Курьёз с последствиями
Курьёз с последствиями
I
I
II
II
III
III
* * *
IV
IV
* * *
V
V
VI
VI
Курьёз с последствиями, Ясинский Иероним Иеронимович, Год: 1903
Время на прочтение: 47 минут(ы)
Иероним Ясинский
Управляющему акцизными сборами донесли, что в казённом очистном складе No 13 творятся безобразия. Конторщик пьёт без просыпу день и ночь, пьянствуют писцы: один из них на днях чуть было не помер от алкоголя — отлили водой, дело запущено, книг не ведут, а заведующий складом ни черта не делает, и если сам не пьёт или, по, крайней мере, не бывает пьян, то во всяком случае ни за чем не смотрит, потворствует безобразиям. — Словом, чёрт знает что такое!
Управляющий взбеленился.
— Выгоню всех!.. — в гневе шептал он, сидя в управлении, у себя в кабинете. — Честное слово, выгоню! Всех, всех до единого… И заведующего тоже…
Управляющий волновался так сильно, что не мог подписывать бумаг.
— Уберите всё это, — обратился он к вошедшему в кабинет секретарю. — Я подпишу завтра… Сегодня не могу. — Слышите?
Секретарь молча сгрёб кипу переписки и поспешно вышел.
— И что в таком случае можно сделать? — всё также кипятился управляющий, рассуждая сам с собой. — Остаётся одно: гнать в шею!.. Вот черти!.. — Ведь назначая их, собирал справки, всех их расхваливали: говорили о них, что и честные, мол, и трезвые, а теперь — пьют!.. И хотя бы дело делали, всё же не так больно было бы, а то ничего, ни звука… В книгах, говорят, за две недели нет записей…
И управляющий решил немедленно поехать в склад, налететь как снег на голову и разнести всех. Своим ревизорам он не доверял, находя их людьми праздными, неспособными, ничего не умеющими делать, не умеющими разобраться даже в готовом как очищенное яичко материале, толком навести следствие, ориентироваться, хотя бы в таком пустом деле, как данный случай.
— Нет, поеду сам, — решил управляющий. — Будут они помнить меня до ‘новых веников’!
И, не сказавши никому ни слова о своём намерении, кроме курьера Ивана, которому он велел выйти на следующий день в 8 часов утра на вокзал к поезду, а для чего — опять-таки не сказал и ему — он уехал.
— Если я завтра не буду в управлении, подпишите за меня срочные бумаги, — обратился управляющий к одному из старших ревизоров, уходя домой по окончании занятий, накануне своего отъезда. — Только не подписывайте бумаг в главное управление… Я это сделаю сам…
Ревизор подумал, что управляющему нездоровится.
Спустя час, не больше, после отъезда управляющего, заведующему складом No 13 была дана телеграмма следующего содержания:
‘Наш общий принципал сегодня утром выехал. Будет у вас. Приготовьтесь.’
Автором этой телеграммы был еврей Браткин, поставлявший в казённые винные склады деревянные ящики для укупорки вина и приехавший в губернский город с тем же поездом, с каким отправился управляющий. Высказал ли ему курьер Иван своё предположение о том, куда именно уехал управляющий, или Браткин, по свойственному ему чутью, раскрыл тайну — остаётся неизвестным…
Казённый винный склад No 13, в который держал свой путь управляющий акцизными сборами, находился в дрянном, захолустном городке, в 28 верстах от железной дороги. Пробраться туда, особенно в осеннюю распутицу было настоящим подвигом. Дорога отвратительная: на каждом шагу бездонные ухабы, — извозчики несносные: того и гляди, что вывалять тебя из тарантаса, затопят в грязь — пропадёшь ни за что, ни про что, если и не во цвете лет, то во всяком случае в генеральском чине!
Пока управляющий ехал по железной дороге в купе первого класса (последние два года, со дня получения ‘действительного статского’, он ездил в первом классе, а до того — во втором), он чувствовал себя, можно сказать, недурно. Он уже не кипятился, а если и продолжал думать о тех безобразиях, какие творились в складе No 13, то думал о них приблизительно в таком духе: ‘Пьют, черти, казённую водку и впредь будут пить — ничего с ними не сделаешь!.. Разве выгнать всех или, по крайней мере, оштрафовать? Но что ж из этого? Выгонишь этих, назначишь других, те тоже пить станут: такое уж подлое дело! И тот научится пить, кто никогда не пил… Благо водки — хоть залейся!.. Нет, лучше оштрафовать: конторщика рублей на десять, а остальных тоже… А главное, заставить их работать… Если же опять запустят книги — выгнать без разговора!..’
Так именно думал управляющий, пока ехал в покойном, тёплом чистеньком купе, но когда он пересел в экипаж, чтобы проехать те 28 вёрст, которые отделяли станцию железной дороги от паршивенького уездного городка, где сгоряча построили казённый винный склад, — когда лошади остановились на полпути, экипаж потонул в грязи, а бестолковый извозчик заявил: ‘Придётся, ваше благородие, ночевать в поле: нет ходу… И, досада, и понесло же меня!..’ (‘Дурак! Не видит, кого везёт: шинель с зелёными отворотами, а он говорит ‘ваше благородие’!’) — когда, наконец, лошади тронули, а спустя полчаса опять остановились, и так промучились час, другой, третий, промучились до часу ночи, а выехали со станции в 7 часов вечера, — управляющий вновь потерял всякое чувство человеколюбия и твёрдо решил разогнать всех служащих в складе No 13.
‘Не стану же я в самом деле всякий раз ездить к ним в распутицу из-за того, что они пьянствуют!.. А послать некого: ревизоры ничего не хотят делать, положительно ничем не интересуются: ни акцизом, ни монополией, только курят сигары, шумят в управлении, да рассуждают о войне англичан с бурами… — думал управляющий. — Нет, раз навсегда надо положить конец… Сейчас же, прежде чем лечь спать, потребую все книги и оставлю их у себя до утра, а там видно будет, кто из них чем занимается’, — заключил он.
— Приехали, ваше благородие! Слава те, Господи!.. Вон и монополия ваша: огонёк светится… Во двор прикажете?
