могла выдержать и перебила своим звенящим и насмешливым голосом:
— Эх, Бычачья Голова! Прежде чем начать врать, ты бы поучился этому искусству хоть у нас, кафрских знахарок, а то уж очень у тебя нескладно выходит… Ты говоришь, что муж Ласточки умер на вторую ночь по прибытии домой, а я знаю наверное, что он был на пути к выздоровлению даже на третью ночь, и сейчас он живехонек. Господин Ян ван-Ботмар вовсе не был даже и ранен. А что касается госпожи Ботмар, то она никогда, кроме кофе, воды и молока, ничего не пила и пить не будет. Значит, все, что ты наговорил — наглая ложь, в которой, как видишь, тебя очень не трудно уличить. Убирайся же подобру-поздорову туда, откуда пришел, вылезай скорее из норы, в которую ты забрался, чтобы напугать нас, а не то вон едут наши защитники, если ты попадешь к ним в руки — будет плохо.
В это время действительно приближались передние ряды войска. Когда Сигва узнал о присутствии поблизости Пита, он сейчас же приказал обыскать все холмы и прилегающую к ним местность, но найти его нигде не могли. Поэтому начальник красных кафров решил, что молодым женщинам просто послышались горные отзвуки, и они приняли их за голос Пита и даже истолковали по-своему, сообразно со своими расстроенными мыслями. Но Сузи и Сигамба знали, что они не только слышали Черного Пита, но и говорили с ним, разуверить их в этом, понятно, было трудно.
На Сузи сознание близости ее злейшего врага действовало угнетающе. Хотя из всего сказанного им она поверила только тому, что он следит за ней все время и везде будет ее подстерегать, но и это приводило ее в отчаяние. Если упомондваны не примут ее с Сигамбой, то она неминуемо очутится опять во власти ван-Воорена, если же и примут, ей придется вечно сидеть в селении и не выходить из него ни на шаг, чтобы опять не попасть в руки своего упорного, неутомимого преследователя, который постоянно будет сторожить ее. Словом, куда Сузи не обращала свой взгляд — везде она видела одну темную, грозную тучу, висевшую над ее головой.
Когда войско стало приближаться к утесу Упомондвана, с него спустилась толпа испуганных дикарей, явившихся узнать, что значит появление такого большого войска, между тем как прочее население горы с криками ужаса зашныряло по всем направлениям, таща на себе свое имущество и маленьких детей и угоняя подальше в горы скот.
Сигва распорядился сделать остановку и послал двух человек объявить упомондванам, что он идет к ним не с войной, а с мирными намерениями и желает поговорить с начальником племени.
Упомондваны, немного успокоенные, поднялись обратно на утес и вскоре возвратились назад в сопровождении двух стариков в дорогих меховых шкурах, свидетельствовавших об их знатности и почетном положении.
Обменявшись с ними обычными приветствиями и пригласив сесть, Сигва объявил свое имя, а затем спросил, кто из них вождь.
— Увы, — грустным голосом ответил один из стариков, — у нас сейчас нет вождя, мы находимся в большом горе и беспокойстве. Наш вождь только что умер от оспы, которая недавно свирепствовала между нами. Она убила не только нашего вождя, но и всех его детей, так что не осталось даже после него наследников. Мы вообще страдаем от гнева духов. Вы видите, наши наш кругом сожжены от засухи, и если не будет вскоре дождя, нас ожидает голод. Тогда останется только придти нашим врагам, зулусам, и покончить с нами.
— Вы, наверное, чем-нибудь навлекли на себя гнев духов ваших предков, — сказал Сигва, — иначе вас не могли бы постичь сразу все эти бедствия… Кто же у вас теперь имеет законное право быть вождем?
— Среди нас никого нет, — ответил старик. — А жива ли наша настоящая законная правительница, дочь нашего прежнего вождя, — нам неизвестно. Она была нашей первой знахаркой и славилась даже далеко за пределами наших владений. Имя ее Сигамба Нгенианга, потому что она с самого раннего детства любила ходить одна при луне и собирать травы, цветы и камни, которые очень скоро научилась сортировать. Когда отец ее умер, управлять нами стала она, потому что, кроме нее, остался только сын вождя, рожденный от рабыни, и, следовательно, только полузаконный…
Рассказав потом, почему ушла от них Сигамба (точь-в-точь так, как говорила она сама), старик добавил:
— С тех пор как она скрылась от нас неизвестно куда, дела наши пошли все хуже и хуже. Зулусы, с которыми мы кое-как заключили мир, требуют такой дани, какую мы едва в состоянии давать, оспа унесла почти половину нашего племени, не пощадив даже Кораана, нашего полузаконного вождя, занявшего место Сигамбы, засуха съела всю нашу жатву. Кроме того, мы со дня на день ожидаем появления Дингаана, вождя зулусов, противостоять которому мы теперь не можем. Увидев вас, мы и подумали, что это он идет докончить нас. Мы совершенно растерялись и решительно не знаем, что делать.
— Сигамба Нгенианга и Белая Ласточка, теперь ваша очередь говорить, — обратился Сигва к молодым женщинам, которые находились посреди воинов.
Сигамба, приодевшаяся на последнем ночлеге, вышла вперед, ведя за руку Сузи, поверх белого платья которой была накинута роскошная каросса из леопардовой шкуры, подаренная Сигвой.
— Кто эти женщины? — спросил Сигва, обратившись опять к старикам.
— О белой я могу только сказать, что она прекраснее всех женщин, которых я когда-либо видел, — ответил тот же старик. — А ее спутница… Великий Дух! Если глаза мои не обманывают меня, то это наша Сигамба Нгенианга.
— Да, это действительно Сигамба Нгенианга, — сказал Сигва. — Она узнала от духов своих предков о постигших вас бедствиях и пришла помочь вам. Пусть она сама расскажет вам свою историю и историю Белой Ласточки, которая сопровождает ее.
Сигамба рассказала все, что нашла нужным, о себе и о Сузи. А потом произнесла целую речь, которая дышала таким красноречием, что старики слушали ее, затаив дыхание и боясь пропустить хоть одно слово.
Речь свою она закончила следующими словами:
— Я вернулась к вам, жалея вас, хотя вы, оскорбив меня, и не стоили бы жалости. Но я нашла, что вы достаточно наказаны за это, и хочу помочь вам и вывести вас из вашего бедственного положения. Если вы примете меня вместе с Белой Ласточкой, с которой я поклялась никогда не разлучаться, то счастье вновь озарит вас, если же оттолкнете нас, то все погибнете от копий Дингаана. Но мы вам не навязываемся, делайте, как хотите. Нам ничего от вас не нужно, мы жили и проживем без вас, и если пришли к вам, то только потому, что желаем вам добра. Но помните, что мы будем жить у вас как начальницы, слово которых — закон, и воля священна. Если вы позволите себе хоть чем-нибудь оскорбить нас, участь ваша будет решена бесповоротно. Спросите вот у вождя красных кафров, какая власть у Белой Ласточки, он вам подтвердит мои слова.
Сигва рассказал, что сделала для него Белая Ласточка, и добавил, что очень желал бы удержать ее у себя, но она не желает оставаться у него, а силой он удерживать ее не смеет.
О том, что ей нельзя было возвращаться с ними, разумеется, он не сказал, чтобы не давать упомондванам повода думать, что они окажут Сузи благодеяние, если примут ее к себе.
Посоветовавшись между собой, старики объявили Сузи и Сигамбе, что они признают их обеих своими начальницами и просят их управлять ими, как они найдут нужным.
После этого молодые женщины простились с Сигвой, который чуть не плакал, расставаясь с ними, а войско его устроило Сузи самую восторженную прощальную овацию. Сигва приказал передать ей большую часть стада, взятого у пондо. Распростившись с красными кафрами, Сузи и Сигамба торжественно вступили в свои новые владения при радостных криках упомондванов.
Вот каким образом наша дочь сделалась начальницей племени дикарей, среди которых ей пришлось пробыть два года.

