Кумиры, Локк Уильям Джон, Год: 1911

Время на прочтение: 244 минут(ы)

КУМИРЫ.

Романъ Уильяма Локка.

Пер. съ англійскаго З. Н. Журавской.

Вступленіе

Два человка вышли изъ мрака и, крадучись, проникли въ домъ. Они пришли съ цлью грабежа, но, найдя въ той комнат, куда они пробрались, спавшаго въ кресл старика, убили его. Затмъ, сами испугавшись сдланнаго ими, ушли, почти съ пустыми руками, и скрылись во мрак. Уже много времени спустя, они были настигнуты служителями правосудія, сознались въ своемъ преступленіи и понесли законную кару. Эта грязная исторія въ свое время получила достаточную огласку, но потомъ была забыта, и ни одному человку нтъ дла до того, что творилось въ душахъ убійцъ.
Намъ не пришлось бы и упоминать здсь объ ихъ существованіи, еслибы злое дло, свершенное ими, не послужило причиною переворота въ жизни другихъ людей.
Ибо, подъ покровомъ жизни, съ виду гармонической и ровной, нердко дремлютъ разрушительныя силы — подавленныя страсти: алчность, ревность, похоти,— энтузіазмъ и героизмъ, способные раскалиться до-бла. При обычномъ теченіи жизни он не вспыхиваютъ и не раскаляются, такъ какъ некому поднести къ нимъ спичку — потому моралисты и любятъ воспвать въ своихъ элегіяхъ обычное теченіе жизни! Но иногда обычное теченіе жизни внезапно, какъ молніей, озаряется яркимъ свтомъ, и скрытая мина взрывается.
Такая мина таилась подъ поверхностью четырехъ съ виду ровно текшихъ жизней. Вульгарное злодйство двухъ безъименныхъ бродягъ сыграло роль спички, поднесенной къ фитилю запала. И эти двое, вышедшіе изъ мрака, были слпыми, почти безличными орудіями Судьбы по отношенію къ этимъ четыремъ.

I.

Этотъ часъ былъ для Ирены Мерріамъ часомъ полнаго удовлетворенія, когда она заглядывала въ свое сердце, ища хотя бы мимолетнаго желанія, и улыбалась, не находя ни одного, Это было тмъ боле утшительно, что она не скупилась, отдавая себя жизни, и въ свою очередь предъявляла къ жизни большія требованія. Она сидла въ большомъ кожаномъ кресл у камина, прислушиваясь къ разговору двухъ мужчинъ, сидвшихъ за обденнымъ столомъ, за чашкой кофе. Время отъ времени и она вставляла словечко въ разговоръ, но говорить ей было лнь — она предпочитала слдить за смной выраженій на лицахъ своихъ собесдниковъ, мечтать о нихъ и думать о томъ, какъ она счастлива.
Эта послобденная картина была для нея привычной и знакомой и отъ этого только еще боле милой сердцу. Она вошла въ обиходъ жизни, стала такой же необходимостью, какъ сонъ и пища, и одежда.
Изъ двухъ мужчинъ одинъ былъ мужъ ея, Джерардъ Мерріамъ, другой — давнишній близкій другъ, Гью Кольманъ. Они съ Джерардомъ были товарищами по школ и по университету, вмст кончили и вмст вышли въ адвокаты, и, не смотря на значительную разницу въ характер и вкусахъ, продолжали поддерживать близкія дружескія отношенія и до сего дня.
На обратномъ пути изъ Индіи, гд оба путешествовали на вакаціяхъ, они встртились съ Иреной, одинокой сироткой, возвращавшейся съ могилы отца, котораго она разсчитывала застать живымъ. Оба съ перваго же дня влюбились въ двушку. Соперничество скоро стало очевиднымъ, но оба были добросовстны и не мшали другъ другу. Въ Лондон ухаживанье продолжалось, успхъ выпалъ на долю Джерарда. А при первой встрч съ Иреной посл ея замужества отвергнутый Гью Кольманъ съ низкимъ поклономъ поцловалъ ей руку и предоставилъ въ ея распоряженіе безкорыстную дружбу и преданность. Гордая осанка, сро-стальные глаза и надменно закрученные кверху усы придавали особое изящество этому красивому жесту. Гью вообще умлъ держаться принцемъ. Слезы выступили на глазахъ Ирены. Онъ и раньше былъ ей симпатиченъ и двичье сердце жалло отвергнутаго, но съ этого момента она полюбила, его, какъ брата, и поставила себ радостной задачей усилить братскую привязанность между Гью и ея мужемъ. Ихъ она возвела въ Ореста и Пилада, а дружбу ихъ въ какой-то культъ, котораго сама она была усердной и безстрастной жрицей. Вс шесть лтъ ея замужней жизни Гью обдалъ у нихъ, по крайней мр, разъ въ недлю. Въ послднее время онъ поселился по сосдству и чаще сталъ бывать у нихъ. Джерардъ, вообще немногорчивый, не разсыпался въ изъявленіяхъ своего удовольствія, за то Ирена привтствовала гостя радостно и шумно, за двоихъ.
Теперь, покойно сидя въ кресл и глядя на обоихъ, она невольно восхищалась ими. Оба были видные, красивые мужчины, Джерардъ шести футовъ съ лишнимъ росту, крупный, съ тяжелыми покатыми плечами, свидтельствующими о большой физической сил, Гью — мене грузный, боле пропорціонально сложенный, съ красивой годовой, гордо поднятой на высокихъ, могучихъ плечахъ, и лицомъ красивее Джерарда, съ его крупными, грубоватыми чертами, глазами неопредленно-голубаго цвта и рыжеватыми усами, коротко подстриженными на концахъ. Лицо одного производило впечатлніе человка гордаго, высокомрнаго, вспыльчиваго, ярко чувствующаго, какъ истый кельтъ, лицо другого обнаруживало человка медлительнаго, методическаго, настойчиваго въ осуществленіи своихъ ршеній — лицо, скоре заставлявшее предполагать силу, чмъ свидтельствовавшее о ней — такимъ лццамъ опасно врить. На первый взглядъ всякій сказалъ бы, что изъ двухъ такихъ соперниковъ побда должна была достаться Гью. Самъ Джерардъ дивился своему успху. Когда однажды онъ спросилъ свою жену, почему она выбрала его, она подняла на него доврчивые блестящіе глаза и отвчала: ‘Потому что ты — это ты’. И никакихъ иныхъ объясненій найти не умла! Но, быть можетъ, именно вншность Джерарда, заставлявшая предполагать въ немъ скрытую силу, съ первой же минуты расположила ее въ его пользу и внушила мысль, которой многія женщины врятъ, какъ божественному откровенію — что въ критическую минуту жизни одинъ окажется надежнй каменной горы, а другой — зыбучимъ пескомъ.
Пауза въ разговор постепенно перешла въ общее молчаніе. Джерардъ возился съ своей трубкой, которую надо было прочистить, такъ какъ она загрязнилась и не хотла горть. Гью, откинувшись на спинку кресла, заложивъ руки за голову, смотрлъ на потолокъ. Ирена неожиданно спросила:
— А что подлываютъ Гарты?
Гью принялъ боле нормальную позу.
— Гарты? Процвтаютъ. Когда же вы видали еврея-ростовщика, который бы не процвталъ?
Въ тон его была непривычная рзкость, сразу обратившая на себя вниманіе Ирены.
— Вдь ихъ двое, и ростовщики не оба,— замтила она.
— О! Минна?— она, кажется, здорова.
— Бдная двочка! Мн жаль ея. Мн такъ хотлось подружиться съ нею, но она не хочетъ. Удивляюсь, почему.
— Теб-то до нея какое дло? Чего ты безпокоишься о ней?— спросилъ супругъ, окутавшись клубами дыма.
— Мн такъ жаль ея!..
— Нкоторые люди не любятъ, чтобы ихъ жалли! Я первый.
— Но, вдь, ты же — не хорошенькая двушка, которую не хотятъ принимать въ обществ.
— Вы знаете: она горда,— замтилъ Гью. Онъ могъ бы привести другую причину, боле существенную, но ограничился намекомъ:
— Луна, Ирена, всегда блднетъ передъ солнцемъ, но еще вопросъ, нравится ли это лун.
— Какой вздоръ!— спокойно сказала Ирена.
Джерардъ покатился со смху.
— Ну, а я такъ радъ, что она не прицпилась къ намъ! Не люблю евреевъ въ своемъ дом. Ступай въ свои шатры, Израиль.
Ирена вспыхнула.— Неужели ты противъ этой бдной двушки потому только, что она — еврейка?
— Конечно, нтъ, душа моя,— уже совсмъ инымъ тономъ отвтилъ ея мужъ.— Я просто пошутилъ.
Ирена подошла къ нему сзади и положила руку ему на плечо.
— Прости меня, милый. ‘
Онъ кивнулъ головой, великодушно погладивъ ея ручку, затмъ отодвинулъ свой стулъ и поднялся, потягиваясь, какъ это длаютъ вс толстяки.
— Ну, я пойду въ курилку привести въ порядокъ удочки. И вы приходите, когда кончите спорить.
Когда онъ вышелъ, Ирена сла на его освободившееся мсто.
— Эта двушка кажется такой одинокой. Вотъ почему я интересуюсь его.
Гью закуривалъ папироску и пробормоталъ что-то невнятное. Ирена замтила, что онъ не спшитъ отвтомъ, и приписала это отсутствію интереса къ тем разговора. Наступило краткое молчаніе.
— У васъ какая-нибудь непріятность?— спросила она, наконецъ.
— Почему вы думаете?
— Вы сегодня самъ не свой. Должно быть, заработались и нуждаетесь въ перемн воздуха. Почему бы вамъ завтра не създить съ Джерардомъ къ Вестонамъ поудить рыбу?
— Джерардъ не звалъ меня.
— Какъ будто это нужно! Я сейчасъ скажу ему, что вы тоже дете.
— О, нтъ!— засмялся онъ.— Мною такъ нельзя распоряжаться. Я совсмъ не заработался. Работы у меня не такъ много. И я силенъ, какъ лошадь. Если вы хотите знать, о чемъ я думалъ, я скажу вамъ — приблизительно. Я думалъ о томъ, что сегодня ровно шесть лтъ тому, какъ я увидлъ васъ въ первый разъ посл вашей свадьбы.
Ирена задумчиво смотрла въ огонь и улыбалась.
— А я думала о томъ, какъ счастливо были прожиты эти шесть лтъ, какіе мирные славные вечера мы проводимъ здсь, вс трое. Можетъ быть, это было эгоистично съ моей стороны?..
Онъ уловилъ намекъ и запротестовалъ:
— Вы отлично знаете, что это — счастливйшіе часы моей жизни. Гд же еще я могъ бы найти то, что нахожу здсь?
— Иной разъ мн кажется, что для васъ было бы лучше, еслибъ вы нашли милую женщину, которая могла бы дать вамъ нчто лучшее,— выговорила она застнчиво.
— Не говорите такъ, Рени!— порывисто воскликнулъ онъ, швырнувъ папироску въ огонь.— Чмъ больше я приглядываюсь къ другимъ женщинамъ, тмъ больше прихожу въ отчаяніе. А сколько я ихъ видлъ на своемъ вку! Сколько разъ молва уже прославляла меня женихомъ! Должно быть, я таки кончу тмъ, что въ одинъ прекрасный день женюсь всерьезъ. Я знаю, что это глупо, Рени. Mais que veux-tu? По темпераменту я — не монахъ. Я заране знаю, какъ это будетъ. Чувственное увлеченіе вскружитъ голову — и я пойду ко дну. А потомъ буду сидть вотъ въ этой самой комнат и удивляться, какъ могъ Сатана толкнуть меня въ объятья другой женщины. Вы испортили меня — я сталъ слишкомъ требователенъ. Я еще не встртилъ ни одной женщины, которая была бы достойна чистить вамъ сапоги. Человкъ, который молится солнцу, не плнится фейерверкомъ.
— Погрться можно и у фейерверка,— смясь, возразила Ирена.
— Ненадолго. Онъ скоро гаснетъ. И тогда приходится зажигать другой. А солнце вчно.
Онъ пріучилъ ее къ такимъ гиперболамъ. Какъ истая женщина, она любила похвалу. Это возмщало сдержанность Джерарда, рдко говорившаго ей комплименты, не давало ей чувствовать отсутствія демонстративности въ муж. При томъ же она достаточно знала жизнь, чтобъ понимать, что перегруженному сердцу иной разъ нужно излиться. Гью не изъ тхъ людей, которые способны сегодня полюбить, а завтра выкинуть изъ головы. Ни на одинъ мигъ она не сомнвалась, что и теперь царитъ въ его душ, какъ его единственная любовь, до конца жизни. Но подъ теперешней вспышкой Гью, очевидно, таилась какая-то особая причина.
— Милый Гью, я знаю, что я — очень ограниченное существо, хоть и позволяю вамъ преувеличивать мои достоинства,— поспшно возразила она?— Но и вы знаете, какъ искренно и глубоко я интересуюсь вами: и, если съ вами стрясется что-нибудь недоброе, это не можетъ не отозваться болью и тревогой во мн и Джерард. Вотъ почему я завела объ этомъ рчь. Что бы ни огорчало васъ, я огорчена за васъ..
Ея тонъ и взглядъ были полны участія, трудно было деликатнй выразить сочувствіе, по бываютъ минуты, когда сочувствіе уязвляетъ. Гью помолчалъ немного, затмъ перемнилъ позу, откинулъ голову на спинку кресла и закрутилъ усы.
— Вы страшно милая, Рени, но я говорилъ вообще — отнюдь не собираясь позировать въ качеств неудачника. Я ненавижу людей, которые вчно поютъ, ища сочувствія у женщинъ. Я презираю ихъ.
Онъ всталъ, протянулъ ей об руки, взялъ ее за руки и поднялъ съ кресла.
— Ну вотъ, такъ. Не сердитесь. Право же, все идетъ довольно гладко. Міръ у моихъ ногъ, а небо — рукой подать. Чего же еще? Идемте къ Джерарду.
Такъ называемая ‘курилка’ была комната безъ опредленнаго назначенія, полу-библіотека, полу-оружейная — пріютъ скорй деревенскаго хозяина, чмъ лондонскаго адвоката. Джерардъ возился съ удочками и курилъ, щуря глаза, чтобы дымъ не лъ ихъ, въ то же время слдя за прихотливыми завитками дыма. При вход жены и друга онъ поднялъ глаза и кивнулъ головой. Ирена присла къ письменному столу — ей надо было написать письмо. Мужчины бесдовали объ уженіи рыбы. Вестонъ наканун поймалъ двухфунтовую форель. Они обсуждали шансы Джерарда поймать такую же. Затмъ перешли на тему объ охот. Джерардъ говорилъ съ видомъ знатока. Ирена написала свое письмо и, видя, что разговоръ не можетъ интересовать ее, взялась за книгу. Она знала пристрастіе Джерарда къ спорту и великодушно не мшала ему, но въ глубин души не могла ему сочувствовать. Ей было непонятно, какъ можетъ доставлять человку удовольствіе сознательно причинять боль. Какъ будто ея и безъ того недостаточно въ этомъ мір!..
Поэтому она обрадовалась перемн разговора и придвинула свой стулъ ближе къ огню. Но Гью посмотрлъ на часы и сталъ прощаться. Ирена запротестовала.
— Такъ рано? Еще нтъ и десяти!
Въ голос ея звучало неудовольствіе. Джерардъ тоже просилъ друга посидть еще. Но Гью сослался на спшную работу. У него завтра дло, въ которомъ онъ не усплъ даже хорошенько разобраться..
Пришлось отпустить его и, когда онъ ушелъ, супруги стали говорить о немъ, какъ это бывало уже сотни разъ Ирена боготворила своего мужа и идеализировала его, но ея чувства къ Гью были сложне, сотканы изъ противорчивыхъ и. довольно, деликатныхъ элементовъ. Исторія этого человка, его образъ жизни, разносторонность его характера затрогивали самыя разнообразныя стороны ея натуры: и свойственный ей романтизмъ, и ея склонность къ покровительству и защит. Въ юности онъ растратилъ довольно порядочное состояніе, доставшееся ему по наслдству отъ отца. Брильянтовая булавка еще блестла въ его галстух при свт рампы. Онъ жилъ широко и сорилъ деньгами, привлекая больше симпатій своими пороками, чмъ многіе люди строгой жизни своими добродтелями.
Даже и теперь, когда онъ поневол жилъ на скромныя средства, доставляемыя ему уголовной практикой, онъ не могъ понять, какъ это можно разсчитывать и экономить, не смотря на вс доводы и нотаціи, которыя періодически читала ему Ирена. Въ такихъ случаяхъ ей казалось, что она смотритъ, на него сверху, внизъ, съ недостижимой высоты. Но въ этомъ, человк, съ виду такомъ простомъ, открытомъ, была какая-то, сбивающая съ толку сдержанность, замкнутость, невольно внушающая уваженіе и въ то же время подстрекающая интересъ………….
Это было парадоксально и плнительно, особенно, въ виду того, что Гью, несомннно, работалъ, надъ собой и стремился къ совершенству. Съ.даромъ пламеннаго, краснорчія, онъ соединялъ строгій литературный вкусъ. Его стихи, кристально чистые и такіе же холодные, создали ему нкоторую извстность въ литературномъ мір. Съ другой стороны своими успхами въ адвокатур онъ былъ обязанъ именно необузданности своихъ защитительныхъ рчей.
— Что съ тобой сегодня?— спросилъ, наконецъ, Джерардъ.— Ты все время волнуешься — то изъ-за дочери Израэля Гарта, то вдругъ изъ-за Гью. Откуда этотъ внезапный приступъ альтруизма?..
— У меня есть все, что можетъ дать мн жизнь, и мн хотлось бы, чтобъ и у другихъ было то же. А я вижу, что съ Гью творится что-то неладное.
— Обычная исторія. Когда человкъ рожденъ Аяксомъ, нельзя же требовать, чтобъ жизнь его шла гладко.
— Друзья могутъ помочь ему.
— Милая моя, добрая Рени, ты знаешь поговорку: ‘избавь насъ, Боже, отъ друзей’?.. Не надо черезчуръ усердствовать.

II.

Мерріамы жили въ комфортабельномъ отдльномъ домик въ Сеннингтонъ-гезъ, наиболе пріятномъ и удобномъ въ смысл сообщенія изъ лондонскихъ предмстій. Около года тому, назадъ они убдили и Гью Кольмана бросить свои довольно-таки мрачные, и неуютные номера въ Темпл и взять квартирку въ новомъ, только что выстроенномъ каменномъ дом, въ конц главной улицы Сеннингтона. Ирена, со свойственною женщинамъ разсчетливостью, выискала для него премилую квартирку въ четвертомъ этажъ. Но Гью отвергъ ея выборъ и взялъ, другую, ниже и дороже, и значительно больше, и меблировалъ ее на свой счетъ, весьма роскошно, Когда Ирена стала выговаривать ему, онъ только разсмялся, махнувъ рукой жестомъ вельможи. Дни, когда надо было питаться мякиной и, сть вмст со свиньями, для него миновали. И онъ хочетъ использовать свое право на откормленнаго тельца и вс прочія роскоши, преподносимыя раскаявшимся блуднымъ сынамъ. Вдь заработокъ его растетъ съ каждымъ мсяцемъ. Вдобавокъ у него есть дядя, Джоффи Кольманъ, изъ Брантфильдъ-Парка. А у дяди не одн только надежды, а и капиталы. Ирена пыталась доказывать ему, что надежды часто обманываютъ.
— Вашъ дядя можетъ жениться снова, и у него могутъ быть дти.
Гью щелкалъ пальцами. Дядя — и женитьба! Это было бы просто-таки неприлично. А Джоффи Кольманъ всю жизнь былъ корректнйшимъ изъ смертныхъ. Онъ жилъ одинъ, но неизмнно каждый вечеръ обдалъ во фрак, ради дворецкаго. Еслибъ онъ женился, сосди ршили бы, что настало сньтопреставленіе. Онъ также мало способенъ на это, какъ бросить динамитную бомбу въ своей приходской церкви…..
Ирена съ состраданіемъ пожимала плечами. Она не даромъ прожила на свт цлыхъ двадцать шесть лтъ. Она знала, что въ каждомъ мужчин сидитъ вольтеровскій Габбакукъ. Года полтора спустя предсказанія ея оправдались. Джоффи Кольманъ оказался способнымъ на все. Онъ женился, да еще на молоденькой, больше того: прошелъ слухъ, что ‘молодые’ ожидаютъ наслдника. Вс надежды Гью рухнули. Ирена выражала ему сочувствіе, придумывала, какъ удешевить его жизнь и сократить расходы. Гью слушалъ ее растроганный и восхищенный — у нея была такая царственная манера считать невозможное достижимымъ и возможнымъ,— молча соглашался слдовать ея совтамъ, а затмъ шелъ домой и клялъ себя за расточительность.
И сегодня, уйдя отъ Мерріамовъ, онъ былъ полонъ самоукоризны. Рзкій мартовскій втеръ дулъ ему въ лицо, онъ ускорилъ шагъ и поднялъ воротникъ. Однако его сердитое размахиванье палкой не имло никакого отношенія къ погод. Еслибъ жизнь сложилась въ прошломъ иначе — еслибъ Ирена полюбила его, а не Джерарда, онъ былъ бы ей всю жизнь примрнымъ мужемъ, вмсто того, чтобъ увлекаться и прожигать жизнь, какъ онъ это длалъ все время. Ну, чего ради, напримръ, онъ пошелъ въ эту сторону? Не лучше ли вернуться къ себ домой — къ своему камельку и къ своей воображаемой работ?.. Неожиданно онъ повернулся на каблукахъ и выбранилъ себя дуракомъ. Привычное легкомысліе постепенно овладло имъ. Онъ разсмялся, радуясь, что у него сохранилось чувство юмора, помогающее ему смяться надъ напыщенной серьезностью этого забавнаго міра….
Мысли его перешли къ его работ, къ предстоявшей защит, вспомнилась послдняя защитительная рчь, краснорчивое обращеніе къ присяжнымъ, благодаря которому онъ выигралъ дло. Успхъ былъ сладокъ — еще слаще тмъ, что залогъ успха онъ носилъ въ себ. Онъ въ совершенств владлъ даромъ рчи, блестящей, убдительной, трогательной, ядовитой. При первомъ же представившемся случа даръ этотъ поднялъ его изъ заднихъ рядовъ начинающихъ юристовъ въ первые ряды и далъ ему извстность. Случайный заработокъ перешелъ въ довольно постоянный, а это въ свою очередь сулило крупный годовой доходъ. Темпераментъ далъ ему то, чего знанія и опытъ не могли дать сотнямъ другихъ, старшихъ, чмъ онъ. Раздумывая объ этомъ, онъ чувствовалъ признательность къ своему темпераменту и снисходительно прощалъ ему т злыя шутки, которыя онъ иной разъ игралъ со своимъ обладателемъ.
И потому онъ былъ уже почти въ ладу съ собой, когда, четверть часа спустя, отворялъ садовую калитку большого особняка, стоявшаго въ глубин сада. Проходя подъздной аллеей, онъ напвалъ псенку. На звонокъ тотчасъ же вышелъ лакей, ввелъ его въ. роскошную прихожую, устланную пушистыми коврами, и оттуда въ гостиную.
— М-ръ Кольманъ, миссъ.
Лакей исчезъ и заперъ дверь. Хозяйка уже встала съ низкаго кресла у камина и быстро шла ему на встрчу.
— О, какъ вы поздно! Да, я знаю, вы не могли раньше. Вы предупреждали… Но вечеръ тянулся такъ безконечно долго, ждать было такъ скучно!..
— Я ушелъ, какъ только смогъ освободиться. Вы понимаете, я вдь раньше общалъ. Еслибъ я получилъ ваше письмо вчера, а не сегодня утромъ…
— Я только вчера вечеромъ узнала, что отецъ сегодня узжаетъ въ городъ. Не хотлось упустить такого удобнаго случая побыть съ вами наедин. О, какъ я рада, что вы пришли! Это такъ мило съ вашей стороны!
— Ничуть!— возразилъ Гью съ насмшливымъ поклономъ.— Разв вы сомнваетесь въ томъ, что я и самъ весь день мечталъ о предстоящемъ удовольствіи?…
— Конечно, сомнваюсь,— когда вы говорите такимъ насмшливымъ тономъ,— сказала она, въ свою очередь усаживаясь.
Голосъ ея былъ густой, красивый контральто и говорила она, не спша, немножко нараспвъ, зная, что эти низкія, теплыя нотки въ ея голос волнуютъ ея собесдника. Он и теперь волновали его. Даже въ гостиной Ирены онъ не могъ забыть этого голоса, красоты и томной, чувственной граціи его обладательницы, такъ сильно дйствовавшихъ на его воображеніе.
— Вы колдунья, Минна, — выговорилъ онъ съ искреннимъ восхищеніемъ.
Эта шаблонная фраза звучала въ его устахъ нсколько иронически, тмъ не мене она была пріятна двушк.
— Я цлую недлю ждала отъ васъ хоть маленькаго комплимента.
— Какъ такъ? Вдь мы видлись только вчера.
— Cela n’empche pas.
— Я васъ чмъ-нибудь обидлъ?
— Нтъ — но вы смотрли на меня и говорили со мной такъ, словно я была барышня, продающая вамъ почтовыя марки.,
— Простите меня. Но вдь мы встртились на улиц — И вамъ стыдно было итти со мною рядомъ?
— Минна!— Онъ вспыхнулъ, голосъ его звучалъ гнвно. Она тихонько засмялась.
— Я это нарочно сказала, чтобъ вырвать у васъ искренній звукъ,— а вы и попались въ ловушку. Нравится вамъ мое новое платье? Я заказала его, потому что вамъ понравилось въ витрин почти такое же.
Она встала и повернулась передъ нимъ на каблукахъ… Она, несомннно, была красива, знойной, южной красотой. Отъ матери, давно умершей, которую случай занесъ изъ Смирны въ объятія Израэля Гарта и лондонскихъ тумановъ, она унаслдовала томность глазъ и рчи, составлявшія главное ея очарованіе. И однакоже въ чертахъ ея пикантнаго лица, скорй неправильныхъ, не было почти ничего еврейскаго, если не считать едва замтной, почти неуловимой горбинки на перенось,— неизгладимой печати ея расы. Платье изъ мягкаго крепъ-де-шинъ безукоризненно облегало ея фигуру, стройную и гибкую. Блдно-золотистый цвтъ его красиво оттнялъ теплый колоритъ кожи.
Гью разсыпался въ похвалахъ. Онъ былъ щедръ на восторги и умлъ хвалить. Краска сгустилась на щекахъ двушки, глазаея радостно заблестли. Мелькомъ поглядвшись на себя въ зеркало, висвшее надъ каминомъ, она снова сла. Сердце ея жаждало его похвалъ и съ жадностью впивало ихъ.
— Ну, а теперь разскажите мн все, что вы видли и длали за послднее время.
Это было не трудно. Миле ея онъ никого не видалъ. Что онъ длалъ? Набросалъ ея портретъ въ блокъ-нот, чтобы немножко скрасить грязное и дурно пахнущее помщеніе, гд ему приходится работать. Вырванный листокъ и сейчасъ у него въ бумажник. Минна завладла имъ, пришла въ восторгъ, разсыпалась въ благодарностяхъ. Гью смялся. Сравнивалъ ея воркующій голосъ съ соловьинымъ пніемъ. Исчерпавъ эту тему, Минна снова стала допытываться, что онъ длалъ. Гью передалъ ей вс послднія новости, вскользь упомянувъ о томъ, что скоро долженъ выйти новый томъ его стихотвореній. Не напишетъ ли онъ поэмы въ честь ея?— Онъ попытался объяснить ей, что подобныя темы не въ его дух, что стиль у него строгій. Онъ воспваетъ лишь безплотное. Вотъ ея платье онъ, пожалуй, можетъ воспть… Такимъ образомъ разговоръ снова вернулся къ очаровательному платью.
— И эта — cration — въ самомъ дл, создана для меня?
— Да вдь это такая радость — имть кого-нибудь, кому хочется нравиться!— съ неожиданной пылкостью воскликнула она.— А кто же у меня есть, кром васъ? Папа? Его друзья? Они и глядть-то на меня не станутъ, если я не выряжусь, какъ дикарка,— въ золото, серебро и драгоцнные камни, чтобъ они могли высчитать, сколько это стоитъ въ перевод на фунты, шиллинги и пенсы. А одваться только для себя, въ конц концовъ, надодаетъ. Жизнь удручаетъ, какъ глава изъ Экклезіаста — впрочемъ, вамъ едва-ли доводилось испытывать что-либо подобное — вдь вы мужчина.
— Мн бы хотлось сдлать вашу жизнь мене одинокой и унылой,— ласково сказалъ онъ. — И мн бы этого хотлось.
— Почему вы такъ сторонитесь отъ м-рсъ Мерріамъ? Она многое. сдлала бы для васъ, еслибъ вы позволили.
— Не могу,— сказала двушка.— Сама не знаю, почему, но не могу. Почему вы такъ часто говорите о ней!
— Потому что она самая милая женщина, какую я знаю,
— Или просто потому, что…— она не докончила.— Нтъ, я не то хотла сказать,— но…
— А что же?э— Разв вы не догадываетесь? Я бы хотла, чтобы вы цнили меня немножко ради меня самой, а не сравнивая меня постоянно съ другими — вотъ что!
Она нагнулась къ нему, одна рука ея свсилась внизъ, глаза затуманились и сквозь туманъ въ нихъ свтилась затаенная страсть, пока еще дремлющее желаніе.
— Я никому, кром васъ, не хочу нравиться. Никого другого мн не надо. Вы для меня — все на свт.
Гью былъ подготовленъ къ этому. Ея чувственная прелесть давно уже ткала надъ нимъ, свои сти. Онъ давно зналъ, что прикосновеніе его руки способно будить дремлющіе вулканы, зналъ, что. когда-нибудь настанетъ мигъ безумія и онъ не удержится отъ этого прикосновенія. Даже и сейчасъ пульсъ его бился быстре обыкновеннаго. Вдь онъ былъ человкъ, изъ плоти и крови, хотя стихи его и были холодны, какъ мраморъ. Но пока онъ все-таки держалъ себя въ узд. Онъ протянулъ руку и пожалъ ея пальчики.
— Не смотрите на меня такъ. Я не очень дурной человкъ. Но вы заставляете меня говорить вещи, о которыхъ мы оба потомъ, можетъ быть, пожалемъ.
— Мн все равно,— шепнула она.— Говорите, что хотите.
Ршительный моментъ насталъ. Мигъ,— и она трепетала бы въ его объятіяхъ. Усиліемъ воли онъ отвелъ ея руку и вскочилъ на ноги. Она испуганно отшатнулась отъ него.
— Слушайте, Минна, пока мы еще не наглупили, подумайте: чмъ это кончится. Вы думали объ этомъ? Призовите на помощь свой умъ, а не страсти. Простите. Я знаю, что выражаюсь грубо, но въ этомъ единственный нашъ шансъ спасенія. Вы готовы, очертя голову, ринуться — быть можетъ, въ пропасть. Понимаете вы это?
Онъ пристально и строго смотрлъ на нее, хотлъ, перевести ея мысли въ одну плоскость со своими, придать имъ боле серьезное направленіе, или, по крайней мр, пробудить въ ней гордость, самолюбіе. Лицо ея слегка поблднло, дрожащія губы прошептали:
— Разв я не нравлюсь вамъ — нисколько?
— Не нравлюсь! Разумется, вы нравитесь мн. Иначе я не сидлъ бы тутъ у васъ сегодня — вдь не считаете же вы меня негодяемъ?
— Такъ отчего же вы такой недобрый?
— Оттого, что, хотя, въ извстномъ смысл, и я люблю васъ,— существуетъ одна только женщина, которую я могъ бы любить во всхъ смыслахъ, и эта женщина — не вы. Причина проста. Если мы не остановимся во-время, вы отдадите все, я — только часть. Вдь это же для васъ неново. Я люблю васъ, потому что ваша красота кружитъ мн голову, волнуетъ кровь. Это тоже все очень просто, почти какъ на восток. Но думали ли вы о томъ, куда это можетъ завести насъ?
Высшая, духовная сторона въ немъ неожиданно возмутилась — добыча, которая сама давалась въ руки, перестала быть желанной и онъ былъ безпощаденъ. Онъ ждалъ, что ея, пылкая, южная кровь, взбунтуется противъ такого обращенія — что она возмутится и прогонитъ его — или же расплачется горькими слезами стыда и обиды. Это грубо, жестоко, но, по крайней мр, это сразу убьетъ ея любовь. Онъ ждалъ. Случилось неожиданное. Она подняла на него упрямые, суровые глаза, въ которыхъ теперь уже не было никакой томности, и выговорила глубокимъ, груднымъ голосомъ.
— Для меня одна крупица вашей любви дороже беззавтной любви и преданности всякаго другого.
На минуту онъ былъ озадаченъ этимъ нежданнымъ отвтомъ. Онъ не предполагалъ въ ней столько силы. Какъ же это у него сложилось такое обидно-неврное представленіе о ней?
— Вы хотите сказать, что любите меня, не смотря на сказанное мною?
— Да, люблю.
— Въ такомъ случа смиренно прошу у васъ прощенія.
Наступило долгое молчаніе, прерываемое лишь тиканьемъ часовъ на камин. Огромность комнаты, меблированной въ чопорномъ, холодномъ стил Людовика XV, усиливала тягость этого молчанія. Время отъ времени Гью взглядывалъ на Минну, не ршаясь заговорить. Въ ней не было теперь и тни сходства съ цвтущей, шаловливой двушкой, повертывавшейся передъ нимъ на каблукахъ часъ тому назадъ, заставляя восхищаться своимъ новымъ платьемъ. По угламъ рта легли черты ршительности и упорства. Лицо это было, ключемъ къ разгадк женщины — для того, кто умлъ читать. Гью не умлъ. Его ввело въ заблужденіе это лицо: онъ чувствовалъ себя глубоко виноватымъ.
— Я жестоко ошибался, — выговорилъ онъ, наконецъ.
— Да, вы неправильно судили обо мн.
— Я былъ жестокъ — но съ добрымъ умысломъ. Какъ мн хотлось бы загладить это!!
— Это не трудно.
— Скажите, какъ.
— Попросите меня быть вашей женой.
Женитьба? Безъ подготовки, грубо, передъ нимъ всталъ вопросъ, котораго онъ до сихъ поръ избгалъ касаться даже въ мысляхъ. Больше. того, онъ сознавалъ, что о женитьб онъ не думалъ вовсе. Онъ привыкъ считать себя честнымъ человкомъ — и вдругъ убдился, что эта честность очень шаткая. Его чувственное желаніе представилось ему во всей своей нагот, безъ прикрасъ.
И онъ невольно презиралъ себя — и возводилъ на пьедесталъ ее. Сдлать ей предложеніе, посл того, что сказано, было бы только новымъ оскорбленіемъ. Вдобавокъ, она такъ богата! Царское приданое. Перспектива поправить свои дла выгодной женитьбой претила ему, отталкивала. Гнвный, негодуя, самъ на себя, онъ схватился за первый подвернувшійся предлогъ. Жениться на дочери Израэля Гарта, еврея-ростовщика?.. Это немыслимо!
Словно угадывая его мысли, Минна подошла къ нему, опустилась на колни и положила руки на его руки. Черные, бархатные глаза съ мольбой смотрли на него. Она словно сошла съ картины Андреа дель Сарто.
— Почему вы молчите? Я оскорбила васъ? Вы находите, что я прошу слишкомъ многаго? У меня самой это вырвалось неожиданно. Я знаю: я еврейка, и ваши родные будутъ презирать меня — и отецъ мой ростовщикъ — такая женитьба позоръ для васъ… Я только хотла…
Гью былъ обезоруженъ. Женщина побдила своей покорностью.
— Еслибъ я принялъ, какъ даръ, вашу любовь, и не женился бы на васъ, — сказалъ онъ, обнимая ее,— потому только, что вы — дочь Израэля Гарта,— я презиралъ бы себя. Дитя мое, я васъ считалъ игрушкой — и нашелъ въ васъ женщину, достойную быть чьей угодно женой.
— Было бы такъ сладко быть только вашей!— прошептала она.
… Онъ еще разъ поцловалъ ее и тихонько отстранилъ отъ себя.— Но, еслибъ я вотъ теперь, сейчасъ, просилъ васъ быть моей женой,— это была бы низость — по другимъ причинамъ. Постарайтесь понять ихъ. Я часто нуждаюсь въ. деньгахъ. Вы — богатая невста. Вдобавокъ, я долженъ вашему отцу пять тысячъ фунтовъ подъ обезпеченіе наслдства, котораго, какъ выяснилось, я не получу. Проценты, съ грхомъ пополамъ, я до сихъ поръ платилъ. Они невелики — вашъ отецъ отнесся ко мн не какъ къ должнику, а какъ къ другу. Но чмъ я уплачу долгъ — не знаю. И отецъ вашъ уже корилъ меня непрочностью моего обезпеченія. Пока я съ нимъ не расплачусь, я не имю права просить васъ быть моей женой.
Минна весело расхохоталась.
— Ахъ, вы глупенькій! Какъ же вы не понимаете, что, если вы женитесь на мн, долгъ, такъ сказать, растворится въ собственномъ соку…
Гордость его возмутилась. Это невозможно. Для честнаго человка это непріемлемо. Она никакъ не могла взять въ толкъ, при чемъ тутъ честь. Ея воспитаніе не пріучило ее къ такимъ тонкостямъ.
— Въ такомъ случа что же намъ длать?— спросила она.— Вы не хотите взять меня просто такъ, не женясь, и не хотите жениться на мн изъ-за моихъ денегъ. Вы, кажется, просто, не хотите меня, ни подъ какимъ соусомъ?
На это отвтъ могъ быть только одинъ. Въ конц концовъ Минна улыбнулась и шепнула:
— Это было очень сладко, но все-таки мы не ршили, что намъ длать.
Гью взглянулъ на часы.
— Сейчасъ мн надо сказать: ‘покойной ночи’, а вамъ лечь спать спокойной и счастливой. Я ужь придумаю какой нибудь исходъ. И этотъ поцлуй будетъ нашимъ обрученіемъ, связывающимъ насъ навки. Вотъ!
Они простились и онъ пошелъ домой, чувствуя на губахъ своихъ сладость прикосновенія нжныхъ двичьихъ губъ и самъ дивясь, какъ онъ вывернется изъ этого запутаннаго положенія, но, въ общемъ, счастливый. И совершенно не сознавая, что онъ былъ одураченъ, поддался инстинктивному лукавству женщины, сумвшей разжечь въ немъ энтузіазмъ и страсть — женщины, въ свою очередь толкаемой слпою, необузданною страстью.

III.

Проблема получалась довольно-таки сложная. Часть утра, когда голова особенно ясна, Гью провелъ въ тщетныхъ попыткахъ разршенія этой проблемы. Изъ того положенія, въ которое онъ попалъ, не было выхода безъ утраты чести. И эта мысль колола его, какъ власяница, надтая на тло. Если въ былыя времена ему и случалось иногда сходить съ пути шаблонной добродтели, все же онъ презиралъ извилистыя тропинки, которыми идетъ порокъ. Онъ никогда не былъ ловеласомъ, обольстителемъ. Даже за т остатки, добродтели, которыя попадали въ его руки, онъ платилъ, по-царски. Что бы ни говорили моралисты, есть разница между тмъ, кто гршитъ en prince и тмъ, кто гршитъ en voyou. Гью былъ порядочнымъ человкомъ. По крайней мр, всегда цплялся за убжденіе въ своей порядочности. Передъ нимъ лежали три пути: совсмъ покинуть Минну, жениться на ней, сдлать ее своей любовницей. И каждый путь сулилъ ему потерю самоуваженія.
Онъ шагалъ по комнат, предаваясь самоугрызеніямъ. Поводовъ было достаточно. Безуміемъ было занять шесть тысячъ у Израэля Гарта, еще большимъ безуміемъ — надлать долговъ, на уплату которыхъ ему понадобилась эта сумма. Онъ плакался на дядю, сыгравшаго съ нимъ такую, неожиданную и скверную шутку, плакался на судьбу, лишившую его Ирены,— вс его жалобы неизмнно заканчивались этимъ. Въ одномъ вагон съ нимъ хали три пожилыхъ солидныхъ господина изъ Сити. Его воображенію они представлялись тремя израильскими мудрецами. Еслибъ онъ началъ плакаться имъ, какъ овъ, на свою судьбу, они, наврное, сказали бы ему, что онъ наказанъ по заслугамъ. Это сравненіе привело его въ хорошее расположеніе духа.
Не усплъ онъ пріхать, какъ подали телеграмму отъ Минны. Нельзя ли ей повидаться съ нимъ сегодня, на минутку? И если можно, то когда и гд? Она свободна въ любое время дня и придетъ туда, куда онъ ей назначитъ. Ей хочется только узнать, не сердится ли онъ на нее. Она почти всю ночь не спала и очень разстроена. Это было цлое посланіе по телеграфу, безъ обычныхъ сокращеній и составленное по-нмецки, чтобы не стать достояніемъ телеграфистокъ въ Сеннингтон. Гью послалъ отвтъ, назначивъ встрчу въ три часа, у него въ пріемной. Ровно въ четверть четвертаго явилась Минна, краснющая, съ виноватымъ видомъ, введенная клеркомъ. Она такъ мило извинялась, что, разумется, пришлось утшить ее. Разумется, ей страшно рады. Она вошла и сразу освтила мрачную пріемную. Даже чурбанчикъ, на который вшаютъ адвокатскій парикъ, ликуетъ при вид ея. Минна радостно разсмялась, повернулась къ чурбанчику и схватила парикъ. Пусть Гью наднетъ его — ей такъ хочется посмотрть, каковъ онъ въ парик. Она сама ему наднетъ. Нтъ, парикъ ему вовсе не идетъ. Въ этомъ головномъ убор онъ слишкомъ солиденъ..
Они провели премилый часъ наедин, въ нжностяхъ и ласкахъ и взаимныхъ обтахъ найти выходъ къ свту и скоро-скоро принадлежать другъ другу. О формальномъ предложеніи руки и сердца не могло быть и рчи. Израэлъ Гартъ не отдастъ дочери за начинающаго адвоката и поэта безъ гроша въ карман, вдобавокъ, его должника. Да и самому Гью тошно становилось при мысли явиться къ нему съ такимъ предложеніемъ. При томъ же отецъ давно убждалъ Минну выйти за одного его пріятеля, по фамиліи Гольдбергъ, владльца мняльной конторы на Грэсчерчъ-стритъ. Открыться отцу — значитъ все испортить. Онъ запретъ ее въ башню, какъ Данаю, куда только Юпитеръ-Гольдбергъ сможетъ проникнуть — тоже золотымъ дождемъ, но съ разршенія папаши. Гью предлагалъ обручиться и ждать два года, втеченіе которыхъ онъ всячески будетъ стараться выбиться и составить себ, состояніе. Минна согласилась, но только для виду. Она не привыкла долго ждать осуществленія своихъ желаній. Да, по правд говоря, и Гью не привыкъ. Какъ бы то ни было, за этотъ визитъ ихъ отношенія значительно подвинулись впередъ. Уходя, двушка взяла съ него слово, что онъ сохранитъ происшедшее въ тайн отъ всхъ — въ томъ числ и отъ м-рсъ Мерріамъ.
— Конечно, я не скажу м-рсъ Мерріамъ, — сухо отвтилъ Гью.
Яркіе черные глаза метнули на него подозрительный недобрый взглядъ. Еще минута, и легкіе шаги раздались уже за дверью, предупредительно отворенной.
Слдующій день было воскресенье. Хотя пора была весенняя, конецъ марта, нежданно вернулись холода. За ночь температура упала, поднялся втеръ, пошелъ мокрый дождь пополамъ со снгомъ, мостовыя покрылись слякотью. Гью отложилъ въ сторону начерно набросанныя строфы, которыя онъ отдлывалъ, и грустно выглянулъ въ окно. Зрлище было неутшительное: сквозь косыя срыя полосы дождя, подхлестываемаго втромъ, почти ничего невозможно было разглядть. Они условились съ Минной встртиться, если погода позволитъ, въ лск за Липами, усадьбою ея отца. Но погода была совсмъ неблагопріятная. Гью находилъ, что онъ съ чистой совстью могъ бы не пойти на свиданіе. Со стороны Минны будетъ безуміемъ выйти въ такую погоду. Но, зная, что влюбленная женщина способна на всякое безуміе, онъ все-таки ршилъ исполнить общаніе, если она придетъ, онъ сейчасъ же отправитъ ее домой. Онъ вышелъ въ толстыхъ перчаткахъ, въ осеннемъ пальто съ поднятымъ до ушей воротникомъ, и быстро зашагалъ по тротуару. Улица была безлюдна. Съ четверть часа онъ прождалъ на указанномъ ему мст. Минна не пришла. Онъ порадовался ея благоразумію, большему, чмъ его собственное, и повернулъ назадъ. Свернувъ съ тропинки, ведшей къ лсу, на шоссе, вблизи дома, гд жили Мерріамы, онъ увидалъ дущій на встрчу извозчичій кэбъ, съ закрытымъ окномъ. Прохавъ немного, экипажъ остановился и возница сдлалъ ему знакъ. Гью подошелъ и сквозь стекло окна разглядлъ взволнованное лицо Ирены. Она подняла окно и онъ увидлъ, что она сидитъ на холоду въ одной только шелковой блузк, а рядомъ съ ней, закутанная въ ея котиковое пальто, сидитъ замурзанная, худенькая, вся дрожащая маленькая двочка….
— Какое счастье, что мы встртили васъ!— вскричала Ирена.— Хотите оказать мн большую услугу?
— Все, что вы хотите. По всей вроятности, надо сходить за докторомъ?— сказалъ онъ, посмотрвъ на ея новую протеже.
— Нтъ. Я пошлю Дженъ, если нужно будетъ. Създите на квартиру къ этой малютк и скажите ея роднымъ, что она захворала, что на сегодня я беру ее на свое попеченіе и, если они захотятъ, найду ей хорошее мсто. Она живетъ у дяди и тетки, которые бьютъ ее. Вы подумайте: въ такой холодъ послать ребенка, въ одномъ плать, продавать фіалки!
— Гд они живутъ?
— Джорджъ-стритъ, 24 — знаете, эту трущобу за вокзаломъ? Ихъ фамилія Джексонъ. Потомъ зайдите разсказать мн, какъ они васъ приняли. Я дамъ вамъ позавтракать.
Гью кивнулъ головой, отошелъ, сказалъ кучеру, куда хать, и зашагалъ дальше. Эта маленькая сценка и позабавила, и растрогала его. Онъ такъ ясно представлялъ себ Ирену, взволнованно срывающую съ себя шубку, чтобы прикрыть ею озябшаго ребенка, и затмъ увозящую его съ властностью царицы, не знающей преградъ своимъ желаніямъ. Она вдь ни на единый мигъ не усумнилась, что онъ сейчасъ же побжитъ исполнять ея приказъ. Онъ улыбнулся. Хорошо, что на свт есть такія женщины. Когда онъ проходилъ мимо ея дома, ея лицо на мигъ мелькнуло въ верхнемъ окн. Всю дорогу онъ представлялъ себ, какъ она поднимаетъ на ноги служанокъ, велитъ имъ готовить теплую ванну и сама стоитъ на колняхъ у огня, гря фланелевое одяло, чтобъ закутать двочку посл ванны.
М-ра Джексона онъ не засталъ. Дома была только его жена. Мужъ, наврное, шатался гд-нибудь возл кабака, въ ожиданіи, пока откроютъ. Комната была грязная, хозяйка — еще того грязнй, если только это возможно. А ея способъ выражаться, какъ скоро въ томъ убдился Гью, былъ грязенъ въ превосходной степени. Вдобавокъ она была замтно выпивши. Кровать въ комнат была только одна, но въ углу валялся грязный мшокъ и куча лохмотьевъ — очевидно, здсь и спала двочка. Гью объяснилъ цль своего посщенія, къ изумленію его, мистрисъ Джексонъ охотно пошла ему навстрчу. Она не видла никакихъ основаній содержать и кормить двчонку, которая ей совсмъ чужая, когда скоро у нея будетъ собственный ребенокъ. Если кто-нибудь желаетъ взять ее на свое попеченіе — и слава Богу: она очень рада. Она, видимо, готова была отправить племянницу даже въ такое мсто, гд много тепле, чмъ у камелька Ирены.
— Все улажено,— объявилъ Гью Ирен, встртившей его въ швейцарской.
— Отлично. Пойдемте наверхъ. На минутку.
Она повернулась и пошла, и онъ за нею. По всмъ признакамъ Ирена была чмъ-то глубоко возмущена.
Свернувшись клубочкомъ на кровати, въ комнат, которая прежнимъ обитателямъ этого дома служила дтской, а теперь — къ большому сожалнію Ирены — пустовала — это было ея единственное горе — лежала маленькая двочка. Ирена подошла къ ней, отвернула одяло и осторожно обнажила ея худенькія плечики и грудку.
— Взгляните!
Гью нагнулся къ спящей. Все тло ея было въ синякахъ и кровоподтекахъ.
— Мн бы хотлось пойти къ нимъ съ огненнымъ мечемъ и стереть ихъ съ лица земли!— воскликнула Ирена.
— И мн бы хотлось, чтобъ вы это сдлали, прежде, чмъ у нихъ родится ребенокъ, котораго они ожидаютъ,— угрюмо сказалъ Гью.
Онъ вкратц описалъ ей свой визитъ къ Джексонамъ. Но Ирена почти не слушала его — такъ взволновали ее его предыдущія слова.
— Будемъ надяться, что этотъ ребенокъ родится неживымъ,— молвила она.— Подумать только, что у подобныхъ животныхъ родятся дти, а…— за что же это имъ дана такая привилегія, и какъ можно позволять имъ имть дтей?
— А разв не привилегія — имть возможность сдлать то, что длаете вы теперь?— попробовалъ утшить ее Гью.
— Это такой пустякъ! Все равно, что пытаться остановить лавину и захватить пригоршню снгу.
— Ну, свою пригоршню вы, во всякомъ случа, захватили.
— Бдняжка!— съ нжностью выговорила Ирена.
Она плотнй укутала малютку одяломъ, кое-что переставила, поправила и повела Гью внизъ. Завтракъ уже ждалъ ихъ. Они сли за столъ вдвоемъ. Джерардъ ухалъ удить рыбу.— Вотъ-то, должно быть, клянетъ погоду, сидя въ столовой у Вестоновъ.
— Какъ-то онъ отнесется къ нашей маленькой пріятельниц тамъ наверху?— сказалъ Гью, наливая себ кларету.
— То есть? Что вы хотите сказать этимъ?
— Ну, нельзя же такъ взять съ улицы ребенка и оставить его у себя.
Ирена широко раскрыла глаза.
— Вы думаете, что Джерардъ будетъ недоволенъ тмъ, что я взяла ее? Мой милый Гью!
Онъ усмхнулся про себя, но изъ благоразумія поспшилъ перемнить разговоръ и сталъ разспрашивать ее, какимъ образомъ она нашла ребенка. И какъ это случилось, что сама она вышла изъ дому въ такую ужасную погоду.
— Мн нужно было снести кое-что одной больной двушк,— отвтила она. Остальное все было такъ, какъ и думалъ Гью. На обратномъ пути она увидала женщину, пытающуюся поднять упавшаго ребенка. Остановила кэбъ и увезла свою добычу.
— Но зачмъ же было рисковать собственнымъ здоровьемъ — снять съ себя шубку и хать въ одной легкой блузк?— съ улыбкой спросилъ онъ.— Даже св. Мартинъ не длалъ этого.
— Ну, знаете,— возразила она съ очаровательнымъ лукавствомъ, перегибаясь къ нему черезъ столъ,— по-моему, св. Мартинъ былъ далеко не примрнымъ святымъ.
.Посл завтрака лакей доложилъ, что пришелъ м-ръ Джексонъ и спрашиваетъ барыню.
— Видъ у него совсмъ разбойничій, ма’мъ,— счелъ онъ нужнымъ предупредить.
— Я пойду поговорю съ нимъ,— сказалъ Гью, поднимаясь съ мста..
— Нтъ. Я сама. Позвольте мн. Мн очень хочется!
Взволнованная, съ блестящими глазами, Ирена вышла къ постителю въ швейцарскую. Онъ сейчасъ же поднялъ крикъ и шумъ. Гью, на всякій случай, сталъ за угломъ, въ коридор, невидимымъ свидтелемъ.
— Ребенка вы обратно не получите,— спокойно объявила Ирена.
— Въ такомъ случа, я требую вознагражденія. Даромъ я вамъ двчонки не отдамъ. Она — родная племянница моей жены. Мы — люди бдные,— а двчонка все же кой-что зарабатывала.
— Какъ вамъ не стыдно!— такой здоровый, сильный и заставляете работать на себя ребенка!
— Дайте пять фунтовъ — уступлю.
— И пяти пенсовъ не дамъ — не только пяти фунтовъ.
— Въ такомъ случа, я пойду за полиціей.
Онъ направился къ двери. Ирена заступила ему дорогу.
— Вы еще смете грозить мн! Вы?! Вонъ изъ моего дома и чтобъ я больше никогда о васъ не слыхала, иначе, клянусь Богомъ, я обращу на васъ вниманіе Общества защиты дтей отъ жестокаго обращенія и васъ посадятъ въ тюрьму.
Угроза ли эта, или сверкающіе негодованіемъ глаза Ирены укротили негодяя, Гью не могъ сказать, но только онъ попятился къ двери, бормоча проклятія, и вышелъ, хлопнувъ входной дверью. Гью кинулся къ Ирен, радуясь, какъ мальчикъ, этой побд Ормузда надъ Ариманомъ. И разсыпался въ восторгахъ. Ирена, еще взволнованная, смялась и вытирала губы платкомъ.
— Пойдемте назадъ въ курилку. Грязная скотина! Вся комната пропахла имъ.
— Однако вы восхитительно топчете ногами англійскіе законы!— смясь, сказалъ Гью.
— Скверные законы и не надо исполнять, — горячо возразила она, еще вся пылая отъ волненія. И у Гью не хватило духу разочаровывать ее.
Немного погодя, она снова обратилась къ нему за по: мощью, уже по другому поводу.
— Вчера мн прислали планъ перестройки нашего пріюта — вдь мы хотимъ расширить помщеніе — и я совершенно не умю разобраться въ немъ. Помогите мн, милый Гью.
Она вынула изъ угла свертокъ плановъ и разложила на стол огромные-листы. Они оба нагнулись надъ ними, и углубились въ совщаніе о разныхъ архитектурныхъ деталяхъ.
— Эта перестройка возьметъ такъ много времени,— сказала, наконецъ, Ирена.— Мн бы такъ хотлось, чтобъ все было готово уже завтра.
— Я увренъ, что у васъ и было бы готово, еслибъ вы только сами стали строить. Для васъ все возможно.
Пріютъ, о которомъ говорила Ирена, былъ одною изъ ея филантропическихъ затй и самой любимой, и въ благотворительномъ обществ, которое строило этотъ пріютъ, она была основательницей и руководящимъ началомъ. Вначал Джерардъ вышучивалъ ея затю, какъ совершенно непрактичную, но Ирена обнаружила столько воодушевленія, упорства и энергіи, что постепенно заразила и окружающихъ своимъ энтузіазмомъ. Джерардъ и Гью оба вошли въ составъ комитета и посщали засданія съ аккуратностью, достойной одобренія.
Ирена свернула планы и поставила ихъ снова въ уголъ..— Какъ мало мы, въ сущности, можемъ сдлать, чтобъ облегчить нужду и горе, царящія вокругъ насъ!— со вздо хомъ молвила она.
Гью улыбнулся.— Еслибъ только дать вамъ точку опоры. и достаточно длинный рычагъ, вы перевернули бы весь міръ, какъ Архимедъ. Но для этого вамъ придется сперва самой попасть на небо.
— Вотъ это-то и есть самое страшное. Какъ только человкъ попалъ на небо, онъ становится безполезнымъ, абсолютно ни на что не нужнымъ. По-моему, смерть только тмъ и страшна, что, есть ли загробная жизнь, или нтъ, вы все равно навсегда уже отрзаны отъ этого міра и ничмъ не можете помочь оставшимся. Все, что ты въ силахъ сдлать, надо длать только въ томъ узкомъ кругу, въ которомъ замкнута твоя жизнь — и гд нтъ ни рычага, ни точки опоры. Иной разъ я сама дивлюсь, какъ это я могу быть счастлива. А между тмъ я счастлива — безсовстно счастлива. Можете вы это объяснить?
Онъ отвтилъ неопредленно, только чтобы скрыть боль, защемившую ему сердце. Онъ зналъ, что мысли ея возл Джерарда… И, въ первый разъ, съ тхъ поръ, какъ онъ увидалъ Ирену въ извозчичьемъ экипаж, онъ вспомнилъ, о Минн. Сами собой напрашивались непріятныя сравненія..— Почему вы такъ нахмурились?— спросила она весело.
— Я думалъ о васъ и о томъ, что вы достойны всякаго счастья.
Она засмлась, немного насмшливо.
— Разв это такъ печалитъ васъ?
— Да, какъ будто. А почему — это ужъ объяснить предоставляю вамъ.
Но Ирена, какъ умная женщина, предпочла перемнить тему разговора.

IV.

