В. Корсакова.
Курбский, Андрей Михайлович, Корсакова Варвара Дмитриевна, Год: 1903
Время на прочтение: 32 минут(ы)
Курбский, князь Андрей Михайлович, боярин и воевода, писатель, род. в 1528 г., ум. в 1583 г. В первый раз имя кн. Курбского встречается в 1549 г., когда он сопровождал царя Иоанна IV в Казанский поход в звании стольника, и находился в есаулах вместе с братом царицы Анастасии — Никитой Романовичем Юрьевым, который со стороны его матери, рожденной Тучковой, приходился ему правнучатным братом. Вскоре по возвращении из Казанского похода, кн. Курбский был отправлен воеводой в Пронск, для охраны юго-восточных границ от набега татар, а в следующем, 1551 г., вместе с кн. Щенятевым начальствовал полком правой руки, стоявшим на берегу р. Оки, в ожидании нападения крымских и казанских татар. Несмотря на свою молодость, кн. Курбский пользовался особым доверием царя, что видно, напр. из следующего: воеводы, стоявшие в Рязани, стали местничаться с кн. Мих. Ив. Воротынским и отказались к нему ездить, вследствие чего в войске произошел сильный беспорядок. Узнав об этом, царь послал кн. Курбскому грамоту с поручением объявить воеводам, чтобы они были ‘без мест’. В конце того же 1551 г. царь собрался с большим войском в поход к Казани. Получив на пути к Коломне известие, что крымцы осадили Тулу, царь велел идти на выручку Тулы полку правой руки, под предводительством кн. Курбского и кн. Щенятева, а также передовому и большому полкам. Тулу сильно осаждал в течение двух дней сам крымский хан Девлет-Гирей, а теперь он бежал в степи, испугавшись прихода русских войск. Кн. Курбский и кн. Щенятев нагнали крымцев на берегу реки Шивороны, разбили их, отняли многих пленных и взяли ханский обоз. В этой битве кн. Курбский получил тяжкие раны в голову, плечи и руки, что не помешало ему, однако, через восемь дней снова выступить в поход. Полк правой руки направился через Рязанскую область и Мещеру, по лесам и ‘дикому полю’, прикрывая собой движение царя к Казани от нападения ногайцев. 13 августа царь и все войско прибыли в Свияжск, где отдохнули несколько дней, 20 августа переправились через Казанку, а 23 все полки стали на назначенных им местах. Полк правой руки, под начальством кн. Курбского и кн. Щенятева, расположился на лугу за р. Казанкой, между большими болотами, и сильно терпел как от стрельбы с крепостных стен Казани, построенных на крутой горе, так и от беспрестанных нападений с тыла, черемис, выезжавших из дремучих лесов, наконец от дурной погоды и вызванных ею болезней. В решительном приступе к Казани 2 октября 1552 г. кн. Курбский с частью полка правой руки должен был идти на Елбугины ворота, снизу от Казанки, а другому воеводе правой руки, кн. Щенятеву, велено было подкреплять его. Татары подпустили русских к самой крепостной стене и тогда стали лить на их головни кипящую смолу, бросать бревна, камни и стрелы. После упорного и кровопролитного боя татары были опрокинуты со стен, войска большого полка ворвались через проломы в город и вступили в ожесточенную битву на улицах, а кн. Курбский стоял у входа в Елбугины ворота и заграждал татарам путь из крепости. Когда татары, видя, что дальнейшая борьба невозможна, выдали русским своего царя Едигера, а сами стали бросаться со стен на берег р. Казанки, намереваясь пробиться сквозь расположенные там туры полка правой руки, а затем, отбитые тут, стали переправляться вброд на противоположный берега, кн. Курбский сел на коня и с 200 всадников бросился в погоню за татарами, которых было по крайней мере 5000: дав им немного отойти от берега, он ударил на них в то время, когда последняя часть отряда находилась еще в реке. В своей ‘Истории кн. вел. Московского’, кн. Курбский, рассказывая об этом подпиге своем, прибавляет: ‘Молюся, да не возомнит мя кто безумна, сам себя хвалюща! Правду воистину глаголю и дарованна духа храбрости, от Бога данна ми, не таю, к тому и коня зело быстра и добра имех’. Кн. Курбский прежде всех ворвался в толпу татар, и во время битвы конь его трижды врезывался в ряды отступавших, а в четвертый раз и конь, и всадник, сильно раненные, повалились на землю. Кн. Курбский очнулся несколько времени спустя и видел, как его, точно мертвеца, оплакивали двое его слуг и два царских воина, жизнь его была спасена, благодаря бывшей на нем крепкой праотеческой броне. В ‘Царственной книге’ имеется подтверждение этого рассказа: ‘А воевода кн. Андрей Мих. Курбский выеде из города, и вседе на конь, и гна по них, и приехав во всех в них, они же его с коня збив, и его секоша множество, и прейдоша по нем за мертваго многие, но Божиим милосердием последи оздравел, татарове же побежаша на рознь к лесу’.
В начале марта 1553 г. царь Иоанн IV сильно занемог и, на случай смерти, велел боярам присягнуть в верности своему малютке сыну Димитрию. Среди бояр нашлись сторонники двоюродного брата царя, кн. Влад. Андр. Старицкого, бояре спорили, горячились и медлили с присягой, говорили о нежелании своем служить Захарьиным во время малолетства Дмитрия. Самые влиятельные и близкие к царю люди, Сильвестр и Адашев, и те в эту тяжелую минуту выказали отсутствие безусловной преданности и сердечного расположения к царю. Кн. Курбский, принадлежавший к партии Сильвестра и Адашева, что ясно видно из его многочисленных лестных отзывов о них, во время болезни царя к ним не примкнул. В своем ответе на второе послание Иоанна он говорит, между прочим: ‘А о Володимере брате воспоминаешь, аки бы есть мы его хотели на царство: воистину, о сем не мыслих: понеже и не достоин был того’. Надо полагать, что царь оценил образ действий кн. Курбского, потому что, по выздоровлении своем, взял его с собой в числе немногих сопровождающих на богомолье в Кирилло-Белозерский монастырь. Первая остановка по выезде из Москвы была в Троице-Сергиевом монастыре, где в то время жил Максим Грек, пользовавшийся уважением царя. Максим стал отговаривать царя от задуманного далекого путешествия, особенно с женой и маленьким сыном, доказывал, что такие обеты неразумны, что ‘Бог вездесущ и всюду зрит недреманным оком своим, и что святые его внимают молитвам нашим, взирая не на место, где оне приносятся, а на добрую волю и власть нашу над собою’, вместо поездки в Кирилло-Белозерский монастырь Максим советовал собрать вокруг себя вдов, сирот и матерей тех воинов, которые погибли во время Казанского похода, и стараться утешить их и устроит их судьбу. Царь упорствовал однако в своем намерении, и Максим высказался в духе пророческом, поручив царскому духовнику Андрею Протопопову, кн. Ив. Фед. Мстиелавскому, Алексею Адашеву и кн. Курбскому, сопутствовашим царю, передать ему, что в случае непослушания, сын его Дмитрий умрет во время путешествия. Царь не внял советам Максима Грека и отправился в Дмитров, оттуда в Песношский монастырь, лежащий на р. Яхроме, где были приготовлены суда для дальнейшего путешествия. В Песношском монастыре жил на покое бывший коломенский епископ Вассиан Топорков, любимец и приближенный Иоаннова отца, вел. кн. Василия Ивановича. Весьма интересен отзыв кн. Курбского о беседе царя Иоанна с Вассианом, и мы овстановимся на нем при рассмотрении сочинения кн. Курбского ‘История кн. вел. Московского’.