* * *

Между тем Ральф, совершенно оправившийся через несколько недель от своей болезни, то и дело стал пропадать из дому. Возвращался он каждый раз сам не свой и то только затем, чтобы, отдохнув день-другой, снова пуститься в путь. Он все искал скалу, которую ему показывала во сне Сузи, и ничем нельзя было убедить его, что глупо придавать такое значение снам: мало ли что пригрезится человеку, — всему так уж и верить.
Дошло наконец до того, что он почти совсем перестал жить дома и говорил с нами, только когда спросишь, или ему необходимо сказать что-нибудь по домашнему делу. Большую часть времени он или ходил один по краалю, или сидел по целым часам неподвижно, где попало, сложив руки на груди и уставившись в одну точку.
Положим, мне и Яну тоже было не до разговоров, но все же нам было бы легче, если бы мы не видели, как страдает наш милый сын и зять, вместо того, чтобы по-христиански покориться испытанию, ниспосланному Провидением, и стараться заняться какой-нибудь работой, как делали мы с Яном. Это облегчает горе и душевные страдания.
После бесплодных поисков нашей дочери, Ян во время болезни Ральфа разослал всем соседним боерам письма. В этих письмах он изложил все обстоятельства и просил немедленно собраться к нему с вооруженными людьми, сколько кто сможет набрать, чтобы помочь ему выручить свою дочь из рук Черного Пита и проучить его за все совершенные им злодеяния.
Боеры собрались к нам на третий день после получения приглашения и привели с собой множество людей, так что когда присоединился к ним Ян с нашими людьми, то получилась настоящая армия, прокормить которую, кстати сказать, стоило нам очень недешево.
Боеры обыскали, как говорится, все норки, где можно было бы напасть на следы Пита, но все напрасно: Пит, а с ним вместе и Сузи, точно в воду канули.
О красных кафрах никто не подумал, потому что никак не могли предположить, чтобы две женщины в сопровождении только одного слуги были в состоянии забраться так далеко.
Проискав целую неделю, боеры решили, что Сузи погибла, а сам Пит куда-нибудь скрылся, чтобы избежать правосудия, и разъехались по своим фермам.
Описывать наше горе не буду — слишком уж тяжело вспоминать об этом. Скажу только, что нет-нет, да и промелькнет у нас надежда, что Сузи жива и где-нибудь скрывается до поры до времени и мы опять увидим ее. Я основывала свою надежду на каком-то предчувствии, а Ян — на том фокусе, который показывала ему Сигамба ночью, накануне свадьбы Сузи. Впрочем, эта надежда посещала нас изредка. Вообще же мы с Яном были убеждены, что Сузи потеряна для нас навсегда, и постоянно упрекали друг друга, что своей ложью о Ральфе мы накликали такое горе.
А что касается Ральфа, — становившегося, кстати сказать, с каждым днем все более и более похожим на того английского лорда, который был у меня, так что мне даже неловко было называть его сыном, — то он упорно стоял на том, что если бы ему удалось узнать, где находится гора, похожая на большую руку, он нашел бы Сузи.
Он положительно сходил с ума. В конце концов, он начал говорить о том, что уедет надолго и не вернется до тех пор, пока не разыщет Сузи или не погибнет сам.
Как раз в это время нас то и дело стали беспокоить дикари своими набегами. Должно быть, их науськивал на нас ван-Воорен, действовавший откуда-нибудь издалека. Раз они даже целые три дня держали нас в осаде, зажгли было наш дом, убили нескольких наших людей и заставили откупиться большой суммой и несколькими сотнями голов скота. Уходя от нас, они угрожали, что явятся опять, когда будут нуждаться в чем-нибудь.
Это наконец надоело Яну. Он видел, что с ними будет трудно бороться, раз ими руководит Черный Пит, как он случайно узнал. Ввиду этого, он стал придумывать, как бы отделаться раз и навсегда от этих набегов, разорявших нас.
Однажды вечером, когда мы только что поужинали и я убирала со стола, Ян вдруг стукнул кулаком по столу и крикнул:
— Решено! Переселяемся! Я даже нашел место, куда можно будет переселиться из этого проклятого края, где нас постигло столько бед.
Ральф, все время сидевший молча, уткнувшись в свою тарелку, которая весь ужин оставалась у него пустой, поднял глаза на Яна и коротко спросил:
— А где это место?
— На севере, — ответил мой муж.
— Отлично, отец. Я именно туда и собирался ехать. Я обыскал юг, восток и запад и только на севере еще не был. Там я найду Сузи.
Я тоже была не прочь покинуть место, где нас поразило такое горе, и потому не противоречила мужу.
Таким образом, наше переселение на север было решено.

XIII

ВЕЛИКОЕ ПЕРЕСЕЛЕНИЕ.

