ЛАКЕЙСКАЯ СТОЛИЦА.
ЛАКЕЙСКАЯ СТОЛИЦА.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
VIII.
Лакейская столица, Терпигорев Сергей Николаевич, Год: 1888
Время на прочтение: 60 минут(ы)
Почтенный дятель въ области археографіи и археологіи, секретарь рязанскихъ губернскаго (казеннаго) и земскаго статистическихъ комитетовъ, и неутомимый собиратель всякихъ мстныхъ рдкостей, А. B. Селивановъ, показывая мн устроенный при статистическихъ комитетахъ кабинетъ рдкостей и находокъ — я не знаю какъ его назвать, такъ какъ туда все входитъ — указалъ мн на какой-то довольно большой голый черепъ, помщенный подъ колпакомъ на одномъ изъ шкафовъ кабинета.
— Это чтожъ такое?
— Это страшная по здшнему мсту рдкость.
— Да что именно-то?
— Это черепъ носорога…
Такъ какъ разговоръ этотъ происходилъ у насъ непосредственно вслдъ за осмотромъ кольчуги князя Олега Рязанскаго — того, который одинъ изъ всей Русской земли отказался идти съ Дмитріемъ Донскимъ противъ Мамая, то я какъ-то невольно странно посмотрлъ на моего до крайности добраго и любезнаго собесдника, съумвшаго совмстить у себя въ кабинет такія несовмстимыя, повидимому, вещи, какъ кольчуга князя Олега и откуда-то добытую голову носорога.
— Это тоже вдь у насъ найдено, здсь въ Рязанской губерніи, — сказалъ онъ, какъ бы въ отвтъ на мое удивленіе.
— Найдено — гд же, въ земл?— спросилъ я, зная, что иногда, въ прежнее время, помщики тоже любили собирать — и платили за это даже большія деньги — всякія рдкости, или, по крайней мр, казавшіеся имъ рдкостями, предметы самыхъ странныхъ наименованій, происхожденій и назначеній. Я думалъ, не имю ли я дло и теперь съ однимъ изъ такихъ же рдкихъ предметовъ, занесенныхъ въ Рязанскую губернію любителемъ-собирателемъ помщикомъ Богъ знаетъ откуда.
Но оказалось, что черепъ носорога Алексй Васильевичъ добылъ отъ Касимовскаго исправника, доставшаго его въ свою очередь отъ какихъ-то мужиковъ, ловившихъ рыбу на берегу рки Оки и нашедшихъ его въ песчаной береговой осыпи.
— Это очень большая рдкость, — повторилъ еще разъ г. Селивановъ и замтилъ при этомъ, что находка эта указываетъ на то, что въ отдаленнйшія времена, можетъ быть еще до потопа, въ Рязанской губерніи, въ Касимовскомъ узд, водились, между прочимъ, и носороги.
— Вы думаете?— сказалъ я.
— Да, потому что какъ же иначе онъ могъ попасть сюда?
Обозрвая потомъ, въ поздку мою, кабинеты рдкостей при статистическихъ комитетахъ дальнйшихъ губерній уже по Волг, я везд встрчалъ подобные же черепа, найденные исправниками и принесенные ими въ даръ статистическимъ комитетамъ, хотя везд они, сохраняя очень подозрительное сходство съ обыкновенными кобыльими, называются различно: черепами лосей, ископаемыхъ оленей, каменныхъ барановъ, зубровъ и т. под. Одинъ такой черепъ попалъ, между прочимъ, и въ Радищевскій музей въ Саратов, гд и помщается вмст съ картинами, древними медалями, письмами г-жи Віардо и письменнымъ столомъ И. С. Тургенева… Я такъ привыкъ находить въ статистическихъ комитетахъ разныя страусовыя окаменлыя яица, шлемы, рыцарскіе доспхи, письма знатныхъ и совсмъ иногда никому неизвстныхъ иностранцевъ и иностранокъ, однимъ словомъ все, кром нужныхъ и интересныхъ современныхъ статистическихъ цифръ, что подъзжая къ Саратову, я держалъ, напримръ, съ моимъ пріятелемъ пари, что найду такой вотъ сомнительный черепъ даже и въ Радищевскомъ музе, гд ему, кажется, быть совершенно ужъ незачмъ, — и пари это выигралъ…
— Ну вотъ и проигралъ, сказалъ мой знакомый, когда обойдя вмст со мною музей, и не находя нигд черепа, онъ началъ было ужъ торжествовать, но я указалъ ему въ это время на кабанью или какую-то очень похожую на нее голову, смотрвшую на насъ сверху, со шкафа:
— А это что? Видите?..
Но я нсколько отвлекся въ сторону.
А. В. Селивановъ сказалъ мн, когда мы еще стояли съ нимъ передъ черепомъ носорога, что принесшій его въ даръ статистическому комитету касимовскій исправникъ, г. Новиковъ, очень хорошій и образованный человкъ и дйствительно, а не на словахъ только, всячески старается принести пользу новому у насъ длу, собиранію и сохраненію историческихъ нашихъ памятниковъ.
— Вы сдлаете очень хорошо, — добавилъ онъ, — если въ поздку свою по Ок, задете на нсколько дней въ г. Касимовъ и познакомитесь тамъ съ нимъ.
— О, я съ удовольствіемъ, — сказалъ я.
— Городъ прелюбопытный во многихъ отношеніяхъ, преоригинальный, — продолжалъ г. Селивановъ, — и, кром того, вы познакомитесь дйствиельно съ достойнымъ человкомъ.
— Достойныхъ людей я вообще люблю, — сказалъ я, — но если они къ тому же и образованные да еще посщеніе ихъ сопряжено съ осмотромъ губернскихъ или хотя бы уздныхъ достопримчательностей — это вдвойн и даже втройн пріятно, ибо тогда пріятное соединяется съ полезнымъ.
Такимъ образомъ, вопросъ о посщеніи мною, въ эту поздку мою по Ок, города Касимова и его исправника, г. Новикова, былъ ршенъ тутъ же.
Алексй Васильевичъ сдлалъ только нсколько замчаній мн, какъ себя вести съ населяющими городъ татарами, какъ отыскать ихъ ахуна, что у него просить, чтобы онъ показалъ, какія вообще древности и рдкости имются еще въ Касимов, гд хранятся и проч.
— А что касается исправника, — добавилъ онъ, — то это такой милйшій человкъ, что вы и сами это сейчасъ же поймете и никакихъ наставленій, какъ съ нимъ вести себя, вамъ не надо. Кланяйтесь ему отъ меня и скажите, что и я также думаю скоро его навстить.
Я не сталъ посл этого задерживать почтеннаго Алекся Васильевича, такъ какъ онъ, кром всхъ вышеупомянутыхъ занятій и должностей, несетъ на себ обязанность еще и секретаря мстнаго дамскаго благотворительнаго комитета и въ этотъ день вечеромъ у нихъ было назначено въ городскомъ саду благотворительное гулянье, на которомъ впервые долженъ былъ знакомиться съ мстнымъ обществомъ вновь назначенный къ нимъ губернаторъ, пріхавшій въ Рязань прямо изъ Ниццы, гд онъ до сихъ поръ проживалъ.
— Ужо вечеромъ въ саду увидимся, — сказалъ мн при прощаніи г. Селивановъ.— Вдь вы наврно не откажете себ въ удовольствіи подышать чистымъ воздухомъ и вмст сдлать доброе дло?
— Непремнно увидимся, — отвтилъ я, — потому что и подышать вечеромъ чистымъ воздухомъ и сдлать доброе дло одинаково всегда для меня пріятно.
— Такъ я пойду теперь распоряжаться.
— А я пойду къ одной моей знакомой дам благотворительниц, членш вашего комитета, — сказалъ я, — и буду помогать ей завертывать въ разноцвтныя тряпочки и бумажки грецкіе орхи, назначенные въ этотъ вечеръ для продажи съ благотворительной цлью.
О древнемъ Касимов сохранилось очень мало свдній. Извстно, что онъ служилъ нкогда столицею хановъ и царей татарскихъ и что это продолжалось боле двухсотъ лтъ — отъ Василія Темнаго до Петра Великаго.
Ни одинъ изъ этихъ хановъ и царей, въ историческомъ и культурномъ смысл, ничмъ не замчателенъ. Вс они были одинъ какъ другой, да едва ли и могли быть иными при томъ положеніи, въ которомъ они находились. Начиная съ перваго изъ нихъ и кончая послднимъ, они вс были ставленники московскихъ великихъ князей и царей и вполн отъ нихъ зависли. Въ исторіи Касимовскихъ царей и царевичей нтъ ни одной попытки не только отложиться отъ Москвы и зажить своей самостоятельной жизнью, на манеръ хотя бы сосдней Казани, но нтъ, кажется, даже ни одного случая простого неповиновенія Москв.