— Да. К контрольной сторожке, там фонарь должен быть с улицы… Разбудишь сторожа, он откроет ворота.
Но предположение управляющего в последнем случае не оправдалось: ворота у контрольной сторожки оказались открытыми настежь, а посредине въезда в них, по линии ворот, стоял с фонарём в руке контрольный сторож, и не успели наши путешественники повернуть с улицы в проезд ворот, как он, сделав ‘честь’, громко, по-солдатски прокричал:
— Здра-авия желаем, ваше превосходительство!..
Это приветствие как гром поразило управляющего. Точно кто-то неожиданно выстрелил в него, но не ранил, а опалил лицо… Такого сюрприза он никак не ожидал.
— Ты кто? — в гневе спросил управляющий, не вставая из экипажа.
— Контрольный сторож, ваше превосходительство…
— Но почему же у тебя ворота настежь в два часа ночи?
— Как же… Ожидали приезда вашего превосходительства…
— Да ты знаешь, кто я таков?
— Так точно, ваше превосходительство.
— А кто?
— Ваше превосходительство…
— Но какую я занимаю должность? Понимаешь?
— Так точно… Должность господина управляющего акцизными сборами, ваше превосходительство…
— И ты знал о моём приезде?
— Так точно… Вторые сутки ожидаем вашего превосходительства. Вчера весь день склад мыли… И господин заведующий с конторщиком только что вышли из конторы, а вчера всю ночь напролёт занимались делами…
Больше рассуждать было не о чем.
— Проводи меня в помещение ‘для приезжих’, — грустным, упавшим голосом приказал управляющий.
— Слу-ушаю! — выкрикнул слуга и в ту же секунду схватил под мышку лежавший в экипаже чемодан.
Контрольный сторож по всем правилам гостеприимства поселил управляющего в помещении для приезжих чиновников, расположенном рядом с конторой: зажёг две свечи, лампу, налил в графин свежей воды, оправил постель и проч.
— Прикажете позвать господина заведующего?
— Да разве он не спит ещё?
— Никак нет, ваше превосходительство! Только что изволили выйти с конторщиком… Минут двадцать-полчаса назад…
— Ну, хорошо… Позови…
Явился заведующий. Управляющий сухо ответил на его поклон и, не глядя, протянул руку.
— Вы что же не спите ещё?
— Так, ваше превосходительство… Вообще я не привык спать много…
— Гм… И всегда вы так поздно ложитесь? Кажется, два часа ночи?..
— Совершенно верно… Привычка… Я вообще не люблю спать много…
— А когда вы встаёте по утрам? В котором часу?..
— В шесть, в полчаса седьмого: к семи я всегда в складе… — совершенно спокойно ответил заведующий и тут же подумал: ‘Что за странные вопросы, ей-Богу!’
— Мало вы спите… — иронически и нараспев процедил управляющий. — Вероятно отдыхаете после обеда?
— Никогда, ваше превосходительство! И рад бы уснуть после обеда — не могу: не привык…
Заведующий в этом случае не лгал. Он действительно никогда не спал после обеда.
Управляющий волновался. Его страшно бесило то, что заведующий складом, которого он считал порядочным человеком, говорит неправду.
— А вы знали о том, что я приеду к вам? — с язвительной улыбкой спросил управляющий, ехидно засматривая своему собеседнику в глаза.
Заведующий видимо смутился, и прежде чем можно было сообразить, что нужно ответить в этом случае, он убеждённо выпалил:
— Я… знал? — Никогда!..
— Послушайте, зачем вы врёте, извините за выражение!.. Зачем вы врёте, я не понимаю, ей-Богу!.. Ведь вы два дня склад моете, две ночи напролёт занимаетесь в конторе, конторщик ваш ни черта не делает, только пьёт, пьют писцы, — все вы пьёте, а дело стоит, за две недели книги не записаны!.. И только теперь, узнав о моём приезде, вы вздумали приводить всё в порядок… Мало того, вы ещё утверждаете, что не знали о том, что я буду у вас в то время, когда все ваши сторожа и рабочие знали об этом: контрольные ворота в два часа ночи стоят настежь, а сторож, как часовой, как дурак, караулит меня у открытых ворот с фонарём в руке!.. И только вы один не знали о моём приезде? Да?
— В таком случае, простите, ваше превосходительство… Виноват… Да, я знал.
— Ещё бы! Но хорошо… Пришлите сейчас книги. Поговорим завтра.
Заведующий поспешил в контору, собрал по разным столам пуда три конторских книг, сгрёб их в охапку и притащил к управляющему, краснея от стыда.
— А пока покойной ночи… Пора спать, — процедил гость, не глядя на заведующего и не подавая руки.
Заведующий вышел. Он чувствовал себя так, точно его оплевали со всех сторон: спереди, сзади, с головы до ног.
Проходя мимо контрольной сторожки и увидев торчащего у фонаря сторожа Степана, единственного виновника только что пережитого скандала, заведующий не выдержал и, подойдя близко к сторожу, горячо прокричал:
— Скотина!.. Дурак!.. Подлец!.. Я тебя, мерзавца, в двадцать четыре часа выгоню!.. Осёл ты!..
И прежде, чем Степан мог очнуться от этого крепкого разговора, прежде чем мог выкрикнуть одно из любимых слов своего солдатского лексикона, заведующего уже не было: он исчез по направлению к своей квартире.
Эту ночь спалось дурно и управляющему, и заведующему, и контрольному сторожу Степану. Все они переживали одно и то же. Эти люди, так глубоко разнящиеся друг от друга по своему служебному положению, по своему умственному и нравственному развитию, теперь представляли из себя одно целое, строго гармоничное, по переживаемым ими чувствам.
Управляющий долго не мог уснуть. Поворачиваясь с бока на бок, он никак не мог примириться с тем глупым положением, в которое он попал, благодаря своей горячности.