Минна Гартъ была единственной дочерью въ семь. Она рано потеряла мать и была отдана на попеченіе серіи случайныхъ гувернантокъ, къ которымъ она не питала никакихъ чувствъ, кром равнодушія, и он ей платили тмъ же. Только къ одной она привязалась искренно, влюбилась въ нее, какъ иногда влюбляются двочки, но, когда однажды ночью эта молодая особа исчезла, унеся съ собой наиболе цнныя изъ драгоцнностей своей питомицы, любовь Минны превратилась въ ненависть, тнь которой падала затмъ уже на всхъ послдующихъ воспитательницъ. Какъ только она подросла, она объявила, что воспитаніе ея закончено и никакихъ наставницъ она больше имть не желаетъ. Тогда отецъ ея, имвшій о воспитаніи двицъ такое же смутное представленіе, какъ и о снаряженіи военныхъ судовъ, взялъ въ домъ, въ качеств дуэньи, свою единственную сестру, правоврную еврейку, черноволосую, пожилую, толстую и круглую, какъ шаръ. До тхъ поръ Минна не выполняла никакихъ обрядовъ іудейской вры и лишь время отъ времени бывала въ синагог, и тетка Лія, поминутно учившая ее и укорявшая за недостатокъ набожности, скоро стала ей ненавистна. Тмъ боле, что тетушка, съ ея толстымъ, краснымъ лицомъ, красными розами на шляпк, золотою цпью на груди и брошкою, величиной съ дессертную тарелку, на улиц обращала на себя общее вниманіе, и Минна стыдилась показываться вмст съ нею. Поэтому, когда тетка Лія скоропостижно скончалась, Минна вздохнула съ облегченіемъ. И на другой же день издала новый домашній манифестъ, въ которомъ объявила, что она уже взрослая и отнын намрена вести совершенно независимую жизнь, безъ всякаго надзора.
Въ отцовскомъ дом она властвовала, какъ царица, повинуясь всмъ своимъ капризамъ и требуя безпрекословнаго повиновенія отъ слугъ, подъ угрозой немедленнаго увольненія, окружая себя всею роскошью, какую можно купить за деньги,— и въ то же время изнывая отъ тоски въ своемъ одиночеств. Помимо родственныхъ чувствъ, которыя въ евреяхъ очень сильны, Израэль Гартъ не питалъ особыхъ симпатій къ своей дочери. Онъ чутьемъ угадывалъ, что она презираетъ его расу и его профессію, и стснялся въ ея обществ. Ни о нарядахъ и кружевахъ, ни о музык, театр и беллетристик онъ говорить не умлъ. А она, съ своей стороны, совершенно не интересовалась вопросомъ о нажив. Близкихъ родственниковъ, самыя слабости и недостатки которыхъ привязываютъ къ дому и способствуютъ гармоніи семейной жизни, у нихъ не было. А съ женами и дочерьми единоврцевъ отца въ Сити и его дловыхъ друзей Минна сходиться не желала и морщила носикъ, говоря о нихъ. Такія подруги были не по ней. Гартъ пожималъ плечами и лишь иногда настаивалъ, чтобъ она сдлала съ нимъ нсколько обязательныхъ визитовъ — что было для Минны хуже даже выполненія субботнихъ обрядовъ подъ руководствомъ тети Ліи,— а въ остальное время цликомъ предоставлялъ ее самой себ. Помимо общаго обда отецъ съ дочерью видались рдко. Посл обда Минна,— и то, если она бывала въ настроеніи — съ полчасика играла для него въ гостиной, а затмъ онъ уходилъ къ себ въ рабочій кабинетъ. Что она длаетъ, гд бываетъ, чмъ наполняетъ время — все это мало его интересовало. Еслибъ она хотла, онъ нанялъ бы ей хоть полдюжины компаньонокъ, но, такъ какъ она ршительно отказывалась, Израэль Гартъ, про себя дивясь женскимъ причудамъ, благоразумно воздерживался отъ всякаго вмшательства въ жизнь дочери. Только въ одномъ онъ твердо стоялъ на своемъ: вопросъ о замужеств онъ не позволитъ ей ршать безъ него: въ этомъ вопрос его мнніе должно имть перевсъ. Но Минна возмущалась при одной мысли о томъ, чтобы выйти замужъ за одного изъ толстощекихъ дльцовъ съ крючковатыми носами и блестящими лысинами, которые осмливались являться претендентами на ея руку, и, бдное дитя, предпочитала сидть у окна, поджидая принца, который все не являлся. Молодая, красивая, она жила безцльной, одинокой и тоскливой жизнью, сгорая, какъ въ огн, въ безвыходномъ кругу несбыточныхъ желаній. Вращаться въ обществ своихъ единоврцевъ она не хотла. Иное общество, къ которому она рвалась, не принимало ея въ свою среду. Она была парія, прокаженная — дочь еврея-ростовщика. И тмъ не мене, заглядывая къ себ въ душу, она видла, что проказа ея богатства — не наружная, а внутренняя, что она у нея въ крови. Отъ этой проказы она не могла очиститься, омыться въ ордан отреченія,— отречься отъ богатства и уйти свободной въ широкій міръ. Такое отреченіе было непріемлемо для нея, какъ омовенія для Неемана-сиріянина.
Порой ей становилось жутко въ огромномъ дом, пустынномъ, какъ дворецъ. Вс нервы ея ходуномъ ходили отъ этой муки неудовлетворенныхъ желаній. Тогда она узжала изъ Лондона, одна, безъ горничной, въ Брайтонъ, къ своей старой нян, сирійк, Анн Кассаба, которая отводила ей лучшія комнаты въ своемъ дом, ласкала и баловала ее и утшала ее увреніями, что принцъ непремнно явится. Пожалуй, Анна въ цломъ мір была единственнымъ существомъ, которое Минна любила. Старуха же боготворила ее съ беззавтной преданностью истой дочери Востока.
Въ Брайтон, на полной вол, гордая своею красотою, двушка сама искала приключеній, безпечно играла съ огнемъ. Она знала, какія чары таятся въ ея томномъ голос, и, забавы ради, пробовала власть ихъ надъ всми встрчными мужчинами. Однажды молодой гвардейскій поручикъ увезъ ее обдать въ ресторанъ. По окончаніи обда она потребовала, чтобъ онъ позволилъ ей уплатить по счету половину. Онъ запротестовалъ. Она встала и объявила, что сейчасъ уйдетъ, если онъ не согласится взять деньги. Онъ уступилъ. Затмъ они вмст отправились въ театръ и долго при лунномъ свт катались по набережной. Это былъ рискованный опытъ. Домой она вернулась въ два часа ночи. Анна не могла глазъ сомкнуть отъ страха, хоть и была предупреждена телеграммой. Минна въ двухъ словахъ объяснила ей свое отсутствіе. Старуха взяла ея личико въ свои дрожащія руки.
— О Боже!— дитя мое — съ тобой не случилось бды?
Минна весело расхохоталась. Ну, на этотъ счетъ она можетъ быть спокойна. Такая опасность явится лишь вмст съ принцемъ. О! принца она узнаетъ съ перваго же взгляда. И на другое же утро, едва успвъ остыть отъ поцлуевъ юнаго поручика, она такъ срзала его на улиц при встрч, что онъ больше не осмлился подойти къ ней.
И вотъ явился Гью.
Странное дло, встртились они впервые въ гостиной Мерріамовъ, куда она явилась, вмст съ отцомъ, совсмъ не съ цлью искать приключеній.
Нсколько остроумныхъ замчаній Гью обратили на себя вниманіе Израэля Гарта. Молодой человкъ понравился ему и, пожимая ему руку на прощанье, онъ рискнулъ сказать, что былъ бы очень радъ, еслибъ м-ръ Кольманъ когда-нибудь навстилъ ихъ. Гью подыскивалъ какой-нибудь учтивый отвтъ, ни къ чему не обязывающій, но, встртивъ влажный взглядъ бархатныхъ глазъ, гордыхъ и въ то же время умоляющихъ, поспшилъ дать общаніе. И это положило начало всему остальному.
Что Минна Гартъ пріхала съ визитомъ къ Ирен — это, разумется, было дломъ рукъ самой Ирены. Вообще возмущавшаяся жестокостью свтскаго общества, она особенно была возмущена на одномъ политическомъ банкет тмъ сухимъ пріемомъ, который былъ оказанъ дочери еврейскаго банкира, какъ всегда, порывистая, идущая наперекоръ приличіямъ, она на другой же день отправилась съ визитомъ къ невинно обиженной дочери паріи. Это было одно изъ многихъ проявленій свойственнаго Ирен донъ-кихотства. Джерардъ былъ очень недоволенъ этимъ, хоть и скрылъ неудовольствіе подъ шуткой. Онъ доказывалъ, что люди, ссужающіе деньги — одному Богу акова вдомо за сколько процентовъ, — не могутъ быть желанными гостями въ обществ, гд каждый, если еще не. занималъ, то можетъ занять у нихъ. Это значитъ класть леопарда рядомъ съ ягненкомъ и льва — съ упитаннымъ тельцомъ, а вдь мы пока еще не въ раю. Но проблескъ неудовольствія въ глазахъ Ирены и нервная дрожь ея губъ, готовыхъ къ жаркому протесту, скоро остановили потокъ его циническихъ рчей. Онъ сдался и даже великодушно проявилъ энтузіазмъ, и, съ его одобреніемъ и визитной карточкой, вмсто копья и меча, Ирена, какъ современный рыцарь, пустилась въ путь — освобождать плнную царевну. Минна съ отцомъ черезъ день пріхали отдать визитъ — и встртились съ Гью.
Въ первый моментъ Минна искренно обрадовалась предложенію Ирены подружиться съ ней. Это открывало для нея доступъ въ заколдованный кругъ общества гоевъ, у вратъ котораго она такъ долго стояла безутшной, стучась напрасно. Откликнись она на предложеніе Ирены со всей пылкостью своей южной крови, та всей душою привязалась бы къ ней, взяла бы ее подъ свое покровительство и побдно провела бы сквозь горнило предразсудковъ, а красота двушки довершила бы остальное. Но что-то въ ней отталкивало Минну,— врожденная расовая гордость заговорила громче подъ вліяніемъ смутной, инстинктивной, чисто женской зависти. Затмъ явился Гью, и все вдругъ измнилось: міръ сталъ новымъ, въ числ прочихъ перемнъ измнились и ея, вначал дружелюбныя, чувства къ Ирен, ставшія теперь почти враждебными…
На этотъ разъ уже не было шаловливой игры съ огнемъ. Двушка сама, какъ мотылекъ, летла на огонь. Она писала сумасшедшія письма старой нян: ‘Принцъ явился. Я узнала его съ перваго взгляда. Мое сердце горитъ и трепещетъ отъ счастья. Пишу теб, чтобы не крикнуть громко, что я люблю его. Я забыла, что такое сонъ и покой. О, скоро-скоро я привезу моего принца къ теб!’. Старуха плакала безъ слезъ надъ этими письмами, какъ умютъ плакать только старые глаза, которые глядятъ и впередъ, и назадъ, вспоминая пережитое и былыя страсти. Но все же благоразумно сжигала ихъ, говоря себ: ‘а, можетъ, принцъ еще не настоящій’.
Но Минна не сомнвалась въ этомъ. Она побдила — правда, купивъ побду дорогой цной,— но ея необузданная страсть пока надъ этимъ не задумывалась. Она видалась теперь съ Гью почти ежедневно, то у него въ пріемной, то въ уютной комнатк въ Вестъ-Энд, то, изрдка, въ Липахъ. Она была счастлива. Единый сладкій часъ свиданья скрашивалъ остальные двадцать-три ожиданіемъ и радостью воспоминаній. Одно придумыванье костюмовъ для каждаго свиданья заполняло день. Самая неопредленность ихъ отношеній тшила и волновала ее.
— А вдь это сладко, все это притворство!— замтила она однажды.
— Какое притворство?— откликнулся онъ, нсколько озадаченный.
— Да наша долгая помолвка. Какъ будто за два года вы съумете разбогатть! Это просто игра — но какая восхитительная! А въ конц концовъ будетъ, разумется, флеръ д’оранжъ и все прочее. А! Какъ вы думаете?
Она лниво и насмшливо вскинула на него глаза — они шли дворами Темпля — и взяла его подъ руку.
— А вы чего же бы хотли?
Со вздохомъ она прильнула губами къ его уху и шепнула:
— Васъ. И я не намрена ждать два года — но поиграть еще немножко можно.
— Но вдь я и не думаю играть. Я говорю серьезно, милая.
— И я говорю серьезно
Посл этого разговора. Гью понялъ всю непрактичность своего плана. Минна была не изъ тхъ будущихъ примрныхъ женъ и хозяекъ, которыя годами ждутъ мужчину, работающаго, чтобъ скопить денегъ на устройство семейнаго очага. И волненья крови было слишкомъ много въ обоихъ для такого долгаго ожиданія. Тмъ не мене Гью клялся себ, что онъ не допуститъ внбрачнаго союза между ними и не женится на ней, пока не освободится изъ когтей ея отца. Но откуда взять денегъ — этого онъ никакъ не могъ придумать. А тутъ, какъ нарочно, пришла всть, что у дядюшки родился сынъ и наслдникъ. И, такъ какъ заемъ у Израэля Гарта былъ заключенъ именно подъ обезпеченіе наслдства дяди, съ этого момента вексель совершенно обезцнивался.
Почта принесла утшительное письмо отъ сестеръ, двухъ старыхъ двъ, которыя были много старше Гью и жили тихою, однообразною жизнью въ маленькомъ гертфорширскомъ городишк. Сестры выражали Гью сочувствіе по поводу.того, что дядюшка ограбилъ его (он не могли назвать этого иначе) но все же увряли, что дядюшка кое-что оставитъ и ему. Онъ самъ намекалъ на это нсколько мсяцевъ тому, назадъ, оправдываясь передъ ними въ томъ, что онъ ‘на старости лтъ сдурилъ’. Ужь, конечно, онъ обязанъ хоть что-нибудь завщать и племяннику. Во время чтенія этого письма Гью вдругъ оснила блестящая мысль, сразу устранившая вс затрудненія. Онъ займетъ пять тысячъ у сестеръ, подъ обезпеченіе своихъ правъ на наслдство дяди, расплатится съ Гартомъ — процентъ съ него сестры возьмутъ, разумется, самый ничтожный, такъ что изъ своего заработка онъ сможетъ понемногу откладывать въ резервный фондъ, на случай, если наслдство дяди не покроетъ долга,— и женится на Минн. И, на случай своей смерти, оставитъ Минн распоряженіе уплатить долгъ его сестрамъ, такъ что только въ этомъ случа Израэль Гартъ получитъ обратно свои деньги изъ собственнаго своего кармана. Какъ бы то ни было, сестры его въ наклад не останутся. Эта блестящая перспектива такъ ослпила его, что онъ въ своихъ разсчетахъ допустилъ, по крайней мр, одну ошибку и дв ложныхъ предпосылки. На слдующій же день онъ былъ въ Сельвуд. Предупрежденныя телеграммой, об сестры, Алиція и Дора, встртили его на станціи и, вмст съ нимъ пшкомъ черезъ весь городъ дошли до дому. Широкая, тихая улица, казавшаяся еще боле широкой отъ того, что вс дома на ней были разбросанные, низкіе и старомодные, заканчивалась выгономъ, на противоположной сторон котораго стояла церковь. Сквозь купы деревьевъ близъ пастората просвчивало красное кирпичное зданіе — домъ, въ которомъ жили сестры Гью. Это былъ уютный тихій домикъ, такъ хорошо гармонировавшій съ лицами сестеръ, не знавшихъ иныхъ тревогъ и огорченій, кром случайныхъ непріятностей, доставляемыхъ служанкою, да смутныхъ сожалній, что имъ не суждено было узнать боле полной семейной жизни и радостей материнства.
Гью озирался вокругъ, полной грудью впивая ароматный воздухъ, и ласково поглядывалъ на сестеръ, шедшихъ по об стороны его, высоко неся головы. Он высоко цнили свой родъ и гордились имъ, а Гью для нихъ былъ воплощеніемъ аристократизма и достоинства рода. Не каждый день въ ихъ городокъ заглядываютъ такіе почетные гости. Алиція и Дора чувствовали, что весь Сельвудъ смотритъ на нихъ съ почтительнымъ восхищеніемъ.
— А мы только было собрались писать теб, какъ принесли твою телеграмму,— сказала Дора.
— Погоди, дай хоть въ комнаты войти, — укоризненно остановила ее Алиція. Она была на пять лтъ старше Допы, которая, въ свою очередь, была на десять лтъ старше Гью, и относилась къ младшей сестр, какъ къ неопытной двочк. Гью смялся — онъ привыкъ къ властному тону Алиціи. Безъ сомннія, сестры хотли посовтоваться съ нимъ относительно помщенія капиталовъ какого-нибудь деревенскаго клуба, или о другомъ, столь же важномъ дл, которое нельзя было обсуждать иначе, какъ при закрытыхъ дверяхъ.
Только посл того, какъ сестры напоили его чаемъ въ своей уютной гостиной и онъ удобно расположился въ большомъ, покойномъ кресл съ папироской въ зубахъ — сестры разршили бы ему и трубку, такъ он баловали его,— Гью вернулся къ запретной тем, освдомившись, чмъ онъ можетъ быть полезенъ имъ. Въ первый моментъ сестры были озадачены. Дора первая сообразила.
— Ахъ, ты это о письм, которое мы собирались писать теб? Нтъ. Просьбъ у насъ къ теб никакихъ нтъ. Но…
Она переглянулась съ Алиціей. Та поспшила объяснить:
— Дло въ томъ, милый Гью, что мы должны сообщить теб непріятную новость. Здоровье твоего дяди Джоффри неважно.
Гью, конечно, выразилъ сочувствіе, но про себя усмхнулся. Милыя хлопотуньи сестрицы!..
— По правд говоря, онъ даже очень серьезно боленъ — продолжала Алиція — и едва ли долго проживетъ.
— Чортъ побери! Онъ и такъ зажился. Откуда вы знаете?— Гью уже начиналъ терять изъ виду юмористическую сторону положенія.
— Мы получили отъ него сегодня утромъ длинное посланіе, въ которомъ онъ упоминаетъ и о многомъ другомъ.
— Покажите мн лучше письмо.
— Достань письмо, Дора,— сказала Алиція и продолжала, между тмъ, какъ младшая сестра отпирала шкафчикъ-секретэръ, стоявшій у окна:— я искренно огорчена болзнью дяди Джоффри и надюсь, что онъ приготовился встртить сьой послдній часъ, какъ христіанинъ и джентльменъ, но все-таки я нахожу его поведеніе по отношенію къ теб прямо-таки постыднымъ.
Гью взялъ изъ рукъ Доры письмо и прочелъ его.
— Я могу прожить и безъ его денегъ, милыя мои,— храбро объявилъ онъ.
— Конечно, можешь,— гордо подтвердила Алиція.— Кольманы никогда еще не жили на чужія деньги. Но это все же не оправдываетъ поведенія твоего дяди.
Гью всталъ, смясь, закрутилъ усы, обнялъ за плечо Дору, стоявшую рядомъ, и возразилъ Алиціи:
— Что за бда? Не огорчайтесь, милыя. Жалко старика. Онъ былъ добръ ко мн, когда я былъ ребенкомъ — длалъ для меня, во всякомъ случа, больше, чмъ я для него. Я пріхалъ посмотрть, какъ вы тутъ живете, и усладить себя бутылочкой ддовской мадеры. А потому забудемъ огорченія и будемъ счастливы.
— Какой ты милый! какой ты благородный! Какъ легко ты принялъ это!— восхищалась Дора, цлуя его..
— Милое дитя,— отвтилъ онъ со смхомъ — сколько разъ мн повторять теб, что я обыкновенный, гршный человкъ, а не икона, на которую надо молиться.
Никакого благородства въ душ онъ въ этотъ моментъ не ощущалъ. Наоборотъ, чувствовалъ себя глубоко и обидно разочарованнымъ. Его радужныя надежды полопались, какъ мыльные пузыри. По старчески витіевато, съ извиненіями, оговорками и обиняками, Джоффри Кольманъ въ своемъ письм давалъ понять, что, провривъ свои дла, онъ убдился, что они далеко не въ столь блестящемъ состояніи, какъ онъ предполагалъ: земля упала въ цн, деньги помщены неудачно — словомъ, при всемъ желаніи, для Гью онъ ничего не сможетъ сдлать. А смерти ждать ему уже недолго.
Передъ сестрами Гью не подалъ виду, но просить у нихъ денегъ взаймы,— вынуть крупную для нихъ сумму изъ ничтожнаго ихъ капитала, безъ всякихъ боле существенныхъ обезпеченій, кром братскаго общанія вернуть имъ взятое,— было немыслимо. Хорошо еще, что письмо отъ дяди пришло раньше, чмъ онъ заговорилъ о займ.
Онъ вернулся въ Лондонъ, гд его ждалъ наплывъ работы. Но начинающему адвокату, занимающемуся уголовной практикой, приходится возиться, главнымъ образомъ, съ мелкими кліентами и услуги его цнятся недорого. Вдобавокъ, въ послднее время ему не везло. Троихъ изъ его подзащитныхъ засудили, онъ всячески старался вызволить четвертаго и, потерпвъ неудачу, пришелъ въ отчаяніе. Только что вышедшая книжка его стиховъ была принята литературной критикой мене восторженно, чмъ первый томикъ и второй. Критики жаловались на скудость мысли и чрезмрную изысканность отдлки, совтовали проще и здорове относиться къ жизни. Онъ сердито бросилъ газетныя вырзки, присланныя ему изъ бюро, подъ столъ, въ корзину. И эти глупцы берутся судить! Что они понимаютъ? Рекомендовать ему больше эмоцій, когда поэзія — единственная сфера, въ которой онъ можетъ отршиться отъ своей проклятой эмоціональности. Онъ пошелъ къ Ирен. Но и ея похвалы были не такъ горячи, какъ всегда. Она нашла въ его послдней книжк наклонность къ символизму и тенденціи новой французской школы. И процитировала строчку, по ея словамъ, напоминавшую Стефана Маллармэ. Гью даже вспылилъ.
— Вы ужь прямо назвали бы меня декадентомъ — фокусникомъ фразы — выжатымъ, какъ лимонъ, идеалистомъ. Вдь, въ конечномъ счет, вы это хотите сказать. Вы чувствуете, что я качусь подъ гору и не хотите сказать этого прямо.
— Да нтъ же, Гью. Многія изъ стихотвореній и въ этой книжк прелестны, какъ всегда. Но я привыкла къ тому, чтобъ у васъ все было прелестно. Лишь мстами значеніе стиха неясно и образы кажутся натянутыми.
Она прилагала вс старанія, чтобъ залечить рану обиженнаго самолюбія. Но ея критика глубоко уязвила автора. Именно потому, что она попала мтко. Онъ, несомннно, катился подъ гору, во всхъ отношеніяхъ. Запутался въ долгахъ, утратилъ умнье вліять на присяжныхъ, источникъ вдохновенія и поэтическаго творчества изсякъ — впереди ничего, кром банкротства. Кто сетъ втеръ, пожинаетъ бурю. Сангвинику, когда онъ недоволенъ собой, свойственно терять чувство мры. Буря — Gewitter — скопище духовъ ненастья, какъ нмцы врно называютъ, бурю, несомннно, сбиралась надъ, его головой, но это было временное ненастье, онъ же принималъ его за ураганъ, который долженъ смести всю его жизнь. А Минна приходила каждый день, чаруя его своей томной граціей и вспышками страсти, вызывающая, соблазнительная, искушая, сочувствуя, инстинктивно обманывая его кажущейся глубиной своей натуры, лукаво позвякивая золотомъ денежныхъ мшковъ.
Однажды подъ вечеръ онъ встртился съ Джерардомъ въ клуб, котораго оба были членами. Они условились обдать вмст, въ обществ еще нсколькихъ пріятелей. Разговоръ зашелъ о домашнихъ длахъ. Ирена еще не успла найти подходящаго мста для сиротки, спасенной ею отъ побоевъ, и нищеты, и пока держала ее у себя и съ каждымъ днемъ все больше привязывалась къ ней.
— Вотъ это чортъ бы его дралъ, и хуже всего,— жаловался Джерардъ,— Если ужь Ирена къ чему привяжется, ничмъ ея не разубдишь.
— А для чего разубждать?— изумился Гью.
Джерардъ, откинувшись на спинку кресла, слдилъ за голубыми кольцами дыма, которыя онъ пускалъ изъ трубки. Помолчавъ, онъ медленно выговорилъ:
— Привязанности свои она помщаетъ очень неудачно. Вообще иной разъ мн хотлось бы, чтобъ Ирена была не такъ экзальтирована.
— Кой чортъ! Ужь теб-то, во всякомъ случа, меньше всхъ пристало порицать ее за это — не сдержавшись, вскричалъ Гью.
Мужъ Ирены какъ-то странно покосился на него уголкомъ глаза.
— Вдь не ангелъ же она, сошедшій съ неба на землю.
— Слава Богу, что не ангелъ! Иначе, она не обратила бы вниманія на насъ съ тобой.
— Ты — поэтъ, мой другъ, а я — философъ.
— Иными словами, ты хочешь сказать, что ты — женатый человкъ, а я — болванъ. Теб слдовало бы разъхаться съ Иреной года на два. Тогда ты лучше научился бы цнить ее.
— Увряю тебя, въ этомъ нтъ надобности, — сухо возразилъ Джерардъ.— А что касается до того, что ты болванъ,— мы слишкомъ давно съ тобой знакомы, чтобы мн не имть на этотъ счетъ своего мннія. Но ты, въ самомъ дл, сталъ раздражителенъ, вспыльчивъ, самъ на себя непохожъ. Что съ тобою?
— Печень не въ порядк.
Подошелъ знакомый и они заговорили о другомъ. Только потомъ Гью созналъ, какъ былъ онъ близокъ къ ссор съ своимъ лучшимъ другомъ. Мене ровный и выдержанный человкъ, чмъ Джерардъ, наврное, вспылилъ бы отъ его сердитыхъ словъ. Джерардъ, повидимому, забылъ объ этомъ инцидент, но это только подчеркнуло для Гью его собственную раздражительность.
Незадолго до Троицы Минна похала въ Брайтонъ, подъ предлогомъ нежеланія присутствовать на большемъ званомъ обд, который Израэль Гартъ давалъ стоимъ пріятелямъ, мняламъ и банкирамъ Сити. Останься она въ дом, ей пришлось бы разыгрывать на этомъ обд роль дочери Иродіады. А на это она согласилась бы лишь подъ однимъ условіемъ, чтобы ей поднесли на блюд голову Гольдберга, и, такъ какъ это условіе было невыполнимо, она предпочла устраниться. Но все же, узжая, она взяла съ Гью общаніе навстить ее на Троицу въ Брайтон.
И, освободившись, онъ тотчасъ похалъ. Погода стояла чудесная. Минна сіяла молодостью и счастьемъ. Въ вечеръ его прізда они сидли на той самой скамеечк на Эспланад, которая была свидтельницей начала ея флирта съ юнымъ гвардейскимъ поручикомъ. Сравненія невольно волновали ее. Теплый, темный вечеръ окуталъ ихъ своимъ покровомъ. Съ эстрады слабо доносились томные звуки вальса. Двушка придвинулась къ нему ближе, положила руку ему на колно.
— Вы счастливы, что мы здсь вмст?
Прикосновеніе и голосъ, запахъ ея волосъ, почти касавшихся его лица, далекая музыка и чары лтняго вечера опьянили его.
— Минна!— шепнулъ онъ.
— Да?
Сердце двушки бурно забилось. Сколько недль она ждала терпливо этихъ нотокъ страсти въ его голос! Замирая отъ волненія, она ждала, что будетъ дальше.
— Я не хочу больше ждать. Этакъ мы промучимся до второго пришествія. Мн все равно. Я сдлаю все, что ты скажешь. Только поскоре.
— Да, поскоре!— прошептала она съ очаровательной покорностью.— Повнчаемся въ мэріи — хоть сейчасъ.
— Завтра я сдлаю заявленіе — во вторникъ можемъ обвнчаться.
Онъ сдался. Все равно, на свт одна только Ирена. И она для него недосягаема. А здсь другая женщина, желанная ему, лежитъ въ его объятіяхъ. И у нея есть деньги, деньги, деньги — единственный залогъ счастья въ этомъ мір.
И все же даже въ эту минуту онъ настойчиво силился убдить себя, что мысль о деньгахъ не играла никакой роли въ его ршеніи. Онъ любилъ Минну. Это былъ просто на’просто бракъ по любви.
— Согласишься ли ты, Минна,— спрашивалъ онъ тихо — держать нашъ бракъ въ тайн отъ всхъ, до тхъ поръ, пока не наладятся мои дла?
За эту оговорку честь его цплялась, какъ за кустъ терновника на скользкой тропинк, сбгающей внизъ по откосу. И все же онъ нершительно выговорилъ свою просьбу, опасаясь задть самолюбіе двушки, ея расовую гордость. Но она только разсмялась бархатистымъ, воркующимъ смхомъ.
— Ахъ ты, милый мой!— такой умница и такой глупый! Онъ еще спрашиваетъ! Да вдь я сама объ этомъ думаю — уже сколько недль, и день, и ночь. Только не хотла говорить теб, пока не буду убждена, что и ты будешь согласенъ. Я все обдумала, до мелочей.
— Скажи мн, что же ты надумала?
Она прижалась губами къ его уху и шепнула:
— Во вторникъ.
Потомъ быстро поднялась и весело повернулась къ нему.
— Ну, теперь пойдемъ пройдемся. Кажется, намъ нечего стыдиться другъ друга.

V.

Такъ какъ для заявленія о желаніи вступить въ бракъ нужно было прожить на мст дв недли, а это условіе было выполнено только Минной, то на другой день она, въ сопровожденіи Гью, и сдлала требуемое заявленіе. А во вторникъ посл Троицы ихъ обвнчали, причемъ единственной свидтельницей была Анна Кассаба, другъ и неизмнная наперсница невсты. Старуха, тощая и сгорбленная, съ темнымъ лицомъ, изрытымъ миріадами морщинъ, съ глазами, въ которыхъ еще не. погасъ былой огонь, любовалась и радовалась на свою любимицу. Долго жданный принцъ, наконецъ, явился. И такой красивый, милый принцъ, что она готова была простить ему его языческую вру. Однако нужна была вся ея любовь къ Минн, чтобы примирить ее съ внчаніемъ не по обрядамъ іудейской религіи. Ее шокировала бдность этой церемоніи.
Регистраторъ былъ старикъ въ ермолк, съ длинной сдой бородой и потухшими глазами. Онъ даже не взглянулъ на новобрачныхъ, ни чуточки не заинтересовался ими. Сдлавъ имъ обычные вопросы, онъ усталымъ и покорнымъ жестомъ указалъ имъ скрюченными пальцами, гд росписаться. Онъ походилъ на стараго педанта-библіотекаря, выдающаго грошевые романы абонентамъ летучей библіотечки. Онъ зналъ, что выданная книга не принесетъ имъ радости, и презиралъ ихъ за то, что они берутъ эту книгу. Разсянно и машинально онъ пожелалъ имъ счастья. Его безучастность производила такое впечатлніе, какъ будто они просто опустили по нсколько пенсовъ въ щель автомата и вынули свидтельство о бракосочетаніи.
Когда они вышли на улицу, старуха простилась съ ними и нкоторое время стояла, глядя имъ вслдъ. Она предпочла бы пріютить голубковъ въ собственномъ гнзд. Но изъ благоразумія Минна не ршилась. выдать свою тайну слугамъ Анны. И Гью взялъ комнаты на Эспланад. Когда молодые скрылись изъ виду, старуха тихонько вздохнула и поплелась домой, думая по своему, по старушечьи, о томъ, какія у нихъ должны быть славныя, красивыя дти.
Новобрачные долго шли молча. Минна прижималась къ рук мужа и ждала, пока онъ заговоритъ, боясь нарушить теченіе его мыслей, чутьемъ угадывая, что он должны быть глубже и серьезнй ея собственныхъ. При томъ же и на нее сухость и казенщина обряда бракосочетанія произвели удручающее впечатлніе, ворвались холоднымъ душемъ въ ея романтическое настроеніе. Улица стала ненавистной. Хотлось укрыться въ четырехъ стнахъ и еще больше — въ объятьяхъ любимаго человка. Пока его руки не сомкнулись вокругъ нея, жизнь казалась чмъ-то неопредленнымъ, грозившимъ смутными опасностями. По временамъ она взглядывала на Гью — онъ шелъ, выпрямивъ грудь, высоко неся неся голову и глядя прямо передъ собой. Теперь, когда она завоевала его, ей вдругъ стало страшно своей побды и, вообще, какъ-то жутко. Гью окружилъ себя точно непроницаемой стной и она не могла заглянуть къ нему въ душу, угадать, что тамъ творится. Что она, въ сущности, знаетъ о немъ? Ей вдругъ почудилось, что съ нею совершенно чужой человкъ, котораго случай сдлалъ хозяиномъ ея судьбы. Кошмаръ мгновенно разсялся, но жуткое чувство осталось, такъ мало похожее на пылкую радость, которой она ждала. Она готова была расплакаться отъ этого разочарованія. Обида и досада на него невольно глухой болью, щемили сердце. Какъ это жестоко съ его стороны — идти, словно не замчая ея, витать въ какихъ-то иныхъ сферахъ, далеко отъ той, кого онъ только что сдлалъ своей женой! Она порывисто выдернула у него свою руку. Онъ изумился, поймалъ ея руку, снова вложилъ подъ свою, крпко прижалъ къ себ и глянулъ сверху внизъ въ ея разстроенное личико.
— Бдная дтка! Ты разстроена? Слава Богу, что это кончилось!
Въ глазахъ ея стояли слезы.
— Это было ужасно!— шепнула она.
— Ну, ничего, родная. Больше это ужь не повторится. Забудемъ этого противнаго старикашку и будемъ думать только о томъ, что ждетъ насъ впереди. Ты должна быть веселой и радостной въ день своей свадьбы.
— Я и буду, если ты захочешь.
— Я? Милая! Да разв я не хочу?— воскликнулъ онъ, почувствовавъ укоры совсти.
— А зачмъ же ты шелъ все время, думая о чемъ-то своемъ, и ни одного словечка мн не сказалъ.
По щек ея скатилась слезинка. Въ немъ пробудилась нжность и растопила холодную тяжесть дурного предчувствія, которое угнетало его и сковывало его языкъ. Онъ почувствовалъ, что былъ жестокъ къ ней. Она — его жена — этого уже ничто не измнитъ. И вс эти проврки своего сердца и совсти были теперь только напрасной жестокостью. Вотъ она уже плачетъ — изъ-за него! Въ прилив раскаянія онъ заговорилъ страстно, горячо, нагнулся къ ея уху, утшалъ ее, ласково журилъ за недовріе, объяснялъ, почему онъ былъ молчаливъ. Шагъ, предпринятый ими, вдь очень и очень серьезенъ. На немъ лежитъ теперь отвтственность за все ея будущее, за ея счастье — это не шутка. Минна повеселла.
— Конечно, это было глупо съ моей стороны — расплакаться, но я такъ ждала хоть одного ласковаго словечка!
Онъ весело разсмялся,— чтобы подбодрить ее. Невольно и она разсмялась, какъ счастливая новобрачная, чтобы угодить своему господину. Онъ попросилъ, чтобы она показала ему обручальное кольцо. Она протянула ему лвую руку, безъ перчатки — и сердце ея согрлось при вид этого символа ихъ вчнаго союза, блествшаго передъ глазами обоихъ. Черезъ нсколько минутъ она уже сидла у него на колняхъ, воркуя, какъ голубка, своими ласками кружа ему голову и волнуя кровь.
Такъ началась ихъ семейная жизнь. Въ минуты упоенія они возносились, если не на седьмое, то все же хоть на первое-второе небо. Въ трезвыя минуты каждый чувствовалъ, что ходитъ просто по земл, хотя и называлъ ее раемъ. Праздничный отпускъ кончился, и Гью принужденъ былъ вернуться въ Лондонъ. Вечеромъ наканун отъзда они сидли вмст на набережной. Оба были молчаливы. Минна вздыхала. Вотъ и кончился ихъ медовый мсяцъ. Это не было трагическимъ обмномъ возгласовъ: ‘Dj!’ — ‘Enfin!’ но все же откликъ Гью: ‘Да, уже’ — звучалъ не очень скорбно. Минна замтила это и чуточку обидлась, но снисходительно сказала:
— Ты, кажется, уже соскучился по своимъ ужаснымъ дламъ?
Онъ не отрицалъ этого.
— Мн нельзя теперь терять времени, дорогая. Надо развить двойную энергію.
— И зачмъ это надо работать!— жалобно протянула она.— Я бы хотла всю жизнь жить такъ, какъ мы жили эти дни.
Гью возражалъ. Онъ-то ужь отнюдь не фанатическій проповдникъ святости труда, но все же осмысленный трудъ, работа для достиженія цли въ общей борьб за существованіе — необходимое условіе моральнаго здоровья. И тутъ же извинился за это общее мсто. Минна засмялась, говоря, что онъ напоминаетъ ей ея старую няню, вчно проповдующую необходимость ранняго вставанья. А ей такъ ничего не надо въ жизни, кром любви. Любовь сама по себ — цль и смыслъ существованія — сердце жизни.
— Но вдь сердце не можетъ существовать само по себ,— уже серьезно возразилъ онъ.— Онъ должно быть прикрыто мясомъ и кожей, нуждается въ постоянномъ приток крови. И/ чмъ крпче эта наружная его защита, чмъ сильне притокъ крови, тмъ ровне и правильне оно бьется..
— Мн кажется, для тебя любовь — лишь одно изъ вншнихъ украшеній жизни, а не сущность, смыслъ, душа ея,— задумчиво сказала Минна.— Ты какъ-то понимаешь все совсмъ иначе.
— Если смыслъ моей жизни не въ теб, такъ въ чемъ же?— скажи,— нжно откликнулся онъ.
Она прижалась крпче къ рук, охватывавшей ея талію, и слегка вздохнула.
— Въ конц концовъ, должно быть, что во мн. По крайней мр, я надюсь, что во мн. Если нтъ, этому бдному сердцу придется биться въ пустомъ пространств, обнаженнымъ, безъ крпкой защиты… Вдь ты всегда будешь любить, меня, Гью? Я умру, если ты разлюбишь меня.
Онъ отвтилъ, какъ милліоны людей отвчали на это отъ начала міра — по-своему, честно, такъ какъ онъ искренно хотлъ любить ее за ея душу, а не за ея красоту. Но сознаніе, что ему нужно длать надъ собой усилія, чтобы хотть этого, все же вносило нотку тревоги. И, какъ всегда, онъ искалъ прибжища въ преувеличеніи, въ необузданности рчи.
— Я буду любить тебя слпо и безумно до послдняго моего вздоха.
Первое утро въ Лондон ему недоставало ея. Холостыя комнаты казались холодными и неуютными. Завтракъ, поданный женой привратника, приходившей къ нему убирать комнаты, былъ особенно неаппетитенъ. Утренняя газета, лежавшая рядомъ съ чайникомъ, не могла замнить хорошенькаго личика Минны и ея лнивой, милой болтовни. Онъ убждалъ себя, что искренно любитъ ее. Но, когда пришелъ къ себ въ контору, оказалось, что его ждало дло, на которое надо было положить много труда. И черезъ полчаса онъ забылъ о Минн. И второй разъ завтракать пошелъ уже веселый, довольный удачно выполненнымъ дломъ. Въ ресторан онъ встртилъ пріятелей адвокатовъ, завсегдатаевъ этого кабачка, и наслаждался, какъ никогда, свободною, товарищеской, мужской бесдой. За кофе въ клуб къ нему подслъ редакторъ большого ежемсячника, человкъ, на рдкость образованный и талантливый, чаровавшій каждаго, кто вступалъ съ нимъ въ бесду. И это опять-таки было очень пріятно. Вечерняя почта принесла два письма — одно отъ Минны, согласно уговору, адресовавшей письмо въ клубъ, другое — отъ Ирены. Первымъ онъ вскрылъ письмо своей жены и прочелъ его съ искренней нжностью. Она жаловалась, что весь міръ для нея потускнлъ и что она живетъ лишь надеждой на завтрашнее утро, когда она снова увидитъ своего милаго. Письмо было полное страстныхъ словъ, обличавшее несдержанность двушки, не получившей воспитанія. Гью прислъ къ письменному столу, докончилъ свое, уже начатое письмо и опустилъ его въ клубный почтовый ящикъ. Потомъ прочелъ записочку Ирены. Въ ней заключалась просьба быть сегодня на засданіи комитета, завдующаго пріютомъ, въ половин девятаго. Джерардъ занятъ и не можетъ быть. Ирена упрекала его за то, что онъ такъ давно не былъ у нихъ, писала, что соскучилась по немъ, и адресуетъ письмо въ клубъ, на случай, что оно застанетъ его тамъ.
Давнишняя привычка пріучила его выполнять такія просьбы, какъ приказы. Въ угоду Ирен онъ не разъ нарушалъ иныя обязательства. Въ половин девятаго онъ уже сидлъ за комитетскимъ столомъ, рядомъ съ Иреной, приберегшей для него мстечко. По окончаніи засданія они вмст вернулись въ Сеннингтонъ, по желзной дорог.
— Гд вы пропадали? Что вы длали все это время?— спросила она, какъ только они комфортабельно расположились въ купэ.
— Что я длалъ? Такъ сказать, питался лотосомъ.
— Я такъ и думала.
— Почему?
— Говорятъ, вдь, лотосъ отшибаетъ память. Вы совсмъ забыли насъ.
— Покорно принимаю заслуженный укоръ. А теперь разскажите мн все, что я пропустилъ за это время.
Она выложила ему весь свой небольшой запасъ новостей, зная, что о себ онъ ужь больше ничего не скажетъ. Упомянула и о сиротк, взятой ею на свое попеченіе.
— Вы не можете себ представить, какъ она поправилась, окрпла и какая стала милочка. Я надюсь, что мн удастся пристроить ее въ одну изъ школъ имени св. Екатерины.
— А мн казалось, что вы хотите оставить ее у себя.
— Я и хотла. Я буду страшно скучать безъ нея. Было бы такъ пріятно воспитывать ее, какъ дочь. Но Джерардъ находитъ, что такъ для нея будетъ лучше — а онъ, вдь, такой благоразумный и все лучше знаетъ.
При воспоминаніи объ ум и доброт ея мужа глаза
Ирены засвтились нжностью и лицо ея вдругъ стало дтски-простымъ и доврчивымъ. Гью не отвтилъ, только откинулся на спинку сиднья и посмотрлъ на нее. Они были одни въ купэ. Свтъ отъ центральной лампы, падавшій прямо ей въ лицо, не обнаруживалъ никакихъ слдовъ дловитости практичной умной женщины, несмотря на свой двадцать восемь лтъ, Ирена смотрла просто милой двочкой. Неожиданно она нагнулась впередъ.
— Что вы такъ на меня смотрите?— съ улыбкой спросила она.
— Я вспоминалъ стихи, сложенные мною про ваше лицо, и про себя читалъ любимыя строки,— полу-шутя, полу-серьезно отвтилъ онъ.
— Какія?
— Ну, вотъ еще. Такъ я вамъ и скажу. Мы, вдь, съ вами не шекспировскую комедію разыгрываемъ.
Эта шутка развеселила ее. Они заговорили о томъ, какія лица бываютъ у людей. Одни похожи на проповди, другія — на гимны, иныя — на комическія оперы, иныя — на почтовыя конторы, иныя — на собранія сочиненій второстепенныхъ поэтовъ. На что же похоже ея лицо?— этого она не могла опредлить. Гью предложилъ сравнить его съ одой. Ей понравилось сравненіе и она мило поблагодарила его. А вдь ребенкомъ она была ужасно некрасива. Какъ будто вс красивыя лица разобрали другія и ей достались поскребышки. Въ такой шутливой болтовн они дохали до Сеннингтона. Онъ проводилъ ее до дверей дома.
— Когда же вы придете къ намъ обдать?— спросила Ирена.
— Послзавтра,— отвтилъ онъ, подумавъ.
И, пожавъ ей руку, вернулся домой веселый и бодрый, совсмъ не такимъ угнетеннымъ и грустнымъ, какимъ онъ утромъ вышелъ изъ дому. День начался сожалніемъ объ утрат и закончился радостнымъ сознаніемъ выигрыша. Онъ самъ дивился перемн, происшедшей въ немъ. А все дло было въ томъ, что смна мелкихъ, но разнообразныхъ впечатлній, мелкихъ инцидентовъ, приведшихъ его въ соприкосновеніе съ вншнимъ міромъ дятельности, труда, мысли и симпатіи, расшевелили его, воскресили въ немъ угасшую было энергію. Онъ отчетливо сознавалъ это.— Да, только такою жизнью стоитъ жить. Вотъ это все, взятое вмст, и составляетъ для него смыслъ жизни. Безъ всего этого онъ бы изголодался. Любовь, даже нжная хмльная любовь новобрачныхъ, повнчавшихся всего дв недли тому назадъ, можетъ лишь скрасить жизнь, придать ей боле яркій колоритъ, но стать ея душою, смысломъ, сердцемъ — нтъ. Онъ былъ и честенъ, и недобросовстенъ съ самимъ собой. Что первый день разлуки съ женой онъ провелъ весело и пріятно — это было слишкомъ очевидно для Гью, чтобы не взглянуть правд прямо въ глаза. Но глубоко на дн его души шевелилось предчувствіе истины, на которую онъ умышленно закрывалъ глаза — что любовь можетъ быть сердцемъ жизни, ея смысломъ, и еще какимъ богатымъ и жизящимъ,— но только не такая любовь, какъ его чувство къ Минн.
Онъ вынулъ изъ кармана ея письмо и снова перечелъ его. И ему стало больно, что онъ такъ мало огорченъ разлукой съ нею. Инстинктивно онъ сталъ вызывать въ памяти минуты сладостнаго опьяненія и цпляться за искорки въ душ, еще не успвшія остыть.
— Бдная дтка!— выговорилъ онъ вслухъ.— Какъ. она, должно быть, тоскуетъ сейчасъ!
И снова слъ за письменный столъ.
‘Милая моя женушка,— писалъ онъ,— какъ бы я хотлъ, чтобъ ты сейчасъ была со мною!’ — И въ тотъ моментъ былъ совершенно искрененъ.

VI.

— Мн нужно серьезно переговорить съ тобою, дочь моя. Говорившій былъ Израэль Гартъ. Мсто дйствія — его кабинетъ, удобная, большая, окнами на улицу, комната, въ которой прежде всего бросались въ глаза большой письменный столъ и солидный несгораемый шкафъ. Время — воскресный полдень осенью. Въ камин пылалъ веселый огонекъ, бросавшій яркіе отсвты на турецкій коверъ, на лакированную поверхность двухъ-трехъ картинъ масляными красками, украшавшихъ стны. Ростовщикъ сидлъ за столомъ, разложивъ передъ собою письма и бумаги, Минна, вызванная имъ въ кабинетъ для разговора, стояла передъ нимъ. Израэлю Гарту было уже за шестьдесятъ, онъ былъ тяжелый, грузный, съ расплывшимся лицомъ, съ сдющими бородой и волосами. Лицо его носило вс признаки еврейской расы и въ то же время печать профессіи, которую легче всего опредлить отрицательно, какъ отсутствіе духовности. Погоня исключительно за наживой придаетъ жесткость взгляду и оставляетъ нижнюю часть лица неопредленной. Такихъ лицъ вы встртите тысячи, утромъ и вечеромъ, въ пригородныхъ поздахъ. Но лицо Гарта было не лишено прямоты и даже нкотораго добродушія.
Минна, не спша, перешла черезъ комнату, къ камину и поставила одну ножку на ршетку.
— Вы звали меня, папа?
— Я получилъ офиціальное письмо отъ моего добраго пріятеля, Симеона Гольдберга, которое желалъ бы прочесть теб.
— Съ предложеніемъ руки и сердца?
— Да. Онъ пишетъ исключительно объ этомъ.
— Тогда зачмъ же мн читать письмо?— спросила она, не мняя позы и не беря письма, которое отецъ протягивалъ ей, повернувшись въ кресл на колесахъ.— Я и такъ знаю, что въ немъ написано. О, Господи! И чего онъ присталъ ко мн!
— Я все-таки хотлъ бы, чтобъ ты прочла письмо, Минна.
Она подошла къ отцу, взяла у него изъ рукъ письмо, небрежно пробжала его, съ презрительной усмшкой, и съ женской очаровательной неловкостью бросила его на столъ.
— Значитъ, я должна быть твоей долей въ томъ новомъ предпріятіи, которое онъ предлагаетъ теб основать? Разв я похожа на акцію, или облигацію? Я, разумется, не выйду за него, но ты, когда будешь писать ему, пожалуйста, поставь ему на видъ, что такъ не добиваются руки женщины, у которой въ жилахъ течетъ кровь, а не золото.
— Ты глупенькая двочка. Если ты хоть сколько-нибудь считаешься съ моими желаніями, ты еще подумаешь, прежде чмъ дать отвтъ. Лучшей партіи для Минны Гартъ мн не найти.
— И не ищите. Я сама найду.
— Ты пожалешь объ этомъ, дочь моя.
— Ну, такъ пишите ему, что я подумаю. Это будетъ ему не такъ обидно.
— Поди сюда, дочь моя.
Она послушно подошла и вложила свою руку въ его протянутую руку.
— Мы съ тобой ухитрились такъ устроить свою жизнь, что она идетъ врозь, но все же я — отецъ твой и обязанъ думать за тебя. Что же ты будешь длать, когда я умру, если возл тебя не будетъ надежнаго, хорошаго человка, который бы заботился о теб?
Она почти съ сожалніемъ посмотрла на него. Что за нелпый вопросъ! Въ отцовской заботливости она видла только смшное и не замчала ея трогательной стороны.
— Когда-нибудь выйду же я замужъ,— безпечно молвила она.— Объ этомъ вы не безпокойтесь.
— Да. Но за кого?
Она пожала плечами, нетерпливо постукивая каблучками по ковру. Смшно, право,— стоять такъ, точно для живой картины, держа въ рук руку отца.
— Прошу тебя, подумай. Симеонъ Гольдбергъ хорошій человкъ, добрый мой пріятель, онъ усердне соблюдаетъ законъ, чмъ мы съ тобой, а состоянія у него — въ голос старика невольно зазвучали почтительныя нотки — пятьсотъ тысячъ фунтовъ, какъ одна копейка.
Глаза двушки на мигъ загорлись, но тотчасъ же снова приняли презрительное выраженіе.
— Папа, это невозможно. Оставимъ этотъ разговоръ. Мы живемъ не въ средніе вка, когда вы могли бы запереть меня въ башню и посадить на хлбъ и на воду, пока я не дамъ своего согласія, или же во времена патріархата, когда вы могли бы проклясть меня за неповиновеніе вашей вол — такъ что же пользы говорить объ этомъ? Придетъ время — и я выйду замужъ. Я — не изъ тхъ, которымъ на роду написано быть старыми двами.
Отецъ выпустилъ ея руку и повернулся къ столу..
— Хорошо,— молвилъ онъ, берясь за перо,— я не стану принуждать тебя. Но помни, что твой выборъ среди нашихъ единоврцевъ ограниченъ.
— Почему же непремнно среди единоврцевъ?— возразила она, уже направляясь къ двери.
Израэль Гартъ круто повернулся въ кресл.и уставился на нее, сдвинувъ брови. Она пыталась выдержать его взглядъ, но не. могла и невольно потупилась.
— Дочь моя,— строго выговорилъ онъ.— Помни, что ты — еврейка. И чтобъ никогда больше я не слыхалъ отъ тебя такихъ словъ, даже въ шутку!
Она постояла съ минуту, ломая пальцы. Хотла возразить — и не ршилась. И, только уже очутившись за дверью, гнвно выкрикнула:
— Далъ бы Богъ, чтобы этотъ проклятый народъ погибъ вмст съ остальными десятью племенами.
Разстроенная, злая, она побжала наверхъ, въ свою комнату и торопливо надла на себя шляпу и жакетъ, бгло взглянувъ на себя въ зеркало, — только чтобъ убдиться, что все надто, какъ слдуетъ. Шесть мсяцевъ тому назадъ она одвалась, идя на свиданіе съ Гью, совсмъ иначе — обдуманно, тщательно, кокетливо. Но все же и теперь она была очень красива въ своемъ темно-синемъ выходномъ костюм съ тонкимъ кружевомъ у шеи. Три четверти часа спустя они встртились въ Кенсингтонскихъ садахъ. Гью угрюмо шагалъ по широкой алле, близь мста ихъ обычныхъ встрчъ, при вид ея онъ ускорилъ шаги и пошелъ ей на встрчу.
— Извиняюсь, что запоздала,— почти задорно выговорила они,— но ты заставляешь меня хать такую даль…
— Это не моя вина, дорогая. Я же говорилъ теб. что я завтракаю близъ Ланкастерскихъ воротъ и потомъ долженъ нанести одинъ визитъ неподалеку. Это единственный мой свободный часъ сегодня.
— Ну, ничего. Все равно. Вдь я пришла. Это папаша задержалъ меня. Мы обсуждали съ нимъ вопросъ о моемъ замужеств.
— Отвлеченно, или…?
— То и другое. Разговоръ начался съ Гольдберга, увы, слишкомъ конкретнаго. Если я откажу ему, оказывается, мн придется выйти все-таки за какого-нибудь абстрактнаго еврея — иначе на меня падетъ Авраамово проклятіе.
— Если теб все равно, скажи ясне,— серьезно попросилъ онъ.
Она подробно передала ему разговоръ съ отцомъ, образно, съ сатирическимъ оттнкомъ. Они медленно шли рядомъ по алле, усыпанной палыми листьями. Гью слушалъ мрачно, держа блыми руками палку за спиной.
— Ты видишь теперь: онъ ни за что не согласится,— заключила она.— Придется намъ ждать до — ну, словомъ, пока вопросъ этотъ ршитъ сама природа. Вдь папаша уже старъ.
— Мы не должны.думать объ этомъ, дтка моя,— кротко сказалъ Гью.
— Не вижу, почему. Это вывело бы насъ изъ всякихъ затрудненій.
— Какая въ теб странная смсь нжности и жестокости, Минна!— сказалъ онъ, съ любопытствомъ глядя на нее.
— Когда я не люблю, я никогда не притворяюсь, что люблю. А, когда меня начинаютъ притснять, я начинаю ненавидть.
Они прошли нсколько шаговъ въ молчаніи и повернули назадъ. Сумерки уже сгущались и осенній туманъ повисъ на пордвшихъ втвяхъ. Минна слегка вздрогнула и взяла мужа подъ руку.
— Ты еще не сказалъ мн ни одного ласковаго слова, милый Гью!— жалобно сказала она.
Онъ нагнулся и поцловалъ ее, это какъ будто немного сблизило ихъ.
— Гд ты сегодня обдаешь?— спросила Минна.
— У Мерріамовъ.
— О, Господи! Опять? Какъ я не люблю, когда ты тамъ обдаешь!— запальчиво воскликнула она.
— Милая дткг, изъ-за того, что мы съ тобой тайно повнчаны, не могу же я порвать съ моими самыми старыми и дорогими друзьями.
— Я ненавижу ихъ. Ты знаешь, что я ихъ ненавижу.
— Очень жаль, дорогая, но въ этомъ я теб ничмъ помочь не могу. И зачмъ опять поднимать этотъ вопросъ? Въ послднее время мы и безъ того слишкомъ часто поднимали его.
— Ты никогда ничего не хочешь сдлать мн пріятнаго.
— Я готовъ сдлать все — лишь бы это было разумно.
— Еслибъ ты любилъ меня, ты бы не думалъ о томъ, разумно это, или нтъ.
— Послушай, Минна,— вскричалъ Гью, теряя терпніе,— чего ты хочешь отъ меня? Разумется, я люблю тебя. Но при тхъ условіяхъ, въ какія мы себя поставили, должна же быть у меня собственная жизнь. Еслибъ ты всегда была со мной, разумется, многое бы измнилось. Мн не меньше твоего наскучило это промежуточное положеніе. Я самъ собирался на дняхъ поговорить съ твоимъ отцомъ. Но, то, что ты сегодня разсказала мн, мняетъ мои планы. Придется подождать еще. Но пока…
— Ждать я могу, сколько угодно,— перебила она.— Не въ томъ дло.
— А въ чемъ же? Чего ты хочешь отъ меня?
— Мы такъ рдко видимся — а теб какъ будто все равно. Если такъ будетъ продолжаться, я чувствую, что начну злиться на тебя — а вдь мы съ тобой мужъ и жена — и, милый! я такъ иногда тоскую по теб!..
Все богатство ея голоса вылилось въ этой послдней жалоб. Совсть Гью и безъ того корила его. Въ послднее время они, дйствительно, мало видлись, становились все боле далекими, чужими другъ другу, и Гью не прилагалъ никакихъ стараній, чтобъ возстановить прежнюю близость. Сердце его откликнулось на этотъ томный, нжный зовъ.
— Какъ же быть, ненаглядная моя? Скажи.
— Ты знаешь,— шепнула она.
— Черезъ окно?
Она крпко сжала его руку.— Я вернусь домой такой счастливой.
Онъ общалъ и она сразу просвтлла. Вскор затмъ они разстались. Минна на извозчик похала домой, посылая ему воздушные поцлуи, а Гью направился къ Ланкастерскимъ воротамъ. Онъ думалъ крпкую думу. Нехорошо началась ихъ семейная жизнь. Онъ уже раскаивался. въ своей слабости и въ томъ, что поддался увлеченію. Еслибъ они жили вмст, въ одномъ и томъ же дом, общей жизнью, онъ, конечно, былъ бы неизмнно нженъ съ ней, пассивноипокоряясь своей участи. Но при данныхъ обстоятельствахъ отъ него требовались не пассивныя, а активныя проявленія своихъ чувствъ — активности же онъ въ себ не чувствовалъ. Уловки, связанныя съ тайными свиданіями, претили ему. Лазить къ своей жен черезъ окно, ночью, какъ воръ, казались ему чмъ-то унизительнымъ. Нахлынувшая страсть, конечно, заставила бы позабыть объ этихъ мелочахъ. Только страстная любовь смется надъ замками и затворами, угасающая страсть клянетъ ихъ. Перспектива проникнуть въ Липы поздно ночью, черезъ окно, потихоньку отпертое Минной, и красться, какъ воръ, на ципочкахъ по лстниц, наверхъ, въ ея спальню, утратила для него романтическую привлекательность. Тмъ не мене онъ общалъ — и выполненіе общанія стало для него непріятнымъ долгомъ..
Весь вечеръ онъ былъ удрученъ этой перспективой. Даже Ирена не могла развеселить его. Разговоръ не вязался, тмъ не мене, лниво перекидываясь словами съ Джерардомъ, онъ засидлся за полночь. Когда, наконецъ, онъ очутился въ комнат Минны, которая весь вечеръ наряжалась и прихорашивалась для него, она, непослдовательная, какъ истая женщина, снова завела рчь о Мерріамахъ и очень скоро прогнала его домой, разстроеннаго и сердитаго.
Его. ршительный отказъ считаться съ ея симпатіями и антипатіями въ выбор своихъ друзей сильно уязвилъ самолюбивую и ревнивую Минну и понемногу разросся въ жестокую обиду. Однажды, во время прогулки, она встртила его вмст съ Мерріамами. Взоръ Ирены свтился улыбкой. Минна чопорно и сухо отвтила на ея поклонъ и, когда Гью, отставъ отъ нихъ, повернулся къ ней съ протянутой рукой, она сердито прогнала его. Лицо ея снова приняло жестокое выраженіе, которое Гью уже однажды видлъ на немъ. Тогда оно показалось ему печатью внутренней силы. Теперь — только злостью дурно-воспитанной двушки, не умющей скрыть своей досады. Невольно мелькнула мысль: ‘Какъ она вульгарна!’.
— Удивительно непріятная молодая особа!— сказалъ Джерардъ, когда онъ вернулся къ своимъ друзьямъ.
Гью поморщился. Хоть онъ и радовался тому, что Джерардъ далекъ отъ всякихъ подозрній касательно его отношеній съ Минной, все же слышать такого рода отзывъ о своей жен было боле, чмъ непріятно.
Тмъ не мене онъ боролся съ собой, виня себя въ своей женитьб и старался удвоенной нжностью загладить свою вину передъ Минной. Но — трудная задача убдить ревнивую, несдержанную женщину, не признающую иныхъ доводовъ, кром своихъ желаній и страстей. Въ конц-концовъ онъ вышелъ изъ терпнія и безпомощно махнулъ рукой.
— Ты, повидимому, совершенно не въ состояніи понять, что связываетъ меня съ Мерріамами,— бросилъ онъ ей однажды.
— Что же тутъ понимать?— презрительно засмялась она.— Для этого не нужно большого ума. Мужъ, жена и другъ дома.
Въ первый разъ она позволила себ такого рода намекъ. Гью не сразу даже осмыслилъ значеніе ея словъ. И, когда осмыслилъ, такъ разсердился, что Минна струсила.
— Если ты когда-нибудь еще повторишь эти гадкія и злыя слова, я никогда больше, до конца жизни, не скажу съ тобой ни слова.
Онъ бросилъ ее по середин улицы и стремительно зашагалъ домой. Съ первой же почтой пришло письмо отъ Минны, полное извиненій и раскаянія. Снова между ними возстановилось нчто врод гармоніи. Съ этого дня Минна не заговаривала больше объ Ирен, но затаила въ душ обиду на мужа. Постепенно у нея вошло въ привычку, сидть и думать о своихъ обидахъ. Рдкая встрча проходила безъ обвиненій и укоровъ. Теперь она не упоминала больше имени Ирены, но за то придиралась къ другому — къ его работ, знакомствамъ, его отчужденности и пренебреженію къ ней, порой даже корила его тмъ, что онъ не еврей и унаслдовалъ вс недостатки христіанъ.
Тоскливо и медленно тянулись мсяцы. Смутныя опасенія Минны, хоть она была и мало свдуща въ такихъ вещахъ, постепенно перешли въ увренность. Перспектива материнства невыразимо претила ея лнивой, чувственной натур. Мысль о ребенк стала для нея кошмаромъ. И въ то же время она была такъ сердита, такъ обижена на Гью, что не хотла даже сказать ему о своемъ положеніи. Наконецъ, она собралась съ духомъ признаться и написала ему, назначая свиданіе у него въ пріемной. Онъ отвтилъ, что въ назначенный ею часъ ему надо быть въ суд и, къ сожалнію, раньше завтрашняго дня они не могутъ увидться. Обычное ласковое и вжливое письмо занятаго и ничего не подозрвающаго человка. Но Минна страшно обидлась и разсердилась. Она изорвала въ мелкіе клочки письмо Гью, велла уложить свои вещи и въ тотъ же день ухала въ Брайтонъ.
Лишь черезъ дв недли Гью получилъ письмо отъ старой Анны, извщавшее его о болзни жены и о несчастной случайности, положившей преждевременный конецъ ея тревогамъ. Испуганный, растерянный, онъ съ первымъ поздомъ выхалъ въ Брайтонъ. Минна не пожелала видть его. Старая Анна была въ большомъ гор. Гью своею красотой и гордою осанкой усплъ завоевать ея сердце. Нужна была вся ея любовь къ ‘малютк’, чтобы разыграть изъ себя строгаго тлохранителя. Она утшала Гью, увряя, что съ женщинами это бываетъ, что такого рода болзни вызываютъ у нихъ иной разъ совершенно необъяснимыя причуды. Лучше всего пока не трогать бдной двочки и не перечить ей. Когда она оправится — пройдетъ и ея нелпое отвращеніе къ мужу, она опять полюбитъ его прежней страстной любовью, и у нихъ еще будетъ славный мальчикъ, котораго такъ хочется покачать на своихъ колняхъ старой Анн, прежде чмъ она умретъ.
Жалость и былая нжность воскресли въ сердц Гью. Какъ бы онъ теперь нжилъ и голубилъ ее, еслибъ только она позволила! Наскоро онъ набросалъ нсколько бглыхъ строкъ.
‘Родная, я такъ страшно огорченъ! Твой мужъ крпко любитъ тебя, дорогая, крпче и лучше прежняго. Я такъ хочу сказать теб это — и просить тебя, чтобы ты скоре выздоравливала, Тогда все пойдетъ по новому, по хорошему’.
Старуха снесла записку Минн. Гью подкрался къ дверямъ ея спальни и услыхалъ шелестъ бумаги, потомъ ея голосъ, раздраженный, сердитый:
— Скажи ему, чтобъ онъ убирался и оставилъ меня въ поко.
Гью вернулся въ Лондонъ съ тяжелымъ сердцемъ, съ тягостнымъ сознаніемъ, что онъ онъ разбилъ жизнь этой двушки. Прошло нсколько недль. На Новый Годъ Минна вернулась въ домъ отца исхудалая, подурнвшая, на видъ совсмъ больная. Израэль Гартъ замтилъ перемну и встревожился за дочь. Почему она не написала ему изъ Брайтона, что она была больна? Онъ пріхалъ бы и окружилъ бы ее лучшими врачами и лучшимъ уходомъ, какой можно купить за деньги. Ласковыя слова отца тронули ее, пробудили что-то врод нжности къ нему въ ея душ, она чувствовала себя теперь такой одинокой и жизнь свою такой безцльной, что изъ инстинкта самосохраненія старалась держаться ближе къ отцу. О своей болзни она не могла вспомнить безъ ужаса и отвращенія. Это было что-то врод пляски мертвецовъ надъ могилой ей умершей любви. Но все же она сознавала, что обидла Гью, и приняла его ласково, когда онъ пришелъ навстить ее, нсколько дней спустя посл ея возвращенія.
— Милая, вдь мы связаны до конца жизни,— сказалъ онъ.— Можетъ быть, это было ошибкой съ нашей стороны. можетъ быть, не слдовало начинать — и, ужь конечно, ршеніе хранить все это въ тайн было большой ошибкой. Но вдь теперь уже ничего нельзя измнить. Будемъ же мужественны, забудемъ вс наши ссоры и начнемъ жизнь сначала.
— Ты думаешь, мы еще можемъ быть счастливы?
— Милая моя дтка, я обидлъ тебя, но я постараюсь искупить это. У меня все же есть извстное положеніе въ обществ, даже, если ты разлюбила меня, все же со мною теб будетъ лучше и легче жить.
Она лниво откинулась на спинку кресла.
— Можетъ быть. Но не сейчасъ. Я боюсь отца. Онъ можетъ проклясть меня,— а это вовсе не желательно.
Гью помолчалъ, нсколько озадаченный.
— Ну, ужь и проклясть! Посердится, конечно. Но скоро успокоится.
Но Минна покачала головой. Лучше подождать. Можетъ быть, постепенно ей удастся уговорить отца, и тогда все пойдетъ гладко. Гью нашелъ ея доводы резонными и на время вернулся къ своей обычной жизни. Онъ и самъ не прочь былъ отложить огласку. Долгъ Израэлю страшно тяготилъ его. Пока никто не знаетъ объ его женитьб, пока живъ его дядя, онъ кой-какъ еще можетъ оправдать себя отъ ядовитаго укора, что онъ женился на деньгахъ. Тмъ боле, что практика его постепенно улучшалась. Какой-нибудь блестящій процессъ можетъ сразу выдвинуть его,— тогда ему будетъ не трудно достать нужную сумму денегъ, расплатиться съ ласковымъ Шейлокомъ и презрть его укоры относительно дочери. Человческому сердцу свойственно безъ конца надяться.
Но внезапное ршеніе, принятое Анной Кассаба, неожиданно ускорило ходъ событій. 0на сдала внаймы свой домъ въ Брайтон и объявила, что узжаетъ въ Смирну. Тамъ у нея была земля и домъ, оставленныя ей по завщанію матерью Минны, на доходы съ этой.собственности она и жила безбдно. Но явились иные претенденты на наслдство, возникъ судебный процессъ, и Анну вызвали на родину. Да и сама она стосковалась по родной сторон, который не видала уже двадцать лтъ. На сколько времени ей придется ухать изъ Англіи,.она сама не знала.
Минна совсмъ упала духомъ, когда старая няня сообщила ей о своемъ отъзд. Сна хваталась за ея привязанность, какъ за послднюю соломинку. Въ своей гардеробной, гд она временно помстила старуху, Минна плакала въ ея объятіяхъ и умоляла ее поскоре вернуться. Старуха тоже плакала, говорила о смерти, которая не за горами, и утшала ее такъ, что Минна еще больше встревожилась. Результатомъ этого было внезапное ршеніе, что Гью надо немедленно же переговорить съ отцомъ.
— Все лучше этого,— сказала она ему.— Я такъ больше не могу. Надо какъ-нибудь кончить это. Я скажу пап, чтобъ онъ пригласилъ тебя обдать. Ты ему нравишься и онъ самъ недавно спрашивалъ, отчего ты теперь такъ рдко бываешь у насъ.
Дня черезъ два Гью получилъ и принялъ приглашеніе — на слдующій понедльникъ. И самъ повеселлъ. По крайней мр, они сошли съ мертвой точки. Если Гартъ назоветъ его негодяемъ и искателемъ богатыхъ невстъ, онъ снесетъ это, какъ искупленіе за свою вину передъ Минной. Онъ готовился пройти сквозь предстоящее испытаніе съ высоко поднятой головой и презрительнымъ лицомъ. Но въ кругъ своего презрнія онъ включалъ и самого себя.

VII.