Царь и его спутники возвратились с богомолья в Кирилло-Белозерский монастырь в июле 1553 г. В начале 1554 г. кн. Курбский вместе с Шереметевым и с кн. Микулинским был послан усмирить мятеж в земле Казанской, так как вотяки, черемисы и татары не хотели платить дань и повиноваться царским наместникам и тревожили своими набегами нижегородские пределы. Pyсские войска углубились в леса, где скрывались бунтовщики, пользуясь знанием местности, целый месяц воеводы преследовали их и успешно сражались с ними более двадцати раз: они побили 10000 неприятелей, с их атаманами Янчурой и Алекой Черемисином во главе, и возвратились в Москву ко дню Благовещения с ‘пресветлою победою и со множайшими корыстьми’. После этого арская и побережная сторона покорились и обещали давать дань, а царь наградил воевод золотыми шейными гривнами со своим изображением. В 1556 г. кн. Курбский был послан вместе с кн. Фед. Ив. Троекуровым усмирять снова восставших луговых черемис. По возвращении из этого похода он, в должности воеводы полка левой руки, находился в Калуге, для охраны южной границы от угрожавшего нападения крымцев, а затем стоял в Кашире, начальствуя вместе с кн. Щенятевым правой рукой. В этом же году он был пожалован в бояре.
В январе 1558 г. началась война с Ливонией из-за отказа ее платить дань, обещнную Московскому государству еще при Иоанне III магистром Плеттенбергом. Громадное русское войско (по словам кн. Курбского было 40 тысяч, или даже более) выступило из Пскова и вошло в Ливонию тремя отрядами, причем сторожевым полком начальствовали кн. Курбский и Головин. Войску было дано приказапие ‘воевать землю’, т. е. жечь и опустошать посады, но никак не осаждать города. В течение целого месяца русские опустшали Ливонию и возвратились с большим количеством пленных и с богатой добычей. После этого Ливония хлопотала о мире, но Иоанн не согласился даже на перемирие. Весной 1558 г. был взят Сыренск (Нейшлосс), и воеводой там оставлен Заболоцкий, а остальным воеводам царь приказал идти на соединение с кн. Петр. Ив. Шуйским и с кн. Курбским, шедшими из Пскова на Нейгауз, кн. Курбский начальствовал передовым полком. кн. Шуйский — большим полком, кн. Вас. Сем. Серебряный — правой рукой. Нейгауз был взять после трехнедельной осады, затем осажден, был Дерпт, в котором затворился сам дерптский епископ. 18 июля были подписаны условия сдачи, а на следующий день русские заняли укрепления города. В это лето русские завоевали до двадцати городов. ‘И пребыхом в той земле аж до самаго первозимия, — пишет кн. Курбский. — и возвратихомся ко царю нашему со великою и светлою победою’.
Не прошло и полугода после возвращения из Ливонии, как кн. Курбский был послан на южную украину, которой угрожали крымцы. 11 марта 1559 г. были росписапы воеводы по полкам, и кн. Курбский вместе с кн. Мстиславским назначены воеводами правой руки, сначала они стояли в Калуге, а затем им было велено перейти ближе к степям, в Мценск. В августе, когда опасность миновала, войска были распущены по домам, и кн. Курбский тое, вероятно, возвратился в Москву. Между тем из Ливонии приходили неутешительные вести, а действиями посланного туда главного воеводы царь был, по-видимому, не совершенно доволен: ‘Сего ради, — пишет кн. Курбский, — введе мя царь в ложницу свою и глагола ми словесами, милосердием растворенными и зело любовными и к тому со обещаньми многими: ‘Принужден бых, рече, от оных прибегших воевод моих, або сам итти сопротив Лифлянтов, або тебя, любимаго моего, послати, да охрабрится паки воинство мое, Богу помогающу ти, сего ради иди и послужи ми верне’. Кн. Курбский со своим отрядом направился к Дерпту и, в ожидании прибытия в Ливонию других воевод, произвел движение к Вейссенштейну (Пайде). Поразив под самым городом ливонский отряд, он узнал от пленных, что магистр с войском стоит в восьми милях, за большими болотами. Ночью кн. Курбский выступил в поход, пришел утром к болотам и целый день употребил для переправы через них войска. Если бы ливонцы встретились в это время с русскими, то поразили бы их, будь даже более многочисленное войско у кн. Курбского, но они, по словам его, ‘яко гордые, стояли на широком поле от тех блат, ждуще нас, аки две мили, ко сражению’. Переправившись через эти опасные места, воины отдохнули немного и затем около полуночи начали перестрелку, а затем, вступив в рукопашную, обратили ливонцев в бегство, преследовали их и нанесли большой урон. Возвратившись в Дерпт и получив в подкрепление отряд из 2000 воинов. добровольно к нему присоединившихся, кн. Курбский после десятидневного отдыха выступил к Феллину, где находился отказавшийся от должности магистр Фюрстенберг. Кн. Курбский послал вперед татарский отряд, под начальством кн. Золотого-Оболенского, будто бы для того, чтобы жечь посад, Фюрстенберг выехал птротив татар со всем своим гарнизоном и едва спасся, когда кн. Курбский ударил на него из засады. Когда в Ливонию вступило наконец ожидаемое большое войско, под начальством кн. И. Ф. Мстиславского и кн. Петра Ив. Шуйского, кн. Курбский с передовым полком присоединился к ним и они вмести пошли к Феллину, послав в обход отряд кн. Барбашина. Вблизи города Эрмеса на кн. Барбашина напал ливонский отряд под начальством ландмаршала Филиппа Шаль-фон-Белля, ландмаршал потерпел поражение и вместе с командорами был взят в плен. Кн. Курбский с великой похвалой отзывается о нем: ‘бе бо муж, яко разсмотрихом его добре, не токмо мужественный и храбрый, но и словества полон, и остр разум и добру память имущ’. Отсылая его с другими важными пленными в Москву, кн. Курбский и прочие воеводы письменно умоляли царя не казнить ландмаршала — он был, однако, казнен, за резкое выражение, сказанное царю на приеме. Во время трехнедельной осады Феллина кн. Курбский ходил под Венден и разбил начальника литовского отряда кн. Полубенского, посланного против него Иеронимом Ходкевичем, а под Вольмаром поразил ливонцев и нового ландмаршала. Сражение кн. Курбского с кн. Полубенскимг было первым столкновением русских с польским королем из-за прав на Ливонию. Явилась необходимость для защиты границ от литовских набегов расставить по городам воевод, которым было приказано также ходить опустошать литовские пограничные места. Кн. Курбский стоял на Луках Великих, и в июне 1562 г. сделал нападение на Витебск и сжег посад. В августе того же года он был отправлен против литовцев, опустошавших окрестности Невля. Показания польских историков Стрыйковского, Бельского и Гваньини противоречат Псковской летописи. Если верить им, то кн. Курбокий потерпел сильное поражение под Невлем, имея несравненно больше войска нежели литовцы, и бежал потом в Литву, из опасения царского гнева, в Псковской же летописи сказано только ‘приходили литовские люди под Невлю городок великого князя, и волости воевали и пошли прочь, и ходил за ними кн. Андрей Курбской и с иными воеводами, и мала была помощь, с обеих сторон поторнулися и языков наш и взяли у них’ и царь в своем ответе на послание кн. Курбскому пишет, между прочим, относительно битвы под Невлем: ‘с 15 тысячами вы не могли победить 4 тысячи, и не только не победили, но и сами от них едва возвратились, ничего не успев’ — таким образом и летопись и царь согласно говорят, что кн. Курбскому не удалось победить литовцев, но из этого еще нельзя заключить о поражении, грозившем ему гневом царя, — Иоанн, конечно, попрекнул бы Курбского поражением. Бельский высказывает мнение, что после Невльской битвы царь подозревал кн. Курбского в измене, но и это сомнительно, как потому, что для этого но было никакого повода, так и ввиду того, что в таком случае царь едва ли бы взял его с собой 30 ноября того же года в поход под Полоцк и оставил бы в начале марта 1563 г. воеводой в новозавоеванном городе Дерпте. ‘Коли бы мы тебе в том не верили, — писал Иоанн кн. Курбскому, — и мы бы тебя в ту свою вотчину не посылали’. С небольшим год спусти после этого, ночью 30 апреля 1564 г. кн. Курбский бежал, в сопровождении нескольких человек детей боярских, в ливонский город Вольмар к польскому королю, оставив на произвол судьбы жену и девятилетнего сына. Верный слуга его Шибанов был схвачен дерптскими воеводами и отослан в Москву к царю, где и казнен, мать, жена и сын кн. Курбского посажены в тюрьму и умерли там от тоски. Все лица, близко к нему стоявшие, были, по-видимому, подвергнуты допросу, по крайней мере об этом можно судить по тому, что былы записаны ‘речи старца от Спаса из Ярославля, попа чернаго отца духовного Курбского’, очевидно, того Феодорита, о котором Курбский отзывается с большой похвалой в 8-й главе своей ‘Истории’.