Утекая отъ брата своего Махмутека, перваго царя казанскаго, двое сыновей Улу-Мухамеда, Якубъ и Касимъ Трегубъ, явились къ Василію Темному съ извстіемъ, что братъ ихъ Махмутекъ убилъ отца, основалъ царство (Казанское), а они ушли и просятъ ихъ пріютить. Василій, повидимому, обрадовался имъ, потому что встртилъ ихъ очень радушно, такъ же какъ и толпу татаръ, пришедшихъ съ ними. Дло было какъ разъ во время спора его съ Шемякой и онъ справедливо разсчитывалъ, что они ему годятся. И, дйствительно, они ему годились.
Въ Москв въ то время, вообще, очень любезно обходились съ татарскими выходцами царской крови. Они почти не переводились въ Москв. Ихъ ласкали, содержали и за это пользовались ихъ услугами, если и не положительными, активными, то хотя какъ помхой, досадой для ихъ родственниковъ, сидвшихъ на престолахъ астраханскомъ, казанскомъ и крымскомъ. Этотъ взглядъ на царевичей пришельцевъ укрплялся въ Москв съ каждымъ годомъ все боле и боле и, наконецъ, развился положительно въ цлую систему. Въ то время были даже у насъ обреченные для ихъ кормленія города: Юрьевъ, Кашира, Сурожскъ, Серпуховъ, Звенигородъ — управлялись нахавшими въ Россію татарскими царями и царевичами, неудачниками въ своей земл. Въ нихъ они жили, ‘кормились’, иные по нкоторомъ времени, какъ вновь имъ дома улыбалось счастье, отъзжали, а иные такъ и умирали тамъ.
Вотъ, въ качеств такихъ-то искателей себ спасенія и сытой жизни на чужбин, и явились къ Василію Якубъ и Касимъ, по прозванію Трегубъ. Куда двался Якубъ не извстно, а Касимъ Трегубъ подучилъ отъ великаго князя себ въ управленіе и на кормленіе Мещерскій городокъ, который уже гораздо позже впослдствіи сталъ называться, въ память его, Касимовымъ. Какъ Касимъ управлялъ городкомъ, какъ въ то время тамъ люди жили и, вообще, что это былъ за городокъ, извстно очень немного, ничего почти неизвстно.
Мещерскій городокъ, или Городецъ, какъ онъ тогда назывался, надо думать, былъ данъ великимъ княземъ Касиму не зря. Великій князь могъ дать ему любой какой-нибудь и другой городъ, но далъ именно этотъ едва ли не по слдующимъ соображеніямъ.
Основывалось и укрплялось новое татарское царство Казанское — которое въ Москв, не безъ основанія, считали для себя опаснымъ боле стараго, раздираемаго междоусобіями — Золотой Орды. Казань была ближе, моложе и сильнй. Въ Казани, какъ сказано, заслъ братъ Якуба и Касима, Махмутекъ, человкъ ршительный и предпріимчивый. Выло очень важно имть противъ него какой-нибудь оплотъ и при томъ, лучше всего, такой, за который въ случа чего не пришлось бы отвчать, по крайней мр, можно бы было отговариваться, сваливать на кого-нибудь чужого свою вину. Въ этомъ смысл, Касимъ съ Якубомъ были для великаго князя московскаго чистымъ кладомъ: съ братомъ Махмутекомъ они во вражд, заклятые враги, сидятъ въ Мещерскомъ городк, что они тамъ длаютъ въ Москв трудно знать, подвластная имъ мордва-мещера народъ почти что дикій, наполовину христіанъ, на половину магометанъ и даже есть пришлые азіаты.— Какъ за нихъ отвчать? А между тмъ, всегда можно приказать своему ставленнику, натравить ихъ на казанскаго хана. Удалось — можно побду прибрать къ рукамъ, неудача — свалить на своеволіе царевича и подвластную ему, отданную ему на кормленіе мордву-мещеру. Такъ, по крайней мр, впослдствіи шли дла на практик и очень можетъ быть, что эта будущая практика была при пожалованіи ‘Мещерскаго городка’ Касиму Москвою прозорливо провидла. Очень ужъ похожъ былъ этотъ ‘Мещерскій городокъ’ на передовой постъ русскихъ противъ Казани.
Пожалованіе Касиму Мещерскаго городка случилось около 1452 года, лтъ черезъ шесть или семь, посл прізда братьевъ въ Россію. Якубъ, какъ сказано пропалъ изъ виду, а Касимъ остался и сталъ править городомъ на отчет, такъ сказать, у великаго князя.
До 1467 года Касимъ сидлъ у себя въ городк смирно, исполняя по временамъ только кое-какія порученія великаго князя по части отраженія разныхъ не значительныхъ татарскихъ же шаекъ, въ этомъ же году онъ затялъ самостоятельное и, повидимому, серьезное предпріятіе. Въ Казани умеръ братъ его, Махмутекъ, которому наслдовалъ сперва старшій сынъ Халиль, а за тмъ, когда вскор этотъ умеръ, второй сынъ Ибрагимъ. Въ это время нкоторые изъ князей казанскихъ стали обращаться къ Касиму съ просьбой пріхать въ Казань на царство. Касимъ не скрылъ этого отъ великаго князя и разсказалъ ему во всхъ подробностяхъ о своемъ искушеніи. Великій князь былъ очень доволенъ всмъ этимъ и врностью и откровенностью Касима, не скрывавшаго отъ него ничего, и случаемъ вмшаться въ казанскія дла. Лтописцы, впрочемъ, увряютъ, что призывъ этотъ Касима на царство въ Казань, былъ просто дипломатической хитростью казанцевъ, желавшихъ заманить его только къ себ. Они догадывались, вроятно, почему великій князь выбралъ для Касима резиденціей Мещерскій городокъ. Повидимому, дйствительно это приглашеніе было только хитростью. Когда, поспшно собравшись, Касимъ со своими татарами и съ сильнымъ русскимъ отрядомъ, даннымъ ему въ подмогу великимъ княземъ, подошелъ къ Волг, то на другой ея сторон стоялъ уже съ своими войсками Ибрагимъ и ни касимовскимъ татарамъ, ни русскимъ, переправиться черезъ Волгу не позволили. Такъ они понапрасну простояли и должны были идти обратно. Обратное шествіе ихъ было затруднено дождями, холодами, насталъ наконецъ голодъ, и они были рады, что хотя возвратились изъ этого неудачнаго и страннаго похода цлыми и невредимыми.
Вскор посл этого, именно черезъ три года, въ 1469 году Касимъ умеръ. На его мсто въ Мещерскомъ городк слъ царемъ сынъ его Даньяръ.
Вотъ все, что извстно о Касим.
Даньяръ былъ, повидимому, такая же точно безцвтная личность, какъ и отецъ его. По крайней мр, ничего объ немъ неизвстно. Будь онъ хоть чмъ-нибудь замчателенъ, объ немъ было бы, конечно, упомянуто въ современыхъ ему запискахъ, дтописяхъ. Но объ немъ ничего нигд не говорится, хотя имя его, какъ участника походовъ великаго князя, и упоминается неоднократно. Такъ, онъ былъ при паденіи великаго Новгорода, стоялъ въ Коломн при нашествіи на Москву хана Ахмета и проч. Самое характерное извстіе объ немъ сохранилось по слдующему случаю:
‘Того же лта (1483 г.), врачъ нкій Антонъ пріха къ великому князю, его же въ велицй чести держа, князь велики его, врачева же князя Каракучю, царевичева Даньярова, да умори его смертнымъ зеліемъ за посмхъ, князь же великій выда его сыну Каракучеву, онъ же, мучавъ его, хотлъ дати на окупъ, князь же велики не повел, но вел его убити, они же, сведоша его на рку, на Москву, подъ мостъ, зим, да зарзаша его можемъ, какъ овцу’.
Посл Даньяра сидлъ въ Касимов царевичемъ крымскій татаринъ Нуръ-Даулетъ, братъ крымскаго хана Менгли-Гирея, личность совершенно тоже безцвтная.
Посл Нуръ-Даулета сидлъ въ Касимов царевичъ Сатылганъ. Посл Сатылгана — Джанай. Посл Джаная — Шкихъ-Ауліаръ. Посл Шкихъ-Ауліара — Джанъ-Али. Посл Джанъ-Али — его братъ Шахъ-Али.