СООБЩЕНИЕ РАНЕНОГО КАФРА

Согласно принятому решению, мы на другой же день начали сборы и приготовления к переселению, а ровно через месяц распростились со своим насиженным гнездом, где нам жилось так хорошо, пока судьба не стала преследовать нас в лице Пита ван-Воорена в наказание за нашу ложь.
Найти солидного покупателя на нашу ферму нам так и не удалось, потому что все соседи боеры из-за англичан и постоянных нападений дикарей, не дававших нам покоя, тоже решили переселиться.
Таким образом, все наше имение, состоявшее из двенадцати тысяч акров земли, прекрасного каменного дома со службами, двух обширных садов, из которых один был фруктовый, нескольких краалей с громадным количеством скота, поливных лугов, множества разных построек для людей, животных и хозяйственных надобностей — все это было обнесено оградой, сложенной из полевых камней — пришлось отдать за бесценок одному молодому боеру, поссорившемуся со своими родными и желавшему устроиться отдельно. Мы получили за свою ферму со всеми перечисленными угодьями только пятьдесят фунтов стерлингов и старую фуру, которая нам была нужна для перевозки нашего имущества, так как собственных повозок у нас не хватало.
Кстати сказать, сын этого боера, которому наша ферма досталась почти даром, через несколько лет продал ее за двадцать тысяч фунтов стерлингов, и там теперь разводят дорогих лошадей, ангорских коз и страусов.
Когда мы двинулись в путь, боер, купивший нашу ферму, насмешливо сказал, что хоть он и желает нам счастливого пути, но боится за нас, потому что нам едва ли удастся благополучно перейти громадную пустыню: мы наверное погибнем — или от диких зверей, или от бродячих кафров. На это Ян ответил, что мы надеемся на Бога, который всегда помогает верующим в Него.
И действительно, только благодаря Его помощи, нам удалось пройти невредимыми через пустыню, несмотря на множество опасностей, окружавших нас со всех сторон.
По пути к нам присоединились несколько других фермеров, так что нас, белых, набралось человек полтораста, не считая детей. И этой-то горсти людей, вооруженной только старыми роерами и ножами, удалось победить страшного Мозеликатсе, сломить силу не менее страшного Дингаана (это имя значит по-зулусски: ‘слон, потрясающий землю’) и населить Свободный Штат, Трансвааль и Наталь.
Подробно описывать наше великое переселение я не буду, потому что для этого потребовалось бы слишком много времени, расскажу только то, что касалось лично нас.
Места, по которым мы проходили, теперь заняты городами, построенными белыми людьми, а тогда они были населены только необозримыми стадами всевозможных мирных травоядных животных, на пространстве целых сотен миль все так и кишело ими, и наши повозки, проезжая посреди них, точно ехали через живое море. Леса были полны слонами, тиграми и львами, а реки — гиппопотамами, крокодилами и другими подобными им существами. Из всех этих животных на нас ни одно не нападаю, они только расступались перед нами, глядя на нас не то с испугом, не то с удивлением.
Переправившись через Оранжевую реку, мы остановились лагерем на некотором расстоянии от Тгаба-Нгу, резиденции вождя Марока, пока его не прогнал Мозеликатсе, и стали поджидать партии других переселенцев, которые обещали встретиться с нами в этом месте, так как дальше было очень опасно идти небольшими отрядами из-за воинственных дикарей.
Но прождав понапрасну несколько месяцев, некоторые из боеров вышли из терпения и решили двинуться вперед одни. Двое из них, ван-Тригаарт и ван-Рензенбург, настойчиво уговаривали Яна идти с ними, но мой муж наотрез отказался от этого, не объяснив причины своего отказа даже мне.
Потом оказалось, что Ян поступил умно, потому что Рензенбург со всеми своими спутниками был убит курносыми кафрами, а Тригаарт, поссорившись с Рензенбургом из-за чего-то и повернувший по направлению к Делагоа, только один, и то с громадным трудом, достиг этого пункта, а все бывшие с ним погибли дорогой от желтой лихорадки.
Вскоре от нас отделился еще кое-кто, так что нас осталось всего человек пятьдесят, кроме детей. Тут уж и мы двинулись вперед, не дождавшись остальных партий из покинутой колонии. Дорогой мы узнали, что все ушедшие после Тригаарта и Рензенбурга были перерезаны бродячими шайками Мозеликатсе, поджидавшими и нас.
Добравшись до реки Носорогов, мы снова остановились, услыхав от наших разведчиков, что Мозеликатсе сам идет нам навстречу с сильным войском, чтобы сразу покончить со всеми ‘бледнолицыми псами’, как он называл нас, белых.
Мы поняли, что дело плохо. Сдвинув повозки и крепко связав их, мы устроили вокруг этого укрепления вал из колючих мимоз. Посредине мы поставили три фуры, в которых укрывались женщины и дети. Лошадей же и волов мы, к сожалению, вынуждены были оставить снаружи укрепления, потому что иначе не хватило бы места для нас самих.
Ночь прошла благополучно, но на заре наши часовые дали нам знать о приближении врагов.
Необозримыми, бесконечными рядами надвигались на нас дикари, сверкая остриями своих копий, гордыми, горевшими отвагой глазами и белыми оскаленными зубами.
Помолившись Богу, мы простились друг с другом и приготовились к защите. Те из женщин, которые были похрабрее (в том числе и я), взялись заряжать роеры и вообще оказывать помощь, остальные вместе с детьми укрылись в приготовленных для этой цели фурах.
Беспримерная битва началась. Я говорю ‘беспримерная’, потому что в ней пятьдесят человек белых противостояли шести тысячам дикарей и все-таки победили их. И что это была за битва! При одном воспоминании о ней содрогается сердце, хотя с тех пор прошло уже столько лет.
Дикари отчаянно лезли на наше укрепление, не обращая внимания ни на колючки, впивавшиеся им в голое тело, прикрытое только у бедер, ни на наши пули, градом сыпавшиеся на них. Но сколько ни падало дикарей — новые и новые ряды их, словно волны бесконечного моря, продолжали надвигаться на нас. Все наши защитники были опытными стрелками и ни разу не давали промаха, так что после каждого залпа с нашей стороны дикари падали целыми десятками. К счастью, у нас был громадный запас пороху и пуль, без чего нам, конечно, нельзя было бы и думать вступать в борьбу с таким страшным числом врагов.
Боеры и слуги стали кругом (сзади была река) и, таким образом, успешно выдерживали натиск дикарей.
Сыпавшиеся на нас целые тучи стрел ранили десятка два наших, но тяжелые раны получили только двое.
Женщины сидели позади своих защитников под прикрытием фур, и поэтому ни одну из них даже не задело стрелами, перелетавшими через их головы.
Целый час продолжалась самая ожесточенная битва. Вокруг нашего укрепления образовался высокий вал из мертвых тел дикари, по которому с громким воем взбирались живые, чтобы разделить участь своих товарищей, служивших им лестницей.
Вдруг одна из молодых девушек, тоже помогавшая заряжать роеры и перевязывать раненых, громко крикнула:
— Смотрите! Смотрите! Они лезут под фуры!
Действительно, из-под одной фуры выползали два зулуса. Мы, женщины, в ужасе заметались во все стороны, крича и воя не хуже нападавших дикарей и не зная, что делать.
— Чего вы испугались, глупые бабы! — крикнул мой муж, увидав, в чем дело. — Неужели вы думаете, мы не справимся с этими двумя собаками?.. Жена, подержи-ка мой роер, и заряди его, кстати.
С этими словами он подскочил к зулусам, не успевшим еше подняться на ноги, схватил их обоих за курчавые волосы и так стукнул несколько раз головами, что у них треснули черепа. После этого он перебросил их через укрепление, а место, где они проползли, снова заткнул колючими ветками мимозы.
Со стороны нападавших было еще несколько попыток пробраться к нам за укрепления, но все эти попытки кончались так же, как и первая.
Очевидно, Мозеликатсе наконец понял, что дальнейшая осада нашего укрепления — только напрасная трата людей, и подал знак к отступлению.
Через несколько минут черное людское море отхлынуло от нас, и мы остались одни, тоже черные от порохового дыма и крайне утомленные хоть и кратковременной, но упорной борьбой. С недоумением глядя друг на друга, мы не знали, верить нам нашей победе или нет. Может быть, внезапный уход дикарей — не что иное, как военная хитрость со стороны Мозеликатсе.
