Лу Синь
Лу Синь
Кун И-цзы
Кун И-цзы
Кун И-цзы, Лу-Синь, Год: 1929
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Источник текста: Лу Синь — Правдивая история А-Кея
Издательство ‘Прибой’, Ленинград, 1929 г.
Переводчик: А.А. Штукина
OCR и проверка орфографии: Оскар Уайльд биография
Винные лавки в Лучжене были непохожи на подобного рода заведения в других местах, на улице стояли в форме треугольника большие прилавки, за прилавками приготовлялась горячая вода, и в нужное время можно было всегда согревать вино. Рабочие, в полдень и под вечер, закончив работу, каждый раз тратили четыре мелких медных монетки и покупали чашку вина (было это двадцать с лишним лет назад, теперь же чашка поднялась до десяти монеток), стояли опершись на прилавок и, попивая горячее вино, отдыхали. Если же можно было позволить себе истратить еще одну монетку, на нее покупалась чашка вареных побегов бамбука с солью или анисом на закуску, а тот, кто доходил до десяти монеток и больше, мог купить и что-нибудь мясное. Но все эти покупатели, большей частью, относились к разряду простолюдинов, одетых в короткое платье, и обычно не имели таких больших денег. Только те, кто побогаче, одетые в длинные халаты, заходили за перегородку, рассаживались, требовали вина и еды и угощались не спеша.
С двенадцати лет я служил подручным в винной лавке ‘Сян-Хэн’. Хозяин сказал мне, что у меня вид дурака, и он боится, что я не сумею услужить почтенным посетителям в длинных халатах и чтобы я поработал снаружи. С посетителями этой части лавки, простолюдинами, хотя и легко было разговаривать, но говорили они скороговоркой, и в их словах было много неясного. Они постоянно хотели видеть своими глазами, как желтое вино льется из бочки, осматривали, нет ли воды на дне кувшина, наблюдали, как кувшин опускают в горячую воду, и только тогда успокаивались. Под таким строгим контролем подмешать воды было очень трудно. Поэтому, несколько дней спустя хозяин лавки сказал, что я непригоден и для этого дела. По счастью, влияние лица, меня рекомендовавшего, было велико, отказать мне было нельзя, и мне была поручена докучная должность подогревать вино только и всего.
С этого времени я целыми днями стоял за прилавком и занимался своим делом. Особых промахов у меня не случалось, в общем, я ощущал лишь какое-то уныние и скуку… Хозяин был человек с мрачным лицом, гости тоже редко бывали веселы и не поднимали настроения. Только когда в лавку приходил Кун И-цзи, можно было немного посмеяться, и потому я сохранил о нем память до сих пор.
Кун И-цзи был единственным человеком, пившим вино стоя и носившим длинный халат. Был он высокого роста, с бледным лицом, на котором, словно рубцы, лежали морщины, и беспорядочно торчала взлохмаченная белая бородка. Платье он носил длинное, но настолько засаленное и рваное, что, казалось, он не чинил и не мыл его лет десять. Говоря с другими, он пересыпал речь классическими оборотами, наполовину непонятными для окружающих. Так как фамилия его была Кун, то для его прозвища выбрали последние слова из наполовину непонятной надписи на красной бумаге, состоявшей из слов: ‘Верховный, Великий, Человек, Кун, И-цзи…’, [При начальном обучении в школах старого типа первые уроки правописания начинались с простейших по начертанию иероглифов, вроде вышеприведенных. Слова ‘и’ и ‘цзи’ означают собою циклические знаки.] и окликали его: ‘Кун И-цзи’.
Когда Кун И-цзи подходил к лавке, все пившие там вино смеялись при виде его и кричали: — Кун И-цзи! Опять у тебя на лице прибавились новые царапины?
Он не отвечал им и обращался в сторону прилавка: — Согрей пару чашек вина, дай чашку анису! — и выкладывал девять монеток. Те снова, умышленно повышая голос, кричали:
— Ты опять, конечно, украл чужие вещи!
Кун И-цзи раскрывал удивленно глаза и говорил:
— Как это ты так, без основания, грязнишь чистого человека?