Объ этомъ Шахъ-Али упоминается и много, и часто, и если самъ по себ онъ былъ и такая же тоже безцвтная личность, какъ и его предшественники, то, по крайней мр, изъ подробностей, сообщаемыхъ объ немъ, можно составить себ нкоторое представленіе о татарскихъ касимовскихъ царяхъ и царевичахъ, вообще. Кром того, Шахъ-Али былъ участникомъ событій почти всего царствованія Ивана Грознаго. Онъ былъ, кажется, даже любимцемъ его. Онъ участвовалъ во взятіи Казани, въ которой былъ нкогда, какъ и братъ его, Джанъ-Али, царемъ, и даже не разъ, а три раза. Участвовалъ въ Ливонской войн, гд отличился страшной жестокостью, разоряя нмецкую землю.
Въ начал своей карьеры въ Россіи, Шахъ-Али и выхавшіе вмст съ нимъ въ Россію татары много вынесли горя. Уличенный въ тайныхъ сношеніяхъ съ Казанью, онъ былъ сосланъ на Блоозеро. Татаръ же его разослали кого въ Тверь, Новгородъ и Псковъ, гд ихъ разсажали по тюрьмамъ. Въ Псков было посажено 73 человка и ‘въ томъ числ малыхъ дтокъ 7 и т изомроша въ день и въ нощь, и выкидаша ихъ вонъ’. Въ Новгород было посажено ‘восемьдесять и боле,. они же, но своей скверной вр, въ пять дней вс изомроша’. Боле жизучими оказались почему-то жены ихъ. Посл долгой мучительной тюремной жизни они, наконецъ, стали просить, чтобы ихъ крестили и дали потомъ имъ свободу. На это великій князь согласился, и ‘ее велико множество душъ избыша козни лукаваго и познаша святую православную вру’. Вскор дла въ Казани опять запутались, и представилась возможность московскому князю вмшаться въ нихъ. Это было ужъ въ малолтство Ивана, при правленіи матери его, Елены. Сейчасъ же, конечно, вспомнили о сосланномъ Шахъ-Али и на Блоозеро поскакалъ нарочный съ прощеніемъ и приказаніемъ немедленно явиться ему въ Москву. Сохранилось описаніе того, какъ возвращенный Шахъ-Али являлся къ молодому тогда Ивану. ШахъАли палъ на колни и, стоя такъ, произнесъ рчь: ‘Отецъ твой, государь мой, князь великій Василій Ивановичъ всея Руси взялъ меня дтинку мала да меня жаловалъ, какъ отецъ сына, и, пожаловавъ, въ Казаня царемъ учинилъ меня и жалованьемъ своимъ великимъ жаловалъ, и по грхамъ моимъ въ Казань пришла въ князехъ, и въ людяхъ казанскихъ несогласица, и азъ опять къ государю своему, къ отцу твоему пришелъ на Москву. И отецъ твой, государь мой, меня пожаловалъ въ своей земл, надавалъ мн городы, и азъ грхомъ своимъ предъ своимъ государемъ виноватъ учинился и впалъ есьми предъ нимъ въ великую проступку, гордостнымъ своимъ умомъ и лукавымъ помысломъ. И Богъ за мое преступленіе и за лукавое помышленіе не попустилъ, и отецъ твой, государь мой, меня за мое преступленіе наказалъ, и опалу свою наложилъ меня смиряючи. И нон ты, государь мой, памятуя за отца своего великое ко мн жалованье, надо мною милость показалъ, и то теб Богъ положилъ по сердцу, что еси, государь мой, пожаловалъ меня не по моимъ грхамъ’.
Иванъ милостиво веллъ встать ему, приказалъ ссть на отдльную лавку, по правую руку отъ себя, подарилъ шубу и, наконецъ, отпустилъ на подворье. Шахъ-Али униженно просилъ у великаго князя позволенія представиться княгин — матери. Ему разршили. Также точно униженно, стоя на колняхъ, Шахъ-Али и передъ нею каялся въ грхахъ своихъ. Потомъ онъ сталъ про сить о новой къ нему милости — позволить представить свою жену. Ему позволили.
Въ 1546 году, Шахъ-Али взобрался-таки вторично на казанскій престолъ, но не надолго, черезъ мсяцъ онъ долженъ былъ снова бжать.
Въ третій разъ онъ сдлался царемъ казанскимъ въ 1551 году. Отнявъ въ дйствительности всякую самостоятельность у своего ставленника, Иванъ Грозный, однако, заботился придать вншній блескъ казанскому хану. Такъ, на этотъ разъ Шахъ-Али отпустили на царство съ великой пышностью и встрчу ему тамъ приготовили тоже пышную. ‘Но съ первой же минуты’, говоритъ Вельяминовъ-Зерновъ, ‘своего вступленія на престолъ, Шахъ-Али очутился въ положеніи трудномъ и стсненномъ. Надобно знать, что при возведеніи его на ханство, государь московскій призналъ его царемъ не на прежнихъ основаніяхъ, а далъ ему Казань, луговую сторону и Арскую, нагорную же, какъ завоеванную мечемъ, оставилъ причисленною къ Свіяжску’. Уже это одно должно было возбудить всеобщее неудовольствіе, примшались и другія обстоятельства. Начались притязанія съ обихъ сторонъ: казанской и русской. Изъ нихъ каждая смотрла на новаго хана, какъ на лицо, обязанное служить исключительно ея интересамъ. Казанцы требовали, чтобы Шахъ-Али выпросилъ обратно нагорную сторону, глядли недоврчиво на вс его поступки, видя въ нихъ потворство великому князю, бушевали и не слушались. Русское же правительство ласкало Шаха-Али, какъ и князей казанскихъ, и даже городецкихъ, тхъ самыхъ, которыхъ онъ ввелъ съ собою въ городъ, вмст съ тмъ, строго наказывало, чтобы ханъ привелъ Казань въ такую же точно совершенную зависимость отъ государя московскаго, въ какой находился Касимовъ. Что было длать Шахъ-Али? Угождать однимъ значило возстановлять противъ себя другихъ. Тщетно ханъ писалъ въ Москву и молилъ, чтобы ему отдали нагорную сторону. Государь, для котораго столь важная уступка была невозможна, отвчалъ каждый разъ отказомъ и казанцы оставались недовольны. Мало того, въ город стали затваться заговоры. Ханъ началъ прибгать къ мрамъ строгости: такъ, въ два дня по его приказанію погибло до 70 человкъ князей, оглаковъ и мурзъ. Жестокость только раздражила умы. И напрасно, желая сколько-нибудь угодить народу, глядлъ Шахъ-Али равнодушно, какъ казанцы и даже его собственные городецкіе татары держали у себя русскихъ плнныхъ. Слухя объ этомъ доходили до Москвы и навлекали непріятности со стороны русскаго правительства.
Шахъ-Али вздумалъ было жаловаться на свое безсиліе и говорилъ, что ему остается только бжать въ Москву. Въ отвтъ на это онъ получилъ предложеніе, прискорбное для его сердца, въ которомъ еще была жива любовь къ сородичамъ и мусульманамъ, — укрпить городъ людьми русскими…
Дло, очевидно, не могло долго оставаться въ подобномъ напряженномъ положеніи. Развязка послдовала въ начал 1552 года. Государь, которому объ эту пору нкоторые казанскіе князья, враги Шаха-Али, внушили изъ-подъ рукъ, будто жители Казани готовы принять къ себ московскаго намстника, послалъ Алекся Адашева свести хана съ престола и приказать ему сдать городъ русскимъ. Тутъ къ чести Шаха-Али надобно сказать, что онъ съумлъ выказать въ нкоторой степени твердость и благородство характера. Когда Адашевъ, исполняя волю государеву, обратился къ нему съ требованіемъ, чтобы онъ впустилъ добровольно людей великаго князя въ городъ, общая ему за то, отъ имени Ивана, все, чего бы онъ не захотлъ, то Шахъ-Али отвчалъ, что покинуть столицу и сойдти съ престола онъ готовъ, но что сдать городъ русскимъ и окончательно наложить руку на родную мусульманскую землю онъ не можетъ никакъ. Марта 6-го 1552 года, Шахъ-Али выхалъ изъ Казани въ сопровожденіи бывшихъ при немъ русскихъ стрльцовъ, многихъ князей и мурзъ казанскихъ, и своихъ городецкихъ татаръ подъ предлогомъ рыбной ловли на озер. За городомъ онъ объявилъ, что покидаетъ совершенно царство по приказанію государя, и затмъ, встрченный нашими воеводами на Волг, перебрался въ Свіяжскъ.