Чтобы узнать об этом, Ральф осторожно отправился вслед за дикарями посмотреть, что они намерены предпринять и не думают ли повторить свое нападение. Но дикари пошли прямо к своим горам. Из этого наш мальчик заключил, что они, несмотря на свое громадное численное превосходство, нашли дальнейшую борьбу с нами невозможной, потому что у нас в руках была ‘молния’, как дикари в то время еше называли ружья.
Возвращаясь назад в лагерь, Ральф увидел лежавшего на берегу реки молодого кафра, дикарь был ранен, и вокруг него образовалась целая лужа крови, сочившейся из раненой ноги. ‘Он хоть и ранен, но может повредить нам, — подумал Ральф. — Нужно будет прикончить его’.
Он поднял роер и хотел было застрелить раненого, то тот вдруг поднялся на колени и, простирая к Ральфу сложенные на груди руки, стал умолять пощадить его. Дикарь был еще очень молод, с приятным и простодушным лицом, Ральф невольно почувствовал к нему жалость и опустил ружье, но все-таки сказал:
— Зачем же я буду жалеть тебя? Разве ты не воевал против нас?
— Нет, начальник, — отвечал дикарь, — я пришел не по своему желанию. Я человек мирный и никогда никого не трону, если меня не тронут. Меня потащили сюда насильно. Я — пленник из другого племени и должен был носить зулусам воду и пищу. Но я не сражался. У меня даже не было оружия. Вы ранили меня в то время, когда я пробирался к реке за водой, потом я притворился убитым, чтобы меня бросили здесь и я мог бы освободиться. Я даже хотел проситься к вам на службу, потому что, как я слышал, у белых хорошо служить, если не обманывать их. Я хотел подойти к вам, но только, чтобы вы не подумали, что я иду с дурными намерениями, а ты как раз сам подъехал ко мне… Не убивай меня, пожалуйста. Я принесу тебе счастье, баас.
— Счастье? — задумчиво проговорил Ральф. — Для меня его не существует… Мое счастье отняли у меня, и я не понимаю, как ты можешь принести мне его?.. Но все равно, я пощажу тебя. Я вижу, что ты действительно не похож на зулуса.
— Да, баас, я совсем из другого племени. Мое племя не любит войны и крови… А что я принесу тебе счастье, это верно: я чувствую это.
Услыхав, что Ральф с кем-то разговаривает, Ян вышел из лагеря и пошел узнать, с кем наш зять беседует. Когда муж увидал дикаря, в нем закипела вся кровь, и он крикнул Ральфу:
— Охота тебе нежничать с этой черной собакой! Он пришел убивать нас, а ты с ним беседуешь как с добрым приятелем, наверное, он просит оставить его в живых, чтобы потом мог зарезать тебя же… Вот я ему сейчас покажу, чего он стоит.
С этими словами Ян поднял ружье и хотел выстрелить в дикаря.
— Погоди, отец! — остановил его Ральф. — Этот человек был пленником у зулусов и приведен ими сюда насильно. Он даже и не сражался против нас, потому что не воин, а только слуга. Потом он говорит, что принесет мне счастье, и я верю ему. Он просится к нам на службу. Надо взять его, отец. Мне он нравится…
— Взять его к себе! — вскричал Ян. — Да ты с ума сошел! Убить эту собаку — вот и все! Он только хитрит. Знаю я этих бестий… Э, да что тут разговаривать! — прибавил он, снова поднимая ружье.
— Не убивайте меня, баас! — воскликнул дикарь. — Я принесу вам всем счастье, только пощадите меня!
Ян вдруг опустил роер и пристально вгляделся в дикаря.
— Боже мой! — пробормотал он, — где-то я раньше видел этого дикаря… и даже не его одного, а всю эту обстановку… всю эту местность, покрытую мертвыми телами… эту реку… сдвинутые кругом фуры… тебя, Ральф, на лошади, а себя стоящим перед тобой и этим кафром… Но где? Где… А-а! Теперь я вспомнил, где видел всю эту картину: в глазах Сигамбы в тот вечер, когда она пришла к нам… Да, этот человек, наверное, должен принести нам счастье, и мы возьмем его к себе… Как тебя зовут и какого ты племени? — вдруг обратился он по-кафрски к дикарю, видимо, начинавшему успокаиваться, потому что хотя он не понимал голландского языка, на котором говорил Ян с Ральфом, но по его глазам догадался, что ему теперь нечего бояться.
— Мое имя Гааша, — ответил дикарь. — Я из племени упомондванов.
В это время подошла и я, привлеченная любопытством.
Ян и Ральф коротко передали мне суть дела. Я была очень недовольна их решением оставить у себя дикаря: у нас было много хлопот и со своими ранеными, а тут еще изволь возиться с чужим, если он даже говорит искренно и действительно не хочет нам вреда.
Ян передал дикарю мои слова по-кафрски.
— Напрасно госпожа боится этого, — проговорил тот. — Я сам перевяжу свою рану, так что к утру мне можно будет уже ходить. Я вылечу и всех ваших раненых, если только у них не затронуты те места, в которых находится источник жизни. Мы, упомондваны, знаем все целебные растения и травы.
Я вспомнила о Сигамбе, хотя и не знала еще, из какого она племени, и согласилась взять к себе дикаря.
Так как рана не позволяла Гааше идти самому, то Ян поднял его на руки как маленького ребенка и понес в одну из фур, где мы и уложили того на полу, на подстилке. Пока муж нес его, бедный малый целовал Яна в плечо и все время благодарил. По указанию дикаря, мы нарвали листьев и разных трав, которыми он сам и перевязал свою раненую ногу. Потом он научил и нас, как лечить наших раненых.
На другой день Гааше, действительно, стало гораздо лучше: рана его затянулась, и он мог уже кое-как двигаться, между тем как наши раненые понравились только через несколько дней, должно быть, дикари легче нас переносят все болезни, как люди более закаленные.
Когда на другой день Гааша вышел из фуры, Ральф стал подробно расспрашивать его относительно его племени и места, где оно живет.
— Мы живем на горе Упомондвана, — ответил дикарь. — Племя наше невелико. Зулусы и разные болезни истребили половину из нас, а те, которые остались, живут хорошо, без нужды и в полном согласии.
— Что значит — Упомондвана? — спросил Ральф.
Когда кафр объяснил значение этого слова, наш зять выронил изо рта трубку, которую курил, и широко раскрыл свои красивые глаза, загоревшиеся каким-то странным огнем на мертвенно-бледном лице.
— Почему ваша гора имеет такое странное название? — поспешно спросил он.
— Я думаю, баас, потому, что она издали очень похожа на растопыренную руку, — отвечал Гааша. — На той стороне, которую освещает солнце, когда оно восходит, есть пять длинных кряжей: три средних подлиннее и по одному с боков — покороче. Из середины горы течет река и спускается вниз в равнину между тем кряжем, который издали кажется большим пальцем, и вторым, подлиннее.
Ральф зашатался, точно пьяный, и, наверное, упал бы, если бы я не поддержала и не усадила его.
— Это та самая гора, которую я видел во сне! — пробормотал он.
— Ну вот еще! — сказала я, опасаясь, как бы он, основываясь на случайном сходстве местности, виденной им во сне, с описанной кафром, не вздумал отправиться туда искать там Сузи. — Мало ли есть гор в этой стране с кряжами и реками!
Не слушая меня, Ральф продолжал:
— А как имя начальника вашего племени?
— Его имя Кораана. Но не знаю, жив ли он. Я недавно встретил одного знакомого из соседнего племени. Он сообщил, что будто Кораана умер от оспы, и теперь нашим племенем опять управляет прежняя предводительница, правившая нами раньше, когда я был еще мальчиком. Она за что-то рассердилась на нас и уходила, а теперь опять возвратилась. Мы очень жалели об ее уходе, потому что она правительница мудрая и умеет вызывать дождь, лечить людей и скот лучше всех наших стариков. При ней было очень хорошо. Слава Великому Духу, если она и правда опять пришла к нам. Мой знакомый сказал, что она пришла не одна, а вместе с какой-то белой женщиной, которая тоже сделана главной, так что у нас теперь две предводительницы.
Ральф еще больше вытаращил глаза. Ян тоже весь обратился в слух. Видя, что они оба совсем лишились языка, я спросила дикаря:
— А как зовут этих женщин?
— Сигамба Нгенианга и Белая Ласточка, — ответил кафр.
Тут уж и я не выдержала. Вскрикнув от радости, схватила за одну руку мужа, а за другую Ральфа, и мы все трое принялись говорить, плакать и смеяться в одно и то же время. Дикарь глядел на нас в полном недоумении, очевидно, предполагая, что мы сразу все сошли с ума.
От сильного волнения Ральфу сделалось дурно, и нам с трудом удалось привести его в чувство.
На другой день мы под предводительством Гааши двинулись в путь по направлению к его родине.

