‘Міръ Божій’, No 10, 1894
Куно Фишер. Артур Шопенгауэр. Перевод с немецкого С. Н. Грум-Гржимайло, Фишер Куно, Год: 1894
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Куно Фишеръ. Артуръ Шопенгауэръ. Переводъ съ нмецкаго С. Н. Грумъ-Гржимайло, подъ редакціей В. П. Преображенскаго. Первая половина. Москва 1894.
Книга Куно Фишера состоитъ изъ двухъ частей. Первая занята ‘жизнью и характеромъ Шопенгауэра’, вторая — ‘изложеніемъ и критикой его ученія’. Въ русскомъ перевод вышла пока только первая половина книги, представляющая собою — какова бы ни была вторая часть — блестящій образчикъ біографическаго мастерства.
Задача біографа всегда сложна и трудна, если разумть подъ ней не голый перечень фактовъ, а характеристику, объединяющую факты и располагающую ихъ не только въ хронологической перспектив. Къ сожалнію, нтъ людей яркаго и вмст съ тмъ ровнаго, не мерцающаго въ теченія всей жизни и на всхъ ея путяхъ свта, и къ счастью, крайне рдки люди столь же исключительной тьмы. Біографъ, долженъ разобраться въ этой пестрой картин свта и тни, добра и зла, ошибокъ и подвиговъ, торжества и паденія. И это тмъ трудне, что біографій удостоиваются лишь люди по крайней мр выше средняго роста, оставившіе своею дятельностью извстный слдъ въ исторіи. Противорчія же между личными свойствами и характеромъ общественной дятельности — научной, литературной, политической, административной — слишкомъ часто бросаются въ глаза. Но это противорчія кажущіяся, и задача біографа состоитъ въ ихъ устраненіи, то-есть, объясненіи. Біографъ долженъ найти въ жизни даннаго лица и въ его дятельности такую центральную точку, утвердившись на которой, можно привести въ связь вс лучи свта и вс полосы тни. Только найдя эту точку, біографъ можетъ сказать, что его задача ршена, а до тхъ поръ она лишь поставлена, да собраны матеріалы для ея ршенія. Трудность увеличивается еще тмъ обстоятельствомъ, что біографу приходится управлять своими симпатіями и антипатіями, какъ къ данной личности, такъ и къ характеру и направленію ея общественной дятельности. Трудность эта не устраняется холоднымъ, такъ называемымъ объективнымъ изученіемъ и сопоставленіемъ фактовъ съ устраненіемъ собственныхъ понятій о добр и зл. Напротивъ, нуженъ, при извстной уровновшенности ума, горячій интересъ къ добру и злу, горячая вра, дозволяющая безъ страха признать пятна на своемъ солнц, потому что все-таки оно остается солнцемъ, и жемчужину въ куч грязи, потому что грязь отъ этого не становится чище.
Вс эти трудности преодолны въ работ Куно Фишера, а он особенно велики по отношенію къ Шопенгауэру. За исключеніемъ продолжительныхъ уколовъ оскорбленнаго самолюбія, да и то умряемыхъ непоколебимою врою въ себя и въ свое конечное торжество, жизнь этого человка была, какъ на заказъ, счастливой. Онъ, можно сказать, не зналъ болзней, печалей и воздыханій, а къ чужимъ печалямъ и воздыханіямъ относился съ крайнимъ равнодушіемъ. И въ то же время это былъ мрачный пессимистъ, скорбвшій о погруженномъ въ безъисходное страданіе мір. Проповдникъ аскетизма, онъ никогда въ жизненныхъ благахъ себ не отказывалъ. Паря въ небесахъ отвлеченной мысли, въ жизни онъ былъ брюзга, мелочникъ и трусъ. Презирая людей и щеголяя этимъ презрніемъ, онъ до смшного добивался славы, то-есть, признанія со стороны этихъ презираемыхъ людей, и до смшного радовался, когда эта слава, наконецъ, пришла. Чмъ объяснить эти противорчія въ человк безспорно великаго ума, какъ бы мы ни относились къ его философіи?
‘Его интеллектуальная природа, — говоритъ Куно Фишеръ,— была снабжена и вооружена всею тяжестью сильной и пылкой воли, ему было предназначено сдлаться геніальнымъ художникомъ, не такимъ, который въ образахъ и краскахъ воспроизводитъ явленія, но такимъ, который въ понятіяхъ запечатлваетъ суть и свойства вещей,— художникомъ, которому матеріаломъ служатъ познанія и идеи, добываемыя на пути научно-философскаго образованія’ (стр. 18). И дале: ‘Согласіе между философіей Шопенгауэра и его жизнью длается намъ ясно, лишь только мы начнемъ разсматривать его, какъ художника’ (стр. 143). Любопытна, между прочимъ, слдующая черта: ‘Онъ обладалъ въ высокой степени силою потрясать самого себя и сдлался бы великимъ актеромъ, если бы не ршилъ выбрать поприще философіи. Онъ былъ, какъ сообщаютъ, отличнымъ разсказчикомъ и могъ, если предметъ охватывалъ его, проливать слезы. И какъ философъ (прибавляетъ Куно Фишеръ), онъ былъ великимъ артистомъ, имвшимъ въ своей власти способность производить впечатлніе, и какъ трагикъ, и какъ комикъ’ (стр. 144).