Так как ни сам кн. Курбский в ‘Истории’ и в посланиях к царю, ни Иоанн в своих ответах на послания не указывают, что именно побудило кн. Курбского отехать в Литву, то мы можем лишь делать догадки и предположения. Если верить повествованию дерптского бюргера Ниенштедта и неизвестного по имени ливонского летописца, кн. Курбский вел в 1563 г. переговоры о сдаче нескольких ливонских городов, но переговоры эти не увенчались успехом. Очень возможно, что кн. Курбский опасался, как бы царь не приписал эту неудачу его злому умыслу и как бы его не постигла участь Сильвестра и Адашева и других его единомышленников. Как видно из слов самого кн. Курбского, он не сразу решился покинуть отечество и считал себя невинно изгнанным: ‘Коего зла и гонения от тебя не претерпех, — пишет он в послании, — и коих бед и напастей на мя не подвигл еси! и коих лжеплетений презлых на мя не возвед еси! А приключившиямися от тебя различные беды по ряду, за множеством их, не могу ныне изрещи: понеже горестию еще души моей объять бых. Но вкупе все реку конечне: всего лишен бых, и от земли Божия туне отогнан бых, аки тобою понужден. Не испросих умиленными глаголы, ни умолих тя многослезным рыданием, и не исходатайствовах от тебя никоея ж милости архиерейскими чинами, и воздал еси мне злыя за благия и за возлюбление мое непримирительную ненавитсь! Бог сердцам зритель: во уме моем прилежно смышлях и обличник совестный мой свидетеля на ее поставих, и, исках и зрех мысленне и обращаяся, и не вем себя и не найдох ни в чем же пред тобою согрешивша’. Иоанн в своем ответе на это послание говорит между прочим.· ‘А за такия ваши послуги, еже выше рехом, достойны есте были многих опал и казней, но мы еще с милостию к вам опалу свою чинили, аще бы твоему достоинству, и ты б к недругу нашему не уехал, и в таком деле, в коем бы нашем граде избыл еси, и утекания тебе сотворити было невозможно. Зла же и гонения безлепа от мене не приял еси, и бед и напастей на тя не подвигл есмя, а кое и наказание мало бывало на тебе, и то за твое преступление: понеже согласился еси с нашими изменники. А лжей и измен их же не сотворил еси, на тебя не взваживал есмя, а которые еси свои проступки делал, и мы по тем твоим винам по тому и наказание чинили’. По всему вероятию, на кн. Курбском лежала опала за его участие в ‘избранной раде’ и за его близость к Сильвестру и Адашеву, гонение против которых Иоанном Грозным было воздвигнуто после смерти царицы Анастасии Романовны в 1560 г. Намек на опалу и на то, в чем состояла измена, мы находим в словах Иоанна которые он велел гонцу Колычеву сказать польскому королю Сигизмунду-Августу: ‘Курбского и его советников измены то, что он хотел над государем нашим и над его царицею Настасьею и над их детьми умышляти всякое лихое дедо: и государь наш, уведав его измены, хотел было его посмирити, и он побежал’.
В удельно-вечевую пору, как известно, существовало право отъезда, т. е. перехода бояр от одного князя к другому. Это было право дружинников. Со времени усиления Москвы, главным же образом с княжения Иоанна III, это право отъезда, в силу необходимости, должно было ограничиться: северо-восточная Русь объединилась под властью московских князей-собирателей, и отъезд стал возможен только в Орду, или в Литовское великое княжество, что в глазах государей московских стало считаться уже изменой, следовательно, преступлением, а не законным правом. При Иоанне III, при Василии Ивановиче, а в особенности при Иоанне IV со многих виднейших бояр были взяты клятвенные записи, с поручительством митрополита и других бояр и служилых людей в том, что они не отъедут из Московского государства. На отъезд к ‘бусурманам’, разумеется, не находилось охотников, — и Литовское великое княжество было единственным убежищем для бояр, недовольных московскими порядками. Великое княжество Литовское, населенное русским православным народом, привлекало к себе бояр большей независимостью там высшего служилого класса, начинавшего уже организовываться по образу и подобию польского магнатства. Отъезды бояр в Литву особенно усилились с наплывом ‘княжат’ в среду московского боярства, так как эти княжата имели все основание считать себя не дружинниками, но все-таки ‘вольными’ слугами московского государя. Но и в Литовском великом княжестве не все княжата были в свою очередь довольны тамошними порядками, и также считали себя вправе отъезжать из Литвы в Москву, где их, в противоположность своим отъезжим князьям, не только не считали изменниками, но, напротив, принимали весьма ласково и награждали вотчинами. Булгаковы, Патрикеевы, Голицыны, Бельские, Мстиславские, Глинские выехали из Литвы и играли выдающуюся роль в Московском государстве. Отъезды княжат из Москвы в Литву и обратно при Иоанне III создали большую неустойчивость в пограничной между этими государствами территории, в которой находились вотчины этих княжат: они то признали над собой власть Литвы, то Москвы, меняя эту зависимость сообразно своим личным обстоятельствам. Эта неустойчивость пограничной территории, даже называвшейся в ту пору ‘страной князей’, была постоянно причиной враждебных отношений Московского государства к Литовскому, а с течением времени привела и к враждебным столкновениям между Москвой и Польшей. Кн. Курбский, подобно другим княжатам, не признавал за царем Иоанном права запретить отъезд из Московского государства и в своем ответе на второе послание Иоанаа псал: ‘затворил еси царство русское, сиречь свободное естество человеческое, яко во адове твердыне, и кто бы из земли твоей поехал, по пророку, до чужих земель, яко Иисус Сирахов глаголет: ты называешь того изменником, а если изымают на пределе, и ты казнишь различными смертьми’.
Один из исследователей жизни кн. Курбского (Иванишев) высказывает предположение, что он ‘действовал обдуманно и только тогда решился изменить своему царю, когда плату за измену нашел для себя выгодною’. Другой исследователь (Горский) говорит: ‘Если бы Курбский бежал в Литву действительно из страха смерти, то, вероятно, он сделал бы это и без приглашения короля, потому что ему, без сомнения, было известно, как хорошо принимает король русских изменников. Видно, что Курбский делал свое дело не торопясь, даже слишком не торопясь, потому что для окончания всех переговоров, какие он вел с Сигизмундом-Августом, требовалось много времени. Эта медленность есть лучшее доказательство, что насчет жизни своей Курбский был совершенно спокоен’. Из сохранившихся грамот ‘листов’ королевских на имя кн. Курбского — видно, что польский король, действительно, приглашал его переехать в Литву, но в этом нет ничего особенного, и раньше переманивались в Литву московские бояре и все пригодные к военной службе. Что касается ‘выгодной платы за измену’, то ни польский король Сигизмунд-Август, ни литовский гетман Радзивил нн высказали ничего определенного: король обещал в охранной грамоте быть к князю Курбскому милостивым (где се ему ласкове обецует ставить), а гетман обещал приличное содержание. Ввиду этого нет основания утверждать, что Курбский решился на отъезд из каких-либо корыстных побуждений.