XIV

ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА И ГИБЕЛЬ ИНТА.

ГЕРОЙСКАЯ СМЕРТЬ СИГАМБЫ

В то время, когда у нас происходило все описанное, Сузи и Сигамба, получив свободу действий, отправили к нам Зин ги сообщить о том, что с ними сталось и где они находятся. Но Зинти на старом месте нас уже не застал и только понапрасну подвергался всевозможным опасностям, лишениями и невзгодам (он даже попал в плен к бродячим дикарям и смог освободиться только через два месяца) и возвратился назад ни с чем.
Узнав, что мы задумали переселиться, умная Сигамба сообразила, что, кроме Наталя, мы более никуда не могли направиться. Предположение подтверждалось дошедшими до нее слухами о том, что видели боеров, переправлявшихся через Оранжевую реку. Сам же Зинти не мог знать, куда мы пошли, так как боер, приобредший нашу ферму, был, очевидно, человек не из общительных. Он прогнал бедного дикаря и даже угрожал убить его, если тот будет приставать к нему с расспросами и не уберется немедленно из его владении.
Во время продолжительного отсутствия Зинти Сузи почти целые дни проводила на самой вершине горы Упомондвана, где природа устроила нечто вроде громадного кресла, на котором было очень удобно сидеть. С этого места Сузи могла видеть дорогу, но которой должен был возвратиться Зинти в сопровождении, как она мечтала, ее мужа с отрядом вооруженных людей, чтобы выручить ее.
Долгое отсутствие посланного сильно смущало молодую женщину, но Сигамба успокаивала ее, говоря, что, наверное, явилась какая-нибудь неожиданная задержка. Зинти же настолько сообразителен, что сумеет преодолеть все препятствия и с успехом исполнит данное ему поручение.
В ловкости и сообразительности Зинти Сигамба не ошиблась, но она не могла предвидеть, что он не застанет нас на старом месте.
Сузи пришла в полное отчаяние, когда узнала, что мы покинули свою ферму и направились неизвестно куда. Сигамба опять стала ее утешительницей.
— Не горюй, Ласточка, — уговаривала ее мудрая маленькая женщина. — Твой муж и твои родители, наверное, направились в Наталь. Там есть большие незаселенные пространства, и земля еще плодороднее, чем в тех местах, где вы жили. Наталь недалеко отсюда, всего в нескольких часах езды. Как только Зинти отдохнет и немного поправится после всех трудов и лишений, которые ему пришлось перенести, мы пошлем его в Наталь. Ты уже столько терпела, потерпи еще немного. К тому времени и твои родные успеют добраться туда.
— А уверена ли ты в этом, Сигамба? — спрашивала Сузи. — Что если они направились совсем в другую сторону?
— Этого быть не может, — уверяла Сигамба и начинала доказывать, почему именно это невозможно.
Доводы ее были так убедительны, что Сузи ничего более не оставалось, как согласиться с ними и ждать с новой надеждой.
Однако этой надежде не суждено было быстро осуществиться. Судьба еще готовила нашей дочери и нам много тяжелых испытании.
Наше путешествие задерживалось новыми нападениями дикарей, от которых мы избавились с большим трудом и ценой жизни чуть ли не половины боеров Ян и Ральф были тяжело ранены, и если бы не Гааша, я думаю, они не остались бы и в живых. Молодой дикарь сказал правду, когда умолял пощадить его: он действительно принес нам счастье, или, по крайней мере, избавлял от несчастий, и вообще был очень полезен. Кстати сказать, он отличался такой кротостью, честностью, услужливостью и был так признателен за малейшую ласку, что я в конце концов положительно полюбила его, несмотря на то, что он был язычником. Впрочем, путем долгих размышлении я пришла к убеждению, что даю не в одной религии, не в том, кто как называет Бога и какие совершает обряды, а в том, какая у кого душа: человек с дурной душой не может спастись только одним тем, что он считается христианином. Черный Пит считался христианином, а душа у него была хуже души любого язычника.
Мы были уже недалеко от горы Упомондвана, когда узнали, что путь туда прегражден зулусским войском, встреча с которым значила бы верную погибель, потому что это войско, но слухам, было отборное и хорошо вооруженное.
Как потом оказалось, Пит ван-Воорен, тщетно старавшийся каким-нибудь путем пробраться на гору Упомондвана, вздумал наконец поднять против племени Сигамбы всех зулусов.
Бродя вокруг горы, он ежедневно видел Сузи, сидевшую на высоте пятисот футов над его головой и не обращавшую ни малейшего внимания ни на его угрозы, ни на мольбы, которыми он осаждал ее снизу. По выражению Сигамбы, Сузи сидела там, как светлый дух — хранитель горы, и Пит, конечно, должен был беситься, видя ее такой, — прекрасной, спокойной, невозмутимой и недоступной.
Иногда рядом с Сузи появлялась черная фигурка Сигамбы, и тогда Пит окончательно выходил из себя и буквально бесновался с пеной у рта.
Одно время он исчез. Вскоре после того Сигамбе донесли, что посреди ее стада оказались взявшиеся неизвестно откуда снежно-белые быки и коровы.
— Великий Дух! — с испугом вскричала она. — Ведь это известный всей стране скот короля Дингааны. Как мог он попасть сюда?.. А, поняла: это опять проделки Бычачьей Головы. Он уже раз хотел сгубить меня таким путем, и если это не удалось ему, то только благодаря заступничеству Белой Ласточки. Надеюсь, что не удастся ему эта низость и теперь. Он, наверное, выкрал этот скот из стада Дингааны и примешал к моему, чтобы набросить на меня подозрение, будто я украла этих знаменитых животных, которых можно узнать с первого взгляда. Но я предупрежу его, сейчас же пошлю скот обратно к Дингаане с объяснением, как он попал ко мне.
Она немедленно сделала так, как говорила. Но Дингаана не принял никаких объяснений, приказал убить послов Сигамбы и объявил ей, что не верит ее оправданиям и что возвращением украденного она не уничтожила факта воровства, которое нельзя оставлять без наказания. Вследствие этого он явился с сильным войском, чтобы проучить ее.
Началась осада горы Упомондвана. Чтобы лишить осажденных воды, под самой горой был отрезан им доступ к реке большим отрядом войска под командой Черного Пита. Вследствие этого у осажденных вскоре начались все ужасы, связанные с лишением воды. Люди и животные от мучений, причиняемых жаждой, доходили решительно до неистовства. Скот в бешенстве бросался на людей, тонча их. Люди с остервенением убивали животных и тут же рвали их на части, чтобы утолить свою жажду их кровью. Сосали траву, выворачивали из земли камни и облизывали те стороны, которые были сырыми от соприкосновения с землей, сосали землю, в которой было хоть немного влаги. Старые и слабые люди и дети валились как мухи, и мертвые тела сбрасывались вниз с горы.
Сигамба, как начальница, имевшая право хранить для себя одной воду в своей хижине, между тем как остальные должны были делиться последней каплей с другими, сама почти не пила из большого сосуда, наполненного водой, стараясь сберечь ее для более слабой Сузи и иногда уделяя немного попадавшимся ей на глаза детям, умиравшим от жажды.
Наконец, когда общее бедствие достигло предела, к Сигамбе явились те самые старики, которые приняли ее с Сузи в начальницы, и категорически потребовали, чтобы она выдала Сузи Бычачьей Голове, который согласен сейчас же снять осаду, как только это будет сделано.
Сигамба с негодованием отвергла это требование, говоря, что пусть лучше выдадут ее саму Бычачьей Голове, чем Белую Ласточку, находившуюся под ее покровительством.
Старики, до такой степени ослабевшие, что едва держались на ногах и могли издавать одни хриплые, отрывистые звуки вместо связной речи, стали доказывать Сигамбе, что Белая Ласточка только навлекла на упомондванов еше большие бедствия, чем прежние, поэтому племя решило насильно выдать Бычачьей Голове виновницу всех настоящих бедствий и тем избавиться от угрожавшей всем страшной смерти от жажды, если она, Сигамба, откажется сделать это добровольно.
Долго спорила бедная Сигамба, отстаивая Сузи, угрожая своим соплеменникам еще большим гневом духов их предков и Великого Духа за то дурное даю, которое они собирались сделать. Но все было напрасно, и она вынуждена была сдаться, хотя и выговорила себе известное условие.
— Если уж такова ваша непреклонная воля, что вы хотите спасти себя только ценой выдачи ни в чем неповинной Белой Ласточки, то скажите Бычачьей Голове, чтобы он пустил нас к воде. Так как я не могу выдать Белую Ласточку собственными руками, то объявите ему, чтобы он сам пришел к нам на гору за ней. Она будет сидеть на своем любимом месте, на вершине горы, и следить за тем, чтобы он заставил освободить вам проход к воде и уговорил начальника зулусов совсем отступить и оставить нас в покое. Как только зулусы уйдут и нам будет дан свободный доступ к воде, пусть Бычачья Голова приходит за Белой Ласточкой. Вы и я ручаемся за то, что она пойдет за ним. Я приношу моему племени страшную жертву, но боюсь, как бы Великий Дух не наказал нас потом за то, что мы ради своего спасения нарушаем священные правила гостеприимства.