— Гью спасъ жизнь Джерарду? Да не можетъ быть! Что за вздоръ! Еслибъ это было такъ, я бы знала объ этомъ.
Ирена очень волновалась. Тотъ, къ кому она обращалась, былъ Гарроуэй, пожилой стряпчій, близкій другъ Гью и Мерріамовъ. Его жена, Селина, съ которой они вмст захали навстить Ирену, смотрла на мужа и потшалась недоумніемъ, которое выражало его широкое добродушное лицо.
— Нтъ, не вздоръ,— настаивалъ онъ.— И вообще у меня нтъ привычки говорить вздоръ, смю васъ уврить. Да поддержи же меня, Селина.
— Свидтельство жены во вниманіе не принимается,— возразила мистриссъ Гарроуэй.
— Да нтъ, вы толкомъ скажите,— допытывалась Ирена.— Что вы подразумваете подъ этимъ спасеніемъ жизни?
— Да ничего, кром того, что я сказалъ. Гью спасъ жизнь Джерарду. Неужели вы никогда не слыхали объ этомъ? Это было въ Швейцаріи, давно уже. Мн разсказывалъ Шевассъ, который здилъ вмст съ ними. Они поднимались на горную вершину, связанные вмст веревкой. И вдругъ оступились, скатились съ обрыва и повисли надъ пропастью. Кольманъ вислъ ниже всхъ, первымъ съ краю. Проводникъ, устоявшій на краю пропасти, не могъ удержать обоихъ — у него не хватало силы. Веревка постепенно выскальзывала изъ его рукъ. Тогда Кольманъ, видя, что ему все равно не спастись, вынулъ ножъ и перерзалъ веревку.
— Ну, и что же?
— Ну, посл этого проводникъ вытащилъ Джерарда наверхъ цлымъ и невредимымъ.
— А Гью?
— Думали, конечно, что онъ разбился на смерть, но, когда стали разыскивать мсто, гд лежали его бренные останки, увидали его самого живымъ и невредимымъ — онъ чудеснымъ образомъ спасся, удержавшись за выступъ скалы. Въ такой игр, разумется, можно выиграть одинъ разъ изъ двадцати милліоновъ. Мн потомъ показывали это мсто. И такъ ему пришлось провисть нсколько часовъ между небомъ и землей.
Ирена вздрогнула и закрыла глаза.
— Не надо больше. У меня голова кружится.
— Странно, что Джерардъ не разсказалъ вамъ объ этомъ. Разумется, это было явное самопожертвованіе ради спасенія жизни другого.
Руки Ирены еще дрожали, когда она разливала чай. М-рсъ Гарроуэй незамтно посмотрла на мужа и укоризненно покачала головой. Въ это мгновеніе вошелъ Джерардъ. Ирена порывисто бросилась къ нему.
— О, Джерардъ, м-ръ Гарроуэй разсказывалъ мн такіе ужасы про вашу поздку въ Швейцарію!— будто вы съ Гью чуть не погибли и Гью спасъ теб жизнь. Это правда?
Тнь недовольства скользнула по его лицу.
— Да, что-то въ этомъ род, помнится, было.
— Ну, что вы, право, все объ этомъ! Давайте поговоримъ о чемъ-нибудь повеселе,— вмшалась м-ссъ Гарроуэй и перевела разговоръ на обычныя темы. По уход гостей Ирена подошла къ Джерарду и присла на ручку его кресла.
— Почему ты не разсказалъ мн объ этомъ?
Онъ покраснлъ, какъ-то неопредленно повелъ рукой, потомъ поднялъ голову и, встртивъ пытливый взглядъ лучистыхъ глазъ своей жены, строго выговорилъ:
— Есть вещи, которыя человкъ хранитъ въ своемъ сердц.
Торжественность его тона импонировала ей.
— И Гью никогда не говоритъ объ этомъ?
— Разумется, нтъ,— сказалъ Джерардъ.
— Значитъ, мы у него въ неоплатномъ долгу.
— Ничего, когда-нибудь, можетъ, сочтемся.
— Какія маленькія мы, женщины, въ сравненіи съ мужчинами!— воскликнула Ирена.— Женщина ни за что бы не смогла удержать въ секрет такого рода факта.
Джерардъ съ обычной сдержанностью принялъ эту похвалу. Онъ былъ вообще не многорчивъ и, какъ извстно его жен, къ сантиментальности не склоненъ.
Она сама выразила за него, какъ ей казалось, его мысли.
— Я не могла понять, почему ты не сказалъ мн. Но теперь я понимаю. Такія вещи, когда о нихъ не говорятъ, еще крпче связываютъ двухъ людей.
Она умолкла на минуту, потомъ вдругъ схватила мужа за руку и вскричала уже другимъ тономъ:
— И мы не будемъ больше говорить объ этомъ! Страшно даже подумать!.. Что бы я длала безъ тебя!..,
Вошла горничная убрать со стола чайную посуду. Ирена взглянула на часы и убжала переодваться къ обду. Когда дверь затворилась за ней, Джерардъ всталъ, подошелъ къ окну, вынулъ носовой платокъ и отеръ потъ, выступившій у него на лбу.
Въ результат этого разговора Ирена еще нжне, еще ласкове стала относиться къ Гью Кольману, прониклась безграничной признательностью къ нему. За послдніе мсяцы онъ словно какъ-то чуждался ея, да и вообще какъ-то измнился, притихъ, утратилъ прежнюю экспансивность и чуткой женщин не трудно было догадаться, что для такой перемны должны быть серьезныя причины. Теперь она корила себя, зачмъ не подошла къ нему первая съ дружескимъ совтомъ и участіемъ. Случай поправить свою ошибку представился въ слдующее же воскресенье, когда Гью, вызванный ею телеграммой, пришелъ къ нимъ завтракать. Джерарда не было дома. Онъ на нсколько дней ухалъ въ Эдинбургъ по дламъ. Они сли за столъ вдвоемъ и, пока лакей былъ въ комнат, говорили о другихъ вещахъ: о сиротк, которую Ирен удалось таки опредлить въ одну изъ школъ святой Екатерины, о пріют, который ширился и процвталъ. Потомъ зашла рчь о литератур.
— Когда же вы выпустите новую книжку?
Онъ слегка пожалъ плечами, иронически усмхнувшись.
— Когда мн удастся вернуть мою утраченную юность. Даже для этого вздора нуженъ энтузіазмъ, котораго во мн нтъ. Что на такъ огорчились?— засмялся онъ.— Ипохондріей я пока, слава Богу, не страдаю. Мое міровоззрніе стало боле матеріалистическимъ, только и всего.
Онъ вынулъ портсигаръ и закурилъ.
— Какъ я не люблю, когда вы говорите. неискренно, только ради краснаго словца! Гью,— продолжала Ирена съ очаровательной застнчивостью,— не сердитесь на меня, что я пристаю къ вамъ съ разспросами, но скажите мн, что съ вами? Почему вы такъ измнились? Вы знаете, что я обязана вамъ жизнью человка, который мн всего дороже, и я такъ жажду отплатить вамъ за это, хотя бы тмъ немногимъ, что можетъ дать дружба.
— Сейчасъ это невозможно, Рени. Потомъ — можетъ быть, если только вы и Джерардъ не сочтете меня жалкимъ негодяемъ. Вамъ не придется долго ждать.
Только сейчасъ онъ сообразилъ, что они, можетъ быть, въ послдній разъ бесдуютъ такъ просто, по-братски, наедин, и это очень огорчило его. Черезъ нсколько дней онъ будетъ объявленъ если не мужемъ, то женихомъ другой женщины, злйшаго врага Ирены. И все измнится, все милое, привычное отойдетъ въ прошлое. До сихъ поръ его позиція была совсмъ особенная и очень выгодная: для Ирены онъ былъ добросовстнымъ другомъ, неизмнно преданнымъ и влюбленнымъ. Теперь онъ будетъ мужемъ другой женщины, а это разница неизмримая. Гью обвелъ взглядомъ знакомую уютную столовую и съ невольной грустью остановилъ его на лиц Ирены, сидвшей къ нему въ профиль. Для него это лицо было самымъ прекраснымъ въ цломъ мір. Широкій лобъ, изящной формы носикъ съ тонкими раздувающимися ноздрями, рзко очерченный, немного острый, подбородокъ, подвижныя, слабо окрашенныя губы, глаза, умющіе загораться страстью, но обыкновенно нжные, лучистые, вдумчивые, свтящіеся серьезной добротой, благородная посадка головы и пушистые волосы, нжно золотистые, словно короной внчающіе голову, но слишкомъ легкіе для короны, слишкомъ индивидуальные для ореола, полная блая шея, поддерживающая эту голову — вс ^ги противорчивыя черты для глазъ влюбленнаго сливались въ такую нжную и трогательную гармонію. И въ памяти невольно вставалъ образъ другой женщины, тоже прекрасной въ своей чувственной яркой красот, но заклеймленной имъ самимъ эпитетомъ вульгарности. И онъ не выдержалъ взгляда Ирены.
— Нтъ ничего въ мір, чего бы мы не сдлали для васъ, Гью,— сказала она…
— Боюсь, что я могу представиться вамъ въ очень неблагопріятномъ свт, и тогда вы отнесетесь ко мн иначе.
— Что бы ни случилось, наша любовь къ вамъ останется неизмнной. Пока Джерардъ и я сидимъ здсь за столомъ другъ противъ друга, ваше мсто всегда будетъ между нами. И потомъ, какъ же это вы можете показаться намъ негодяемъ? что за нелпость!
Не смотря на свое огорченіе, Гью невольно разсмялся.
— Еслибъ вы были присяжнымъ на суд, вы, пожалуй, оправдали бы меня за многое. Жалко, что вы не могли расколоться на двое, Рени, шесть лтъ тому назадъ. Вы избавили бы меня отъ многихъ бдъ.
Теперь Ирена огорчилась.
— Знаете, Гью,— выговорила она тихо — въ послднее время я часто думаю о васъ и начинаю бояться, что я испортила вамъ жизнь.
— Ахъ, дитя мое дорогое!— воскликнулъ онъ съ проблескомъ прежней своей пылкости,— человческая жизнь не можетъ быть испорчена тмъ, что ангелъ его не постоянно съ нимъ. И то уже рдкое счастье — чувствовать, что надъ тобою рютъ крылья ангела.
— Спасибо,— сказала она, красня.— Вотъ теперь вы говорите опять, какъ прежній Гью.
И краска долго не сбгала съ лица Ирены. Женщинъ сплошь и рядомъ называютъ ангелами и он не придаютъ этому никакого значенія. Но среди нихъ немного такихъ, которымъ нтъ основанія стыдиться, когда влюбленный мужчина искренно уподобляетъ ихъ ангеламъ. Однако разговоръ на этомъ оборвался. Ирена сказала, что нужно было сказать, и распространяться объ этомъ считала излишнимъ.
По уход Гью она сла писать письма, но долго не могла приняться за нихъ и раздумывала вслухъ, покусывая кончикъ пера.
— Хотла бы я знать, кто она такая? Разумется, всему причиной женщина.
Она перебрала всхъ общихъ знакомыхъ и съ улыбкой покачала головой. Женщина, внесшая смутную тревогу въ душу Гью, очевидно, стояла вн круга ихъ знакомыхъ. Ни разу она даже не вспомнила о Минн Гартъ. Ибо Ирена была очень высокаго мннія о Гью и представляла себ женщину, способную смутить его покой, красавицей, блестящей, съ выдающимся умомъ. Благородный человкъ долженъ сдлать и выборъ благородный. Безумный — можетъ быть, но такой, изъ-за котораго стоитъ безумствовать. Она мало знала мужчинъ и очень идеализировала ихъ. Да и откуда ей было знать ихъ? Мать ея, женщина хрупкаго здоровья, не переносившаго климата Индіи, вела очень тихую, уединенную жизнь. Это была утонченно духовная организація, одна изъ тхъ, чья близость чувствуется, какъ лучъ луннаго свта, скользнувшій въ цвтное окно готическаго собора, авторъ нжныхъ, какъ цвты, волшебныхъ сказокъ для дтей, воздушное существо, которое Ирена съ страстной нжностью охраняла даже отъ дуновенія втерка. Отецъ ея, заслуженный военный, участвовавшій во многихъ сраженіяхъ, потомъ губернаторъ одной изъ индійскихъ провинцій, въ свои краткіе назды домой. представлялся дочери осіяннымъ ореоломъ славы.: Когда мать скончалась, она, убитая горемъ, похала къ отцу,— но только для того, чтобы въ Бомбе прочесть извстіе объ его смерти. И тутъ впервые въ жизнь ея вошли мужчины, сразу двое — Джерардъ и Гью — и оба были въ ея глазахъ, какъ боги, сошедшіе на землю. Съ годами унаслдованныя качества — нжная женственность матери, энергія и смлость отца — слились въ одно гармоническое цлое, общеніе съ людьми развило въ ней умъ и острогу сужденій, но двичьи идеалы продолжали жить въ душ Ирены, не оскверненные и не запятнанные. Двое.мужчинъ, которымъ она отдала свою любовь и дружбу, по прежнему оставались въ ея глазахъ богами, стоявшими выше низменныхъ страстей и увлеченій человчества.
Внезапно передъ нею всплыло женское лицо, виднное ею нсколько лтъ тому назадъ на фотографической карточк въ кабинет Гью, когда они однажды завтракали у него съ Джерардомъ. Она взяла съ полки книгу, и оттуда выпалъ портретъ, изображавшій высокую женщину, изумительную красавицу, но съ лицомъ надменнымъ и жестокимъ. Отъ глазъ даже на карточк вяло холодомъ и угрозой. При вид этого лица Ирена невольно вскрикнула отъ изумленія и восторга. Гью взялъ у нея изъ рукъ портретъ.
— Какая красавица!— замтила она.
— Да. La Belle Dame sans merci.
— И глаза жестокіе.
— Глаза зминые. Не смотрите на нихъ, непріятно,— отвтилъ онъ, бросая портретъ въ ящикъ стола. Потомъ съ улыбкой пояснилъ:— Это дла давно минувшихъ дней.
Теперь Ирен вспомнилось это лицо. Можетъ быть, это и есть та женщина… Точно ли это дла давно минувшихъ дней? Она спрашивала себя и не умла дать отвта. Даже самой доврчивой женщин позволительно иногда сомнваться въ искренности своихъ холостыхъ друзей.
Она взяла листокъ бумаги изъ коробки, стоявшей на стол, и поставила вверху число. Но вмсто того, чтобы писать, задумалась, глядя въ одну точку на стн — и опять объ Гью. Она чувствовала необъяснимую непріязнь къ женщин со змиными глазами. И вдругъ засмялась сама надъ собой.
— Я, кажется, ревную. Надо будетъ сказать Джерарду.

VIII.

Минна встртила Гью въ своей гостинной съ встревоженнымъ лицомъ. Со времени своей болзни она очень возмужала и вмст съ тмъ ожесточилась. Черты ея лица стали рзче и строже. И встртила она его теперь не томнымъ взглядомъ изъ-подъ лниво приподнятыхъ шелковистыхъ рсницъ, а такимъ же открытымъ и смлымъ, какъ и его собственный. И Гью снова былъ пораженъ этимъ выраженіемъ силы и суровости въ ея лиц. На Минн было темно-красное бархатное платье съ вырзомъ на груди, тяжелые золотые браслеты на рукахъ, въ темной корон ея волосъ сверкала брильянтовая звзда.
— Хорошо, что ты пришелъ раньше, — сказала она, машинально отвчая на его поцлуй, — мн надо поговорить съ тобой, прежде чмъ выйдетъ папа.
Они медленно подошли къ камину и остановились другъ противъ друга, прислонясь къ ршетк….
— Ну?
— Когда ты думаешь сказать пап?
— Посл обда за дессертомъ.
— Не надо. Подожди, покамстъ я совсмъ уйду къ себ.
— А какъ же я дамъ знать теб о результат? Вдь ты будешь волноваться,
— Отчего бы теб не прійти ко мн потомъ,— какъ бывало?
— Я ничего не имю противъ. Но мн придется ждать на улиц, пока вс въ дом улягутся.
— Я велю затопить каминъ, ты отогрешься у огня.
— И у сердца моей жены?
— Тамъ видно будетъ,— замтила она съ странной улыбкой.— А теб очень этого хочется?
— Мы должны попытаться вернуть другъ друга, Минна, — сказалъ онъ, протягивая руку и слегка касаясь ея щеки.— Это будетъ не очень трудно, такъ какъ обстоятельства складываются благопріятне, чмъ раньше. Боюсь, что я сыгралъ не особенно благородную роль по отношенію къ теб, моя дорогая. А, когда мужчина сознаетъ это, онъ всегда вымещаетъ свою досаду на другихъ. Это тоже не особенно благородно, но такова ужь человческая натура. Ты понимаешь меня?
— Я рада, что ты наконецъ сознаешь свою вину передо мною. Во всякомъ случа это подаетъ надежду.— Она по своему истолковала его слова и онъ уже готовъ былъ разсердиться, но въ эту минуту вошелъ Израэль Гартъ.
— Очень радъ видть васъ, м-ръ Кольманъ. Извините, что заставилъ ждать. Задержали въ Сити. Какъ сегодня холодно, не правда ли?
Онъ потиралъ руки, подставляя ихъ къ огню, чтобы согрть.
— Ну, какъ дла? Много выпустили на волю тюремныхъ пташекъ за послднее время? Везетъ иной разъ этимъ каторжникамъ.
— О, мы, адвокаты, всегда вримъ въ невинность своихъ кліентовъ,— смясь, возразилъ Гью.
— Ну, о себ я этого не могу сказать,— замтилъ ростовщикъ.
Молодой человкъ отвтилъ легкой шуткой, но невольно закрутилъ усы и надменно выпрямился. Этотъ вульгарный тонъ рзнулъ его по нервамъ. Когда человку приходится обуздывать свою гордыню и смиряться передъ другимъ человкомъ, онъ становится къ такимъ вещамъ чрезвычайно чувствительнымъ. А тутъ, какъ на бду, Израэль Гартъ былъ въ веселомъ настроеніи и болталъ больше обыкновеннаго, позволяя себ фамильярности и намеки, отъ которыхъ человкъ боле тонко воспитанный постарался бы воздержаться. Сознавая, что безсмысленно раздражаться тмъ, что въ другомъ случа онъ пропустилъ бы безъ вниманія, Гью тоже напускалъ на себя добродушіе и веселость. Но раза два онъ поймалъ на себ лукавый взглядъ Минны и ея злорадную усмшку и это еще больше раздражало его. Обдъ тянулся нескончаемо. Хозяинъ не пропускалъ ни одного блюда, чтобъ не похвалить своего повара или не сообщить, во сколько ему обошлось это кушанье. И, чмъ дальше, тмъ больше сбрасывалъ съ себя личину воспитанности и хорошаго тона, которую иной разъ умлъ носить, обнаруживая истинную сущность своей натуры. Для человка съ душой артиста, какъ Гью, деньги сами по себ не имютъ цны. Они цнны только тмъ, что на нихъ можно купить красоту и очарованіе жизни. Но для банкира он были цнны сами по себ. Онъ привыкъ считать ихъ самоцлью жизни, онъ выросъ въ атмосфер, гд говорили только о деньгахъ, и не могъ себ представить, какъ можно не говорить о нихъ — все равно, какъ ярый охотникъ не можетъ себ представить жизни безъ разговоровъ о рябчикахъ и куропаткахъ. Какъ букмекеръ все время говоритъ о бгахъ и о скачкахъ, такъ Израэль Гартъ говорилъ о деньгахъ.
— Моя дочь показывала вамъ эти браслеты, м-ръ Кольманъ?— спрашивалъ онъ.— Они, можно сказать, историческіе. Вками принадлежали аристократическому семейству. Сними браслетъ, Минна, и покажи м-ру Кольману. Ихъ послдняя владлица, одна графиня, проигралась на скачкахъ — и обратилась ко мн за деньгами. Ну, я денегъ далъ, но въ залогъ взялъ браслеты. Я вамъ скажу, это ловкая дама: она хотла меня надуть фальшивыми брильянтами, но меня вдь не надуешь. Солидная вещица, не правда ли?
— Значитъ, это моя доля награбленнаго, такъ, что ли, папа?— смясь, сказала Минна.
Гью поморщился: до сихъ поръ она всегда выказывала глубочайшее отвращеніе къ профессіи отца. Что же это такое? Искренно она это говоритъ, или чтобъ позлить его, или для того, чтобы поддержать въ строгомъ родител хорошее расположеніе духа? Чтобы спасти положеніе, онъ съ изысканнымъ поклономъ вернулъ браслетъ Минн со словами:
— Онъ никогда не украшалъ боле прекрасной руки.
Чуткое ухо Минны уловило нотку ироніи въ этихъ словахъ и она прикусила губы. Но отецъ ея былъ въ восторг.
— Вотъ это я люблю, когда молодой человкъ уметъ красиво сказать комплиментъ,— замтилъ онъ, откидываясь на спинку кресла.— Это искусство теперь вымираетъ.
Когда Минна встала, чтобъ идти къ себ. Гью отворилъ дверь и придержалъ, пока она пройдетъ. Проходя, она шепнула:
— Ты производишь отличное впечатлніе, постарайся удержать его.
Онъ съ поклономъ притворилъ за нею дверь и вернулся къ камину, самъ себя ненавидя за ту роль, которую ему приходилось играть и которую такъ мтко опредлила его жена. Подлизываться къ этому вульгарному старику, занимающемуся какими-то темными длами,— какое, униженіе для его гордости! И это его будущій тесть! Гью чувствовалъ себя такъ, словно его окунули въ грязь. Но вдь это было все время такъ, со дня его злополучной женитьбы. Когда все время купаешься въ грязи, лишній разъ окунуться въ нее не составляетъ разницы,— цинически говорилъ онъ себ.
Внушительный дворецкій внесъ кофе и сигары. Отъ послднихъ Гью отказался.
— Напрасно, — сказалъ Израэль, заботливо выбирая сигару.— Такія вы получите не каждый день. Я плачу семъ фунтовъ за сотню.
— Я предпочитаю папиросы, но…
Изъ любезности онъ взялъ сигару. Ибо зналъ, что люди иногда обижаются, когда вы отказываетесь отъ такого рода угощенія, а у него были серьезныя основанія не раздражать своего хозяина. Затмъ они пошли наверхъ. Минна сла за рояль. Обыкновенно она играла хорошо и со вкусомъ. Но сегодня барабанила нестерпимо.
— Мы сегодня не въ настроеніи играть Шопена,— сказалъ Гью, переворачивавшій ей страницы. Она остановилась на полтакт.
— Да. Когда волнуешься, это больше подходитъ — и она заиграла ‘Тарантеллу’ Геллера. Старикъ, дремавшій въ кресл, даже не замтилъ перемны.
— Не признавайся сразу,— говорила она шепотомъ, продолжая играть.— Начни съ формальнаго предложенія и смотри, какъ онъ это приметъ.
— Я поступлю такъ, какъ сочту нужнымъ,— сухо отвтилъ онъ.
— Не забудь, что и я здсь заинтересованная сторона, И о деньгахъ слдуетъ думать, какъ бы ты ни презиралъ ихъ.
— Можешь быть спокойной, не забуду.
Вечеръ, наконецъ, кончился. Минна простилась и ушла къ себ.
— Я хотлъ бы еще кое о чемъ потолковать съ вами, м-ръ Гартъ, прежде чмъ уйти,— сказалъ Гью, спускаясь съ лстницы въ сопровожденіи хозяина.
Хозяинъ, воплощенная любезность, повелъ его въ свой кабинетъ, подбросилъ угля въ каминъ и закурилъ сигару.
— По длу?
— Да.
— По поводу займа? Я тоже хотлъ потолковать съ вами объ этомъ. Самое лучшее теперь, когда мы такъ удобно услись. Погодите минутку. Позвольте… Вдь вы, кажется ждали небольшого наслдства? Что-же, есть у васъ шансы получить его?
— Боюсь, что нтъ.
— Это мн дьявольски непріятно, Кольманъ. Когда я вамъ давалъ взаймы денегъ подъ наслдство, я думалъ, что обезпеченіе солидное. Вы знаете, что обыкновенно я такъ длъ не длаю. Вдь это даже не настоящій вексель — простая росписка, и то на случай полученія наслдства. Это я только для васъ сдлалъ, потому что вы мн нравитесь и иной разъ пріятно оказать услугу пріятелю.
— Все это я очень помню и цню.
— И, повторяю, я считалъ обезпеченіе солиднымъ.
— И я тоже. Для меня самого женитьба дяди была очень и очень непріятной неожиданностью.
— Я вамъ врю, — ласково сказалъ старикъ.— Я знаю, что вы намревались поступить честно. Иначе вы не бывали бы у насъ, не правда ли? Но, тмъ не мене, если завтра умретъ вашъ дядюшка, у меня будутъ вынуты изъ кармана пять тысячъ фунтовъ. Я не говорю, что это раззоритъ меня — слава Богу, у меня на мой вкъ хватитъ — но деньги всегда деньги. Теперь скажите, какъ джентльменъ, чувствуете вы за собой нравственное право отказаться отъ этого долга?
— Я, разумется, сейчасъ же уплатилъ бы его. Но обстоятельства…
Ростовщикъ жестомъ остановилъ его:— Я знаю, знаю, обстоятельства складываются не совсмъ такъ, какъ бы желательно. Но, все таки, вы, вообще, человкъ удачливый — Когда-нибудь повезетъ же вамъ. Обстоятельства измнятся. Я вамъ имю сдлать одно дружественное предложеніе.
— И я пришелъ къ вамъ съ тмъ же, м-ръ Гартъ,— съ улыбкой сказалъ Гью.— И, пожалуй, лучше вамъ будетъ сначала выслушать меня. Вы считаете меня честнымъ человкомъ?
— Да.
— И лично противъ меня ничего не имете?
— Наоборотъ, съ гордостью называю васъ своимъ другомъ. Еслибъ я относился къ вамъ иначе, я не далъ бы вамъ такихъ денегъ.
— Въ такомъ случа, м-ръ Гартъ, вы облегчаете мн мою задачу. Дло идетъ о вашей дочери, миссъ Гартъ.
— Что такое? о Минн? о моей дочери? — переспросилъ старикъ сразу измнившимся тономъ.
— Я имю честь просить у васъ ея руки.
Вы?!
Неописуемая перемна произошла въ лиц старика. Оно сразу утратило выраженіе грубаго матеріализма, алчности къ деньгамъ, чувственнаго самодовольства хорошо пообдавшаго человка и покровительственнаго добродушія богатаго хозяина. Глаза его загорлись. Характерныя еврейскія черты въ лиц выступили рзче. Вся фигура пріосанилась, со своею длинной сдой бородой онъ теперь смотрлъ патріархомъ. удей, гордый, не побжденный и вками угнетенія, преодолвающій все остальное съ дерзостью, свойственной его рас, смотрлъ гнвно, надменно, недоврчиво на язычника, человка смшанной крови, сына вчерашняго дня.
Вы?!— повторилъ онъ почти оскорбительнымъ тономъ. Молодой человкъ весь вспыхнулъ и вскочилъ на ноги.
— Ну да, я. Почему же нтъ?— вскричалъ онъ, въ свою очередь повысивъ голосъ.
Въ эту минуту дверь отворилась, и вошелъ дворецкій съ подносомъ, на которомъ стояли бутылки и стаканы. Гью быстро отвернулся и наклонился къ огню съ полоской скрученной бумаги, чтобы раскурить ею папироску. Дворецкій поставилъ подносъ на большой столъ, заложенный книгами, проврилъ, заперты ли окна, и спустилъ занавси, до тіхъ поръ поднятыя.
— Вы можете итти спать, Самюельсъ,— сказалъ Гартъ.— Я самъ выпущу м-ра Кольмана и запру за нимъ дверь.
Дворецкій скромно поблагодарилъ и удалился. Гью швырнуль папироску въ каминъ, заложилъ руки въ карманы и снова повернулся лицомъ къ хозяину.
— Я не вижу, почему бы я не вправ былъ сдлать вамъ такое предложеніе, м-ръ Гартъ?
— Знаете ли вы, чего вы просите?
— Да. Я — бдный человкъ. Она — богата. Я — вашъ должникъ. Но все же…
— Деньги? при чемъ тутъ деньги?— перебилъ его Гартъ.— Еслибъ у васъ была сотня тысячъ годового дохода, это не составляло бы никакой разницы.
— Если все дло въ разниц религіи, — я васъ всегда считалъ свободомыслящимъ.
— Я полагаю, Минна знаетъ объ этомъ?— спросилъ Гартъ, оставивъ безъ вниманія эти слова.
— Конечно, знаетъ.
— М-ръ Кольманъ, я вовсе не желаю оскорблять васъ. Но я предпочелъ бы видть свою дочь мертвой у моихъ ногъ, чмъ замужемъ за христіаниномъ.
— Значитъ, просить вашего согласія безполезно?
— Совершенно безполезно.
— Въ такомъ случа боюсь, что намъ придется обойтись безъ него. Мн чрезвычайно жаль огорчить васъ — но бракъ этотъ все-таки состоится.
Израэль Гартъ поднялся, налилъ въ оба стакана по-немногу виски и любезно указалъ рукой на сифонъ съ содовой водой.
— Между нами пропасть, и мы съ вами стоимъ на разныхъ берегахъ. Я — еврей. Вы для меня язычникъ. Что пользы спорить? Я не могу запретить моей дочери сдлать по-своему. Но я могу торжественно проклясть ее по закону моего народа и отречься отъ нея навсегда. Я предупрежу ее. Отцовское проклятіе — не шутка. Гнвъ Всевышняго падетъ на ея голову. И, кром того, я лишу ее наслдства.
— Это снимаетъ большую тяжесть съ моихъ плечъ,— замтилъ Гью..— Чтобы показать вамъ, что во мн нтъ никакого враждебнаго чувства лично къ вамъ, — продолжалъ Гартъ съ большимъ достоинствомъ (кто бы подумалъ часъ тому назадъ, что этотъ человкъ способенъ такъ говорить и такъ держать себя?) — я покажу вамъ копію моего завщанія, составленнаго нсколько мсяцевъ тому назадъ, когда мн и въ голову не приходило, что вы можете посвататься за мою дочь.
Онъ вынулъ связку ключей изъ кармана и отперъ несгораемый шкафъ. Потомъ изъ секретнаго отдленія вытащилъ документъ и показалъ его Гью такъ, чтобъ онъ могъ видть только интересущій его параграфъ. Тамъ совершенно ясно было сказано, что, если Минна выйдетъ замужъ за человка иной религіи, она лишается наслдства и все состояніе ея отца поступаетъ въ различныя еврейскія благотворительныя учрежденія.
— Я надюсь, что Минна съуметъ убдить васъ отнестись къ этому снисходительно.
— Моя дочь можетъ многое, но только не это. Я знаю, что она презираетъ свое еврейское происхожденіе. Но все же она должна выйти замужъ за сына своего народа, иначе ея народъ навсегда отречется отъ нея.
— Мн кажется, м-ръ Гартъ, разговаривать намъ больше не о чемъ.
— Замтьте себ, что, если дочь моя уйдетъ изъ дому, она не унесетъ съ собою ничего, кром того платья, которое на ней будетъ надто.
— Я вамъ уже сказалъ — я страшно радъ этому. Что касается нашихъ дловыхъ отношеній…
— О нихъ мы поговоримъ какъ-нибудь въ другой разъ.
Гордый своимъ рожденіемъ и воспитаніемъ, Гью не могъ однако не почувствовать себя пристыженнымъ расовою гордостью, преобразившей вульгарнаго ростовщика въ тонко чувствующаго джентльмена. Гартъ ни словомъ, ни намекомъ не попрекнулъ его, что онъ хочетъ жениться на деньгахъ, не напомнилъ о его бдности, о его долг. Этотъ старикъ невольно внушалъ ему чувство уваженія.
— Поврьте мн,— сказалъ онъ, пройдясь по комнат,— еслибъ судьба не распорядилась иначе, я бы отказался отъ этой мысли ради васъ.
— Каждый изъ насъ куетъ свою судьбу,— съ горечью возразилъ старикъ.— Моей уже не перемнишь.
Минуту спустя Гью распростился съ нимъ. Гартъ проводилъ его до выхода, пожалъ ему руку и, погасивъ свтъ въ швейцарской, вернулся въ свой кабинетъ. И тутъ только вспомнилъ, что онъ забылъ запереть входную дверь.
— Ну ничего, потомъ запру,— сказалъ онъ себ.
Онъ взялъ завщаніе, еще разъ пробжалъ его и положилъ обратно въ ящикъ. Съ полчаса онъ сидлъ погруженный въ глубокую задумчивость, потомъ всталъ, сходилъ къ себ наверхъ, вернулся, неся съ собою небольшой портфель, запертый висячимъ замкомъ, и снова прислъ къ письменному столу, но, не открывая. портфеля, задумчиво барабанилъ по немъ пальцами.
— Моя единственная дочь — дитя Сары — замужемъ за христіаниномъ…
Долго онъ сидлъ такъ въ своемъ уныломъ одиночеств, вызывая передъ своимъ умственнымъ взоромъ тни прошлаго, глаза его были задумчивы и печальны. Потомъ вынулъ изъ бокового ящика стола двойной листъ бумаги небольшого формата, медленно обмакнулъ перо въ чернильницу.
‘Я, нижеподписавшійся, Израэль Гартъ, будучи въ полномъ ум и твердой памяти…
— Нтъ,— выговорилъ онъ вслухъ.— Не теперь. Надо еще подумать. Помолиться Богу, чтобъ Онъ наставилъ меня.
Онъ всталъ, бросилъ бумагу въ огонь, опустился въ большое кресло у камина и снова задумался. Незамтно вки его сомкнулись и онъ уснулъ…

——

На двор была тьма непроглядная, слякоть, снгъ, пополамъ съ дождемъ. Ледяной втеръ хлесталъ въ лицо, Гью огромными хлопьями полурастаявшаго снга, которые уже водой стекали по его лицу. Онъ прошелъ аллею, ведущую, къ подъзду, и вышелъ за ворота. Издали до него слабо донесся бой часовъ на городской башн — одинъ ударъ. Значитъ, половина двнадцатаго. Еще рано идти къ Минн — надо подождать до двнадцати. Пока можно пройтись по дорог. Онъ угрюмо, шагалъ въ темнот, шлепая ногами по грязи и втягивая голову въ плечи, чтобы холодный дождь не попадалъ ему за воротникъ пальто. На дорог ни души. Когда онъ шелъ обратно, возл какого-то дома сверкнулъ электрическій фонарь. Это былъ полисменъ. Гью прибавилъ шагу, свернулъ по направленію къ рощ и, обойдя стороной, дошелъ до каменной стны, которою была обнесена усадьба. Своимъ ключомъ онъ отперъ небольшую калитку, ведшую въ садъ, которымъ, по капризу Минны, пользовалась исключительно она, такъ что никто другой даже не имлъ права входа въ него. Справа тянулись оранжереи, слва густая буксовая изгородь, доходившая до фронтовой стны, наглухо отдляла этотъ небольшой садикъ отъ парка, разбитаго, передъ усадьбой.
Домъ, погруженный въ темноту, едва выдлялся темнымъ пятномъ на темномъ неб. Гью пошелъ на перерзъ прямо по дерну, но осторожно, чтобъ не зацпиться за кусты, которыми онъ былъ густо усаженъ, по временамъ раздвигая рукой холодные, мокрые листья.
— Слава Богу, это въ послдній разъ!— бормоталъ онъ. Дерновая лужайка тянулась до самаго дому. Низкая веранда, къ которой велъ рядъ ступеней, сообщавшаяся съ внутренними покоями посредствомъ длинныхъ до полу оконъ, теперь наглухо закрытыхъ ставнями, не доходила до конца стны, промежутокъ былъ занятъ высокимъ подстриженнымъ тисомъ. Какъ разъ около дерева приходилось низкое окно, на которомъ Минна заране позаботилась отодвинуть засовъ. Гью открылъ раму и вошелъ.
Онъ очутился въ небольшой комнатк, которою Минна пользовалась, какъ лабораторіей, въ періодъ своего увлеченія фотографіей. Комнатка эта выходила на лстницу, устланную мягкимъ толстымъ ковромъ, по которому Гью безшумно поднялся паверх.
Ручка двери повернулась, не скрипнувъ, еще минута — и онъ стоялъ лицомъ къ лицу съ своей женой. Большая комната была освщена только пламенемъ камина, бросавшаго отсвты на роскошный балдахинъ кровати и не мене роскошное убранство въ спальн богатой женщины. Въ длинномъ кресл у огня, въ мховыхъ туфелькахъ на босу ногу, сидла Минна, на ней былъ дорогой красивый пеньюаръ съ кружевомъ у ворота и рукавовъ, темные волосы ея разсыпались по плечамъ. Теплый воздухъ комнаты былъ пропитанъ запахомъ духовъ и пудры. Гью на мигъ остановился на порог, невольно радуясь этой теплот, поддаваясь тонкому очарованію священнаго пріюта женщины. Сладко все-таки имть право на такую интимность. Онъ снялъ съ себя пальто, съ котораго капала вода, и отложилъ его въ сторону. Потомъ подошелъ къ ней, нагнулся и поцловалъ ее.
— Ой, какой ты мокрый!— съ гримаской вскричала она, вытирая щеку носовымъ платкомъ.— Поди обсушись. Твои туфли въ потайномъ ящик, какъ всегда.
Она вынула изъ кармана ключъ, подала ему и, пока онъ мнялъ мокрые сапоги, на туфли, спросила его:
— Ну, что новаго?
— Ничего хорошаго. Твой отецъ не соглашается, потому что я христіанинъ. Придется устроить похищеніе.
— Такъ, значитъ, ты не все сказалъ ему?
— Нтъ. Я счелъ благоразумне не говорить. Пожалуй, это и лишнее. Намъ лучше обвнчаться второй разъ — публично.
Онъ придвинулъ кресло, и слъ съ ней рядомъ, грясь у огня.
— Адская погода! Ты не знаешь, какъ здсь хорошо и уютно…
— Это мило съ твоей стороны, что ты пришелъ,— оказала она и ея холодно-учтивый тонъ сразу охладилъ его пылкое воображеніе, уже начинавшее рисовать ему привлекательныя, возможности ихъ семейной жизни. На время Гью умолкъ, и, когда заговорилъ, то уже инымъ, мене искреннимъ тономъ.
— Боюсь, Минна, что, обвнчавшись со мной, ты, сама того не зная, принесла большую жертву.
— По всей вроятности, не большую, чмъ почти вс другія женщины.
— Къ несчастью, большую.
Осторожно, съ большимъ тактомъ онъ передалъ ей во всхъ деталяхъ свой разговоръ съ ея отцомъ. Она выслушала его, не сказавъ ни слова, только пальцы ея судорожно сжимали ручки кресла и глаза, не отрываясь, смотрли въ огонь.
— Я такъ страшно боялась этого!— выговорила она беззвучно.
— Да, конечно, теб будетъ трудно. Видитъ Богъ, я сознаю это. Но все-таки не будемъ же мы голодать.
Она быстро сбоку поглядла на него и, вздрогнувъ, закрыла лицо руками.
— Я знала, что иду на горе и нужду — уже тогда знала, когда мы шли изъ этой ужасной канцеляріи, гд насъ внчали. О, Боже! и зачмъ только мы это сдлали!
— Почему-.же непремнно нужда? Нужды не будетъ, поскольку въ моихъ силахъ избжать этого.
— Ты меня ограбилъ. Ты лишилъ меня наслдства.
— Можетъ быть, этотъ укоръ и заслуженъ, Минна,— возразилъ онъ надменно и великодушно забывая, что она сама настаивала на ихъ брак, — но счастья онъ намъ не прибавитъ…
— Счастье!— презрительно воскликнула она.— Какая-нибудь убогая квартирка, обды, которые на второй день подаютъ разогртыми, и разъ въ годъ дешевенькое платьице. Десять мсяцевъ тому назадъ, можетъ быть, такое угощеніе и могло казаться привлекательнымъ. Теперь позолота вся уже сошла.
Осторожно, терпливо, зная, что на немъ, мужчин, боле сильномъ и разумномъ и мене влюбленномъ, лежитъ отвтственность за катастрофу, онъ началъ успокаивать ее, рисовать ихъ будущую жизнь въ самыхъ радужныхъ краскахъ. Конечно, роскоши онъ ей предложить не можетъ. Но комфортъ, извстное общественное положеніе, интересное, интеллигентное общество — все это ему вполн доступно. Если онъ обидлъ ее, женившись на ней, онъ загладитъ это, посвятивъ остатокъ жизни ея счастью. Но сердце ея ожесточилось и она слушала его съ каменнымъ лицомъ или же возражала запальчиво, рзко, осыпая его укорами. Разговоръ не вязался, прерываясь долгими паузами. А время шло. Минна отъ усталости задремала. Гью долго вглядывался въ ея лицо, озаренное отсвтами пламени. Какое оно стало злое, упрямое и вульгарное! Онъ читалъ въ этомъ лиц всю исторію послднихъ мсяцевъ — ея предшествующей жизни — ея души. И вдругъ возмутился — и противъ нея, и противъ самого себя. Человку энергичному, дятельному, честолюбивому, съ широкими общественными интересами унизительно быть въ рабств у подобной женщины.
Оставаться здсь больше было незачмъ. Гью поднялся съ кресла. Его движеніе разбудило Минну и она открыла глаза.
— Не уходи. Погоди еще. Я не сплю. Я думаю.
Онъ снова слъ, продолжая изучать ея лицо, въ ожиданіи, пока она заговоритъ. Она смотрла въ огонь и глаза ея въ этомъ фантастическомъ освщеніи казались мрачными и злыми.
— Я не могу отказаться отъ своего наслдства, — выговорила она.— Я не переживу этого. Даже, еслибъ я любила тебя, меня не хватило бы на это. А ты заставилъ меня возненавидть себя. Наша совмстная жизнь, которую ты мн предлагаешь, будетъ жестокой насмшкой. Я не могу больше быть близкой съ тобой — ни за какіе милліоны.
— Я этого отъ тебя и не требую, — холодно возразилъ онъ.
— Такъ почему же намъ не сохранить нашей тайны, какъ мы хранили ее до сихъ поръ, и не разстаться теперь же — навсегда? Суровые глаза глянули на него съ мольбою.
— Я не совсмъ понимаю.
— Это не трудно. Вдь ты никому не говорилъ о нашемъ брак? .
— Ни единому человку.
— Есть какое-нибудь вроятіе, что слухъ о немъ можетъ пойти изъ регистратуры?
— Это совершенно невозможно.
— Такъ какъ же ты не понимаешь? Единственная заинтересованная свидтельница, Анна, предана мн, какъ врный песъ, другой свидтель и самъ регистраторъ позабыли о нашемъ существованіи — какъ же ты не понимаешь, что вс доказательства нашего брачнаго союза погребены въ Брайтон, въ казенной книг, которую никто, можетъ быть, никогда и не раскроетъ — что, если мы до конца жизни будемъ продолжать выдавать себя за неженатыхъ, никому и въ голову не придетъ, что мы женаты? Видаться мы больше не будемъ, разв только случайно, гд-нибудь на улиц. Каждый изъ насъ вычеркнетъ изъ своей жизни другого и начнетъ сначала. Разв это невозможно?
— Да. Это можно сдлать.
— Мои деньги останутся при мн — я буду тратить ихъ, какъ хочу — жить, гд хочу. Ты тоже воленъ располагать собой — если захочешь, и жениться — почему бы теб не жениться?
— Потому что это было бы уголовнымъ преступленіемъ.
— Только въ собственныхъ твоихъ глазахъ. Можешь быть спокоенъ: я своихъ правъ на тебя никогда не предъявлю. Ты согласенъ предоставить и мн такую же свободу?
— Я не могу такъ сразу отвтить. Дай мн подумать.
— Думай,— сказала она, снова откидываясь въ кресло и закрывая глаза руками. Гью уже во второй разъ подкинулъ дровъ въ каминъ. Снаружи все еще доносились вздохи втра, какіе-то странные шумы наполняли спящій домъ. Комнаты, которыя занимала Минна, были удалены отъ прочихъ спаленъ. Подслушать ихъ могла бы только Анна, спавшая въ сосдней комнат. Они и вообще могли говорить, не понижая голоса и не боясь быть услышанными, а въ эту ненастную втренную ночь и подавно всякія предосторожности были излишними. Оба были такъ поглощены своимъ окончательнымъ разрывомъ, что не замчали, какъ шло время. Гью долго думалъ и соображалъ и, наконецъ, въ общемъ согласился, затмъ послдовали долгія препирательства о деталяхъ.
— Что же ты намрена длать? какъ жить?— спросилъ онъ наконецъ.
— Поду заграницу — на какой-нибудь курортъ — гд весело. Возьму себ пожилую даму въ компаньонки — съ деньгами многое возможно. А, можетъ быть, сначала съзжу съ Анной въ Смирну, посмотрю на родственниковъ матери. Можетъ быть, это будетъ и интересно. Здсь я дольше жить не въ состояніи.
— Я такъ и думалъ. Только для того, чтобъ избжать этого, ты готова была жить со мной, еслибъ отецъ твой далъ согласіе?..
— Вотъ именно.
Снова наступило продолжительное, молчаніе. Гью разсматривалъ съ разныхъ точекъ зрнія создавшееся новое положеніе. По всмъ вроятіямъ, тайна ихъ брака никогда не раскроется, если только сами они не проговорятся. О примиреніи нечего и думать. Если онъ испортилъ ей жизнь, женившись на ней, этотъ тайный разводъ можетъ поправить дло. И все же онъ счелъ долгомъ попробовать разбудить въ ней ея прежнюю любовь.
— А ты уврена, Минна, что ты больше не любишь меня — совсмъ не любишь?
— Ахъ, не будемъ говорить объ этомъ! Все это умерло разъ навсегда — въ Брайтон — въ декабр прошлаго года. И даже еслибы не умерло, неужели ты думаешь, что я ради тебя откажусь отъ двухмилліоннаго наслдства?!— Она презрительно расхохоталась.— Однако ты высоко себя цнишь. Знаешь ли ты, — продолжала она и ея внезапно окрпшій низкій голосъ зазвучалъ почти свирпо, — да знаешь ли ты, что я скоре пойду на какое угодно преступленіе, чмъ откажусь отъ этихъ денегъ. Вс эти разговоры совершенно ни къ чему. Скажи мн твое послднее слово и покончимъ съ этимъ.
— Хорошо,— ршительно сказалъ онъ.— Я готовъ дать теб полную свободу съ однимъ условіемъ — чтобъ это было безповоротно.
— Такъ оно и будетъ. Ты дашь мн клятву — торжественную клятву, что не будешь больше вмшиваться въ мою жизнь?
— Даю теб честное слово.
— Не очень-то я врю въ мужскую честь. Клятва — другое дло.
— Я сдлаю все, что ты хочешь, — былъ отвтъ.
Она встала, на минуту исчезла въ тни, на другомъ конц комнаты, и вернулась съ Библіей.
— Клянусь, положа руку на эту святую книгу, клянусь Богомъ моихъ отцовъ, что никогда, ни при какихъ обстоятельствахъ я никому не открою того, что я повнчана съ тобой. Отрекаюсь отъ тебя навсегда, какъ отъ своего мужа. Отказываюсь отъ всхъ притязаній на твою поддержку, сочувствіе и уваженіе. Клянусь никогда и ни въ какой форм не вмшиваться въ твою жизнь и въ твои дйствія, предоставляя теб полную свободу снова жениться, не извщая меня предварительно. Помоги мн, Боже, сдержать клятву!
Она стояла, мертвенно блдная, вся дрожа, такъ что зубъ на зубъ не попадалъ, отъ усталости и безсонной ночи, и трясущейся рукой протягивала ему книгу.
— Если ты желаешь формальной клятвы, я готовъ дать ее въ какой теб угодно форм. И онъ въ свою очередь отрекся отъ нея, какъ она передъ тмъ отреклась отъ него.
Потомъ вынулъ часы. Къ величайшему его изумленію, былъ уже седьмой часъ утра. Непріятно изумленный, онъ сталъ сбираться въ путь. Удивительно, какъ быстро миновала эта ночь.
— Теперь у тебя нтъ надобности держать ихъ дольше у себя, — сказалъ онъ, поднимая съ пола туфли, которыя Минна собственноручно вышила ему въ періодъ обожанія.
— Да, конечно. И другое тоже..
Она взяла небольшой пакетъ, аккуратно завернутый въ коричневую бумагу, и подала ему. Онъ взялъ его подъ мышку.
— Прощайте, Минна,— сказалъ онъ, протягивая руку.— Мы не давали клятвы быть врагами. Дай Богъ, чтобъ ваша новая жизнь была счастливй старой.
— Несчастне быть трудно, — отвтила она, но все же дала ему руку, холодную и вялую.
— Бдное дитя, помоги теб Боже!
Онъ повернулся и вышелъ снова тмъ же путемъ, какъ и вошелъ. Еще только начинало свтать. За ночь выпалъ снжокъ. Гью спшилъ прямо домой, не думая ни о чемъ, кром этой странной ночи, уже радуясь, что съ плечъ его свалилось это тяжкое бремя, но еще весь дрожа отъ напряженія, которое потребовалось, чтобъ свалить его.
Онъ прошелъ мимо дома, гд жили Мерріамы, не встртивъ ни души. Только ужь возл самаго города онъ разминулся съ двумя полисменами, уныло и сонно шагавшими по снгу въ темнот.
Когда онъ дошелъ до дому, швейцаръ уже отпиралъ входную дверь.
— Холодное утро, сэръ, — сказалъ швейцаръ.
— Жестокій холодъ,— машинально отвтилъ онъ, быстро поднимаясь по каменной лстниц.

IX.

Онъ сбросилъ съ себя платье съ тмъ естественнымъ отвращеніемъ, которое чувствуетъ человкъ къ одежд, въ которой онъ просидлъ всю ночь безъ сна. Онъ страшно усталъ и не въ состояніи былъ думать ни о чемъ, не касавшемся непосредственно его лично, поблагодарилъ Бога за то, что завтра у него нтъ дла въ суд, значитъ, нтъ надобности рано вставать, потянулся, звнулъ, вздрагивая отъ холода, улегся въ постель, укутался одяломъ и моментально уснулъ крпкимъ сномъ усталаго, за день нато: мявшагося человка. Этотъ сонъ былъ нарушенъ какимъ-то, страннымъ шумомъ за дверью. Гью снилось, что это Минна, колотитъ молоткомъ по какому-то безформенному предмету, о которомъ онъ зналъ только, что это бракъ. Проснувшись, онъ сообразилъ, что это стучатъ къ нему въ дверь. Въ дйствительности онъ проспалъ нсколько часовъ, но ему казалось, что онъ забылся всего на нсколько минутъ. И онъ сердито крикнулъ, чтобъ его оставили въ поко. Стукъ продолжался. Онъ снова крикнулъ: ‘убирайтесь!’. Отвтилъ чей-то чужой голосъ:
— Нельзя ли повидать васъ на минуту?
Съ досадой онъ вскочилъ съ постели и отперъ дверь.
— Какого чорта вамъ отъ меня надо?
И не безъ изумленія отступилъ назадъ при вид дворецкаго Гарта, Самюэльса. Видъ у него былъ неряшливый, растерянный, взволнованный. Позади него пряталась м-ссъ Парсонъ, жена швейцара.
— Если вамъ нужно поговорить со мною, войдите,— сказалъ Гью, чувствуя, что онъ стоитъ на сквозняк. Самюэльсъ повиновался.
— Страшныя всти, сэръ. Я подумалъ, что лучше сбгать вамъ сказать,— можетъ, вы сейчасъ пожалуете къ намъ. Мой баринъ убитъ сегодня ночью.
Гью былъ страшно пораженъ.
— Убитъ?— вашъ баринъ?— нынче ночью?
Онъ съ недоумніемъ уставился на дворецкаго. Это было непостижимо. Какой невроятный ужасъ!— вдь онъ всю ночь провелъ въ дом, не спалъ ни минуты. Какъ же это Гартъ не крикнулъ, не подалъ голоса?— вдь онъ былъ рукой подать, въ нсколькихъ шагахъ… Нтъ, это прямо-таки непостижимо.
— Да, сударь, въ своемъ кабинет.— У дворецкаго были слезы на глазахъ и губы дрожали отъ волненія.— Въ четверть седьмого сегодня утромъ горничная нашла его мертвымъ на полу.
— Какъ же это случилось?
— Кто-то ударилъ его чмъ-то тяжелымъ — вотъ сюда.
Дворецкій провелъ рукой отъ виска вверхъ.
— Что у насъ тамъ было!— прибавилъ онъ, вздрогнувъ.
Тмъ временемъ Гью овладлъ собой.
— Я сейчасъ же пойду туда вмст съ вами. Пока я одваюсь, разскажите мн подробно.
Пока онъ наскоро одлся и выпилъ чашку кофе, Самюэльсъ разсказалъ ему подробности. Въ двухъ словахъ, произошло слдующее. Служанка, вошедшая затопить каминъ въ кабинет, нашла своего барина лежавшимъ, свернувшись въ комокъ, на коврик передъ каминомъ. Она подошла со свчей и увидала на сдыхъ волосахъ запекшуюся кровь. Вскрикнула, бросилась къ Самюэльсу и подняла тревогу. Онъ, Самюэльсъ, спустился внизъ, осмотрлъ тло, убдился, что жизнь въ немъ уже давно погасла, и послалъ одновременно за докторомъ и за полиціей. А горничной веллъ разбудить барышню, самъ же остался въ кабинет присмотрть, чтобъ, слуги не убирали тамъ и ничего не трогали. Миссъ Гартъ сбжала внизъ обезумвшая отъ испуга и упала въ обморокъ, такъ что пришлось ее опять унести наверхъ и уложить въ постель. Черезъ нсколько минутъ явился полисменъ, а вслдъ за нимъ и докторъ, жившій по сосдству, Затмъ явился полицейскій офицеръ, завдующій мстнымъ участкомъ, и немного попозже — сыщикъ изъ Скотландъ Ярда, и теперь они производятъ слдствіе. Кто убилъ — ничего понять нельзя. Ни малйшаго ключа къ загадк.
— А миссъ Гартъ — какъ она чувствовала себя, когда вы уходили?— спросилъ Гью, уже спускаясь съ лстницы.
— Она скоро пришла въ себя, сэръ, потребовала,: чтобъ ей дали одться, и сошла внизъ, и теперь держится молодцомъ. Это она и полицейскій офицеръ ршили, что надо послать за вами, такъ какъ вы — послдній — кром того, другого — кто видлъ барина живымъ.
— Да, я помню, какъ онъ веллъ вамъ идти спать.
— О, я посл того еще разъ видлъ его, сэръ, когда онъ приходилъ наверхъ къ себ въ спальню.
— Такъ какъ же вы говорите: я послдній? И потомъ вдь вы же, помнится, говорили, что его нашли въ кабинет — я какъ-то сбиваюсь.
— Онъ ходилъ наверхъ, чтобы взять что-то изъ несгораемаго шкафа, который стоитъ у него въ спальн — а потомъ опять сошелъ внизъ. А я былъ тогда въ спальн, поправлялъ огонь въ камин и онъ опять веллъ мн идти ложиться. Я думалъ, что вы еще не ушли.
— Въ которомъ это было часу?
— Безъ пяти минутъ двнадцать.
— А я ушелъ отъ него въ половин двнадцатаго.
У воротъ усадьбы Гарта стояла кучка любопытныхъ, обсуждая клочки свдній, доходившіе до нихъ. Дежурный полисменъ медленно обходилъ усадьбу и шаги его невозможно было отличить отъ несчетнаго множества другихъ, оставленныхъ на тонкомъ и уже растаявшемъ снжномъ покров. На крыльц стоялъ полицейскій инспекторъ, разговаривая съ двумя репортерами, которые заносили сообщаемое имъ въ свои записныя книжки покраснвшими отъ холода пальцами.
При вид Гью: полицейскій дотронулся до козырька фуражки.
— Скверная исторія, сэръ. Зайдите пожалуйста, я бы хотлъ побесдовать съ вами.
Гью вошелъ въ домъ и, подойдя къ камину въ швейцарской, сталъ грть руки у огня, дивясь сил рутины, заставившей прислугу даже въ такое хлопотливое и тревожное утро не позабыть развести огонь. Скрипъ отворяющейся двери заставилъ его обернуться и онъ увидлъ блдное, растерянное лицо Минны. Она торопливо кивнула ему головой и исчезла въ столовой. Онъ послдовалъ за нею и притворилъ за собою дверь. Видъ этой комнаты вызвалъ новый рядъ ассоціацій. Какое страшное утро посл праздника!
Минна стояла у стола, опираясь на него одной рукой, и смотрла на него мрачно, вызывающе. Онъ попробовалъ было выразить сочувствіе, она оборвала его на полуслов.
— Да. Я знаю все, что вы можете сказать мн. Не стоитъ тратить времени на это. Вы говорили съ полицейскимъ офицеромъ?
— Нтъ еще.
— Слава Богу, что я раньше увидала васъ. Это не мняетъ нашего уговора, не правда ли? Вы не проговорились о томъ, что были у меня вчера ночью?
— Конечно, нтъ,— отвтилъ онъ, съ отвращеніемъ отворачиваясь отъ нея.— Поскольку дло касается вашего отца, я ушелъ изъ этого дома въ половин двнадцатаго.
Она вздохнула съ облегченіемъ.
— Я такъ боялась, что вы выдадите меня — не нарочно, а такъ, проговоритесь.
— Васъ все время это главнымъ образомъ и волновало?— рзко спросилъ онъ.— Я радъ, что дороги наши разошлись.
— Я должна отстаивать свои интересы,— сказала она.
Онъ пожалъ плечами, прошелъ мимо нея къ камину и прислонился къ черной мраморной доск его. На черномъ фон четко выдлялась его сильная, широкоплечая фигура. Эгоизмъ этой двушки ошеломилъ его. Въ глазахъ ея не было слда слезъ, въ лиц не было и тни печали. Оно казалось изможденнымъ и больнымъ, но не отъ горя,— отъ потрясенія, усталости, тревоги. Неужели въ ея душ нтъ никакихъ человческихъ чувствъ? А между тмъ вдь это та самая женщина, чье сердце такъ безумно билось рядомъ съ его сердцемъ, т самые глаза, въ дремлющей глубин которыхъ способна загораться иной разъ такая жгучая страсть, тотъ самый голосъ, который уметъ ворковать нжне влюбленной голубки. Онъ какъ-то мысленно сравнилъ ее съ вулканомъ. Теперь ему припомнилось это сравненіе. Именно вулканъ. Пора изверженій прошла, внутренній огонь погасъ — осталась только холодная жесткая лава.
Минна неожиданно отошла отъ стола, медленно волоча ноги, и, какъ бы въ полномъ изнеможеніи, упала въ кресло, опустивъ голову на руки.
— Я знаю, какъ вы судите обо мн,— хрипло выговорила она.— Вы все время судили и критиковали меня, и это была одна изъ причинъ, почему я васъ возненавидла. Вы думаете, что мн теперь слдовало бы разливаться-плакать. Такъ оно и было бы, еслибъ не вчерашняя ночь. Но я должна защитить себя, теперь или никогда. Никто не можетъ сдлать этого, кром меня самой. Откуда мн было знать, что вы будете молчать? Я стояла лицомъ къ лицу съ полнымъ раззореніемъ, съ нищетой. Я напрягала каждый нервъ, чтобы не потерять разсудка, въ ожиданіи васъ. Вы не можете себ представить, какой пыткой было это ожиданіе! А тутъ еще этотъ ужасъ! Неужели вы думаете, что я не чувствую, до какой степени это все ужасно?
Она выговорила все это, не поднимая головы. Поза ея выражала полнйшее изнеможеніе. Потомъ по всему тлу ея пробжала дрожь, и она вдругъ заплакала, зарыдала, вздрагивая всмъ тломъ. Гью стало жаль ея.
— Если я могу быть вамъ полезнымъ, Мшша — приказывайте..
Но она только махнула ему свободной рукой и едва слышно выговорила:
— Уйдите — оставьте меня!
— Если я вамъ понадоблюсь, пришлите за мной и я приду.
Съ этими словами онъ вышелъ въ швейцарскую и нашелъ тамъ поджидавшаго его полицейскаго офицера. На вопросы послдняго онъ сообщилъ, что могъ. Затмъ имъ завладли репортеры. Постепенно Гью ознакомился со всми свдніями, какія успла добыть полиція. М-ръ Гартъ былъ убитъ съ одного удара, нанесеннаго какимъ-то тупымъ орудіемъ. Случилось это, очевидно, еще до разсвта. Несгораемый шкафъ въ кабинет былъ найденъ взломаннымъ. Единственное, чего, видимо, не хватало тамъ, былъ черный ящикъ съ документами, въ которомъ, по свидтельству довреннаго клерка убитаго, немедленно же вызваннаго для допроса, находились векселя. Иныхъ признаковъ грабежа не было. Нигд на дверяхъ никакихъ слдовъ взлома тоже не было — оставалось только предположить, что убійцы вошли черезъ окно, которое забыли запереть. Выпавшій, снгъ засыпалъ слды. И полиція была въ полномъ недоумніи, гд искать убійцъ.
— Вы не знаете, у м-ра Гарта были враги?— допытывался полицейскій инспекторъ.
— У человка его профессіи не можетъ не быть близкихъ дловыхъ сношеній съ людьми, которыхъ онъ не иметъ основанія считать друзьями,— отвтилъ Гью.— Но я ни одного изъ его кліентовъ не знаю. А въ личныхъ сношеніяхъ всегда находилъ его добрымъ и великодушнымъ.
— Не можете ли вы сообщить мн какихъ-либо подробностей относительно его частной жизни?— спросилъ одинъ изъ репортеровъ.
— Не могу и не считаю возможнымъ,— отвтилъ Гью тономъ, который долженъ былъ отбить охоту къ дальнйшимъ разспросамъ. На душ у него было тяжело и скверно, онъ жаждалъ поскоре выбраться изъ этого дома. Сознаніе своей личной, скрытой отъ другихъ, но интимной связи съ этой трагедіей давило его, какъ кошмаръ. Это онъ вызвалъ въ бдномъ старик рядъ эмоцій и чувствъ, которыя помшали ему лечь въ постель, гд убійца, если только онъ пришелъ исключительно съ цлью грабежа, не сталъ бы искать его. Это онъ оставилъ незапертымъ окно, черезъ которое вошелъ убійца. И то, что онъ съ дочкой сидлъ наверху и велъ разговоръ о наслдств старика въ то время, какъ этотъ самый старикъ одиноко боролся со смертью внизу, казалось смшнымъ и дикимъ до ужаса, словно какая-то вульгарная мелодрама, нкоторой дйствіе, происходитъ одновременно въ двухъ сосднихъ комнатахъ.
Наконецъ, онъ ускользнулъ и отъ полицейскаго допроса, и отъ репортеровъ, и очутился на шоссе, радуясь, что можетъ, наконецъ, подышать свжимъ воздухомъ, хотя бы срымъ и туманнымъ. Возл дома Мерріамовъ онъ остановился, охваченный внезапной потребностью услыхать голосъ Ирены, почувствовать на себ ея ласковый ясный взгляд. Самая близость ихъ требовала, чтобы онъ первый увдомилъ ее о катастроф. Онъ отворилъ входную дверь своимъ ключемъ, который получилъ уже давно, на правахъ близкаго друга, и постучался въ дверь курилки, гд Ирена обыкновенно работала утромъ. Какъ только онъ появился на порог, она быстро встала изъ-за письменнаго стола.
— Вы пришли сказать мн?— я уже знаю. И весь Сеннингтонъ знаетъ. Какой ужасъ! Бдная двочка!
— Я пришелъ оттуда. Я видлся съ ней, ненадолго. Это, разумется, страшный ударъ для нея, но она переноситъ его недурно — лучше, чмъ я ожидалъ. Вы знаете, я вдь обдалъ у нихъ вчера, такъ что я былъ чуть ли не послднимъ, кто видлъ старика живымъ. Оттого за мною и прислали нынче утромъ.
— Разскажите мн, что вы знаете объ этомъ?— сказала она, придвигая ему кресло. Онъ слъ и разсказалъ ей все, что могла узнать полиція. Она внимательно слушала, сидя за письменнымъ столомъ и опираясь подбородкомъ на руку.
— И никакихъ догадокъ, никакихъ предположеній относительно того, кто могъ убить?
— Никакихъ. Бднягу нашли убитымъ, и только. Пропалъ ящикъ съ документами изъ-несгораемаго шкафа. Найдено незапертымъ окно, больше, въ сущности, никакихъ данныхъ нтъ.
— А знаете, Гью?— сказала Ирена,— я, убждена, что это не обыкновенный грабежъ. Какой-нибудь отчаянный человкъ занялъ, у него денегъ по векселю, который, какъ ему было извстно, лежалъ въ томъ ящик, и пошелъ, на преступленіе, чтобы добыть обратно свои векселя. Онъ съ вечера спрятался гд-нибудь, можетъ быть, въ томъ же кабинет,— потомъ отперъ окно и скрылся задворками.,
Гью невольно улыбнулся этому женски самоувренному ршенію вопроса.
— Жалко, что, васъ не назначили слдователемъ, Рени.
— Разв вы не находите мою теорію вполн вроятной?
Онъ согласился, что такое объясненіе можно допустить, и заврилъ ее, что онъ не критикуетъ, а искренно восхищается ея догадливостью. Вотъ полиціи такъ не пришло это въ голову, и она совершенно не. знаетъ, съ чего начать.
— А я бы первымъ дломъ просмотрла списокъ векселей, лежавшихъ въ этомъ пропавшемъ ящик — вдь должны же они быть гд-нибудь перечислены, а затмъ разузнала бы, какъ провели эту ночь вс его должники, векселя. которыхъ лежали въ этомъ ящик..
— Мн и въ голову это не пришло!— воскликнулъ онъ — Ну, разумется, они это сдлаютъ.
Ирена, продолжала говорить о Минн, о ея безотрадномъ одиночеств, о томъ, какъ охотно она сама предложила бы дружескую помощь, еслибы Минна не отстраняла всхъ ея попытокъ подружиться. Она даже теперь готова позабыть все это и предложить Минн перехать къ нимъ. Она спрашивала его совта. Добрая, сердечная, великодушная, она была ему въ эту минуту такъ близка, что онъ едва удержался. отъ безумнаго желанія разсказать ей всю печальную исторію своего брака и о томъ, какую роль онъ самъ сыгралъ въ этой ночной трагедіи. Но какъ же онъ могъ совтовать ей въ этомъ дл, зная, какъ Минна ревнуетъ къ ней и ненавидитъ, ее….
— Къ ней, кажется, прідутъ родные,— солгалъ онъ.— Она что-то говорила объ этомъ нынче утромъ.
И началъ прощаться., Ирена взяла его. руку, заглянула ему въ лицо и ласково сказала:,…
— Какой у васъ измученный видъ! Когда вы вошли, онъ былъ лучше. Это нашъ разговоръ разстроилъ васъ.
— Боюсь, что вся причина въ томъ, что я не завтракалъ,— отвтилъ онъ, заставивъ себя засмяться.
Ирена мгновенно захлопотала.
— Не завтракалъ? Ахъ, какой вы! Почему же вы не сказали? Садитесь, я сейчасъ же принесу вамъ чего-нибудь пость.
И она стремительно выбжала изъ комнаты.— Боже мой!— растерянно выговорилъ Гью, бросая на стулъ шляпу и перчатки:— Боже, мой! Объ этомъ я и не подумалъ.
Вернувшаяся Ирена застала его стоящимъ у камина, со взглядомъ, впереннымъ въ пространство.
Съ этого момента жизнь Гью стала хожденіемъ по краю обрыва. При одной мысли о той бездн въ которую, онъ рисковалъ упасть, у него кружилась голова и, чтобъ не думать объ этомъ, онъ зарылся съ головой въ работу. Черезъ недлю, должна была начаться февральская. сессія центральнаго уголовнаго суда. По счастью, длъ у него было больше обыкновеннаго — между прочимъ, одно шантажное, съ разными медицинскими осложненіями. Шантажируемый, его кліентъ, отвтчикъ, былъ человкъ съ положеніемъ, со средствами.
— Если вы вызволите его, Кольманъ,— говорилъ Гарроуэй, старый адвокатъ, съ дтства знавшій Гью,— ваша карьера сдлана.
И Гью день и ночь сидлъ надъ этимъ дломъ, забросивъ всхъ знакомыхъ. Огласка, которую получили его сношенія съ убитымъ, была для него до такой степени непріятна, что, онъ здилъ на извозчик и въ судъ, и изъ суда, чтобы не слышать въ трамва и въ вагонахъ желзной дороги разговоровъ, которые его бсили. Минну онъ видлъ одинъ только разъ на допрос у слдователя, въ траур, подъ густымъ вуалемъ, въ сопровожденіи старой сиріянки. Приличія ради, онъ усадилъ ее въ экипажъ, спросивъ по дорог только объ одномъ: продолжаетъ ли она жить въ своемъ дом? Она отвтила утвердительно. Приглашеній было много, но она отъ всхъ отказывалась. Съ нея было достаточно сочувствія и общества старой Анны. Можетъ быть, она подетъ съ Анной въ Смирну.
На другой день состоялись похороны. Надменный съ виду и измученный душою, онъ шелъ за гробомъ единственный иноврецъ среди толпы евреевъ, банкировъ и ростовщиковъ. Это, разумется, было отмчено въ газетахъ.
Мерріамовъ он не бывалъ. Какъ только Джерардъ вернулся, Ирена позвала его обдать, но онъ отклонилъ предложеніе, ссылаясь на спшную работу. Джерардъ, посланный Иреной на развдки, ворвался къ нему въ этотъ день въ 10 часовъ вечера и нашелъ его.въ халат, растрпаннымъ, за письменнымъ столомъ, надъ грудой длъ. Очевидно, оговорка была не вымышленная.
Все же Гью усадилъ гостя въ кресло и придвинулъ къ нему ящикъ съ табакомъ, графины съ содовой и виски. Джерардъ посмотрлъ на стаканъ хозяина, потомъ на пробочникъ, торчавшій въ пробк уже до половины опороженной бутылки виски и, многозначительно покачавъ головой, замтилъ:
— Послушай однако, ты это немножко черезчуръ. Въ чемъ дло? работа? непріятности?
— То и другое,— сказалъ Гью, ставя на столъ стаканъ и свирпо вытирая мокрые усы.— Работа для того, чтобы забыть о непріятностяхъ, а водка для того, чтобы справиться съ работой.
— Какія же непріятности? Эта исторія съ Гартомъ?
— Да, должно, быть. Она мн разбила нервы.
— Не понимаю, почему,— сказалъ Джерардъ съ легкимъ презрительнымъ смшкомъ. Онъ былъ изъ тхъ людей, которые отрицаютъ существованіе нервовъ.
— Кстати,— прибавилъ онъ немного погодя,— они ужасно тянутъ слдствіе и прескверно ведутъ его — я только что говорилъ Рени — будь я на мст слдователя, я бы допросилъ тебя, о чемъ у тебя былъ послдній разговоръ съ убитымъ.
Къ изумленію его, Гью вскочилъ на ноги страшно взволнованный..
— Ради Бога, старина, не говори объ этомъ такъ хладнокровно! Я страшно впутался. Теперь ужь все равно, я скажу теб — только ты жен не говори — я долженъ былъ Гарту 5.000 фунтовъ подъ обезпеченіе ожидаемаго мною наслдства отъ дяди — тогда я еще не зналъ, что дядя женится. Вексель, разумется, былъ у него — и боюсь, что онъ былъ въ томъ самомъ ящик, который пропалъ изъ несгораемаго шкафа. Я былъ послднимъ изъ чужихъ, кто видлся съ нимъ — никто ни видлъ, какъ я уходилъ… Рени излагала теб свою теорію убійства?
Джерардъ посмбтрлъ на него и свистнулъ.
— Такъ вотъ какимъ путемъ ты спасся отъ банкротства. А я-то удивлялся!
— Да, этимъ,— лаконически подтвердилъ Гью.— Джерардъ соображалъ, раскуривая трубку.— Я все-таки не вижу основанія нервничать. Если только ты ничего отъ меня не скрываешь — человкъ вдь всегда наровитъ что-нибудь утаить — скажи, скрываешь?
— Я уже теб сказалъ, что я впутался въ страшно непріятную исторію. Распространяться объ этомъ я не стану. Еслибъ ты могъ помочь мн, я самъ просилъ бы тебя. Но такъ, какъ обстоитъ дло, теб самое лучшее вернуться домой, къ Рени — не сейчасъ, погоди, куда же ты?— и забыть объ этомъ.
Джерардъ, сдвинувъ брови, воззрился на своего друга, потомъ всталъ и подошелъ къ нему вплотную.
— Ты собственно на что намекаешь?— что ты случайно убилъ этого старика?
Гью съ минуту смотрлъ на него недоврчиво, потомъ презрительно расхохотался:
— Ну, дурень!
— Ну, я радъ слышать это,— засмялся въ свою очередь Джерардъ, возвращаясь къ виски и содовой. Гью снова услся въ свое вертящееся кресло и нетерпливо запустилъ пальцы въ волосы.?— Ради Бога, давай поговоримъ о чемъ-нибудь другомъ. Зачмъ ты здилъ въ Эдинбургъ?…
Джерардъ посидлъ еще четверть часа и затмъ ушелъ домой, оставивъ друга за работой.
— Какъ ты скоро!— встртила его Ирена.
— Да. У него куча работы. Везетъ ему. Я бы хотлъ, чтобъ у меня было хоть въ половину столько длъ.
— Милый, какъ ты непослдователенъ! Только вчера ты говорилъ, что теб надола адвокатура и ты хотлъ бы бросить ее: и ухать путешествовать. И почему это о женщинахъ говорятъ: semper mutabile?
— Разв мужчин не можетъ надость его работа?…
Ирена не нашла, что возразить, и только вложила свою руку въ руку мужа. Разъ Джерардъ говоритъ это, значитъ, это такъ.
— Ну, что бдный Гью?— спросила она.
Джерардъ засмялся съ чисто мужской нелюбезностью и выдернулъ свои пальцы изъ ея руки, чтобы примять табакъ въ своей трубк.
— Ты всегда говоришь о Гью такъ, какъ будто бы онъ мальчикъ, а не взрослый и даже среднихъ лтъ мужчина. Ничего ему не длается. Но только онъ забралъ себ въ голову нелпую мысль: будто ему грозитъ арестъ изъ-за этой исторіи съ Гартомъ.
— Что ты говоришь?— вскричала Ирена, съ испугомъ вскидывая на него глаза.
— Повидимому, у него были какія-то денежныя дла съ покойникомъ и онъ былъ послднимъ, кто видлъ старика.
— Это неправда! Гью ушелъ отъ него въ половин двнадцатаго, а дворецкій видлъ м-ра Гарта въ двнадцать.
— Я ужь не знаю. Все это вздоръ. Тутъ есть что-то такое, что онъ скрываетъ отъ меня. Въ свою личную жизнь Гью вдь меня не посвящаетъ. Но, если онъ и запутался, такъ выпутается — это съ нимъ уже бывало.
Но Ирена не отнеслась къ этому такъ легко. Глаза ея были полны тревоги. Но неожиданно все лицо ея озарилось улыбкой.
— Ну, конечно, ты правъ, дорогой мой. Все это вздоръ.