И опять очутился онъ въ Касимов…
Уже изъ одного этого перечня возшествій Шахъ-Аля на казанскій престолъ и потомъ сошествій съ него, пріздовъ его въ Касимовъ и потомъ отъздовъ оттуда, видно, какую жалкую роль игралъ онъ. Лично однако же Иванъ, повидимому, цнилъ его. Такъ, онъ всегда звалъ его на военные совты, происходившіе подъ предсдательствомъ самаго Ивана передъ каждымъ изъ его походовъ. Наконецъ, это видно и изъ того доврія, которое Иванъ оказывалъ ему, поручая иногда командовать не только одними городецкими татарами, но и цлыми русскими отрядами. Неизвстно ни одной его самостоятельной побды, но многія довольно серьезныя и отвтственныя порученія онъ исполнялъ къ удовольствію Ивана вполн точно. Такъ будучи посланъ опустошать Ливонію, онъ опустошилъ ее до такой степени, что превратилъ буквально чуть не въ пустыню. Нмецкіе лтописцы въ ужас отъ того, что онъ тамъ длалъ. Къ этому слдуетъ еще прибавить, что наружность у Шахъ-Али была ужасная: уши у него висли почти до плечъ, какъ у звря какого. Брюхо было такихъ размровъ и столь отвислое, что онъ не могъ подъ конецъ садиться на лошадь. Объ этой наружности его сохранилось извстіе у многихъ современныхъ ему писателей. Вс согласны, что Шахъ-Али былъ ужасенъ: ‘зло былъ взору страшнаго и мерзкаго лица и корпуса, имлъ уши долгія, на плечахъ висящія, лицо женское, толстое и надменное чрево, короткія ноги, ступени долгія, скотское сдалище’… Вельяминовъ-Зерновъ, впрочемъ, отрицаетъ или, по крайней мр, сильно сомнвается во всхъ злодйствахъ, которыя ему приписываются нмецкими лтописцами. Онъ находитъ ихъ во всякомъ случа сильно преувеличенными. Къ тому же и нравы и военные обычаи тогда были такіе…
Посл Шаха-Али потянулся рядъ совершенно опять безцвтныхъ царевичей и царей, которые сажались въ Касимовъ, утрачивая съ каждымъ годомъ все боле и боле не только ужъ власть свою, которая была умалена до совершеннаго ничтожества, но и самое представительство, вншній свой блескъ. Таковы были СаитъБулатъ, Мустафа-Али, Уразъ-Мухаммедъ, Ареланъ, Сеидъ-Бурханъ и, наконецъ, послдняя царица касимовская Фатима-Султанъ. Съ нею и кончилось это жалкое и странное царство, выдуманное Москвою и сослужившее, однако, московской политик не малую службу.
Теряя свои размры съ каждымъ новымъ ханомъ, чуть не съ каждымъ даже днемъ, власть касимовскихъ правителей достигала при Сеидъ-Бурхан, принявшемъ крещеніе, совершенно ужъ призрачнаго существованія. Названный при крещеніи Василіемъ Арелановичемъ, Сеидъ Бурханъ принялъ въ глазахъ своихъ сородичей подданныхъ, до сихъ поръ въ Касимов, небывалое фальшивое назначеніе. До него вс владльцы касимовскіе, безъ исключенія, исповдывали мусульманство. Былъ, правда, одинъ примръ, царевичъ Саитъ-Булатъ тоже принялъ православіе, но тотъ былъ смщенъ немедленно. Теперь же Москва, повидимому, ршила больше не церемониться съ Касимовымъ: дло, очевидно, подходило къ ликвидаціи, вообще, всякой какой бы то ни было власти и даже самаго существованія касимовскихъ царей и царевичей. Крещеный Василій Арелановичъ долженъ былъ быть нкотораго рода опытомъ при этомъ московскомъ ршеніи, прежде приведенія его въ исполненіе. И, дйствительно, такъ и было. При немъ Касимовъ не только управлялся приставленнымъ къ царевичу московскимъ воеводою и воеводской канцеляріей — это ужъ давно было заведено — но и наполнился нахавшими въ него со всхъ сторонъ русскими. Строились церкви русскія, основывался даже женскій двичій монастырь…
Въ смысл политической самостоятельности, жизнь, вообще, всхъ царей касимовскихъ не была завидною. Теперь же, къ концу, утрачивалась даже и тнь этой самостоятельности. Цари касимовскіе низводились просто на роль какихъ-то бутафорскихъ принадлежностей при московскомъ двор, во время торжественныхъ царскихъ пріемовъ, выходовъ, встрчъ чужеземныхъ пословъ, обдовъ, обденъ и проч. Они были нужны и служили только своими титулами и оригинальной одеждой, нсколько отличной отъ русской, для приданія блеску этимъ царскимъ обдамъ и выходамъ. Даже самыя церемоніи, съ которыми ихъ встрчали при ежедневныхъ почти пріздахъ ко двору, не имли никакой другой идеи, кром, какъ показать кому это было нужно изъ чужеземцевъ, дескать вотъ какія особы къ намъ являются. Но иностранцевъ это, повидимому, не вводило въ заблужденіе. Такъ Мейерберъ, бывшій въ Россіи въ 1661—1662 годахъ, записалъ о касимовскомъ цар, котораго онъ видлъ (Василія Арелановича) слдующее: ‘Ничтожнаго владльца этого величаютъ важнымъ титуломъ царя. Льстецы выдумаютъ, пожалуй, и его звать императоромъ’.
Вс цари касимовскіе посл Шахъ-Али, проведшаго почти всю свою жизнь въ походахъ съ царемъ Иваномъ, мало и живали даже въ Касимов. Они постоянно упоминаются при описаніи чуть не ежедневныхъ выходовъ и обдовъ московскихъ царей наравн съ царевичами сибирскими, грузинскими, киргизскими и т. д. Касимовъ, очевидно, управлялся въ это все время московскими воеводами, и они только жили на доходы съ Касимова, рдко мшаясь въ самое управленіе. Очень можетъ быть, что ихъ привлекала въ Москву и боле веселая и широкая жизнь при московскомъ двор, чмъ гд-то въ захолусть, въ своемъ ничтожномъ городишк, но и московское требованіе тутъ очевидно. Какъ только касимовскій царь долго не халъ въ Москву, его выписывали туда, не давая ему долго засиживаться въ своей столиц. H они являлись покорные, готовые дать отчетъ въ чемъ угодно. Ихъ одвали, сажали, водили, показывали какъ куколъ и утшали тмъ, что за царскими столами ихъ угощали и подчивали, ‘поили и кормили’ стольники такіе-то и такіе-то.
Не краше была ихъ жизнь и у себя дома, въ Касимов, гд имъ ни въ чемъ не довряли, постоянно подозрвали ихъ и за ними слдили.
Олеарій, постившій Касимовъ въ 1636 г., проздомъ съ голштинскими послами изъ Москвы въ Персію, говоритъ Въ своемъ дневник: ‘Наконецъ, къ вечеру (7 іюля) прохали еще (по р. Ок) 3 версты (отъ селенія Бабина) прохали мы къ городу Касимогороду, отъ насъ онъ былъ по лвую руку. Городъ этотъ — татарскій и принадлежитъ къ татарскому княжеству Касимову. Тутъ жилъ въ старомъ каменномъ строеніи, служившемъ въ прежнія времена замкомъ, молодой татарскій царевичъ вмст съ матерью и ддомъ, которые нсколько лтъ назадъ признали надъ собою власть великаго князя. Городъ отданъ имъ на прокормленіе’… ‘Послы наши желали засвидтельствовать царевичу свое почтеніе, отправили къ нему въ подарокъ фунтъ табаку и бутылку французской водки. Ему это такъ понравилось, что онъ приказалъ кланяться посламъ, очень благодарить ихъ, и вмст съ тмъ извиниться, что не можетъ принять господъ пословъ у себя въ дом и угостить ихъ, какъ бы ему хотлось. Этимъ онъ раздражилъ бы воеводу, который, вообще, неохотно допускалъ, чтобы чужіе люди имли съ нимъ сношеніе. Царевичъ прислалъ, однако, черезъ слугъ своихъ, которые были также татары и могли объясняться у насъ съ однимъ только персидскимъ переводчикомъ, разнаго рода припасовъ, чтобы отплатить за сдланные ему подарки, именно: двухъ барановъ, кадку меду, боченокъ пива, водки, нсколько кусковъ льду, простокваши и свжаго масла, сбитаго, какъ говорили слуги, руками самой матери царевича’. Олеарій, какъ обстоятельный человкъ, сдлалъ даже рисунокъ тогдашняго Касимова. Это просто большое прибрежное деревянное село, съ нсколькими православными церквами, съ заборами, съ деревянными избами, село, единственное отличіе котораго отъ большихъ теперешнихъ побережныхъ селъ — каменная мечеть съ минаретами (сохранившаяся до сихъ поръ) и еще какой-то каменной полуразрушенной башней, которая, вроятно, и называется у Олеарія ‘замкомъ’.