Отъехав в Вольмар, кн. Курбский отправил Иоанну послание, в котором упрекал его за побиение бояр и воевод, за оклеветание верных подданных, говорил о своем собственном гонении и о необходимости покинуть отечество и советовал удалить наушников. И от побега Курбского и от его послания Иоанн был вне себя от гнева: он написал пространный ответ, ссылался на древнюю историю, на книги Св. Писания и творения св. отцов, оправдывал свои дела, винил бояр. В начале ответа Иоанн кратко изложил свою родословную, как доказательство неоспоримых прав на престол и преимущества своего рода перед родом кн. Курбского, упомянувшего в послании к царю, что он до конца дней будет в молитвах ‘печаловаться на него Пребезначальной Троице’ и призывать на помощь всех святых, ‘и государя моего праотца, кн. Феодора Ростиславовича’. В этих словах царь увидал вероятно намек на желание быть самостоятельным князем, так как употребил следующее обращение к кн. Курбскому: ‘князю Андрею Михайловичу Курбскому, восхотевшему своим изменным обычаем быти Ярославскому владыце’. На это письмо или, как Курбский его называл — ‘зело широкую эпитолию’ вел. кн. Московского последовало ‘краткое отвещание’ кн. Курбского, начинается оно так: ‘Широковещательное и многошумящее твое писание приях, и выразумех и познах, иже от неукротимаго гнева с ядовитыми словесы отрыгано, еже не токмо цареви, так великому и во всей вселенной славимому, но и простому, убогому воину сие было не достойно’. Далее он говорит, что заслуживает не укоризн, а утешения: ‘не оскорбляй — рече пророк, — мужа в беде его, довольно бо таковому’, что сначала он хотел отвечать на каждое слово царское, но затем решил предать все суду Божию, считая, что ‘рыцарю’ неприлично вступать в перебранку, а христианину стыдно ‘отрыгать глаголы из уст нечистые и кусательные’.
Руководимый чувством мести против Иоанна кн. Курбский в октябре 1564 г. принял участие в осаде польскими войсками Полоцка, незадолго перед тем взятого Иоанном. Вслед за тем, зимой 1565 г., на второй неделе великого поста, 15000 литовцев вторглись в область Великолуцкую, и кн. Курбский участвовал в этом нашествии. В 1579 г., уже при Стефане Батории, он опять был под Полоцком, который на этот раз не устоял против нападения поляков. На третий день после осады Полоцка, т. е. 2 сентября 1579 г., кн. Курбский ответил на второе послание Иоанна, присланное ему за два года перед тем из Владимира Ливонского, того самого Вольмара, где он укрывался после бегства из Московского государства. Овладев Вольмаром, царь вспомнил об бегстве туда Курбского и с иронией писал ему: ‘И где еси хотел успокоен быти от всех трудов твоих, в Волмере, и тут на покой твой Бог нас принес, и где чаял ушел, а мы тут, за Божию волею: съугнали!’ В этом послании царь упрекал кн. Курбского в том, что ‘избранной рада’, к которой Курбский принадлежал, хотела присвоить себе высшую власть: ‘вы хотесте с попом Селивестром и с Алексеем Адашевым и со всеми своими семьями под ногами своими всю Русскую землю видети, Бог же дает власть, ему-ж хощет… не токмо повинны хотесте мне быти и послушны, но и мною владеете, и всю власть с меня снясте, и сами государилися, как хотели, а с меня все государство сняли: словом, аз бых государь, а делом ни чего не владел’. Гордый успехами своими в Ливонии, Иоанн хвалился, что и без крамольных бояр побеждает ‘претвердые грады германские силою животворящего креста’, ‘аще бо и паче песка морского беззакония моя, но надеюсь на милость благоутробия Божия, может пучиною милости своея потопити беззакония моя, яко же и ныне грешника мя суща, и блудника, и мучителя помилова…’ В своем ответе на это послание кн. Курбский снова укоряет царя в оклеветании благочестивых мужей, упрекает в неблагодарности к Сильвестру, исцелившему на время его душу, перечисляет бедствия, обрушившиеся на Московское государство после изгнания и избиения мудрых советников, убеждает царя вспомнить лучшую пору своего царствования и смириться и в заключение советует не писать в чужие земли чужим слугам. К этому ответу кн. Курбский приложил перевод двух глав из Цицерона. Вероятно, кн. Курбский нашел, что недостаточно полно изобразил разницу между лучшей порой царствования Иоанна и эпохой гонений и казней, потому что 29 сентября того же 1579 г. написал еще послание Иоанну, в этом послании он подробно сравнивал время Сильвестра с временем наушников и советовал Иоанну опомниться, чтобы не погубить себя и род свой.
Посмотрим, что получил кн. Курбский во владениях польского короля и как протекала его жизнь на чужбине. 4 июля 1564 г. Сигизмунд-Август дал ему в вознаграждение за земли, покинутые в отечестве, обширные поместья в Литве и на Волыни: в Литве, в Упитском повете (в нынешней Виленской губ.) староство Кревское и до 10 сел, при которых считалось более 4000 десятин, на Волыни — город Ковель с замком, местечко Вижву с замком, местечко Миляновичи с дворцом и 28 сел. Все эти поместья были даны ему только ‘на выхованье’, т. е. во временное пользование, без права собственности, вследствие чего соседние князья и паны начали заселять и присваивать себе земли Ковельской волости, нанося обиды ему и крестьянам. В 1567 г. ‘в награду за добрую, цнотливую (доблестную), верную, мужнюю службу во время воевания с польским рыцарством земли князя Московского’ Сигизмунд-Август утвердил все эти поместья в собственность за кн. Курбским и за потомством его в мужском колене. С этого времени он стал называть себя во всех бумагах: кн. Андрей Курбский и Ярославский, в письмах к царю Иоанну, Андрей Курбский княжа на Ковлю, а в завещании своем: Андрей Михайлович Курбский, Ярославский и Ковельский.
В первом послании своем к Иоанну кн. Курбский писал, что надеется, с помощью Божией, быть ‘утешен от всех скорбей государскою милостию Сигизмунда-Августа’. Надежды его, однако, не оправдались: недостаточно было милости польского короля для утешения скорби. С одной стороны до кн. Курбского доходили слухи обо всех бедствиях, постигавших Московское государство — ‘в отечестве слышах огнь мучительства прелютейший горящ’, с другой стороны он очутился между людьми ‘тяжкими и зело не гостелюбными и к тому в гресех различных развращенными’ — так выражается он сам в ‘Предисловии на Новый Маргарит’, из котораго можно почерпнуть ценные сведения о его душевном настроении и о научных занятиях в Литве. Упоминая о слухах, доходивших до него из Московского государства, он говорит: ‘Аз же вся сия ведахи слышах и бых обят жалостию и стисняем отовсюду унынием и снедающе те нестерпимыя предреченныя беды, яко моль, сердце мое’.
Князь Курбский жил большей частью в Миляновичах, верстах в 20 от Ковеля. Он обнаружил за эту эпоху своей жизни тяжелый нрав: в отношениях к соседям, отличался суровостью и властолюбием, нарушал права и привилегии своих ковельских подданных и не исполнял королевских повелений, если находил их несогласными со своими выгодами. Так напр., получив королевский приказ об удовлетворении кн. Чарторижского за разбой и грабеж крестьян его, кн. Курбского, в Смедыне, он так в присутствии вижа, присяжного следователя дел подлежавших суду воевод, и ипветовых старост отвечал присланному от кн. Чарторижского с королевским листом: ‘Я-де, у кгрунт Смедынский уступоватися не кажу, але своего кгрунту, который маю з’ласки Божье господарское, боронити велю. A естли ся будут Смедынцы у кгрунт мой Вижовский вступовать, в тые острова, которые Смедынцы своими быть менят, тогды кажу имать их и вешать’. На Люблинском сейме 1569 г. волынские магнаты жаловались королю на притеснения, которые терпят от кн. Курбского, и требовали, чтобы от него были отобраны имения, ему данные. Сигизмунд-Август не согласился, объявив, что Ковель и старство Кревское даны кн. Курбскому по весьма важным государственным причинами. Тогда магнаты стали сами управляться с неприятным чужеземцем. Кн. Курбский так говорит об этом: ‘ненавнстные и лукавые суседи прекаждаху ми дело сие, лакомством и завистию движими, хотяще ми выдрати данное ми именье з’ласки королевския на препитание, не только оьъяти и поперети хотяще многия ради зависти, но и крови моей насытися желающе ‘. Два тома актов, изданных в Киеве Временной комиссией, посвящены жизни кн. Курбского в Литве и на Волыни — и почти все эти акты касаются процессов кн. Курбского с различными частными лицами и столкновений его с правителством из-за прав владения разными имениями, а также дела по убиению поляками некоторых москвитян, выехавших с ним в Литву.
