Из книги ‘О Толстом. Друзья и близкие’.
Из книги ‘О Толстом. Друзья и близкие’.
Примечание
Примечание
Л. А. Сулержицкий, Булгаков Валентин Федорович, Год: 1966
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Валентин Булгаков
Оригинал здесь: http://marsexx.narod.ru/tolstoy/bulgakov—tolstoy—druzia.html#969
Леопольд Антонович Сулержицкий, человек с ‘искоркой’ художественного дарования, горевшей в его душе, состоял в самом начале 90-х гг. учеником Московского училища живописи, ваяния и зодчества. В этом училище он познакомился и подружился с дочерью Л. Н. Толстого Татьяной Львовной, также обучавшейся живописи. Татьяна Львовна ввела молодого, начинающего художника в дом родителей, в те годы проживавших по зимам в Москве. Маленький, черненький, подвижной, образованный, умный, талантливый, затейник и незлобивый пересмешник, Сулержицкий вносил жизнь и веселье всюду, где только появлялся. Он скоро завоевал полное доверие и симпатии как самого Толстого, так и членов его семьи. Дочери Толстого даже много позже не могли вспоминать о Сулержицком иначе, как с улыбками, и ласково уменьшительно звали его ‘Сулер’.
Общаясь со Львом Николаевичем, молодой Сулержицкий был не только очарован его личностью, но и подпал в значительной мере под влияние его взглядов.
В ноябре 1895 г. Сулержицкий был привлечен к отбыванию воинской повинности. Исходя из своих вновь сложившихся воззрений, он отказался от службы в царской армии, был арестован и помещен ‘на испытание’ в Московский военный госпиталь, в отделение для душевнобольных. Тут его посещали Толстой и члены его семьи: их тревожило положение любимого ‘Сулера’, пока еще не слишком тяжелое, но, во всяком случае, опасное. Отказывавшихся от военной службы в те времена жестоко карали заключением в арестантские роты на 4 — 5 лет или ссылкой в дисциплинарный батальон, с угрозой тяжелых, вплоть до телесных, наказаний за каждую малейшую провинность или выражение неповиновения.
7 декабря 1895 г. Лев Николаевич писал своему знакомому П. Гастеву на Кавказ: ‘…Волнующее для меня событие в Москве был отказ нашего хорошего знакомого киевского — он был близок старику Ге и сам ученик школы живописи — Сулержицкого от военной службы… Он очень живой, общительный и искренний человек и очень тверд в своем решении. Мы посещаем его. Нынче была Софья Андреевна и все свое красноречие употребляла на то, чтобы отговорить его. И я был очень рад этому. Опаснее всего для души обмануться в своих силах н начать строить башню, не имея средств достроить’1.
Толстой, любя Сулержицкого, должно быть все-таки чувствовал, что взятая на себя ‘братом Леопольдом’, художником, а не страстотерпцем, задача, которая должна была определенно свестись в данном случае к уделу мученическому, не по силам ему. Глядя на отказ не как на средство пропаганды или политической борьбы, а лишь как на выполнение внутреннего долга, долга совести, Лев Николаевич советовал Леопольду Антоновичу не считаться с мнением других, также и с мнением его, Толстого, а если чувствуешь, что слаб и рискуешь не ‘достроить башню’, то и не приниматься за эту работу. Искренность с самим собой — прежде всего!
Уговоры, просьбы и слезы родных татке подрывали решимость Сулержицкого. В конце концов он согласился служить и был отправлен для отбывания воинской повинности в Среднюю Азию.
Убеждения Сулержицкого остались, однако, теми же. Вернувшись с военной службы, он, вместе с другим знакомым Толстого, X. Н. Абрикосовым, занимался в деревне под Москвой гектографированием нелегальных статей Толстого. Работа производилась в таинственной обстановке, ночью, а по утрам оба подпольщика отправлялась, нагруженные литературой, с целью ее распространения, в Москву.
В 1898 — 1899 гг. произошло переселение в Канаду 7300 крестьян-духоборцев, во многом близких Толстому по своим нравственным воззрениям. Проживая в Закавказье, духоборцы переносили жестокие гонения со стороны правительства за отказ признавать официальную церковь, платить подати и служить в царской армии. В судьбу этих жестоко преследуемых крестьян, у которых насильно отнимали детей, вметался Толстой. Свой гонорар, полученный от петербургского издателя А. Ф. Маркса в размере 20000 рублей за роман ‘Воскресение’, а также дополнительно собранные средства, он отдал на расходы по найму четырех пароходов (ради экономии — не пассажирских, а торговых) для перевозки гонимых русских крестьян в Канаду.
Сулержицкий с увлечением отдавался помощи Толстому в этом деле. Он дважды ездил на Кавказ — сначала с целью собрать более подробные сведения о духоборцах, потом — чтобы передать им денежные средства, привлеченные Толстым на их переезд в Америку. Для отчета о последней поездке Сулержицкий приезжал в Ясную Поляну.