Надо полагать, что матеріальный достатокъ касимовскихъ царей въ это время тоже былъ не особенно какъ великъ. Они жили въ Москв, можетъ быть, и безбдно, но едва ли роскошно. По крайней мр, ни о какой царской роскоши ихъ, и вообще даже о томъ, были ли какіе-нибудь у нихъ у самихъ пріемы и обды нигд не упоминается.
О состояніи Василія Арелановича сохранилось извстіе въ писцовыхъ книгахъ, которыя при немъ составляли, въ Касимов, Воейковъ и подъячій Постникъ-Раковъ. Изъ этихъ книгъ видно, что состояніе царевича было далеко не большое и все оно состояло изъ лсовъ, луговъ, озеръ, пчельниковъ и разныхъ лавокъ. Не только по тогдашнему, но даже и по теперешнему, когда имнія подлены и раздроблены, — оно было не Богъ всть какое. Въ самомъ Касимов ему принадлежало, правда, много мстъ и построекъ, но ихъ занимали и въ нихъ жили его князья, мурзы сеиты, и по тогдашнему обычаю, многочисленная дворня, которая конечно дохода ему не приносила, а напротивъ поглощала еще и то, что получалось съ деревень, съ лсовъ, луговъ, рыбныхъ озеръ и проч. Здсь можно было бы, конечно, привести изъ описи Воейкова и Постника-Ракова цифры этихъ лсовъ, земель, рыбныхъ ловель и прочихъ угодій, которыя принадлежали царевичу Василію Арелановичу, но опись эта дошла до насъ въ отрывкахъ, въ разныхъ спискахъ и изъ нихъ трудно сдлать точные выводы. Во всякомъ случа, состояніе лично ему принадлежавшее было ни больше состояній многихъ изъ тогдашнихъ даже и не славившихся своимъ богатствомъ русскихъ князей и бояръ, расходы же его по представительству, по пустому титлу, были, конечно, гораздо больше ихъ и поглощали вс его доходы.
Василіемъ Арелановичемъ собственно кончается родъ хановъ Касимовскихъ, и не останься посл его смерти въ живыхъ еще его мать, новаго хана изъ Москвы въ Касимовъ не было бы прислано. Все ужъ было сдлано для того, чтобы Касимовъ ни чмъ, никакими особенностями по управленію не отличался отъ прочихъ городовъ русскихъ. Но старуха была жива и московское правительство ‘не захотло обижать’ Фатимы-Султаны на послднихъ дняхъ ея жизни и, по кончин Василія, признало ее владтельною царицею Касимовскою, присвоило ей права, которыми пользовался сынъ ея.
Эта деликатность, такъ не свойственная тогдашнему духу московскаго правительства, объясняется, конечно, безвредностью старухи и, вообще, ничтожностью власти хановъ въ Касимов.
Старуха проскрипла, однако, посл сына года два и умерла. Касимовское царство кончилось.
Странное было это царство — ‘служительское’!.. Никогда оно не было независимымъ. Ни одинъ ханъ его не зналъ, что такое независямость. Вс, отъ перваго до послдняго, были ‘слугами’ московскими… Въ исторіи нтъ другого такого примра.
Ничего поэтому нтъ удивительнаго, что сознавая свое безсиліе и не надясь ни на какое не только расширеніе своихъ правъ отъ Москвы, но даже и на сохраненіе и удержаніе за собою и тхъ правъ, какія были прежде, касимовскіе цари и царевичи охотно соглашались хать и дйствительно хали въ Москву, гд имъ льстило хоть вншнее, зло подсмивавшееся надъ ними, выраженіе почтенія къ нимъ и блескъ и шумная жизнь московскихъ царей, у которыхъ они могли жить этой жизнью, если не отравляло ихъ всецло сознаніе, что они допущены къ этой жизни ради ея блеска и своимъ присутствіемъ только укрпляютъ власть, тамъ постоянно и холодно накладывавшую на нихъ свою руку.
Съ этой жалкой ролью они, повидимому, мирились и, считая свое дло окончательно и навки проиграннымъ, удовлетворялись и тми малыми крохами уваженія и почтенія, которыя, совершенно, конечно, вншнія, давала имъ побдительница Москва…
Благотворительное дамское гулянье, въ которомъ и я принималъ участіе, помогая продавать благотворительные оршки, затянулось часовъ до двухъ ночи, такъ что я едва не опоздалъ на другой день утромъ на пароходъ, отходящій изъ Рязани что-то очень рано, часовъ въ 6 или 7, къ тому же пристань пароходная для чего-то отнесена отъ Рязани верстъ за пять за городъ и дорога до этой пристани поистин убійственная.
День начинался чудесный, ясный, тихій, какіе бываютъ, въ этой мстности весной — я халъ въ ма — и какіе, впрочемъ, весной везд бываютъ. Ока широко разлилась и стояла гладкая какъ зеркало.
— Самое время по ней здить теперь, — говорили на пароход.
— А разв шибко мелетъ лтомъ.
— Лтомъ въ половину мелетъ.
— Но пароходы-то все-таки ходятъ?
— Ходятъ. Волга еще больше мелетъ лтомъ, а все-таки все лто ходятъ.
Пароходъ, казалось, катился по гладкому зеркалу рки. Желтые, песчаные берега съ одной стороны, съ правой, и низменные, зеленые, заливные, съ другой, съ лвой, далеко уходили извилинами впередъ, окоймляя эту зеркальную воду, блествшую подъ солнцемъ ослпительнымъ блескомъ. Виднлись села по берегамъ, деревни, богатыя, повидимому, барскія усадьбы, широко и просторно раскинувшіяся, то тамъ, то тутъ на крутыхъ берегахъ, съ правой стороны отъ парохода.
Я сидлъ на верхней палуб и смотрлъ на роскошную картину весенняго разлива широкой рки. Возл меня на скамеечк сидли какихъ-то двое, очевидно, не здшняго края жители и, тоже любуясь привольемъ рки и цвтущимъ видомъ ея береговъ, вели между собою разговоръ:
— Вдь вотъ, чтожъ тутъ удивительнаго, что губернія богата, — говорилъ одинъ изъ нихъ.— Одна эдакая рка чего стоитъ.
— А земля-то здсь какая!
— Да, и неудивительно что въ цн.
— И самое положеніе — подмосковная.
— Да, жить можно тутъ.
— Вдь здсь съ ничего можно доходъ получать. До чего ни коснись, все можно въ Москву свезти и продать — вотъ и деньги вамъ сейчасъ.
— Рдкія условія для процвтанія.
— Да вдь и богатство же. Вы смотрите. Вонъ, туда смотрите.
Одинъ изъ разговаривающихъ пассажировъ указывалъ рукой на мальчишекъ, ловившихъ бреднемъ рыбу у праваго берега.
— Вдь вотъ пошлютъ мальчишекъ, они и наловятъ ее сколько угодно, вотъ и обдъ готовъ… Благодатный край!
— Благодать здсь просто претъ. А, сады-то смотрите-ка по берегу. Вдь это все сады. Вы видите, вдь это все яблони, груши насажены…
— Благодатная сторона…
Но я уже кое-что зналъ, потому что я уже зналъ, что въ этой благодатной сторон, т. е. въ этой губерніи, уже не осталось почти и половины лошадей въ крестьянскихъ дворахъ, и ‘бездомныя’ крестьянскія семьи въ каждомъ узд ея считаются тысячами, и что по оскуднію ‘благодатная’ губернія эта идетъ едва ли не впереди всхъ остальныхъ… Я молчалъ и слушалъ ихъ.
На палубу къ намъ взошелъ капитанъ, плотный, здоровый мужчина лтъ тридцати пяти и, подходя ко мн, сказалъ:
— Вотъ вы хотли, кажется, стерлядку-то купить? Такъ это вотъ на этой пристани будетъ. Ихъ тутъ съ лодокъ продаютъ: какая вамъ взглянется, ту и берите себ.
Пассажиры, разсуждавшіе все время о благодати Рязанской губерніи, услыхали это и тоже заговорили, что и они хотятъ купить себ стерлядку, но что они потомъ будутъ съ нею длать?
— Какъ что?— сварить, уху сварить, а то такъ разварить, — сказалъ капитанъ.
— Да гд это? На берегу же?
— Зачмъ? Здсь у себя на пароход. Заплатите, дадите за это повару, онъ вамъ и сваритъ. Подъ соусомъ можно приготовить, порусски, поамерикански, а то въ огуречномъ разсол — тоже прелесть какъ хорошо, знаете, эдакъ кисло-солененькой соусокъ потомъ къ нимъ можно сдлать, сухого хрнку натереть, да если этакъ съ водочкой…
Капитанъ смялся, пассажиры плотоядно улыбались, предвкушая предстоявшее имъ удовольствіе състь стерлядку въ ух или съ однимъ изъ такъ аппетитно разсказанныхъ имъ ‘соусковъ’.