‘Не следовало бы ехать, вовсе не следовало бы!’ — думал он всякий раз, когда его что-то как бы толкало со стороны на сторону, мешая ему уснуть, точно он всё ещё сидел в экипаже и болтал головой и всем туловищем вперёд и назад, направо и налево, когда тарантас то утопал в ухабах, то выплывал наверх, невыносимо-отвратительной дороги. ‘Конечно, не следовало бы ехать! — упорно думал он. — Следовало бы послать ревизора, пусть бы он разобрался хорошенько… Ведь для того они, ревизоры-то, и даны мне, чтобы применять их на практике, а не для того, чтобы круглый год сидеть в управлении, да рассуждать о войне англичан с бурами… Это прямо-таки мой долг пристроить их к делу, чтобы они не напрасно получали от казны жалованье… Да и не могу же я один успеть везде и всюду! Чёрт знает какая гадость! Там ничего не делают, тут пьют водку, везде безобразие, халатное отношение к делу… Уж не выйти ли самому в отставку?’
То же самое думал и заведующий складом, лёжа в постели и поворачиваясь с бока на бок.
‘Хотел было сделать как лучше, пожалел других, а вышло наоборот: и другим не помог, и сам попал в петлю, — думал он. — И нужно же было поставить этого дурака контрольным сторожем?.. Открыл, болван, ворота, вылез на улицу и ожидает… Конечно, такая глупость хоть кого взбесит!.. Я бы сам взбеленился на месте управляющего… И вот, из-за какого-либо сторожа-идиота теперь придётся выйти в отставку… И уйду, ей-Богу, уйду со службы, если управляющий вздумает сказать ещё хоть одну дерзость!.. Чёрт с ними и с их монополией! Кажется и без того уже высосали все соки!.. Я никогда не был таким нервным, каким стал теперь’…
Тут заведующий взволновался до такой степени, что не мог лежать в постели. Он зажёг свечу и зашагал по комнате, жадно глотая по целому облаку удушливого табачного дыма. ‘Завтра же уйду в отставку… Честное слово, уйду со службы, если обстоятельства примут более сложный характер!..’
То же самое, что думали управляющий и заведующий, то же думал и чувствовал контрольный сторож Степан. Исполнительности этого человека в деле службы и преданности его этой службе не было границ. Если бы на Степана возложили какое-либо чудовищно-непосильное дело, то и тогда бы он не отказался от исполнения его. И таким он был всю жизнь: и на военной службе и по выходе в отставку, и все те, кому он служил, были довольны им. До сих пор был доволен им и заведующий складом, а теперь хоть уходи со службы. И Степан продолжал стоять у фонаря, как вкопанный, не шевеля ни одним членом, точно он сам обратился в такой же столб, на котором можно было пригвоздить фонарь, точно он вдруг потерял всякую способность к движению, окаменел. Степан чувствовал одно, что внутри его грудной клетки, в том самом её месте, где расположено сердце, что-то жжёт немилосердно, и что в течение всех 60 лет своей жизни он никогда не чувствовал такой боли… Главное, он не мог понять своей вины перед начальством, что ещё более терзало его. Он терялся в догадках, припоминал каждое слово своего разговора с управляющим: ‘Никак нет’… ‘Точно так’… ‘Слушаю-с, ваше превосходительство’… — всё это, кажется, было произнесено им в должной мере и с должным чувством и быстротой, как это приходилось произносить ему всю жизнь, несметное число раз. За десять минут до приезда высокого гостя Степан открыл ворота, в сотый раз осмотрел с фонарём мостовую и, заметив на ней длинную соломинку, поспешил поднять её и спрятать в карман…
И после этого раздумья Степану стало ещё тяжелее, ещё сильнее сказалась в сердце жгучая боль. Мелкая слеза проскользнула по оболочке старческого глаза и, дойдя до ресницы, остановилась на ней.
Из-за чего волновались и управляющий, и заведующий, и контрольный сторож Степан? Из-за чего страдали эти люди?
Управляющий проснулся раньше обыкновенного и чувствовал себя ещё более гадко, чем накануне. Он не знал, что ему делать, с чего начать следствие, да и начинать ли его? Что книги были запущены, и что их ‘подогнали’ за последние две ночи, он нисколько не сомневался, как не сомневался и в том, что конторщик и прочие пьют, и что в складе вообще ‘неблагополучно’.
‘После этого, какое же может быть тут следствие? — думал он. — Остаётся одно — уехать поскорее и ‘оттуда’ принять меры: выгнать или оштрафовать или, по крайней мере, сделать строгий выговор’…
Тут управляющий невольно взглянул на груду лежащих на столе конторских книг, и ему сделалось стыдно. ‘Зачем я потребовал их с ночи? Зачем они мне, раз их привели в порядок, и раз теперь нельзя определить по ним, насколько исправно вносились в них записи до моего приезда?..’
И он, как бы помимо желания, подошёл к столу и открыл одну из книг. Книга оказалась заполненной должными записями по последнее число месяца.
‘Всё, всё есть! — подумал управляющий, бесцельно перелистывая книгу, — и двадцатки, и сороковки, и сотки, и двухсотки-‘мерзавчики’ и ‘чижики’, как называют их крестьяне… Всё в порядке… Да!..
А сколько раз поговаривали о том, чтобы упразднить эту мелочь, эти ‘мерзавчики’ и ‘чижики’, — пришло в мысль управляющему. — Говорят, что это большое зло, что эти самые мерзавчики и чижики служат рассадником пьянства в среде нищих и даже детей. Пожалуй, такое предположение не лишено оснований… Уж больно они доступны по цене, слишком уж дёшевы: ‘мерзавчик’ стоит, кажется, 11 копеек, а ‘чижик’ — 6. И то вместе с посудой, а без посуды — тот 8, а тот — 4. К тому же, их удобно сунуть в карман, в рукав, куда вздумается, и выпить удобно: два-три глотка — и готово… И конторщик, вероятно, тоже пьёт из ‘мерзавчиков’, либо из ‘чижиков’, и писцы, и все… А не будь этой мелочи, может быть и в складе пьянства было бы меньше’…
‘Кстати, нужно поговорить с конторщиком относительно его несносного поведения’…
И управляющий велел позвать конторщика.