——

Однако на дл предчувствія Гью оказались далеко не вздорными. На другой день, когда онъ вернулся домой изъ суда, швейцаръ выразилъ желаніе побесдовать съ нимъ и проводилъ его до его комнаты. Парсонъ былъ честный малый, признательный Гью за многочисленныя щедрыя подачки и въ то же время чувствовавшій къ нему почтеніе за его барскій, властный тонъ. То, что онъ имлъ сообщить, было настолько серьезно, что онъ даже волновался и говорилъ, спотыкаясь на каждомъ слов. Оказалось, что полиція явилась въ домъ съ разспросами относительно часа возвращенія м-ра Кольмана во вторникъ утромъ и вообще его привычекъ, особенно усердно допытывались у швейцарихи, въ какомъ вид былъ его костюмъ и не было ли у него съ собой въ рукахъ ящика или пакета.
— Я принужденъ былъ сказать имъ, сударь, что какой-то свертокъ у васъ былъ,— сокрушенно признался швейцаръ,— хотя я скоре далъ бы отрзать себ языкъ, чмъ причинить вамъ зло.
— Благодарю васъ, Парсонъ,— сказалъ Гью.— Я очень вамъ обязанъ за то, что вы меня предупредили. Мн нечего и добавлять, что вы можете съ чистой совстью давать полиціи какія вамъ угодно свднія. Повредить мн вы не можете.
Швейцаръ ушелъ успокоенный. А Гью, оставшись одинъ, подошелъ къ буфету и налилъ себ стаканчикъ виски.— Можетъ быть, это послдній,— угрюмо усмхнулся онъ. Потомъ залпомъ осушилъ стаканъ и закурилъ папироску, пальцы его слегка дрожали.
— Ну, теперь идемъ къ Минн.
Давно жданный ударъ обрушился на него. Арестъ былъ неизбженъ. И, если онъ не сможетъ объяснить, гд онъ провелъ ночь, его не освободятъ. Мелкихъ уликъ, которыя, онъ зналъ, можно собрать противъ него, было достаточно, чтобы вовлечь его въ бду. Онъ, адвокатъ съ большой уголовной практикой, больше, чмъ кто-либо, сознавалъ, что тутъ можно создать такую цпь косвенныхъ уликъ, которая приведетъ его на вислицу, такъ какъ защитить себя онъ безсиленъ. Ну, а думать равнодушно о вислиц человку въ цвт силъ, полному жажды жизни и сознающему свою невинность, довольно трудно.
Скрывать ихъ бракъ дольше нельзя. Это вопросъ жизни и смерти. Только бы Минна подтвердила его показанія — тогда все будетъ хорошо. Только бы ему дойти до нея раньше, чмъ рука полисмена ляжетъ на его плечо. Сквозь сгущавшіяся сумерки хмураго февральскаго вечера онъ спшилъ по знакомой до тошноты дорог. Никогда она еще не казалась ему такой длинной. Когда онъ замтилъ вдали смутный обликъ подходившаго констэбля, сердце его подпрыгнуло и сжалось въ комокъ. Но тотчасъ же онъ презрительно разсмялся надъ своими страхами. Какъ будто дежурный городовой могъ арестовать его! За нимъ, разумется, слдятъ даже теперь и, когда придетъ время, вжливый полицейскій офицеръ въ штатскомъ плать безъ шума и безъ грубости арестуетъ его и отведетъ подъ стражу… Но все же онъ былъ радъ, когда захлопнулась входная дверь и онъ очутился въ тепломъ и надежномъ убжищ.
Съ лстницы спустился на встрчу ему дворецкій Самюэльсъ.
— Миссъ Гартъ очень извиняется, но сегодня она не можетъ васъ принять, сэръ.
— Она въ постели?
— Нтъ, сэръ.
— Гд же она?
— Въ гостиной.
— Благодарю васъ, Самюэльсъ, мн надо повидаться съ ней.
И, промчавшись мимо ошеломленнаго дворецкаго, онъ быстро поднялся по лстниц и ворвался въ гостиную. Минна гнвно вскочила съ кресла, заложивъ пальцами страницу романа, который она читала. Она была въ свободномъ капот, кое-какъ причесана и потому еще больше разсердилась на это неожиданное вторженіе. Даже ногою топнула.
— Вдь я же говорила Самюзльсу…
— Да, я знаю,— перебилъ ее Гью.— Я не послушалъ его. Теперь не до учтивостей. Меня травитъ полиція. Каждую минуту я могу быть арестованъ. Они знаютъ, что я только утромъ вернулся домой. Я попалъ въ западню. Я долженъ объяснить имъ, что я длалъ и гд былъ отъ половины двнадцатаго до семи.
Минна поблла, какъ полотно. Книга выскользнула, у нея изъ рукъ и упала на коверъ.
— Это невозможно!
— Что невозможно?
— Чтобъ васъ арестовали. Вдь у нихъ же нтъ никакихъ доказательствъ. О, какъ это нелпо!
— Нелпо, или нтъ, но это будетъ.
Онъ въ нсколькихъ словахъ выяснилъ ей положеніе. Она слушала недвижная, съ дрожащими губами.
— Что же вы хотите, чтобъ я сдлала?— едва слышно выговорила она.
— Понятно, что. Вы должны вернуть мн мое общаніе,— дать мн возможность объяснить, гд я провелъ эту ночь,— и подтвердить мои слова.
— И лишиться наслдства!— вскричала она, отъ испуга повышая голосъ.— Да знаете ли вы, что значитъ для меня лишиться этихъ денегъ? Вдь это богатство, собранное моимъ отцомъ, вошло мн въ плоть и кровь. Я не могу отказаться отъ него. Это убьетъ меня.
— Тогда вы, значитъ, умерли бы за меня,— иронически усмхнулся Гью.
— Вы поклялись.
— Еслибъ даже это была не клятва, а просто слово, и этого было достаточно.
— Значитъ, вы сдержите его?
Онъ выпрямился.— Не будемъ больше говорить объ этомъ.
— А вы думаете, что, еслибъ вы сказали имъ, они бы отпустили васъ?
— По всей вроятности.
— А если не отпустятъ?
— Во всякомъ случа, я могу быть увренъ въ оправданіи.
— Но показанія жены во вниманіе не принимаются,— воскликнула она.
— Вы не одна, есть Анна.
— Но вдь это же было бы уликой противъ васъ — сознаться, что вы эту ночь провели въ нашемъ дом.
— Анна можетъ присягнуть, что въ двнадцать я уже былъ у васъ, войдя черезъ окно.
— Это можетъ привести къ тому, что и меня арестуютъ, какъ сообщницу.
— Едва-ли. Не думаю,— холодно отвтилъ онъ. Этотъ разговоръ становился ему омерзительнымъ.— Анна можетъ засвидтельствовать, что мы дйствительно мужъ и жена, она можетъ присягнуть, что въ шесть часовъ утра она вошла въ нашу комнату, чтобъ разбудить насъ и — ну, въ крайнемъ случа, если уже на то пошло,— что нашла насъ спящими. Нравственность иметъ свои границы, когда дло идетъ о жизни и смерти.
Минна опустилась въ кресло и вся съежилась, дрожа отъ страха.
— Я не могу… я не могу… я не въ состояніи лишиться своихъ денегъ!
— Хорошо. Оставайтесь при своихъ деньгахъ. Я попробую вывернуться иначе.
— Если вы скажете, что я только ваша любовница — это выйдетъ одно и то же. Отецъ назначилъ душеприказчикомъ Гольдберга. Онъ ненавидитъ меня — вы знаете, почему. Тотъ параграфъ въ завщаніи наведетъ его на мысль. Онъ създитъ въ Брайтонъ и все узнаетъ…
— А если меня арестуютъ и будутъ судить за убійство, вы думаете, Анна на суд тоже будетъ молчать?
— Анна — восточная женщина. Она предана мн всей душой. И потомъ она завтра узжаетъ въ Смирну.
— И посл того, что я сейчасъ сказалъ вамъ, вы дадите ей ухать?— сурово спросилъ онъ.
— О, Боже!— вскричала она, яростно вскакивая на ноги.— Да не терзайте же меня такъ! Довольно вы и безъ того внесли страданій въ мою жизнь. Почему это я должна пожертвовать для васъ тмъ, что для меня всего дороже?— потому только, что вамъ мерещится опасность? Разв вы когда-нибудь, чмъ-нибудь жертвовали для меня? Даже когда вы говорили, что любите меня, разв вы пожертвовали мн хоть однимъ часомъ флирта съ той, другой? Вначал вы смотрли на меня, какъ на игрушку — вы же сами мн этц сказали — здсь, въ этой самой комнат — на забаву. Потомъ женились на мн, ради моихъ денегъ. Это вы осудили меня на эту жизнь притворства и обмана. Вы боялись пойти къ моему отцу и поговорить съ нимъ напрямикъ, какъ слдуетъ мужчин. Вы загубили мою жизнь — а теперь, когда я хочу попробовать построить ее заново — вы приходите — я вамъ не врю — это опять вранье — вамъ это зачмъ-нибудь нужно….
Съ минуту Гью пристально смотрлъ на нее, потомъ, не удостоивъ ея отвтомъ, повернулся и направился къ двери. Онъ уже готовъ былъ отворить ее, когда Минна кинулась къ нему, схватила его за рукавъ и упала ему въ-ноги.— Прости меня, Гью! Прости меня — я сама не знаю, что говорю — я съ ума схожу — прости меня — пожалй меня!— ты когда-то любилъ меня, Гью — я не могу остаться безъ кoпейки — ради самого Бога, сохрани нашу тайну!
Испуганнымъ, охрипшимъ голосомъ она, рыдая, выкрикивала безсвязныя, молящія слова. Невыразимое презрніе прихлынуло къ его душ. Еще часъ тому назадъ онъ не поврилъ бы, что она способна на такое мучительное униженіе. Но все же онъ тихонько поднялъ ее и отвелъ отъ двери. Она стояла передъ нимъ, съежившись, вся дрожа.
— Я уже сказалъ вамъ, Минна — пусть ваши деньги остаются при васъ, если он вамъ дороже моей жизни.
Черезъ минуту онъ исчезъ. Минна, шатаясь, добралась до кушетки и легла, цпляясь пальцами за распустившіяся кольца темныхъ волосъ, борясь съ демонами, завладвшими ея душой….

——

Но тмъ не мене на другой день утромъ она простилась съ старой Анной, узжавшей въ Сирію, не слова не сказавъ ей о той опасности, которая грозила Гью.
— Прізжай же поскорй, красавица моя!— говорила на прощанье старуха, обливаясь слезами, — и я покажу теб чудный край, гд родилась твоя мать.
— Я скоро пріду, — въ свою очередь рыдала Минна, обнимая ее.— И тогда мы начнемъ новую жизнь и забудемъ весь этотъ ужасъ. Мн надо забыть это все — забыть, что я была его женой… забыть о его существованіи и обо всемъ…
Въ тотъ же день она приняла приглашеніе Аарона Бебро, одного изъ старйшихъ друзей ея отца, который давно упрашивалъ ее перехать къ нимъ. Его жена, добродушная пожилая женщина, позабывъ, какъ Минна въ прошломъ издвалась надъ ними и презирала ихъ, приняла ее очень сердечно, прижала къ своей могучей груди и поплакала надъ нею, и Минна была признательна ей,итакъ какъ она чувствовала себя совершенно несчастной и запуганной.
Въ тотъ же день за обдомъ одинъ изъ слугъ подошелъ и шепнулъ что-то на ухо м-ру Бебро. Онъ поспшно всталъ и вышелъ изъ комнаты. Потомъ вернулся, видимо взволнованный. На разспросы жены онъ отвтилъ, что его вызвали по длу. Но сердце Минны сжалось страшнымъ предчувствіемъ, и она не могла ни сть, ни пить, какъ ни упрашивали ее гостепріимные хозяева. Спросить она не смла, хотя и знала, что ей отвтятъ.
Когда обдъ кончился, хозяинъ сдлалъ знакъ своей жен и взрослой дочери оставить его наедин съ ихъ гостьей.
— У меня есть для васъ важная новость, милая барышня. Сейчасъ здсь былъ разсыльный изъ полиціи.
— Такъ значитъ — кого-нибудь арестовали?
— Арестовали человка, на котораго, ужь понятно, никто бы не подумалъ. Приготовьтесь, это будетъ для васъ большимъ ударомъ. Ее всю передергивало отъ этихъ дружескихъ предупрежденій, а надо было выражать на лиц своемъ изумленіе и ужасъ, котораго ожидали отъ нея, надо было разыгрывать этотъ жестокій фарсъ.
— Арестованъ м-ръ Гью Кольманъ. Это кажется совершенно невозможнымъ, но полицейскій говоритъ, что противъ него серьезныя улики.
Она не въ силахъ была притвориться удивленной и сидла, какъ окаменвшая, внутренно боясь этимъ кажущимся равнодушіемъ выдать свою тайну.
— Это, наврное, ошибка,— наконецъ, хрипло выговорила она.— Онъ былъ нашъ другъ, обдалъ у насъ наканун. И на похороны онъ пришелъ.
— Да, я помню, я видлъ его на кладбищ, — сказалъ Ааронъ Бебро.
— И что же, значитъ, завтра его будетъ допрашивать слдователь?
— Да, конечно.
— И мн тоже — тоже придется давать показанія?
— Не завтра, конечно — но потомъ — можетъ быть.
Минна поднялась со стула.
— Это страшный ударъ для меня,— выговорила она уже окрпшимъ голосомъ.— Я ошеломлена. Я лучше пойду къ себ. Извинитесь за меня передъ вашей супругой и спасибо вамъ за вашу доброту.— Она посмотрла ему прямо въ лицо и протянула ему руку, которую онъ горячо пожалъ, съ чувствомъ говоря:
— Вы — мужественная двушка.
Но, очутившись въ своей комнат, Минна посмотрла на себя въ зеркало и истерически захохотала.
— О да, я мужественная двушка!

XI.

На недлю онъ былъ отпущенъ, всю эту недлю публика лихорадочно волновалась. Въ какой только грязи не трепали за эту недлю имя Кольмана, какихъ только гнусностей ему не приписывали! Онъ обдалъ въ гостяхъ у старика, чокался съ нимъ и, еще не успвъ остыть посл выпитаго вина, изъ-за денегъ подло умертвилъ своего радушнаго хозяна. Большую гнусность трудно себ и вообразить. Такъ разсуждала публика. Пресса пронесла по всему свту его страшную славу. Поэтъ, адвокатъ, блестящій ораторъ, общественный дятель — никто не скупился на похвалы его талантамъ. Т, кто раньше не слыхалъ имени Кольмана, стыдились своего невжества и увряли, что давно были знакомы съ нимъ. Избранная публика зачитывалась его стихами. Дешевыя газеты разнесли всть о его успхахъ въ адвокатур и въ такой сред, куда поэзія не проникала. Друзья только сокрушенно и безпомощно разводили руками.
— Если онъ выкрутится, вс будутъ съ ума сходить по немъ,— цинически говорилъ одинъ изъ членовъ его клуба.— Барыни будутъ наперерывъ ухаживать за нимъ и вс воры приглашать его въ защитники. Этому человку всегда везло.
— Тссъ… около васъ стоитъ Мерріамъ, — шепнулъ ему другой.
Но Джерардъ сдлалъ видъ, будто не слышитъ, какъ-то загадочно посмотрлъ на говорившаго и прошелъ мимо.
Какъ всегда молчаливый, Джерардъ и тутъ не высказывалъ своихъ чувствъ. Знакомые, знавшіе о его близкой дружб съ Кольманомъ, воздерживались отъ разговоровъ на эту тему. Дома онъ больше курилъ и молчалъ. Ирена, идеализировавшая его отношенія къ Гью, объясняла эту молчаливость тревогой за друга и, уважая ее, сама молчала. Но ея собственная боль и тревога огнемъ палили ея душу и зажгли странный свтъ въ ея глазахъ. Она съ нетерпніемъ ждала Гарроуэя, стараго друга и защитника Гью, общавшаго зайти къ нимъ посл перваго разговора съ арестованнымъ. Наконецъ, онъ пришелъ. Его ввели въ курительную. Онъ услся на стулъ съ прямою спинкой, подальше отъ огня, и вытеръ платкомъ вспотвшій лобъ. Гарроуэй былъ человкъ коротенькій, толстый, румяный, онъ изъ участка шелъ пшкомъ, шелъ быстро и, вдобавокъ, былъ взволнованъ.
— Вотъ упрямый-то!— жаловался онъ.— Говоришь ему, убждаешь, а онъ все свое. Что слдователю говорилъ, то и мн. Ни одного свидтеля не можетъ выставить, который бы указалъ, гд онъ провелъ эту ночь.
— Это нелпо,— сказалъ Джерардъ.— Лондонъ — не необитаемый островъ, чтобъ человкъ могъ въ немъ провести цлую ночь въ одиночеств.
— Вотъ и я ему тоже говорю. Извозчикъ, лакей, буфетчикъ, содержатель кофейни — кто угодно годится, только бы свидтель. Кто-нибудь видлъ же его. А онъ говоритъ: ‘Я ушелъ отъ Гарта въ половин двнадцатаго и вернулся домой въ половин седьмого. Предположите, что я утратилъ память, совершенно забылъ, что я длалъ втеченіе этихъ семи часовъ, и сдлайте для меня, что можете’.
— Можетъ быть, онъ и въ самомъ дл забылъ, вдь и это бываетъ,— сказала Ирена.
Гарроуэй многозначительно покачалъ головой.— Бываетъ, да не съ нимъ. Это прямо какое-то самоубійственное упорство. Вы вдь его знаете. Я положительно не придумаю, что мн длать, на чемъ строить свою защиту. Уликъ противъ него достаточно. Эта его проклятая росписка была въ томъ пропавшемъ ящик. Почемъ я знаю, что тамъ еще вынюхала полиція? Единственное спасеніе: установить alibi. Я ему говорилъ, что alibi невозможно доказать. Это почти все равно, что признать себя виновнымъ. Что тутъ длать, Мерріамъ?
— Chercher la femme,— сказалъ Джерардъ.
— Да, но еслибъ вы хоть навели меня на мысль, гд искать ея. Можетъ быть, вы, м-рсъ Мерріамъ…
— Очевидно, это кто-то, кого онъ любитъ и не хочетъ выдать,— сказала Ирена.— Но кто это можетъ быть? Наврное, кто-нибудь незнакомый мн. Во всякомъ случа, если это женщина, она явится на судъ, чтобъ спасти его.
— Ну, это еще вопросъ,— сказалъ Джерардъ.
— Я напрямикъ спросилъ его,— продолжалъ Гарроуэй — если это женщина… Но онъ, даже не далъ мн договорить, повернулся ко мн надменно и говоритъ, что онъ никогда не давалъ мн основанія предполагать, чтобы тутъ была замшана женщина.
— Это ршаетъ вопросъ,— сказалъ Джерардъ.— Или это, или онъ дйствительно убилъ.
— Одному Богу извстно!— вздохнулъ Гарроуэй.— А я-то мечталъ, что изъ него выйдетъ знаменитйшій адвокатъ по уголовнымъ дламъ!..
— Послушай, Джерардъ, ты долженъ пустить въ ходъ все свое вліяніе на него,— взволнованно сказала Ирена.
— Ты думаешь, что мн хоть одинъ разъ въ жизни удалось удержать его отъ какого-нибудь сумасбродства?
— Но вдь онъ же страшно любитъ тебя, тебя онъ послушаетъ.
— Почему же меня, а не тебя!— спросилъ Джерардъ страннымъ тономъ, невольно заставившимъ стараго адвоката насторожиться.
— Мы оба пойдемъ къ нему, Джерардъ, вмст пойдемъ.
— Это не поможетъ,— сказалъ Гарроуэй, начиная прощаться.— Онъ веллъ передать вамъ сердечнйшій приговоритъ, что онъ потомъ напишетъ вамъ, но видться сь вами не хочетъ. И вообще никого не хочетъ видть, кром меня. Онъ и въ арестантской камер гордъ, какъ Люциферъ. Но какъ можно изъ гордости лзть въ петлю,— воля ваша, этого ужь я не понимаю!
По уход гостя Ирена подошла къ. Джерарду.
— Гарроуэй думаетъ, что для Гью дло кончится плохо.
— И я такъ думаю,— если онъ будетъ хранить молчаніе.
— Тутъ есть какая-то тайна, — сказала Ирена, садясь на скамеечку у ногъ мужа и кладя руку на его колни.— У насъ съ нимъ былъ недавно разговоръ. Я вдь писала теб въ Эдинбургъ. Онъ, повидимому, былъ наканун какого-то безумнаго поступка — выражалъ надежду, что мы не сочтемъ его негодяемъ. Что бы это могло значить?
Джерардъ вытянулся въ кресл, заложивъ руки за голову.
— Право, не знаю. Онъ всегда былъ такой. Никогда нельзя было предвидть, что онъ еще выкинетъ. Что съ тобой? Отчего ты дрожишь?
— Джерардъ, милый, я такъ боюсь! У меня какое-то предчувствіе, что это кончится скверно — для всхъ насъ.
— Кой чортъ!— мы-то съ тобой тутъ при чемъ?
Она помолчала немного, глядя въ фантастическіе извивы пламени въ камин. Потомъ вдругъ повернулась и порывисто обняла его колни, съ мольбой заглядывая ему въ глаза.
— Мы должны перевернуть небо и землю, Джерардъ. Онъ — твое второе я. Если его, — если съ нимъ что-нибудь случится, тнь его всегда будетъ съ нами, укоряя насъ мертвыми глазами за то, что мы не сумли спасти его. Я обязана ему твоего жизнью, мой любимый — и своею также — потому что безъ тебя я умерла бы, Джерардъ, милый!..
Она была взволнована, голосъ ея вздрагивалъ. Джерардъ вынулъ руки изъ-подъ головы и нагнулся къ ней. Истолковавъ его жестъ по своему, она соскользнула на полъ, на, колни, и, сама обвивъ его руки вокругъ своей шеи, пріютилась въ его объятіяхъ.
— Можешь быть уврена, я сдлаю все, что могу,— сказалъ онъ.
Она закрыла глаза. Спокойная сила въ его голос — сила, которой, казалось, дышало. все его могучее тло — успокоила ее.
— Прости меня, что я на минуту усомнилась въ теб,— прошептала она, полная слпой вры.
Минуту спустя ее вызвали по хозяйству. Джерардъ всталъ, потянулся и звнулъ.
— О, чортъ!— сердито буркнулъ онъ.
Потомъ закурилъ трубку, вышелъ изъ дому и зашагалъ по шоссе, съ видомъ человка, который иметъ полное право выругаться.

——

Прошла недля. Гью снова былъ допрошенъ слдователемъ и посл вторичнаго допроса предашь суду, а до суда заключенъ.въ тюрьму Холлоуэй.
Ключъ повернулся въ замк и его оставили на ночь одного въ своей камер. Словно въ горячечномъ бреду, передъ глазами его проносились отрывочныя фразы и сцены изъ всего пережитаго за день. Онъ изнемогалъ отъ усталости, голова его была пуста, мозгъ не въ силахъ былъ собрать мысли, или хотя бы взвсить улики, собранныя противъ него.
А ихъ было достаточно. Всплыли новые факты. Дворецкій, внося подносъ съ напитками, слышалъ, какъ онъ, сердито повысивъ полосъ, говорилъ съ хозяиномъ. Въ записной книжк Израэля Гарта было указано, что росписка на 5.000 фунтовъ находилась въ украденномъ ящик, и показаніе довреннаго клерка подтвердило это. И самый ящикъ найденъ былъ вскрытымъ въ дупл стараго дерева въ лск за домомъ. Обвиняемый вернулся домой съ какимъ-то таинственнымъ пакетомъ, происхожденіе котораго отказывался объяснить. При обыск у него на дому посл ареста полиція нашла въ камин массу пепла. Предполагалось, что это онъ сжегъ украденный вексель. Судьба желзною рукой комбинировала обстоятельства такъ, чтобъ и невроятное показалось вроятнымъ. Даже и то, что онъ позаботился уничтоживъ письма Минны и вс воспоминанія о ней, обратилось противъ него. Врачи эксперты при осмотр трупа признали, что убійство долито было быть совершено между часомъ и пятью утра — всего вроятне, около трехъ часовъ ночи.
Гью пытался заснуть, но не могъ. Разстроенное воображеніе рисовало ему то одного, то другаго свидтеля, подходившаго къ столу для дачи показаній. Всего отчетливе рисовался ему образъ Минны, жены его, единственнаго существа въ цломъ мір, которое могло быть безусловно убждено въ его невинности. Отъ красоты ея не осталось и слда: вся въ черномъ, тонкая, худая, съ впалыми глазами, съ поджатыми губами, она была почти страшна, и говорила она ту полуправду, которая хуже всякой лжи. Да, она простилась съ м-ромъ Кольманомъ въ 11 часовъ и ушла къ себ наверхъ. Никакихъ звуковъ въ дом она не слыхала, покуда ея не разбудили утромъ, чтобы сообщить ей страшную новость. Отношенія между м-ромъ Кольманомъ и ея отцомъ все время были самыя сердечныя. Онъ обдалъ у нихъ въ этотъ вечеръ и Гартъ былъ въ прекрасномъ расположеніи духа. Отецъ никогда не говорилъ ей, что м-ръ Кольманъ бралъ у него деньги взаймы. Съ кліентами онъ вообще не велъ знакомства и не приглашалъ ихъ къ себ въ домъ. Только и всего. Она старалась не встрчаться съ нимъ глазами, ни разу не посмотрла въ глаза и прокурору, когда тотъ допрашивалъ ее. Отвчала упрямо, низкимъ, жесткимъ голосомъ, который въ послднее время сталъ такъ ему знакомъ. Годъ тому назадъ этотъ голосъ умлъ быть бархатнымъ, волновалъ вс фибры его тла. Теперь отъ его былой мягкости не осталось и слда.
Фигура Минны расплывалась въ какой-то фантастическій кошмаръ. За всю ночь онъ только разъ задремалъ ненадолго и ему приснилось, будто Минна снова подаетъ ему пакетъ, завернутый въ темную бумагу, но такъ плохо завязанный, что бумага соскользнула и обнаружилась веревка, и на ней петля. Онъ проснулся весь въ поту и больше ужь уснуть не могъ. Слабый, но не гаснущій свтъ въ его камер раздражалъ его до безумія. Онъ жаждалъ успокоительнаго мрака. Закутался съ головой въ одяло, чтобы не видть свта,— но съ тмъ же успхомъ, какъ и вс, кто это пробовалъ. И до зари не смыкалъ глазъ, переживая снова и снова фантасмагорію послдняго допроса.
Въ памяти вставали тревожныя, недоврчивыя лица друзей въ толп, наполнявшей небольшую залу суда. Чаще всего лица Ирены и Джерарда. На Ирен былъ узкій темно-синій костюмъ и такая же шапочка, красиво выдлявшаяся на ея свтлыхъ, пышныхъ волосахъ. Онъ живо помнилъ каждую деталь,— даже блые швы на черныхъ перчаткахъ. Силился все время вызывать передъ собою ея образъ, нжность ея улыбки, ласковые срые глаза, полные вры. Но приходила Минна, угрюмая и суровая, и закрывала собою этотъ нжный образъ. И снова и снова онъ призывалъ Ирену — вспоминалъ послднія ея слова, когда его вели къ тюремной карет, а друзья столпились у воротъ, чтобы проводить его, Джерардъ стоялъ въ первомъ ряду.
— Бодрись, Гью, правда должна выйти наружу. Мы употребимъ вс усилія.
Ирена пробилась впередъ: вс разступились, чтобы дать ей дорогу. Она протянула ему об руки, онъ взялъ ихъ и нагнулся къ ней, читая въ ея лиц жгучую боль и тоску.
— О, Гью, если наша любовь къ вамъ можетъ сколько-нибудь помочь,— используйте ее — спаси васъ Боже!— шепнула она ему, наскоро сжимая его руку.
Онъ снова и снова повторялъ эти слова, какъ заклинаніе противъ кошмаровъ ночи, но они все же продолжали душить его, пока тюремный надзиратель въ половин седьмого утра не пришелъ будить арестанта.
Насталъ день и вмст съ нимъ вернулась ясность ума, логика, чувство пропорціональности. Когда пріхалъ навстить его защитникъ, Гарроуэй, онъ обсуждалъ съ нимъ положеніе съ искусствомъ опытнаго адвоката. Теорія защиты была ясна. Слишкомъ нелпо предполагать, что человкъ высоко интеллигентный, какъ онъ, пойдетъ на такой простой и грубый способъ, какъ насильно выкрасть свой вексель, не сумвъ придумать ничего лучшаго. Притомъ же вексель этотъ въ глазахъ закона не иметъ никакой цны, такъ какъ онъ составленъ условно, на случай полученія наслдства. Довренный клеркъ Гарта отлично это знаетъ. Надо быть послднимъ идіотомъ, чтобъ совершить убійство ради похищенія того, что, какъ ему извстно, не иметъ никакой цны. Неужели судъ считаетъ его такимъ идіотомъ? И вроятно ли, что человкъ совершившій убійство въ три часа ночи, добровольно откладывалъ свое возвращеніе домой до утра, зная, что этотъ необычный часъ не можетъ не привлечь вниманія — когда до дому всего только четверть часа ходьбы? Но Гарроуэй печально качалъ головой.
— Разумется, мы выдвинемъ вс эти доводы. Но вдь глупость преступниковъ, которые сами лзутъ въ петлю, давно уже вошла въ пословицу. И прокуроръ, конечно, не позабудетъ напомнить объ этомъ присяжнымъ. Было бы гораздо лучше, еслибы вы сказали намъ, мн и Гардинеру, какимъ образомъ доказать ваше alibi? Вдь ни одинъ болванъ не повритъ вамъ, что вы всю ночь провалялись пьянымъ гд-нибудь въ канав. Вдь вы можете, еслибъ захотли, доказать свое alibi?
— Разумется, могу, — сказалъ Гью, досадливо крутя усы.— Но этого я не сдлаю. Это мое послднее слово и, пожалуйста, больше не приставайте ко мн. Если вы и Гардинеръ не сможете вызволить меня безъ этого — ну что жь,— меня повсятъ. И довольно объ этомъ.
Онъ заложилъ руки въ карманы и надменно пожалъ плечами. Толстякъ адвокатъ даже вскочилъ съ досады.
— Вы какой-то живой анахронизмъ! Вамъ бы слдовало родиться маркизомъ де-де… чортъ его знаетъ, какъ его тамъ звали… во времена французской революціи. Вы способны попросить палача подождать, пока вы поковыряете въ зубахъ вашей зубочисткой. По вашему, это очень красиво! Вы не понимаете, что такая жизнь, какъ ваша, чего-нибудь стоитъ въ наше время. И рискуете ею — рискуете попасть на вислицу изъ-за какой-то подлой бабы. Это прямо возмутительно! Осточертли мн эти бабы!
— И мн тоже,— холодно сказалъ Кольманъ.— Оставимъ этотъ разговоръ. Онъ, повидимому, раздражаетъ васъ.
Вскор затмъ защитникъ ушелъ и Гью снова остался одинъ. Дни шли за днями, скучные, томительно однообразные. За эти дни онъ постарлъ въ десять лтъ. Не смотря на гордую. ршимость не поддаваться никакимъ вліяніямъ тюрьмы и, такъ сказать, не замчать ея, унизительность его положенія и вліяніе тюремной дисциплины отравою въда лись въ его тло, сгоняя мясо съ костей и ослабляя духъ. Порою на него нападала какая-то странная трусость. Тяжесть уликъ давила его, онъ весь трясся отъ малодушнаго страха. Словно пловецъ, который слишкомъ долго оставался подъ водою, онъ чувствовалъ, что еще минута — и черепъ его лопнетъ отъ напряженія и сердце перестанетъ биться. И тогда онъ страстно возмущался самъ противъ себя. Чего ради онъ молчитъ? зачмъ онъ самъ сковалъ себ языкъ? Стоитъ ли она такой безумной жертвы — она, въ комъ непостижимая скупость какъ будто задушила вс человческія чувства? Если даже потеря денегъ убьетъ ее — не лучше ли ей умереть? Разв такіе люди нужны для жизни? Вынести всю процедуру суда и оправданіе, и жить потомъ подъ вчнымъ подозрніемъ — ко всему этому онъ былъ готовъ. Но пойти на вислицу — принять отъ Минны въ даръ веревку — на это у него не хватало мужества. По ночамъ его душилъ кошмаръ и онъ просыпался, обливаясь холоднымъ потомъ. Онъ отчаянно цплялся за жизнь.
Однажды лучъ солнечнаго свта проникъ въ его камеру и заигралъ зайчиками на блой стн. Гью сидлъ на деревянномъ табурет, прислонясь къ кровати и глядя, какъ пылинки плясали въ золотомъ луч. Вспоминалъ что-то забытое, дтское… мучительно хотлось выйти на свжій воздухъ… Онъ бросился на койку и зарылся лицомъ въ подушки, чтобъ не крикнуть громко.
Но такіе приступы малодушія были рдки и за ними всегда слдовали долгіе промежутки упрямаго, почти циничнаго спокойствія. Онъ самъ упалъ въ своихъ глазахъ, женившись на Минн Гартъ. Ея укоры были заслуженны. Онъ, Гью Кольманъ, всегда прежде гршившій en prince и всмъ всегда глядвшій прямо въ глаза, и женщинамъ, и мужчинамъ, въ данномъ случа велъ себя, какъ трусъ и негодяй. Онъ женился на ней ради ея красоты и ради ея денегъ, и она имла право счесть это за обиду. Онъ сдлалъ ее игрушкой мимолетной страсти, которой хватило на недлю, а затмъ постоянно оскорблялъ ее своей небрежностью и равнодушіемъ. И вотъ насталъ часъ возмездія, искупленія, если только это возможно, и по отношенію къ ней, и по отношенію къ самому себ. Будь что будетъ, онъ пойдетъ на встрчу своей судьб хоть на этотъ разъ спокойно, какъ мужчина. Еслибы у него было двадцать жизней, онъ не захотлъ бы купить ихъ цною ея денегъ. Онъ былъ полонъ противорчій, но, по своему, дйствительно гордъ, какъ Люциферъ.
Постоянной болью и мукой было сознаніе, что за него мучаются его сестры, милыя тихія старушки, которыя обожали его, какъ образецъ всхъ добродтелей. Въ письмахъ къ нимъ онъ ихъ успокаивалъ, уврялъ, что опасности почти нтъ, и, зная слабую струнку сестеръ, игралъ на ней, выдвигая, не безъ угрызеній совсти, на первый планъ фамильную гордость. Лучше смерть, чмъ безчестье — но смерть въ отдаленной перспектив и очень мало вроятная — таково было, въ общемъ, содержаніе его писемъ. Старый Джофри Кольманъ, на собственномъ примр доказавшій справедливость пословицы, что битая посуда два вка живетъ, тоже писалъ на тему о фамильной чести, выражая готовность ради спасенія этой чести выкупить вексель племянника — чтобы, по крайней мр, хоть объ этомъ не болтали досужіе языки. Но Гью ршительно отклонилъ это. Теперь это было долговое обязательство между нимъ и Минной. Фунтъ мяса — да, но ни единой капли крови. Буква закона должна быть соблюдена свято.
Дни шли за днями, тоскливые, безъ событій, безъ дла, къ которому онъ такъ привыкъ. И это полное бездйствіе больше всего тяготило Кольмана. Онъ завидовалъ своимъ товарищамъ арестантамъ, уже осужденнымъ, уже отбывавшимъ наказаніе и выполнявшимъ свои ежедневные уроки. Онъ, могъ только ходить въ церковь, сть, длать гимнастику, спать и читать. Отъ времени до времени приходилъ Гарроуэй и съ нимъ Чарльзъ Гардинеръ, его другъ и консультантъ.
Другихъ постителей онъ не принималъ. При всей впечатлительности и гибкости своей натуры, онъ могъ быть твердымъ, какъ кремень, и умлъ довольствоваться самимъ собою. Гью былъ одинъ изъ тхъ людей, способныхъ на благородные порывы и неизмнно честное отношеніе, которые, однакожъ, никогда до конца не раскрываютъ свою душу даже передъ самымъ близкимъ другомъ и горячо любимой женщиной, ревниво охраняя свое право удержать частицу самого себя для исключительнаго собственнаго пользованія. И въ этой борьб съ обстоятельствами, на которую онъ вышелъ одинокимъ и безоружнымъ, онъ не только наложилъ на свои уста печать молчанія, но и не хотлъ сочувствія, особенно выраженнаго слишкомъ горячо. Его сестры повисли бы у него на ше и своими слезами подорвали бы его мужество. Ирены, которая оцнила бы его выдержку и знала бы, какъ ей вести себя, онъ не могъ увидть безъ Джерарда. И даже мысль о свиданія съ Иреной уязвляла его гордость. Нсколькихъ словъ и пожатія руки посл публичнаго допроса было достаточно, чтобъ убдить его, что она вритъ въ его невинность. Но этой трепетной жалости и восторга въ ея глазахъ онъ не могъ перенести. Она уже писала ему: ‘Вы рискуете жизнью, чтобъ спасти честь женщины, но есть ли женщина на свт, достойная такого рыцарства?’ И онъ отвтилъ ей съ злобной правдивостью: ‘Я не спасаю ничьей чести и поведеніе мое вовсе не геройское’. Но онъ достаточно зналъ Ирену, чтобъ знать, что она не повритъ ему. Какъ истая женщина, она составила себ собственное представленіе о немъ и разубдить ее невозможно, но изображать изъ себя героя въ ея присутствіи для него было нестерпимо.
А Джерардъ? Въ часы одиночества и вынужденнаго досуга успли выкристаллизоваться вс смутныя впечатлнія минувшихъ лтъ, и неожиданно для себя, къ большому своему огорченію, онъ убдился, что его теперешняя дружба съ Джерардомъ — только фикція, только тнь прежней дружбы. Странная картина создалась въ его ум. Когда-то, давнымъ давно, подобно большинству мужчинъ, одтые въ броню и латы, они стояли другъ за друга и бились рядомъ, рука съ рукой, обороняя другъ друга, стремясь къ одной и той же цли. Но съ тхъ поръ они давно уже разошлись въ разныя стороны, надли иную броню, а призрачныя фигуры рыцарей, слившихся въ дружескомъ объятіи, все стояли, какъ насмшливыя тни. Время отъ времени приходила женщина и разводила ихъ по прежнимъ ихъ жилищамъ, а затмъ они сходились снова и судорожно поднимали и опускали руки въ привтственномъ рукопожатіи.
Говоря безъ фразъ, что-то стало между ними. И, пожалуй, не Ирена, такъ какъ она, наоборотъ, старалась сблизить и сближала ихъ, восторгаясь ихъ идеальной дружбой. Или, можетъ быть, это явленіе было просто отрицательнымъ,— постепеннымъ угасаніемъ былой симпатіи? На этотъ вопросъ Гью не могъ отвтить. И то уже было достаточно непріятно — убдиться, что въ это трудное время общество многихъ людей было бы ему сносне и пріятне, чмъ общество Джерарда. Но дать заподозрить это Ирен — ни за что. Онъ предпочиталъ терпть вс муки одиночества. И въ этомъ гордомъ одиночеств онъ ждалъ суда.
А отъ Минны — ни звука, ни слова участія.

XII.

Когда человкъ не спалъ пять шесть ночей подрядъ, въ особенности, когда этотъ человкъ женщина съ романтической натурой, отъ него можно ожидать многихъ странныхъ поступковъ. Нервы его становятся необычайно воспріимчивыми ко всякимъ вліяніямъ извн и даже иной разъ къ несуществующимъ на самомъ дл. Въ мозгу, не знавшемъ отдыха, скопляется такой запасъ мыслей и впечатлній, что, кажется, голова разбухаетъ и готова лопнуть. Въ ушахъ гудитъ, какъ отъ колокольнаго звона, чудится гд-то музыка, или голосъ невидимаго чтеца, читающаго вслухъ безконечную и непонятную книгу. Мужчины и женщины получаютъ непріятную способность вдругъ выростать и затмъ, съеживаться до миніатюрнйшихъ размровъ. Все тло будто распадается на основныя клточки, и каждая клточка дрожитъ отъ напряженія. При такихъ условіяхъ поддерживать разговоръ о пустякахъ за домашнимъ обдомъ, сидть въ гостинной, занимаясь рукодліемъ, и играть на рояли Грига, требуетъ большого запаса самообладанія и нравственной силы. А это чаще встрчается у женщинъ, чмъ у мужчинъ.
Вплоть до самаго дня суда надъ Кольманомъ въ тюрьм Ольдъ Бэли Минн удавалось скрывать свое душевное состояніе отъ дружественныхъ взоровъ пріютившаго ее семейства Бебро. Видъ у нея былъ такой, какъ будто она перенесла тяжелую болзнь, но легкій слой румянъ затушевывалъ блдность лица, и она казалась только интересной страдалицей. Терпя въ душ вс муки ада, она. все же заставляла себя улыбаться, и добродушная мистрисъ Бебро восхищалась ея кротостью въ столь тяжкомъ испытаніи. Это была тягостная и противная комедія.
Вначал страхъ и жадность, горькая обида на Гью и вытекавшее отсюда непониманіе страшной опасности, грозившей ему, парализовали въ ней нравственное чувство. Но посл того, какъ ее вызвали къ слдователю для дачи показаній, она поняла, что играетъ въ опасную игру, гд дло идетъ о чужой жизни. Какъ у истаго прирожденнаго игрока, голова ея была ясна, сила воли поддерживала въ ней искусственное спокойствіе. Она разсуждала такъ: если Гью оправдаютъ, ея деньги останутся при ней и все будетъ хорошо. Она удетъ, перемнитъ обстановку, образъ жизни и навсегда забудетъ объ этомъ кошмар. Если Гью осудятъ, она пойдетъ на все, чтобъ спасти его — вызоветъ Анну Кассаба изъ Сиріи, бросится къ ногамъ министра, пожертвуетъ своими тысячами и — утопится, такъ какъ безъ богатства ей и жизнь не въ жизнь. Но это былъ не столько планъ, выработанный ея умомъ, сколько нависшій надъ нею неотвратимый рокъ. Вся страстная и упорная энергія ея натуры сосредоточилась на этомъ послднемъ усиліи отстоять свое богатство, и она поставила отчаянную ставку. Это была неподвижная идея, собравшая въ одинъ фокусъ больныя разбгавшіяся мысли и магнетизировавшая измученное тло.
Послдняя ставка. Да, она знала, что это послдняя ставка. Но она сама не знала, какъ очутилась въ автомобил мистрисъ Бебро рядомъ съ этой добродушной, матерински-ласковой женщиной съ заплаканными глазами, державшей ее за руку. Она помнила только, что была на суд, что ее допрашивали, что потомъ все закачалось и поплыло у нея передъ глазами — но въ то же время смутно помнила, что въ обморокъ она не упала.
— Ну, полно, полно, милочка, теперь ужъ все прошло,— ласково говорила мистрисъ Бебро.— Да, трудныя минуты вамъ пришлось пережить. Вотъ сейчасъ прідемъ домой, выпьете чашечку чайку, приляжете,— и успокоитесь.
— Да, успокоюсь,— тихо повторила Минна.
— Бдный молодой человкъ! Такъ мн его жалко, такъ жалко! Я вс глаза выплакала изъ за него.
— Это ужасно!— выговорила Минна, стиснувъ зубы и свободной рукой сжимая металлическій стержень сиднья.
— Я уврена, что онъ не виноватъ, бдняжка. Я одинъ разъ видла его у васъ — вы помните? Такія очаровательныя манеры — какъ у принца. И вашъ бдный милый отецъ такъ любилъ его. Не можетъ быть, чтобъ онъ это сдлалъ.
— Я знаю, что онъ невиненъ,— сказала Минна.
До тхъ поръ мистрисъ Бебро тщательно избгала этой опасной темы, воздерживалась даже отъ намековъ. Но теперь человческая природа взяла свое. Ей хотлось выразить сочувствіе и въ то же время облегчить собственную душу, изливъ накопившіяся чувства, ибо убійство для всхъ, кто непосредственно съ нимъ связанъ, обладаетъ неотразимой притягательною силой. Это словно кровавое пятно на сромъ покров съ виду приличной жизни: его не скроешь, о немъ нельзя забыть. Она долго говорила, обсуждая вс возможности, благоговйно понижая голосъ, словно въ Судный День. И каждое ея слово, раздававшееся въ тсной клтк безшумно скользившаго мотора, вызывало передъ Минной новые и новые ужасы.
— Надо будетъ купить вечернюю газету — посмотрть, что было до того, какъ мы вошли. Но я спрашивала полисмэна — онъ говоритъ, что дло плохо. Все-таки мн хотлось бы знать все, съ самаго начала. Мн очень хотлось сразу войти туда въ залу. Разъ ужъ я попала въ судъ, мн бы хотлось слышать все съ начала до конца, но это было бы слишкомъ тяжело для васъ, моя бдненькая. Довольно и того, что вамъ пришлось давать показанія. Но я рада, что вы такъ хорошо отзывались о немъ. Можетъ быть, это пойдетъ ему на пользу.
— Да, я старалась помочь ему,— сказала Минна.
Ей казалось, что стнки кареты сближаются и давятъ ее, какъ стны инквизиціонной комнаты пытокъ. И она вдругъ раскинула руки, чтобы раздвинуть эти стны.
— Дточка, что съ вами?
Этотъ вопросъ сразу привелъ ее въ себя. Но все же ей хотлось крикнуть громко. Вмсто того, она отрывисто засмялась и гортаннымъ хриплымъ голосомъ выговорила:
— Я думала о томъ, какъ покатывались бы со смху надъ такимъ фарсомъ дьяволы въ аду.
Мистрисъ Бебро вопросительно посмотрла на нее. Это было выше ея пониманія.
— Да, я тоже уврена, что это дьявольское навожденіе,— поддакнула она.— Обстоятельства, какъ на зло, складываются вс противъ него. Жутко подумать….— а онъ стоитъ такой гордый, красивый, какъ будто вс кругомъ — только грязь подъ его ногами. А знаете, милочка,— я все думаю — еслибъ онъ былъ изъ нашихъ — какая бы славная парочка вышла изъ васъ двухъ.
Возл цирка Пиккадилли карет загородили дорогу другіе экипажи. Къ открытому окну подбжалъ мальчишка-газетчикъ, размахивая вечернимъ листкомъ.
— Убійство въ Сеннингтон! Послднія подробности!
Минна съ пронзительнымъ крикомъ упала головою на колни мистрисъ Бебро. Возл кареты мгновенно собралась кучка любопытныхъ, мистрисъ Бебро, перегнувшись черезъ Минну, потянулась къ окну и подняла стекло. Карета тронулась. Она обняла дрожащую двушку и прижала ее къ своей груди, нашептывая ей ласковыя слова.
Но этимъ истерическимъ крикомъ дло не кончилось. Всю остальную дорогу Минна тихо пролежала въ объятіяхъ мистрисъ Бебро, продолжая вводить въ заблужденіе эту недалекую и добрую женщину, но для того, чтобъ не кричать больше, она до крови закусила себ пальцы.
— Ну полно, полно, дточка,— утшала ее мистрисъ Бебро.— Не принимайте этого такъ къ сердцу, моя дорогая. Мы должны покорно переносить вс испытанія, посылаемыя намъ Богомъ. Смиритесь, милочка. Еврейская двушка должна быть терпливой. Вотъ прідемъ домой, мы уложимъ васъ въ постельку, дадимъ выпить чего нибудь горяченькаго, вы заснете и завтра проснетесь сильной и бодрой.
Добрая женщина продолжала твердить свое, пытаясь залчить глубокую рану липкимъ пластыремъ домашняго изготовленія. Но двушка зашла уже слишкомъ далеко. Ее и на яву душилъ кошмаръ. Какъ только он пріхали, она побжала наверхъ къ себ съ такой стремительностью, какъ будто за ней гнались по пятамъ.
Что творилось съ ней, когда она въ своей комнат каталась по полу, корчась отъ несказаннаго страха и муки — объ этомъ лучше не разсказывать. Она поставила себ цль и шла къ ней, неуклонно напрягая каждый фибръ своего тла. Она была сильна, но, какъ истая женщина, не разсчитала своихъ силъ. И расплачивалась за это, какъ истая женщина. Неотразимый законъ непослдовательности часъ спустя бросилъ ее на улицу растерянной, полубезумной. Случайно подвернулся извозчичій кэбъ. Она вскочила туда, крикнула кучеру адресъ и минуту спустя уже мчалась по улиц, которая вертлась и ходуномъ ходила передъ ея глазами.