— Такъ вотъ-съ, — сказалъ капитанъ, — сейчасъ подойдемъ къ пристани, вы себ сойдите, хорошенько поторгуйтесь — народъ здсь мошенники все — выбирайте, у которой брюхо потолще — это значитъ съ икрой: икру тоже можно тутъ же приготовить — да пожелтй и, подлую ее, сейчасъ подъ жабры и на пароходъ!.. А ужъ тутъ мы съ ней справимся!.. Ха, ха…
Капитанъ расхохотался, пассажиры осклабились, и онъ какъ-то прищелкнулъ языкомъ, ловко повернулся, длая намъ рукою что-то въ род привтствія, и пошелъ къ огромному колесу руля, въ стеклянную бесдку.
Пароходъ медленно подходилъ къ пристани — жалкой какой-то лачужк на берегу, съ дрожавшимъ помостомъ на сваяхъ, куда мы должны были сейчасъ причалить. Нсколько лодокъ съ рыбаками стояли у пристани и въ ожиданіи насъ посматривали на нашъ пароходъ тоже, вроятно, съ неменьшимъ нашего аппетитомъ продать намъ свой живой товаръ.
— Благодатный край, — говорилъ пассажиръ, посматривая на лодки.
— Благодать, — отвчалъ ему другой пассажиръ. Черезъ часъ, когда пароходъ шелъ опять уже полнымъ ходомъ, а мы, пассажиры, купившіе себ на пристани стерлядей, ли ихъ въ ух или разварнымя подъ разными соусами, порусски, поамерикански, или подъ кисленькимъ соусомъ изъ огуречнаго разсола, къ намъ, въ общую каюту, опять пришелъ капитанъ.
— Не хотите ли? не отвдаете ли?— обращались къ нему со всхъ сторонъ благодарные за указаніе о мст нахожденія стерлядей пассажиры — водочки рюмочку? а закуска-то какова?..
Выпивъ въ нсколькихъ мстахъ по рюмк водки и закусывая ихъ стерлядями подъ разными соусами — американскими, русскими и кисленькими, капитанъ заговорилъ,— Дйствительно здшнія мста, въ этомъ отношеніи, не чего и говорить, лучшаго и желать нельзя, нигд, можно сказать, за такую цну ничего подобнаго и достать нельзя.— Только, съ одной стороны, это на первый разъ хорошо, скоро надодаетъ — потомъ не глядлъ бы даже — а, съ другой, народъ здшній — подлецъ… Голый совсмъ и изъ года въ годъ голй и голй все становится!— вдругъ совершенно какъ-то неожиданно — отъ стерлядей да къ народу — перешелъ онъ.
Пассажиры, все время очень внимательно кушавшіе стерлядей, при этихъ словахъ его, подняли на него глаза и начали спрашивать:
— Т. е. какъ это?
— Отчего?
— Избалованы? Распущены?…
— Не могу вамъ объяснить этого хорошо, — говорилъ капитанъ, — но только доврія никому никакого нельзя длать… Сдлаете довріе и потомъ сами же будете раскаиваться.
— Это вы собственно о найм… вотъ при найм рабочихъ, — спросилъ кто-то изъ пассажировъ.
— И о найм рабочихъ и вообще. Потому, ну я васъ спрашиваю, что вы потомъ съ него возьмете?.. Онъ голый и потому, что вы съ него возьмете? У него взять нечего…
— Но, можетъ быть, это объясняется также и недостаточнымъ количествомъ начальниковъ въ здшней сторон, — сказалъ пассажиръ, сдлавшій ране этого предположеніе о распущенности, но, сейчасъ же сообразивъ, проговорилъ, — впрочемъ, везд вдь у насъ одинаковое управленіе, штаты одни и т же. Можетъ присмотръ слабый?
— Не могу вамъ съ точностію сказать, — отвчалъ капитанъ, — но имть дло у насъ съ народомъ и, вообще, всякія дла здсь — сущее наказаніе…
Когда вс поли стерлядей, утерлись и, посидвъ нкоторое время, откинувшись на спинки стульевъ, начали одинъ по одному вставать, закуривать папироски, сигарки и уходить сидть опять на верхнюю палубу, я обратился къ капитану съ вопросомъ:
— Когда мы прядемъ въ Касимовъ?
— Завтра утромъ, на разсвт. Только солнышко начнетъ вставать, мы и придемъ. А, что вы только до Касимова разв?
— Нтъ, я и дальше, но сойду въ Касимов. Мн тамъ дня два надо побыть.
— Татарскій городъ, — сказалъ капитанъ.
— Вы бывали въ немъ?
— Какъ же-съ. Сколько даже разъ.
— Хорошій городъ?
— Татары живутъ хорошо… Да вотъ, — вдругъ опять одушевляясь началъ онъ, — вотъ эти самые татары…
— Чтожъ такое?
— Вдь живутъ же… Отчего же это наши не могутъ жить?
— Они чмъ занимаются? Татары-то?
— Да чмъ? Все тмъ же. А все отчего? Оттого, что живутъ вотъ какъ!— онъ сжалъ пальцы въ кулакъ.
— Скупо?— спросилъ я.
— Нтъ, не скупо, а дружно. Одинъ за другого стоятъ, дружка за дружку стоятъ. Ихъ разорить нельзя. Одного тронь, они вс заголосятъ.
— А пробовали разв ихъ трогать-то?
— Все было, — нехотя отвчалъ капитанъ.— Нкоторые вдь изъ нихъ богато живутъ… Да вотъ вы подете по городу — раззореный домъ — это русскій, крпкая усадьба, дворъ чистый — татарскій домъ… Ну-съ, и потомъ, вдь, и то надо сказать, народъ бывалый, очень многіе между ними и въ Петербург, въ Москв, живали, и теперь живутъ по ресторанамъ тамъ, по гостинницамъ. Большія деньги нкоторые имютъ… Знакомства есть у нихъ. Служитъ иной въ ресторан, или въ гостинниц, аристократія туда всякая прізжаетъ… инымъ даже очень многіе графы и князья должны. Какъ его тронешь-то?.. Это тоже очень хорошо у насъ знаютъ, — глубокомысленно замтилъ капитанъ. И, помолчавъ не много, добавилъ:— Посмотрите, посмотрите — любопытный городъ: маленькій, но любопытный.
Я посидлъ, поболталъ съ нимъ еще кой объ чемъ, и тоже пошелъ на верхнюю палубу, гд теперь собрались вс пассажиры.
Ока становится все шире и шире, правый берегъ ея круче и обрывисте. Какіе-то блые полосы въ немъ — это известнякъ. Лвый берегъ совсмъ плоскій, кое-гд только возвышается на сажень или сажени на дв надъ водой. Этотъ берегъ весь зеленый, кажется, тутъ заливные луга. Ширина Оки здсь въ нкоторыхъ мстахъ въ версту. Встрчаются отмели, блыя, песчаныя, вс покрыты чайками. При приближеніи парохода, особенно когда онъ проходитъ близко отъ отмели, чайки съ криками поднимаются и летятъ впереди, справа, слва и позади парохода цлыми стаями: тутъ ихъ тысячи и вс он кричатъ. Съ непривычки, это очень оригинальная картина.
Налво, гд-то далеко, въ нсколькихъ верстахъ отъ берега поднималось облако дыма. Бывалые, изъ здшнихъ, пассажиры, смотря на это облако, длали различныя предположенія, что именно это горитъ, т. е. какое село:
— Это непремнно Богородицкое, — говорили одни.
— Нтъ, это Покровское, — возражали имъ.
— Богородицкое объ эту пору всякій годъ горитъ, — говорили торговаго вида люди.
— И Покровское тоже каждый годъ горитъ, — возражали имъ другіе.
Начали спрашивать капитана.
— Да ужъ теперь пойдетъ, каждый день пойдетъ горть, — отвчалъ капитанъ.— Это Богородицкое горитъ, — заключилъ онъ.— Покровское будетъ дальше — вонъ гд, противъ вонъ этого мыса. Во-онъ, во-о-онъ, что надъ блымъ обрывомъ-то. Тутъ еще, въ прошломъ году, когда Покровское-то горло, мы тутъ одну лодку чуть не опрокинули. Да какъ же, дали имъ свистокъ, а они знай себ все на перерзъ пароходу дутъ… Такой народъ…
Вечеромъ, когда смерклось, мы, сидвшіе на верхней палуб, не боясь сырости, могли наблюдать одновременно еще два пожара какихъ-то близь лежащихъ деревень.
— Теперь пойдетъ… теперь пошло!— весело повторялъ капитанъ, точно онъ этому радовался.