— Какая там чистота? Я позавчера своими глазами видел, как ты украл чью-то книгу!
Кун И-цзи тотчас же краснел, на шее выступали синие жилы, и он вступал в спор:
Заимствование книги нельзя считать воровством… Заимствовать книгу… Так поступает каждый изучающий. Разве это воровство?
Дальше следовали трудно понятные слова, что-нибудь вроде ‘Благородный муж тверд в бедности’ и какой-нибудь классический оборот, вызывавший общий громкий хохот, и лавка и внутри и снаружи наполнялась весельем.
Я слышал, как люди за его спиной говорили, что Кун И-цзи раньше изучал книги, но в конце концов в ученьи он не подвинулся, да к тому же не умеет зарабатывать на жизнь: чем дальше, тем он делается беднее и дойдет и до нищенства. По счастью, он умел хорошо писать знаки и переписывал письма за чашку пищи. Жаль, что у него были притом дурные привычки: он любил пить и ленился работать. Не просиживал он и несколько дней, как и сам он, а с ним и книги, бумага, кисть и тушечница бесследно пропадали. После нескольких таких случаев клиентов у него не стало. Для Кун И-цзи не оставалось другого выхода, и он не избежал того, чтобы, при случае, не заняться воровством. Однако, в нашей лавке он вел себя лучше всех. Он не должал на долгое время и без возврата, иногда, когда у него не бывало наличных денег, его записывали, правда, на короткое время, на доску должников, но не проходило и месяца, как он аккуратно расплачивался, и имя Кун И-цзи стиралось с доски.
Когда Кун И-цзи выпивал полчашки вина, его покрасневшее лицо постепенно приобретало свой первоначальный цвет, и соседи снова спрашивали: — Кун И-цзи, а верно ли, что ты грамотный? — Кун И-цзи, взглянув на спрашивавших, делал вид, что не удостаивает их ответом. Они продолжали: — Как это ты не выудил и половины ученой степени? — Кун И-цзи тотчас же обнаруживал признаки беспокойства, лицо его серело, он что-то бормотал про себя, причем все это были сплошь слова на классическом языке, совершенно непонятные. В это время раздавался общий громкий хохот, и опять лавка внутри и снаружи наполнялась весельем.
В такое время мне можно было посмеяться заодно со всеми — хозяин мне никогда не ставил этого в вину. Кроме того, он и сам, завидя Кун И-цзи, каждый раз в том же роде спрашивал его, вызывая у посетителей улыбку. Кун И-цзи знал, что он не может с ним сговориться, и любил обращаться только к детям. Однажды он обратился ко мне: — Читал ли ты книги? — Я слегка кивнул головой. Он продолжал: — Читал?.. Ну, хорошо! Я проэкзаменую тебя. Как пишется знак аниса из словосочетания ‘бобы с анисом? — Я подумал: ‘Сам вроде нищего, а еще смеет спрашивать меня?’ Отвернул лицо, не обращая на него внимания. Кун И-цзи, прождав довольно: долго, совсем умоляющим тоном продолжал: — Не можешь написать?.. Я научу тебя… Запомни. Эти знаки нужно помнить. Когда ты будешь хозяином, они понадобятся, чтобы написать счет.
Я про себя подумал, что мне еще очень далеко до хозяина лавки, — да и притом наш хозяин никогда не писал счетов на бобы с анисом! — и, не зная, засмеяться ли мне или рассердиться, я лениво ответил:— Кто тебя просит учить? Разве это не будет писаться со знаком травы наверху? — Кун И-цзи выказал полное довольство. Подняв два длинных пальца, он стукнул ими по прилавку и кивнул головой: — Верно, верно!.. А что знак ‘возвращаться’ имеет четыре начертания, это ты знаешь? — Я рассердился еще больше и отошел. Кун И-цзи обмакнул пальцы в вино и собрался уже написать знаки на прилавке. Однако, заметив, что Я нисколько не восхищен, он с крайне огорченным видом только вздохнул.