——

Первый день суда надъ Гью миновалъ. Вс газетчики на улиц кричали о сеннпигтонскомъ убійств. Тысячи телеграфныхъ проводовъ разносили по свту извстія о немъ. Не было дома, гд бы не говорили, не спорили на эту тему. Процессъ Кольмана разросся въ настоящую cause cl&egrave,bre. Прокуроръ уже произнесъ первую обвинительную рчь. Вызваны были двое-трое свидтелей, въ томъ числ Минна Гартъ, выступившая послдней. Дло складывалось не въ пользу подсудимаго. Его друзья переглядывались между собою, блдня. Въ маленькомъ Герфордширскомъ городк дв кроткія пожилыя дамы плакали, обнявшись. Но самъ подсудимый облегся въ броню гордости и не измнялъ себ.
Ирена и Джерардъ сидли за ужиномъ. Весь этотъ мучительный день Ирена провела въ суд и теперь, переодвшись въ кокетливый розовый пеньюаръ, сшитый въ иныя, боле счастливыя времена, отдыхала, откинувшись на спинку кресла, блдная, исхудалая, почти прозрачная.
— Напрасно ты не шь,— сказалъ Джерардъ, — смотри, заболешь.
Она покачала головой.
— Я не могу, Джерардъ. Я потомъ выпью бульону или чаю. А ты кушай. Ты мужчина, у тебя большое тло, которое требуетъ пищи.
Она положила ему на тарелку жаркого, съ привычной женской заботливостью выбирая лучшіе куски, и снова откинулась на спинку кресла, глядя на него съ удивленіемъ и восхищаясь силой воли, помогавшей ему не терять аппетита даже и въ такіе мучительные дни. Она знала, что это глупо — не сть, но при одной мысли о д ее начинало тошнить.
— Мн нездоровится,— сказала она.— Я всегда гордилась своей силой духа и тмъ, что я выше обычныхъ женскихъ слабостей. Но теперь —… она пожала плечами и блдно усмхнулась.
— Если теб нездоровится, ты лучше завтра не зди въ судъ,— сказалъ Джерардъ.
— Еслибъ даже я умирала, я похала бы, — возразила Ирена.— Хоть это-то можемъ же мы для него сдлать — дать ему почувствовать, что друзья возл него, поддержать въ немъ мужество. Вдь при всхъ твоихъ стараніяхъ, дорогой мой, ты для него ничего не сдлалъ.
— Нельзя было ничего сдлать. Сдлалъ, что могъ. Не могъ даже разыскать ту фотографическую карточку, о которой ты говорила. Онъ, должно быть, ее сжегъ. А безъ карточки не могъ розыскать и оригинала.
Холодное, жестокое, словно выточенное лицо незнакомой женщины, портретъ которой Ирена случайно увидала въ кабинет Гью, воплощало собой для нея образъ женщины, ради которой онъ молчитъ, даже, когда она сомнвалась въ правдивости своей догадки, загадочные, зминые глаза неотступно день и ночь стояли передъ нею, и въ конц концовъ она перестала сомнваться. Именно такая женщина способна дать умереть за нее на ея глазахъ человку, который ее любитъ. Ирена надялась, что Джерардъ по карточк суметъ разыскать оригиналъ. Но портретъ женщины съ змиными глазами исчезъ изъ кабинета Гью, и его исчезновеніе какъ бы подтверждало догадку.
Наступило молчаніе. Джерардъ кушалъ исправно, съ аппетитомъ сильнаго и здороваго мужчины, тло котораго требуетъ пищи. Ирена оперлась локтями на столъ и прижала руки къ пылающимъ, вискамъ. У нея мучительно болла голова.
— Какъ ты перенесешь это, когда… когда придетъ самое худшее?
— Худшее еще не пришло,— былъ отвтъ,— такъ незачмъ и говорить объ этомъ.
Джерардъ нахмурился. Въ голос его жены были нотки, волновавшія его. Ирена замтила, какъ омрачилось лицо ея мужа.
— Прости, что я огорчаю тебя, Джерардъ. Я знала Гью всего нсколько лтъ. Для тебя же онъ другъ цлой жизни. Я, конечно, не могу переживать этого такъ глубоко, какъ переживаешь ты.
— Разговорами не поправишь дла, — сказалъ онъ.— И потомъ,— если тутъ, дйствительно, замшана женщина…
— О, она, должно быть, теперь терпитъ вс муки ада — туда ей и дорога!— гнвно воскликнула Ирена.
— Да,— угрюмо согласился онъ, — не хотлъ бы я быть на ея мст.
Снова наступило молчаніе, на этотъ разъ прерванное стукомъ экипажа, неожиданно остановившагося у подъзда. Минуту спустя внизу слабо звякнулъ колокольчикъ.
— Кто бы это могъ быть?— нервно вздрогнувъ, вскричала Ирена.— Тише, милый, дай мн прислушаться.
Она подошла къ двери, напрягая слухъ.
— Это женщина — что, если это та женщина?
— Какой вздоръ, Рени!— сказалъ Джерардъ съ чисто мужскимъ презрніемъ къ женскимъ фантазіямъ.
Вошла горничная.
— Васъ спрашиваетъ, сэръ, миссъ Гартъ.
— Миссъ Гартъ?— разочарованно повторила Ирена. Но тотчасъ же разсердилась на себя за свою мимолетную надежду и заинтересовалась гостьей: — Что ей можетъ быть нужно?
Джерардъ всталъ изъ-за стола и вышелъ въ пріемную. Это была большая комната, устланная мягкими коврами, натопленная, меблированная дубовыми скамьями и столами, тамъ и сямъ были разставлены пальмы и все залито свтомъ большой электрической люстры.
Минна стояла у дверей. Когда вошелъ Джерардъ, она кинулась къ нему. Вуаль ея былъ поднятъ, модная шляпа съ перьями и лентами съхала на бокъ, темные волосы были растрепаны.
— Я пришла — я хочу…
Она не договорила и уставилась на него съ раскрытымъ ртомъ. Онъ былъ изумленъ, немного растерялся.
— Да?— вопросительно протянулъ онъ.
Но она стояла передъ нимъ, дрожа всмъ тломъ и тяжело дыша, въ глазахъ ея былъ ужасъ.
— Боже мой, что съ вами?
Она не въ состояніи была отвтить. Выраженіе ужаса въ ея глазахъ смнилось безпомощнымъ страхомъ.
Она заломила руки, хрустнувъ пальцами, изъ груди ея вырывались только отрывистые вздохи.
— Рени!— крикнулъ Джерардъ.— Рени! иди сюда!
Вбжала Ирена. Но, какъ только гостья увидла ее, она пошатнулась и съ протяжнымъ стономъ прислонилась къ стн.
— Въ чемъ дло?
— Съ ней какой-то припадокъ — истерика, или что-то въ этомъ род. Сказала два слова и потомъ ничего — вся трясется и стонетъ.
— Бдное дитя,— ласково сказала Ирена.
И подошла къ ней, но Минна съ ужасомъ отмахнулась отъ нея рукой, отступила назадъ, наткнулась на скамью и сла, припавъ головою къ столу и продолжая стонать.
— Нтъ, ты уйди, Рени. Она, очевидно, не хочетъ тебя. Чортъ, что же я-то съ ней буду длать?
— Я уйду на минуту, а ты попробуй успокоить ее. Я вамъ пришлю горничную. А потомъ приду опять — можетъ быть, она и подпуститъ меня. Это истерика, конечно. Бдняжка! Сегодняшній день обошелся ей слишкомъ дорого.
Ирена попыталась еще разъ заговорить съ гостьей, но, видя, что ея вмшательство только раздражаетъ двушку, ушла и прислала вмсто себя горничную. По уход ея Минна нсколько успокоилась, но попрежнему стонала и дрожала и какъ будто не понимала того, что ей говорили. Джерардъ принесъ ей подушку, горничная поднесла къ ея носу флакончикъ съ нюхательной солью. Стягивая перчатки, чтобы согрть ей руки, они нашли пальцы одной руки опухшими. Перчатка была прокушена, и кровь запеклась по краямъ укуса. Джерардъ, оставивъ горничную съ гостьей вернулся въ столовую посовтоваться съ Иреной.
— Чортъ ее знаетъ, Что съ ней такое. Какъ ты думаешь!
— Измучилась, бдная. Подумай какую пытку ей пришлось вынести сегодня, когда ее вызвали въ качеств свидтельницы. Вдь Гью часто бывалъ у нихъ въ Липахъ.
— Ты думаешь, она была влюблена въ него?
— И это можетъ быть.
— Но зачмъ же я-то ей понадобился?.
— Она истеричка, милый мой. Она же знаетъ, что ты очень друженъ съ Гью и, наврное, пришла спросить тебя, какъ ты думаешь: осудятъ его или нтъ. И ничего не сумла сказать. Вотъ видишь, какія мы женщины слабыя и жалкія.
— Ну, ты-то ужъ, во всякомъ случа, не такая. Однако, что же намъ съ нею длать?
— Она не подпускаетъ меня къ себ, а то бы я ее уложила. А ты какъ думаешь? Ея извозчикъ дожидается у подъзда? Я бы могъ отвезти ее домой, къ ея знакомымъ, у которыхъ она живетъ. Какъ ты думаешь, это не повредитъ ей?
— Нтъ, на воздух она даже скорй оправится, но ты — ты такъ усталъ?
— Ну, ужъ лучше увезти ее, чмъ позволить ей тутъ дурить.
И Джерардъ вернулся къ гость.
Такимъ образомъ Минну отвезли назадъ къ перепуганнымъ и встревоженнымъ супругамъ Бебро, а т уложили ее въ постель и послали за докторомъ. Истерія, давно, подстерегавшая двушку, теперь окончательно завладла ею и съ каждымъ часомъ она все глубже погружалась въ бездну ужасовъ. Она даже не сознавала того, что ея попытка спасти Гью окончилась неудачей.
Эту ночь Джерардъ, какъ всегда, спалъ спокойно и храплъ, Ирена же до утра не сомкнула глазъ, волнуемая тревожнымъ ожиданіемъ. Грозная опасность, нависшая надъ человкомъ, котораго любилъ Джерардъ, затемняла ея сознаніе и она не поняла значенія страннаго визита истеричной двушки. Ни на минуту ей и въ голову не пришло, что самъ Богъ предавалъ ея врага въ ея руки.

XIII.

Это былъ второй день суда. Ирена сидла возл мужа, нервно сжимая его руку, среди многихъ хорошо одтыхъ мужчинъ и женщинъ, по большей части знакомыхъ Гью, на особыхъ скамьяхъ, отведенныхъ для избранной публики. Вчера она въ первый разъ попала въ эту историческую залу суда, въ тюрьм Ольдъ Бэли и въ первый моментъ была шокирована ея убогимъ видомъ. Она смутно представляла себ большую залу, величавую и торжественную и все судопроизводство боле помпезнымъ, чмъ оно было на самомъ дл. Но эта грязная, темная, неуютная комната, скудно меблированная, биткомъ набитая разгорвшимися, потными людьми, напоминала больше третьеразрядный аукціонный залъ, чмъ помщеніе суда присяжныхъ, гд ршается участь многихъ. Она была низкая и тсная, тнь отъ Нью-гэтской тюрьмы падала въ окна и заслоняла свтъ. Вмсто просторныхъ хоровъ, наверху, подъ самой крышей, надъ скамьею подсудимыхъ, были какіе-то маленькіе желтые ящики и надъ ними виднлись скучныя, разгоряченныя лица, сливавшіяся вс въ одну массу. Зала была узкая и глубокая и все кругомъ было такъ близко. Ирена испытывала чисто физическое ощущеніе удушья.
Сегодня она уже не удивлялась, эта обстановка казалась ей такой знакомой, словно она годы сидла и мучилась тутъ, но чувство угнетенія и удушья оставалось. Самый воздухъ былъ здсь тюремный. Угрюмой безнадежностью и позоромъ вяло отъ этихъ стнъ.
Зала суда была переполнена публикой. За узкими столами сидли въ рядъ адвокаты въ парикахъ и тогахъ, позади ихъ за покатымъ столомъ, упиравшимся въ блую оштукатуренную стну — представители печати, за ними — опять адвокаты и публика, густая масса чужихъ незначительныхъ лицъ. Пониже Ирена видла колыхающійся парикъ товарища прокурора и лысую голову Гарроуэя за столомъ защитниковъ. Дальше, въ первомъ ряду судейскихъ мстъ, сидлъ прокуроръ, допрашивавшій свидтелей, по правую руку его — судья въ огромномъ парик, въ красной тог, громко скрипвшій гусинымъ перомъ, дале лордъ-мэръ и ольдермэны въ статскомъ плать, направо отъ Ирены, подъ тусклымъ запертымъ окномъ, на свидтель ской скамь, сидлъ блдный еврей дворецкій. Напротивъ него присяжные, 12 вульгарныхъ дловитыхъ лицъ обычнаго типа лондонскихъ присяжныхъ. А возл просторная четырехугольная скамья подсудимыхъ съ застекленными боками и надъ нею неумолимые часы, отбивавшіе послднія минуты жизни столькихъ истерзанныхъ, несчастныхъ людей, и на этой скамь, подъ охраной судебнаго пристава, прямая надменная фигура подсудимаго.
Въ этотъ день, какъ только Ирена вошла въ залу суда, Гарроуэй передалъ ей небольшую записочку карандашомъ отъ Гью.
‘Благослови Васъ Боже, милая Рени, за то, что вы пришли подбодрить и утшить меня. Прежде мн лучше было бороться одному, Но теперь я радъ, что Вы пришли. Я длаю все, что считаю лучшимъ. Не бойтесь. Гардинеръ какъ-нибудь вытащитъ меня’.
Какъ только онъ вошелъ и слъ на скамью, взоръ его инстинктивно обратился въ ея сторону и въ теченіе нсколькихъ мгновеній не отрывался отъ ея лица. И если до того у нея могли быть какія нибудь сомннія въ его невинности, теперь они разсялись. Для нея было теперь несомннно, что онъ рискуетъ жизнью ради спасенія чести женщины. Для нея было совершенно непостижимо, какъ эта женщина можетъ молчать, но рыцарство Гью било въ глаза. Порой глаза Ирены загорались восторгомъ. Вотъ настоящій мужчина, сильный, непреклонный, другъ, которымъ, можно и должно гордиться, за котораго стоитъ умереть! Теперь онъ сталъ въ ея глазахъ героемъ, достойнымъ того, чтобъ и другіе жертвовали собой ради него. Въ ея собственной натур были затронуты героическія струны и невнятной музыкой пли въ ея сердц. Она шепнула объ этомъ Джерарду, длясь съ нимъ своимъ восторгомъ, но, прежде чмъ онъ усплъ отвтить, вошелъ судья и вс въ зал встали. Чары были нарушены, страхъ и тревога вернулись съ удвоенной силой, подсудимый снова сдлался только дорогимъ, близкимъ другомъ, выставленнымъ на позорище,— другомъ, которому грозитъ смертельная опасность.
Допросъ дворецкаго Самюэльса продолжался. Онъ описалъ, въ какомъ положеніи нашелъ тло, гд лежала тяжелая кочерга, которою, по теорій прокуратуры былъ нанесенъ смертельный ударъ,— повторяя вс т мучительныя подробности, которыя уже столько разъ излагались на суд. Срывающимся голосомъ онъ разсказалъ, какъ прошелъ весь этотъ вечеръ: о веселомъ обд, о веселой музык наверху (сумасшедшая тарантелла, которую играла Минна), о гнвныхъ словахъ, случайно слышанныхъ имъ при вход въ кабинетъ, о разршеніи идти спать, о томъ, что онъ въ послдній разъ увидлъ подсудимаго въ 10 минутъ двнадцатаго, а м-ра Гарта — въ его спальн, въ двнадцать часовъ безъ пяти минутъ, когда этотъ послдній приходилъ наверхъ взять изъ несгораемаго шкафа ящикъ и затмъ опять спустился внизъ. Вс эти факты были уже извстны Ирен, но каждое новое ихъ подтвержденіе выдвигало ихъ въ еще боле грозномъ свт. Они какъ будто отрзывали Гью вс пути къ спасенію, запирая его въ безпощадномъ кругу неопровержимыхъ свидтельскихъ показаній. Одинъ разъ Гью бросилъ быстрый взглядъ въ окошечко и тотчасъ же отвернулся. И этотъ взглядъ впился въ сердце Ирены, словно жалоба благороднаго животнаго, пойманнаго въ капканъ.
Но все же онъ мужественно несъ свою пытку, по временамъ надменно крутя усы. Это было въ его натур — смотрть вызывающе именно тогда, когда ему было всего тяжеле. Появленіе Минны на свидтельской скамь наканун было для него словно ударомъ хлыста, пришпорившимъ его гордость. Онъ лучше перенесъ бы тысячу смертей, чмъ воспользовался бы ея загрязненной душой для спасенія своей жизни,
По временамъ подсудимый оглядывалъ знакомую обстановку залы суда съ улыбкой почти иронической. Что то злобно насмшливое было въ теперешнемъ его положеніи. Все перевернулось вверхъ дномъ. Та самая зала, въ которой сосредоточивалось честолюбіе всей его жизни, словно по мановенію волшебнаго жезла, стала ареной его позора. Тотъ самый судья, передъ которымъ онъ такъ часто выступалъ въ роли защитника, теперь судилъ его — за убійство. Адвокаты, сидвшіе внизу, были все его знакомые, друзья и товарищи, связанные съ нимъ свято чтимыми традиціями любимой профессіи. И потому порою вся эта обстановка казалась ему фантастической, не реальной. Но затмъ мгновенно возвращалось сознаніе грозной реальности и вмст съ тмъ трагизма его положенія. Былъ одинъ моментъ, когда ему словно тисками сдавило горло и онъ вынужденъ былъ ухватиться за ршетку. И сейчасъ же вспомнилъ, какъ въ послдній разъ, когда онъ выступалъ здсь въ этой зал, въ качеств защитника по длу о растрат, его кліентъ блдный, дрожащій все время цплялся за эту самую ршетку и онъ, Гью, тогда дивился, какъ это можно такъ публично выказывать свой страхъ. И это воспоминаніе снова пришпорило его гордость.
Показаніе дворецкаго было для него убійственно. Его защитникъ Гардинеръ славился своимъ умньемъ сбивать свидтелей на перекрестныхъ допросахъ,— но что онъ могъ подлать съ этимъ человкомъ? Гью устало посмотрлъ въ окно и вздрогнулъ при вид высокихъ срыхъ стнъ Ньюгэта — послдняго пристанища осужденныхъ на смерть, гд они проводятъ остающіеся имъ краткіе часы. За этими срыми стнами скрывалась вислица, а на двор, словно въ насмшку, летали голуби, сверкая блыми крыльями. И вотъ тутъ онъ не выдержалъ и взглянулъ на Ирену, а она истолковала этотъ взглядъ, какъ призывъ и мольбу о спасеніи.
Поднялся Гардинеръ и началъ въ свою очередь допрашивать свидтеля, но надежды сбить его было мало.
— О, Боже, какъ у меня болитъ сердце!— говорила Ирена Джерарду, прижимая руку къ груди.
— Тссъ! Бодрись! Будемъ слдить за допросомъ.
Но петли сти все крпче стягивались вокругъ подсудимаго. Ирена начинала терять мужество. На улиц свтило яркое весеннее солнышко, но ни одинъ лучъ его не заглядывалъ въ эту мрачную залу, атмосфера въ ней была жаркая, удушливая. Судья, боявшійся сквозняковъ, веллъ позапирать вс окна. Ирена задыхалась. У нея кружилась голова, тошнота подступала къ горлу. Она закрыла глаза, прислонилась къ мужу и на минуту потеряла сознаніе. Джерардъ, поглощенный допросомъ, не замтилъ этого.
Внезапно по зал пронесся шепотъ, разбудившій ее. Самюэльсъ уходилъ со свидтельской скамьи. Гардинеръ побдоносно смотрлъ на подсудимаго. Головы въ блыхъ парикахъ внизу колыхались, словно спины стада бгущихъ овецъ.
— Въ чемъ дло? Я не разслышала,— молвила она.
Джерардъ, въ свою очередь не разслышавъ ея словъ, подумалъ, что она просто хочетъ подлиться съ нимъ своими ощущеніями, и неопредленно кивнулъ головой. Ирена, уже поглощенная допросомъ новаго свидтеля, швейцара Парсонса, не повторила своего вопроса и скоро позабыла объ этомъ инцидент.
Такимъ образомъ отъ вниманія ея ускользнула существенная для защиты Гью деталь — подтвержденіе Самюэльсомъ того факта, что въ половин двнадцатаго, т. е. какъ разъ въ то время, когда Гью, по его словамъ, ушелъ отъ Гартовъ — онъ слышалъ какъ будто стукъ захлопнувшейся входной двери.
Единственное, благопріятное для своего кліента показаніе, которое Гардинеру удалось вытянуть отъ швейцара, было заявленіе, что пакетъ, завернутый въ коричневую бумагу, который подсудимый принесъ съ собою въ то злополучное утро, былъ аккуратно перевязанъ шнуркомъ и отнюдь не походилъ на завернутую наскоро пачку документовъ.
Свидтели смнялись одинъ другимъ. И снова Ирена почувствовала слабость, головокруженіе и тошноту. Это была месть природы за недостатокъ пищи, воздуха и сна. Она напрягала вс силы, чтобы не упасть въ обморокъ.
— Увести тебя?— спросилъ Джерардъ, замтивъ ея блдность.
Она покачала головой. Нтъ, она досидитъ до конца. Никогда еще она не, испытывала такой злобы, и презрнія къ своей женской слабости. Спасовать въ такую минуту — это возмутительно, обидно до послдней степени. Неужели и она такая же, къкъ эта жалкая вчерашняя истеричка? Неужели вс женщины устроены одинаково? Стоитъ нажать и он ломаются, какъ тоненькія дощечки. Эта мысль была обидна до ужаса. Больше часу она просидла такъ, почти не слыша и не понимая, что говорятъ, сосредоточивая вс силы своего ума и воли, чтобы только не потерять сознанія. А за этотъ часъ м-рсъ Парсонсъ, жена швейцара, показала, что она нашла въ бль подсудимаго ночную рубашку и халатикъ, которые считала пропавшими, а довренный клэркъ Израеля Гарта подъ присягой показалъ, что похищенное обязательство на 5.000 фунтовъ стерлинговъ юридически не имло никакой цны.
Безконечный перекрестный допросъ свидтелей, наконецъ, прекратился. Былъ прочитанъ обвинительный актъ. Затмъ поднялся Гардинеръ. Ирена, съ трудомъ овладвъ собой, тревожно уставилась на него.
— Свидтелей защиты, милордъ, я вызывать не буду.
Ирена изумленно вскрикнула отъ огорченія. Ей, совершенно неопытной въ судебной процедур, это показалось капитуляціей. Что же это такое? Онъ даже не пробуетъ бороться за жизнь своего друга?— тревожно спрашивала она мужа.
— Онъ разсчитываетъ въ своей завтрашней защитительной рчи обезцнить вс свидтельства противъ подсудимаго. Да и какихъ же свидтелей онъ могъ бы вызвать?
Но это не успокоило Ирену. Она откинулась назадъ на спинку скамьи. Губы ея были совсмъ блыя, грудь высоко вздымалась. Она чувствовала, какъ затягивается петля на ше Гью. Она уже видла, какъ багроветъ его лицо и затмъ покрывается смертельной блдностью. Снова она почувствовала приступъ слабости и закрыла глаза.
Когда она снова открыла ихъ, говорилъ прокуроръ, обращаясь къ присяжнымъ. Онъ говорилъ о томъ, что подсудимый — талантливый юристъ и видный адвокатъ, о томъ, какъ ему трудно и больно было взять на себя обвиненіе. (Ирена возненавидла его въ эту минуту неразумной женской ненавистью. Какое лицемріе, какая низость! Продажная душа! Еслибъ онъ былъ порядочный человкъ, онъ отказался бы отъ обвиненія). Онъ говорилъ о долг, о закон, о необходимости приносить свои личныя чувства въ жертву интересамъ правосудія. А правосудіе требовало, чтобъ онъ выяснилъ для всхъ виновность подсудимаго, совершившаго тяжкое преступленіе. Онъ перебиралъ одно за другимъ свидтельскія показанія, подчеркивалъ детали, изображалъ подсудимаго, какъ человка безвольнаго, преданнаго во власть своимъ дурнымъ страстямъ — рисовалъ воображаемую сцену ссоры между, убитымъ и убійцей изъ-за векселя на 5.000 фунтовъ, оскорбительныя слова и роковой ударъ.
Гью, перегнувшись черезъ перила, стиснувъ зубы, не отрываясь смотрлъ на прокурора. Во все время допроса свидтелей съ лица его не сходило надменное, презрительное выраженіе. Но краснорчіе прокурора и эта легенда, сочиненная про него и повторяемая ему въ глаза, задли его за живое. Онъ дышалъ тяжело и часто. Его душили негодованіе и отвращеніе, которыхъ онъ не могъ выразить словами.
Въ зал стояла мертвая тишина. Ирена сжимала руку мужа, глядя то на прокурора, громившаго развращенность подсудимаго, то на глаза Кольмана, холодные и острые, какъ сталь, то на угрюмыя лица присяжныхъ, видимо, захваченныхъ пламеннымъ прокурорскимъ краснорчіемъ.
— Джерардъ, они убьютъ его! Я по ихъ лицамъ вижу, что они его осудятъ,— хрипло шептала она.
— А будь они прокляты!— воскликнулъ онъ, тоже взволнованный.— Я тоже это думаю!
— Неужели же невозможно спасти его?
— Я отдалъ бы десять лтъ жизни, чтобы спасти его.
Съ горячимъ сочувствіемъ и благодарностью она еще крпче стиснула его руку. Въ зал раздались всхлипыванія — это плакала дама, сидвшая почти рядомъ съ Иреной — м-рсъ Гардинеръ, жена защитника и друга подсудимаго. Но глаза Ирены были сухи. Неожиданно она почувствовала себя сильной, вся ея молодая кровь кипла въ ея жилахъ.
— Джерардъ,— шепнула она,— отдалъ бы ты ради этого то, что для тебя всего дороже?
— Конечно,— былъ отвтъ.
Звучный голосъ прокурора продолжалъ:
— Защита не стала вызывать свидтелей. Потому что вызвать некого. Пусть она докажетъ, что подсудимый находился въ другомъ мст въ эту роковую ночь между одиннадцатью вечера и семью утра или хотя бы даже между часомъ и пятью — предлы, установленные медицинской экспертизой — и обвиненіе падетъ само собой. Но защита сдлать этого не можетъ. Здсь намекали, будто тутъ замшана честь женщины. И защитникъ, видимо, на этомъ будетъ строить свою защиту. Но неужели же есть на свт женщина такая низкая, такая презрнная, чтобы она поставила свою репутацію выше человческой жизни и не захотла пожертвовать ею, чтобы спасти невиннаго отъ позорнйшей изъ смертей? Это немыслимо, недопустимо! Человкъ, какъ бы онъ ни былъ жалокъ и трусливъ, не можетъ пасть такъ низко. Въ моментъ, когда ударъ былъ нанесенъ, подсудимый не былъ въ объятіяхъ женщины.
Прокуроръ остановился, чтобъ перевести духъ. Въ зал стояла мертвая тишина. И вдругъ среди этой тишины по зал пронесся хриплый женскій крикъ, словно насильно вырванный изъ горла:
Нтъ, былъ! Въ моихъ!
Снова наступило молчаніе, на этотъ разъ боле продолжительное. Вс онмли отъ изумленія.
Вс. глаза были устремлены на высокую женщину съ горящими глазами, которая стояла вся дрожа, но съ вызывающимъ видомъ. Затмъ мгновенно наступила реакція. Все внезапное, эмоціональное, трагическое, временно ошеломляя, исторгаетъ вслдъ затмъ изъ человческихъ сердецъ первобытные, нечленораздльные звуки. Вся зала вдругъ заговорила, задвигалась. Нкоторые глухо захохотали. Гардинеръ вскочилъ на ноги весь дрожа, какъ скаковая лошадь, жестикулируя и что-то крича предсдателю, но въ общемъ шум нельзя было разслышать его словъ. Джерардъ Мерріамъ тоже вскочилъ и схватилъ за руку жену.
— Ты съ ума сошла?— хрипло кричалъ онъ.
Стиснувъ, какъ клещами ея руку, онъ заставилъ ее ссть обратно на скамью. Но она вырвала свою руку и снова вскочила съ мста. И онъ покорился ея вол и слъ, грызя пальцы отъ волненія.
Въ первый моментъ Гью былъ ошеломленъ. Не въ силахъ выговорить слова, онъ только растерянно смотрлъ на Ирену. Потомъ вскочилъ, крикнулъ: ‘Неправда!? и перепрыгнулъ бы черезъ перила, если бъ желзныя руки не удержали его и грубые голоса не приказали бы ему молчать. Онъ повиновался, но сердце его прыгало въ груди, какъ стержень поршня. Защитники его убждали его молчать, онъ горячо возражалъ.
— Вы съ ума сошли,— кричалъ ему въ самое ухо Гардинеръ.— Я спасу вамъ жизнь, — а тамъ хоть застрлите меня, если вамъ угодно.
Защитники вернулись на свои мста. Судья громовымъ голосомъ призывалъ къ порядку. Шумъ постепенно стихалъ, и когда судья приказалъ очистить залу, снова водворилась тишина. Люди взволнованно озирались и вытирали потъ, струившійся по лицу.
Первый получилъ слово Гардинеръ, у котораго отъ волненія даже парикъ съхалъ на бокъ.
— Милордъ, я прошу позволенія вызвать эту даму въ качеств свидтельницы.
— Я протестую, милордъ!— съ мукой въ душ крикнулъ Гью.— Она говоритъ неправду! Я не допущу, чтобы она совершила клятвопреступленіе ради меня.
Судья веллъ ему ссть. Его слово впереди. Теперь надлежитъ говорить его защитникамъ..
— Умоляю васъ! Ради Бога, милордъ!— снова крикнулъ Гью.
Судья грозно пригрозилъ увести подсудимаго. Гью обвелъ дикимъ отчаяннымъ взглядомъ притихшую отъ удивленія залу и съ страстной мольбой протянулъ руки къ Ирен, которая стояла передъ нимъ преображенная своей жертвой, потомъ со стономъ опустился на скамью и закрылъ лицо руками. Онъ былъ безсиленъ.
Утихомиривъ подсудимаго, судья, сдвинувъ брови, обратился къ Ирен:
— Вы готовы подъ присягой подтвердить ваше показаніе?
Она дважды утвердительно кивнула головой, прежде чмъ могла выговорить: ‘да’.
Судья обратился къ прокурору. Тотъ не возражалъ противъ требованія защиты. Ирена перешла на свидтельскую скамью. Вся содрогаясь, она приняла присягу и съ мольбой посмотрла на мужа.
Онъ сидлъ, нагнувшись корпусомъ впередъ, продолжая кусать пальцы и смотрлъ на нее тупо въ упоръ какими-то перекошенными глазами.
Самообвиняющій крикъ вырвался у Ирены подъ вліяніемъ неудержимаго порыва. Словно молнія прорзала мракъ, и она поняла, что Гью погибъ, если она не спасетъ его. Но она можетъ спасти! Это былъ моментъ захватывающаго, бурнаго. восторга. И какъ разъ въ этотъ моментъ она убдилась, что Джерардъ одобритъ ее. Что онъ также радъ, пожертвовать честью ради спасенія жизни друга. Разв Гью. не рисковалъ жизнью ради Джерарда? И не сказалъ ли только что Джерардъ, что онъ готовъ отдать. самое дорогое для него, ради спасенія Гью? Это былъ восхитительный моментъ экстаза, вры, отъ которой міръ сразу, вдругъ сталъ молодымъ и самые блестящіе подвиги обычными. Вс эти мысли вдругъ нахлынули и затопили ея мозгъ. И ршительное слово вырвалось у нея, она сама не знала какъ. Странно прозвучало оно въ ея ушахъ. Но безмолвіе, воцарившееся въ зал, и холодный, безстрастный голосъ судьи вызвали на поверхность инстинкты жизни двадцатаго вка, пріученной воспитаніемъ къ сложности жизни. Она сознала серьезность сдланнаго ею шага. Вдохновенный порывъ развялъ всю ея слабость, но то неожиданное и, крупное усиліе, которое ей пришлось сдлать надъ собой, чтобы сосредоточить свои мысли и волю, убило восторгъ, утишило волненіе крови. Хладнокровный героизмъ — высшая ступень героизма. Когда Ирена давала показаніе, голосъ ея звучалъ спокойно. Адвокатъ, предлагавшій ей вопросы, больше волновался, чмъ она.
Только женщина способна на такую блистательную ложь. На допрос она, ни разу не сбившись, разсказала всю исторію своей вымышленной измны — о дружб, связывавшей. подсудимаго съ ея мужемъ,— современныхъ Ореста и Пилада, о томъ, что Гью былъ влюбленъ въ нее еще до брака, о томъ, какъ она сама уже посл выхода замужъ воспылала къ нему страстью, но имъ рдко удавалось видться наедин, и они не хотли пропустить такого удобнаго случая, какъ эта роковая ночь, во время которой мужъ ея находился въ отъзд, въ Эдинбург. Подъ присягой она показала, что подсудимый вошелъ къ ней въ домъ безъ четверти двнадцать и ушелъ только утромъ передъ тмъ, какъ должны были подняться слуги. Ея вншность, звукъ ея голоса,— все придавало печать правдивости ея словамъ.
Прокуроръ подвергъ ее перекрестному допросу, но и прокурору не удалось сбить ея. Почему же она не призналась раньше?— Боялась скандала, боялась огорчить мужа, надялась на оправданіе, находя, что улики противъ подсудимаго..слишкомъ слабы, чтобы повредить ему.
— Какимъ же образомъ онъ вошелъ къ вамъ въ домъ?
— У него всегда былъ свой ключъ.
— И что-же, это онъ въ первый разъ воспользовался своимъ ключемъ для такой цли?
Ирена, стиснувъ зубы, отвтила: ‘Нтъ’. Веденіе допроса снова перешло къ защитнику.— Нтъ, объ этой связи знали только они двое. Необходимо было соблюдать величайшую осторожность. Ея супругъ присутствуетъ здсь на суд?— Да, онъ здсь.— Какъ во сн, Ирена сошла внизъ по ступенькамъ и вернулась на свое прежнее мсто. Джерардъ сидлъ недвижно съ нею рядомъ, словно не замчая ея присутствія.
Въ подтвержденіе показаній свидтельницы, Гардинеръ попросилъ разршенія вызвать ея мужа. Мерріамъ согласился и подошелъ къ свидтельской скамь. Сердце Ирены всколыхнулось радостью. Джерардъ одобрилъ ея жертву. Онъ сыграетъ свою роль, какъ она сыграла свою. Но лицо его было мрачно и угрюмо и отвчалъ онъ какимъ-то упрямымъ голосомъ, съ видомъ человка, у котораго въ глубин, души зретъ тяжелое ршеніе.
Въ ту ночь его не было въ Лондон — онъ былъ въ Эдинбург. Уже за нсколько времени до того его начали тревожить отношенія между его женой и Кольманомъ. Признаніе жены для него не абсолютная неожиданность. Кольманъ втеченіе многихъ лтъ былъ членомъ его семьи — настолько близкимъ человкомъ, что у него даже былъ свой ключъ отъ его квартиры. Больше его ни о чемъ не спрашивали. Прокуроръ нашелъ излишнимъ предлагать вопросы. Джерардъ, понуривъ голову, не глядя по сторонамъ, направился прямо къ двери и вышелъ изъ залы.
Ирена осталась одна. Она не могла понять, какъ могъ Джерардъ оставить ее одну. Вроятно, онъ разсчитывалъ, что она пойдетъ за нимъ. Она встала и бгло оглядла залу. Судья и присяжные шепотомъ совщались между собою, перегибаясь черезъ скамейки. Многіе взоры, были съ восхищеніемъ устремлены на нее. Судья, сидвшій въ профиль къ ней, въ тни, перелистывалъ какія-то бумаги. Самый воздухъ здсь, казалось, былъ пропитанъ запахомъ тюрьмы. Гью попрежнему сидлъ, закрывъ лицо руками, въ поз полнаго унынія и безнадежности. А позади него стояли недвижные и невозмутимые стражи въ синихъ мундирахъ. Не поднимая головы, Ирена торопливо прошла черезъ залу и вышла въ ту самую дверь, въ которую раньше вышелъ Джерардъ.
Она думала, что онъ ожидаетъ ее въ комнат, куда во время допроса отводили свидтелей, но его тамъ не было. Она справилась у дежурнаго полисмэна. Да, онъ видлъ, какъ прошелъ Джерардъ и показалъ Ирен въ какую сторону онъ пошелъ. Она тоже пошла туда и очутилась на двор. Джерарда нигд не было видно. Она подождала немного и вышла на улицу и тамъ, расхаживая взадъ и впередъ по тротуару, дожидалась, когда выйдетъ мужъ. Но его все не было. Встревоженная и разочарованная, она вернулась назадъ, поднялась по холоднымъ, истертымъ ступенямъ изъ одного мрачнаго корридора въ другой и въ конц концовъ заблудилась, но все таки, не поднимая глазъ, бжала впередъ и, наконецъ, очутилась у входной двери, охраняемой полицейскимъ. Но это была не та дверь, черезъ которую они обыкновенно входили. Ирена вдругъ упала духомъ. Она не въ состояніи была снова пройти на свое мсто и сидть тамъ одна, на глазахъ у всхъ этихъ чужихъ людей. Самая храбрая женщина можетъ быть малодушной въ мелочахъ и даже не старается побороть въ себ это малодушіе. Уйти совсмъ, не узнавъ, чмъ кончилось дло, тоже было невозможно. Она ршила подождать въ передней, терпливо шагая взадъ и впередъ. Вдоль стнъ сидли, повидимому, тоже въ ожиданіи, какіе-то люди: мужчины и женщины. Не соображая, кто это можетъ быть, она, утомившись ходьбой, присла рядомъ со старикомъ, бдно одтымъ, который сидлъ, нагнувшись впередъ, упершись локтями въ колни и подбородкомъ въ ладони и безсмысленно уставившись тусклыми глазами въ одну точку на полу. Только тутъ въ первый разъ она подумала о томъ, что сдлала, и поняла всю ошеломляющую необычность своего поступка. Она сняла перчатки и приложила руки къ пылающимъ глазамъ, словно для того, чтобъ заслонить картину, на мигъ возникшую передъ нею. Въ ушахъ ея звенли вопросы защитника, ея собственные отвты. Она отдала бы годъ жизни за то, чтобы имть возл себя въ эту минуту Джерарда, своего естественнаго защитника и покровителя.
Она была такъ поглощена этими мыслями, что не слыхала, какъ грубый голосъ выкрикнулъ чье-то незнакомое имя, какъ на зовъ поднялся старикъ, сидвшій съ нею рядомъ и, когда отвела руки отъ лица, не замтила его ухода. Время отъ времени мимо пробгалъ адвокатъ или клэркъ, нагруженный папками и документами. Этому утомительному ожиданію, казалось, не будетъ конца. Наконецъ, къ ней подошелъ полицейскій и спросилъ ее, по какому длу она вызвана свидтельницей. Когда она отвтила, онъ снисходительно улыбнулся. Здсь мировой судъ. А Сеннинггонскій процессъ разсматривается въ судебной палат, на другомъ конц Ольдъ Бэли. Раздосадованная Ирена вскочила на ноги. Она даже не знала, сколько времени она сидитъ тутъ и ждетъ, какъ дура, сама не зная чего. Что произошло за это время? Должна же она узнать.
— Покажите мн, черезъ какую дверь выведутъ подсудимаго.
Полицейскій все такъ же снисходительно объяснилъ:
— Если его осудятъ или же отложатъ дло, его уведутъ внутренними корридорами и вы не увидите его. Если его оправдаютъ, онъ можетъ уйти и черезъ главный подъзъ.
— Вотъ и покажите мн, какъ пройти къ главному подъзду?
Онъ далъ ей требуемыя указанія. Теперь она не шла, почти бжала. И тутъ только поняла, почему она не туда попала. Судебная палата помщалась въ первомъ этаж, а она въ волненіи не замтила этого и поднялась выше. Вотъ и главный подъздъ. Но въ это мгновеніе дверь распахнулась и на улицу высыпала толпа народу. Ирену узнали и съ привтственными криками кинулись къ ней. Она кинулась бжать отъ этихъ криковъ. Кто-то нагналъ ее и схватилъ за руку. Это былъ молодой адвокатъ, знакомый.
— Идемте со мной, я выведу васъ боковой дверью. А то они еще задавятъ васъ. Они вс въ такомъ неистовомъ восторг.
Вся дрожа, она оперлась на руку адвоката. Голова ея шла кругомъ. Она не успла даже спросить, за что ей устроили эту демонстрацію. Въ первый моментъ она объяснила это только своей собственною популярностью. И эта мысль жгла ее, какъ огнемъ. Еще нсколько шаговъ — и они очутились въ адвокатской комнат. Тамъ было тихо. Молодой человкъ съ восторгомъ смотрлъ на нее.
— Слава Богу! а то они, чего добраго, повсили бы невиннаго.
Она уставилась на него, лишь на половину понявъ его слова.
— Ну да! разв вы не знаете? Разумется, онъ оправданъ.— Ваше показаніе…
Молодой человкъ запнулся, покраснлъ, вспомнивъ какого щекотливаго вопроса онъ касается. Онъ былъ молодъ, красивъ и блый парикъ еще больше красилъ его.
— Да? мое показаніе?— переспросила Ирена:— Я не была въ зал и не знаю, чмъ кончилось.
— Оно ршило дло. Прокуроръ отказался отъ обвиненія. Кольманъ признанъ по суду оправданнымъ. Слава Богу!
— Такъ, значитъ, онъ свободенъ?— Она пошатнулась и прислонилась къ стн. Издали доносились голоса и шаги расходящейся публики. Два-три адвоката прошли мимо, съ любопытствомъ поглядвъ по нее.
— Взять вамъ извозчика?— спросилъ молодой человкъ
— Спасибо, да, возьмите,— едва слышно выговорила она.
И подъ руку съ нимъ, съ полузакрытыми глазами, изнемогая отъ головокруженія и слабости, вышла на улицу. Когда она садилась въ экипажъ, нсколько человкъ узнали ее и замахали шляпами, крича ‘ура’! Карета тронулась. Уличный шумъ, суета, движеніе вокругъ казались какой-то фантасмагоріей, видніемъ иного, невдомаго міра.

XIV.

Стосковавшись по Джерард, она быстро распахнула входную дверь. Въ дверяхъ ее встртила горничная.
— Баринъ вернулся?
— Были и ушли. Велли передать вамъ записку, когда вы прідете.
На мдномъ поднос лежала записка. Ирена трясущимися пальцами разорвала конвертъ. Внутри были дв строчки, наскоро набросанныя карандашомъ:
‘Я не ночую дома. Увидимся утромъ. Д. М.’.
Ирена пошатнулась, словно отъ удара. Что это значитъ? Ей трудно было освоиться и съ самымъ фактомъ отсутствія Джерарда, угадать же причину этого отсутствія было выше ея силъ. Безумный страхъ напалъ на нее. До завтрашняго утра еще такъ долго ждать! Какъ она переживетъ одна вс эти долгіе часы? Она безъ конца перечитывала записку, пока буквы не запрыгали-у нея передъ глазами. Фактъ былъ ясенъ. Именно тогда, когда она больше всего нуждалась въ немъ, онъ ушелъ отъ нея. Она была по-дтски обижена на мужа.
— Баринъ взялъ съ собой какія-нибудь вещи?— спросила она, силясь придать твердость своему голосу..
— Только маленькій саквояжикъ съ туалетными принадлежностями,— отвтила горничная и, не выдержавъ, спросила:
— А какъ же м-ръ Кольманъ?
— Онъ оправданъ, Джэнъ.
Двушка расплакалась, какая истая горничная. Вся прислуга обожала Кольмапа и очень волновалась за него. Кухарка, ни разу не видавшая его, цлый день плакала, не осушая глазъ. Естественно, что горничная, которая подавала ему пальто и прислуживала за столомъ, расплакалась. Прислуга всегда по своему относится къ гостямъ и очень горяча въ своихъ симпатіяхъ и антипатіяхъ. Быть можетъ, глупенькая Дженъ и черезчуръ поусердствовала, сдлавъ себ изъ Гью героя, но все же ея слезы были искренни и тронутая ими Ирена на мигъ забыла о своихъ тревогахъ. Но, какъ только она осталась одна, он воскресли съ новой силой. Она нервно скомкала записку мужа и опустилась тутъ же на скамью, силясь доводами разума прогнать свои страхъ. Потомъ встала и прошла наверхъ, къ себ. Надо прилечь. Она страшно устала… Она сняла вуаль, попробовала сложить его, потомъ бросила и безсильно присла на край кровати, уронивъ руки на колни.
Въ такомъ душевномъ состояніи женщина обыкновенно плачетъ, когда есть кому посочувствовать и пожалть ее — все равно, будь это мужчина или женщина. Но, когда она одна, она не плачетъ, находя это безполезнымъ и недостойнымъ себя, она скоро овладваетъ собой, какъ это было и съ Иреной, машинально мняетъ выходное платье на удобный капотъ, освжаетъ пуховкой лицо, приглаживаетъ растрепавшіеся волосы, смачиваетъ кончикъ платка одеколономъ и, натеревъ себ виски, устало вшаетъ въ шкафъ снятое платье. Все тяжелое, именно въ силу своей тяжести, падаетъ на дно души, боле же легкое, обычные женскіе инстникты и привычки, всплываетъ на поверхность.
Затмъ, она сошла внизъ въ курительную, куда Дженъ принесла ей яйцо, сбитое съ коньякомъ, и долго вертлась около нея, въ надежд, что барыня разскажетъ ей подробне о суд. Но, такъ какъ Ирен невозможно было исполнять ея желаніе, она отпустила горничную, подкрпилась этимъ освжающимъ напиткомъ и задумалась о происшедшемъ.
Тягостное чувство одиночества овладло ею, давило ее сильне даже, чмъ тогда, въ Бомбе, когда она, одинокой молоденькой двушкой, хала отъ одной могилы къ другой. Ей казалось невозможнымъ, чтобы Джерардъ не вернулся домой. Никогда она такъ не нуждалась въ немъ, не тосковала по немъ, какъ въ эти критическія минуты. Она еще разъ перечла коротенькую, скомканную записку. Ея слпая вра въ то, что мужъ сочувствуетъ ей и одобряетъ ея жертву, сразу была подорвана. Онъ ушелъ изъ дому, ушелъ отъ нея — потому что страшно разсердился. Иного объясненія быть не могло. Она чувствовала себя совсмъ больною отъ сомнній и страха. Глаза ея блуждали по комнат, пытаясь извлечь изъ этой привычной, знакомой обстановки увренность въ томъ, что Джерардъ вернется. Въ углу стояли его удочки въ чистенькихъ парусиновыхъ футлярахъ. Его лядунка съ патронами висла на стн рядомъ съ охотничьимъ трофеемъ — чучеломъ лисицы. На противоположной стн надъ каминомъ висли его любимыя трубки. На маленькомъ столик, возл большого кресла, котораго протертое сиднье носило отпечатокъ отъ большаго тяжелаго тла, еще лежала трубка, которую онъ курилъ утромъ, съ остывшимъ пепломъ, а подъ кресломъ на полу лежали его туфли. Ирена посмотрла на нихъ и чуть не разрыдалась. Тривіальное чаще всего разверзаетъ хляби нашихъ слезъ. Во время ужасовъ осады бывали случаи, что женщины, мужественно смотрвшія на самую жестокую рзню, начинали рыдать при вид поврежденной клтки и убитой канарейки.
Вошла Дженъ съ письмомъ. Его принесъ посыльный и въ передней ждалъ отвта.
Ирена взяла его изъ рукъ горничной съ трепетно бьющимся сердцемъ. Письмо, конечно, отъ Джерарда — онъ объясняетъ, быть можетъ, спшитъ утшить. Но, взглянувъ на конвертъ, она тотчасъ же узнала почеркъ Гью и была горько разочарована. Письмо было адресовано: ‘М-ру и м-съ Мерріамъ’ и гласило:
‘Милые, дорогіе! Вы такою страшною цной купили мою жизнь, что я не смю непрошеннымъ перешагнуть вашъ порогъ. Передъ лицомъ такого подвига благодарность — пустое слово. Позовите меня и я приду. Но, Богъ видитъ, я не знаю, что сказать вамъ обоимъ.

Гью’.

Съ минуту Ирена сидла, глядя передъ собой въ пространство. Дженъ стояла возл, почтительная и безмолвная, какъ подобаетъ хорошо вышколенной горничной, держа въ рукахъ подносъ, на которомъ она подала письмо. Неожиданно Ирена встала, подошла къ своему письменному столу и, не присаживаясь, наскоро набросала нсколько словъ.— Имъ не жаль было бы заплатить за это и во сто разъ боле высокую цну. Она позоветъ его, и скоро, но сейчасъ она изнемогаетъ отъ усталости. Онъ долженъ быть веселъ и счастливъ. Узы, связывающіе ихъ троихъ, стали только еще тснй и нжне.— Горничная снесла отвтъ посыльному, а Ирена снова опустилась въ свое любимое кресло у огня.
Она была несказанно благодарна Гью за это письмецо. Но какъ могла она принять его? Какъ объяснить ему отсутствіе Джерарда? При одной мысли о встрч съ нимъ, щеки и грудь ея жгло, какъ огнемъ. Счастье, что удалось избжать этой встрчи! Какъ это хорошо, что Гью всегда такой тактичный! Другой человкъ просто ворвался бы сюда, чтобъ броситься къ ея ногамъ.
Время шло. Подали неизбжный обдъ. Ирена одна сла за столъ, заставляя себя сть. Одинъ разъ она поймала на себ любопытный взоръ горничной. Подробности сенсаціоннаго финала нашумвшаго процесса уже дошли до Сеннингтона и оживленно обсуждались на кухн. Въ этомъ взгляд она читала и удивленіе, и недоумніе, и одобреніе. Несмотря на вс усилія отнестись къ этому равнодушно, Ирена вспыхнула до корней волосъ, и кусокъ застрялъ у нея въ горл. Можетъ быть, ея слуги и не пожелаютъ служить у нея больше посл такого скандала. Ей стало смшно, и это вернуло ей самообладаніе. Посл обда она снова вошла въ курительную и тамъ, тоскуя и томясь, просидла у огня пока не пришло время ложиться спать.
Записка Гью, перечитываемая безъ конца, вызывала въ ней смутное желаніе его близости. И въ то же время ей почему-то страшно было увидать его. Она по-женски жаждала ласковаго слова и нжнаго прикосновенія и силилась извлечь ихъ изъ письма Гью. И ее немножко огорчало, хотя она и не сознавалась себ въ этомъ, что письмо было адресовано имъ обоимъ, а не ей одной. Разсудкомъ она оцнила деликатность Гью, слившаго ихъ въ одно въ своей признательности, но женскимъ чутьемъ сна все-таки ощущала недочетъ. Еслибъ Гью обратился лично къ ней, даже и это было бы бальзамомъ для ея истерзанной души.
Спала она плохо, безпрестанно просыпалась и чуть свтъ была уже на ногахъ, несмотря на мучительную головную боль. Сейчасъ долженъ придти Джерардъ. Они объяснятся, и она узнаетъ — хотя бы самое худшее. Въ груд писемъ, принесенныхъ почтой, письма отъ Джерарда не было. Ирена бгло пересмотрла конверты и оставила письма нераспечатанными. У нея не было охоты читать. Вс ея мысли были съ Джерардомъ. Онъ, очевидно, страшно разсердился. Ну хорошо, она смирится, признаетъ себя виноватой. А между тмъ никогда она не была такъ уврена въ немъ, такъ горда имъ и собой, какъ въ тотъ моментъ, когда она принесла въ жертву свою честь и добродтель… Она ломала себ голову и не могла понять, не умла сдлать вывода.
Цлый часъ она простояла въ столовой у окна, выходившаго на главный подъздъ, въ ожиданіи мужа. Каждымъ первомъ, каждымъ фибромъ, въ тревог и страх, она напряженно ждала.
Наконецъ, онъ пришелъ, распахнулъ ворота и вошелъ въ подъздъ, бгло скользнувъ взглядомъ по блдному лицу за окномъ. Ирена невольно прижала руку къ сердцу и пошатнулась, словно ужаленная этимъ взглядомъ. Черезъ минуту Джерардъ былъ уже въ столовой. Онъ швырнулъ шляпу на столъ и шагнулъ къ ней, пристально глядя на нее своими измнчивыми голубыми глазами.
— Ну-съ. Давайте объяснимся на чистоту. Что вы можете сказать въ свое оправданіе?
Этотъ взглядъ, этотъ тонъ, эти обидныя слова были для нея тмъ же, чмъ ледяной душъ для истерички. Она выпрямилась, вся дрожа, глаза ея сверкнули.
— Вы забываетесь, Джерардъ.
Но мигъ спустя она уже смягчилась и смирилась, какъ всегда смиряется женщина передъ любимымъ человкомъ. И бросилась къ нему, простирая руки и моля:
— Прости меня, милый, прости меня.
Онъ грубо отстранилъ ее.
— Не длайте сценъ. Я ненавижу это. Я затмъ и ушелъ изъ дому, чтобъ оба мы успли за ночь поостыть. Но объясненія я требую и считаю себя въ прав требовать.
Ирена растерянно смотрла на него. Она чувствовала себя брошенной въ открытое море безъ руля и безъ компаса.
— Я думала, что ты готовъ отдать жизнь за Гью. Ты былъ такъ взволнованъ — говорилъ, что не пожаллъ бы ничего на свт, отдалъ бы самое дорогое, лишь бы только спасти его. И мн вдругъ пришло въ голову — взять это на себя. Ни одной секунды я не сомнвалась въ твоемъ согласіи — видитъ Богъ, Джерардъ!.. Это нашло на меня, какъ вдохновеніе.
— Довольно странное вдохновеніе — вообразить, что я смиренно позволю вамъ измнять мн съ другимъ мужчиной.
— Но неужели же ты не понялъ?..
— Отлично понялъ. Но я не изъ тхъ людей, которые согласны длить свою жену съ кмъ бы то ни было — хоть бы и съ лучшимъ другомъ.
Все рушилось вокругъ. Голова Ирены шла кругомъ. Она потеряла всякое самообладаніе. Слышала свой собственный голосъ, говорившій:
— Но вдь это же была неправда, Джерардъ. Я думала, ты знаешь, что это неправда.
И сознавала, что это глупо съ ея стороны такъ говорить.
Онъ посмотрлъ на нее и вдругъ стукнулъ кулакомъ по столу, такъ что вазочка съ цвтами опрокинулась и вода потекла по темно-красной скатерти.
— А я говорю, что это была правда!
— Джерардъ!
Это былъ крикъ ужаса, укора, недоврія — звонкій вопль, пронесшійся по всему дому. Они смотрли другъ на друга: онъ упрямо, слегка кося глазами, она — растерянно, съ недоумніемъ, со страхомъ.
— Я не прячусь въ кусты. Я говорю на чистоту. Вы съ Кольманомъ обманывали меня за моей спиной. Вы думаете, что я такъ глупъ и не замчалъ этого? Я только выжидалъ. Время поднять этотъ вопросъ настало раньше, чмъ я ожидалъ. Вы сами устроили coup de thtre. Я и раньше думалъ, что тутъ что-то неладно — слишкомъ ужъ вы волновались и нервничали послднія дв-три недли. Еще бы, вдь подобныя интриги взвинчиваютъ нервы. Могу сказать только, что изумляюсь вашей храбрости. Ну-съ, говорите же. Давно это у васъ началось?
— Да вдь я же выдумала это — дала ложную присягу — чтобы спасти жизнь твоему другу — и моему другу. Что я могу теперь сказать? О, Боже мой! Джерардъ!— зарыдала она.— Не можетъ быть, чтобъ ты говорилъ серьезно — ты разсердился — и говоришь это, чтобы помучить меня — не знаю, зачмъ теб это понадобилось…
Въ самыя тревожныя минуты этой ночи ей даже въ голову не приходило, чтобы онъ могъ поврить ея ложной клятв. И теперь она была ошеломлена. Джерардъ нетерпливо пожалъ плечами.
— Оставьте лучше это и отвчайте на мой вопросъ.
— Я уже отвтила, вся моя жизнь съ тобой — отвтъ на это.
— Дйствительно!— иронически усмхнулся онъ.— Дуракъ я былъ, что не понялъ раньше. По правд говоря, мн давно ужъ это опротивло до тошноты — на каждомъ шагу Гью и Гью — будь онъ трижды проклятъ!— черезъ каждыя два слова въ третье — онъ, — вы только и говорите, что о немъ — онъ вчно торчитъ у насъ въ дом…
— Но вдь я же думала, что онъ теб такъ же дорогъ, какъ и я,— изумленно перебила его Ирена.
— Ну да, вамъ выгодно было такъ думать. Я же никогда не говорилъ ничего подобнаго. Повторяю: будетъ съ меня — надоло!— до тошноты надоло. Будетъ съ меня всей этой вашей возвышенной философіи и высокихъ интересовъ въ жизни, и благороднаго труда на пользу ближняго. Очень радъ, что я наконецъ избавлюсь отъ всего этого вздора, что все это кончено, разъ навсегда.
— Кончено?— слабо повторила она.
— Ну да, кончено. Я не намренъ разыгрывать обманутаго мужа. Я хочу быть свободнымъ: длать, что хочу, жить, какъ хочу, а вы можете отправляться къ вашему любовнику и помогать ему писать его дурацкіе стихи. Ужъ сколько лтъ это душило меня! Достаточно! Пора освободиться!
Ирена слушала пораженная. Передъ нею былъ совершенно чужой ей человкъ, который неизвстно какъ попалъ сюда. Онъ заложилъ руки въ карманы и отвернулся. Этотъ жестъ былъ ей знакомъ. Сколько разъ онъ стоялъ такъ, своей грузной фигурой заслоняя отъ нея свтъ! Это затронуло нжныя струны въ ея сердц, вернуло ей образъ мужа, какимъ она всегда знала и боготворила его. И снова она бросилась къ нему, ловя его за полу платья съ громкимъ крикомъ:
— Но, Джерардъ, мужъ мой!— неужели же ты считаешь меня способной на такой обманъ?
Онъ рознялъ ея руки и отстранилъ ее отъ себя.
— Вс женщины одинаковы — Мадонны или Мессалины.
— Такъ значитъ Гью…
— Говорю вамъ: онъ мн ненавистенъ!— злобно вырвалось у Джерарда.
И тутъ Ирена увидала его такимъ, какимъ онъ былъ на самомъ дл. Ея кумиръ лежалъ у ея ногъ, разбитый въ куски.
— Такъ вотъ почему вы не сказали мн, что онъ спасъ вамъ жизнь.
Захваченный врасплохъ, онъ растерянно посмотрлъ нее.
— Потому что вы все время ненавидли его и ревновали къ нему.
— Я вамъ изложилъ свои побужденія, я пришелъ не затмъ, чтобъ обсуждать ихъ.
Онъ подошелъ къ столу и взялъ шляпу, угрюмо говоря.
— Я ужъ и то жалю, что пришелъ. Лучше было бы послать къ вамъ адвоката. Ваше упорство выводитъ меня изъ себя.
Ирена заступила ему дорогу.
— Мы не можемъ такъ, разстаться, — выговорила она страннымъ голосомъ.— Скажите мн, чего вы хотите, и я постараюсь сообразоваться съ вашими желаніями.
Джерардъ на минуту задумался, сдержавъ гнвную вспышку. Онъ сказалъ, что слдовало. Сердиться дольше безполезно. Притомъ же онъ зналъ Ирену и зналъ, что простыми спокойными словами всего легче охладить ее.
— Посл того, что произошло,— сказалъ онъ,— я не могу жить въ этомъ дом, пока вы здсь.
— Я сегодня же уду.
— Можете не торопиться. Я вовсе не желаю доставлять вамъ лишнія неудобства.
— Вы очень добры, Джерардъ…
— Вс ваши вещи я отправлю, куда вы укажете, — продолжалъ онъ, не обративъ вниманія на горькую иронію, звучавшую въ этомъ отвт.
— А затмъ?
Онъ пожалъ плечами и посмотрлъ на нее какъ-то сбоку.
— Затмъ я начну дло о развод.
Цликомъ захваченная крушеніемъ своихъ надеждъ, она и въ мысляхъ не заглядывала дальше настоящаго момента. Это слово было новымъ ударомъ, послднимъ гвоздемъ, вбитымъ въ гробъ ея любви. Она вся поблла.
— Вы хотите требовать развода?— выговорила она медленно.
— Да, таково мое намреніе, — отвтилъ онъ, нсколько смущенный пристальностью ея взгляда.
Ирена отошла къ двери, съ трудомъ передвигая ноги, держась за стулья, и направилась къ дивану у стны. Джерардъ помедлилъ еще на порог. И затмъ ушелъ отъ нея.
Дрожа всмъ тломъ, теряя сознаніе, она опустилась на диванъ, безнадежно глядя на опрокинутую вазу и намокшую красную скатерть.

XV.

Тетка, у которой она жила немногіе мсяцы отъ возвращенія изъ Индіи до замужества, пріютила ее и теперь.
— Если вы примете меня къ себ, пока я найду себ пристанище,— сказала Ирена, — я буду вамъ признательна.
— Мой домъ всегда открытъ для дочери моего дорогого Роберта,— отвтила миссъ Бичкрофтъ.
Она была женщина строгихъ и старомодныхъ взглядовъ. Ирена всегда представлялась ей загадкой. И теперь, въ качеств героини шумнаго и какого-то загадочнаго скандала,— больше, чмъ когда-либо. Поведеніе племянницы ошеломило ее, но, не зная, какимъ масштабомъ мрить его, она предпочитала не думать о немъ вовсе и сама уклонялась отъ всякихъ объясненій. Единственной дочери своего покойнаго брата, память котораго она свято чтила, нужно было убжище, она охотно дала его, но сама старалась не удручать племянницу своимъ присутствіемъ по множеству разныхъ причинъ, среди которыхъ не послднюю роль играло уваженіе благородной женщины къ чужому горю.
Это отсутствіе непрошенныхъ утшителей было благомъ для Ирены. Она нуждалась въ одиночеств. Міръ въ которомъ она жила, рухнулъ, едва не похоронивъ ее подъ обломками. Въ первый моментъ она была ослплена, оглушена, не зная, куда направить шаги, чтобъ уйти отъ этой груды безформенныхъ обломковъ. Она не знала, съ чмъ сравнить происшедшую съ ней катастрофу. Еслибъ апостолъ подъ конецъ жизни вдругъ убдился, что Христосъ никогда не жилъ на свт и вся его апостольская проповдь была нелпостью, онъ не могъ бы быть боле пораженъ и убитъ этимъ открытіемъ. Въ ея душ и вокругъ нея былъ хаосъ. Ударъ обрушился на нее слишкомъ внезапно для того, чтобъ она могла прослдить побочныя причины его. Первое ощущеніе отъ удара — испугъ и боль. Самоуглубленіе приходитъ посл. Теперь Ирена могла только смотрть растерянными глазами на развалины своей жизни и пытаться построить изъ нихъ хотя бы временный пріютъ для себя.
Уже на другой день посл суда душевное спокойствіе до извстной степени вернулось къ ней. Прошлое было невозвратимо. Джерардъ разоблачилъ себя разъ навсегда. Такого Джерарда, какого она выдумала, никогда и не было — она поклонялась призраку. И любовь ея сразу умерла, словно убитая молніей. Но куда теперь итти — она не знала. А сейчасъ, все-таки, нужно было что-нибудь придумать, какъ-нибудь перестроить свою жизнь. Необходимость усилія подстрекала ее. На помощь пришла природа, гордость вооружила ее стойкостью, воля ея закалилась въ огн страданія. Она не въ состояніи была больше унижаться передъ Джерардомъ и вымаливать у него прощеніе. Во всемъ послдующемъ пусть иниціатива принадлежитъ ему. Она же будетъ парить на недостижимыхъ снжныхъ вершинахъ.
Однако время отъ времени ея горячее женское сердце спускалось на землю и жаждало близости Гью, его теплаго дружескаго привта. И въ то же время ей было жутко и страшно встртиться съ нимъ, и она второй разъ отложила свиданіе, ничего въ сущности не объяснивъ. И, отправивъ письмо, черезъ часъ уже пожалла объ этомъ. Ей надо увидаться съ нимъ и поскоре, — прежде чмъ онъ столкнется съ Джерардомъ. Ей страшно было подумать, что можетъ случиться, если они встртятся — Джерардъ, обезумвшій отъ ревности, Гью, пылающій негодованіемъ. Мсяцъ тому назадъ она не допустила бы и мысли о возможности какого-либо насилія между ними. Кровопролитіе изъ-за личной обиды отошло въ Англіи въ область тяжелаго и романтическаго прошлаго. Но вдь еслибъ ей мсяцъ тому назадъ сказали, что въ жизнь ихъ ворвется то неожиданное и сенсаціонное, что они теперь переживали, она тоже не поврила бы. И теперь уже ничто не казалось ей совершенно невроятнымъ. Воображеніе ея рисовало ей мокрые пески Калэ залитыми кровью. И все же она боялась встртиться съ Гью.
Въ эту ночь она долго лежала безъ сна въ скромной комнатк, гд когда-то витали ея двичьи грезы о человк, за котораго она дала согласіе выйти замужъ, усиливаясь разобраться въ путаниц своихъ переживаній. Она боялась, какъ бы до Гью не дошло извстіе, что Джерардъ разводится съ ней. Малодушная мысль попросить Гью быть посредникомъ между ней и Джерардомъ была задушена въ самомъ зародыш гнвной вспышкой гордости. Если она не могла убдить своего мужа въ томъ, что она всегда была врна ему, что пользы, если его и убдитъ кто-нибудь другой? И, когда она вспомнила, какъ она сама публично обвиняла себя въ супружеской неврности и пыталась ясне представить себ, въ чемъ она себя обвиняла, ее бросало въ жаръ и потъ. Наконецъ, она уснула. Пришло утро, но не принесло съ собою письма отъ Джерарда, съ мольбою о прощеніи, какъ она смутно надялась. Очевидно, ршеніе его принято безповоротно. Подъ вечеръ она създила въ Сеннингтонъ и сама присмотрла за укладкой своихъ вещей. Горничная Дженъ помогала ей, по временамъ бросая испуганные взгляды на застывшее лицо своей барыни и смутно понимая, какая мука таится подъ этимъ вншнимъ спокойствіемъ. Еслибъ Ирена ходила по комнатамъ, ломая руки, плача и рыдая, то Дженъ плакала бы вмст съ нею, но въ лиц Ирены было что-то, сковывавшее ея языкъ.
Одинъ разъ это спокойствіе измнило Ирен — когда она осталась одна наверху, въ комнат, которая раньше служила дтской, съ высокой ршеткой у камина, говорившей о ея прежнемъ назначеніи. Когда Мерріамы сняли этотъ домъ отъ прежнихъ жильцовъ и отдлали его по-своему, этой комнаты они не коснулись. Здсь стояла дтская кроватка, на которой за время пребыванія здсь Ирены спало немало сиротъ, которымъ она временно давала пріютъ. Мысли, которыя наввала на нее эта комната, снова пришли къ ней, и она кинулась лицомъ въ подушки.
— Слава Богу, слава Богу,— рыдала она, — что у меня нтъ дтей!