Затем на долю Леопольда Антоновича выпала еще более важная задача: принять под свое начало первый из четырех, отвозивших духоборцев в Канаду, пароходов, помочь крестьянам и их семьям благополучно одолеть долгое плавание и устроиться на новом месте, т. е. добраться до места поселения, построить жилища, приступить к труду и т. д.
Самая подготовка к этой необычной операции, несмотря на то, что она разрешена была правительством, не обходилась без всякого рода мелочных препятствий со стороны сухого бюрократа ‘главноначальствующего на Кавказе’ князя Г. С. Голицына и других тифлисских властей. Особенное их неудовольствие и подозрительность вызывали действия Сулержицкого, заведшего тесную дружбу не только с духоборцами, но и с местными революционерами-подпольщиками. Много раз Сулержицкому грозили арест и высылка с Кавказа, и он спасался только тем, что старался ночевать не там, где был прописан, а у почитателей Толстого2. Облегчила положение Сулержицкого и помощь старшего сына Толстого — Сергея Львовича, принявшего, по просьбе отца, близкое участие в этом деле и позже сопровождавшего в Америку второй пароход с перселенцами.
Закончив хлопоты в Тифлисе, С. Л. Толстой и Сулержицкий переехали в Батум, где надо было подготовить старый грузовой пароход к принятию пассажиров и произвести погрузку на него двух тысяч человек — мужчин, женщин и детей — с их скарбом. Тут имел место казус, характерный для Сулержицкого. Однажды вечером экспансивный Леопольд Антонович впал вдруг в мрачное настроение, что, как свидетельствует сын Толстого, ‘иногда с ним бывало’. Вдруг, — продолжает Сергей Львович, — в окно мы увидели зарево пожара в городе… Сулержицкий мгновенно преобразился, вскочил и побежал на пожар.
Видя своего друга и сотрудника в состоянии необыкновенного возбуждения, Сергей Львович побежал за ним.
Когда добежали до горевшего здания, Сулержицкий вырвал пожарную кишку у одного из пожарных и, как выражается Сергей Львович в своих воспоминаниях, ‘полез прямо на огонь’.
Зная, что назавтра им обоим предстоит тяжелая работа и что переутомление, а, возможно, и ожоги одного из них нежелательны, Сергей Львович кинулся к Сулержицкому, отобрал у него кишку и в резкой форме потребовал, чтобы он вернулся в гостиницу.
И что же Сулержицкий? Вдруг стих. ‘Он удивленно посмотрел на меня, — пишет Сергей Львович, — не обиделся и покорился’ 3.
Искренний порыв поэта-художника остался, должно быть, непонятым трезвым сыном яснополянского учителя жизни.
Впрочем, Сулержицкий остался верен себе. Когда 10 декабря 1898 г. зафрахтованный и снаряженный им пароход ‘Лейк-Гурон’ после трогательной церемонии прощания с провожавшими отходил от пристани, Сулержицкий, вспомнив, должно быть, что когда-то он был и матросом, залез на рею и с огромным воодушевлением (а также и с риском сорваться) махал оттуда шляпой. Тут, я думаю, даже крестьяне-переселенцы удивились энтузиазму своего временного океанского командира.
Из талантливой книги-дневника Л. А. Сулержицкого ‘В Америку с духоборцами’, изданной ‘Посредником’ в Москве, мы знаем, как прекрасно справился со своей задачей маленький ‘Сулер’. Он проявил в пути и при высадке на канадский берег недюжинный организаторский талант, необходимый такт и умение подойти как к своеобразным, консервативным и тугодумным крестьянам-сектантам, так равно и к тем канадским общественным и правительственным кругам, с которыми пришлось ему вступить в деловые сношения. Много он тогда сделал для переселенцев, и даже старшие и поседевшие из них относились к нему, 25-летнему, как ‘к отцу родному’, а провожали его назад в Европу со слезами…
С отчетом о путешествии в Канаду Сулержицкий опять посетил Толстого, на этот раз сообща с А. Н. Коншиным (сыном серпуховского фабриканта), также принимавшим участие в организации переселения духоборцев в Америку.
В 1902 г. мы видим Л. А. Сулержицкого в Крыму, в Гаспре, в имении графини Паниной, где проживал тогда с своей семьей больной Толстой. Внимание и любовь Толстого к нему ярко отмечены в известных воспоминаниях о Толстом А. М. Горького4. Исправим лишь одну маленькую неточность в этих воспоминаниях: Лев Николаевич никогда не обращался к Леопольду Антоновичу, как и к большинству своих друзей, на ‘ты’, а только на ‘вы’.
Далее следовало посещение Леопольдом Антоновичем Толстого в 1905 г., на этот раз совместно с режиссером В. Э. Мейерхольдом. Это обстоятельство подводит нас к позднейшей, совершенно для нас неожиданной карьере милого ‘Сулера’: через несколько лет он становится ближайшим сподвижником К. С. Станиславского и одним из талантливых режиссеров Московского Художественного театра.
Я познакомился с Л. А. Сулержицким уже после смерти Толстого, в доме Чертковых в Телятинках. Он приезжал тогда к Черткову с дипломатическим поручением от дирекции Художественного театра: выпросить рукопись неизданной пьесы Толстого ‘Живой труп’ для постановки на сцене театра.