Несколько раз случалось, что соседние дети, заслышав звуки смеха, прибегали на шум и обступали Кун И-цзи. Он раздавал им всем бобы с анисом, каждому по штуке. Дети, съев бобы, по-прежнему не расходились и глазели на чашку. Кун И-цзи волновался, закрывал блюдце вытянутой пятерней, сгибал поясницу и говорил: — Немного осталось, уже немного. — Выпрямив тело, он опять смотрел на бобы и, покачивая головой, повторял: — Немного, немного! Ах, ну разве здесь много? Немного?
И вся эта ватага детей с хохотом разбегалась.
Таким вот образом Кун И-цзи увеселял людей. Впрочем, может быть, иные и без него сумели бы провести время.
Однажды, за два или за три дня до наступления средней осени, хозяин, не спеша, сводил свои счета. Взяв доску, он вдруг сказал:
— Кун И-цзи что-то давно не приходил. Он еще остался должен девятнадцать цяней. — И тут я вспомнил, что его, действительно, давно не было.
Кто-то из пивших вино сказал: — Как он может прийти? Ему поломали ноги.
— О! — воскликнул хозяин.
— Да, он по-прежнему воровал. На этот раз он попался. Пошел обокрасть дом ученого кандидата Дина, а разве можно украсть что-нибудь в его доме?
— Ну и что же потом?
— Что? Сначала составили протокол, а потом стали его бить. Били чуть не всю ночь, ну и поломали ноги.
— А потом?
— Говорю, что поломали ноги.
— А как их поломали?
— Как? Кто его знает? Наверно, помер.
Хозяин больше не спрашивал, а по-прежнему, не спеша, подсчитывал счета.
Прошла середина осени. Ветер со дня на день делался холоднее, и было заметно, что приближалась зима. Я целыми днями сидел у огня, и все-таки нужно было надевать ватное платье. Однажды, после полудня, когда не было ни одного гостя, я сидел с закрытыми глазами. Вдруг я услышал голос: ‘Согрей-ка чашку вина!’ Хотя голос был чрезвычайно тихий, но очень знакомый. Я посмотрел — никого не было.
Я поднялся и выглянул наружу, Кун И-цзи сидел на пороге дверей, против прилавка. Лицо его почернело и осунулось, он уже не был похож на себя. Одет он был в рваное платье, к обеим его согнутым ногам было подложено с нижней стороны по пучку камыша, подвешенному за плечи жгутами из соломы. Увидев меня, он снова сказал: — Согрей чашку вина.
Хозяин тоже высунул голову и сказал:—Кун И-цзи, ты должен еще девятнадцать цяней.
Тот, в замешательстве подняв лицо, ответил:
— Это… в следующий раз я рассчитаюсь, а сейчас отдам наличными… Надо хорошего вина.
Хозяин, как всегда смеясь, сцазал ему: — Кун И-цзи, ты опять что-нибудь украл!
Однако, на этот раз Кун И-цзи не стал спорить и только проговорил одну фразу: — Не надо смеяться!
— Смеяться? Если б не воровал, так и не сломали бы…
Кун И-цзи тихо ответил: — Поскользнулся и сломал, поскользнулся, поскользнулся…
Его глаза, казалось, умоляли хозяина — не надо больше говорить! В это время уже собралось несколько человек, и все они смеялись вместе с хозяином. Я согрел вина, вынес ему и поставил на порог двери. Он вытащил из кармана своего рваного платья четыре монетки и положил мне в руку. Я увидел, что вся его рука в грязи, — ею он пользовался для передвижения ползком. Не прошло и минуты, как он выпил вино, и под новые замечания и раскаты смеха, на коленях, помогая себе рукой, медленно выполз.
С тех пор я опять долго не видел Куна И-цзи. Подошел конец года, и хозяин лавки, снимая долговую доску, сказал: — Кун И-цзи все еще должен девятнадцать цяней! — Когда наступил день летнего солнцестояния [5-е мая] на второй год, он опять сказал: — Кун И-цзи все еще должен девятнадцать цяней! — Но в середине следующей осени хозяин уже ничего не говорил, а когда снова наступил конец года, Кун И-цзи все еще не показывался.
До сих пор я так и не видел его. Вероятно, Кун И-цзи в самом деле умер.