Старики с просиявшими лицами поклонились и отправили к Черному Питу посла объявить ему решение Сигамбы. Тот сначала потребовал было немедленной выдачи Сузи без всяких условий, но потом после долгих переговоров согласился на предложенное Сигамбой условие.
Было уже поздно, поэтому решили, что Сузи утром при первых лучах рассвета будет сидеть на вершине горы, и Пит, как только увидит ее, выполнит свой уговор: снимет осаду, откроет проход к воде и отошлет войско назад. Так как осада была начата благодаря тому, что он подружился с Дингааной и просил его помочь ему получить убежавшую от него ‘жену’, за что обязался уступить королю часть своих обширных земель со всем находившимся на них движимым и недвижимым имуществом, то от него зависело и прекращение враждебных действий зулусов против упомодванов.
Между тем Сузи, уже несколько дней не выходившая из своей хижины, была совершенно убита, хорошо понимая, что она невольная причина страданий племени, которое не только ее приютило, но даже почтило избранием в начальницы. Конечно, всеми делами руководила одна Сигамба, а Сузи только пользовалась преимуществами своего положения и ни во что не вмешивалась.
Отпустив стариков, Сигамба пошла к Сузи. Расстроенная страшной душевной мукой, молодая женщина лежала на постели, уткнувшись лицом в подушку, сделанную для нее Сигамбой.
— Ласточка, ты спишь? — тихо окликнула ее маленькая женщина.
— Нет, Сигамба, — ответила Сузи, подняв голову. — Я только лежу и думаю, не лучше ли мне пойти и сказать Черному Питу, что я готова стать его женой, лишь бы прекратилась эта ужасная осада, из-за которой люди гибнут мучительной смертью от жажды. Я не в силах больше слышать этих жалобных криков и воплей, этих раздирающих душу стонов и проклятий… Пусть берет меня Черный Пит. Как только я увижу, что вы все спасены, то сейчас же сделаю то, что приказывает мне моя честь: кинжал все еще со мной.
— Ну, до кинжала дело все-таки не дойдет, хотя я и вынуждена была согласиться на выдачу тебя Бычачьей Голове, — спокойно сказала Сигамба.
— Да? — вскричала Сузи, вскочив на ноги и дикими глазами глядя на маленькую женщину. — Ты все-таки согласилась на это?.. Боже мой!.. Могла ли я подумать, что ты, Сигамба, мои лучший друг, когда-нибудь решишься выдать меня, как бы тебя к этому не вынуждали? Неужели ты не понимаешь, что мне легче сделать это самой?.. Я и так уж готова была на эту жертву, но не на вынужденную, а на добровольную, в этом большая разница… Впрочем, это, пожалуй, и к лучшему, — с невыразимой горечью добавила она, поникнув головой: — легче будет умирать с разочарованием в душе.
Бедная дочь наша во всем желала видеть честность, доведенную до конца, и мучилась, когда видела — или думала, что видит, — хотя бы малейшую низость в ком-либо.
— Успокойся, Ласточка, — нежно проговорила Сигамба, кладя ей свою крохотную черную руку на плечо. — Я ведь только обещала выдать тебя, но еще не выдала.
— Что ты хочешь сказать этим? — спросила Сузи, с недоумением взглянув на свою собеседницу.
— А вот я тебе сейчас расскажу, что придумала.
Объяснив Сузи наскоро их безвыходное положение, маленькая женщина продолжала:
— Человека, который сам постоянно хитрит, обманывает и способен действовать из-за угла, тоже не стыдно обмануть и сделать так, чтобы он не остался ненаказанным. Я отрежу тебе волосы и выкрашу тебя в наш цвет. Завтра утром, как только освободят проход к воде, ты смешаешься с толпой, которая бросится вниз к реке. Никто не заметит тебя, все будут рады добраться скорее до воды. Когда ты очутишься внизу, сможешь спастись. Я научу тебя, что нужно будет сделать. Я прикажу Зинти…
— Если ты так любишь меня, как я тебя, то должна идти со мной, Сигамба, — перебила Сузи, целуя ее. — Ты будешь жить у меня, как моя сестра…
— Нет, Ласточка, лучше не уговаривай меня, — сказала Сигамба твердым голосом. — Я лучше тебя знаю, что нужно делать. Жить с тобой, как сестра, я не могу, а быть у вас опять служанкой — для меня теперь унизительно. Оставаться же здесь начальницей я не желаю: народ мои опротивел мне с тех нор, как я услыхала, что он готов выдать тебя, лишь бы спастись самому: не так завещали нам действовать наши предки… Нет, Ласточка, не говори более об этом, — прибавила благородная, мужественная женщина, видя, что Сузи, вся в слезах и в страшном отчаянии, хочет опять перебить ее. — Мое решение бесповоротно. Я должна уплатить тебе долг и умереть, никто не может препятствовать мне в этом. Если тебе всего сказанного мною мало, то я прибавлю, что мне так назначено судьбой, а против судьбы, надеюсь, ты спорить не будешь!
При этих словах Сигамба бросила на Сузи такой взгляд, что наша бедная дочь вдруг лишилась всякой возможности возражать и, покорно склонив голову, позволила Сигамбе делать с собой все, что той было нужно.
Усадив Сузи посреди хижины, знахарка остригла ее прекрасные густые и длинные волосы и окрасила ей лицо, шею и руки в темный цвет. Я видела Сузи окрашенной таким образом и могу сказать по совести, что хотя ее и трудно было узнать, но красота ее от этого нисколько не пострадала. То же самое нашли мой муж, Ральф и многие другие, знавшие нашу дочь.
Затем ее спасительница выкрасила в белый цвет только что умершую высокого роста негритянку. Потом она переодела ее в платье Сузи и приладила к ее голове роскошные косы нашей дочери. После этого остроумная маленькая женщина при помощи Зинти отнесла наряженную таким образом мертвую негритянку на гору и усадила там в ‘кресло’, крепко привязав ее, чтобы она не свалилась. Издали этот труп смело можно было признать за Сузи.
Покончив с этим делом, Сигамба приказала Зинти служить нашей дочери как ей самой, научила их, что нужно делать, когда они на другой день утром будут внизу горы, и растолковала, как найти дорогу в Наталь.
Сузи, конечно, всю ночь не могла сомкнуть глаз, она все плакала и молилась Богу. В сердце ее радостная надежда на окончание всех своих мучений и на близкое свидание с мужем и с нами, ее родителями, боролась с глубокой скорбью о Сигамбе, обрекшей себя на смерть.
Наконец занялась заря. Весь народ давно уже толпился у прохода к реке, еще занятого зулусами. Шум, теснота и давка были страшные. Всякий старался быть ближе к проходу, перед которым наверху стояла стража на случай вторжения неприятеля.
Взоры всех с нетерпением обращались на восток, который постепенно начал алеть, гораздо медленнее, чем обыкновенно, как казалось умиравшему от жажды народу.
Но вот блеснули первые лучи рассвета и прямо упали на балую фигуру, сидевшую на вершине горы, и на маленькую черную женщину, неподвижно стоявшую рядом с ней.
Крик торжества снизу слился с криком восторга наверху в один оглушительный гул. Внизу Черный Пит торжествовал свою победу, и все его приспешники вторили ему, потому что он, в случае успеха своей последней затеи, обещал им щедрую награду, а наверху радовался народ, что наконец-то он получит доступ к так нетерпеливо ожидаемой воде.
Сузи, которую Сигамба втолкнула в самую середину толпы, рванулась было назад к своей спасительнице, спокойным шагом направлявшейся к тому месту, где ей предстояла смерть, но подхватившая нашу дочь людская волна с неодолимой силой понесла ее в противоположную сторону, к проходу. На это и рассчитывала Сигамба, предвидевшая, что Сузи пожелает возвратиться к ней, чтобы еще раз проститься или попытаться уговорить ее не губить себя.
Когда войско внизу отступило и проход освободился, народ бурным потоком устремился вниз, опрокидывая и давя друг друга. Некоторых, между прочим, и Сузи, напиравшая толпа почти вынесла на своих плечах. Очутившись внизу, толпа с радостным воем бросилась к реке.
Пользуясь общей суматохой, Зинти увлек Сузи за выступ горы и скрылся там с ней. В это же время Пит ван-Воорен быстро взбирался на гору, к тому месту, где были две фигуры: высокая белая, неподвижно сидевшая, и маленькая черная, тоже неподвижно стоявшая и глядевшая вниз. Хорошо, что Пит ван-Воорен не мог видеть, каким взглядом провожала черная фигура двух бежавших внизу людей, мужчину и женщину, а то бы он, пожалуй, догадался, в чем дело. Те двое несколько раз оборачивались, глядели вверх и махали черной фигуре руками.
— Вот, Бычачья Голова, — сказала ему с торжествующей улыбкой Сигамба, когда он, запыхавшись, подлетел к ней, — бери свою жену: она ждет тебя уже со вчерашнего дня. Будь счастлив, палач, и не поминай меня лихом!.. До свидания! Мы скоро увидимся!
С этими словами она, встав на самый край утеса, ударила себя ножом прямо в сердце и бросилась вниз.
Крик бешенства вырвался из груди Черного Пита, когда он, схватив сзади мертвую женщину в объятия, думая, что это Сузи, повернул ее лицом к себе и увидел страшное раскрашенное лицо трупа.
В тот же момент он вместе с этим трупом был сброшен в бездну, вслед за бедной Сигамбой.
Летя вниз, Пит невольно поднял глаза кверху. На вершине горы с копьем в руке стоял Ральф.