Пассажиръ, длавшій утромъ, передъ стерлядями, предположеніе о распущенности народа въ Рязанской губерніи, и сидвшій теперь въ пальто съ поднятымъ, отъ сырости вечерняго воздуха, воротникомъ, соглашался, что съ нашимъ народомъ ничего не подлаешь, и онъ совершенно заслуженно, за свою лнь и нерадніе, страдаетъ каждый годъ такъ страшно отъ пожаровъ.
— Ну, вы возьмите во Франціи, въ Германіи, я не говорю ужъ объ Англіи…— доносилось до меня.
— Да нтъ, вы возьмите даже у насъ, въ Лифляндской, въ Курляндской губерніяхъ…
— Тамъ есть присмотръ-съ…
Я посидлъ еще сколько-то, становилось сыро, съ рки поднимался густой туманъ, такъ что я не знаю какъ мы и шли. Мн захотлось чаю, и я сошелъ внизъ въ общую каюту. Тамъ на трехъ столахъ играли въ винтъ.
— Такъ вы отъ насъ въ Касимов уйдете?— обратился ко мн капитанъ.
— Да, непремнно.
— Посмотрите, посмотрите… Велть васъ разв разбудить, какъ придемъ? Чтобы не остались на пароход, не проспали?
— Да, пожалуйста.
— Съ удовольствіемъ… съ удовольствіемъ!..— растягивая слова, говорилъ капитанъ.— Я для пассажировъ, особенно такихъ милыхъ и любезныхъ какъ вы, всегда все готовъ сдлать.
Когда я уходилъ, немного погодя, къ себ въ каюту, онъ это замтилъ — онъ тоже игралъ — всталъ, взялъ меня за руки и, пожимая ихъ, повторилъ нсколько разъ:
— Я для моихъ пассажировъ готовъ всегда. Я на это такъ смотрю: пассажиръ что такое? Онъ мой гость?
— Это такъ, — сказалъ я.
То утро было хорошо, когда я вызжалъ изъ Рязани, а это, кажется, еще лучше было. Тишина на рк была удивительная. Зеркало воды курилось легкимъ паромъ, растилавшимся и поднимавшимся передъ пароходомъ. Въ кустахъ, на берегу, гд-то свисталъ соловей. Солнце еще не вставало, но было уже совсмъ свтло.
— Чаю не прикажете?— спросилъ меня за спиной, продрогшій на утреннемъ холод, дежурный лакей на пароход, когда я вышелъ на палубу.
— А можно? Успю я еще?
Вдали виднлся на гор Касимовъ. Изъ купы деревъ и изъ садовъ его высились церкви, блли колокольни. Лакей принесъ мн стаканъ чаю съ лимономъ и поставилъ его на столикъ.
— Ты татаринъ?— спросилъ я его, всматриваясь въ емо толстое, брдтое, круглое лицо.
— Татарынъ, — отвтилъ онъ.
— Касимовскій?
— Такъ точно.
— А прежде гд былъ?
— У Бореля, въ Петербург… Я васъ знаю, — весело и широко улыбаясь, сказалъ онъ и отступилъ на нсколько шаговъ, заложивъ руки назадъ.
— Ты какъ же сюда-то попалъ отъ Бореля?
— Да такъ-съ, — онъ пожалъ плечами, помялся на мст и сказалъ, — признаться, маленько было зашибать началъ.
— Нехорошо…
— Теперь ничего, осенью опять туда поду.
Пароходъ быстро бжалъ. Касимовъ былъ уже — вотъ онъ, рукой подать. Съ парохода онъ кажется очень красивымъ и чистымъ городкомъ. Надъ страшной кручью, на самомъ берегу Оки, рядъ хорошенькихъ домиковъ, много зелени, желтые обрывистые берега, пароходы у пристани, барки, суда, лодки, — все это очень пестро, живо и красиво. Въ город, какъ и у насъ на пароход, вс еще спали, не видно было ни души. Жизнь, казалось, вотъ-вотъ проснется сейчасъ и закинитъ. Но она еще не закипала. Пароходъ подошелъ и остановился. На палубу вышло человкъ двадцать заспанныхъ, сонныхъ пассажировъ. Начали выносить багажъ — чемоданы, корзины, узлы. Вышли откуда-то дв татарки, закутанныя съ головой въ тяжелые толстые шерстяные платки московской фабрикаціи. Лицъ не видно, — только блеститъ пара черныхъ, маленькихъ глазъ. Старикъ татаринъ въ шапк изъ срыхъ мерлушекъ, надвинутой совсмъ на затылокъ, такъ что видна была спереди ермолка, надтая на бритую голову, подошелъ къ нимъ и что-то говорилъ — приказывалъ, объяснялъ — мн показалось — потому что все время разводилъ руками. Наконецъ, пароходъ остановился, и мы вышли на берегъ. У пристани стояло нсколько извозчиковъ.
— Извозчикъ!— сказалъ я и остановился — я не зналъ куда его нанять…— Какая у васъ лучшая гостинница?
— Гостинница?
— Ну, да.
— Татарская… Номера Середковой…
— Вези въ татарскую, — сказалъ я, предположивъ по чему-то что въ татарскомъ город татарская гостинница должна быть лучшею.
Мы начали подниматься по круч все вверхъ, лошадь едва шла. Спускъ отъ города къ рк, къ пристани, совсмъ не устроенъ: какіе-то булыжники, наваленные по дорог, призваны, вроятно, изображать мостовую. Подъ колесами они непріятно визжатъ, а дрожки, попадая на нихъ, чуть не опрокидываются на бокъ. Поднялись мы, наконецъ, на верхъ и похали по какимъ-то улицамъ, узенькимъ, грязнымъ-прегрязнымъ. Направо что-то въ род гостиннаго двора, но такъ какъ было еще очень рано, то вс лавки были еще заперты и движенія ни въ гостинномъ двор, ни на улицахъ не было никакого. Впереди соборъ, должно быть, только-что отстроенный, потому что еще не отштукатуренъ и главы покрыты еще не позолоченной и невыкрашенной блой жестью, но самое зданіе большое и для узднаго городка даже величественное, хотя вкусу и стиля въ немъ никакого, просто несоразмрно громаденъ въ сравненіи съ городкомъ, гд вс почти дома маленькіе, двухъэтажные и большею частью деревянные.
Мы подъхали къ грязному-прегрязному каменному дому желтаго цвта и остановились.
— Что это? Это и есть татарская гостинница?
— Та самая.
Уже одинъ вншній видъ съ улицы былъ такой, что я веллъ везти себя дальше — ужасъ что такое!
Извозчикъ прохалъ нсколько шаговъ дальше и остановился у противуположной стороны улицы.
— А это что?
— Номера Середковой.
И домъ, и вншній видъ совершенно такіе же. Я посмотрлъ, подумалъ, поглядлъ вдаль, въ конц улицы — пусто, уныло, скучно, мысль невольно перелетла назадъ, на привольи Оки, на чистый, уютный, комфортабельный пароходъ, только-что мною оставленный и я чуть-чуть не веллъ хать назадъ. Но извозчикъ, перебивъ мою мысль, спросилъ:
— Възжать?
— Възжай, чтожъ длать? — въ торопяхъ, несобравшись съ мыслями, отвтилъ я, и мы въхали — въхали въ нчто неописуемо и неизобразимо грязное, вонючее, зловонное.
Подъ навсомъ сарая какой-то здоровой мужикъ, нагнувшись, что-то мн показалось, завязывалъ или развязывалъ, завернутое въ полушубокъ или тулупъ. Когда онъ обернулся, и сталъ смотрть на насъ, я увидлъ, что у него вс руки въ крови, красныя, показавшійся мн тулупъ оказался бараномъ, котораго онъ только-что зарзалъ.
— Сейчасъ, — проговорилъ мужикъ, смотря на насъ и вытирая клочкомъ сна окровавленныя руки.
— Номера свободныя есть?— спросилъ его извозчикъ.
— Есть, сейчасъ, — отвтилъ мужикъ и подошелъ, чтобы брать и нести наверхъ мои чемоданы. Я брезгливо посмотрлъ невольно ему на руки, какъ бы онъ не перепачкалъ ими еще мои вещи. Онъ взвалилъ на плечи чемоданы и пошелъ впередъ, я за нимъ.
Прислуга — высокій, до невроятности, оборванный, блдный, скверно блдный, болзненный лакей и какой-то мальчишка — спали на не постланной кровати въ одномъ изъ нумеровъ, оба не раздтые, только съ разстегнутыми жилетами и штанами.
— Ермилъ, а Ермилъ, Сенька, вставайте!— крикнулъ имъ изъ корридора мужикъ и нсколько небережно бросилъ на полъ мои чемоданы.