Поручение ‘Сулер’ выполнил превосходно: пьеса была предоставлена театру, и потом, как известно, изумительно и с большой любовью им поставлена.
Вечером, в столовой у Чертковых, ‘Сулер’ потешал хозяев — и нас, молодежь, рассказывая случаи из жизни и представляя — в высшей степени уморительно и правдоподобно — то рыбу в аквариуме, то галку в поле. Глядя на него и смеясь от души, я подумал, что с такими артистическими данными нетрудно было прельстить не только Станиславского, но и… Черткова.
В театре Сулержицкий работал ярко, вдохновенно. Но, как мне кажется, не чувствовал полного внутреннего удовлетворения своей деятельностью. Какая-то часть его богатой и неисчерпаемо щедрой души искала еще чего-то, какого-то бурного и нужного людям дела.
Мой друг, московский композитор А. Н. Александров, слышал рассказ одного знакомого Сулержицкого, который однажды присутствовал при беседе режиссера-художника в дружеской среде. Говорилось о задачах человека, о служении искусству, о внутреннем удовлетворении деятельностью артиста.
Сулержицкий долго слушал, а потом сказал:
— Что касается меня, то я только раз в жизни чувствовал полное удовлетворение своей деятельностью, — это — когда я возил переселенцев в Канаду. Вот это было то! Это было настоящее!..
Но и артистическая деятельность Сулержицкого была превосходпым настоящим делом. Я часто вспоминал, как он у Чертковых, выпятив вперед губы и выпучив глава, изображал глупую рыбью голову, тычащуюся носом в стекло аквариума: голова эта быстрыми, мгновенными движениями передвигается немножко вверх, немножко вниз, немножко вправо, немножко влево, а по сторонам головы плавно колышутся или подгребают воду плавники — пальцы кистей рук затейливого артиста, — ну, ни дать ни взять, рыба!.. Когда-то, наверное, увидал эти рыбьи ‘жесты’ Сулержицкого К. С. Станиславский и решил: ‘Ох, талантлив, разбойник! Привлеку-ка я его в наш театр!..’ И не ошибся!..
Л. А. Сулержицкий умер в 1916 г. 44-х лет от роду. Художественный театр и многочисленные его поклонники горько оплакивали невосполнимую потерю. Памяти маленького ‘Сулера’ было посвящено большое траурное собрание, где от души говорилось о щедром и человечном таланте этого выдающегося человека — друга Л. Н. Толстого.
Впервые напечатано в кн.: Булгаков Вал. Ф. Лев Толстой, его друзья и близкие.
1 Толстой Л. Н., т. 68, с. 274. Сулержицкий искренно разделял гуманистические воззрения Толстого, но от узкорелигиозной толстовской доктрины был далек. Как свидетельствует близкая знакомая Сулерншцкого, ‘от толстовца в нем была только внешняя простота костюма и глубоко религиозное желание добра людям, но в нем не было тишины и еще меньше непротивленчества. В нем воля преобладала над чувством, организатор был на первом плане… Он твердо верил, что человек может все — надо только уметь хотеть’ (Сац А. О Сулержицком. — ‘Огонек’, 1927, 16 января). Толстой горячо любил Сулержицкого, ‘Вот Сулер, — сказал он А. П. Чехову, — он обладает действительно драгоценной способностью бескорыстной любви к людям. В этом — он гениален’ (Горький М. А. П. Чехов. Собр. соч. в 30-ти т., т. 5, с. 434). История неудавшегося отказа Сулержицкого от военной службы и его тяжелых переживаний нашла впоследствии отражение в незаконченной пьесе Толстого ‘И свет во тьме светит’.
2 8 ноября 1898 г. Л. Н. Толстой обратился к кпязю Г. С. Голицыну с письмом, в котором просил прекратить преследование Л. А. Сулержицкого. ‘Совершенно уверенный в том, что для правительства нежелательны те печальные последствия, которые неизбежно должны произойти, если переселяющиеся духоборы будут лишены руководителей, и что запрещение Сулержицкому продолжать начатое им дело есть последствие какого-нибудь недоразумения, я покорно прошу ваше сиятельство допустить Сулержицкого до исполнения начатого им дела…’ (Толстой Л. Н., т. 71, с. 482 — 483).
3 Толстой С. Л. Очерки былого, изд. 4-е, Тула, 1975, с. 199.
4 А. М. Горький в очерке ‘Лев Толстой’ пишет: ‘К Сулержицкому он (Толстой. — А. Ш.) относится с нежностью женщины. Чехова любит отечески, в этой любви чувствуется гордость создателя, а Сулер вызывает у него именно нежность, постоянный интерес и восхищение, которое, кажется, никогда не утомляет колдуна… Сулер — какая-то восхитительно-вольная птица чужой, неведомой страны. Сотня таких людей, как он, могли бы изменить и лицо и душу какого-нибудь провинциального города’ (Горький М. Собр. соч. в 30-ти т. Т. 14, М., 1951, с. 254).