В 1571 году кн. Курбский женился на знатной и богатой польке Марье Юрьевне, происходившей из древнего княжеского рода Голшанских. Она была никак не моложе, а может быть и старше его, и выходила уже в третий раз замуж. От первого брака с Андреем Монтовтом у нее было два взрослых сына, от второго брака с Михаилом Козинским — одна дочь, вышедшая замуж за кн. Збаражского, а потом за Фирлея. Брак с Марьей Юрьевной казался кн. Курбскому выгодным, так как через него он вступал в родство с кн. Сангушками, Збаражскими, Сапегами, Полубенскими, Соколинскими, Монтовтами, Воловичами и приобретал обширные поместья в Литве и на Волыни. Лет пять кн. Курбский жил согласно со своей женой, в тихом уединении, большей частью тоже в Миляновичах. Затем, Марья Юрьевна, сильно захворав, написала духовное завещание, которым отказывала все свои имения мужу, а сыновьям от первого брака завещала только Голтенки и заложенные в частные руки два села, предоставляя их выкупить и владеть ими нераздельно, как вотчиной. Марья Юрьевна не умерла, но через год начались семейные раздоры: пасынки кн. Курбского, Монтовты, люди буйные и строптивые, винили его в дурном обращении с их матерью из корыстных целей, т. е. из желания захватить ее поместья. Правда, князь Курбский запер свою жену и никого не допускал к ней, но им руководили при этом совершенно другие соображения, заставившие его в 1578 г. искать развода. Владимирский епископ Феодосий утвердил развод, без объявления тех причин, по которым церковные законы дозволяют расторжение брака: в Литве и Польше существовал обычай давать развод только на основании согласия обеих сторон.
В апреле 1579 г. кн. Курбский женился в третий раз на Александре Петровне Семашко, дочери старости кременецкого. Через год у них родилась дочь, княжна Марина, а в 1582 г. сын, князь Дмитрий. Марья Юрьевна подала тогда королю Стефану Баторию жалобу на своего бывшего мужа в незаконном расторжении брака. Король передал жалобу митрополиту киевскому и галицкому Онисифору, назначен был духовный суд и к суду вытребован кн. Курбский. Кн. Курбский не явился в суд, ссылаясь на болезнь, но представил свидетельские показания, дававшие ему право на развод, позднее он заключил с Марьей Юрьевной мировую сделку, в которой между прочим сказано: ‘она уже до меня и до маетности моея ничего не мает’. — Чувствуя ослабление сил и предвидя близкую кончину, кн. Курбский написал духовное завещание, по которому Ковельское имение оставил сыну. Вскоре после этого, в мае 1583 г., он скончался и погребен в монастыре св. Троицы, в трех верстах от Ковеля.
Избранный по смерти Стефана Батория на польский престол Сигизмунд III стал преследовать вдову и детей кн. Курбского и решил даже отобрать Ковельское имение, как незаконно присвоенное, в марте 1590 г. состоялось решение королевского суда, по которому Ковельское имение было отобрано от наследников.
Единственный сын кн. Курбского, кн. Дмитрий Андреевич, был подкоморием упитским, перешел в католичество и основал в имении своем Криничине церковь во имя св. св. апостолов Петра и Павла для распространения римско-католической религии. Он умер после 1645 г., и оставил двух сыновей: Яна и Андрея и дочь Анну, по сведениям же, имеющимся в русском государственном архиве, у него был еще третий сын Кашпер, имевший маетности в витебском воеводстве. Кн. Ян Дм. Курбский был градским писарем упитским, а брат его кн. Андрей отличался мужеством в военных походах и доказал свою преданность королю Яну Казимиру во время нашествия на Польшу шведского короля Карла X, за что и был награжден почетным званием маршлка упитского. По свидетельству королевской грамоты Станислава-Августа (Понятовского) 1777 г. и по показанию польского писателя Окольского, род князей Курбских угас со смертью его внуков Яна и Казимира, не оставивших мужеского потомства. Но из дел русского государственного архива известны правнуки кн. Андрея Мих. Курбского, князь Александр и князь Яков, дети Кашпера Курбского, выехавшие из Польши в Россию в первые годы царствование Иоанна и Петра Алексеевичей. Оба они возвратились в лоно православия и вступили в русское подданство. В последний раз имя кн. Курбских упоминается в 1693 г.
Кн. Андрей Михайлович Курбский, по своему образованию и по своим стремлениям принадлежит к числу выдающихся русских людей XVI в. Он не был чужд тому умственному движению, основанному на изучении классического мира, которое в то время, распространяясь из Италии, охватило Германию и Францию и известно в истории под именем гуманизма. И переписка его с царем Иоанном, и произведения, написанные им уже в пределах Литвы, дают ему видное место среди литературных деятелей древней Руси. Как видно из предисловия кн. Курбского к переводу сочинений Иоанна Дамаскина, он не довольствовался изучением одного Св. Писания и советовал молодым людям знакомиться также и со светскими науками, которые он называет то шляхетными, то внешними. В число этих внешних наук он вводит грамматику, риторику, диалектику, астрономию, присоединяя к ним ‘естественнук’ и ‘нравоказательную’ философию, с которыми познакомился по латинскому переводу Аристотеля. Ему были, как видно, известны философия Парменида и Платона и некоторые сочинения Цицерона. Сведения же его из астрономия были настолько велики, что он знал о движении семи планет и комет вокруг солнца, имел совершенно правильное понятие об эклиптике и осуждал астрологию. — Судя по некоторым выражениям кн. Курбского, надо полагать, что большое влияние на его умственное развитие имел еще в дни его молодости Максим Грек, бывший в дружеских отношениях с Тучковыми, из семьи которых происходила мать кн. Курбского. И в ‘Истории вел. кн. Московского’ и в ‘Предисловии на Новый Mapгарит’ кн. Курбский с глубоким уважением и любовью упоминает о Максиме Греке, называет его ‘святым’, ‘преподобным’, ‘превозлюбленным учителем’, а слова его ‘сладчайшими паче меда’, говорит, что он был ‘муж зело мудрый, и не токмо в риторским искусстве мног, но и философски искусен, и по Бозе в терпении исповедальческом украшен’. В том же ‘Предисловии’ кн. Курбский вспоминает, как беседуя однажды с Максимом Греком, спросил его: все ли книги великих восточных учителей переведены с греческого на славянский язык, и где находятся, у сербов, у болгар или у других славянских племен? Максим Грек ответил, что они не переведены на славянский язык и долгое время не были переведены даже на латинский язык, несмотря на то, что римляне очень желали этого и неоднократно просили дозволения у византийских императоров и что только после взятия Константинополя турками, когда константинопольский патриарх Афанасий с клиром и со всеми книгами духовного содержания бежал в Венецию, привезенные им книги были переведены с греческого на латинский язык людьми сведущими в Св. Писании и в философских науках и что переводы эти были напечатаны и поступили в продажу по недорогой цене не только в Италии, но и в других западноевропейских государствах. Воспоминание об этой беседе с Максимом Греком и желание перевести книги Св. Писания с латинского на славянский язык побудили кн. Курбского уже в зрелых годах приступить к изучению латинского языка, а также грамматики, диалектики и прочих наук. Когда он достаточно освоился с латинским языком, то купил книги и упросил некоего юношу Амброзио, у которого учился ‘внешним наукам’, помочь ему в переводе. Сначала они перевели одну речь Григория Богослова и одно слово Василия Великого, затем кн. Курбский намеревался переводить толкования Иоанна Златоуста на послания св. апостола Павла, но тут вышла задержка: кн. Курбский боялся взяться за этот труд лишь с помощью одного кн. Михаила Оболенского, который по его совету и настоянию провел три года в Кракове и два года в Италии, для усовершенствования в науках, — ‘бо не обвыкли мы словенску языку в конец’. Не найдя ни из монахов, ни из светских людей никого, кто бы владел в должной мере славянским книжным языком, кн. Курбский письменно обратился к Марку Сарыгозину, просил его приехать и помочь в переводе: ‘Яви любовь ко единоплемянной России, ко всему словенскому языку! Не обленися до нас приехати, на колько месяцей, даючи помощь нашему грубству и неискусству’. В это время в распоряжении кн. Курбского находились уже все творения Иоанна Златоуста, Григория Богослова, Кирилла Александрийского, Иоанна Дамаскина и хроника Никифора Каллиста, в которой Устрялов видит церковную историю Софийского монаха в 38 книгах, составленную по Евсевию, Созомену, Евагрию и другим авторам. Один из биографов кн. Курбского, Ясинский, говорит: ‘Лучшим доказательством высокого патриотизма Курбского служит его литературная деятельность, которую он всецело посвятил на благо своей родины: видя, что ‘святорусская земля голодом духовным тает’, он не удовлетворился словом осуждения, но в преклонных летах сел за латинскую азбуку и переводы творений великих отцов церкви’.