——

Трехъ дней достаточно, чтобы сенсаціоннйшее событіе стало въ Лондон старой исторіей. Эта истина, подобно многимъ другимъ, смиренна и ненавязчива и потому герои сенсаціи рдко помнятъ о ней. Улица уже позабыла о существованіи Гью, но Гью переоцнивалъ ея памятливость и старательно избгалъ попадаться на глаза людямъ улицы. Вэстъ-Эндъ же не зналъ его. Цлыми днями онъ или бгалъ изъ угла въ уголъ по своему кабинету, или же проводилъ время за городомъ, въ прогулкахъ пшкомъ и на велосипед, вдыхая полной грудью вольный весенній воздухъ и топя заботы въ опьяненіи движеніемъ и свободой.
Къ нему еще не вернулось душевное равновсіе, подорванное нежданнымъ и необычнымъ финаломъ суда надъ нимъ. Онъ не зналъ, чмъ считать себя: рыцаремъ или глупцомъ — бднымъ Донъ-Кихотомъ, развнчаннымъ какъ разъ въ тотъ моментъ, когда онъ украсилъ себя шлемомъ съ перьями, или жалкой маріонеткой, пляшущей на потху судьб, которая дергаетъ ее за веревочку. Онъ рисковалъ жизнью, презирая себя, ради честнаго слова и ради женщины, которую онъ презиралъ: жизнь его была спасена цною чести единственной женщины въ мір, за которую онъ тысячу разъ умеръ бы съ радостью. Въ конц концовъ, выиграла ли отъ этого его честь? Положеніе его безспорно было трагическое и въ то же время смшное.
Свиданіе съ Иреной и Джерардомъ, можетъ быть, и помогло бы ему вернуть это утраченное душевное равновсіе. Но до сихъ поръ ему въ этомъ отказывали. На оба его письма Ирена отвтила: ‘Не теперь — немного погодя’. Деликатность требовала отъ него безусловнаго повиновенія. Но сердце его, переполненное черезъ край признательностью, рвалось неудержимо къ этимъ двумъ друзьямъ, принесшимъ ради него такую жертву, для которой нельзя было найти словъ благодарности. И въ то же время онъ съ грустной ироніей спрашивалъ себя: ‘Нужна ли была эта жертва? Неужели присяжные осудили бы его, посл того, какъ Гардинеръ вывернулъ на изнанку вс свидтельскія показанія?’ Холодный разумъ твердо и увренно отвчалъ: ‘Нтъ’. Но тмъ двоимъ не надо знать этого и пусть они никогда не узнаютъ. Онъ страшно стосковался по Ирен.
На третій день посл суда къ нему зашелъ пріятель, Каюсакъ, толстенькій, румяный, въ золотыхъ очкахъ, журналистъ, занимавшій видное положеніе въ одной изъ большихъ ежедневныхъ газетъ. Часъ былъ ранній, но Гью былъ уже одтъ и собирался выйти изъ дому на обычную прогулку.
— Мн надо вывтрить изъ себя воспоминаніе о тюрьм,— объяснилъ онъ, пожимая руку другу.— Мн ничего сейчасъ не нужно, кром воздуха и солнца. Но ты почему поднялся такъ рано?
— Изъ эгоизма. Я пришелъ къ теб просить милости.
— Нашелъ къ кому пріііти!
— Какіе у тебя планы?— спросилъ Каюсакъ, усаживаясь въ кресло.
Гью безпомощно развелъ руками.— Какіе у меня могутъ быть планы? Я — пропащій человкъ.
— Дорогой мой, свтъ забывчивъ, одни забудутъ, другіе простягъ. Я въ послднее время много бывалъ на людяхъ, именно для того, чтобъ позондировать публику. Геройство искупаетъ многое. Прости за откровенность.
— А т двое?
— Кто? Мерріамы? Конечно, о нихъ много говорятъ.
— Я знаю. Слушай — вотъ ты спрашиваешь, какіе мои планы. Одно могу сказать. Нога моя не будетъ въ дом, гд меня простили, а Мерріамовъ осуждаютъ.
— Ты меня извини, Кольманъ, — нсколько сбитый съ толку, началъ Каюсакъ,— это, разумется, щекотливая тема — но почему ты, говоря о нихъ, объединяешь ихъ въ одно цлое? Мерріамъ не нарушилъ никакихъ приличій, разумется, онъ будетъ принятъ всюду, какъ и прежде.
— Онъ потребуетъ того же и для своей жены.
— Но неужели же они продолжаютъ жить вмст, какъ будто ничего не случилось?
— Именно, какъ будто ничего не случилось,— отвтилъ Гью съ убжденностью невденія.
— И твои отношенія съ ними остаются прежними?
— Конечно,— сказалъ Гью.
Каюсакъ въ полномъ недоумніи поднялся съ кресла.
— Ну, знаете, вы удивительные люди, вс трое! Но свту этого не переварить — даже и мн это кажется немножко черезчуръ, а я не очень щепетиленъ. Чортъ побери! Мерріамъ въ роли mari complaisant — вотъ ужъ отъ кого не ожидалъ! Я пораженъ, честное слово. Я лучше въ другой разъ зайду къ теб. Мн надо сначала переварить это.
Поліандрія на Огненной Земл въ этнологическомъ смысл интересна, но въ Англіи она представляется совсмъ въ иномъ вид, и чистоплотный британецъ былъ непріятно изумленъ.
Гью, отрывисто засмявшись, нагналъ гостя, взялъ его за плечо и повернулъ назадъ.
— Глупый ты человкъ! Неужели же ты думаешь, что я сталъ бы такъ разговаривать съ тобой о своихъ интимныхъ длахъ, еслибъ дло обстояло такъ, какъ ты думаешь? Неужели теб даже въ голову не приходило, что все это показаніе м-рсъ Мерріамъ — ложь отъ начала до конца, что исторія объ измн вымышлена, и м-рсъ Мерріамъ — чистйшая изъ женщинъ и, какъ жена, вполн безупречна, что это былъ послдній отчаянный шагъ двухъ героическихъ друзей, чтобы спасти жизнь третьему?
Румяное лицо журналиста выразило растерянность и изумленіе. Онъ опустился въ кресло, бормоча какія-то невнятныя извиненія.
— Ты окончательно убилъ меня!— воскликнулъ онъ наконецъ.— Ну, конечно, я поврилъ, какъ поврили судья, присяжные, пресса, публика,— сердечно теб признателенъ, что ты сказалъ мн.
Неожиданно онъ сталъ очень серьезнымъ.
— Но сознаешь ли ты, что ты совершилъ ужасающую нескромность?
— Сказать теб?
— Да.
— Я немножко знаю людей,— величаво отвтилъ Гью.
— Людей нельзя знать, какъ нельзя знать въ спокойную погоду, какимъ будетъ судно въ бурю. Я самъ въ себ не увренъ, что я не сдлаю гадости, если дло будетъ стоить того, я постараюсь удержать это въ секрет, но больше ты ужъ никому не повряй его. Кто-нибудь проболтается, дойдетъ до полиціи — и твою героиню привлекутъ къ суду за лжесвидтельство. Теб бы и самому слдовало бы это знать.
Гью взволнованно шагалъ по комнат.
— Ты правъ. Разумется, я зналъ это, но какъ-то смутно — вдь я дошелъ почти до, сумасшествія — ты не можешь себ представить, какою мукой былъ для меня весь, этотъ мсяцъ,— одинъ Богъ знаетъ, что я вынесъ!— Ты первый, человкъ, съ которымъ я заговорилъ.объ. этомъ. Я не могъ допустить, чтобы ты дурно думалъ о ней, и мн такъ отрадно, было увидть твою добрую, честную рожу, что я не выдержалъ. До сихъ поръ я какъ-то не сознавалъ, что, для того, чтобы спасти ее отъ каторги, я долженъ сложа руки смотрть, какъ свтъ забрасываетъ ее грязью. Какою сложною становится, жизнь, какъ только она сходитъ съ рельсовъ!…
— Зачмъ, мучить себя ложными аналогіями?— возразилъ Каюсакъ.— Мн тоже осточертли рельсы, и я бы не прочь сойти съ нихъ. Потому я и спрашивалъ тебя, какіе твои планы относительно ближайшаго будущаго.
— Адвокатуру я бросаю, — Гью невольно вздрогнулъ,— по крайней мр, уголовную практику. Потому я и говорилъ, что я пропащій человкъ!
— И опять-таки ты не понялъ меня, — улыбнулся Каюсакъ.— Ты забываешь, что я пришелъ съ просьбой — я хочу взять отпускъ и ухать заграницу.— Почему непремнно въ август? Вдь, можно и сейчасъ. Жена не хочетъ хать. А я не люблю путешествовать одинъ. Можетъ быть, ты сжалишься и подешь со мной?
Гью, сразу оцнилъ побужденіе друга и порывисто схватилъ его руку.
— Я не стану благодарить тебя. Есть дружескія услуги, которыя выше благодарности. Разумется, я ду съ тобой, и еще охотне теперь, когда я все сказалъ теб. Но все-таки мн хотлось бы до отъзда повидаться съ Мерріамами.
Каюсакъ поднялъ брови.
— Ты еще не видался съ ними?
Этотъ вопросъ нсколько смутилъ Гью. Онъ началъ объяснять и спутался.
— Ну, что жъ, устраивай свои дла, — сказалъ на прощанье Каюсакъ.— Время терпитъ, я могу и подождать..
Добрый самарянинъ ушелъ, а Гью нкоторое время. стоялъ въ раздумьи у окна, глядя на залитую солнцемъ улицу. Онъ уже много лтъ былъ друженъ съ Каюсакомъ и его женой. И съ Мерріамами они оба были дружны. Но до сихъ поръ онъ, какъ всегда, былъ сдержанъ и въ свою личную жизнь ихъ не посвящалъ. И теперь самъ дивился, съ. чего это онъ вдругъ сталъ изливаться. Правда, за Каюсака можно было быть спокойнымъ, что онъ не, выдастъ. тайны. Но, вдь, онъ точно такъ же могъ бы проболтаться, и мене добросовстному другу, который пришелъ бы къ нему выразить сочувствіе. Эта мысль была мучительна. Какъ онъ распустилъ себя за этотъ годъ! Ослабъ волею, сталъ малодушничать, разучился длать логическіе выводы. Каюсакъ пристыдилъ и подбодрилъ его, и теперь онъ съ огорченіемъ раздумывалъ о послдствіяхъ сдланнаго Иреной.
Физическая потребность въ воздух и солнц, потребность въ быстромъ движеніи, которое бы помогло забыться, выгнали его изъ дому. Онъ прохалъ на велосипед черезъ весь Сеннингтонъ и дальше, по шоссе, и выхалъ въ открытое поле. Въ этотъ день онъ сдлалъ нсколько десятковъ миль по пустыннымъ, свободнымъ дорогамъ съ такою быстротою, съ какою здятъ только на гонкахъ. И отъ этого кровь быстре бжала по жиламъ и въ чисто физическомъ наслажденіи быстрымъ движеніемъ тонули мысли. Это было именно то состояніе, въ которомъ человкъ, въ боле элементарныя времена, способенъ былъ безоружнымъ радостно кинуться въ битву: новйшая цивилизація на мсто битвъ подсунула велосипедъ. Можетъ быть, въ конечномъ счет мы и не смшне нашихъ предковъ.
Уже вечерло, когда Гью возвращался по Хэзъ-Родъ, весь въ пыли и страшно усталый. Прозжая мимо дома Мерріамовъ, онъ съ грустью взглянулъ на него. Въ окнахъ было еще темно. И весь домъ имлъ какой-то странный видъ заброшенности. На минуту ему захотлось остановиться и позвонить, просить, чтобы его приняли, пережить, наконецъ эту странную первую встрчу — вдь, откладывать ее на неопредленный срокъ еще странне. Щекотливость положенія Ирены, ея щепетильность были ему понятны, притомъ же она все-таки дважды писала ему. Но молчаніе Джерарда было совершенно непостижимо. Быть можетъ, онъ ждетъ, чтобы Гью, все-таки, самъ, не взирая на письма Ирены, взялъ на себя иниціативу? Искушеніе было сильное, но привычка повиноваться Ирен побдила его. Онъ похалъ дальше, стараясь думать о мелочахъ повседневной жизни. Вотъ сейчасъ онъ прідетъ домой, выкуритъ сигару и завалится спать, какъ колода. Ужъ сегодня онъ наврное уснетъ превосходно. Сколько недль онъ не спалъ, какъ, слдуетъ!. Наканун ему приснилась Минна, и сонъ былъ такъ ужасенъ, что онъ потомъ не могъ уснуть до утра. Гд-то она теперь?
Какая-то женщина впереди переходила дорогу. Онъ далъ звонокъ, чтобы предупредить ее. Женщина обернулась. Онъ узналъ Ирену. Мгновенно онъ соскочилъ со своего стального коня и очутился возл нея. Она протянула ему руку, искренно глядя ему въ лицо.
— Сама судьба столкнула насъ. Еслибъ вы знали, какъ я жаждалъ этой встрчи!
Я не могла позвать васъ,— отвтила она.— Были причины…
— Я знаю. Я терпливо ждалъ. Но вы же понимаете, что я долженъ чувствовать по отношенію къ вамъ и Джерарду? Я только не умю выразить…
— Съ Джерардомъ вы видться не должны,— сказала она слегка упавшимъ голосомъ.— Пожалуй, лучше было бы вамъ и со мною не видаться… Что пользы словами выражать благодарность? Мы слишкомъ хорошо понимаемъ другъ друга для того, чтобы нуждаться въ словахъ. Отчего бы вамъ не похать куда-нибудь отдохнуть? Это было бы самое лучшее для всхъ насъ. Не обижайтесь, право, не за что. Но вы сдлаете то, о чемъ я васъ прошу?
— Все, чего бы вы ни потребовали. Я и самъ ршилъ ухать — заграницу, съ Каюсакомъ — и только ждалъ, пока увижусь съ вами. Но я не понимаю…
Онъ остановился, тревожно вглядываясь въ нее. Не смотря на сгущающіяся сумерки, онъ видлъ, что лицо у нея совершенно больное, измученное.
— Лучше ужъ прямо сказать вамъ,— начала она съ нежданной рзкостью, подходя къ нему ближе и берясь за ручку его велосипеда.— Вы длаете ту же ошибку, какую сдлала я, думая, что Джерардъ сочувствуетъ происшедшему. Онъ страшно разсердился. Мы поссорились изъ за этого. Вотъ почему я не звала васъ. Еслибъ вы могли помочь, я бы васъ вызвала. Но это касается только насъ двоихъ. Лучше предоставить это времени.
Голосъ ея звучалъ такъ спокойно, что онъ даже и не заподозрилъ правды. Съ другой стороны, ему не трудно было понять, что, если Ирена поступила такъ безъ согласія и одобренія мужа, такое публичное приношеніе въ жертву его чести должно было страшно возмутить его. И одной мысли о томъ, что Ирена и Джерардъ поссорились изъ за него, было достаточно, чтобъ онъ онмлъ отъ огорченія и угрызеній совсти.
— Вдь не вы же въ этомъ виноваты, милый Гью,— ласково сказала она, утшая его.— И не думайте, чтобъ я жалла. Придетъ день, когда и Джерардъ увидитъ это въ томъ же свт, въ какомъ вижу я.
— Но до того, этотъ раздоръ между вами — изъ за меня — я уже жалю, зачмъ я не призналъ себя виновнымъ. По крайней мр, этимъ все кончилось бы.
Его терзало сознаніе своего безсилія. Какъ успокоить ее? Чмъ утшить? Онъ терялся. Неожиданно ему пришло на мысль: почему же она бродитъ такъ далеко въ этотъ поздній часъ? Онъ не выдержалъ и спросилъ:
— Я гощу у моей тетки въ Редклиффъ-Гардэнс, — былъ спокойный отвтъ.— Это лучше. Дома атмосфера была слишкомъ взвинченная.
— Я не могу осуждать Джерарда, — тихо выговорилъ Гью.— Но все же я думалъ…
Ирена посмотрла ему прямо въ лицо.
— Да. Я тоже думала… Мы оба ошибались…
До тхъ поръ они стояли на краю дороги. Теперь она повернулась и пошла, и Гью пошелъ съ ней рядомъ, медленно катя свою машину — теперь ненужную, досадную помху.
— Вы понимаете теперь, почему я хочу, чтобъ, вы ухали на время?..
— Слишкомъ даже хорошо понимаю,— съ горечью отвтилъ онъ…
Ирена видла, что онъ совсмъ не понимаетъ, и невольно бросила на него чисто женскій взглядъ, полублагодарный, полусострадательный.
— Когда же вы узжаете?
— Очень скоро. На-дняхъ, какъ только освободится Каюсакъ. А вамъ хочется, чтобъ я поскоре ухалъ?
— Я буду чувствовать себя свободнй.
— Можно мн прійти проститься съ вами?
— Лучше не надо. Вдь для насъ съ вами это не составитъ разницы. Старая дружба остается въ полной сил.
Дачи кончились. Они были, уже на краю города. Ирена остановилась.,..
— Теперь позжайте,— сказала она, протягивая ему. руку.
Онъ понялъ, что дйствительно пора разстаться. Они оба были точно клейменные, и нкоторые прохожіе уже бросали на нихъ любопытные взгляды.
— Я буду жить заграницей, пока вы не разршите мн вернуться..
Она грустно улыбнулась. Ужъ она-то, конечно, не вызоветъ его изъ этого добровольнаго изгнанія. Но все же она кивнула головою въ знакъ согласія. Онъ сжалъ ея руку, шепнулъ: ‘Благослови васъ Боже!’ и похалъ дальше.
Первая встрча, которой оба ждали съ такимъ волненіемъ и тревогой, наконецъ, миновала. Она дорого обошлась Ирен. Теперь она чувствовала себя совсмъ разбитой. Обманъ былъ чуждъ ея натур, гршившей всегда, наоборотъ, избыткомъ искренности. Но, все же, когда Гью скрылся изъ глазъ ея въ надвигающихся сумеркахъ, у нея невольно вырвался не то вздохъ, не то стонъ облегченія, и она ускорила шаги.

XVI.

— Скажите мн, Гарроуэй,— говорилъ Джерардъ,— вотъ вы нашъ общій другъ, вы рады были бы оправдать и мою жену, и Кольмана,— скажите, какъ по вашему: разв можно врить тому, что она разсказываетъ?
— Я бы на вашемъ мст пока не углублялся въ это,— осторожно отвчалъ адвокатъ.— Проврьте, наведите справки, всякое сомнніе слдуетъ толковать въ ея пользу.
— Но вдь тутъ никакихъ сомнній быть не можетъ. Тутъ одно логически вытекаетъ изъ другого. Кольманъ былъ по уши влюбленъ въ нее еще до того, какъ мы поженились. Да и потомъ не скрывалъ, что любитъ ее. Во всхъ этихъ ея дурацкихъ филантропическихъ затяхъ онъ всегда поддерживалъ ее, и они были заодно. Онъ вчно былъ у нея и на язык, и въ мысляхъ — вчно торчалъ у насъ въ дом, особенно въ мое отсутствіе. Я помню, какъ онъ разъ чуть не схватилъ меня за горло, когда я позволилъ себ сказать, что и у Ирены есть свои недостатки. Вы почитайте его стихи, въ которыхъ онъ воспваетъ ее. Все та же исторія. Теперь дальше. Его обвиняютъ въ убійств. Онъ молчитъ, словно воды въ ротъ набралъ. Я первое время не врилъ, что тутъ замшана женщина. Но потомъ мы вс пришли къ убжденію, что только этимъ и можно объяснить его молчаніе. Вс мы недоумвали, кто бы могла быть эта женщина. Жена моя съ ума сходила отъ тревоги, но все-таки изо дня въ день ходила въ судъ и высиживала вс засданія. Мы знаемъ, на что способна женщина, когда ей нужно скрыть что-нибудь. Помните тотъ случай, когда барышня-аристократка родила ребенка и потомъ, какъ ни въ чемъ не бывало, съ улыбкой на губахъ, вернулась въ бальную залу? Поведеніе Ирены, по-моему, вовсе не свидтельствуетъ объ ея невинности. Она крпится до конца, но, когда видитъ, что петля уже затягивается у него на ше, нервы ея сдаютъ, и вся правда выходитъ наружу. Вдь она же подъ присягой все это показала — и какъ цинично!— безъ малйшаго смущенія — только женщина способна на такое безстыдство. Какія же посл этого могутъ, быть сомннія? И я — я теперь посмшище всей Англіи…
Его спокойный тонъ и видъ оскорбленнаго достоинства, невольно вызывали сочувствіе Гарроуэя.
— Да, скверная исторія, — выговорилъ этотъ послдній, грызя кончикъ своего гусинаго пера и отодвигая отъ, стола: кожаное кресло, на которомъ онъ сидлъ. Разговоръ происходилъ въ его контор.
— Такъ вы согласны со мной, что ея объясненіе не выдерживаетъ критики?
— Во всякомъ случа оно мало правдоподобно… Боле, вроятно другое,— отвтилъ Гарроуэй.
Таковъ былъ судъ надъ Иреной. Джерардъ вздохнулъ съ облегченіемъ. Гарроуэй былъ человкъ вліятельный въ томъ кружк, въ которомъ вращались Мерріамы, какъ судитъ онъ, такъ, очевидно, будутъ судить и другіе. А Джерарда очень волновалъ вопросъ, какъ отнесется общество къ его разводу. Поэтому онъ и нанесъ визитъ Гарроуэю въ его контор и приступилъ прямо къ сути дла съ прямотой, которою онъ вообще не отличался. Ближайшая цль была достигнута — приговоръ Ирен подписанъ. Самъ онъ считалъ ее виновной. Но какая-то смутная и непріятная боязнь, что его затаенное желаніе можетъ и не осуществиться, и ея невинность еще можетъ бытъ доказана, заставляли его недоврять собственному сужденію. И при мысли о развод онъ ощущалъ укоры совсти и смутный страхъ, что общество, чего добраго, можетъ стать на сторону его жены. Пойти противъ теченія у него не хватило бы духу и, чтобы придать себ больше стойкости, онъ искалъ поддержки въ общественномъ мнніи. Несмотря на то, что онъ упорно и настойчиво врилъ въ виновность жены, почему-то ему все время казалось, что, требуя развода, онъ совершаетъ большую несправедливость по отношенію къ Ирен.— Я не мстительный человкъ, Гарроуэй,— посл минутнаго молчанія продолжалъ Джерардъ, — я хочу только положить конецъ совмстной жизни, продолженіе которой было бы комедіей. Нельзя даже сказать, чтобы я отдавалъ ее на поруганіе. Она сама это сдлала.
— Все-таки я на вашемъ мст не спшилъ бы,— сказалъ Гарроуэй.— Можетъ быть вы еще передумаете и простите ее. Это бываетъ. Я зналъ людей, которые длали это, и безъ урона своему достоинству.
— Не думаю, чтобъ я простилъ ее. Не думаю, чтобъ и она сама желала этого. Дло въ томъ, что бракъ нашъ съ самаго начала былъ неудачнымъ. Неподходящіе мы люди. Если я разведусь съ ней, она можетъ выйти за Кольмана. Я же — сохрани меня Боже, чтобы я еще когда-нибудь связался съ женщиной!— такъ что развода я хочу не для себя. А мести — еслибъ я искалъ мести, я бы, наоборотъ, не развелся, съ нею, и не далъ бы ей свободы. Гражданскаго иска я, разумется, предъявлять не буду.
— Вамъ придется дйствовать самому, безъ адвоката.
— Конечно,— сказалъ Джерардъ, слегка красня.
Гарроуэй всталъ и зашагалъ по комнат, заложивъ руки за спину.
— Я не вижу, другого выхода изъ этого, Мерріамъ,— сказалъ онъ.— Я надялся, что вы. простите ее, что потомъ вы снова примете ее къ себ. Она мн нравится, люблю я ее. Чортъ возьми! да я васъ всхъ троихъ люблю. Эта исторія меня совсмъ перевернула. Сперва это дло объ убійств, — а теперь это. Да, пожалуй, вы и правы. Такъ будетъ лучше. Пусть хоть кто-нибудь будетъ счастливъ. Вы поступаете великодушно, но все-таки мн хотлось бы, чтобъ вы немножко пощадили ее,— если только вамъ не къ спху.
— Мн къ спху,— возразилъ Джерардъ.— Я хочу ухать и подальше. Я не вижу надобности удручат. себя этой работой, которая мн не по. душ. Еслибъ не жена, я давно бы бросилъ практику. У меня есть свои шесть сотенъ въ годъ. Съ меня довольно. На кой мн чортъ добровольно мучить себя?.
— Что же вы думаете длать?….,
— Поду въ Южную Африку, буду охотиться на крупную дичь. Это мечта моей жизни. Мн душно здсь, въ столичной атмосфер. Хочется вздохнуть полной грудью. Я знакомъ съ Фрипвитлемъ — онъ большой человкъ въ этой области. Онъ черезъ два-три мсяца детъ въ Южную Африку. Зачмъ мн упускать такой случай, когда и я могу похать вмст съ нимъ, только бы мн къ этому времени устроить свои дла. Такъ что, я хочу начать дло.сейчасъ же.
Гарроуэй мрачно кивнулъ головой.
— Я.понимаю…
Онъ прошелся по комнат и остановился передъ Джерардомъ.
— Но, все-таки, знаете, Мерріамъ: я съ радостью отдалъ бы тысячу фунтовъ за то, чтобъ была доказана невинность вашей жены.
— Я отдалъ бы все, что имю, за то, чтобъ увровать въ ея невинность, — возразилъ Джерардъ. Но онъ и самъ чувствовалъ, что говоритъ неискренно. Я не собирался просить васъ, чтобъ вы взяли на себя вести это дло,— добавилъ онъ, немного погодя.
— Надюсь,— сухо сказалъ Гарроуэй.
Они пожали другъ другу руки и разстались.
Выйдя на улицу, Джерардъ съ облегченіемъ перевелъ духъ, и выраженіе полной достоинства скорби исчезло съ его лица. Онъ шагалъ бодро, почти весело — своимъ визитомъ къ Гарроуэю онъ остался весьма доволенъ. Еслибъ его поведеніе было низкимъ или жестокимъ, Гарроуэй протестовалъ бы и безцеремонно, такъ какъ онъ въ выраженіяхъ вообще не стсняется. Очевидно, иного выхода нтъ. И, чмъ скоре, тмъ лучше. Когда онъ свернулъ на Чэнсери Лэнъ, двочка-цвточница протянула ему корзинку съ фіалками. Онъ купилъ букетикъ и воткнулъ его въ петлицу, чего не длалъ уже много лтъ, такъ какъ никогда особенно не заботился, о своей вншности. Но сегодня онъ чувствовалъ себя по-праздничному. Впереди улыбалась перемна жизни, свобода и отсутствіе всякихъ стсненій.
Со дня гнвнаго объясненія съ Иреной прошло дв недли. Джерардъ провелъ ихъ въ усадьб своего друга Вэстона, одинъ, такъ какъ хозяинъ находился въ отсутствіи, гулялъ, удилъ рыбу, а въ промежуткахъ раздумывалъ о своихъ обидахъ. Въ порыв злобы и негодованія онъ былъ грубъ съ Иреной, какъ это свойственно людямъ грубымъ отъ природы, когда они чувствуютъ себя обиженными. Инстинктивно онъ направилъ ударъ въ самое ея больное мсто, разбивъ кумиръ, который она идеализировала. Онъ ушелъ отъ нея въ ярости. Хорошо, что въ этотъ день онъ не столкнулся съ Гью. Среди сельской тишины злоба его постепенно остыла, но изъ нея родились новыя чувства, которыя при ближайшемъ разсмотрніи оказывались не особенно ужъ непріятными. Когда-то онъ очень былъ влюбленъ въ Ирену, но въ своихъ привязанностяхъ онъ вообще не отличался постоянствомъ. Какъ женщина, она давно перестала волновать его и за послдніе годы его чувства къ жен въ значительной мр остыли. Слдовательно, вызвать въ немъ жгучее горе, острую ревность, уязвить его въ сердце своей измной она не могла. По правд говоря, она порядкомъ ему надола, и, какъ многихъ мужчинъ, его удерживали только честность, привычка и остатокъ привязанности. Она утомила его своею экспансивностью, своей постоянной взвинченностью, своими стараніями втащить и его на т высоты, на которыхъ ей желательно было обитать. Никогда ему не было съ ней удобно и легко: все время приводилось подтягиваться, притворяться, жить жизнью, чуждой его природ. Въ безсознательной ежедневной борьб двухъ индивидуальностей побждаетъ и боле сильная и боле тонкая. Джерардъ уступалъ просто потому, что онъ боялся противиться. Но все время ему было немного обидно за свою уступчивость.. И теперь эти накопившіяся обиды толкали его на окончательный разрывъ.
Фіалки въ петличк были символомъ буйнаго расцвта этихъ новыхъ чувствъ въ его душ. Онъ шелъ по набережной и чувствовалъ, какъ кровь стучитъ ему въ виски. Свжій втеръ рябилъ поверхность рки и въ каждой струйк, въ каждой морщинк ея играло солнце, на синемъ неб красиво выдлялся силуэтъ блой чайки. Мимо проворно шмыгали пароходы, на которыхъ всегда кажется такъ обманчиво и весело и людно, и отъ этого вся жизнь кругомъ казалась вольной и: веселой. У каждаго человка бываютъ моменты, когда онъ особенно чувствителенъ къ вншней обстановк. У Джерарда они были рдки, но этотъ моментъ былъ такимъ. Жизнь сдержала свои общанія. Весь міръ былъ открытъ для него. Онъ чувствовалъ себя великодушно настроеннымъ по отношенію къ Гью, почти благодарнымъ ему за то, что онъ онъ даетъ ему возможность начать жизнь сначала. Онъ еще молодъ, ему всего 35 лтъ. Недавно полученное наслдство избавляетъ его отъ необходимости заниматься практикой, утомительной и малодоходной. Перегнувшись черезъ парапетъ, онъ смотрлъ въ воду, и ему уже мерещились вс радости вольной охотничьей жизни. Теперь онъ уже не старался скрыть отъ себя своей искренней радости по поводу того, что онъ освободился отъ Ирены.

——

И вотъ почему, нсколько дней спустя, Каюсакъ, сидвшій на веранд своего отеля въ Авиньон, просматривая почту, поданную темнокожимъ лакеемъ, съ изумленіемъ увидлъ, что Гью вскочилъ на ноги, блдный, дрожа отъ гнва и швырнулъ на полъ письмо, которое онъ держалъ въ рукахъ.
— Негодяй! мерзавецъ!
Каюсакъ вопросительно уставился на него изъ подъ золотыхъ очковъ.
— Онъ началъ дло о развод — изъ за нарушенія супружеской врности — такъ что виновной стороной оказывается она! Ты понимаешь это?
— Не кричи такъ, голубчикъ. Присядь, пожалуйста,— спокойно молвилъ Каюсакъ.
Гью машинально повиновался, теребя усы, и продолжалъ голосомъ, вдругъ охрипшимъ отъ усилій не повышать его:
— Онъ вритъ этой сказк. И на основаніи ея ведетъ дло о развод. Женщина, которая боготворила его, поклонялась ему, какъ кумиру!— послдній песъ дворовый и тотъ бы понялъ. Господи, Каюсакъ! Я пристрлю его, если только увижу. Такіе люди недостойны, жить. Отшвырнуть отъ себя такую женщину! Ей-богу, я убью его.
— Да полно теб, сумасшедшій!
— Я не въ состояніи сидть здсь. Пойдемъ пройдемся. На ходу мн будетъ легче.
Каюсакъ сунулъ въ карманъ свои письма и пошелъ съ нимъ. Они прошли мимо нахмуренной громады стараго Папскаго дворца съ его безчисленными башнями и бойницами и вышли на бульваръ. Полдневное солнце жгло нестерпимо. Подъ ними извивалась голубая Рона, орошавшая этотъ садъ южной Франціи. Солнце, спокойная картина природы и близость сочувствовавшаго, но разсудительнаго Каюсака постепенно успокоили гнвъ и досаду Гью.
— Неужели же ты не подозрвалъ, что этимъ можетъ кончиться?— спрашивалъ Каюсакъ, увлекая друга подъ тнь деревьевъ.
— Мн и во сн не снилось. Неужели же ты думалъ, что, еслибъ я зналъ это, я сидлъ бы сложа руки? Я вдь зналъ, что они поссорились. Она сказала мн. Но я не видлъ въ этомъ ничего неестественнаго. Есть жертвы, которыя, не по плечу обыкновенному дюжинному человку. Она думала, что онъ — такой же, какъ она. Я зналъ, что онъ не такой. Впрочемъ, въ теченіе двухъ-трехъ, дней и я врилъ этому — посл суда. Потомъ настало разочарованіе. Ты былъ правъ, говоря, что человка нельзя знать, если видлъ его только въ спокойномъ состояніи. Пришла гроза — вотъ онъ и показалъ себя. Онъ не хуже и не лучше, чмъ вонъ хоть бы тотъ господинъ съ блымъ зонтикомъ и съ жировыми складками на ше. Въ конц концовъ я даже сталъ сочувствовать ему. Какое, въ сущности, я имлъ право ожидать, чтобъ человкъ ради меня принесъ, такую жертву? Примирить ихъ было не въ моей власти. Она настаивала, чтобъ я ухалъ на нсколько недль — пока все не уладится. Но ни на: одну секунду мн и въ голову не приходило, что онъ сомнвается. Мы дружны съ нимъ съ дтства — всегда были близкими друзьями. Ни одного слова между мною и его женой не было сказано такого, котораго бы онъ не зналъ. Не долженъ былъ, не могъ онъ усумниться въ ней. Еслибъ вотъ сейчасъ ударилъ громъ, я не былъ боле пораженъ, чмъ я пораженъ этой ужасной встью.
— Сказать теб по секрету, я давно ужъ замтилъ, что у вашего кумира глиняныя ножки. По своему, онъ даже славный малый — обыкновенный средній человкъ, живущій ощущеніями
— Но ей то, ей то каково убдиться въ этомъ! Это убьетъ ее.
— Не понимаю, почему сна теб не сказала до отъзда.
— Я не допытывался. Не знаю и знать не хочу, значитъ, у нея были на то свои причины. Я никогда не заносилъ ее въ ‘скучную категорію’ обыкновенныхъ женщинъ. И подумать только, что этотъ человкъ — да не можетъ же быть, Каюсакъ! Не врю, чтобъ онъ считалъ ее способной на это — это какая то гнуснйшая подлость съ его стороны!
Каюсакъ терпливо выслушивалъ этотъ потокъ негодующихъ рчей. Они вернулись въ городъ, Гью первымъ дломъ побжалъ на телеграфъ и послалъ телеграмму: ‘Ты съ ума сошелъ. ду! Кольманъ’.
— Надюсь ты съ горяча не натворилъ никакихъ бдъ?— сказалъ Каюсакъ, дожидавшійся на улиц.
— Я только телеграфи
— ровалъ ему, что я возвращаюсь. Я долженъ хать сегодня же. Прости, дружище, я знаю, что это гнусность по отношенію къ теб, Но, видишь ли, я не могу иначе. Я долженъ, увидать его — остановить эту гнусность и приволочь его къ жен, чтобы онъ на колняхъ вымолилъ у нея прощеніе.
— Послушайся совта трезваго человка, Кольманъ, и повидайся сначала съ мистриссъ Мерріамъ.
Совтъ былъ излишенъ. Сердце Гью и такъ безумно жаждало Ирены. И въ его благодарности звучала нотка ироніи.
Нсколько часовъ спустя Каюсакъ провожалъ его на вокзалъ.
— Я у тебя кругомъ въ долгу, дружище,— говорилъ ему на прощанье Гью.
— Каждая минута, проведенная нами вмст, была для меня радостью,— искренно отвчалъ Каюсакъ.
— И для меня тоже. Эта поздка вернула мн бодрость, освжила меня. Благодаря теб, теперь я справлюсь и съ этимъ. Еслибъ это пришло тогда въ довершеніе ко всему остальному, это, пожалуй, доканало бы меня. Всему вдь есть границы, даже и человческой выносливости.
Они простились, и экспрессъ быстро увлекъ Гью на сверъ. Онъ сказалъ правду: онъ чувствовалъ себя глубоко обязаннымъ этому доброму, сердечному человку, котораго ровный характеръ и спокойное сужденіе дйствовали успокоительно на его душевную лихорадку, какъ холодная рука охлаждаетъ пылающій лобъ. Онъ такъ напряженно сдерживалъ себя замыкаясь въ своемъ одиночеств весь мсяцъ передъ судомъ, что излиться было необходимо. И какое счастье, что подвернулся такой человкъ! Онъ съ сердечной благодарностью думалъ о Каюсак.
Заглянувъ въ расписаніе поздовъ, онъ невольно посмотрлъ, какое сегодня число, и вспомнилъ, что это годовщина его свадьбы. Первая годовщина! Даже не врилось. За этотъ годъ онъ пережилъ десятки лтъ. Словно картина далекаго прошлаго, воскресло въ памяти воспоминаніе о первомъ поцлу посл свадьбы — и невольно въ душ поднялось отвращеніе, словно это былъ поцлуй вампира. Элементарное половое чувство, когда оно переходитъ въ ненависть, нердко вызываетъ въ мужчин элементарныя проявленія злобы. Изъ-за этого женщинъ такъ часто бьютъ. Гью пытался отогнать отъ себя назойливое воспоминаніе о ласкахъ Минны — забыть объ ея существованіи. Но она была слишкомъ существеннымъ факторомъ въ этомъ разгром нсколькихъ жизней, чтобы можно было забыть о ней. Что же сталось съ нею? Онъ стиснулъ кулаки и пожелалъ ей смерти.
Но все таки его продолжалъ мучить несуразный вопросъ: что сталось съ Минной?
Мимо промчался встрчный поздъ. Былъ ли то капризъ судьбы или результатъ подсознательныхъ телепатическихъ вліяній, не мене странныхъ? Этотъ встрчный поздъ увозилъ Минну, только что оправившуюся посл долгой болзни, въ Марсель, гд она должна была ссть на пароходъ, идущій въ Смирну. Такимъ образомъ мужъ и жена въ сумеркахъ разминулись другъ съ другомъ въ первую годовщину своей свадьбы, и душа каждаго изъ нихъ была полна страстной злобы къ другому и отреченія отъ него.
И въ обоихъ случаяхъ всему причиной была женщина съ сверкающими глазами, одинъ боготворилъ ее, другая ея боялась и завидовала ей.

XVII.

Поздъ медленно подошелъ къ платформ вокзала Викторія, опоздавъ ровно на три четверти часа. Гью, сгорая отъ нетерпнія, стоялъ у полуоткрытой двери. Онъ телеграфировалъ изъ Парижа Ирен, что въ восемь будетъ у нея. А теперь было почти восемь. Надо прямо съ вокзала хать къ ней, такъ какъ онъ ршилъ объясниться съ ней сегодня же на чистоту, а итти къ ней поздно вечеромъ неудобно. Портье изъ Гросвеноръ-отеля поспшилъ на его зовъ и принялъ отъ него дорожный мшокъ и портъ-пледъ. Передавъ ему и багажную квитанцію, Гью сталъ пробираться сквозь толпу пассажировъ къ выходу, возл котораго стояли извозчики. Но, прежде чмъ онъ усплъ нанять извозчика, онъ услыхалъ позади себя легкій стукъ каблучковъ и свое имя, произнесенное знакомымъ голосомъ. И поспшно обернулся, изумленный, обрадованный.
— Ирена!
— Еще минута, и вы бы ухали, не увидавъ меня,— выговорила она, съ трудомъ переводя духъ.
— Вы пріхали встртить меня? Я не мечталъ…
— Конечно, не мечтали, — усмхнулась она.— Мужчины никогда ни о чемъ не догадаются. Что же вы думали,— что я могу принять васъ въ Редклиффъ-гарден? Тамъ даже имени вашего произносить нельзя. И меня-то терпятъ лишь изъ состраданія. А, еслибъ вамъ указали на дверь, я бы не переварила этого. Къ тому же мн самой хотлось видть васъ. Вотъ я и пришла.
— И ждали чуть не цлый часъ. Какіе мы, мужчины — скоты. Ирена! Я не подумалъ… Простите меня.
— За что? За то, что вы спшили мн на помощь? За то, что вы, посл сутокъ зды въ вагон, хотли мчаться прямо ко мн, не останавливаясь, чтобы пость и вымыть руки? Тутъ нечего прощать.
Они стояли на томъ же мст, гд и встртились. Гью тревожно вглядывался въ ея лицо. Оно было спокойное и ласковое, только глаза были какъ будто усталые, да по угламъ нжно очерченнаго рта легли складки, которыхъ онъ не видлъ раньше. И опять онъ обрадовался — и удивился, ибо думалъ, что горе сломитъ ее. Ему вспомнились его собственныя слова о скучныхъ женщинахъ, отъ которыхъ всегда знаешь, чего ожидать, и онъ улыбнулся.
— Гд же мы будемъ разговаривать, Ирена?— спросилъ онъ съ безпомощностью истаго мужчины.
— Вы куда хотли хать? Въ Сеннингтонъ?
— Нтъ. Это слишкомъ далеко. Я остановлюсь въ отел.
— Ну, такъ подемте въ вашъ отель.
— Благоразумно ли это будетъ?
Она засмялась, немного презрительно.
— Трубочистъ не боится запачкать пальцы, берясь за уголь. Я теперь выше такихъ условностей.
— Вы ошибаетесь. Какъ разъ наоборотъ.
— Я не ошибаюсь, Гью,— возразила она спокойно и твердо.— Ну позвольте мн на этотъ разъ сдлать по своему.
Онъ кивнулъ головой въ знакъ согласія, и они пошли.
— Можетъ быть, взять отдльный кабинетъ?
— Да, это будетъ удобне.
По пути въ отель оба молчали. Обоихъ расхолаживала мысль о тем разговора. Наконецъ, Гью спросилъ:
— Какъ вы угадали, что я выйду на Викторіи, а не на Чарингъ-Кросс?
— Вы телеграфировали: ‘Буду въ 7.10’. Я взяла путеводитель. Въ Чарингъ-Кроссъ поздъ приходитъ пятью минутами позже. Какъ видите, не одни только мужчины умютъ разсуждать логично.
Эта шутка, напомнившая ему прежнюю Ирену, ободрила его. Онъ, смясь, похвалилъ ее за догадливость.
— Я выбралъ Викторію, потому что это ближе къ вамъ.
Они были уже возл отеля. Гью сходилъ въ контору, объяснилъ, какую комнату ему надо, потомъ лакей ввелъ ихъ въ отдльный кабинетъ, зажегъ электричество, спустилъ кружевныя занавси и оставилъ ихъ однихъ въ большой, нарядной, немного чопорной комнат.
— Вы, должно быть, очень устали?— съ женской заботливостью сказала Ирена.— Спросите себ чего-нибудь пость, а разговаривать будемъ потомъ. Ну, пожалуйста. Я васъ прошу.
Совсмъ, какъ прежде. Такая же заботливая, такая же милая. По отношенію къ нему она ничуть не измнилась, даромъ, что столько вытерпла изъ-за него. Это глубоко растрогало Гью.
— У васъ золотое сердце, Ирена.
Но все же онъ уврилъ ее, что вовсе не усталъ и не голоденъ, и опустился въ кресло напротивъ нея, дивясь тому, какъ благотворно дйствуетъ на него ея близость, какое спокойствіе она вноситъ въ его душу, даже въ такой моментъ, какъ сейчасъ, наперекоръ бурнымъ чувствамъ, кипящимъ въ его груди. Ирена подняла вуаль и грустно посмотрла на него.
— А вы сильно постарли. Все лицо въ морщинахъ — не удивительно.
— Вс мои бды — ничто въ сравненіи съ тмъ бдствіемъ, которое я навлекъ на васъ.
— Поскольку это ваше дло, Гью, вы только раскрыли мн глаза и заставили увидть правду.
— Какую правду?
— Я, какъ дурочка, жила въ раю, который сама себ выдумала. Теперь я понимаю, что, рано или поздно, разочарованіе должно было прійти. Вмсто того, чтобъ постепенно, годами разбивать мои иллюзіи, жизнь вырвала ихъ сразу, съ корнемъ. Можетъ быть, это и лучше. Джерардъ не любилъ меня. И я любила въ немъ — не его, а совсмъ другого человка, созданнаго моимъ воображеніемъ. Реальное лучше призрачнаго. Теперь я знаю правду — и довольна.
— И онъ узнаетъ правду!— воскликнулъ Гью, вскакивая съ кресла,— Онъ будетъ лизать пыль у вашихъ ногъ, прося у васъ прощенія за смертельную обиду, которую онъ вамъ нанесъ. Я вдь, узжая, ничего не зналъ. Попадись онъ мн вчера, когда эта всть дошла до меня, я бы… можетъ быть, и лучше, что мы не встртились. Зачмъ вы дали мн ухать, зачмъ прогнали меня? Сами-то вы знали тогда?
— Да, я знала. Но мн надо было убдиться, что въ немъ говоритъ — слпая ярость, или что другое, и не одумается ли онъ самъ. И я чувствовала, что вамъ лучше не встрчаться, пока вы оба не остынете.
— Но вдь я сразу положилъ бы этому конецъ и вернулъ бы вамъ ваше счастье.
— Какъ вы мало меня понимаете!— укоризненно вырвалось у нея.
— Я убдилъ бы его, бросилъ бы его къ вашимъ ногамъ. И сдлаю это — завтра же.
— Ради Бога, не надо!— съ живостью воскликнула она.
— Я долженъ это сдлать. Я не позволю ему волочить ваше имя по грязи судейскихъ дворовъ. Я былъ бы послднимъ изъ людей, еслибъ допустилъ это.,
— Какъ вы можете не допустить?
— Я скажу ему, гд я провелъ эту ночь, и докажу, что это правда. Я провелъ ее у женщины — слава Богу, не въ ея объятіяхъ. Вамъ первой я сознался въ этомъ. Вы оба узнаете ея имя и причины моего молчанія.
— Нтъ, нтъ. Ради Бога, не надо!
Этотъ почти отчаянный возгласъ и выраженіе ея лица смутили его.
— Почему же не надо?
— Да неужели же вы думаете, что я могу принять его извиненія?
— Онъ загладитъ свою вину.
— Я не хочу, чтобъ онъ заглаживалъ. Если пять лтъ жизни со мной, если моей любви къ нему недостаточно было, чтобъ очистить меня въ его глазахъ отъ всякихъ подозрній, неужели же вы думаете, что я могу радоваться, что кто-нибудь другой переубдилъ его? Это было бы только лишнимъ униженіемъ.
— Я слишкомъ понимаю васъ, Ирена. Но надо же прекратить эту гнусность. Я не буду знать минуты покоя, пока это будетъ висть надъ вашей головой.
— Послушайте, Гью, — молвила она, слегка улыбнувшись.— Сядьте и давайте поговоримъ спокойно. Мы оба слишкомъ долго взвинчивали себя. Я не хочу, чтобъ это прекратилось. Я благословляю инстинктъ, направившій васъ прямо ко мн, давшій мн возможность предупредить васъ. Для меня бракъ никогда не былъ святыней. Вы отлично это знаете. Я считаю его лишь обрядомъ, освящающимъ въ глазахъ общества сожительство мужчины съ женщиной. Ни за какія блага въ мір я не согласилась бы снова жить съ Джерардомъ. Да и онъ самъ не захотлъ бы. Это прекрасный поводъ для насъ разойтись, на законномъ основаніи и навсегда. Слава Богу, дтей у насъ нтъ. Вы скажете: разводъ позоритъ женщину — но вдь я уже опозорена. Мн нечего терять, а выиграть я могу многое.
— Что же вы можете выиграть?
— Свободу. Возможность устроить свою жизнь по своему.
— Не забудьте, что общество меньше казнитъ прощенную жену, чмъ разведенную.
Ирена вспыхнула.
— Я не нуждаюсь въ покровительств общества. Я — не раскаявшаяся Магдалина.
Наступило долгое молчаніе. Гью полулежалъ въ кресл облокотясь головою на руку, сдвинувъ брови. Она сидла въ боле изящной поз, слегка нагнувшись впередъ и не сводя глазъ съ вышитой въ стил Ватто группы на каминномъ экран. Неожиданно она заговорила, не глядя на него:
— Когда мы видлись послдній разъ, я притворялась. Это было напускное спокойствіе, Теперь я искренна.
Это спокойствіе она завоевывала шагъ за шагомъ, съ энергіей крупной натуры борясь съ врожденной женской слабостью, которая, обливаясь кровью, отчаянно цпляется за разбитыя иллюзіи, наконецъ вырвала ихъ съ корнемъ и на покинутой крпости водрузила собственное знамя. Но побда стоила ей дорого. Она была спокойна, но усталое, раненое сердне болло, идеалы были разбиты, цль жизни утрачена. Комитетъ, завдывавшій ея любимымъ пріютомъ, на который она положила столько силъ и труда, скрпя сердце и, видимо, конфузясь, предложилъ ей подать въ отставку. Она отвтила моментально, едва успвъ прочесть письмо, мужественно неся кару за безславіе, попавшее на ея имя. Но каждый росчеркъ пера, какъ сабельный ударъ, впивался въ ея тло. Еслибъ возл нея былъ Джерардъ, еслибъ онъ поддерживалъ ее на пути жертвы, она съ радостью переносила бы вс эти непріятности, ради любимаго друга. Но теперь, когда она была одна, когда Джерардъ былъ противъ нея, ей понадобилась вся ея гордая сила, чтобъ устоять передъ этимъ ударомъ. И все же она вышла побдительницей изъ борьбы, научилась спокойно смотрть въ лицо будущему и настоящему. Любовь умерла и погребена. Въ этой любви была вся ея жизнь. Она суметъ найти для невдомой новой жизни, въ которую она вступаетъ, иной смыслъ, иную цль, которые не обманутъ. Но сперва надо сбросить всю вншнюю оболочку старой жизни, добыть себ свободу. Она сама жаждала законнаго расторженія брачныхъ узъ, все еще связывавшихъ ее съ Джерардомъ.
Какъ истый мужчина, сердце котораго горло отъ обиды, нанесенной любимой женщин, Гью не могъ поврить въ глубокую искренность ея желанія развода. Въ его глазахъ этотъ разводъ былъ новой смертельной обидой и у него руки зудли схватить за горло обидчика. Разумется, это было варварское желаніе, точно такъ же, какъ варварское тщеславіе невольно напоминало ему, какую жалкую роль сыграетъ онъ самъ, если допуститъ эту обиду. Онъ нетерпливо повернулся въ кресл и закрутилъ усы. Ирена прочла его мысли и улыбнулась.
— Какова бы ни была ваша тайна, Гью, сохраните ее при себ,— мягко сказала она.— Мужчина не рискуетъ жизнью изъ-за бездлицы. Честь этой женщины все еще въ вашихъ рукахъ.
Эти слова отравленной стрлой впились въ сердце Гью. Онъ щелкнулъ пальцами.
— Вотъ что для меня ея честь. Дло шло не объ этомъ. Если хотите, о моей чести. Я не соблазнялъ ничьей жены, не безчестилъ ничьихъ дтей. Я написалъ вамъ правду тогда, изъ тюрьмы… Больше я не могу сказать, не вдаваясь въ подробности.
— Еслибъ вы сдлали это, я сказала бы, что вы не умете держать слова. А вы умете. Дайте мн врить, что на свт есть хоть одинъ порядочный человкъ. Я не любопытна и всей душой презираю разспросы изъ любопытства. Скажите мн правду. Вы дали клятву молчать?
— Ну, конечно.
— Тогда не нарушайте ея. Даже, еслибъ я желала примиренія съ Джерардомъ, я не могла бы купить его этой цной.
— Я принялъ отъ васъ большую жертву, Ирена,— выговорилъ онъ тихо.
Отъ этихъ словъ, отъ тона, которымъ они были сказаны, у нея брызнули слезы изъ глазъ. Она порывисто встала и бросилась передъ нимъ на колни, обхвативъ руками ручку его кресла.
— Да, Гью. Это была большая жертва. Но я съ радостью, съ искренней радостью принесла ее, милый Гью. И никогда не пожалю о ней. Боже избави! Вы можете поквитаться со мною. Если когда-нибудь я попрошу васъ о чемъ-нибудь, ради того, что я для васъ сдлала — вы не откажете мн.
— Я въ вашей власти, Рени. Жизнь моя принадлежитъ вамъ.
— Такъ помните же, что самая большая услуга, которую вы можете мн оказать, заключается въ томъ, что вы останетесь врны своему слову и не будете мшать Джерарду длать то, что онъ затялъ. Общайте мн.
Онъ поднялся, поднялъ ее и поцловалъ ея руки, сперва одну, потомъ другую, склоняясь надъ ними съ старомодной придворной учтивостью, живо напомнившей ей такую же сцену, много лтъ тому назадъ, когда онъ впервые посвятилъ себя въ ея рыцари.
— Я общаю,— молвилъ онъ.
Она застнчиво улыбнулась и покраснла, слегка смутившись отъ воспоминаній.
— Я рада, что вы вернулись,— сказала она.— Ваша дружба дастъ мн силы. Женщин всегда нужно имть кого-нибудь, на кого она могла бы опереться. Мы — такія жалкія!
Гью протестовалъ. Она совсмъ не такая, какъ прочія женщины. Какая другая женщина способна была бы пройти черезъ такое испытаніе, не утративъ вры въ человчество, не ожесточившись сама?! Какая другая женщина въ такомъ гор сумла бы сохранить свою кристальную ясность ума и умнье проникать въ самую суть вещей?! Одержанная страсть изливалась въ гиперболахъ. Онъ возносилъ Ирену на головокружительную высоту. Она стояла, сцпивъ руки, слдя за нимъ взглядомъ, пока онъ взволнованно шагалъ изъ угла въ уголъ, восхваляя ея совершенства, и немножко волновалась, и ощущала что-то врод счастья. Наконецъ-то возл нея человкъ, который вритъ въ нее, и притомъ настоящій человкъ, на дл доказавшій, что онъ можетъ быть героемъ. Ясный умъ ея съ снисходительной улыбкой отклонялъ чрезмрныя похвалы, но душа женщины, жаждавшая утшенія, упивалась ими.
Бой часовъ на черной мраморной доск камина напомнилъ ей, что уже поздно. И она сказала, что уходитъ.
— Вдь вы поможете мн, Гью. Теперь у меня, кром васъ, нтъ больше друзей.
— Единственная помощь, которую я могу оказать вамъ, заключается въ бездйствіи. Самое трудное для человка, по природ дятельнаго и нетерпливаго.
— Вы можете говорить со мной и совтовать мн.
— Гд же? Бывать у васъ мн нельзя.
— Я сняла квартирку. Теперь хлопочу, покупаю мебель. Черезъ нсколько дней уже переселюсь туда. Пока, если хотите, помогите мн устроиться. Это уже будетъ ощутительная помощь. Для одинокой женщины все трудно.
— Я почти счастливъ и этимъ.
Они вмст направились къ двери. На порог онъ остановился и серьезно заглянулъ ей въ глаза.
— Скажите мн одно, Ирена, прежде чмъ мы разстанемся,— только совсмъ откровенно.
— Что такое?— Она немножко встревожилась.
— Возможно ли, чтобы вс эти бды, которыя я навлекъ на васъ, нисколько не измнили вашихъ чувствъ ко мн — не влили въ нихъ хотя бы капли горечи?
Сердце его радостно дрогнуло при вид ясной улыбки, озарившей ея лицо.
— Я никогда еще не цнила такъ нашей дружбы.
Въ эту ночь онъ долго не могъ уснуть, думая съ изумленіемъ и восторгомъ объ Ирен. Какая сильная, стальная натура! Она утратила все, что было для нея дорого въ свт — мужа, домашній очагъ, хорошую репутацію, кругъ знакомыхъ, любимое дло — все изъ-за него, нкогда отвергнутаго жениха, съ которымъ она подружилась ради своего мужа,— и ни слова упрека, сожалнія, ни тмъ мене укора, ея искренняя, честная дружба выдержала испытаніе, которое можетъ испортить самыя лучшія, самыя искреннія отношенія между мужчиной и женщиной. Есть ли еще на свт такія дивныя женщины?— До сихъ поръ она была его великой, единственной и безнадежной любовью, которой онъ всегда былъ вренъ, и въ помыслахъ, и на словахъ. Теперь онъ готовъ былъ боготворить ее, какъ святую.
А его божество, даже и не сознававшее, въ какой высокій рангъ оно возведено, чувствовавшее себя только усталой женщиной съ разбитымъ сердцемъ, нсколько утшенной свиданіемъ съ дорогимъ и преданнымъ другомъ, вернулось домой и нашло два письма на свое имя, ожидавшихъ его. Ирена унесла ихъ въ свою комнату и прочла, присвъ на край кровати. Первое — толстый пакетъ — заключало въ себ цлую коллекцію религіозныхъ брошюръ. Она уже готова была бросить ихъ, когда взоръ ея поймалъ выведенное яркими буквами заглавіе: ‘Женщина, которая согршила и искупила свой грхъ’. И у другихъ брошюръ заглавія были вс въ томъ же род. Ирена гнвно вспыхнула отъ этой обиды — съ негодованіемъ изорвала въ клочки брошюры и швырнула ихъ въ каминъ. Совтъ комитета сложить съ себя званіе предсдательницы былъ необходимостью — это нужно было сдлать, чтобъ не подорвать престижа полезнаго общественнаго дла,— и она покорно склонилась передъ необходимостью. Но эта непрошенная забота объ ея душ невдомаго проповдника больно задла ее. Забывъ о другомъ письм, она начала раздваться, спша погасить свтъ и прильнуть горячей щекою къ подушк. Она думала о томъ, какъ безумно обрадовался бы Гью, еслибъ онъ могъ найти и отхлестать по щекамъ обидчика. Но, прежде чмъ она погасила свтъ, вниманіе ея привлекъ другой конвертъ. Она разорвала его, стиснувъ зубы, заране ожидая новаго униженія. Прочла письмо — сла на кровать и расплакалась, какъ самая глупенькая женщина. Это была всего только маленькая записочка отъ м-рсъ Каюсакъ, очень деликатно и тактично напоминавшей о своихъ правахъ друга.
Гью не искалъ встрчи съ Джерардомъ. Дни шли за днями. Наконецъ, случай свелъ ихъ на Сеннингтонскомъ вокзал. Гью тотчасъ же подошелъ къ нему.
— Нечего сказать, хороши вы, Джерардъ Мерріамъ!
Джерардъ выпрямился во весь свой высокій ростъ и уставился на своего стараго друга.
— А вы?
— Я — честный человкъ, и въ душ вы сами сознаете это.
— Честность — понятіе условное.
— И вы отлично знаете, что жена ваша чиста передъ вами.
— А кто встртилъ васъ, когда вы пріхали въ Англію и провелъ съ вами нсколько часовъ въ гостиниц?
— Вы наняли шпіоновъ, чтобы слдить за нею!
— Я поступаю такъ, какъ поступилъ бы каждый человкъ на моемъ мст.
Поздъ съ грохотомъ подкатилъ къ платформ. Гью надменно отвернулся.
— Ирена была права. Васъ даже не стоитъ убждать.
Они сли въ разные вагоны, вышли на разныхъ станціяхъ и втеченіе нсколькихъ лтъ посл того не встрчались лицомъ къ лицу.

XVIII.