XV

КАК РАЛЬФ НАШЕЛ СВОЮ ЖЕНУ.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Как я уже сказала, мы стояли лагерем недалеко от горы Упомодвана, не решаясь идти прямо туда из-за осады ее зулусами. Разумеется, мы страшно беспокоились за участь нашей дочери и мучились, что не можем помочь ей, хотя были близко от нее.
Мы совсем извелись бы от горя, если бы не Гааша. Он умел говорить по-зулусски и вызвался разузнать все, что можно, о нашей дочери. Нарядившись зулусом, он смело направился в лагерь осаждающих и узнал, что осада предпринята ими из-за происков друга короля Дингааны, Бычачьей Головы, который уверил короля, что вторая начальница упомодванов, Белая Ласточка, — его жена, и просил помочь ему отбить ее у упомодванов. Убедившись, что его родители на горе умерли, Гааша возвратился назад и все рассказал нам. Это было накануне того дня, когда должна была произойти выдача нашей дочери Черному Питу.
Услыхав, что Черный Пит требует выдачи Сузи, Ральф с негодованием вскричал:
— И Сигамба согласилась выдать мою жену?! О нет, этого быть не может!
— Что же ей больше осталось делать, Ральф? — глухим голосом сказал Ян, бледный как смерть. — Не губить же ей весь свои народ из-за нашей Сузи. Я уверен, что сам народ и вынудил ее на выдачу Сузи. Насколько я знаю Сигамбу, она, наверное, отстаивала нашу дочь, которую так любит, до последней возможности… Но мне думается, что она обманет этого негодяя и спасет Сузи, несмотря ни на что. Скорее Сигамба сама себя выдаст, чем свою Белую Ласточку… Это я тоже прочел у нее в глазах, — задумчиво добавил он, стараясь дрожащими руками высечь огонь, чтобы закурить трубку, но все не попадая огнивом по кремню.
Наступило глубокое молчание. Яну после долгих усилий удалось наконец закурить свою трубку, и он начал дымить точно современный паровоз. Ральф, обхватив обеими руками голову, сидел как истукан и, видимо, думал глубокую думу. Я тихо плакала, глядя по временам на обоих мужчин и желая утешить их, но положительно не знала, что сказать, так как не менее их сходила с ума. Я видела, что Ян только храбрится, а на самом деле не ждет ничего хорошего… Хоть я тоже была уверена, что Сигамба едва ли выдаст Сузи, но вместе с тем понимала, что в настоящем ужасном положении у нее нет другого выхода.
Вдруг Ральф встрепенулся, поднял голову и позвал Гаашу, который не любил сидеть стожа руки и уже возился около одной фуры, что-то исправляя в ней.
— Иду, баас! — откликнулся своим звонким голосом дикарь, подходя с куском дерева в одной руке и с топором в другой. — Что прикажешь?
— Можешь ты провести меня к горе Большой Руки так, чтобы меня никто не заметил?
Гааша подумал немного и проговорил:
— Могу, баас, только длинным обходом через соседние горы.
— А сколько понадобится времени на этот обход?
— Придется идти целую ночь, баас.
— Отлично. Значит, если мы выйдем отсюда, когда сядет солнце, то поспеем туда как раз к восходу… Матушка, — обратился Ральф ко мне, — приготовь нам на всякий случай еды и фляжку апельсиновой настойки, может быть, Сузи и Сигамба нуждаются…
— Ральф, да неужели ты и в самом деле пойдешь туда! — вскричала я, в ужасе всплеснув руками. — Подумай, что ты хочешь предпринять: Сузи ты все равно не спасешь, а сам наверняка погибнешь, и мы лишимся нашего последнего утешения… Потом имей в виду, что если Господь судил Сузи спастись и на этот раз, как спасал ее до сих нор, то это сделается и без твоей помощи.
— Нет, я думаю, теперь именно и нужна моя помощь, — отчеканил Ральф. — Недаром я видел во сне гору Большой Руки, это было мне указанием, что я должен найти Сузи там, точно так же, как и ей, маленькой, снилось, что она видит меня в ущелье, в котором она и нашла меня наяву, послушавшись своего сна… Вообще, матушка, вы знаете, если я раз что решил, то меня никто не отговорит от этого.
То же самое говорила в тот же день, может быть, даже в тот же час, и Сигамба нашей дочери.
— Я тоже иду с тобой, Ральф, — заявил Ян, вставая. — Приготовь мне, жена…
— Нет, отец, ты не пойдешь!.. — резко сказал Ральф.
— Это почему? — удивился мои муж.
— Потому что ты нужнее здесь, чем там. В том месте будет дело только для одного меня, а здесь каждую минуту может произойти новое нападение со стороны дикарей, и такому прекрасному стрелку, как ты, не следует отходить отсюда ни на шаг… Во всяком случае, я тебя не возьму с собой, так ты и знай! — заключил наш умный зять.
Вечером он отправился с Гаашей. Шли они все время по горам. Им приходилось взбираться на такие горы, переправляться через такие расщелины и пропасти, и притом ночью, при неверном свете луны, что только особой милости Провидения может быть приписан их благополучный переход через эти горы, на каждом шагу угрожавшие им смертью.
Наконец они добрались до горы Упомодвана со стороны, противоположной той, на которой находились осаждающие. Гааша провел Ральфа в небольшую пещеру сбоку, откуда им можно было наблюдать за всеми движениями зулусов.
Они знали, что при первых лучах солнца Сузи будет сидеть на самой вершине горы, где Черный Пит и возьмет ее в виде награды за снятие осады и освобождение прохода к воде, войско же пока должно было оставаться вблизи, на случай, если бы Сигамба и Сузи захотели обмануть Пита. В последнем случае все племя было бы перерезано.
Ральф с лихорадочным нетерпением стал ожидать того момента, когда народ хлынет сверху к реке, а Пит поднимется на опустевшую гору за своей добычей, которая, по мнению этого негодяя, наконец-то была в его власти и не могла уже теперь ускользнуть от него.
Момент этот наступил. Стремившийся с пэры народ думал лишь о давно желанной воде и не обращал ни малейшего внимания на то, что делалось вокруг него. Поэтому никто и не мог предупредить ван-Воорена, что вслед за ним крадется вверх по горе человек, очевидно, со злым намерением, потому что держит наготове в одной руке копье, а в другой — пистолет.
Сердце Ральфа замерло от наплыва разнородных чувств, когда он сзади увидал фигуру той, которую принимал за свою жену. Он и радовался, что она была так близко от него, хотя и не подозревает об этом, и вместе с тем боялся, как бы она при виде своего врага не вздумала броситься в бездну, зиявшую под ее ногами, крикнуть же ей, что он тут, возле нее, он конечно, не мог, чтобы не расстроить своего плана. Никогда он так горячо не молился, как в эту страшную минуту, которая должна была решить его судьбу: сделать его самым счастливым или самым несчастным человеком в мире.
С первых же слов Сигамбы, сказанных Питу, наш зять понял по ее тону, что она обманула его и что женщина, сидящая в ‘кресле’, вовсе не Сузи, которая, наверное, спрятана где-нибудь.
К глубокому огорчению Ральфа, он не мог предупредить самоубийство этой маленькой ростом, но великой сердцем и умом жен-шины.
В то время, когда Пит ван-Воорен с воплем ярости хотел сбросить вниз труп, Ральф столкнул его самого туда и, сбросив ему вдогонку труп, крикнул:
— Вот тебе, Пит ван-Воорен, и награда за все твои злодеяния! Возьми ее с собой на тот свет, вместе с сознанием, что ты погиб от руки Ральфа Кензи, отомстившего наконец за свою жену!
После этого наш зять по совету Гааши сейчас же скрылся в пещере, так что зулусы, ошеломленные этой страшной сценой, не заметили, куда он девался, и приняли его за сверхъестественное существо.
Так погиб человек, который всю свою жизнь никому ничего, кроме зла, не делал. Разбитое до неузнаваемости тело его нашли потом почти рядом с телом бедной Сигамбы. На лице первого застыло злобное выражение, смешанное с испугом, а лицо последней выражало только покорность судьбе и величавое спокойствие.
Сигамбу похоронили со всеми почестями, подобавшими ее сану, а тело ван-Воорена было растерзано хищными птицами.
После ухода зулусов, пользуясь тем, что упомодваны еще не возвращались на гору, Ральф стал разыскивать жену по всем хижинам, которые, однако, оказались пустыми. Гааша деятельно ему помогал.
Вдруг они наткнулись на молодую девушку, лежавшую на земле, у нее была сломана нога, и она не могла двинуться с места, чтобы вместе с другими утолить жажду.
— Воды, белый человек, воды! — прохрипела она. — Я скажу тебе, где Белая Ласточка, которую ты ищешь.
Ральф остановился, достал из висевшей у него на боку сумки фляжку с водой и напоил несчастную девушку.
— Где же Белая Ласточка? — спросил он, когда девушка утолила жажду.
— Она ушла с Зинти вон к тем горам, за которыми, говорят, стоят лагерем белые люди. Наверное, ты один из них, и пока шел сюда, Белая Ласточка полетела туда… О, я отлично узнала ее, хотя Сигамба и выкрасила ее в нашу краску и заставила идти с народом, когда он бросился к воде…
— Спасибо тебе за это сообщение, — сказал наш зять. — А есть ты хочешь? — прибавил он, вынимая из сумки кусок хлеба и мясо.
— Хочу, — ответила девушка. — Я давно уже не ела: у нас в доме все вышло. А главное, мне хотелось пить… Когда я бежала к воде, меня толкнули, я упала и сломала ногу. Я просила поднять меня, но никто не слышал моего голоса: каждому было дело лишь до себя. Как меня еще не раздавили, многие проходили по моему телу…
— Вот тебе еда, — нетерпеливо перебил ее Ральф и, вручив ей мясо и хлеб, он, в сопровождении Гааши, пустился бегом с горы.
— Где кратчайший путь назад к нам? — спросил он дикаря.
— Вот там, баас, — ответил Гааша, указывая рукой вдоль по равнине, мимо горной цепи.
— Отлично. Идем…
Вдруг позади Ральфа раздалось громкое ржание, и кто-то толкнул его в плечо. Оглянувшись, он увидал Стрелу, ласково глядевшую на него своими умными глазами и тыкавшуюся в него мордой.
Как потом оказалось, Стрела уцелела вместе с несколькими быками Сигамбы и все время находилась в отдельном загоне.
Сигамба, заботившаяся одинаково как о людях, так и о животных, предусмотрительно отворила утром загон, чтобы животные лотом могли свободно пройти к реке.
Стрела только что налилась, выкупалась и была вся мокрая. Должно быть, она издали узнала своего хозяина и побежала за ним.
Обрадованный ее неожиданным появлением, Ральф поцеловал ее во влажную морду и дал большой кусок хлеба, который она с жадностью сжевала.
Потом он сел на нее.
— Садись и ты, Гааша, — сказал он дикарю, тоже радовавшемуся, что баас теперь быстро может догнать свою жену. — Или ты хочешь остаться в своем племени? — добавил наш зять, видя, что Гааша колеблется.
Но тот энергично тряхнул своей курчавой головой и ответил:
— Нет, баас, я привязался к вам и больше с вами не расстанусь. Родители мои умерли, а других близких родственников у меня нет, и мне нечего тут делать.
— Так садись же скорее, — торопил Ральф.
— Нет, баас, лошади будет тяжело. Поезжай один, я ненамного отстану от тебя и пешком.
— Вздор, садись, а то я рассержусь на тебя! — пригрозил Ральф. — В тебе и весу-то немного.
— Не надо сердиться на Гаашу, баас. Он все сделает, что ему велит баас, — покорно промолвил дикарь и ловко вскочил сзади Ральфа на лошадь.
Действительно, он был так легок, что Стрела почти не замечала, что на ней сидят двое. Ральф ухватился за ее волнистую гриву. Гааша уцепился за кожаный пояс Ральфа, и они помчались.
Между тем Сузи, проходя по горам, вывихнула себе ногу, и Зинти пришлось нести ее на руках. Это сильно замедляло ход и очень утомляло Зинти, особенно при подъемах на горы. Идти же прямым путем по равнине он не решался из-за возможной погони.
Но как ему было ни трудно, он все-таки притащил к нам нашу дочь.
Я не берусь описывать, что было со мной и Яном, когда мы наконец снова увидели ее: это надо чувствовать.
Первым ее вопросом было, конечно: ‘А где же Ральф?’
Когда мы сказали ей, что он ушел ночью к горе Упомодвана, узнав, что жена его там и что она должна быть выдана Черному Питу, она вскрикнула:
— Боже мои! Да ведь Пит убьет его! Зачем вы его отпустили?.. Ведь я теперь больше никогда…
И, не договорив, она лишилась чувств.
Но не прошло и трех часов со времени ее прибытия к нам, как явились Ральф и Гааша на Стреле.
Удивляюсь, как мы все не помешались тогда от радости!..
С этого дня все наши беды окончились. Благополучно прибыв в Наталь и выбрав себе хороший участок земли — такой же, как в прежней колонии, — мы устроили себе рядом две фермы: одну для наших детей, а другую для себя, и стали жить по-прежнему, мирно и счастливо. Только работать приходилось втрое больше против прежнего, пока мы окончательно не устроили своего нового хозяйства. Но мы об этом не горевали: боеры не боятся работы.
У Ральфа и Сузи был один только сын, тоже Ральф. Сын этот уже был вдовцом (жена его умерла, произведя на свет ту самую Сусанну, которая теперь выстукивает на машинке), когда умерла его мать, наша милая дочь. Ей было тогда уже пятьдесят лет, но на вид не более тридцати пяти. Несмотря на то, что они с мужем жили очень счастливо, Сузи вечно была задумчива и печальна и как будто не радовалась жизни.
Когда она очутилась под землей, Ральф, еще в полной силе, несмотря на свои седые волосы, отправился сражаться против Цетивайо, сын его последовал за ним. Там они оба и остались.
Дочь нашего внука, Сусанну, мы, разумеется, взяли к себе. Когда она достигла школьного возраста, мы отдали ее в пансион в Дурбане, чтобы ее потом не могли обвинить в невежестве, в котором так часто упрекали нас, стариков…

ЗАКЛЮЧЕНИЕ,

написанное баронессой Глентирк, бывшей Сусанной Кензи.