— Скажите, вы пьёте? — спросил он у него, еле ответив на поклон и не подавая руки. — Только говорите правду.
— Пью.
— И напиваетесь до сумасшествия? Да?
— То есть как? — робко спросил тот.
— Как? Пока помутится в мозгах, а в глазах запрыгают чёртики… Пока перо вывалится из рук… Пока книги останутся без записей на две недели… Так вы пьёте?..
Управляющий волновался, пронизывая вспыльчивым взглядом всё существо оробевшего монополиста. Последний побледнел, задрожали руки, колени, а в глазах, в выражении лица, в каждом его мускуле проскользнула тень глубоко затаённого страдания.
— Книги у меня в порядке, ваше превосходительство, — решительным тоном, но с дрожью в голосе произнёс он. — Извольте пересмотреть все.
— И всё-таки вы не можете оставаться на службе в складе… Слышите? Подыщите себе место заблаговременно, а иначе вы очутитесь на улице…
Конторщик молчал, лишь всё более и более дрожали руки, колени, вздрагивала голова.
— Предупреждаю вас первый и последний раз, — продолжал управляющий, повысив голос, — если вы не оставите пить, я вас устраню от должности! Слышите? Ступайте…
Конторщик поклонился и вышел.
‘Кажется, теперь всё, — подумал управляющий, — теперь можно уехать. В склад я не пойду и с заведующим говорить не стану — это тоже будет иметь своё значение. Это твёрже слов будет свидетельствовать о том, что шутить с ними я не намерен’.
В первом случае управляющий действительно сдержал слово — не пошёл в склад, ни в одно из отделений, а во втором — не выдержал: перед отъездом заговорил с заведующим.
— Скажите откровенно: конторщик ваш пьёт сильно? — спросил он заведующего.
— Смотря как смотреть на вещи, ваше превосходительство. По моему — нет.
Такой ответ показался управляющему уклончивым и не только не удовлетворил его, а напротив, вызвал в нём вспышку.
— Старайтесь всегда смотреть на вещи так, как принято смотреть на них с точки зрения общечеловеческого благоразумия, — процедил управляющий с лёгкой, еле уловимой дрожью в голосе.
— Вот потому-то именно мне и кажется, что — нет, ваше превосходительство… Нельзя сказать, что конторщик пьёт сильно… — настаивал на своём заведующий. — Пьёт как и все… как пьют многие…
Управляющий молчал, тон речи заведующего видимо смутил его. Раздражение на лице исчезло на минуту, но потом выступило опять, ещё в более резкой форме.
— А что вы называете пить так, как пьют все? По сколько, например, пьёт ваш конторщик?
— По сотке или двухсотке в день, к обеду и ужину, а может быть иногда и больше… Правда, бывает иногда навеселе, но пьян не бывает… По крайней мере, я не замечал.
Управляющий подумал: ‘Я не ошибся… Я так и полагал, что конторщик опрокидывает ‘мерзавчики’ и ‘чижики’… Проклятая посуда!.. И нужно было казне связаться с этой дрянью, этим рассадником пьянства!..’
— Ну, а сколько раз в день конторщик ваш обедает и ужинает? — с явной иронией спросил он и, не выждав ответа, продолжал. — Ну, а писцы ваши? И они пьют так же умеренно как и конторщик? Или совсем не пьют?
Скользнувшая на устах управляющего нехорошая улыбка помешала заведующему ответить на предложенные ему вопросы.
‘Выйду в отставку! — подумал он. — Ей-Богу, уйду со службы, если он ещё позволит себе так ехидно иронизировать!.. Чёрт знает, что такое! Вероятно, он задался целью довести меня до сумасшествия! Не школьник же я ему в самом деле?!’
Управляющий как бы понял это. Улыбка исчезла, уступив своё место рассеянному раздумью.
— Ну, так как же всё-таки писцы-то ваши? — спокойно спросил он.
— Некоторые пьют, а большинство не пьёт вовсе, — отвечал заведующий, стараясь быть спокойным. — Да я и не удивляюсь тому, ваше превосходительство, что некоторые из них пьют, а скорее не понимаю того, что большинство не пьёт… Кто к нам порядочный пойдёт в писцы-то? Платим мы им 25—30 рублей в месяц, а заставляем работать по 16 часов в сутки, сидеть до часу ночи… Извольте присмотреться к ним: они у нас как верблюды в Сахаре по неделе не едят и ходят оборванными… И конечно, некоторые из них дорожат местом только из-за водки, не иначе. Пойдёт в разливное за ‘рапортом’ или иной предлог придумает и хватит по пути в карман или сунет в рукав сотку или двухсотку, а то и штуки две-три за раз: посуда мелкая, удобная…
Управляющий опять подумал: ‘Так, так, заведующий говорит правду: ‘мерзавчики’ и ‘чижики’ и тут делают своё дело. Не будь их, наверно, и меж писцами пьяниц было бы меньше. Конечно, двадцатку или сороковку не так легко сунуть в рукав, и в кармане тоже оттопырилась бы… Мерзкая посуда, что говорить!..’
— А это уж вы сами обязаны поставить дело так, чтобы писцы не работали у вас по 16 часов в сутки и не голодали бы по неделе, — сказал управляющий совсем не то, что думал. — Это можно отнести только к вашей нераспорядительности. И нельзя им позволять пить: нужно учредить контроль. Очевидно, вы ещё не позаботились об этом.
‘И так все они рассуждают, ей-Богу, все, все господа генералы! — подумал заведующий, горячась. — У них какой-то своеобразный, чисто-генеральский склад ума, не такой, как у прочих людей… Всё они валят на меня, а что я могу сделать, когда не хватает средств!.. Завели несколько десятков книг, миллионы документов, обо всём пиши, входи с ‘представлением’, сочиняй ‘мотивы’, когда и без ‘мотивов’ всё ясно как Божий день… Наконец, требуют, чтобы всё делалось вовремя, а штат служащих мал, потому что нет средств… Поневоле будешь морить людей до часу ночи… Тут всякое человеческое достоинство и в себе и в ближнем пойдёт насмарку’…
Управляющий молча ходил по комнате.