Прошло нсколько мсяцевъ. Бракъ Джерарда съ Иреной былъ признанъ расторгнутымъ. Для Ирены наступилъ періодъ полнаго спокойствія и отдыха. Сильная душа крпнетъ подъ грозой, когда гроза минуетъ, наступаетъ періодъ унылаго затишья и тогда вступаетъ въ свои права измученное тло. День за днемъ Ирена читала, думала и отдыхала, ничего иного не желая и ни къ чему не стремясь. Кругозоръ ея былъ ограниченъ, какъ у больного или заключеннаго. Волны жизни разбивались о крпость, въ которую она добровольно заключила себя, но она не слыхала ихъ шума. Горничная Дженъ, которая сама попросилась къ ней въ услуженіе, когда въ Сеннингтон гнздо было раззорено и вся прислуга была распущена посл отъзда Джерарда заграницу,— Каюсаки и Гью — вотъ и вс обитатели ея мірка. Въ эти мсяцы реакціи и нравственной апатіи ей хотлось только одного: уйти подальше отъ жизни, укрыться отъ нея въ какой нибудь глухой уголокъ. Средства у нея были: состояніе, доставшееся ей по наслдству отъ родителей, позволяло жить безбдно, избавляло отъ докучныхъ заботъ о куск хлба, а потребность въ труд ради самого труда заглушалась гораздо боле сильной потребностью въ возстановленіи своего я. И даже и посл того, какъ раны стали подживать, ей не хотлось выходить изъ этого баюкающаго, успокоительнаго забытья.
Затмъ, какъ водится, необходимый импульсъ былъ данъ нежданно извн. Однажды подъ вечеръ Гью прибжалъ къ ней взволнованный, размахивая вечерней газетой.
— Тайна, наконецъ, разъяснилась. Убійцы найдены. Оказывается именно то, что я говорилъ — самое обыкновенное грязное убійство съ цлью грабежа.
Случайная находка набора воровскихъ инструментовъ, зарытыхъ въ лсу за Липами, въ связи съ тмъ фактомъ, что въ день убійства въ мстной тюрьм не досчитались двухъ извстныхъ воровъ-рецидивистовъ, навелъ полицію на слдъ. И негодяи были пойманы.
Ирена ожила. Вс послдующія недли она жадно читала газеты, слдя за судебными отчетами. Преступники сознались на суд и были повшены. Не смотря на свою жертву, принесенную публично ради оправданія Гью, она до сихъ поръ не могла освободиться отъ ужаснаго чувства, что въ глазахъ свта на немъ все еще лежитъ мрачная тнь подозрнія. Теперь она разсялась навсегда.
— Скажите, Ирена,— однажды спросилъ ее Гью — а вамъ никогда не казалось, что, можетъ быть, я и сдлалъ это,— въ приступ гнва?
— Вы бы сознались и, какъ мужчина, отвтили бы за послдствія.
Когда онъ потомъ припоминалъ этотъ разговоръ, странное чувство жалости къ Ирен вплеталось въ его мысли о ней. Ахъ, еслибъ она не такъ идеализировала тхъ, кого она даритъ своею привязанностью или дружбой — еслибъ она видла въ нихъ простыхъ смертныхъ!..
Пробужденная душа Ирены жаждала теперь новыхъ интересовъ. Для человка съ живымъ умомъ, горячимъ сердцемъ и полнымъ кошелькомъ въ Лондон всегда найдется дло. Постепенно у нея набралось довольно много благотворительныхъ обязанностей, которыя она выполняла спокойно и не кичась этимъ передъ другими. Съ другой стороны, годы спокойной счастливой работы дали ей много знаній. И въ одинъ прекрасный день она показала Гью готовую статью: ‘Неотмченные факты дтской смертности’. Тотъ, по обыкновенію пришелъ въ восторгъ и тотчасъ же снесъ статью знакомому редактору, для помщенія въ его журнал. Статья была принята, за ней послдовалъ рядъ другихъ, за подписью ‘Дельта’, обратившихъ на себя вниманіе. Такимъ образомъ Ирена обрла призваніе. Но, такъ какъ, она была прежде всего женщина, порою она тосковала по утраченномъ и жаждала утшенія, которое не приходило.
Однажды вечеромъ Гарроуэй стоялъ по середин улицы, въ комической растерянности, разводя руками и глядя, вслдъ удаляющейся фигур Гью, который убжалъ отъ него взбшеннымъ. Гарроуэй пожалъ плечами и пошелъ въ свою контору, но, и возвращаясь домой, продолжалъ недоумвать. Вотъ онъ всегда такой, этотъ Гью Кольманъ. Говоришь съ нимъ и все какъ будто ладно, а потомъ вдругъ ни съ того, ни съ сего вспылитъ и изругаетъ — словно сигара, которая курится, курится и вдругъ: пифъ-пафъ, словно пороху въ табакъ подложили. Одваясь къ обду, Гарроуэй подлился своимъ недоумніемъ съ женою, въ то время, какъ она завязывала ему блый галстухъ. Причемъ, силясь жестами изобразить, какъ Гью сердился и махалъ руками, измялъ батистовый галстухъ и помшалъ жен, за что и получилъ супружескую нотацію.
— Ты, по всей вроятности, проявилъ свою обычную тактичность, милый,— мягко замтила она.
Гарроуэй подождалъ, пока она кончила завязывать галстухъ, и тогда разразился. Тактичность! Если еще ему прикажутъ къ Гью Кольману поддлываться, такъ онъ ужь и не знаетъ, съ кмъ тогда можно говорить напрямикъ, безъ обиняковъ. Его помощникъ, обязанный ему первымъ своимъ дломъ. Человкъ, на котораго онъ возлагалъ столько надеждъ, котораго мечталъ видть первымъ адвокатомъ во всхъ трехъ Соединенныхъ Королевствахъ — и который жестоко разочаровалъ его! Человкъ, которому онъ даже теперь, посл всего, что произошло, пытается создать практику — еще и съ нимъ извольте быть ‘тактичнымъ!’
— Это я уже знаю, что онъ теб многимъ обязанъ. Ты лучше скажи, за что онъ сегодня разсердился, тогда я, можетъ быть, и посочувствую теб.
Гарроуэй объяснилъ. Онъ завтракалъ съ художникомъ Шевассомъ. Разговоръ зашелъ объ Гью и м-рсъ Мерріамъ. Шевассъ, человкъ свободомыслящій и расположенный къ нимъ обоимъ, какъ разъ передъ тмъ обсуждалъ этотъ вопросъ съ Каюсаками. М-рсъ Каюсакъ не признаетъ условностей — она продолжаетъ поддерживать отношенія съ м-рсъ Мерріамъ, но м-рсъ Шевассъ, какъ и его Селина, ставитъ извстныя требованія и тамъ, гд они не соблюдены, проводитъ границу.
— Совершенно справедливо,— перебила м-рсъ Гарроуэй.— Всему долженъ быть предлъ.
— Вотъ именно. Такъ думаетъ и м-рсъ Шевассъ. Я тоже держусь этого мннія. Я люблю ихъ обоихъ. Что я могу сдлать для Гью, я длаю. И ей радъ бы помочь, но не могу же я бывать у женщины, у которой не хочетъ бывать моя жена. А моя жена не желаетъ покровительствовать незаконнымъ связямъ. И я настолько старосвтскій человкъ, что вполн съ ней согласенъ: обвнчайтесь, чортъ васъ возьми — тогда другое дло. И Шевассы тоже говорятъ. И еще найдется дв-три семьи, которыя тогда охотно примутъ ихъ. Гардинеръ и жена его — уже наврное. Ихъ вс жалютъ. Не мене жалютъ, чмъ Мерріама. Самая трагичность всей этой исторіи какъ-то располагаетъ къ прощенію.
— Да, онъ держалъ себя героемъ. Настолько, что одно это почти искупаетъ его вину.
— Почти. И она тоже вела себя, какъ героиня. Но все же есть вчные законы. Сотни женщинъ рады были бы принять у себя Кольмана. Ты первая, Селина.
— Это правда. Я рада была бы принять его, но онъ самъ не придетъ.
— Это хорошо. Это я въ немъ одобряю. Онъ ведетъ знакомство съ мужчинами. Безъ этого, конечно, невозможно. Но онъ не переступитъ порога женщины, которая не хочетъ быть знакомой съ м-рсъ Мерріамъ. Онъ, чортъ, съ большимъ характеромъ и ужь что разъ поршитъ, того будетъ держаться… Ахъ, Селина! Дорого бы я далъ за то, чтобы поврить исторіи, которую она разсказала Мерріаму! Но вдь это совершенно невроятно, а другая версія, къ сожалнію, слишкомъ правдоподобна.
— Если ты хочешь дойти до разсказа о вспышк м-ра Кольмана, Альджернонъ, прежде чмъ соберутся гости къ обду, ты поторопись немного, — молвила его жена, захвативъ веръ и перчатки и подходя къ дивану, на которомъ развалился Гарроуэй.
— Ничего. Ты лучше сама сперва наднь перчатки. У тебя на это уйдетъ не меньше получаса, тмъ боле, что перчатки новыя.
Онъ подчеркнулъ послднее слово потому, что только сегодня самъ привезъ жен эти перчатки.
— Какъ ты это по-мужски сказалъ!
— Ну, не сердись. Присядь, я разскажу теб,— сказалъ Гарроуэй, подвигаясь, чтобы дать ей мсто на диван.
Она сла и стала надвать перчатки, а онъ продолжалъ разсказывать. Во время разговора съ Шевассомъ вошелъ Гью. Они завтракали въ ресторан, гд и онъ — обычный поститель. Гью подслъ къ нимъ и принялся болтать о томъ, о семъ, былъ страшно милъ… Потомъ Шевассъ ушелъ и они съ Гью остались вдвоемъ. Пили кофе, ликеры, курили сигары. Такъ все было славно. Гарроуэй освдомился о здоровь м-рсъ Мерріамъ. Гью отвтилъ, что она здорова, но, разумется, нсколько тяготится своей слишкомъ ужь замкнутой жизнью. Пишетъ на соціальныя темы, подъ псевдонимомъ, и уже успла создать себ маленькое имя. Но все-таки живется ей не легко. Случай былъ такой удобный. При чемъ же тутъ тактичность? Я и спросилъ: почему бы имъ не обвнчаться? Гью закрутилъ усы. Знаешь, какъ онъ это длаетъ, когда начинаетъ злиться. И почему его вс спрашиваютъ объ этомъ? У нихъ никогда и не поднимался вопросъ о брак. Никогда! И не возникнетъ. Онъ выпилъ кофе, докурилъ сигару и заложилъ руки въ карманы. Онъ готовъ цловать землю, по которой она ходитъ, готовъ жизнь отдать за нее,— но жениться на ней — даже мысль эта не приходила ему въ голову.
— Но почему же?— изумилась м-рсъ Гарроуэй.
— Не знаю. Почемъ же я знаю? Я говорю, что это его долгъ. Онъ отвчаетъ, что самъ знаетъ, въ чемъ заключается его долгъ. Я даю понять, что это необходимо для свта. Къ чорту свтъ! Какое ему дло до свта? Я все-таки добиваюсь того, что онъ начинаетъ слушать меня. Разсказываю ему о Шевасс. Онъ смотритъ на меня, знаешь, этими своими стальными глазами, какъ онъ смотрлъ на суд. Я говорю:— Простите старому другу, если онъ будетъ говорить напрямикъ.— Онъ отвчаетъ: ‘Разумется, вамъ я все прощу, что бы вы ни сказали — вы сами это отлично знаете’.— Ну, я и говорю,— что все-таки молъ, не худо бы имъ обвнчаться. Почему же ей не выйти за него? Не всякой женщин въ ея положеніи представляется такой шансъ возстановить себя въ мнніи общества. Онъ зоветъ лакея, расплачивается, царственнымъ жестомъ даетъ ему понять, что сдачи не требуется, и встаетъ. Мы вмст выходимъ на улицу.— Передайте вашей супруг и Шевассу, что это очень мило съ ихъ стороны — я имъ очень признателенъ за совтъ, но все-таки я этого не сдлаю’.— Ну, знаете, Гью,— говорю я — съ вашей стороны это даже нечестно.— Онъ какъ схватитъ меня за плечо — да еще за больное, ревматическое, оно у меня и посейчасъ болитъ — какъ гаркнетъ: — Послушайте, чортъ возьми, если вы меня считаете негодяемъ, такъ лучше скажите прямо!— Я обозлился — главное потому, что больно было,— и сказалъ. Онъ передернулъ плечами и убжалъ, какъ сумасшедшій.
М-рсъ Гарроуэй кротко посмотрла на него.
— Ты, конечно, воображаешь, что все отлично устроилъ и говорилъ съ нимъ очень деликатно?
И засмялась. Но Гарроуэей негодующе вскочилъ съ мста.
— Ну, спасибо теб, Селина. А я то думалъ, что ты посочувствуешь мн.
Посл этого она принялась успокаивать его и достигла этого настолько, что онъ все-таки пообдалъ въ безмятежномъ настроеніи, избжавъ несваренія желудка. Заботливость женъ простирается иной разъ очень далеко.

——

Тмъ временемъ Гью былъ невыразимо золъ на своего друга и благодтеля. Человкъ, поставленный въ фальшивое положеніе, склоненъ къ неблагоразумію. Гарроуэй могъ бы поврить ему на слово, что по отношенію къ Ирен онъ поступаетъ честно. Да и все общество должно было поврить на слово. Онъ зналъ, что Гарроуэй говоритъ отъ души и съ добрымъ намреніемъ, но въ этомъ совт — жениться на Ирен — была такая иронія, которая довела его до благо каленія. Жениться на ней! Да вдь это была его завтная мечта, райское блаженство на земл, за которое онъ охотно поплатился бы адскими муками. Даже еслибы онъ не былъ связанъ съ Минной и былъ въ прав просить руки Ирены, честь и совсть запрещали ему выказывать ей свою страсть. Она любила его, но не такъ, какъ любятъ другія женщины. И это ставило двойную преграду нелпому требованію нелпаго свта. И самое нестерпимое во всемъ этомъ была невозможность представить доказательства, чтобы убдить свтъ въ его нелпости.
Если прежде, при всей своей любви, онъ честно относился къ Ирен въ то время, какъ она была замужемъ, то теперь его любовь была полна благоговнія, какого раньше ни одна женщина не внушала ему. Ирена стала для него святыней и ея вліяніе на него сказывалось на каждомъ шагу, даже въ его повседневной жизни. Онъ далъ себ слово, что не будетъ больше выступать на суд по уголовнымъ дламъ, и сдержалъ его. Онъ ршилъ составить себ карьеру въ иной области, въ качеств юрисконсульта, пополняя свой заработокъ случайными статьями въ газетахъ. Это была не легкая борьба. Гью твердо надялся побдить. И, если ему нуженъ былъ стимулъ, искра одобренія въ глазахъ Ирены была ему достаточной наградой.
Въ этотъ день онъ общалъ обдать у нея въ семь часовъ. Часы били семь, когда онъ постучался въ ея дверь. Дженъ, отворившая ему, встртила его улыбкой, сняла съ него пальто и провела его въ гостиную. Ирена при вид его бросила на диванъ книгу, которую читала, и порывисто поднялась ему навстрчу.
— Наконецъ! Вы опоздали на дв минуты. Он были такія скучныя.
Онъ посмотрлъ на нее и словно туманъ прошелъ у него передъ глазами. Переходъ отъ обычной смющейся ласковости къ чему-то боле нжному былъ незамтенъ — быть можетъ, столько же для нея, какъ и для него.
— Такой пріемъ сладокъ посл рабочаго дня. А я не видалъ васъ цлыхъ двое сутокъ.
— Очень скучныхъ, могу васъ уврить. Я старалась заполнить ихъ. Работала усерднй самой трудолюбивой пчелы.
— Собирали медъ вотъ изъ этихъ брошюръ въ синей обложк?
Онъ указалъ на кучку казенныхъ изданій, валявшихся раскрытыми на кресл.
— Ужасная гадость!— поморщилась Ирена, засовывая ихъ на нижнюю полку шифоньерки на другомъ конц комнаты.— Надоли он мн. Давайте будемъ счастливы сегодня и позабудемъ о нихъ.
Онъ отвтилъ изумленнымъ вопросительнымъ взглядомъ. Обыкновенно она охотно повряла ему свои планы и говорила съ нимъ о своихъ работахъ.
— Я такъ жажду счастья, вы знаете, Гью!— продолжала она, почти вызывающе.— Я, кажется, выпила бы цлый океанъ его, какъ сухая губка.
Она засмялась и, вернувшись къ письменному столу, собрала разбросанные листки рукописи и сунула ихъ въ ящикъ стола.
— Видите, я даже начинаю нервничать.
Онъ слдилъ за ней не безъ тревоги. Она была блдна и глаза ея блестли ярче обыкновеннаго. Почти блое, жемчужнаго цвта платье безъ единой цвтной ленточки еще больше подчеркивало нжность очертанія ея лица и фигуры.
— Вы переутомляетесь, Рени. Совершенно напрасно вы завалили себя работой. Вамъ нуженъ отдыхъ — перемна мста, солнце и яркое небо.
— Мн прежде всего нуженъ обдъ. Вотъ и онъ.
Дженъ доложила, что обдъ поданъ. Они перешли въ маленькую столовую, гд столъ былъ изящно сервированъ цвтами, серебромъ и хрусталемъ.
— Вы ошибаетесь,— спокойно сказала она, разливая супъ.— Я не переутомляю себя. Я сплю, какъ сурокъ, и у меня ровно ничего не болитъ.
— И все же перемна воздуха не повредитъ вамъ.
Она лниво кивнула головой. Но куда же хать? Онъ предложилъ Испанію,— хорошенькое мстечко, близъ Санъ-Себастіана, на Бискайскомъ залив, англичане тамъ бываютъ рдко — тепло, красиво, и отели прекрасные, вполн комфортабельные. Это ему извстно по опыту. Онъ увлекся и ярко, образно описывалъ красоту золотого песка и пурпуроваго моря на закат, оливковыхъ рощъ съ трепетной серебристой листвой, черноглазныхъ басковъ, всю эту роскошь солнечнаго свта и красокъ. Ирена слушала, положивъ локти на столъ и не сводя съ него ласковыхъ глазъ.
— Нравится вамъ?— спросилъ онъ.
— Мн нравится, какъ вы объ этомъ разсказываете. Я завидую вамъ. О чемъ бы вы ни говорили, вы всегда говорите такъ, какъ будто это для васъ самое интересное въ жизни. Мн бы такъ хотлось, чтобъ вы попали въ парламентъ!
Онъ засмялся.— Знаете, Рени, это очень похоже на иронію.
— Женщины иронизируютъ только, когда он хотятъ оскорбить, уязвить поглубже. А мн хотлось бы…— она замялась, смущенная.
— Чего?
Глаза ея опустились подъ его взглядомъ. Она сдлала видъ, что поглощена дой. Вошла Дженъ съ новымъ блюдомъ. Пока она не ушла, разговоръ шелъ о погод.
— Что я могъ бы сдлать, чтобъ ваша жизнь стала счастливе, Рени?— спросилъ онъ. Вопросъ совершенно ненужный, но люди сплошь и рядомъ предлагаютъ его,
— Что я могу сдлать, чтобы внести немножко счастья въ вашу жизнь? Вотъ что для меня всего важне.
— Ничего,— тихо выговорилъ онъ.— Я никогда еще не былъ такъ счастливъ.
— Такъ что я ничего — ничего не могу сдлать, кром какъ позвать васъ обдать?
— Ничего. Еслибъ могли, я бы сказалъ вамъ.
— Вамъ стоитъ только попросить.
Ирена сказала все, что она могла сказать. Женщина не можетъ сказать больше. Наступило краткое молчаніе. Гью понялъ — но не догадался. Мысленно онъ лежалъ у ея ногъ, благословляя ее за эту милость. Онъ былъ достаточно уменъ и наблюдателенъ, чтобъ не замтить, что она признательна ему за то, что онъ воздерживается отъ всякихъ проявленій своей любви, давно извстной ей, теперь она сказала это нарочно, чтобъ снять съ него это безмолвно принятое имъ на себя обязательство. Но это была милость богини, благотворительность, ничего больше. Она всегда по-царски расплачивалась за каждую оказанную ей услугу.
— Какая странная путаница — жизнь!— замтилъ онъ немного погодя.
— Въ томъ и искусство жить, чтобъ умть разгадывать ребусы жизни. Но только не надо выпускать изъ рукъ основной нити.
— Основная нить — работа, — сказалъ Гью, умышленно шутливымъ тономъ.
— Нтъ.
— А что же?
Она не отвтила. Невольный легкій вздохъ приподнялъ грудь.
— Какъ мн хотлось бы видть васъ снова окруженной веселымъ обществомъ, Рени!— сказалъ онъ, по своему истолковавъ ея настроеніе. Ему припомнились слова Гарроуэя, и на сердц стало тяжело.
— Да, мн недостаетъ моихъ друзей,— разсянно отвтила она.
Разговоръ не вязался. Она посидла съ нимъ, пока онъ выкурилъ папироску, затмъ они оба перешли въ гостиную. Гью придвинулъ для Ирены кресло къ огню, подставилъ ей скамеечку подъ ноги, подложилъ подушку подъ голову. Она застнчиво поблагодарила его, отгоняя навязчивыя мысли. Джерардъ въ жизнь свою никогда такъ не ухаживалъ за нею. На глазахъ ея неожиданно выступили слезы. Гью растерянно нагнулся къ ней.
— Моя бдная Рени!
Она улыбнулась и вытерла слезы.
— Прошлое иной разъ больно вспомнить. Но настоящее исцляетъ раны прошлаго.
И опять они смолкли, какъ-то ни одинъ изъ нихъ не находилъ, что сказать. Надъ обоими повяло чмъ-то новымъ. Гью поднялся и сталъ прощаться.
— У васъ такой усталый видъ, что я не хочу васъ задерживать. Благослови васъ Боже за то, что вы сказали мн сегодня вечеромъ!
Она быстро отвернулась и вся затрепетала. Онъ видлъ, какъ краска разлилась по всему ея нжному лицу, до самыхъ корней волосъ.— Вы, значитъ, поняли?— пролепетала она.
— Да. Но это говорилъ ангелъ, а не женщина. Притомъ же, я никогда не осмлился бы просить у васъ того, что я считаю себя не въ прав принять.
Она повернулась къ нему лицомъ и храбро посмотрла ему въ глаза, но все лицо ея теперь пылало.
— И вы не подумаете — какъ могъ бы подумать на вашемъ мст другой?..
Чего онъ не подумаетъ? Что она проситъ, чтобъ онъ женился на ней ради общественнаго положенія?..
— О Боже мой!— разумется, нтъ. Зачмъ вы говорите объ этомъ?
Минуту спустя они разстались и Гью сбжалъ съ лстницы совсмъ растерянный. Голова его пылала, въ вискахъ стучало, точно молотками…

XIX.

По натур ангельски добрая, чуждая эгоизма, она предложила себя. Онъ наотрзъ отказался принять ея жертву. Инцидентъ былъ исчерпанъ. Какъ страусъ, Гью пряталъ голову подъ крыло, закрывая глаза на послдствія сказаннаго, на то, какъ оно можетъ повліять на ихъ отношенія. Это была комическая сторона позиціи, занятая имъ, съ другой стороны, онъ врилъ въ себя и въ свою силу противостоять искушенію. Онъ зналъ, что Ирена слишкомъ сильна духомъ и горда, чтобы желать брака съ нимъ только ради возстановленія своей репутаціи въ глазахъ общества. Самая мысль объ этомъ оскорбляла ее. А предположить, что она любитъ его, хочетъ его ради себя самой,— этого онъ не могъ себ представить. Что касается его лично, онъ можетъ стиснуть зубы и заглушить сердечный голодъ. Если она еще разъ подниметъ этотъ вопросъ, онъ скажетъ ей, что онъ женатъ. Но онъ надялся, что говорить этого не понадобится.
Прошло нсколько недль. Они видлись часто, но отношенія ихъ уже не были прежними, вполн искренними и простыми, хотя Гью упорно старался не замчать этого. Бывали минуты, когда, подъ вліяніемъ случайнаго ласковаго слова или взгляда, сердце его начинало, какъ сумасшедшее, колотиться въ груди, и другія, когда мимолетная тнь грусти въ лиц Ирены живо напоминала ему совтъ Гарроуэя и онъ проклиналъ безплодность этого совта. Постепенно Ирена становилась все боле грустной и задумчивой. Порой она смотрла на него съ нжностью и въ то же время съ какимъ-то изумленнымъ укоромъ во взгляд, который онъ приписывалъ ея недовольству своей участью. Однажды въ субботу, возвращаясь отъ Каюсаковъ, они прошлись по Гайдъ-Парку, прежде чмъ ссть въ омнибусъ, идущій въ Кенсингтонъ. Не смотря на то, что обдъ и вечеръ прошли весело, оба во время прогулки почти все время молчали. Подъ конецъ Ирена устала и оперлась на руку Гью. Невольно онъ прижалъ къ себ ея руку, но отъ этого оба только еще больше смутились. Въ омнибус онъ спросилъ ее, почему она такая унылая. Она сослалась на головную боль. Какъ всегда, онъ всполошился. Зачмъ же было столько времени идти пшкомъ?— Чтобы посмотрть, не пройдетъ ли на свжемъ воздух головная боль,— отвтила она.
— Рени, васъ тяготитъ эта жизнь, — сказалъ онъ, прощаясь съ нею у ея дверей.
— Да, Гью, немного.— И, хотя лстница была слабо освщена, онъ все же уловилъ опять въ ея взгляд тотъ же странный, изумленный укоръ.
Онъ ушелъ, терзаясь угрызеніями совсти за вс т бды, которыя онъ навлекъ на нее. Эта одинокая жизнь подтачиваетъ ея силы. Правда, есть средство… Страшное искушеніе встало передъ нимъ. Но, какъ всегда, прежде всего думая и заботясь объ Ирен и сознавая, что подъ его порывомъ кроются некрасивыя эгоистическія побужденія, онъ отогналъ отъ себя искушеніе.
Тмъ временемъ статьи за подписью ‘Дельта’ обратили на себя вниманіе. Заинтересовались авторомъ и псевдонимъ его скоро былъ раскрытъ. Критическая замтка въ одномъ изъ литературныхъ журналовъ была перепечатана другими, прочитана и широкой публикой. Въ наши дни псевдонимъ такъ же мало скрываетъ личность автора, какъ пиджакъ, надтый на изнанку. Ирена была очень разстроена этимъ, боясь огласки, боясь, какъ бы ея запятнанное имя не повредило длу, которому она служила. Теперь читатели будутъ пробгать ея статьи, презрительно пожимая плечами, и ея призывы останутся неуслышанными. Быть гласомъ вопіющаго въ пустын не легкая задача, кричать, зная, что немногіе, которые услышатъ вашъ голосъ, только презрительно пожмутъ плечами — передъ этимъ, пожалуй, спасовалъ бы и самъ оаннъ Креститель.
Однажды, когда она только что вернулась съ прогулки съ Гью по Бедфордъ-скверу, горничная подала ей визитную карточку съ незнакомой мужской фамиліей и съ припиской карандашемъ: ‘Женскій Демократическій Союзъ’. Ирена ршила принять визитера. Вошелъ какой-то рыжій субъектъ въ бль сомнительной чистоты и съ льстивыми манерами. Ирена пригласила его приссть. Онъ поставилъ шляпу на полъ и сталъ объяснять цль своего посщенія. Союзъ такъ высоко цнитъ ея статьи, что послалъ его предложить ей прочесть нсколько публичныхъ лекцій на эту тему. Ирена была признательна, но взволновалась. Писать — одно, говорить публично — другое.
— Мн жаль отказывать,— сказала она гостю — но всякую общественную дятельность я оставила.
— Напрасно, м-рсъ Мерріамъ. Это очень жаль. Многіе были бы душевно рады, еслибъ вы вернулись къ ней. Подумайте объ этомъ. Мы можемъ общать вамъ самый восторженный пріемъ. Собственно, мы имли въ виду предложить вамъ небольшое турнэ — на выгодныхъ условіяхъ: вс расходы на нашъ счетъ и большой процентъ со сбора въ вашу пользу. Ваше имя должно привлечь публику.
— Вы ошибаетесь. Притомъ же…
— О нтъ! Я не ошибаюсь. Ваше имя гремитъ по всей Англіи. Публика толпами будетъ сбгаться, чтобы только взглянуть на васъ. А, съ коммерческой точки зрнія, была бы публика, а почему она ходитъ на лекціи — это насъ не касается.
Тутъ Ирена поняла. На мигъ у нея захватило дыханіе. Ей преспокойно предлагали извлечь выгоду изъ ея печальной извстности. Она поднялась, нажала кнопку электрическаго звонка и повернулась къ постителю съ гнвнымъ взоромъ, съ краской гнва въ лиц.
— Какъ вы осмлились…
Онъ взялъ шляпу и разсыпался въ извиненіяхъ. Въ дверяхъ появилась Дженъ.
— Выведите этого господина.
Делегатъ демократическаго союза удалился съ позоромъ. Ирена взволнованно шагала по комнат, машинально, чисто по-женски, переставляя то то, то другое, словно приводя въ порядокъ, уже убранную комнату, и въ то же время задыхаясь отъ гнва и униженія. Овладвъ собой, она уже не знала, негодовать ей на это возмутительно-циническое предложеніе или же самой цинично хохотать надъ своимъ трогательнымъ простодушіемъ. Она еще волновалась, какъ же это ей выступить публично! Какъ разъ въ это время захала Элиноръ Каюсакъ. Ирена, плача и смясь, разсказала ей о происшедшемъ. М-рсъ Каюсакъ выслушала, посочувствовала и, вернувшись домой, сейчасъ же разсказала мужу объ обид, нанесенной Ирен. А на другой день Каюсакъ, случайно встртивъ Гью, передалъ ему разсказъ жены. Часъ спустя Гью яростно звонилъ у дверей Ирены.
Онъ нашелъ ее сидящей у огня, съ бюваромъ на колняхъ. Она встртила его изумленнымъ взоромъ. Онъ бросилъ шляпу и перчатки и подошелъ къ ней. Она инстинктивно встала, оставивъ бюваръ на широкой ручк кресла.
— Это правда, Рени,— то, что разсказалъ мн Каюсакъ — объ оскорбленіи, нанесенномъ вамъ вчера?
— Я говорила Элиноръ…
— Почему же вы мн ничего не сказали? Я вдь былъ у васъ вчера вечеромъ.
— Зачмъ же мн было даромъ безпокоить васъ?— уклончиво отвтила она.
Свтъ канделябра, стоявшаго неподалеку, падалъ на ея отвернувшееся лицо, и Гью замтилъ, что вки ея распухли, смятый и влажный комочекъ носоваго платка въ рук подтверждалъ то, о чемъ говорили напухшія вки.
— Я прихожу неожиданно и застаю васъ въ слезахъ. И вы даже не говорите мн, о чемъ вы плачете!
— Я не считаю себя въ прав докучать вамъ этимъ,— снова повторила она.
— О какъ бы я желалъ имть это право!— страстно воскликнулъ онъ,— взволнованный ея обидой и очевидностью ея несчастья.
— Не думаю, чтобы вы этого желали,— тихо выговорила она.
— Я?!— чуть не вскрикнулъ онъ.
И, взявъ ее за руку, порывисто притянулъ къ себ на диванъ и слъ рядомъ съ нею.
— Такъ дольше не можетъ продолжаться, — выговорилъ онъ хриплымъ, срывающимся голосомъ.— Мы уходимъ другъ отъ друга все дальше. Я долженъ объяснить… Я разскажу вамъ о той женщин — вы знаете, о комъ…
Ирена отшатнулась отъ него, какъ будто ее ударили кнутомъ.
— Разв она стоитъ между нами? Я не желаю слышать о ней. Не стану слушать. Что мн до нея? Будемъ жить, какъ прежде жили.
— Жить, какъ прежде, стало невозможно.
— Вы любите ее!— гнвно вскричала Ирена.
— Я имю вс основанія презирать и ненавидть ее,— сквозь зубы выговорилъ Гью.— Вы отлично знаете, что я каждымъ фибромъ моего существа люблю васъ.
Ирена не сводила съ него глазъ. Нсколько прошедшихъ секундъ тянулись медлительно, какъ вчность.
— И вы знаете, что я люблю васъ, всмъ сердцемъ и душой. Почему же вы не берете меня?— медленно выговорила она.
Гью вскочилъ на ноги.
— Вы любите меня?— такъ?!
Жуткая радость, охватившая душу, была слишкомъ велика, чтобъ душа смла поврить ей, и такой яркій свтъ сіялъ въ его глазахъ, что женщина, ослпленная, трепетно опустила свои.
— Вы такъ любите меня? Повторите это.
— Я и такъ уже слишкомъ много сказала,— пролепетала она. И подняла на него нжные, полные слезъ глаза.
— Гью, милый, зачмъ вы заставили меня сказать?
Мигъ спустя она рыдала въ его объятіяхъ, прижимаясь къ нему, отдаваясь сладости его утшеній, смущенно пряча лицо у него на груди. А онъ прижималъ ее къ себ все крпче, крпче… Молчаніе долго не нарушалось. Сердце женщины жадно пило изъ пьянящаго источника счастья. Но въ душ мужчины шла острая, мучительная борьба. Она не видла его измученнаго, вдругъ похудвшаго лица. Она только слышала его прерывистое дыханіе, говорившее о волненіи, которое не выразить словами. Его мука не проникла сквозь броню ея счастья, не омрачила его. Ея прелестная головка радостно покоилась на груди, въ которой горлъ адскій огонь. Въ такомъ жгучемъ, обжигающемъ душу огн создаются грозныя ршенія.
— Хотите быть моей женой, Ирена?— выговорилъ онъ наконецъ.
Она, какъ ребенокъ, кивнула головкой. Потомъ выпрямилась и тихонько отстранила его.
— Знаете, о чемъ я плакала, когда вы вошли?— Гью, милый, какія мы, женщины, глупыя!
— О чемъ же?
— Я думала, что я не нужна вамъ. И это было такъ горько. Вдругъ роли перемнились.
— Съ какихъ поръ вы полюбили меня?
— Не знаю. Можетъ быть, всегда любила. Объ этомъ вы меня никогда не спрашивайте.
Когда и какъ она полюбила его? Разв она знала? Разв женщина когда-нибудь знаетъ? Бываетъ, что она помнитъ весеннее утро сердца, когда въ немъ расцвлъ цвтокъ любви и говоритъ: ‘Тогда я поняла, что люблю’. Но въ то же время она знаетъ, что лепестки этого цвтка давнымъ давно лежали тамъ свернутыми, и смутно помнитъ, что онъ распускался и расцвталъ постепенно. А на вопросъ: ‘когда’ и ‘какъ’ у нея нтъ отвта. Когда Ирена оглядывалась назадъ, она видла, что вс эти годы въ сердц ея таилась нжность, теплившаяся гд-то въ глубин. Неужели же… Она испуганно отшатнулась отъ этой мысли, затмъ, на цыпочкахъ, затаивъ дыханіе, вернулась къ ней. Съ перваго же дня, какъ Гью и Джерардъ заговорили съ ней на пароход, она объединила ихъ въ своей привязанности и такъ было все время, пока одинъ изъ нихъ не ушелъ отъ нея, оставивъ другого нетронутымъ. Преданная и честная любовь къ ней Гью всегда была ея тайной гордостью. Она какъ бы дополняла собою любовь Джерарда. Это было ясно. Но не нуждалась ли и ея любовь къ мужу въ дополненіи и не была ли этимъ дополненіемъ ея привязанность къ Гью? И, еслибъ не эта другая привязанность, остались ли бы все время неизмнными ея чувства къ Джерарду? Словомъ, не любила ли она одновременно ихъ обоихъ? Она спрашивала себя и не находила отвта. Все было тайной, загадкой,— какъ цвтъ опала съ уклончивымъ бловатымъ отблескомъ стыда. Но никогда неудовлетворенное желаніе не омрачало чистоты ея любви къ Джерарду, доходившей до обожанія. Этого рода сомннія не томили ея души. И все же Гью всегда былъ ей невыразимо дорогъ. Культъ ихъ братской дружбы, которую она также идеализировала, слилъ воедино эти дв привязанности, еще усложнивъ загадку…
— Не знаю,— говорила она.— Не умю сказать. И никогда не сумю. О Гью, милый, я чувствовала себя такой заброшенной, такой одинокой.
Онъ обвилъ рукой ея станъ, какъ бы беря ее подъ защиту.
— Прости мн, милый,— говорила она.— Я прежде считала тебя слабымъ — можетъ быть, потому, что не сразу полюбила тебя. Но теперь я знаю, что ты сильный, и мн нужна твоя сила.
Это былъ основной тонъ въ гимн ея счастья. Когда-то она сравнила ихъ между собою и ршила: одинъ — зыбучій песокъ, другой — гранитная скала. Слпое обожаніе извратило ея наблюдательность. Вышло какъ разъ наоборотъ: первый оказался гранитной скалой, второй — зыбучимъ пескомъ. Теперь она стояла на гранитной скал и чувствовала себя въ безопасности. Теперь, оглядываясь на свою жизнь съ Джерардомъ, она нердко горько дивилась своему ослпленію имъ: его угрюмость и неразговорчивость она принимала за силу, милостивое позволеніе обожать себя — за нжность, недостатки возводила въ добродтели и благородные поступки изобртала сама. Тщетно искала она въ прошломъ хоть чего-нибудь яркаго, красиваго, неэгоистическаго, сердечнаго порыва теплой ласки, хотя бы доказательства боле, чмъ средняго ума. Даже въ будничной работ онъ не оправдалъ ея надеждъ: какъ адвокатъ, онъ ровно ничего не представлялъ собой и не любилъ своего дла. Какъ она могла такъ заблуждаться?
За то теперь она уже не ошибется. Разсматривая жизнь Гью, она видла ее наполненной несчетными доказательствами его честности и преданности. Что онъ блестящій свтскій человкъ — это признавали вс, не нужно было быть влюбленной въ него, чтобы видть это. Его героизмъ также проявился не въ потенціальной форм, но активно. Дважды онъ становился лицомъ къ лицу со смертью. Одинъ разъ, чтобъ спасти друга. Другой разъ, чтобы спасти честь женщины. Въ послднемъ она была убждена — какъ и въ его безупречности по отношенію къ этой женщин. Какую роль эта тварь сыграла въ жизни Гью?— она была слишкомъ горда, чтобы вникать въ это и выяснять. Несомннно было одно: онъ не любилъ ея. Для женщины, жаждущей счастья, этого было достаточно. Сильная душа отказывалась искать дальше. Да, теперь она стоитъ на гранитной скал, основы ея новой жизни заложены прочно. Какое невыразимое счастье!
Она вся сіяла. Черная шелковая блузка съ пной кружева у ворота, нжно ласкавшей шею, красиво оттняла живой румянецъ лица. Гью безъ конца изучалъ это лицо, казалось, изучилъ вс его выраженія въ безконечномъ ихъ разнообразіи, видлъ его и восторженнымъ, и кроткимъ, и скорбнымъ, и гнвнымъ. Но такимъ, какъ сегодня, никогда еще его не видалъ. Одному только человку въ жизни можетъ женщина открыть всю красоту своей души и тла. Послдняя тнь сомнній и раскаянія въ немъ была смыта нахлынувшей волной гордой радости.
— Я прошелъ бы сквозь адское пламя, чтобы завоевать тебя!— вырвалось у него.
Она улыбнулась, счастливая, не зная, на что онъ намекаетъ, и отвтила нжной шуткой:.
— Теб нужно было только пройти сквозь формальность — сдлать мн предложеніе. Разв это было такъ тяжко?
— Я никогда не сталъ бы просить тебя, чтобы ты вышла за меня изъ состраданія.
— Я это знала. А теперь — ты увренъ, что ты будешь счастливъ со мной?
— Счастливъ?— повторилъ онъ.
Засмялся, прошелся по комнат, снова вернулся къ ней, запустилъ пальцы въ волосы. Счастье опьяняло его. Сталъ передъ нею и взялъ ея руки.
— Да знаешь ли ты, что такое мужская любовь?..

——

Всю эту ночь онъ бгалъ изъ угла въ уголъ по своей комнат въ лихорадк радостнаго возбужденія. Наконецъ-то Ирена любитъ его, и ея любовь превратитъ запущенный садъ его души въ свтлую снь обителей райскихъ, красоту которыхъ и вообразить себ невозможно. Чтобы сохранить этотъ неизъяснимо сладостный даръ, онъ готовъ былъ бы взвалить себ на плечи сотню преступленій. И въ этотъ часъ экстаза бремя единственнаго преступленія, которое онъ ршилъ совершить, было легкимъ для его плечъ. Онъ ничмъ не рискуетъ. Тайна его брака съ Минной не можетъ раскрыться. Она погребена въ пыльномъ архив брайтонской мэріи. Минна, ужь разумется, не выдастъ ея. Анна Кассаба душой и тломъ предана Минн. И притомъ, вдь это преступленіе онъ совершаетъ ради счастья обожаемой женщины. Оно сниметъ съ нея тяжкое бремя общественнаго отщепенства. Онъ зальетъ ея жизнь обожаніемъ, страстью, любовью. Передъ мысленными очами его встало видніе дружной, радостной жизни, полной гармоніи. Онъ громко засмялся отъ радости. Бываютъ минуты, когда человкъ чувствуетъ себя достаточно сильнымъ, чтобы бороться — даже съ Судьбой.

XX.

Изъ Ниццы, которую она обожала, Минна помчалась въ Лондонъ, котораго терпть не могла, и заняла цлый рядъ покоевъ въ отел ‘Метрополь’. И примчалась она сюда изъ-за Гью. Извстіе объ его женитьб на Ирен вызвало у нея бурный приступъ гнва и къ ея обычному враждебному отношенію къ нему примшивалась теперь жажда мести. Прочитавъ въ газет это извстіе, она ни за что ни про что разбранила француженку горничную, кинулась на кровать и расплакалась, потомъ похала въ Монте-Карло, гд вела себя невозможно, открыто компрометируя себя съ австрійскимъ банкиромъ, уже дв недли ухаживавшимъ за нею. Неизбжная компаніонка, которую Минна, приличія ради, держала при себ въ качеств dame chaperon, сочла нужнымъ выказать свое неодобреніе. Произошла непріятная сцена.
— Моя совсть не позволяетъ мн оставить безъ вниманія такіе ваши поступки, не сказавъ вамъ, что этого длать нельзя,— замтила компаньонка.
— Я плачу вамъ не за то, чтобъ у васъ была совсть,— грубо отвтила Минна.— У меня и своей слишкомъ достаточно.
— Не могу я молчать, когда вы ведете себя неприлично,— возразила dame chaperon, въ которой рабство еще не сломило духа.
Минна тутъ же на мст разсчитала ее и очутилась совсмъ одна, въ своей маленькой вилл съ прохладной блой лоджіей и мозаичными полами. Жить здсь одной, безъ знакомствъ, не вызжая и никого не принимая у себя, какъ подобаетъ скромной молодой двиц — это было совсмъ не по ней. Пользоваться всми развлеченіями, которыхъ она жаждала, не имя хотя бы номинальной покровительницы ея юности и красоты, значило бы сдлать себя непріемлемой для общества. А она вовсе не желала, чтобы дамы изъ общества свирпо подбирали юбки, когда она проходитъ мимо — какъ это бывало на ея глазахъ со многими прекрасными и одинокими обитательницами красивыхъ виллъ между Каннами и Санъ-Ремо. Слишкомъ дорого досталось ей богатство, чтобы покупать его цною только униженія. Словомъ, dame chaperon была необходима. Цлый мсяцъ она искала напрасно. Условія, предлагаемыя ею, были выгодныя. Претендентокъ являлись сотни. Но одн были очень ужь мало импозантны. А импозантныя отталкивали ее своей чрезмрной респектабельностью. Наконецъ, искомое нашлось въ лиц м-рсъ Деламеръ, вдовы артиллерійскаго полковника, женщины свтской и умной.
‘Я много жила, много видла въ жизни и пришла къ убжденію, что изъ всхъ добродтелей высшая — скромность’,— писала она о себ въ своей характеристик.
Прочитавъ это письмо, Минна тотчасъ устремилась въ Лондонъ. Она пришла, увидла и побдила. М-рсъ Деламеръ согласилась хать съ нею на югъ, и безотлагательно.
Было пять часовъ пополудни. Минна лежала на кушетк, перелистывая новый романъ. Она только что вернулась съ одинокой прогулки по парку, гд не встртила ни единаго знакомаго лица. Лондонъ былъ ей ненавистенъ. Въ прошломъ съ нимъ была связана цлая сть униженій. Книга выпала изъ ея рукъ, и она снова стала перебирать въ памяти свои обиды, въ сотый разъ со времени своего прізда въ Лондонъ. А пріхала она всего два дня тому назадъ. За эти дни она ни съ. кмъ не видлась, кром м-рсъ Деламеръ. Когда становилось очень ужь скучно, признательность подсказывала ей, что слдовало бы побывать у Бебро, но у нея не хватало духу снова войти въ этотъ домъ, гд она пережила столько кошмарнаго. При вид этихъ грубыхъ, скучныхъ, добрыхъ лицъ стрлка времени тотчасъ повернула бы обратно и она снова очутилась бы во власти демоновъ. Одна мысль объ этомъ подгоняла къ горлу истерическій клубокъ. И она сидла одна въ пышномъ отел, сердясь и скучая.
Потомъ встала, прошлась нсколько разъ по комнат и позвонила горничную.
— Сходите внизъ и возьмите мн два билета въ Гаймаркетъ на сегодняшній вечеръ.
Миловидная француженка ушла исполнять приказаніе. Минна стояла у окна и барабанила по стеклу, разсянно глядя на уличную суету, на поздъ, ползущій по Хенджерфордскому мосту, на ослпительно яркіе фонари у подъзда Авеню-Театра.
— Какъ мн все здсь противно!— говорила она себ. И, все же, отъ нечего длать, продолжала смотрть въ окно. Вошла горничная, Жюстина.— Кресла въ партер вс проданы. Изъ отеля спрашивали по телефону. Если барышня желаетъ ложу…
— Ахъ, мн все равно. Ложа, такъ ложа,— раздражительно вскричала Минна.
Она пригласила къ себ на этотъ день обдать м-рсъ Деламеръ, съ тмъ, чтобы потомъ вмст хать въ театръ, и изъ совершенно ненужной любезности предоставила гость выборъ театра. М-рсъ Деламеръ выразила желаніе посмотрть, въ Гаймаркет пьесу, о которой много говорили въ этотъ сезонъ, передъ тмъ, какъ ухать изъ Англіи. Минна волей-неволей должна была согласиться, хотя ей уже заране стало скучно. Въ теперешнемъ ея настроеніи она гораздо охотне пошла бы въ театръ Ампиръ, или въ Гэйти и затмъ поужинала съ шампанскимъ, въ компаніи веселыхъ мужчинъ. И, такъ какъ перспектива провести вечеръ въ Гаймаркет не особенно улыбалась ей, она, съ характерной для нея небрежностью, не позаботилась заране запастись билетами. Посмотрла на часы. Половина шестого. Она дождалась у окна возвращенія Жюстины съ билетомъ.
— Ну, теперь пойдемъ одваться. Все-таки это — занятіе, — сказала Минна.
— И правда, не очень-то весело у васъ тутъ, въ Лондон, — поспшила отвтить Жюстина на пойманный ею намекъ.
— Отвратительнйшій городъ. Я тоскую по Ницц.
— И я тоже, мадемуазель. Но въ Ницц будетъ скучно, когда мы вернемся.
— Мы запремъ свою виллу и удемъ въ Эксъ-ле-Бэнъ, на русскій сезонъ.
— Я обожаю русскихъ!— съ убжденіемъ вскричала Жюстина.
— А вы много ихъ знали?— насмшливо спросила Минна.
— Они такіе, что, когда одного знаешь цликомъ, знаешь ихъ всхъ.
Минна умышленно затягивала одванье, и удовольствіе облечься въ очаровательный туалетъ, въ связи съ живою болтовней Жюстины, фамильярно разсказавшей ей весь свой романъ съ русскимъ, котораго она ‘знала цликомъ’, заполнили время и разсяли дурное настроеніе Минны. Выйдя изъ рукъ ловкой камеристки въ очаровательнйшемъ плать, когда-либо созданномъ въ парижскихъ мастерскихъ, съ брилліантовой звздочкой въ темныхъ волосахъ, и любуясь на себя въ огромное до полу зеркало, она была почти счастлива. Она была молода и, по мннію большинства, и ужь, конечно, по ея собственному мннію, обаятельно прекрасна. Ущербъ, нанесенный этой красот пережитою драмой, постепенно изгладился съ теченіемъ времени. Пухлыя губки ея снова были алы, какъ вишня, глаза по прежнему мечтательно томны, лниво опущенныя рсницы соблазнительно чувственны, какъ тогда, когда она сознательно пускала въ ходъ вс эти чары, пытаясь покорить сердце Гью. Вдобавокъ, она была теперь старше и въ полномъ расцвт красоты.
— Мадемуазель очаровательна!— заявила Жюстина.
Минна вздохнула.— И подумать, что все это даромъ, по крайней мр, сегодня, — на меня никто и не взглянетъ.
— Вся зала будетъ смотрть на мадемуазель.
Минна презрительно разсмялась. Очень ей это нужно?
— Если бъ я была такой, какъ мадемуазель, я была бы въ восторг.
Немного погодя Минна сошла съ своей гостьей въ огромную столовую отеля. М-рсъ Деламеръ была увядшая, аристократической вншности женщина съ орлинымъ носомъ, одтая всегда безукоризненно. Она критически оглядла съ ногъ до головы свою питомицу, замтила, что она не смущается устремленными на нее восторженными взглядами, даже какъ будто старается привлечь ихъ, и незамтно пожала плечами. Она согласилась бы шапронировать и вавилонскую блудницу, лишь бы только не жить эту зиму снова въ дешевенькихъ меблированныхъ комнатахъ въ Блумсбери, гд она весь этотъ годъ прятала свою бдность. А сейчасъ она знала, что обдъ будетъ вкусный, и намрена была насладиться имъ.
Шумная, людная зала, смшанный гулъ разговоровъ и дорогія вина окончательно привели Минну въ хорошее расположеніе духа.
— Я рада, что вы предпочитаете шампанское extra-sec,— сказала м-рсъ Деламеръ, отпивъ глотокъ и одобрительно кивнувъ головой.— Большинство женщинъ, когда можно, спрашиваютъ Вдову Клико.
— Да, и оттого мужчины боятся съ ними обдать,— подтвердила Минна.— Я была заране уврена, что вкусы наши сойдутся. Но и я не сразу привыкла къ этому сорту вина.
— Всегда приходится перевоспитывать себя, — сказала м-рсъ Деламеръ.
— Мужчины такіе скоты! Врядъ ли есть хоть одинъ, который бы устоялъ, когда ему льстятъ, или угождаютъ его любимымъ привычкамъ. Но, увы! безъ мужчинъ жизнь скучна и неинтересна — поэтому волей-неволей приходится изучать ихъ привычки и считаться съ ними.
М-рсъ Деламеръ учтивымъ жестомъ изъявила согласіе.
— Вы находите, что я слишкомъ цинична для своихъ лтъ?— томно протянула Минна.
— Это скоре вопросъ опыта, чмъ возраста.
— Ну — для того опыта, который могъ быть у меня?
Тонкія губы м-рсъ Деламеръ сложились въ усмшку.
— Иной опытъ даетъ цинизмъ, иной — познаніе истины. Все зависитъ отъ того, какъ вы воспринимаете опытъ.
— Что такое истина?— какъ говорилъ Пилатъ.— Я пока не обрла ея ни въ себ и ни въ комъ другомъ. Цль жизни — сплести изъ кружевъ лжи возможно боле красивую и прочную ткань. Если я шокирую васъ такими разговорами, вы лучше сразу скажите мн, м-рсъ Деламеръ.
— Вы слишкомъ очаровательны, чтобъ шокировать кого бы то ни было,— снисходительно откликнулась ея собесдница.
— Благодарю васъ!— Минна совсмъ развеселилась.
М-рсъ Деламеръ перевела разговоръ на космополитическое общество, съ которымъ сталкиваешься обыкновенно на заграничныхъ курортахъ. Она, дйствительно, много пережила, знала свтъ и людей, и разговаривать съ неюбыло не скучно. Минна сравнивала ее съ ея напыщенно строгой предшественницей, причемъ сравненіе было цликомъ въ ея пользу, и радовалась своему выбору. Разговоръ вышелъ такой занятный, что он засидлись за кофе и, когда вошли въ свою ложу въ театр, спектакль уже начался.
Въ зал. было темно, освщена только сцена. Въ партер и въ мстахъ за креслами смутно виднлись блыя пятнышки лицъ и большого размра свтлыя пятна — дамскія платья. Минна сла ближе къ сцен, м-рсъ Деламеръ напротивъ нея. Первый актъ показался двушк неинтереснымъ — посл шампанскаго хотлось чего-нибудь боле забавнаго. Притомъ же всякія серьезныя цли и служеніе идеалу претили ея натур, а предчувствіе трагедіи угнетало ее. Ея собственная душа была слишкомъ мрачна для того, чтобъ еще омрачать ее чужою тоской. Она звала, облокотясь локтемъ на барьеръ ложи и, глядя на сцену, видла собственную жизнь и глубоко жалла себя. Она была одинока. Анна Кассаба скоропостижно скончалась три мсяца тому назадъ. Теперь у нея нтъ ни одного друга, кром вотъ этой женщины, которая будетъ жить съ ней за плату и которую она въ душ презирала. Она думала о своихъ обидахъ — о послднемъ жестокомъ оскорбленіи, нанесенномъ ей ея мужемъ. Какъ она его ненавидла! Какъ онъ смлъ жениться! Принимая во вниманіе, что она сама ршительно отреклась отъ всякихъ правъ на него, это было неразумно. Но, еслибъ мужчины и женщины всегда руководились разумомъ, жизнь волновала бы не больше, чмъ биномъ Ньютона.
Наконецъ, занавсъ опустился. Зала вдругъ освтилась. М-рсъ Деламеръ сдержанно выразила свой восторгъ. Хвалила актеровъ.
— Они вс точно деревянные въ сравненіи съ французами,— возразила Минна, приставляя къ глазамъ бинокль. Она поворачивалась то вправо, то влво, разглядывая публику въ креслахъ. И вдругъ уронила бинокль на колни и застыла на мст, глядя куда-то въ пространство, вся блая, какъ полотно.
М-рсъ Деламеръ поспшно встала.— Вотъ моя соль. Понюхайте.
— Смотрите!— не глядя на нее, вскричала Минна.— Вонъ онъ стоитъ.
— Кто?
— Гью Кольманъ.
— Тотъ самый, который…— осторожно освдомилась м-рсъ Деламеръ.
Минна овладла собой, вспыхнула, прикусила губы. Она чуть не выдала себя.
— Я взволновалась, увидавъ его,— пояснила она, заставивъ себя улыбнуться.— Послдній разъ мы видлись при такихъ тягостныхъ обстоятельствахъ — на суд… мой бдный отецъ…
М-рсъ Деламеръ сочувственно кивнула головой и съ интересомъ принялась разглядывать красивое лицо и гордую осанку Гью.
— А рядомъ съ нимъ героиня его романа, м-рсъ Мерріамъ. Я знаю ее въ лицо.
— Они обвнчались мсяцъ тому, назадъ,— сказала Минна, силясь придать твердость своему голосу.
— Вы, кажется, были въ большой дружб съ ними обоими?
— Съ нимъ — да.
Въ это мгновеніе взглядъ Гью, лниво блуждавшій по зал, встртился съ ея взглядомъ. Инстинктъ подсказалъ Минн, что опасно было бы навести м-рсъ Деламеръ на мысль о тайн. И она привтливо кивнула головою. Гью отвтилъ изысканно учтивымъ поклономъ. И слъ рядомъ съ Иреной. Случайное присутствіе въ зал троихъ героевъ памятнаго сенсаціоннаго процесса не прошло незамченнымъ. Тамъ и сямъ перешептывались, поглядывали въ ихъ сторону, направляли на нихъ бинокли. Минна поняла, что они узнаны, и, преувеличивая опасность, вызвала капельдинера, взяла у него карандашъ и написала по-нмецки на уголк афиши: ‘приличія ради, придите поговорить со мной’. Потомъ послала капельдинера и стала ждать, что будетъ.
Гью сидлъ возл Ирены и не ршался взглянуть ей въ глаза, полные любви и доврія. Въ первый разъ посл своей свадьбы они были вмст на людяхъ, въ первый разъ, вообще, были въ театр, съ тхъ поръ, какъ Гью былъ арестованъ по подозрнію въ убійств Израэля Гарта. Въ ихъ жизни это было цлое маленькое событіе, которому они радовались заране и теперь наслаждались имъ въ осуществленіи. Какъ влюбленные, они во время перваго акта держались за руки, благо въ зал было темно, передавая другъ другу свои впечатлнія легкимъ пожатіемъ. Оба еще были полны впечатлнія пережитаго мсяца, полнаго дивнаго, безмятежнаго счастья. Гью нтъ-нтъ да и возвращался мыслью къ тихому уголку на живописномъ Корнуэльскомъ берегу, гд они провели медовый мсяцъ, гд жена его застнчиво обнаружила всю глубину своей нжности, гд она съ каждымъ днемъ расцвтала и становилась по прежнему безоблачно ясной. Потомъ ему вспомнилось ихъ возвращеніе въ Лондонъ и радость, что теперь уже не нужно прощаться у дверей и идти къ себ, въ одинокую холостую квартиру съ сердцемъ, томящимся тоской по невозможномъ. Когда занавсъ упалъ, Гью поднялся, смясь:
— А теперь я доставлю себ удовольствіе убдиться въ томъ, насколько вс прочія женщины хуже тебя.
И встртился глазами съ взоромъ Минны, неотвратимымъ, какъ Судьба.
— Странно, что въ первый же разъ, какъ мы выхали въ свтъ, мы встртились съ ней,— сказала Ирена.
— Она отлично выглядитъ,— замтилъ онъ, съ досадой сознавая всю банальность этихъ словъ. И смолкъ. Ирена замтила, что онъ смущенъ.
— Ничего, что это вызываетъ непріятныя воспоминанія, милый. Невзгоды прошлаго дали намъ наше теперешнее счастье. Не забывай.
— Разв я могу забыть?
— Она очень похорошла,— замтила Ирена, взглянувъ на ложу напротивъ.— Въ послдній разъ, какъ я ее видла, бдняжку, она была ужасно разстроена. Я, кажется, даже не разсказывала теб. Это было въ тотъ страшный вечеръ, посл перваго дня суда. Она неожиданно явилась къ намъ и, прежде чмъ успла сказать что-нибудь, забилась въ истерическомъ припадк. Пришлось отвезти ее назадъ къ ея друзьямъ. Какъ странно, не правда ли?
— Очень странно,— тихо проговорилъ Гью.
Зачмъ она прізжала къ нимъ? Исповдываться? Сознаться во всемъ? Онъ не смлъ показать, какъ взволновалъ его этотъ разсказъ. И поспшилъ встать, чтобы хоть на время ускользнуть отъ этого мучительно-фальшиваго положенія, которое злило и раздражало его. Маленькій, лысый господинчикъ за два ряда отъ него, съ любопытствомъ разглядывавшій героя cause cl&egrave,bre, неожиданно встртился глазами съ Гью и весь съежился въ своемъ кресл. Но Гью даже не замтилъ, что маленькій лысый человкъ заинтересовался имъ.
— Почему ты не пойдешь покурить?— ласково сказала Ирена.
Онъ повернулся къ ней и прочелъ въ ея взор такую искреннюю любовь, что ему стало стыдно, какъ онъ могъ обмануть ее. Но вдь это было для ея же счастья. Въ этомъ не могло быть сомнній. И все же присутствіе той, другой женщины бросало мрачную тнь на его счастье, напоминая, что оно построено на нечестномъ поступк., А простой разсказъ Ирены о загадочномъ визит къ нимъ Минны, цль котораго онъ не могъ не угадывать, набрасывалъ на все это такой злобно-ироническій свтъ. Прежде, чмъ онъ усплъ отвтить Ирен, капельдинеръ подалъ ему записку отъ Минны. Лицо Гью омрачилось. Онъ не могъ отказать ей. Къ тому же Ирена слышала его разговоръ съ капельдинеромъ.
— Если ты ничего не имешь противъ, я зайду къ ней въ ложу,— сказалъ онъ.
— Конечно, ты долженъ зайти. Она будетъ рада видть тебя.
Гью взглянулъ на часы. До поднятія занавса оставалось еще десять минутъ. На короткій разговоръ времени хватитъ. Чмъ короче, тмъ лучше.
Онъ вышелъ изъ залы и по лстниц поднялся въ ложу Минны. Она встртила его въ пустынномъ, устланномъ ковромъ коридор, отошла шага на два отъ своей ложи, чтобы не быть услышанной м-рсъ Деламеръ, и протянула ему руку съ презрительнымъ, вызывающимъ видомъ.
— Итакъ, вы двоеженецъ?
— Очевидно, да. Вы только затмъ и звали меня, чтобъ имть удовольствіе сказать мн это?
— Кто знаетъ?— усмхнулась Минна, нагло взметнувъ кверху длинныя рсницы.
— Вы что-нибудь имете противъ этого?
— О, разумется, нтъ! Вдь вы получили мое письмо? Вы въ прав имть столько же женъ, какъ покойный вождь мормоновъ, если вамъ это нравится.
Гью насмшливо поклонился. Какъ это похоже на нее — реагировать и на трагическое вульгарно!
— Скажите мн,— началъ онъ совсмъ другимъ тономъ — зачмъ вы похали къ м-рсъ Мерріамъ въ тотъ вечеръ посл перваго дня суда?
Вопросъ былъ такой неожиданный и самый инцидентъ такъ далекъ отъ ея мыслей, что она ахнула отъ изумленія и кровь прилила къ ея щекамъ. Потомъ опустила глаза, незамтно поглядла на него исподлобья, увидла, что лицо у него строгое, скрпилась и презрительно разсмялась.
— Должно быть, вся эта исторія подйствовала мн на нервы — вдь, вы же не предполагаете, надюсь, что я хладнокровно замыслила убить васъ. Я думала, что вашъ врный другъ, м-ръ Мерріамъ, можетъ быть, суметъ помочь мн. Какая я была глупенькая, не правда ли?
— Я радъ, что у васъ былъ хоть одинъ моментъ угрызенія.
— Можете быть спокойны — потомъ я искренно раскаивалась въ немъ. Но зачмъ намъ говорить о непріятныхъ вещахъ? Все къ лучшему въ этомъ лучшемъ изъ всхъ возможныхъ міровъ. Я вижу, вы утшились вполн, а я…
— А вы?
— Я тоже стараюсь утшиться.
Онъ сострадательно взглянулъ на нее, помолчалъ немного и сказалъ уже мягче:
— Зачмъ такъ говорить? Мн было бы отрадно знать, что вы все-таки сдлали попытку спасти меня. Значитъ, я судилъ васъ слишкомъ сурово. Если вы пытались поступить честно въ отношеніи меня, какъ я старался быть честнымъ по отношенію къ вамъ, мы, по крайней мр, можемъ не ненавидть другъ друга.
— Будто? Милый другъ, вы и представить себ не можете, какъ я васъ ненавижу.
— Ну, что жь. Пусть такъ. Мы останемся честными врагами. Вы долго пробудете въ Лондон?
— До послзавтра. Боюсь, что мн нельзя будетъ позволить себ удовольствіе пригласить васъ къ себ.
— Чрезвычайно сожалю объ этомъ. А теперь — я прощусь — кажется, уже подняли занавсъ.
— Не посидите ли вы этотъ актъ въ нашей лож?— предложила Минна.— Теперь вамъ трудно будетъ вернуться къ вашей — другой жен.
Онъ повернулся на каблукахъ и отошелъ. Она смотрла ему вслдъ, пока онъ не завернулъ за уголъ корридора, и затмъ вошла къ себ въ ложу.
Извиняясь на каждомъ шагу, Гью, наконецъ, добрался до своего мста возл Ирены. Она, какъ раньше, вложила свою руку въ его руку и шепнула ему слово привта.
Сердце его всколыхнулось и онъ крпко сжалъ ея руку. О, Господи! Какое счастье, что они опять вмст! Но пьеса уже утратила для него всякій интересъ. Когда занавсъ упалъ посл второго акта, онъ даже не могъ бы сказать, что видлъ на сцен. А между тмъ пьеса была высоко драматическая. Ирена тихонько вздохнула, какъ бы съ облегченіемъ, и повернулась къ мужу, еще вся взволнованная.
— Теб нравится, милая?
— О, да! А теб?
— Я съ тобою, Рени. Больше мн ничего на свт не нужно.
Она осталась довольна отвтомъ. Шепнула ласковое словечко, пригнулась ближе къ нему. Инстинктивно онъ поднялъ глаза на ложу Минны и увидлъ, что она смотритъ на нихъ, не отрываясь, жесткимъ, недобрымъ взглядомъ, такъ хорошо знакомымъ ему.
— Боюсь, что эта бдная двушка несчастлива, — сказала Ирена, замтивъ, куда онъ глядитъ.— Не странно ли, милый Гью, что съ первой встрчи мн все время хотлось облегчить какъ-нибудь ея участь? Какой навязчивой она, пожалуй, сочла бы меня, еслибъ знала!
Каждое ея слово ранило его, какъ ножемъ. Что же она скажетъ о немъ, когда узнаетъ его романъ съ этой двушкой? Самъ онъ вовсе не считалъ себя героемъ, но въ глазахъ Ирены онъ былъ имъ и съ каждымъ днемъ все больше убждался въ этомъ, съ неописуемой смсью боли и гордости. Такова ужь она была по натур — склонная возносить все, любимое ею, на головокружительную высоту. Женясь на ней, онъ оставилъ ее въ невдніи — исключительно ради нея, и это не казалось ему нечестнымъ. Сегодня, впервые, онъ испугался — за себя.
— Не огорчайся, милый, — шепнула Ирена, видя, что лицо его омрачилось.— Теперь я могу уже спокойно думать обо всемъ этомъ, какъ будто это все произошло въ другой стадіи существованія.
— Любовь, какъ Богъ, способна исцлять всякія раны,— отвтилъ онъ.
И глубокая искренность его вры утшила его.
А предметъ состраданія Ирены скоро удалился вглубь ложи, погрузившись въ легкій, но полный горечи діалогъ съ м-рсъ Деламеръ. Эта послдняя знала изъ газетъ о скандал и Минна воспользовалась этимъ для самой ядовитой критики Гью и Ирены. Ей доставляло безумное наслажденіе рвать въ клочки ихъ репутаціи, покрывать ихъ позоромъ, выдумывать о нихъ небывалыя низости и вроломства.
— Вы, повидимому, очень не любите его, — съ улыбкой замтила м-рсъ Деламеръ.
— Кому же можетъ нравиться такая гнусная личность!— отвтила Минна рзко, какъ всегда, когда она сердилась.
Загадочная улыбка играла на тонкихъ губахъ м-рсъ Деламеръ.
— Не знаю. Ее я могла бы простить. Мн думается, что большинство женщинъ, входившихъ съ нимъ въ соприкосновеніе, готовы были пожертвовать всмъ ради него. Онъ великолпное животное.
— Вы думаете, что и женщины такія же животныя, какъ мужчины?
— Они стоятъ другъ друга,— отвтила м-рсъ Деламеръ.
Начался послдній актъ, м-рсъ Деламеръ сосредоточила все свое вниманіе на сцен. Минна, перегнувшись черезъ барьеръ ложи, не сводила мрачнаго взгляда съ двухъ темныхъ фигуръ, сидвшихъ рядомъ, едва вырисовываясь въ темнот зрительной залы. Какъ только пьеса кончилась, она поспшила увести свою спутницу изъ театра и простилась съ ней у подъзда. Наемный кэбъ быстро доставилъ ее въ ‘Метрополь’. Она прошла прямо въ свою спальню, приказавъ, чтобы ей подали туда шампанскаго и бисквитовъ, которыми она и поужинала, пока Жюстина раздвала ее.
— Ну, какъ мадемуазель довольна своимъ вечеромъ? Весело было?— фамильярно освдомилась горничная.
— Не болтайте пустяковъ. Вы меня раздражаете, — оборвала ее Минна.
Жюстина прикусила языкъ и при первой возможности поспшила уйти.
А Минна, закутавшись въ пеньюаръ, прилегла на кушетку, поставивъ возл себя послдній бокалъ шампанскаго. Постепенно чувственное выраженіе сбжало съ ея лица, глаза стали тревожными, мрачными. И долго она сидла недвижно, только губы ея дрожали и грудь высоко вздымалась. Наконецъ, у нея вырвалось свистящимъ шопотомъ:
— Да, я ненавижу его.

XXI.