Начитанность в Св. Писании и знакомство с творениями великих отцов церкви давали кн. Курбскоиу возможность видеть слабые стороны католичества и лютеранства. Вследствие этого он еще выше ставил родное православие, что однако не мешало ему с грустью замечать некоторые нежелательные явления в русской церкви: увлечение апокрофическими сочинениями, пристрастие к внешности и падение нравственности среди монашествующих. Еще при Иоанне III возникла борьба между Нилом Сорским и Иосифом Саниным: один был сторонником нестяжательности, другой — защищал право монастырей владеть имуществом. Эта принципиальная вражда Нила Сорского к стяжательности монахов перешла у кн. Курбского в ненависть к ‘Осифлянам’, т. е. ученикам Иосифа Санина, которых он называет ‘в злости презлые, скорые послушники и всему злому потаковники, лукавая чета, лукавства исполненный монашеский род’… Но кроме ‘стяжательных’ наклонностей в ‘Осифлянах’ кн. Курбский бичует в них несимпатичные для него качества: угодничество перед вел. кн. Василием Ивановичем, неподобающее стремление оправдать его самовластные наклонности учением православной религии и забвение прямой обязанности высшего духовенства ходатайствовать и заступаться перед верховной властью за угнетенных и оскорбленных.
Главнейшим сочинением Курбского и одним из самых важных источников для истории его времени является ‘История князя великого Московского о делах, яже слышахом у достоверных мужей и яже видехом очима нашима’. Вот ее содержание: в предисловии кн. Курбский выясняет причину, побудившую его приняться за составление ‘Истории’. Он говорит, что неоднократно ‘многие светлые мужи’ обращались к нему с вопросом: ‘Отчего произошла перемена с прежде добрым и примерным государем, который много раз, забывая о себе для отечества, в походах против врагов креста Христова переносил, обливаясь потом, труды тяжкие и изнурения и у всех пользовался доброю славою?’. Долгое время кн. Курбский отмалчивался, вздыхая и скорбя, но, наконец, вследствие частных расспросов, решил представить очерк событий, произведших эту перемену в государе. — Начало всех зол кроется, по мнению кн. Курбского, в разводе вел. кн. Василия Ивановича с Соломонией и в женитьбе его на Елене Глинской. От этого несчастного брака родился Иоанн, оставшийся по смерти родителей на попечении бояр, которые потворствовали его дурным наклонностям, вступали в пререкания между собой и способствовали дальнейшему развитию ‘злого начала’. Придя в возраст, Иоанн казнил одного за другим многих родовитых людей ни в чем не повинных и ‘начал всякими безчисленными злостными превосходити’. Бог, ‘усмиряющий лютость его’, попустил, чтобы сгорела Москва, вслед за пожаром произошло возмущение черни и убийство родного дяди царя, князя Михаила Глинского. В эту трудную минуту Бог послал помощь и успокоение ‘всей земле’ в лице Благовещенского протоиерея Сильвестра, явившегося к царю в Воробьево. Сильвестр ‘претяще ему от Бога священными письмами и строзе заклинающе его страшным Божиим именем… душу его от прокаженных ран исцелил и очистил был, и развращенный ум исправил, тем новым наставляюще на стезю правую’. С этого времени царь особенно приблизил к себе Сильвестра и возвысил Алексея Адашева, который, по словам кн. Курбского, был им ‘зело любим и согласен’ и был ‘общей вещи зело полезен, и отчасти, в некоторых нравех, ангелом подобен’. Главная заслуга Сильвестра и Адашева заключается в том, что, удалив от царя ‘ласкателей и человекоугодников’, они ‘собирают к нему советников, мужей разумных и совершенных, во старости мастистей сущих, благочестием и страхом Божиим украшенных: других же, еще и в среднем веку, тако ж предобрых и храбрых, и тех и оных в военных и земских вещах по всему искусных, и еще ему их в приязнь и в дружбу усвояют, яко без их совету ничесоже устроити или мислити. Воистину премудрому Соломону глаголющу: ‘Царь, речо, добрыми советники, яко град претвердыми столпы утвержден’, и паки: любяй, рече, совет, хранить свою душу, а не любяй его, совсем изчезнет: понеже, яко бессловесным надлежит чувством по естеству управлятися, аще всем словесным, советом и рассуждением. И нарицались тогда оные советницы у него избранная рада, воистину по делом и наречение имели: понеже все избранное и нарочитое советы своими производили, сиречь: суд праведный, нелицеприятен, яко богатому, тако и убогому, еже бывает в царстве наилепшее, и к тому воевод, искусных и храбрых мужей, супротив врагов избирают, и стратилатские чины устроют, яко над ездными, так и над пешими, и аще кто явится мужественным в битвах и окровит руку в крови вражьей, сего дарованьми почитано, яко движными вещи, так и недвижними. Некоторые ж от них, искуснейшие, того ради и на вышшие степени возводились’. Вторая глава ‘Истории’ посвящена описанию похода под Казань и покорения ее. Кн. Курбский играл, как мы видели, выдающуюся роль во взятии Казани, но писал по памяти, уже будучи в Литве, много-много лет спустя после тех событий, которых был очевидцем. Вследствие этого встречаются некоторые неточности и ошибки в датах (как видно из исследования г. Ясинского, где описание казанского похода кн. Курбского сверено с другими источниками).