— Ну, а вот хотя бы взять труд и оклад содержания помощников конторщика, — сказал заведующий. — Неужели и тут отвечает одно другому, ваше превосходительство? Мы требуем от них, чтобы они были учёными бухгалтерами, чтобы умели сочинять бумаги, заставляем заниматься весь день, даже по вечерам, по праздникам, им некогда пойти в парикмахерскую — подстричь волосы, а платим-то им за всё это не больше и не меньше как 37 рублей 50 копеек в месяц! Как им не пить при таких условиях?! Они и говорят: ‘Ну, что ж, пусть отказывают от службы! Ели хлеб до вашей монополии и впредь есть будем… Эко счастье!..’ — И, пожалуй, они правы на своём месте.
— Мы отвлеклись от дела, — рассеянно процедил управляющий. — Я, кажется, не о том вас спрашивал… Я имел обратить ваше внимание на неправильную постановку дела конторы в отношении продолжительности занятий служащих в ней. Нужно суметь поставить дело так, чтобы и в порядке всё было, и чтобы не обременять писцов непосильной работой, строго сообразуясь при этом и с отпускаемым вам на сей предмет кредитом… А это можно сделать, несомненно… Это уж доказано на опыте… Вы разберитесь хорошенько…
Заведующий не нашёл возможным ответить на слова управляющего и этим как бы выразил своё согласие.
‘Что ж? — Генерал… И смотрит на вещи ‘по-генеральски», — подумал он.
— Да, вот ещё о чём скажите мне, — продолжал управляющий после минутного молчания, и в голосе его опять сказалась нотка нервного раздражения. — Был ли у вас такой случай, что один из писцов напился до отравления, и что его отливали водой из ушата тут же, в конторе?.. Это не так давно было…
— Это одно недоразумение, ваше превосходительство. Писец этот не пьёт вовсе… Он просто больной человек.
И заведующий подумал: ‘Как это скоро дошло до него! Правду говорят, что у генералов сто глаз и сто ушей… А сколько же глаз и ушей у управляющего акцизными сборами?..’
— То есть, как понять это? — спросил управляющий. — Всё же имел место такой случай?.. Вы не отрицаете?
— Да, действительно, не так давно был случай, что писца Кузьмихина отливали водой в конторе, приводили в чувство. Но он вовсе не был пьян…
— А что же случилось с ним? — Интересно знать.
И в голосе, и в улыбке управляющего сказалось недоверие.
— Страдает сочленистым ревматизмом… И однажды в конторе около часа ночи, когда все ушли с занятий, растёр себя отгоном (сивушным маслом) и так поусердствовал над этой операцией, что одурел: впал в обморок.
— Вы так полагаете?
— Да, это так было.
— А не хватил ли он отгона? — всё с тем же недоверием спросил управляющий.
— Не думаю… Вообще он не пьёт… Это видно по нём, по всей его фигуре…
— А позовите его. Он и теперь служит?
— Да.
Явился Кузьмихин.
Высокий, тонкий, слабогрудый, с длинными кривыми, точно переломанными в нескольких местах ногами, бледным изнеможённым лицом, он представлял из себя скорее тень человека, а не живое существо… Увидев его, управляющий как бы нервно вздрогнул и слегка прищурил глаза, а в мыслях его промелькнуло: ‘Батюшки! Да он совсем без живота… Наверно, это и есть тот самый верблюд из Сахары, о котором говорил заведующий… Так, так… Он и похож на верблюда!’
— Вы что же, совсем больной человек? — спросил управляющий, теряясь в мыслях и не находя исхода в том, что можно было бы сказать ещё.
— Так точно, ваше превосходительство… Но я работать могу… Я исправно занимаюсь и по ночам…
— Ничего, ничего… хорошо… идите… Больше ничего…
Писец ушёл.
— Откуда вы взяли его, скажите пожалуйста? — обратился управляющий к заведующему по выходе Кузьмихина, и в голосе его прозвучала нотка не то неудовольствия, не то раздражения.
— Из казённого же склада.
— Из какого?
Заведующий назвал.
— И давно он служит в складах?
— С девяносто пятого года… со введения казённой продажи питей… И понимает дело.
— Отчего он такой жалкий?
— Больной.
— Он и раньше был таким?
— Да, насколько помнится.
— И говорите — не пьёт?
— Да.
— А может быть он пьёт дома, по ночам?
— Не думаю, он всю ночь просиживает тут же, в конторе, — даже по праздникам, всегда…
— Вероятно, он пил раньше, до поступления в склад?
— Может быть… Не знаю…
Наступившее молчание продолжалось минуты две-три.
— Вообще возьмите себе за правило: пьяниц в складе не держать… — твёрдым, решительным тоном отчеканил управляющий. — Скажите вашему конторщику, что если он не оставит пить, я немедленно же отрешу его от должности… Скажите его помощникам, скажите всем… Так и скажите: управляющий пьяниц терпеть не может и не может допустить того, чтобы в казённом складе творились безобразия!.. Вам же я должен сказать, к сожалению, что я ожидал от вас большего… Вы распустили служащих… мало вникаете в дело… мало у вас порядка… и быть спокойным за вверенный вам склад, к несчастью, я не могу… До свиданья!
Тут управляющий нервно протянул руку и через десять минут уехал.
В тот же день под вечер, заведующий призвал к себе в кабинет контрольного сторожа Степана и сказал ему следующее:
— Держать тебя контрольным сторожем я не могу: ты не годишься для этой службы… Желаешь — переходи в дворники, а не желаешь…
— Я желаю быть контрольным сторожем ваше высокоблагородие, — тихим дрожащим голосом произнёс Степан и отвесил при этом низкий поклон.
Заведующий вспылил.
— А я желал бы быть управляющим акцизными сборами, да нет вакансий! — резко прокричал он. — Мало ли чего мы не пожелали бы… Ну, уходи!
На следующий день Степан взял расчёт и съехал с казённой квартиры.