— Ты тише братецъ, — сказалъ я ему. Меня ужъ эта грязь узднаго городка начала раздражать. Можно еще помириться съ деревенской грязью — отъ нея можно уйти на чистый воздухъ: душно, воняетъ — или себ сидть или спать на крыльцо, въ ригу, на огородъ. А тутъ куда уйдете? На улицу такую же вонючую? На балконъ, который виситъ надъ этой улицей?
Номера по полтора и по два рубля были вс пустые, настежь отворенные въ корридоръ и вс одинаковы — только побольше и поменьше. Длать, однако, было нечего, я остался, веллъ подать себ самоваръ, сливокъ, булокъ, потомъ подошелъ къ окну, отворилъ его и сталъ смотрть на улицу. Тишина — ни души, ни направо, ни налво. Лавки заперты. По середин улицы спитъ, свернувшись комкомъ, собака. Я посмотрлъ на часы, было только еще нсколько минутъ пятаго. Вдали раздался длинный, продолжительный свистокъ — отходилъ пароходъ, на которомъ я пріхалъ…
Я напился чаю, выкурилъ сигару — въ город все еще было мертво, тихо, не смотря на то, что было ужъ часовъ шесть. Въ самомъ маленькомъ городишк и даже посад съ бойкой торговлей, движеніе обыкновенно начинается часовъ въ пять утра и даже раньше. Тутъ же никто не просыпался и въ шесть.. Отъ нечего длать, я свистнулъ и началъ звать собаку, которая лежала какъ разъ противъ моихъ оконъ на улиц. Она сонно подняла на меня голову и сейчасъ же еще плотне и компактне улеглась и сколько ужъ я не звалъ ее, не думала оглядываться. А утро было чудесное, день начинался ясный, солнечный, зелень виднлась въ садахъ яркая, свжая, весенняя… Но вотъ мало-по-малу начали на улиц показываться люди — одинокіе, молчаливые, куда-то торопливо проходившіе. И вдругъ ударъ колокола, гд-то близко, точно вотъ за угломъ сейчасъ. Потомъ второй разъ, третій и пошло. Звонъ начался во всхъ церквахъ, гд погромче, гд потоньше, какъ-то съ перезвономъ, по праздничному, и улица вдругъ оживилась — показался вдругъ откуда-то высыпавшій народъ, мщане, купцы, мщанки, купчихи въ пестрыхъ, лтнихъ, шолковыхъ платкахъ и мантильяхъ. Я вышелъ и отправился бродить по городу.
Было десять часовъ, когда я пришелъ къ дому, гд живетъ исправникъ и спросилъ можно ли мн его видть? Необыкновенно добродушнаго вида солдатъ отвчалъ, что его теперь наврно можно видть, потому что онъ проснулся и пьетъ чай. Я поднялся по деревянной лстниц на верхъ, до его квартиры, и попросилъ доложить о себ. Тутъ представьте себ мое удивленіе, когда ко мн вышелъ, въ полномъ смысл слова, двойникъ покойнаго М. П. Розенгейма — лицо, борода, ростъ, манеры, голосъ и въ довершеніе всего даже и то же имя Михаилъ Павловичъ. Я невольно улыбнулся и, здороваясь съ нимъ, сказалъ ему о причин моей улыбки и моего невольнаго удивленія.
— Да, ужъ это мн нсколько разъ говорили, — добродушно отвтилъ онъ.
Я сказалъ ему, что мн рекомендовалъ навстить его А. B. Селивановъ, который ему кланяется и скоро у него будетъ.
— Это почтенный труженикъ науки, — отвтилъ мн Михаилъ Павловичъ, — и я его за это очень люблю. Я жалю только, что ничмъ не могу удовлетворить его любознательность.
Я молчалъ и слушалъ его.
У насъ мало попадается интересныхъ историческихъ находокъ, — какъ бы въ объясненіе своей мысли, сказалъ онъ.
— Все расхищено?
— Нтъ. Зря, такъ все распропало. Ну, что найдешь, увидишь гд, разумется, сохранишь.
— Я видлъ ваше приношеніе у него въ кабинет рдкостей.
— Ахъ, это голову, т. е. черепъ бегемота?
— Да, носорога.
— Или, да носорога. А мн вотъ теперь попала рдкая вещица, — представьте, не разберу никакъ, что это такое — зубы это мамонта или просто камень какой.
И онъ съ легкостью юноши вскочилъ и побжалъ куда-то. Я слышалъ только, какъ онъ посылалъ дежурнаго пожарнаго сбгать въ участокъ и принести оттуда ‘находку’.
— Вотъ увидите, — говорилъ онъ, возвратясь, — оригинальная вещица. Такъ возьмешь — какъ будто зубы мамонта, эдакъ — камень простой.
Въ ожиданіи, когда принесутъ находку, мы начали говорить о современномъ состояніи города, о татарахъ, составляющихъ главную и самую любопытную для меня часть его населенія.
— Вообще говоря, очень хорошій народъ, — говорилъ испраняикъ.— Очень трудолюбивый, честный народъ… Хотя, конечно, есть исключенія… И, добродушно улыбаясь, добавилъ: — не рдкость, если найдете въ одномъ дом ложку отъ Донона, салфетку отъ Дюссо, вилку отъ Бореля и проч.
— Ахъ это преоригинально!— воскликнулъ я.
— Да, это у насъ не рдкость.
— И эти находки вроятно чаще у васъ встрчаются… чмъ вотъ головы носороговъ, зубы мамонтовъ?!..— сказалъ я.
Онъ залился смхомъ и отвтилъ:
— О, да!
— Такъ что если бы эти находки собирать?..
Мы заговорили о домашнемъ, семейномъ быт татаръ.
— Отлично, дружно вс живутъ.
— У богатыхъ есть гаремы?— спросилъ я.
— Гаремы?— что вы. У всхъ по одной жен?
— Да?
— Да-а… И еще я вамъ что скажу, чему вы тоже можетъ удивитесь.
— Что такое?
— Разводовъ у нихъ никогда не бываетъ. Развестись у нихъ, вдь плвое дло ничего не стоитъ, а тмъ немене разводовъ нтъ.
— Чмъ же вы это объясняете?
— Патріархальнымъ бытомъ. И потомъ, не видятъ въ этомъ запрещенія — ихъ и не соблазняетъ.
— Отъ русскихъ — живутъ особнякомъ?
— Кто? Татары? Нтъ. Ходятъ другъ къ другу въ гости. Да какъ особнякомъ-то тутъ жить? Нтъ.
— Нтъ, все-таки боле или мене замкнутой жизнью. Въ сравненіи съ русскими-то?
— Какъ вамъ сказать? Нтъ… т. е. они, конечно, женъ своихъ не выпускаютъ, когда вы придете, но и то не вс. Въ богатыхъ здшнихъ татарскихъ домахъ рояли ужъ есть. Этого вы у татаръ нигд не встртите, а у нашихъ ужъ есть.
— Ну, а это вы чмъ же объясняете?
— Дюссо, Борель, Дононъ!— воскликнулъ онъ, — ничего больше… Они же привыкли тамъ, въ кабинетахъ. Cabinets particuliers… француженки… шампанское… А какъ тамъ теперь въ Петербург — не кутятъ ужъ такъ? Я ужъ тамъ давно не былъ!— вдругъ, неожиданно совсмъ спросилъ онъ.
И, я замтилъ, онъ не безъ оттнка сожалнія о прошломъ, быть можетъ, счастливомъ и веселомъ, вздохнулъ и замолчалъ.
— Зимой прізжайте къ намъ — отыщите меня тогда, всюду мы съ вами побываемъ, вспомнимъ старое, — сказалъ я.
— Благодарю васъ, я вотъ и то собираюсь, да все какъ-то откладываю съ года на годъ.
— А вы не откладывайте — соберитесь вдругъ да и позжайте.
— Необходимо освжиться, необходимо, — повторилъ онъ въ раздумьи нсколько разъ.— Вдь вы не можете себ представить всей скуки, какая здсь, особенно зимою. Лтомъ еще по Ок пароходъ ходитъ — можете куда угодно похать, а извольте-ка зимой. На чемъ вы подете? Желзной дороги нтъ. Вонъ она гд — надо до нея еще двое-трое сутокъ на лошадяхъ хать.
— Вы вотъ сейчасъ сказали, что этотъ прогрессъ въ ихъ жизни, эти рояли, шампанское и проч. результаты ихъ жизни въ французскихъ ресторанахъ, у Дюссо, Бореля, Донона, Дорота и проч. Но вдь это все бднйшее сословіе татаръ тамъ живетъ — это все вдь прислуга. А какъ живутъ потомки хановъ, царей касимовскихъ?
Онъ улыбнулся и пожалъ плечами.