В 3-й главе кн. Курбский неодобрительно говорит о поспешном возвращении царя из Казани в Москву, несмотря на советы мудрых воевод провести зиму в Казани для окончательного устройства города и усмирения инородцев. Об опасной болезни царя, постигшей его вскоре и по возвращении из Казани, кн. Курбский упоминает лишь вскользь, но зато весьма обстоятельно рассказывает о поездке в Кирилло-Белозерский монастырь. Кн. Курбский подробно останавливается на беседе царя с Вассианом Топорковоным, который был ‘единосоветен и во всем угоден и согласен’ его отцу вел. кн. Василию Ивановичу. Царь спросил Вассиана: ‘Како бы мог добре царствовати и великих и сильных своих в послушестве имети?’ Вассиан ответил: ‘Аще хощеши самодержцем быти, не держи собе советника ни единого мудрейшего собя: понеже сам еси всех лучше, тако будеши тверд на царстве, и все имети будеши и руках своих. Аще будеши иметь мудрейших близу себя, по нужде будеши послушен им’. Царь поделовал руку Вассиана и сказаи: ‘О! аще и отец был бы ми жив, таковаго глагола полезного не поведал бы ми’! Кн. Курбский же считает этот совет ‘силлогизмом сатанинским’ и находит, что Вассиану следовало ответить так: ‘самому царю достоит быти яко главе, и любити мудрых советников своих, яко свои уды’. Кн. Курбский рассуждает так: ‘Царь же аще и почтен царством, а дарований которых от Бога не получил, должен искати добраго и полезного совета не токмо у советников, но и у всенародных человек: понеже дар духа дается не по богатству внешнему и по силе царства, но по правости душевной, убо не зрит Бог на могучство и гордость, но на правость сердечную, и дает дары, сиречь елико кто вместит добрым произволением’. Кн. Курбский говорит, что Вассиан Топорков, ‘в сердце царя христианского всеял такую безбожную искру, от которой во всей святорусской земле возгорелся лютый пожар’, и что сам он может быть назван не топорком, т. е. малой секирой, а широкой и большой секирой, уничтожившей ‘благородных и славных мужей в великой России’, ибо царь, погубивший им и множество простонародья, был им же ‘прелютостию наквашен’. Курбский говорит, что исполнилось и предвещание Максима: путешествие в Кирилло-Белозерский монастырь закончилось весьма печально: на обратном пути умер сын Иоанна царевич Дмитрий. — Далее идет описание возмущения казанских инородцев и того похода против них, в котором, участвовал кн. Курбский. Возмущение это кн. Курбский считает ‘попущением Божиим’, чтобы ‘смирить гордость’ Иоанна, не послушавшего мудрых советников и не оставшегося в Казани ‘дондеже до конца искоренить от земли оныя бусурманских властей’. Повествуя затем о приходе Крымского хана и о колебании царя вступить в сражение с крымцами, разбившими уже часть русского войска, кн. Курбский говорит, что царь принял совет храбрых и отверг совет ‘страшливых’ и пошел к Туле, намереваясь сразиться с бусурманами за православное христианство: ‘Ce таков наш царь был, поки любил около себя добрых и правду советующих, а не презлых ласкателей, над них же губительнейшего и горшего во царстве ничтож может бытя’. После этого ‘паки, акибы в покаяние вниде, и немало лет царствовал добре: ужаснулся бы о наказаниях оных от Бога’. В 4-й главе кн. Курбский излагает причины, побудившие Иоанна начать Ливонскую войну, рассказывает о взятии нескольких немецких городов, о завоевании Астрахани. Описав все победы, одержанные русскими войсками в Ливонии и над крымцами, кн. Курбский говорит: ‘В те ж то лета царь наш смирился и добре царствовал и по пути Господня закона шествовал, тогда ни о чесом же, яко рече пророк, враги его смирил, и на наступающих языков народу христианскому возлагал руку свою. Произволение человеческое Господь всещедрый паче добротою наводит и утверждает, нежели казнию, ащели же уже зело жестоко и непокориво обращается, тогда прещением, с милосердием смешенным, наказует, егдаж уже неисцельно будет, тогда казни, на образ хотящим беззаконовати. Приложил еще же и другое милосердие, яко рекох, дарующе и утешающе в покаянию оуща царя христианского’. Из этих слов видно, что, по мнению кн. Курбского, Иоанн мог счастливо царствовать и побеждать врагов своих до тех пор, пока Бог был милостив к нему за внимательность к советникам. Рассказав о походе против крымцев кн. Вишневецкого, предложившего в 1557 г. Иоанну свои услуги для покорения южной днепровской области, кн. Курбский вспоминает, как доброжелательные люди советовали царю воспользоваться удобным временем и самому идти на крымскую орду, или послать большое войско, ‘он же не послушал, прекаждающе нам сие и помогающе ему ласкателие, добрые и верные товарищи трапез и кубков и различных наслаждений друзи, а подобно уже на своих сродных и единоколенных остроту оружия паче, нежели поганом, готовал, крыюще в себе оное семя, всеянное от предреченного епископа, глаголемаго Топорка’. Далее, упрекал поляков, что они также не воспользовались благоприятными обстоятельствами к покорению Крыма, кн. Курбский подробно останавливается на изнеженном образе жизни польского короля Сигизмунда-Августа и польских панов и объясняет себе их самохвальство, трусость и нерадение о пользе и безопасности отечества тем, что они отринули истинную веру и уклонились в ‘люторскую ересь’. Лишь один волынский полк, со своим храбрым и славным военачальником кн. Константином Острожским, неоднократно выказал себя достойным защитником отечества (Польши) — потому что остался верен православию. — После этого отступления, кн. Курбский снова обращается к описанию военных действий в Ливонии, в которых принимал живое участие.
В 5-й главе подробно говорится об удалении Сильвестра и Адашева, вследствие происков ‘презлых ласкателей’ и братьев царицы Анастасии Романовны. Несмотря на просьбы, они не были допущены для оправданий перед царем, и соборное обвинение их произошло заочно. Из того монастыря, где Сильвестр добровольно постригся до начала гонения, он был отправлен в Соловки, а Алексей Адашев, назначенный наместником в новозавоеванный ливонский город Феллин, перевезен оттуда в Дерпт, посажен в тюрьму и умер в заточении.
В 6-й, 7-й и 8-й главах, озаглавленных: ‘О побиении княжеских родов’ (О побиении боярских и дворянских родов’, ‘О страдании священномучеников’, перечислены все казни, совершенные Иоанном. По словам Устрялова: ‘Все почти лица, погибшие по известию Курбского, несчастной смертью, поименованы в Кирилловском Синодике, о тех же особах, которые там не означены, осталась память в наших летописях, в разрядах, в списке старинных сановников, в делах посольских, одним словом, не более двух или трех известий Курбского остаются недоказанными’. В 9-й главе Иоанн сравнивается с другими мучителями и новые мученики сравниваются с древними.
На сочинениях Курбского долгое время почти исключительно основывали наши историки свое суждение о характере грозного царя и об отношениях его к Московскому боярству. Карамзин, слишком доверчиво отнесшись к свидетельству кн. Курбского, признал крутую перемену в характере Иоанна IV, происшедшую по смерти первой его супруги, Анастасии Романовны, результатом наветов злых ласкателей и наушников и объяснял жестокости Иоанна в эпоху опричнины исключительно тем, чем объясняет их и кн. Курбский: удалением от себя лучших из бояр, а затем преследованием их ради мести за прежнее их верховенство над ним. Такая безусловная доверчивость историографа к кн. Курбскому обратила на себя внимание Н. С. Арцыбашева, прилежно изучавшего кн. Курбского, и он стал доказывать отсутствие у Карамзина строгих приемов исторической критики. Само собой разумеется, что кн. Курбского нельзя считать объективным повествователем о личных качествах царя Иоанна и событиях его царствования. Будучи сторонником партий иного воззрения, чем Иоанн IV, видя своих политических друзей в гонении и на плахе и рискуя сам испытать ту же участь, кн. Курбский, весьма естественно, односторонне объясняет и личные свойства Иоанна IV и причины преследования им бояр. Конечно, не отстранение от себя ‘мудрых советников и стратигов’ и приближение ‘наушников’ привело царя к гонению на бояр, а, наоборот, — и то и другое было результатом присущих Иоанну психических свойств, которые лишь были заглушены в нем во время правления избранной рады. В этом случае Иоанн IV прав, утверждая в одном из своих ответов кн. Курбскому, что он находился в то время под исключительным, тяготившим его, влиянием членов избранной рады. Так называемая ‘перемена’ в Иоанне была не переменой, а более сильным обнаружением тех же его свойств — своеволия и жестокости, которые проявлялись в нем и в пору его юности. Затем целая масса других условий и обстоятельств способствовали тому, что эти свойства с особой силой выразились в Иоанне после 1560 года. Но несмотря на одностороннесть объяснений ‘перемены’ в Иоанне кн. Курбским его ‘История’ не может быть почтена безусловным памфлетом. Много частных объяснений кн. Курбского, как напр., его замечания о роли Осифлян, его изображение заслуг избранной рады и ее политических воззрений — должны быть серьезно приняты во внимание историком. Что же касается до фактической стороны ‘Истории’, то и в повествовании о войнах Иоанна и о его казнях — она безусловно верна, что доказывается сличением свидетельств кв. Курбского с другими современными ему историческими источниками, и даже официальными: летописями, разрядами, синодиком Иоанна IV и др., встречающиеся в ней неточности таковы же, какие встречаются во всяких подобных сочинениях современников описываемых событий.
Послания кн. Курбского к Московскому царю, написанные горячо, в приподнятом душевном настроении, своеобразным прекрасным для XVI в. языком, являются драгоценным материалом для изучения характера самого кн. Курбского — властного, неукротимого, мстительного — и доказывают его ум, начитанность и литературное образование.
Военная и политическая деятельность кн. Курбского с первого упоминания об участии его в военных походах царя Иоанна IV до отъезда его в Литву происходила во время правления Московским государством так называемой ‘избранной рады’ и дает ему видное место среди деятелей его времени. В своей ‘Истории князя великого Московского’ и в своей переписке с царем Иоанном Грозным кн. Курбский достаточно определенно выражает свою политическую программу, которая драгоценна для характеристики этого замечательного русского человека XVI в.