Четверик сытых, надёжных лошадей дружно тащил экипаж, в котором сидел управляющий, и предполагать какую-либо случайность в пути теперь уже не было оснований. Ямщик попался тоже лихой, бывалый, и на всякое первое слово обращаемой к нему речи почтенного пассажира, он быстро поворачивал назад голову и приятным мажорным тоном произносил: ‘Слушаю-с! Что прикажете, ваше превосходительство?’
И управляющему было приятно и то, что лошади охотно несли свою службу, и то, что он не опоздает к поезду и, наконец, что ямщик понимает ‘дело’ и величает его по чину, — и управляющий чувствовал себя недурно.
‘Всё-таки хорошо, что я побывал в складе, — думал он, — по крайней мере уяснил себе суть дела, уяснил всё, что нужно было… Теперь они, конечно, ‘подтянутся’: и заведующий, и конторщик, и все… А ревизор… Что ревизор? Он только больше бы запутал мне дело, ввёл бы меня в заблуждение, и я сгоряча наделал бы глупостей: наверно, выгнал бы конторщика и ещё кого-либо, и ещё… Несомненно, так и было бы… Своих ревизоров я изучил, кажется: насчёт доносов и всяких несуразностей — народ способный, а дело делать не хотят!..’
Управляющий бросил в сторону, мимо правого плеча ямщика, бесцельный взор, как бы желая на некоторое время не мыслить, не чувствовать, забыть обо всём том, что так озабочивало и волновало его в последние дни. Увидев вдали, в глубине степи, чернеющую точку, не то медленно движущуюся вперёд, не то стоящую на месте, он рассеянно спросил у ямщика:
— Извозчик! Что это чернеет направо? Видишь?
— Слушаю-с! Что прикажете, ваше превосходительство? — обычным, весёлым тоном прокричал ямщик, ловко поворачивая голову и украшая и без того приятное и добродушное лицо своё широкой, симпатичной улыбкой.
— Я говорю — что это чернеет в степи, направо… Видишь? Вероятно, кто-то загряз в пути, лошади выбились из сил…
— Никак нет, ваше превосходительство! Это маяк чернеет… Вон другой и третий, а остальных не видно… Большая почтовая дорога… она идёт в стороне от нашего города, верстах в пятнадцати.
Управляющий молчал.
— Окромя ничего не изволите приказать, ваше превосходительство? — спросил заботливый ямщик.
Ответа не последовало: пассажиром вновь овладело раздумье.
‘А конторщик, видно, человек порядочный, честный, — мелькнуло у него в мыслях, — потому что, на мой вопрос — не пьёт ли он? — откровенно сказал: ‘пью’… И несомненно, не так уж он много пьёт, как мне о том наговорили. Вероятно, заведующий сказал правду: по сотке или двухсотке в день, к обеду и ужину… Ну, допустим, что конторщик пьёт по два ‘мерзавчика’ или по два ‘чижика’ за раз — не больше… К тому же он и с виду не похож на пьяницу: бодрый, свежий и лицо здоровое, чистое — совсем не то, что некоторые из моих чиновников’.
Управляющий стал перебирать в мыслях ‘пьющих’ чиновников, переходя от одного из них к другому и отводя в этом случае пальму первенства одному из них.
‘Этот ‘гусь’, — думал управляющий, — пьёт по призванию, всю жизнь пьёт: и летом, и зимой, и осенью — круглый год пьёт и днём, и ночью, и только тогда не пьёт, когда спит… Он совсем осовел от алкоголя, у него не только кожа имеет особенный, своеобразный цвет, но даже ногти, оболочка глаз. Мне как-то пришлось видеть у доктора отнятый от руки палец, плавающий в банке со спиртом в течение многих лет. И вот точно такой же вид наспиртованного пальца имеет и мой чиновник… Совсем такой же, такой… — А всё же он служит у меня, всё же я не гоню его — примирился’…
Управляющий опять бросил в сторону бесцельный взгляд, снова как бы желая забыться, уйти от собственных мыслей, от нахлынувших воспоминаний.
‘А конторщика хотел было выгнать, — продолжал он после минутного забытья, — совсем было решил, да вовремя одумался… Вообще чиновники везде прочно сидят на своих местах, а в ‘акцизе’ в особенности, с ними и говорят иначе, и требуют от них иначе, и даже руку подают иначе, совсем иначе… И так везде принято делать, везде и всюду… А монопольных служащих везде и всюду гонят, гонят за всё: за один-два выпитых ‘мерзавчика’ или ‘чижика’… На днях мне передавал один из управляющих, что ему первый же год пришлось переменить почти всех монопольных служащих и набрать новых, потом ещё переменить… и ещё, ещё… И только один нашёлся управляющий, который стал было гнать чиновников, да и самому пришлось уйти со службы… Да, пришлось’…
Экипаж ввалился в глубокую рытвину и управляющий, как бы очнувшись от раздумья, заболтал головой и всем туловищем вперёд и назад, направо и налево.
— Виноват, ваше превосходительство! — любезно прокричал ямщик, оборачиваясь назад, как бы для убеждения, не вывалился ли из экипажа почтенный пассажир.
‘А это оттого так, а не иначе, — продолжал думать управляющий, не обращая внимания на причинённое ему беспокойство, а тем более на слова ямщика, и как бы боясь потерять нить своего раздумья, — это оттого так, что в среде чиновников вообще силён корпоративный дух, а в ‘акцизе’ он силён в особенности… В ‘акцизе’ все стоят за одного и один за всех, кто бы ни был этот один, и кто бы ни были все… И с этим-то считаться нужно… да, нужно… И считаешься’…
‘А монопольные служащие — это пчёлы без матки… Это стадо без пастыря… — заключил он. — И их как покорных овец можно загнать и в огонь, и в воду… Идут… И много их блуждает теперь из склада в склад… много’…
На этой мысли управляющий успокоился, точно он спешил прийти к такому выводу, чтобы потом дать отдых мозгам — ни о чём не думать. Впрочем, такой перерыв в его мыслях продолжался недолго — минуты две-три, не больше, — и им опять овладело раздумье. Но на этот раз в мыслях управляющего уже не было той последовательности, какая замечалась до сих пор: он думал только потому, что не мог не думать, и при том думал не о том, о чём хотел, а что само по себе приходило ему в голову по привычке.