Моя прабабушка, Сусанна Ботмар, не захотела более мне диктовать вследствие одного события, которое вдруг превратило меня из дочери простого боера в леди Глентирк, владетельницу многих имений в Шотландии с титулом баронессы. Поэтому мне пришлось самой окончить этот правдивый рассказ.
Когда я напечатала на пишущей машинке последние слова, которыми закончился рассказ прабабушки, ей доложили о приезде к нам на ферму шотландского офицера, Ральфа Мэкензи. При этом известии прабабушка чуть не умерла от испуга, а я — от радости. Опомнившись от неожиданности, прабабушка пошла встречать гостя.
Нужно сказать, что я была уже знакома с этим Ральфом Мэкензи. Я познакомилась с ним в Дурбане, когда еще училась в пансионе. Он стоял в этом городе с шотландским полком и очень был дружен с сыном начальницы пансиона, в котором я воспитывалась. Начальница очень любила меня, и я проводила у нее почти каждый вечер. У нее я встретилась с Ральфом Мэкензи, или лордом Глентирком, моим теперешним мужем. Мы познакомились и полюбили друг друга.
Перед тем, как я, по окончании своего образования, должна была ехать в провинцию к прабабушке, Ральф просил меня быть его женой, сознавшись при этом, что он не Мэкензи, а лорд Глентирк, но не желает носить этого титула, потому что не считает, что имеет право на него. Из дальнейшей моей беседы с ним оказалось, что лет шестьдесят тому назад в Транскее разыскивался прямой наследник лордов Глентирк, спасшийся еще мальчиком от кораблекрушения, во время которого погибли его родители, лорд и леди Глентирк. Официальные сведения доказывали, что этот мальчик пропал бесследно, а по неофициальным оказывалось, что он был жив и жил в качестве боера под именем Ральфа Кензи сначала в Транскее, а затем в Натале. Отец Ральфа Мэкензи умер, ничего не зная, а дед, переживший своего единственного сына, будучи уже девяностолетним и находясь на смертном одре, открыл своему внуку тайну относительно Ральфа Кензи (моего деда), что этот Кензи и есть действительный лорд Глентирк. Совесть всю жизнь упрекала его в том, что он не открыл этой тайны сыну. Он все собирался сделать это, но сын умер в Индии, так и не узнав ничего, а потом он, чувствуя приближение смерти, решил облегчить свою совесть исповедью перед внуком.
— Когда ты закроешь мне глаза, — заключил старый лорд, — переведись в наш полк, стоящий в Дурбане, и разузнай там, жив ли еще Ральф Кензи, — так между боерами назывался мой двоюродный брат, — или кто-нибудь из его потомков. Если окажется кто-нибудь в живых, то ты сам будешь знать, что нужно сделать, чтобы не мучила тебя совесть, как мучила меня.
Познакомившись со мной, Ральф сначала был поражен моей фамилией и все время расспрашивал меня о моих родных. Я тогда сама знала еще очень мало об истории нашего семейства и потому не могла вполне удовлетворить его любопытство, но он и помимо меня узнал все и нашел нужным до норы до времени скрыть это от меня.
Я очень любила Ральфа, но зная, что он лорд, а я дочь простого боера, не решалась принять его предложение, из опасения, что буду в его кругу не на своем месте. Так я и объявила ему. Тогда он сказал:
— Ну, хорошо, Сусанна. Вы находите, что не будете на своем месте в качестве моей жены, потому что я называюсь лордом Глентирком, а вы — Сусанной Кензи. Но что вы скажете, если я докажу вам, что вы — леди Глентирк, а я — только Ральф Мэкензи, потомок младшей линии Глентирков?
Сначала я от изумления, конечно, не могла выговорить ни слова, но когда Ральф объяснил мне, в чем дело, я ответила, что если я по закону действительно окажусь наследницей титулов и владений лордов Глентирк, то охотно буду его женой, до тех же пор прошу оставить меня в покое и не поддерживать со мной никаких отношений.
На том мы и порешили. Я уехала к прабабушке, а он взял отпуск и отправился в Англию, с собранными им доказательствами о моем происхождении от законного лорда Глентирка, Ральфа Мэкензи, заброшенного судьбой в детстве в Транскей и жившего там под именем Ральфа Кензи.
Не желая преждевременно возбуждать лишних разговоров, я ничего не сказала прабабушке о моем знакомстве с Ральфом Мэкензи и о последствиях этого знакомства, я стала ожидать результата его хлопот о восстановлении моих законных прав.
У прабабушки оказался портрет моего деда, Ральфа Кензи, написанный акварелью одним гостившим на ферме путешественником-живописцем. Увидав этот портрет, я нашла, что сходство его с моим Ральфом прямо изумительное. Сходство имен тоже не оставляло никакого сомнения в том, что оба эти Ральфа родственники. Очевидно, дед, будучи маленьким, сам называл себя Кензи, потому что не мог выговорить более длинного слова ‘Мэкензи’.
Записывая под диктовку прабабушки историю нашего семейства, я вполне убедилась, что законная наследница шотландского баронства Глентирк — именно я, и вполне освоилась с этой мыслью, нисколько не сомневаясь, что мои права будут признаны в Англии.
И вот Ральф явился к нам на ферму с документом, утверждавшим меня в этих правах.
Прабабушка, увидав Ральфа, сделалась как сумасшедшая: она отмахивалась от него обеими руками и причитала, что он выходец с того света и пришел за ее душой, обремененной грехом лжи против него.
А прадедушка (бедный старик впал в детство!) принял блестящего офицера прямо за своего приемного сына Ральфа и все время обнимал и целовал его, радуясь его возвращению. Он не мог даже сообщить, что его Ральфу теперь было бы лет под семьдесят, а моему Ральфу — около тридцати. Это происходило оттого что все Глентирки, как я уже сказала, замечательно похожи друг на друга.
Когда все объяснилось, прабабушка сначала страшно рассердилась на меня за то, что я все скрыла от нее и даже не подавала вида, когда она мне диктовала, что знаю более ее. В конце концов, она, однако, простила меня и даже стала относиться с любовью к моему Ральфу, так напоминавшему ее любимого приемного сына и мужа ее незабвенной дочери, Белой Ласточки.

* * *

Свадьба моя с Ральфом была отпразднована в Дурбане, в присутствии прабабушки и прадедушки. Последний был вполне уверен, что это свадьба его дочери с Ральфом Кензи, произведенным в офицеры за победу над войсками ван-Воорена (но мнению старика, и у того было войско), Мозеликатсе, Дингааны и Цетивайо.
Через полгода после свадьбы я уехала с мужем в Шотландию, а еще через полгода было получено от прабабушки письмо. Она писала, что муж ее умер и она, хотя не больна, но тоже умрет, как только отправит это письмо, потому что без мужа, с которым прожила около восьмидесяти лет (когда он умер, ему было больше ста лет, да и ей немного менее), она не может жить ни одного дня.
Действительно, вслед за тем мы получили известие с ее фермы, которую она оставила мне в наследство, что прабабушка тихо скончалась на другой же день после того, как отправила нам свое последнее письмо.
Так окончилась жизнь родителей Ласточки, намного ее переживших и столько испытавших.
Хаггард Генри Райдер
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Джесс, Хаггард Генри Райдер, Год: 1887
  2. Сердце мира, Хаггард Генри Райдер, Год: 1885
  3. Скиталец, Хаггард Генри Райдер, Год: 1890
  4. Мечта мира, Хаггард Генри Райдер, Год: 1890
  5. Бенита, Хаггард Генри Райдер, Год: 1906
  6. Завещание мистера Мизона, Хаггард Генри Райдер, Год: 1888
  7. Братья, Хаггард Генри Райдер, Год: 1904
  8. Копи царя Соломона, Хаггард Генри Райдер, Год: 1885
Электронная библиотека