Под пером историков 1840 и 1850 годов и ученых школы родового быта и славянофилов, кн. Курбский является сторонником или отживавших уже свой век дружинно-родовых начал, или боярско-олигархических, чуждых народу, стремлений. Симпатии историков этих двух противоположных направлений на стороне Иоанна Грозного, бывшего, по их воззрениям, представителем государственных и демократических прогрессивных начал. Сравнительно лишь с недавнего времени (80—90-х годов XIX века), когда психическая природа Иоанна Грозного с одной стороны и история московского боярства с другой — стали более выясняться, личность кн. Курбского является в ином освещении.
Кн. Курбский, по новейшим историческим изучениям, принадлежит к той группе ‘бояр-княжат’ восточной Руси, которая, начиная с эпохи Иоанна III, заполоняет ряды высших служилых людей Московского государства, оттесняя на второй план немногочисленных по количеству ‘из старинных’ московских и выезжих в Москву, бояр и других думных людей. Эта группа княжат, памятуя свое родословие от ‘корени Владимира Святого’, в большинстве случаев по родословным счетам была старше линии Московских князей, она смотрела на них поэтому несколько свысока и не разделяла единовластительных стремлений потомства Калиты, но вместе с тем эта группа не стремилась и к удельной обособленности. Княжата-Рюриковичи очень хорошо сознавали историческую необходимость объединения русских земель, и в этом отношении сходились в воззрениях с Московскими собирателями земли Русской, но государственный распорядок в этом объединении понимали они диаметрально противоположно с Московскими великими князьями. Они не считали правильным, чтобы Московские великие князья и цари решали ‘все дела сам третей запершись у постели’, как метко выразился про вел. кн. Василия Ивановича Берсень Беклемишев, а основывали политический распорядок Московского государства на единении царя с боярской думой и на обращении его в важнейших случаях в ‘всенародию’, к совету ‘всей земли’. В настоящее время мы знаем, что во главе правительства Московского государства с 1547 по 1560 г. стояли не только Сильвестр с Адашевым, но ‘лучшие люди’, как из бояр-княжат, так и из Московских нетитулованных бояр, с присоединением к ним ‘властей’, т. е. духовенства, с митрополитом Макарием во главе, и нескольких лиц из ‘всенародия’. Это был кружок сторонников реформ, кружок, который со слов кн. Курбского называется обыкновенно ‘избранною радой’, и к которому он сам принадлежал. Эта ‘рада’ оставила по себе хорошую память у потомства целым рядом весьма важных реформ, прославивших царствование Иоанна IV. Избранная рада прежде всего укрепила и возвысила верховную власть Московского государя, побудив вел. кн. Московского Иоанна Васильевича принять титул царя, как символ всероссийского самодержавного властителя. Эта царская власть получила свое освящение в венчании государя на царство и в объединении интересов всех разрозненных областей Московского государства путем созыва первого Земского Собора в 1547 г. Затем избранная рада ознаменовала свою деятельность в следующих государственных мероприятиях: она составила новый Судебник, учредила целый ряд соборов по делам церковным, из которых самым главным является так называемый Стоглавый собор, высказавшийся за необходимость расширения низшего народного образования, основала первую типографию в Москве, обратилась к императору германскому Карлу V с просьбой прислать в Московское государство ремесленников, художников и разных других техников, издала ряд постановлений для лучшего внутреннего управления (уставные и губные грамоты и учреждение общинных ‘целовальников’), стремилась улучшить военную организацию и упорядочить поземельные владения (ограничение местничества, первый опыт учреждения постоянного войска в виде стрельцов, первые опыты размежевания земель), начала торговые сношения с Англией. Во время правления этой рады покорены царства Казанское и Астраханское, сибирский царь обязался платить дань царю московскому. Эти успехи в тогдашнем нашем восточном вопросе пpекращали зависимость Москвы от грозной некогда Кипчакской орды. ‘Рада’ предполагала нанести столь же решительный удар четвертому улусу татарскому — Крыму.
Политическая программа кн. Курбского заключается в исповедании начал, положенных в основу деятельности ‘избранной рады’ и оправданных ее широкой государственной деятельностью.
‘Сказания’ кн. Курбского были изданы Н. Г. Устряловым в первый раз в 1833 г., 2-е изд. вышло в 1842 г., 3-е изд. в 1868 г. В 3-м издании напечатаны: ‘История князя великого Московского о делех, яже слышахом у достоверных мужей и яже видехом очима нашима, ‘Переписка с царем Иоаином IV’ четыре письма к нему), ‘Письма к разным лицам — числом 16’, ‘История Флорентийского Собора’ и ‘Предисловие на Новый Маргарит’. — Сахаров издал в ‘Москвитянине’ 1843 г. одно письмо кн. Курбского неизвестному в Дерпт. кн. Оболенский — в ‘Библиогр. Зап.’ 1858 г., No 12, ‘напечатал предисловие Курбского к книге Дамаскина ‘Небеса’. — А. С. Павлов в ‘Правосл. Собес.’ 1863 г. издал три письма к неизвестным лицам, А. С. Архангельский в приложении к своей статье ‘Очерки из истории западнорусской литературы’ — Чт. Моск. Общ. Ист. и Др. 1888 г. — издал примечания Курбского к переводу творений Иоанна Златоуста и Дамаскина. — Сохранились следующие переводы кн. Курбского: Шесть бесед Иоанна Златоуста, несколько отрывков из истории Евсевия, Диалог патриарха Геннадия, Богословие, Диалектика и 7 других сочинений Дамаскина. Значительная часть ‘Нового Маргарита’ посвящена переводу жития Златоуста, составленного Эразмом Роттердамским, ‘сказу’ самого кн. Курбского и переводу дополнительных к житию Златоуста сведений из хроники Никифора Каллиста, а остальные главы этого сборника в том виде, как они сохранились, представляют перевод различных слов и бесед Златоуста. — М. П. Петровский, ‘Библиогр. заметки о сочин. кн. Курбского’, перечисляет все сочинения его, пропущенные у Устрялова, напечатана эта статья в ‘Зап. Каз. ун.’ 1879, No 4, и отдельно под назван.: ‘Кн. А. M. Курбский’, 1873 г. Сведения о жизни и деятельности Курбского — Др. Рос. Вивл., т.т. VIII и ХШ, — ‘Отеч. Зап.’ 1830 г., часть 44, ‘Акты Арх. Эксп.’, тт. I и II, ‘Доп. к акт. ист.’, I, ‘Акты Литовской метрики’ при 2-м и 3-м издании ‘Сказаний’ Устрялова, — Царств. книга, — Псковская летопись, — Никон. Летопись, VII, — Ундольский, ‘Описание рукописей Хлудова’, Востоков, ‘Описание рукописей Румянцевского музея’, Архангельский, А. С., ‘Творения отцов церкви в древнерусской письменности’, в ‘Жур. Мин. Нар. Просв.’, 1888 г., No 8, Устрялов, Н. Г., ‘Сказания кн. Курбского’. 3-е изд., 1868 г., Карамзин, т. VII — XI, Соловьев, ‘История родов. отношений князей Рюрикова дома’ 1847 г. и рецензия на эту книгу К. Д. Кавелина, — ‘Сочинения’, 1897 г., т. I, Соловьев ‘История’, т. VI, и К. С. Аксаков рецензия на этот том, в ‘Сочинениях’ Аксакова, т. I, 1861 г., ‘Жизнь кн. A. M. Курбского в Литве и на Волыни’ — ‘Акты Времн. Комиссии’, Киев, 1849 г., тт. I и II, с предисл. проф. Н. Д. Иванишева — переп. в ‘Сочинениях Иванишева’, 153—231, Горский, С., ‘Жизнь и историческое значение кн. А. М. Курбского’, 1858 г., В. С. Иконников, ‘Русские общественные деятели XVI в.’ 1866 г., Оппоков, ‘Князь А. М. Курбский’ — в ‘Киев. Унив. Изв.’ 1872 г., 6—8, Н. И. Костомаров, ‘Русск. ист. в жизнеоп.’, Г, Ясинский, ‘Сочинения кн. Курбского, как исторический материал’ — в ‘Киев. Унив. Изв.’ 1888 г., 10 в 11, В. О. Ключевский, ‘Боярская дума древней Руси’.
Источник текста: Русский биографический словарь А. А. Половцова, том 9 (1903): Кнаппе — Кюхельбекер, с. 585—600.