Пришла же управляющему в голову прежде всего мысль о том, что больше месяца тому назад он послал в главное управление длинное ‘представление’ о том, что у него нет денег по 21 параграфу и просил открыть кредит, а кредита до сих пор не открывают. Он телеграфировал — не отвечают и на телеграмму, очевидно, и там нет денег. А бухгалтер говорит, что ещё какому-то параграфу конец приходит и ещё какому-то… ‘Ведь у нас такая тьма этих параграфов, что даже не всякому бухгалтеру под силу разобраться с ними!’
‘Опять, значит, нужно писать, а потом телеграфировать’… — думал генерал.
Покончив с параграфами, управляющий вспомнил, что ему нужно пристроить в продавщицы, в казённую винную лавку, одну даму, рекомендованную из Петербурга, и что вот уже прошла неделя с тех пор, как получилось об этой даме письмо, а дама всё ещё не пристроена.
‘Нужно поторопиться: не вышло бы осложнений’…
Наконец, пришло в мысль управляющему, что какой-то инженер изобрёл какие-то особенные ящики для перевозки вина и прислал рекламу с чертежом, уверяя, что лучше этого открытия ничего быть не может.
‘И ещё какой-то инженер прислал что-то, и ещё… Какая пропасть теперь всяких изобретателей!..’ — заключил управляющий.
На следующий день после своего приезда, управляющий явился в акцизное управление по обыкновению к 9 часам утра и принялся за рассмотрение бумаг, полученных в его отсутствие. Прежде всего он внимательно прочёл несколько предписаний из главного управления, оставшихся в конвертах невскрытыми, сделал на этих предписаниях обычные пометки фиолетовым карандашом, вроде таких например: ‘Почему же до сих пор не донесено о том главному управлению?’ ‘Подобрать переписку и доложить мне’, и проч.
Потом управляющий более беглым взором пробегал по строкам остальных менее важных бумаг, это были донесения акцизных надзирателей, заведующих складами, заявления подрядчиков и поставщиков и прочая дребедень, которой за время поездки накопилась целая груда. На полях всех этих бумаг, в верхнем левом уголке, рукою старшего ревизора, замещавшего эти дни управляющего, было написано мелким чётким почерком: ‘доложить г-ну управляющему’. И не было такой бумаги, ведомости, сведения, где бы не было этой надписи, так как лишь в одном этом и проявлялось господами ревизорами исправление должности управляющего.
И все — и управляющий, и секретарь, и прочие служащие акцизного управления давным-давно привыкли к этому.
Просмотрев, таким образом, по порядку десятка три-четыре бумаг и отложив их одну за другой в сторону, направо, в такую же кипу, какая лежала налево, управляющий всё ещё продолжал свою работу, так как добрая половина бумаг оставалась непрочитанной. Как вдруг в числе этих бумаг попадается ему телеграмма от заведующего складом No 7:
‘Прошу возможно скорее снабдить склад пробками, двадцаток и сороковок нет вовсе. Жду распоряжения.’
Читая телеграмму, управляющий нахмурил брови и даже вздрогнул, как будто он очнулся вдруг от механической работы, которой был занят до сих пор и только теперь пришёл в себя, почувствовал, что он живой человек, а не читальная машина, приобретённая казной для акцизного управления давным-давно — более двадцати лет тому назад. Он ещё раз нервно пробежал глазами по строкам телеграммы, обратил внимание на время подачи и получения её и лишь потом заметил на ней, в верхнем, левом уголке обычную надпись ревизора: ‘доложить г-ну управляющему’.
Теперь эта приписка показалась управляющему несносной, дикой, и он подпрыгнул в кресле от волнения, от прилива досады и боли — сильными, порывистыми ударами забилось в нём сердце. И не успел он нажать пуговку электрического звонка, чтобы чрез курьера пригласить ревизора, поставить ему на вид такое, из рук вон, халатное отношение его к службе, — не успел управляющий сделать этого, как в соседней ‘ревизорской’ комнате, у самой двери, идущей в кабинет управляющего, раздались шумные звуки самоуверенной, весёлой речи:
— Опять буры бьют англичан… опять колотят!.. Вот так буры!.. Один восторг, ей-Богу! Как вам нравится, господа?.. Ха-ха… И что за удальцы, эти буры!..
Каждое слово этой речи, нет, каждый звук этих слов, мельчайшие оттенки их произношения коснулись слуха управляющего, и всё это как бы пришибло его, лишив сознания и не позволив ему нажать пуговку звонка, чтобы позвать курьера, а тот чтобы позвал ревизора, — чтобы, наконец, устыдить этого ревизора, сказать ему, что когда же все они, чёрт возьми, перестанут мучить, истязать его?!
Тут управляющий закрыл лицо руками и глухо простонал:
— Ну-у положительно ничего не хотят делать!.. Ничем не интересуются!.. Ровно ничем!.. Ничем!.. Ничем!.. Ни акцизом, ни монополией! Склад три дня стоит без пробок, а от них только и слышишь, что о войне англичан с бурами… Господи, да когда же уймутся эти поганцы-англичане, скоро ли окончится эта несносная война?!
И управляющий позвонил.
— Секретаря! — лаконически приказал он.
Явился секретарь.
— Послушайте, — не выписывайте вы, ради Бога, на канцелярские суммы никаких газет… Слышите? Никаких… ни одной… Ни ‘Нового времени’, ни ‘Русских ведомостей’, — ничего… Чтобы мне не было в управлении ни одной ежедневной газеты!.. А иначе…
И управляющий не досказал.
— Слушаю, — ответил изумлённый секретарь, не зная в чём дело и совершенно не понимая управляющего, относившегося до сих пор с полной терпимостью к приобретению газет.
И секретарь подумал: ‘Что случилось с ‘превосходительством’? Какая муха укусила его?’ Управляющий тоже подумал в свою очередь: ‘Ревизоры не станут выписывать на свои средства дорогих газет. И хорошо… По крайней мере не будут знать, что делается с бурами. А то ведь совсем вгонят в чахотку!’