Мы не будемъ слдить за развитіемъ мысли Куно Фишера, предоставляя читателю самому въ подробности ознакомиться съ прекрасно написанною и вдобавокъ прекрасно переведенною книгой. Мы сдлаемъ только еще одну характерную выписку.
Пессимизмъ Шопенгауэра ‘былъ серьезнымъ трагическимъ міросозерцаніемъ, но онъ былъ созерцаніемъ, представленіемъ, картиной. Трагедія бдствія міра игралась въ театр, онъ сидлъ въ зрительной зал въ очень удобномъ кресл, со своимъ биноклемъ, оказывавшимъ ему услуги микроскопа, многіе изъ зрителей забывали бдствія міра около буфета, никто изъ нихъ не слдилъ за трагедіей съ такимъ напряженнымъ вниманіемъ, съ такой глубокой серьезностью, съ такимъ пронизывающимъ взоромъ, затмъ, глубоко потрясенный и въ душ довольный, шелъ онъ домой и описывалъ то, что видлъ’ (стр. 131).
Какъ видитъ читатель, это не оправданіе низменныхъ сторонъ натуры Шопенгауэра, а установленіе связи между ними и философіей франкфуртскаго мыслителя, которая, и утративъ свое руководящее значеніе, всегда останется замчательнымъ художественнымъ произведеніемъ въ смысл Куно Фишера.
Характеристика Шопенгауэра, сдланная Куно Фишеромъ, очень напоминаетъ характеристику оанна Грознаго, сдланную когда-то Хомяковымъ и Константиномъ Аксаковымъ. Въ особенности послдній развилъ то общее положеніе, что ‘одно чувство художественности, не утвержденное на строгомъ и суровомъ нравственномъ чувств, есть одна изъ величайшихъ опасностей для души человка’. Опасность заключается въ томъ, что ‘человкъ довольствуется здсь благоуханіемъ добра, а добро само по себ — вещь для него слишкомъ грубая, тяжелая и черствая’. Дло такимъ образомъ не въ самой художественности, которая можетъ сочетаться и часто дйствительно сочетается съ высокими нравственными качествами, а въ несчастной комбинаціи крупной художественной силы съ низменнымъ нравственнымъ характеромъ. Біографія Шопенгауэра въ этомъ отношеніи чрезвычайно поучительна. И при чтеніи ея невольно приходитъ въ голову: хорошо, что это былъ только мыслитель, а не практическій дятель, имющій возможность на дл осуществлять созданія своей художественной фантазіи, лишенной нравственной подкладки.
Къ этому слдуетъ еще прибавить, что бабка Шопенгауэра была душевно больная, старшій братъ отца его былъ слабоуменъ отъ рожденія, второй дядя впалъ въ слабоуміе вслдствіе распутной жизни, отецъ кончилъ тоже душевнымъ разстройствомъ и, повидимому, самоубійствомъ. Куно Фишеръ упоминаетъ объ этихъ фактахъ, но длаетъ изъ нихъ лишь нсколько очень общихъ и, такъ сказать, робкихъ выводовъ по отношенію къ самому Шопенгауэру.
Многіе изъ поступковъ Шопенгауэра носятъ на себ явственную печать душевнаго нездоровья. Въ глав ‘Отцовское наслдіе’ Куно Фишеръ отмчаетъ, какъ результатъ психопатической наслдственности, необыкновенную трусость Шопенгауэра, за которую Ломброзо называетъ его прямо липеманьякомъ. Онъ одно время спалъ съ оружіемъ въ рукахъ, опасаясь какихъ-то нападеній, боялся, что его кто-то хочетъ отравить нюхательнымъ табакомъ, всегда возилъ съ собой собственный стаканъ, чтобы не пить изъ чужихъ, боялся бриться у парикмахеровъ и т. п. Его художественная фантазія въ такихъ случаяхъ не только длала изъ мухи слона, но и прямо изъ ничего создавала ужасы и опасности. И естественно, что настроеніе это выразилось въ созданіи мрачной, пессимистической философіи. Подъ конецъ жизни, когда Шопенгауэра оснила наконецъ жадно искомая слава, онъ вообразилъ себя основателемъ новой религіи и съ истинна комическою серьезностью говорилъ о своемъ культ, о своихъ Апостолахъ и проч. Здсь опять-таки для Шопенгауэра дла было, говоря словами Аксакова, не въ добр, а въ благоуханіи добра, въ художественномъ образ учителя, словамъ котораго съ священнымъ трепетомъ и благоговніемъ внимаютъ тысячи, быть можетъ, милліоны людей. И такую исключительную власть имлъ надъ нимъ этотъ художественный образъ, и именно только какъ художественный образъ, что онъ и не думалъ привести въ связь свою жизнь съ своимъ ученіемъ и, при всемъ своемъ ум, не замчалъ комизма своего положенія. Нтъ надобности видть въ личности Шопенгауэра одну изъ иллюстрацій въ тем: ‘геніальность и помшательство’ для того, чтобы признать болзненное происхожденіе приведенныхъ чертъ. Но такъ мало симпатична вся фигура франкфуртскаго философа и такъ непомрно велико его самомнніе, что сожалнія не испытываешь при чтеніи его біографіи и кончаешь ее съ чувствомъ удовлетворенія: всегда мучительная загадка’, сочетанія крупной творческой, созидающей силы съ отрицательными нравственными чертами — понята.