— Есть срочные донесения в главное управление, ваше превосходительство, — обратился секретарь после некоторого молчания. — Прикажете принести?
— Какие? О чём?
— О стеклянной посуде, о пробках, о…
— Кстати… Как вам не стыдно, скажите пожалуйста! — опять вспылил управляющий. — Вы сунули в общую переписку вот эту телеграмму о пробках… Ну, как вам не стыдно так делать — скажите?
И управляющий ткнул телеграмму и тут же прибавил:
— Неужели до сих пор ничего не сделано по ней?
Секретарь мельком пробежал по строкам телеграммы и сдвинул плечом.
— Не понимаю, — в недоумении сказал он, — эту телеграмму я вижу в первый раз… Наверно, ничего не сделано. Прикажете, я справлюсь у Николая Степановича (имя-отчество старшего ревизора, исправлявшего должность управляющего).
— Ах оставьте! Какие теперь могут быть справки… Да и к чему они!.. Уже всё кончено. Склад, наверно, стоит без пробок, а вы ожидали управляющего… И всё это почему-то должен делать я… Всё я… я!.. Вы даже о пробках не сумели позаботиться вовремя… Чёрт знает, что вы делаете, господа! И как вам не стыдно!
— Да причём же тут я, ваше превосходительство? — спросил обиженный секретарь.
Управляющий ничего не ответил на это, и секретарь понял, что разговор окончился, и что оставаться в кабинете его превосходительства — не место. Он бочком сделал два-три шага и проскользнул в дверь.
— Ведь только и знаешь, что переносишь из-за них всякие неприятности, чёрт их возьми совсем, этих ревизоров! — шумел секретарь, удаляясь в глубь длинного коридора, по направлению к выходу из управления. — И нет того дня, чтобы не было скандала!.. И всё из-за них, из-за них же, ревизоров!.. И чего он, этот управляющий, церемонится с ними — не понимаю, ей-Богу!.. Ну, положительно ни звука от них в деле, как мебель, — нет хуже мебели: на стуле, например, можно посидеть, на диване — полежать, а ревизоры — ни к чему… без всякого применения, точно они выросли на луне, где нет ни ‘акциза’, ни монополии, никаких земных комбинаций!.. И только злят управляющего, а через них попадает мне… И всё мне, одному мне!.. Во всём я виноват… Ну, уж служба!..
Секретарь звонко плюнул в сторону и быстро повернул в комнату бухгалтера.
— Опять мне влетело из-за ревизоров, — глухо проговорил он, тяжело вздыхая и усаживаясь за стол, против бухгалтера. — И когда всему этому будет конец… Фу-фу-у-у… Дай папироску, Володька!
Бухгалтер вынул из ящика коробку с папиросами и сунул секретарю.
— И знаешь, ни за что — как ты, Господи, видишь! — продолжал секретарь, закуривши папиросу. — Ругается, чертыхается, злой, как сто чертей!
И секретарь махнул рукой.
— А ты из-за какого чёрта волнуешься? — хладнокровно спросил бухгалтер. — Управляющий злится потому, что его злят, а ты почему?
— Почему? Из-за чего? — Скотина ты, Володька! Когда воду подогревают — она кипит, потому что таков закон природы… Ты сидишь себе в бухгалтерии и никакого дела не имеешь с ревизорами… Нет, ты войди в моё положение, сядь хотя на день, на два на моё место… Эх ты, Володька, Володька!.. Ска-а-тина ты, скатина!.. — Пойдёшь сегодня на шашлыки? — Дай-ка ещё папироску!
В комнату запыхавшись вбежал курьер Иван.
— А я вас ищу по всему управлению, — переводя дух сказал он, глядя на секретаря. — Господин управляющий требуют…
— Не хочу!.. Не пойду!.. Обождёт!.. — скороговоркой произнёс секретарь, поднимаясь со стула. — Эй ты… Скажи, что иду, — спохватившись крикнул он вслед удаляющемуся курьеру. — Скажи, что забираю справки в бухгалтерии… Сейчас мол, сию минуту…
— И вот так всегда, как видишь: каждый час, каждую минуту, — направляясь к двери и глядя на бухгалтера, проговорил секретарь. — Не успеешь сесть, взяться за перо — управляющий требует… Придёшь, только усядешься — опять требует… И так, двести раз на день… И каждый раз дрожи, чтобы не влетело… А тебе что? Эх ты, ассигновка этакая!
Секретарь встряхнул кулаком по направлению бухгалтера, с которым он жил душа в душу, и бегом пустился по коридору, толкая по пути встречных служащих и не обращая внимания на их слова и просьбы.
— К чертям! К чертям! Идите все вы к чертям! Управляющий злится! — сыпал он направо и налево, пока не проскользнул в дверь кабинета.
— Что прикажете, ваше превосходительство?
— Составьте сейчас телеграмму заведующему складом No 2, чтобы тот немедленно отправил в склад No 7 пробки двадцаток и сороковок — тысяч по сто, по двести каждого сорта, — угрюмо приказал управляющий. — А заведующему складом No 7 сейчас же напишите, что если он ещё раз оставит склад без пробок, то есть не будет доносить обо всём заблаговременно, я его оштрафую… Так и напишите: ‘Вы будете о-штра-фо-ва-ны, милостивый государь!’ — Да-с, сейчас же это сделайте!
Но когда минут пятнадцать-двадцать спустя, секретарь вновь явился к управляющему с предписанием на имя заведующего складом No 7 и подал его к подписи одновременно с телеграммой о передвижении пробок из склада в склад, управляющий молча подписал телеграмму, а от подписи предписания отказался.
— Видите ли… Мне кажется, что можно обойтись и без этого… Слишком уже много соли… — сказал управляющий, виновато засматривая секретарю в глаза. — Не нужно упоминать о штрафе… Это подорвёт престиж заведующего… Бумагу прочтёт конторщик, писцы, все… Понятно, если мы станем штрафовать заведующих складами, к ним потеряют уважение их подчинённые. Это вредно для дела. Он и без этого поймёт свою ошибку…