На время солнце счастья закатилось и тнь нависшей опасности омрачила жизнь Гью. Но вслдъ за отливомъ бываетъ приливъ и, подобно большинству людей, Гью скоро забылъ объ опасности. Проходили мсяцы, изъ нихъ слагались годы, новое солнце дивной радости озарило горизонтъ Ирены и сдлало ея любовь къ Гью еще боле глубокой и святой. А жизнь Минны по прежнему оставалась разбитой и мрачной.

* * *

Прошло три года.
Высокіе каблучки ея съ звонкимъ стукомъ ударялись о каменныя плиты лоджіи каждый разъ, какъ ея кресло-качалка наклонялось впередъ. М-рсъ Деламеръ каждый разъ при этомъ морщилась, наконецъ, не выдержала, такъ какъ нервамъ ея въ послднее время приходилось выносить слишкомъ многое, и хотла перейти въ гостиную. Три года шапронированія такой двицы, какъ Минна, могли измучить и утомить хоть кого, да и характеръ Минны съ годами не улучшался. Тмъ не мене он остались большими друзьями и каждая изъ нихъ по своему, холодно и цинически, привязалась къ другой. Стукъ колесъ во двор внизу заставилъ м-рсъ Деламеръ перемнить свое намреніе и выйти на балконъ.
— Если вы, дйствительно, хотите хать въ Монте-Карло, вамъ надо торопиться, а не то вы пропустите поздъ 10.55. Экипажъ уже поданъ.
Минна перестала раскачиваться и лниво откинулась на спинку кресла.
— Напрасно я общала Буасси пріхать. Я уже жалю объ этомъ.
— И я тоже. Вообще вы напрасно показываетесь съ нимъ такъ часто въ обществ. Пользы вамъ отъ этого не будетъ.
— Почему? Потому, что онъ разсказываетъ неприличные анекдоты?
— Посл двухнедльнаго знакомства.
— Ну, что-жь. По крайней мр, онъ — единственный мужчина изъ всхъ, кого я до сихъ поръ встрчала, который уметъ разсказывать ихъ такъ, что вы не обязаны краснть. Краснть такъ скучно. Да, въ сущности, и все на свт скучно. Надоло мн жить на этомъ свт!
— Врядъ-ли вы съумли бы найти дорогу въ лучшій міръ,— мягко замтила старшая дама.
— Кто знаетъ? Хуже этого врядъ-ли будетъ. Вс добродтельные люди здсь смертельно скучны и презираютъ меня. Вс же т, кто ищетъ моего общества и забавляетъ меня, порочны и вульгарны. Напримръ, Буасси. Я его видть не могу.
— А вы не думаете, что лучше было бы, для разнообразія, отдохнуть денекъ дома? Буасси можно было бы послать телеграмму.
— О Боже! Я съ ума сойду, если просижу здсь цлый день, сложа руки. Это, было бы наказаніе мн за мои грхи.
— Какъ знаете, душечка. Только, если подете, смотрите, будьте насторож.
— Ну, ужь если мн захочется скомпрометтировать себя, я могу найти какое-нибудь животное покрасивй Буасси. У него видъ такой, какъ будто онъ одвается въ Бонъ-Марше. Но завтракать съ нимъ хорошо — онъ уметъ придумывать вкусные завтраки.
На лоджіи появилась Жюстина съ озабоченнымъ лицомъ: — Опоздаете, барышня, пора одваться.— Минна со вздохомъ поднялась и пошла вслдъ за горничной. Немного погодя, она появилась снова передъ м-рсъ Деламеръ въ плать цвта желтаго нарцисса и кричащей соломенной шляп съ цлымъ лсомъ втокъ и цвтовъ, застегивая на ходу длинныя перчатки.
— Она слишкомъ пересаливаетъ,— подумала про себя м-рсъ Деламеръ, посылая кончиками пальцевъ воздушный поцлуй своей воспитанниц.— Скоро она среди благо дня будетъ носить брильянты. Слава Богу, что я — не разочарованная въ жизни еврейка.
Виконтъ де-Буасси, невысокаго роста молодой человкъ, съ вьющимися черными усиками, непріятнымъ ртомъ и развратными глазами, въ полосатомъ фланелевомъ костюм, держа въ рукахъ трость съ золотымъ набалдашникомъ, встртилъ Минну на перрон небольшого изящнаго вокзала въ Монте-Карло. И тотчасъ же разсыпался въ комплиментахъ. Она восхитительна. Онъ едва смлъ надяться, что она окажетъ ему честь — даже посл ея записки. Когда она вышла изъ вагона, онъ былъ ослпленъ… Минна смотрла на него, презрительно кривя губы. М-рсъ Деламеръ была права. Онъ — пошлякъ и ничего больше. И ея участь — никого не видть, кром такихъ пошляковъ. Высокій, гладко выбритый, аристократическаго вида англичанинъ прошелъ мимо. И напомнилъ ей Гью.
— Какъ глупы женщины! Не правда ли, мосье де-Буасси?— говорила она, когда они, поднявшись на лифт, пошли черезъ площадь со множествомъ нарядныхъ магазиновъ и кафе къ большому блому зданію казино.— Впрочемъ, этотъ вопросъ, наврное, ршенъ для васъ уже съ десяти лтъ.— Ma foi, мадемуазель, я не вижу ничего глупаго въ томъ, что вы милостивы къ смиреннйшему изъ вашихъ обожателей.
— О, я говорила вовсе не о нашемъ завтрак. Вы слишкомъ много о себ воображаете.
Онъ разсыпался въ извиненіяхъ, ловко перевелъ разговоръ на другую тему, сообщилъ ей нсколько пикантныхъ новостей изъ мстной скандальной хроники и разсмшилъ ее. Они прошли насквозь зданіе казино и вышли въ садъ. Погода была дивная, какая только можетъ быть въ март на Ривьер, на дорожкахъ всюду мелькали нарядныя свтлыя платья. Отъ времени до времени встрчались знакомые, по большей части мужчины и иностранцы, и низко кланялись Минн. Въ такихъ случаяхъ ея спутникъ гордо выпрямлялся и фатовски крутилъ усы, что не ускользало отъ зоркихъ, хоть и полузакрытыхъ опущенными рсницами, глазъ Минны. Наконецъ, она устала гулять и рзко спросила его, гд же они будутъ завтракать. Онъ опять разсыпался въ извиненіяхъ и повелъ ее обратно черезъ казино и площадь, въ Hotel de Paris, гд онъ въ нарядной, яркой зал веллъ оставить столикъ. Здсь, среди хлопанья пробокъ отъ шампанскаго, международной болтовни, захваченная гривуазнымъ остроуміемъ своего кавалера, Минна и сама разошлась и сбросила съ себя саркастическое настроеніе. Теперь она способна была веселиться не иначе, какъ предварительно выпивъ хоть немного шампанскаго. Буасси, разумется, ухаживалъ за нею со всей вульгарностью человка, привыкшаго къ дешевымъ побдамъ, но это было въ порядк вещей. Къ этому она давно привыкла. Ей нравилось кокетничать для практики. Она знала, что ласкающая томность ея голоса опьяняетъ мужчинъ. Поклонниковъ у нея было безъ счета, и всмъ она протягивала манящую чашу съ этимъ волшебнымъ напиткомъ. Буасси былъ послднимъ по счету и то, что она презирала его, придавало только лишній циническій привкусъ ихъ флирту. Притомъ же и въ ней самой кровь подчасъ закипала. Развратная женщина не превращаетъ мужчинъ въ свиней исключительно ради забавы. Буасси плавалъ въ блаженств. Его скверно ухмылявшееся маленькое личико какъ-то все напряглось, губы выпятились, щеки надулись, онъ напоминалъ сатира, опошленнаго рядомъ цивилизованныхъ предковъ. Мысленно онъ уже хвасталъ пріятелямъ своей побдой.
— Какая жалость, что я не посмлъ предложить вамъ завтракать въ отдльномъ кабинет!— говорилъ онъ, перегибаясь черезъ столъ къ своей дам.
— Для васъ пропала бы тогда половина удовольствія.
— Какъ такъ? Мы были бы одни.
— Да, но это не удовлетворяло бы вашего тщеславія. Вы сами это отлично знаете.
Онъ протестовалъ. Онъ такъ пламенно обожаетъ ее! А она жестока, какъ вс ея соотечественницы.
— Разв? Я нахожу, что на сегодняшній день вы пожаловаться не можете.
— Такъ, значитъ, я могу надяться?
— Это никому не воспрещается,— отвтила она, бросивъ ему кокетливый взглядъ изъ-подъ полуопущенныхъ рсницъ.
Они долго сидли за столомъ. Потомъ Минна выразила желаніе подышать свжимъ воздухомъ и они опять пошли бродить по аллеямъ дивныхъ садовъ. Позади нихъ высился большой блый дворецъ — казино, съ его мраморными баллюстрадами, звздами и куполами, такъ красиво выдлявшимися на фон пышной растительности. Впереди ярко-синее Средиземное море сливалось вдали съ фіолетовымъ небомъ. Слва тянулся живописный итальянскій берегъ. Справа высился черный утесъ Монако съ его дворцомъ, какъ бы стоящимъ на страж маленькаго стариннаго городка. Внизу, спускаясь уступами, тянулись террассы пышной зелени, съ роскошными клумбами цвтовъ, прерываемыя блыми парапетами и лстницами. Теплый воздухъ былъ напоенъ чувственнымъ ароматомъ экзотическихъ цвтовъ.
— Это опьяняетъ, какъ вино — и ваша красота,— сказалъ Буасси.
Минна пожала плечами и лниво оглядлась вокругъ.
— Да, красивое мстечко. Но и оно надодаетъ, какъ все на свт. Который часъ?
— Половина третьяго,— отвтилъ онъ, взглянувъ на часы.
М-рсъ Деламеръ прідетъ въ половин четвертаго. Тогда можно будетъ отпустить Буасси, который уже началъ надодать ей.
— Присядемте. Такъ удобне разговаривать.
Онъ указалъ на укромное мстечко за купой огромныхъ алоэ, увлекая туда свою даму. Минна велла ему разсказать что-нибудь забавное.
— Не могу. Я слишкомъ влюбленъ.
— Ну, такъ разскажите мн о вашей послдней passion.
— У меня за всю мою жизнь была только одна.
Онъ молилъ. И теперь ей уже не хотлось кокетничать съ нимъ — онъ былъ такой маленькій, вульгарный и убогій. Все, что онъ говорилъ, она слышала уже сотни и тысячи разъ. Ее могла плнить только оригинальность. Самомнніе мужчины, начинающаго серьезно влюбляться, вызывало въ ней только презрніе. Отнюдь не щепетильная и сознающая свое униженіе, она тмъ не мене высоко цнила себя. И потому, забавы ради, принялась вышучивать его. Онъ, наконецъ, вышелъ изъ терпнія, грубо схватилъ ее въ объятія и началъ цловать. Она возмутилась, начала вырываться и изо всей силы ударила его по лицу. Въ обиженномъ галл пробудилась его врожденная грубость. Пощечина яркимъ пятномъ горла на блдной щек. Обезумвъ отъ злости, онъ сжалъ ей кисти рукъ.
— Алло!— неожиданно сказалъ чей-то голосъ.— Это вы оставьте!
Передъ ними стоялъ высокій, грузный англичанинъ въ свободномъ полотняномъ костюм и выцвтшей соломенной шляп. Буасси вскочилъ со скамьи и принялъ полную достоинства позу.
— Monsieur — началъ онъ.
Но англичанинъ не обратилъ на него вниманія. Онъ съ изумленіемъ смотрлъ на Минну, какъ будто что-то припоминая, и затмъ приподнялъ шляпу.
— Если не ошибаюсь, миссъ Гартъ?
Съ минуту Минна смотрла на него растерянно, какъ будто онъ свалился съ неба.
— М-ръ Мерріамъ?
Потомъ быстро овладла собой, встала, протянула руку.
— Я такъ рада, что мы съ вами встртились!— сказала она, съ видомъ искренности, достаточно оправдывавшейся положеніемъ.
— Могу я чмъ-нибудь служить вамъ?
— О, нтъ, благодарю васъ,— отвтила она безпечно. И, повернувшись къ Буасси, который стоялъ рядомъ и курилъ, бросила ему:— Очень вамъ благодарна за пріятную прогулку.
И кивкомъ головы отпустила его. Онъ поклонился, какъ умлъ любезне, направивъ поклонъ и по адресу Джерарда. Но Джерардъ не отвтилъ на его поклонъ, не вынулъ руки изъ кармана и молча дождался, пока онъ отошелъ.
— Какого чорта ему было нужно?
— Должно быть, объясниться мн въ любви.
— Очень ужь у него африканскія страсти.
— Я только что передъ тмъ дала ему пощечину.
— Что жь, это здсь обычаи такіе?
— О нтъ! Въ общемъ, здсь народъ все кроткій. Мы только что передъ этимъ завтракали съ нимъ, какъ цивилизованные люди, не какъ дикари.
— Можетъ быть, я помшалъ вамъ?
— Ничуть. Вы явились какъ разъ во время, какъ герой въ мелодрам, чтобы спасти невинную дву изъ когтей негодяя.
— Можетъ быть, мн разршено будетъ воспользоваться привилегіей героя и утшить невинную дву?
— Въ умренныхъ предлахъ.
— Я не отрываю васъ отъ вашихъ друзей?
— О, нтъ! Моя пріятельница, м-рсъ Деламеръ, которая живетъ со мной, прідетъ только въ половин пятаго. До тхъ поръ я сирота. Хотите приссть? Или лучше, нтъ. Пройдемте куда-нибудь въ другое мсто.
Они опустились на нижнюю террассу и сли такъ, чтобъ видно было море, голубое, искрящееся. По дорог Минна объяснила, какимъ манеромъ она очутилась въ Монте-Карло. Вотъ уже три года, какъ она зимой всегда живетъ въ Ницц. У нея здсь очаровательная маленькая вилла. Если м-ру Мерріаму случится быть въ Ницц и онъ заглянетъ въ Каза Бенедетта, он съ м-рсъ Деламеръ будутъ страшно рады ему. Минна черезъ два слова въ третье выдвигала впередъ свою dame-chaperon, чтобы придать себ больше респектабельности.
— Я съ удовольствіемъ пріду, — сказалъ Джерардъ, взглядомъ знатока окинувъ свою спутницу.— Я вчера только вернулся въ Европу посл долгаго отсутствія и еще не устроился.
— Гд же вы были?
— Въ Южной Африк. Охотился, добывалъ золото. Потомъ похалъ на Мадагаскаръ — я еще въ дтств, школьникомъ мечталъ попасть туда. Но ужь во второй разъ меня туда, конечно, не заманишь. Почти все время тамъ я провалялся въ лихорадк и съ первымъ пароходомъ ухалъ въ Марсель. И тамъ ршилъ, что не худо бы прожить здсь недльку-другую, прежде чмъ извдать вс прелести англійской весны.
— Такъ, вы, значитъ, были золотоискателемъ?
— Да. И не безъ успха.
— Нажили состояніе?
— Кое-что очистилось. Довольно много.
— И пріхали сюда, чтобы немного облегчить свог карманы?
— За игорнымъ столомъ? Ну, нтъ. Я не таковскій.
— А я, увы, люблю играть!— со вздохомъ сказала Минна.
— И что же? Больше выигрываете? или проигрываете?
— Въ прошломъ году проиграла 6,000 фунтовъ. А въ этомъ пока въ выигрыш. Отчасти я изъ-за этого и живу здсь. Я жить не могу безъ игры. Монте-Карло, Эксъ-ле-Бенъ, Остендэ — такъ и зжу изъ одного мста въ другое.
— И не надостъ вамъ?
Минна грустно посмотрла на море и заломила руки, лежавшія на колняхъ — патетическая поза, довольно плохо гармонировавшая съ ея наряднымъ туалетомъ и сногсшибательной шляпой.
— Удовольствія были бы сносны, еслибъ не надо было жить такъ, чтобъ наслаждаться ими,— сказала она, помолчавъ.
— Однако вы рано стали пессимисткой.
— Вы сами знаете, м-ръ Мерріамъ, у меня въ жизни было не много такого, что могло бы сдлать меня оптимисткой.
— Да, конечно, у васъ были тяжелыя переживанія. Какъ и у всхъ насъ. Но съ тхъ поръ времени прошло достаточно, чтобы оправиться.
— Что вы намрены длать съ вашими деньгами?
— О,— не знаю. Куплю имніе гд-нибудь въ своихъ краяхъ — въ Норфольк — и буду хозяйничать. Заниматься скотоводствомъ, разведеніемъ фазановъ и такъ дале.
— И будете рады, что вернулись на родину?
— По всей вроятности. Всякій по своему любитъ родину. А вы — разв нтъ?
— Я слишкомъ ненавижу Англію и все, что съ нею связано,— съ горечью отвтила она.— И ваше желаніе вернуться туда, на родину, для меня непостижимо.
За этимъ первымъ намекомъ на прошлое послдовала краткая пауза, втеченіе которой оба приглядывались другъ къ другу. Обстоятельства, при которыхъ они встртились, естественно, настроили ихъ взаимно дружелюбно. Теперь же оба вспомнили и о томъ, что они, въ сущности, едва знакомы, и о той странной роли, которую каждый сыгралъ въ жизни другого. Минна была искренно признательна Джерарду за то, что онъ избавилъ ее отъ Буасси, ей давно не доводилось бесдовать съ настоящимъ англичаниномъ и она развеселилась, разболталась. Но, вспомнивъ, кто онъ, она сразу съежилась и ушла въ себя. Словно чья-то холодная рука коснулась ея сердца. Странное ощущеніе, — уже испытанное ею однажды, три года тому назадъ, когда она увидала Гью съ Иреной вмст въ театр Гаймарктъ. Ей вдругъ стало непріятно присутствіе Джерарда и она тихонько отодвинулась отъ него. А между тмъ его грубоватая, равнодушная манера говорить подстрекала ея тщеславіе. До сихъ поръ онъ не удостоилъ ни единымъ восхищеннымъ взглядомъ ни ея самой, ни ея костюма. Нравится онъ ей или не нравится, все же она-то должна нравиться ему.
— Какъ это все-таки курьезно, что я такъ столкнулся съ вами,— сказалъ онъ, наконецъ.
— Мы съ вами вообще выбираемъ драматическіе моменты для нашихъ встрчъ,— была циническая реплика.
— А вдь правда, ей богу! Давненько мы таки съ вами не видались.
— Я не нахожу. Впрочемъ, я вдь не рыскала по свту въ поискахъ золота. Я жила за игорнымъ столомъ… Вроятно, вамъ извстно, что тайна смерти моего бднаго отца разъяснилась, наконецъ.
— Да, я прочелъ объ этомъ въ капскихъ газетахъ. Я очень радъ.
Снова наступила пауза. Молчаніе становилось тягостнымъ. Чтобы прервать его, Минна заговорила о красотахъ Монте-Карло.
— Ничего подобнаго у васъ, въ Южной Африк, нтъ.
— И очень жаль, что нтъ. Еслибъ было, никогда бы меня не потянуло въ Европу.
Онъ расположился поудобне, вытянулъ ноги и не безъ удовольствія посмотрлъ на свою даму. Разговоръ вертлся на общихъ мстахъ. Минна острила, довольно ядовито, и это забавляло Джерарда. Дочь еврея-ростовщика, которую онъ зналъ когда-то глупой двчонкой и презиралъ вдвойн, представилась ему теперь совсмъ въ иномъ свт. Она выросла, развилась въ красавицу, знающую людей и свтъ, съ цинической и забавной безцеремонностью сужденій и рчи. Она держалась, какъ окружающая себя наглой роскошью демимонденка, но ея огромное богатство ставило ее выше дамъ полу-свта и длало неуязвимой. Во всякомъ случа это была женщина, которой стоило заняться отъ нечего длать. Пріятное разнообразіе посл красавицъ Южной Африки. Ленты, банты, оборочки, фалбалы, черезчуръ нарядное платье цвта желтаго нарцисса ясно говорили, что эта женщина очень дорожитъ своею вншностью. Джерардъ начиналъ забывать, какую идіотскую истерику она закатила ему при послдней ихъ встрч. Она была для него просто новая знакомая. И онъ невольно измнилъ свой первоначальный грубоватый тонъ на почтительно-любезный, какого, повидимому, требовала ея томная красота. Когда Минна поднялась, чтобы идти встрчать м-рсъ Деламеръ и протянула ему руку на прощанье, онъ предложилъ проводить ее на вокзалъ, съ видомъ человка, который проситъ этого, какъ милости. Минна была польщена, нсколько заинтересована, оригинальность положенія щекотала ей нервы. Она милостиво согласилась и они вмст пошли къ казино.
На вокзалъ они пришли минуты за дв до прихода позда. М-рсъ Деламеръ вышла на платформу. Увидть Минну въ обществ незнакомаго мужчины ей было не въ диковинку. Но, когда Минна представила его, какъ стараго знакомаго и друга, назвавъ его имя: ‘м-ръ Мерріамъ’, она невольно изумленно подняла брови и посмотрла на свою питомицу, глаза которой насмшливо блеснули въ отвтъ.
— А куда же двался мсье Буасси?— спросила она по дорог къ казино.
— М-ръ Мерріамъ послалъ его поиграть,— засмялась Минна.

XXII.

Заурядный чувственный мужчина, безъ опредленныхъ занятій, и такая же праздная женщина, отъ которой такъ и ветъ похотливостью, не могутъ встрчаться ежедневно втеченіе нсколькихъ недль безъ того, чтобъ интимность ихъ не возросла. Тло начинаетъ говорить въ обоихъ, свтъ потакаетъ этому, а дьяволу того и надо. Въ первую же встрчу бывшая дочь ростовщика показалась Джерарду привлекательной и это влеченіе быстро перешло въ боле яркое чувство. Помимо старыхъ клубныхъ знакомыхъ, съ которыми онъ столкнулся въ игорномъ зал, у Джерарда не было иныхъ знакомыхъ въ Монте-Карло, кром Минны. Все свое время онъ посвящалъ ей. Кругъ ея знакомыхъ, въ который она ввела его, претилъ ему, какъ истому британцу, и вызывалъ въ немъ лишь презрніе. Какъ съ расфранченными космополитками, такъ и съ преувеличенно любезными космополитами у него не было ничего общаго. При встрчахъ съ ними у Минны онъ былъ учтивъ, но съ оттнкомъ довольно непріятнаго равнодушія, когда же сталкивался съ ними безъ нея, старался избгать ихъ.
По вторникамъ у Минны бывали вечерніе пріемы въ Каза Венедетта. Вначал м-рсъ Деламеръ прилагала немало стараній и всячески интриговала, чтобы ввести свою питомицу въ хорошее общество. И въ извстной степени это ей удалось. Но, видя, что Минна безпечно играетъ со всми видами огня, они оставили ее, боясь за собственные пальцы. Минна называла ихъ Тартюфами и Пексниффами, презрительно вздергивая губки и высказывая сомннія относительно порядочности мужчинъ и нравственности женщинъ. М-рсъ Деламеръ въ отвтъ только пожимала плечами и перенесла свои эксперименты на ближайшіе къ утраченному слои общества. Но и эти одинъ за другимъ отшатывались отъ ея питомицы и волей-неволей приходилось довольствоваться всякимъ сбродомъ. А всякій сбродъ въ Монте-Карло представляетъ собой очень курьезное и разношерстное общество. Прошлое и будущее его покрыты тайной. У всхъ мужчинъ безукоризненныя манеры. У всхъ женщинъ безукоризненный цвтъ лица. Одн стоятъ другихъ.
Пріемы у Минны были довольно блестящіе — оживленный разговоръ, отличная музыка, безупречное шампанское. Но на взглядъ тупого филистера, какъ Джерардъ Мерріамъ, въ нихъ было что-то не такъ, что-то неуловимое, что однакоже непремнно бросится въ глаза постителю хотя бы и образцовой вечеринки въ превосходно содержимомъ дом сумасшедшихъ. Когда хозяйки, занятыя другими гостями, не смотрли на него, онъ стоялъ, заложивъ руки въ карманы, въ дверяхъ лоджіи, свысока разглядывая всю эту, какъ онъ мысленно выражался, ‘сволочь’, опредляя самыми грубыми словами категоріи, по которымъ онъ распредлялъ мужчинъ и женщинъ. Истый бриттъ, хотя бы самъ и не очень нравственный, глубоко презираетъ всякую подмоченную репутацію.
Такъ онъ стоялъ и однажды вечеромъ во вторникъ, недли черезъ три посл его знакомства съ Минной. Гостиная была блистательно освщена. Большинство гостей сидло въ углу, за маленькой рулеткой. Остальные, развалясь на креслахъ и диванахъ, оживленно болтали и смялись. Минна была окружена небольшой группой мужчинъ, изъ которыхъ двое были лысые, безукоризненно одтые, съ ленточками въ петлицахъ. Одинъ разсказывалъ какой-то анекдотъ. По смху слушателей и по тому, какъ Минна закрывалась веромъ, нетрудно было угадать, что анекдотъ былъ изъ рискованныхъ. И Джерардъ злился на нее за это. Вдобавокъ, вс здсь говорили по-французски,— языкъ, который онъ понималъ лишь черезъ пятое въ десятое, и отъ этого все казалось еще обидне.
Грузная дама въ плать цвта mauve, съ рубинами въ ушахъ встала изъ-за рулетки и подошла къ Минн.
— Познакомьте меня съ вашимъ ручнымъ медвдемъ, дорогая,— сказала она рзкимъ, высокимъ фальцетомъ.— Онъ хандритъ, потому что никто не заставитъ его поплясать.
Минна засмялась, посмотрла на Джерарда и встртила его угрюмый взглядъ. И прикусила губы. Смшно, когда мужчина такъ нелпо ведетъ себя. Она встала, усадивъ на свое мсто грузную даму и своей обычной медлительной, томной поступью подошла къ Джерарду.
— Мадамъ Раборская умираетъ отъ желанія познакомиться съ вами.
— Ну, и пусть умираетъ. Туда ей и дорога.
— Да она и такъ скоро умретъ. Окажите ей эту послднюю милость.
Джерардъ недовольно скривилъ губы.— Я не умю болтать пустяки съ навязчивыми бабами.
— Со мной же вы болтаете.
— Вы не такая. Еслибъ вы были такая, не сталъ бы.
— Вамъ не слдуетъ такъ говорить со мною о моихъ друзьяхъ.
— Да, я былъ грубъ и прошу извиненія. Но это не друзья ваши. Это труппа скомороховъ, нанятая вами, чтобы забавлять васъ. Выйдемте на лоджію.
— Чтобы простудиться на смерть? Нтъ, благодарю васъ.
— Вы за весь вечеръ ни слова не сказали со мной.
— Я говорю съ тми, кто забавляетъ меня.
— Дурацкими французскими анекдотами?
— Это мое дло.
— Я не люблю, когда эти субъекты длаютъ вамъ глазки,— хмуро выговорилъ онъ.
Вотъ насколько за эти три недли подвинулись впередъ ихъ отношенія. Минна разсмялась своимъ груднымъ воркующимъ смхомъ.
— Почему же нтъ? Имъ это нравится, а я не обижаюсь и vice versa. Притомъ же, какъ вамъ извстно, я не изъ тхъ женщинъ, которыхъ можно монополизировать. Если вы подойдете къ мадамъ Раборской и будете милы съ ней, я потомъ пойду съ вами ужинать.
— Ну, ладно! Гд эта сирена?
Она подвела его къ групп у дивана и представила. Онъ поклонился съ чопорностью англичанина. Другіе мужчины учтиво подвинулись, чтобы дать ему мсто. Онъ слъ и мучился съ четверть часа: Минна присоединилась къ играющимъ въ рулетку, среди которыхъ м-рсъ Деламеръ отъ времени до времени ставила небольшія ставки по не обманывающей систем, требующей, чтобы игрокъ ставилъ только черезъ каждыя десять-пятнадцать игръ. Это было выгодно для кармана и длило удовольствіе. Выигравъ нсколько сотенъ франковъ, Минна выручила Джерарда, уведя его отъ мадамъ Раборской, которая силилась ‘произвести на него впечатлніе’. Но столовая, гд ужинали, была уже полна. Хозяйку осыпали градомъ цвтистыхъ комплиментовъ, сопровождаемыхъ движеніями обнаженныхъ плечъ и тонкихъ рукъ, усыпанныхъ брильянтами. Джерардъ злился, у него чесались руки разогнать ‘всю эту сволочь’. Онъ вообще былъ не любитель общества и свтскихъ сборищъ. Въ дни своей семейной жизни онъ вызжалъ съ Иреной въ очень рдкихъ случаяхъ, и то, когда она очень ужь настаивала. Съ женщинами ему было скучно, кром тхъ, которыхъ онъ присваивалъ себ. Но въ такихъ случаяхъ онъ предпочиталъ уединеніе вдвоемъ. Среди этихъ авантюристовъ съ развязными манерами и сатирически настроенныхъ, остроумныхъ дамъ, онъ казался, дйствительно, медвдемъ въ пустын, населенной обезьянами. Такъ назвала его сама Минна, обсуждая этотъ вечеръ, когда гости разъхались, съ м-рсъ Деламеръ. Сознаніе, что онъ здсь не у мста и не уметъ приспособиться, не улучшало его настроенія.. Онъ досадовалъ самъ на себя, зачмъ пришелъ.
— Да не будьте же такъ мрачны!— шепнула ему Минна.— Положите мн немного этого паштета и посмотрите, нтъ ли трюфелей.
Онъ торжественно положилъ ей на тарелку паштета и поставилъ тарелку на край стола, у того мста, гд она сидла. И самъ сталъ возл, въ ожиданіи дальнйшихъ приказаній, между тмъ какъ она перебрасывалась шутками съ ближайшими сосдями. Когда же Минна кончила сть, онъ проводилъ ее въ салонъ, гд она снова покинула его, подойдя къ красивой дам въ плать съ очень глубокимъ вырзомъ, сидвшей за роялемъ. М-рсъ Деламеръ, успвшая тмъ временемъ отойти отъ рулетки, сжалилась надъ нимъ и увлекла его на диванъ у стны. Такъ какъ сама она была англичанка и одного съ нимъ круга, разговаривать съ нимъ ей было не трудно, и она скоро сумла найти тему, заинтересовавшую его: его нежданное обогащеніе и охота на крупнаго звря. М-рсъ Деламеръ была знакома съ Фріуинтлемъ, прославленнымъ охотникомъ, спутникомъ Джерарда, и дала нсколько ироническихъ характеристикъ членовъ его семьи. Она великолпно знала генеалогію, которой, съ своей стороны, интересовался и Джерердъ, какъ это свойственно людямъ его умственнаго склада. Курьезный, но подлинный фактъ — любители генеалогіи всегда оказываются въ родств другъ съ другомъ. Въ конц концовъ выяснилось, что и м-рсъ Деламеръ въ родств съ норфолькскими Мерріамами, черезъ Фріуинтлей.
— Какъ мн отрадно было побесдовать съ вами, м-ръ Мерріамъ!— говорила она.— Я уже почти забыла, что на свт есть усадьбы и англійскія семьи, живущія въ провинціи. Вы только посмотрите на всю эту публику — наврное, и у нихъ есть семьи, но какія?
— Матери-то ужь, наврно, были,— смясь, отвтилъ Джерардъ. М-рсъ Деламеръ вернула ему хорошее расположеніе духа. Вскор посл того онъ сталъ прощаться.,
— Завтра увидимся?— спросилъ онъ на прощаніе Минну.
— Можетъ быть — не знаю. Если я поду въ Монте-Карло, можетъ быть, мы тамъ встртимся. Въ жизни и такъ слишкомъ много тягостнаго, чтобъ еще добровольно накладывать на себя обязательства, условливаясь на завтра.
— У васъ усталый видъ,— сказалъ Джерардъ.— Изо дня въ день сидть вечерами въ душной комнат и ложиться поздно — въ конц концовъ нездорово. Подемте хоть покататься завтра.
— Съ м-рсъ Деламеръ?
— Нтъ. Вдвоемъ. Я думаю, въ Ницц можно достать приличный выздъ. Я заду за вами въ два часа.
— Гд вы остановились?
— Въ отел ‘Великобританія’.
— Я завтра утромъ дамъ вамъ знать. Это будетъ зависть отъ моего завтрашняго настроенія.
— Я буду жестоко огорченъ, если вы не захотите хать.
— Въ самомъ дл?— томно протянула она.
Когда гости разъхались, м-ръ Деламеръ начала пть хвалы Джерарду. Вотъ это настоящій англичанинъ, настоящій мужчина, сильный, умный. Не то, что здшніе изнженные франтики, которые во всю свою жизнь не видали, какъ стрляютъ изъ ружья, и не здили ни на чемъ иномъ, кром мирныхъ осликовъ въ іюрахъ. Среди всхъ этихъ мелкихъ людишекъ онъ кажется колоссомъ между пигмеями. Тутъ-то Минна и сравнила его съ медвдемъ между обезьянъ. Страшно утомленная, она безсильно опустилась въ кресло, глядя на свою сожительницу съ видомъ усталой покорности. Въ гостиной было жарко и душно отъ дыханій столькихъ людей, непріятно пахло смсью разныхъ духовъ.
— Медвдь или нтъ,— возразила м-рсъ Деламеръ, вытаскивая изъ кармана своего чернаго шелковаго платья нсколько смятыхъ и засаленныхъ ассигнацій и осторожно ихъ разглаживая,— все же пріятно встртить здсь честнаго, здороваго англійскаго джентльмена. И, знаете, мн жалко его. Я всегда жалю мужчинъ, жены которыхъ сбились съ пути.
— Жемчугъ, брошенный свиньямъ,— разсянно уронила Минна, почти не слушавшая.
— Ну, я не такъ строга къ женщинамъ.
— Вы не такъ истолковали мои слова. Подъ свиньей я подразумвала его.
М-рсъ Деламеръ изумленно воззрилась на нее.
— Мн казалось, что вы терпть ея не можете. А его вы, несомннно, поощряли.
Минна вздрогнула всмъ тломъ и отмахнулась рукой,— жестомъ, выражавшимъ отвращеніе.
— Онъ мн противенъ.
М-рсъ Деламеръ не отвтила. Она встала, взяла со стола свой веръ и перчатки и, не спша, подошла къ креслу Минны.
— Вы страшно утомлены. Идите спать.
М-рсъ Деламеръ была не злая женщина. Мягко и спокойно, безъ излишней услужливости, она нагнулась, обняла рукой станъ Минны и помогла ей встать. И съ минуту стояла такъ, не отнимая руки.
— Вы ведете утомительную жизнь, бдное дитя мое.
Минна подняла на нее глаза. Губы ея дрогнули.
— Адскую жизнь!— прошептала она.
И, къ полному недоумнію м-рсъ Деламеръ, припала головой къ ея плечу и горько разрыдалась.
— Лучше бы я умерла! Нигд, я не могу найти ни счастья, ни покоя. Это адская мука, а не жизнь!
М-рсъ Деламеръ утшала ее, какъ могла. Наконецъ, Минна вытерла глаза, поцловала въ первый разъ за всю ихъ совмстную жизнь завядшую щеку своей пріятельницы и ушла въ свою комнату.
— Почему это,— думала про себя м-рсъ Деламеръ, укладываясь спать — когда женщина намрена пуститься во вс тяжкія и броситься въ когти къ дьяволу, она ни за что не пойдетъ къ нему сухимъ путемъ?

——

На другое утро Джерардъ поднялся чуть свтъ и отправился разыскивать подходящій экипажъ. Онъ нашелъ высокій американскій фаэтонъ и пару ирландскихъ пони, недавно купленныхъ содержателемъ конюшни у раззорившагося англичанина, который проигрался въ рулетку и поспшилъ на родину, чтобъ записаться волонтеромъ въ пхотный полкъ. Въ кафе Побды онъ столкнулся съ клубнымъ знакомымъ, сидвшимъ за ‘аперитивомъ’, подслъ къ нему и разсказалъ о своей находк. Пріятель снисходительно усмхнулся.
— Это все для Царицы Савской?
Джерардъ изумленно нахмурился.
— О комъ вы говорите?
— О двушк, съ которой я нсколько разъ видлъ васъ. Такъ ее зовутъ здсь, должно быть, потому, что она смугла, богата и не скромна.
— Это моя старая знакомая. Мы встрчались въ Лондон, — чопорно сказалъ Джерардъ.
Пріятель неожиданно припомнилъ что-то, покраснлъ и началъ извиняться.
— Мн страшно жаль. Тысячу извиненій. Но какъ-то невольно привыкаешь говорить, не стсняясь, о личностяхъ, о которыхъ идетъ много толковъ въ обществ,— а о вашей знакомой, къ несчастью, говорятъ вс.
Джерардъ спокойно прихлебывалъ вермутъ.
— Что вы о ней знаете?
— О! ничего особеннаго. Право же, я…
— Мн интересно было бы узнать,— настаивалъ Джерардъ.
— Да вотъ, играетъ она постоянно, страшно швыряетъ деньгами. И вчно съ ней все новые и новые мужчины. Словомъ, нсколько, такъ сказать, подмоченная репутація. Чтобъ познакомиться, не обязательно имть, кому представить. Ну, и все такое. Понимаете? Можетъ быть, это и неправда. Я надюсь, что неправда.
— Нтъ, я думаю: правда,— сказалъ Джерардъ.— Женщины обыкновенно оказываются въ дйствительности даже ниже своей репутаціи.
— Очень радъ, что особой нескромности я не совершилъ, — сказалъ пріятель.
— О, конечно, нтъ,— засмялся Джерардъ и перешелъ на другую тему:— Если у васъ нтъ ничего лучшаго въ виду, можетъ быть, придете ко мн на ленчъ въ отел ‘Великобританія’?
Пріятель общалъ. Они вмст вышли изъ кафе. Въ отел портье вручилъ Джерарду записку, только что полученную. Минна общала быть готовой къ двумъ часамъ. Джерардъ отнюдь не сердился на нескромную болтовню пріятеля. Наоборотъ, она скоре успокоила его. Къ красивой и окруженной поклонниками женщин съ нсколькими тысячами годового дохода надо относиться уважительно. Съ другой стороны, Царица Савская, героиня монте-карловской скандальной хроники — лакомый кусочекъ, завидная дичь. И въ Джерард, слишкомъ мужественномъ въ своихъ вкусахъ, чтобы тратить время на прелиминаріи, на деликатное ухаживанье, проснулась охотничья жестокость. Онъ грубо смялъ записку и сунулъ ее въ карманъ.
— Отказъ?— спросилъ пріятель.,
— Ну, нтъ!— фатовски усмхнулся Джерардъ.

XXIII.

Почему Минна написала, что она подетъ, она сама бы не могла сказать. Иной разъ она сама не могла объяснить себ своихъ капризовъ. Нкоторую роль сыграло здсь тщеславіе. Человкъ, котораго она до сихъ поръ считала самымъ далекимъ и чужимъ изъ далекаго и чуждаго ей, чваннаго аристократическаго общества, былъ теперь у ея ногъ. И хотлось отомстить ему за вс накопившіяся съ давнихъ поръ обиды, хотлось, чтобъ онъ пресмыкался передъ ней, а она бы топтала его ногами. Пресыщенность толкала къ новымъ ощущеніямъ. Наконецъ, реакція посл вчерашняго порыва экспансивности заставила пойти наперекоръ довольно неблагоразумному совту м-рсъ Деламеръ никуда не выходить и просидть этотъ день дома.
Она заставила Джерарда съ полчаса прождать ее на лоджіи, передъ которой пони нетерпливо топали, ногами и не стояли на мст. И появилась, наконецъ, въ своемъ ослпительномъ плать цвта желтаго нарцисса, котораго она не надвала съ памятнаго дня первой встрчи съ Джерардомъ. И съ вызывающимъ видомъ поздоровалась съ нимъ, не извинившись за опозданіе.
— У меня достаточно приличный видъ?— небрежно спросила она у м-рсъ Деламеръ, которая въ ожиданіи ея занимала разговоромъ Джерарда.
— Удивительный!— отвтилъ Джерардъ.
Она знакомъ дала ему понять, что готова. Онъ взялъ съ баллюстрады свою шляпу и перчатки и пошелъ за нею внизъ, помогъ ей ссть въ высокій фаэтонъ, взялъ возжи изъ рукъ грума и выхалъ за ограду. Затмъ хлестнулъ пони бичемъ и они помчались стрлой по Симіезской дорог, черезъ городъ, по направленію къ морю.
— Мы подемъ берегомъ, по дорог въ Антибъ,— сказалъ Джерардъ.
— Куда хотите, только не въ Корнишъ. Онъ мн до смерти надолъ.
— Вамъ, повидимому, почти все надоло. Почему это такъ? Вы богаты, красивы, независимы. Чего вамъ еще нужно?
— Предположимъ, что мн хотлось бы имть возл себя человка, который бы понималъ меня — душу мою — понималъ,— насмшливо отвтила она’ — съ вами этого никогда не бываетъ?…
Онъ засмялся и хлестнулъ бичемъ пони, зазвавшихся было на компанію велосипедистовъ.
— Достаточно я на своемъ вку наслушался этихъ разговоровъ, Я когда-то тоже врилъ въ душу, но теперь не врю…
— А если она и существуетъ, люди говорятъ о ней такъ же, какъ они говорятъ о своей печени — только когда она больна.
— Вы-то почему заговорили о своей? Разв она у васъ не въ порядк? Вы, должно быть, слишкомъ много опытовъ продлывали съ ней — такъ, что ли?
Минна многое могла стерпть и, вроятно, только разсмялась бы въ отвтъ на такую фразу изъ устъ другого человка, но въ сердц ея было много горечи, и присутствіе Джерарда такъ обостряло ее, что слова его, словно ножомъ, кольнули ее въ сердце.
— Достаточно того, что я сама издваюсь надъ собой,— холодно отвтила она.
— Ну, полноте!— со смхомъ вскричалъ онъ,— Чего ради намъ выворачиваться на изнанку, словно на анатомическомъ сеанс? Это нехорошо по отношенію къ лошадкамъ. Вы даже не похвалили ихъ.
Они теперь свернули на гладкую блую дорогу между садами Казино и моремъ и мчались по длинной Promenade des Anglais, пони мотали головами, стучали копытами и Джерардъ испытывалъ невольное чувство гордости мужчины, который правитъ парою отличныхъ лошадей. Ему повезло. Такой выздъ найдешь не въ каждой конюшн на Ривьер. Къ этому присоединялось элементарнйшее чувство гордости отъ временнаго обладанія красивой женщиной. И однакожь мысль, что его спутница — всмъ извстная Царица Савская, вызывала насмшливую улыбку на его устахъ.
— Сколько скандальныхъ толковъ это вызвало бы, еслибъ кто-нибудь изъ насъ былъ не свободенъ, — сказалъ Джерардъ.— Гораздо удобне не чувствовать себя ничьей собственностью.
— Я не думала, что вы придаете такое значеніе условностямъ,— возразила Минна.— Если въ вашихъ глазахъ и это катанье — авантюра, интересно знать, что вы сказали бы о какой-нибудь дйствительно безумной выходк?
— Я готовъ на всякія безумства. Приказывайте.
Она откинулась на спинку сиднья, лниво расправляя кисти зонтика. Чтобы заглянуть ей въ лицо, ему пришлось повернуть голову.
— Хотите, поцлую васъ сейчасъ — coram publico. Вы достаточно соблазнительны для этого.
— Не могу себ представить этого — и эта мысль нимало мн не улыбается, — сказала Минна. И начала смотрть на море.
Оно было очаровательное, переливавшееся всми оттнками тоновъ отъ кобальта до блдной бирюзы, съ красивыми теплыми пятнами парусовъ, красно-коричневыхъ, какъ всегда на Средиземномъ мор, вдали, въ сапфировой дымк, туманно вырисовывались очертанія мыса Антибъ. Но мысли Минны были далеки отъ его пьянящей красоты. Она раскаивалась, что похала кататься. Близость этого человка дйствовала ей на нервы. Она намревалась вышутить его и прогнать. Но на это не хватало храбрости. Въ его послднемъ восхищенномъ взор она прочла нчто такое, отъ чего ей стало страшно. Ея обычная нервозность приняла истерическій характеръ, въ особенности посл того, какъ онъ втеченіе нсколькихъ минутъ не сказалъ ни слова.
— Что же вы ничего не говорите?— раздражительно бросила она.
— Я думалъ, что вы погружены въ созерцаніе красотъ природы.
— Вы, англичане, такіе тяжеловсные. Вотъ вы вчера были скандализованы присутствіемъ въ моемъ дом сомнительныхъ иностранцевъ. Они, по крайней мр, умютъ забавно болтать. Оттого я и принимаю ихъ.
— Англичанинъ не болтаетъ, а дйствуетъ. Это лучше.
Втеченіе нкотораго времени разговоръ шелъ на эту тему, затмъ, задтый ея невыгоднымъ для него сравненіемъ, Джерардъ началъ открыто объясняться ей въ любви. Чмъ дальше, тмъ онъ становился ей противне и въ то же время тмъ ощутительне она чувствовала свое безсиліе. Она почти не подавала репликъ. Джерардъ принялъ ея молчаніе за напускную скромность и насмшливая улыбка явственне проступала на его губахъ.
Пони неслись по блой пыльной дорог. Теперь они выхали уже за городъ, здсь движенія было мало. Дорога извивалась между насыпями, благоухавшими запахами тмина и розмарина, порою открывался широкій видъ на море и берегъ, порою они огибали виллы, гнздившіяся въ крутыхъ отрогахъ холодныхъ, срыхъ морскихъ Альпъ, красиво выдлявшихся на фіолетовомъ фон неба. Смуглые, босоногіе ребятишки выскакивали изъ придорожныхъ домиковъ поглядть на колеса, мелькавшія въ густомъ облак пыли, отъ времени до времени священникъ въ огромной лопатообразной шляп поднималъ глаза съ засаленнаго молитвенника на англійскую парочку, катившую въ такомъ шикарномъ экипаж. Неожиданно на верху крутого откоса откуда-то вынырнувшій велосипедистъ промчался мимо нихъ и стремглавъ понесся внизъ. Испуганныя пони рванулись въ сторону и понесли. Джерардъ, поглощенный своей любовью, проворонилъ это, не во-время хлестнулъ лошадей, потомъ пытался удержать ихъ, но уже не могъ. Он, что было духу, мчались подъ гору.
Минна, отъ природы трусиха, взвизгнула и уцпилась за Джерарда.
— All right. Держитесь крпко. Только не за руку. Не бойтесь. Ничего страшнаго нтъ,— успокаивалъ онъ ее. Велосипедистъ, слыша за собой лошадиный топотъ, опустилъ ноги на педали, взялъ въ сторону, затормозилъ и свалился у забора. Легкій экипажъ несся вскачь съ горы, подпрыгивая на каждомъ толчк. Перепуганная Минна бросила свой зонтикъ и обими руками уцпилась за Джерарда. Она была такъ близко, что онъ не выдержалъ, на мигъ оторвалъ свой взглядъ отъ лошадей и поцловалъ ее прямо въ губы. Она тихонько вскрикнула и отвернула голову.
Но отъ всхъ этихъ волненій въ Джерард закипла кровь. Она снова поцловалъ ее, а она не могла оторваться отъ него изъ страха вылетть изъ экипажа и была совершенно въ его власти. И онъ воспользовался этимъ. Убдившись, что лошади теперь уже покорны ему, онъ на время отпустилъ возжи и покрылъ страстными поцлуями все лицо и плечи двушки, не обращая вниманія на то, что она кричала и ртбивалась отъ него.
Наконецъ, крутой спускъ смнился легкимъ подъемомъ и сильная рука Джерарда сразу придержала пони. Они пошли умренной рысью, опасность миновала, Минна вырвала руки и отодвинулась отъ Джерарда, насколько могла.
— Скотина!— гнвно крикнула она.— Подлое животное!
Мощнымъ движеніемъ онъ натянулъ возжи на самой вершин откоса и пони, тяжело дыша, вс въ пн, стали. Джерардъ повернулся, чтобы отвтить Минн, но она неожиданно встала и выскочила изъ высокаго фаэтона, со словами:
— Ни минуты дольше не останусь съ вами. Умру, а не останусь! Пшкомъ пойду домой.
Впопыхахъ она оступилась, не попала ногой на подножку и тяжело упала на землю. Крестьянинъ въ синей блуз, работавшій на огород у дороги, бросился поднимать ее. Потомъ, на зовъ Джерарда, подошелъ и согласился подержать лошадей, а Джерардъ выскочилъ изъ экипажа, чтобы помочь Минн.
— Вы не ушиблась?
— Я вывихнула ногу,— угрюмо выговорила она, держась за экипажъ. Вся блдная отъ испуга и боли. Шляпа ея съхала на бокъ, одна изъ перчатокъ лопнула. Платье цвта желтаго нарцисса было все блое отъ пыли. Сознаніе непривлекательности своей вншности еще больше злило ее.
— Однако! Здорово вы перепачкались, — сказалъ Джерардъ, неуклюже отряхивая съ ея платья пыль. Но она свободной рукой оттолкнула его.
— Не трогайте меня. Не смйте трогать!
Онъ стоялъ, заложивъ руки въ карманы, и съ усмшкой глядлъ на нее.
— Я очень извиняюсь. Но долженъ же я что-нибудь предпринять, если вы вывихнули ногу. Не можете же вы сидть здсь до вечера.
— Мн уже лучше. Оставьте меня — уходите — я пойду домой одна.
Съ этими словами она выпустила ручку экипажа и попробовала ступить на ушибленную ногу. Но невольно вскрикнула отъ боли, пошатнулась И упала бы, еслибъ Джерардъ не поддержалъ ее.
— Боюсь, что вамъ придется все-таки позволить мн доставить васъ домой.
Вмсто отвта она по-французски спросила человка, державшаго лошадей:
— Есть здсь по близости какая-нибудь гостинница или кафе?
Крестьянинъ, любезно улыбаясь и показывая блые зубы, отвтилъ, что гостинница есть, сейчасъ за поворотомъ. Изъ Ниццы часто зазжаютъ туда господа попить кофейку и покушать фруктовъ. Барыня, наврное, ушиблась — ей надо отдохнуть. Тамъ, въ гостинниц, вс удобства…
— Такъ я пойду въ гостинницу,— сказала Минна, повернувшись къ Джерарду.— Можетъ быть, вы задете ко мн домой сказать, чтобы за мной прислали удобную коляску. Но только вы, пожалуйста, не возвращайтесь съ нею.
— Ну, что за вздоръ! Я могу на рукахъ посадить васъ въ фаэтонъ и вынести оттуда. Это идіотство — поднимать столько шуму изъ-за пустяковъ.
— Я лучше ползкомъ поползу домой, чмъ съ вами!— былъ злобный отвтъ.
Тмъ временемъ къ групп присоединилось еще двое неуклюжихъ, загорлыхъ крестьянъ и первый подошедшій подробно разсказывалъ имъ, какъ было дло. Джерардъ пожалъ плечами.
— Какъ же вы думаете добраться до гостинницы?
— Эти люди донесутъ меня..
— Но вдь вы же длаете себя посмшищемъ.
— Я привыкла поступать такъ, какъ мн заблагоразсудится. Dites done, vous?— обратилась она къ блузникамъ.
Они поспшили на зовъ. Джерардъ отошелъ въ сторонку и закурилъ сигару. Минна объяснила, что ей нужно. Врожденная любезность дтей юга откликнулась восторженными восклицаніями. Мгновенно двое блузниковъ устроили нчто врод походнаго стула изъ сложенныхъ крестъ-на-крестъ рукъ, посадили на него Минну и быстро зашагали со своей ношей. Джерардъ, насмшливо пожавъ плечами и поручивъ третьему блузнику присмотрть за лошадьми и экипажемъ, пошелъ за ними вслдъ, втихомолку ругаясь себ подъ носъ. Это. было курьезное шествіе. За поворотомъ показалась въ виду маленькая гостинница. Это было приземистое блое зданіе, съ надписью ‘Au Sjour du Soleil’ огромными блыми буквами на фасад. Передъ нимъ — большая ршетчатая бесдка, обвитая ползучимъ виноградомъ, и въ ней грубо сколоченные столики и. скамьи, блествшія на солнц. Оставивъ экипажъ на дорог внизу, Джерардъ вслдъ за носильщиками поднялся по крутой тропинк, ведшей къ гостинниц. Кругомъ ни души, кром куръ, козы, привязанной къ столбу, и дородной хозяйки, моловшей кофе въ бесдк.
Носильщики поставили на землю Минну и она стояла на одной ног, опираясь руками на ихъ плечи. Хозяйка поставила мельницу на столъ и подбжала къ нимъ..
— Мн нужна комната, на часъ, на два, гд бы полежать, пока за мной пришлютъ экипажъ изъ Ниццы. Вотъ этотъ господинъ създитъ за нимъ,— пояснила Минна.
Начались разспросы, объясненія. Затмъ хозяйка пошла въ комнаты, приготовить все къ пріему гостьи.
— Вамъ незачмъ дожидаться,— холодно сказала Минна Джерарду.
— Я долженъ удостовриться, что васъ устроили удобно,— отвтилъ онъ, усаживаясь на скамью.
Захлопотавшаяся хозяйка, улыбаясь, выскочила на крыльцо.— Комната готова — пожалуйте, сударыня.— Двое мужиковъ снова подхватили свою прекрасную ношу и исчезли съ ней въ сняхъ, откуда минуты черезъ дв вынырнули съ пылающими лицами. Джерардъ нетерпливымъ кивкомъ головы отвтилъ на ихъ низкіе поклоны и благодарности за щедрость мосье и мадамъ и продолжалъ курить и браниться безъ словъ. Потомъ всталъ и зашагалъ по площадк, злясь на Минну за нелпое и унизительное положеніе, въ которое она его поставила. Подобно большинству людей, немного вялыхъ и не особенно находчивыхъ, онъ только теперь, когда было уже слишкомъ поздно, сообразилъ, что нелпо было уступить ея капризу. И еще больше разозлился на себя и на нее. Еслибъ онъ тогда, не обращая вниманія на ея протесты, схватилъ ее въ охапку и посадилъ въ экипажъ, всей этой сутолоки не было бы. О томъ, чтобы послушаться ея и хать за коляской, не могло быть, и рчи. Во всякомъ случа прежде, чмъ хать, онъ долженъ увидать ее и попытаться образумить. Онъ не какой-нибудь.французскій фертикъ, чтобы, получивъ пощечину, смиренно отойти, поджавши хвостъ. Чего это она вздумала напускать на себя скромность? Царица Савская и туда же — разыгрываетъ изъ себя недотрогу! Джерардъ досадливо разсмялся. Но въ то же время ему было немножко жаль ея — вдь все-таки она ушибла ногу. Онъ не имлъ намренія быть съ ней грубымъ и однакожь не очень-то нжно проявилъ свою заботливость.
— Но, чортъ побери! вдь она же сама виновата, — воскликнулъ онъ, топнувъ ногой..
Прошло десять минутъ. Онъ поглядывалъ, не выйдетъ ли хозяйка. Наконецъ, увидалъ ее въ буфет. Онъ окликнулъ ее — она вышла за двери. На ужасающемъ французскомъ язык Джерардъ выразилъ ей свое желаніе — повидать больную. Нимало не усумнившись въ его правахъ на это, женщина прошла впередъ, знакомъ пригласивъ его слдовать за собой, и распахнула двери. Нимало не задумываясь, онъ вошелъ. Ставни были закрыты и въ комнат было почти темно. Деревянный столъ, тяжелый прессъ для винограда и огромная на четырехъ столбахъ кровать подъ балдахиномъ съ блыми занавсками, занимавшая полкомнаты, составляли всю ея меблировку. На кровати лежала Минна, растрепанная съ распущенными волосами, ноги ея были укутаны теплымъ платкомъ. На стул около, рядомъ со шляпой, лежалъ-чулокъ и туфля. При вид Джерарда больная негодующе приподнялась и сла на кровати.
— Зачмъ вы.пришли? Почему не похали за экипажемъ? Не могу же я оставаться здсь до завтра.
— Прежде чмъ ухать, я хотлъ помириться съ вами. Ну, полно, забудемъ эту маленькую размолвку. Вы разсердились на меня за то, что я поцловалъ васъ. Но вдь вы же сами понимаете, Минна, я не сталъ бы васъ цловать, еслибы вы не нравились мн, еслибы вы не были такая хорошенькая и такъ близко ко мн.
— Ахъ, уходите вы отсюда, ради Бога!— выговорила она, нервно хрустнувъ пальцами. Его близость точно камнемъ давила ей грудь.
— Нтъ, я не уйду,— вдругъ разсердился онъ.— Я не изъ тхъ, кого можно выгнать. Я съ мста не сойду, пока мы не поцлуемся и не помиримся. Вы отлично знаете, что я влюбился въ васъ. Я затмъ и просилъ васъ похать со мной кататься вдвоемъ, чтобы сказать вамъ это. Ну, вотъ и сказалъ. Я васъ люблю, и хочу, чтобъ вы меня выслушали.
— Вы меня любите!— презрительно повторила она.— Какъ это на васъ похоже!
Она откинулась назадъ, на подушки и, непріятно искрививъ губы, спросила:
— Что же вы намрены длать?
Въ сущности, у Джерарда не было никакихъ опредленныхъ плановъ, роль театральнаго волокиты была совсмъ не по немъ. Но вопросъ задлъ его и разбудилъ въ немъ звря, который дремлетъ почти въ каждомъ мужчин.
— Буду сидть здсь всю ночь, пока вы не поцлуете меня добровольно.
— Я всегда знала, что вы низкій человкъ. Очевидно, это угроза скомпрометтировать меня. Смю васъ уврить, это мн особенно не повредитъ.
Онъ швырнулъ на столъ шляпу и перчатки и подошелъ къ кровати. Зврь уже верховодилъ имъ. Ея красота будила въ немъ страсть, ея презрніе бсило его. Его косящіе голубые глаза сверкнули угрозой.
— Если вы не сдлаете того, о чемъ я прошу васъ — это сущій пустякъ — я, все равно, возьму это силой и останусь здсь всю ночь, и не отойду отъ васъ ни на шагъ, пока вы не образумитесь. Я васъ люблю и не позволю играть собой. И будь я проклятъ, если вы посмете сказать, что вы не поощряли меня.
Онъ нагнулся къ ней, какъ будто намреваясь схватить ее въ свои объятія. Вся ея злоба и ненависть къ нему все, бродившее въ ея душ презрніе къ себ, угрызеніе и раскаяніе, и мучительное возрожденіе безнадежной и страстной любви къ человку, который былъ и не былъ ея мужемъ, вырвалось въ хрипломъ, испуганномъ крик. Посл этого она совершенно перестала владть собой и негодованіе ея вылилось гнвнымъ и страстнымъ потокомъ рчей.
— Вы меня любите! Вы! Вы думаете, что женщина, которая знаетъ, кто вы и что вы, захочетъ имть съ вами дло? Да она только вышутитъ васъ и прогонитъ. Вы, прогнавшій отъ себя жену, которая въ десять милліоновъ разъ лучше меня, и друга, который въ двадцать милліоновъ разъ лучше васъ. Я ненавижу васъ. Я презираю васъ. Презираю васъ больше, чмъ презираю себя, а это уже очень много.— Она точно выплевывала въ лицо ему злыя слова.-, Когда вы жили чисто и мирно, съ своею женой, вы смотрли на меня сверху внизъ, брезгали мной. Теперь, когда вы избавились отъ нея, вы идете ко мн — какъ скотина, какъ, низкій негодяй.
— Не будете ли вы такъ любезны оставить въ поко м-рсъ Меріамъ,— насмшливо сказалъ Джерардъ.
— Да вдь въ ней же все дло!— воскликнула Минна.— Въ ней и только въ ней. Она — моя мука, мой жгучій стыдвс эти четыре года. Вы думаете, если я живу, ни съ чмъ не считаясь, какъ распутная женщина, то ужь я и не чувствую своего униженія. Нтъ, очень даже чувствую. И вы должны почувствовать свое! Глупецъ вы! Хуже, чмъ глупецъ. Она была чиста, какъ святая — какъ ваши христіанскія святыя, которымъ вы молитесь — и я ревновала къ ней. Я тогда не знала, какая она, но вы… вы-то должны были знать…— Вы знаете, гд провелъ Гью Кольманъ ту ночь, когда былъ убитъ мой отецъ? У меня — со мной — всю ночь. Воры влзли черезъ окно, которое я оставила открытымъ, чтобы онъ могъ войти. Мы были повнчаны съ нимъ — уже около года. Мы поссорились. По моей вин. Мн казалось, что я его ненавижу. О Боже! еслибъ вы знали, какъ я теперь люблю его! Тогда вы знали бы, что такое любовь…
Обезсиленная, она остановилась, чтобы перевести духъ. Джерардъ стоялъ, не двигаясь, не сводя съ нее глазъ, словно окаменвшій. Чудовищность его ослпленія парализовала его. Наконецъ, онъ провелъ языкомъ по запекшимся губамъ и выговорилъ съ трудомъ:
— Почему же онъ молчалъ на суд?
— Разв вы это способны понять!— гнвно воскликнула она.— Вдь онъ честнйшій, благороднйшій человкъ. Въ ту ночь онъ видлъ завщаніе моего отца: еслибъ я вышла за христіанина, вс отцовскія деньги пошли бы на еврейскую общину, и мы дали другъ другу клятву разстаться навсегда и сохранить въ тайн нашъ бракъ. Я требовала, чтобъ онъ сдержалъ слово. Я дала ему пройти сквозь весь этотъ ужасъ… Въ тотъ ужасный вечеръ, когда я пріхала къ вамъ, я пріхала, чтобъ сказать, но заболла… Не его жена, ваша жена спасла ему жизнь. И съ того дня я не живу, а мучаюсь,— я живу, какъ въ аду..
— Надюсь, Богъ дастъ, вы тамъ и останетесь, — глухо выговорилъ Джерардъ.
— Отвдаете и вы этихъ мукъ. Ступайте къ ней теперь — попросите ее простить васъ.
— Я велю прислать вамъ экипажъ,— сказалъ Джерардъ. И, не вымолвивъ больше ни слова, повернулся и вышелъ изъ комнаты.
— Онъ велитъ прислать мн экипажъ! Ха-ха-ха!— истерически захохотала Минна.
Румяная хозяйка, заслышавъ этотъ смхъ, навострила уши и помчалась на помощь красавиц-гость.

XXIV.

Джерардъ сунулъ пять франковъ мужику, который держалъ лошадей, и, сломя голову, помчался домой. Признаніе Минны, ея язвительные укоры взбудоражили всю его душу. Онъ былъ близокъ къ безумію. Он не останавливался надъ вопросомъ, правду ли она сказала. Ея признаніе бросало слишкомъ яркій свтъ на загадочныя детали загадочной исторіи, разыгравшейся четыре года тому назадъ. Какъ же: онъ былъ безуменъ, что не врилъ имъ! Его жена — героиня, его другъ — безукоризненно порядочный человкъ,— и вотъ онъ навсегда утратилъ ихъ обоихъ. Никакіе софизмы не помогали, да онъ и не пытался оправдать себя софизмами. Въ сущности, онъ былъ не злой человкъ и не могъ равнодушно думать о послдствіяхъ своего поступка. Глубоко на дн его души дремало нравственное чувство, присущее всякому истому британцу. Непоправимость зла, причиненнаго имъ, терзала и жгла его совсть. Минна сразу превратилась для него изъ красивой женщины, дразнившей его чувственность, въ омерзительную гадину. Ирена же сіяла новымъ свтомъ въ ореол мученичества. При свт прожектора, внезапно озарившаго его горизонтъ, онъ видлъ ея глубокую идеалистическую вру въ величіе его души, равное величію ея души,— видлъ и собственную душу, тупую, узкую, не способную понять. Онъ велъ себя, какъ послдній болванъ и скотъ… Джерардъ немилосердно хлесталъ бичемъ пони. Такіе люди, какъ онъ, всегда вымещаютъ свою досаду на себя — на другихъ.
И въ то же время то, что повдала: ему Минна, было изумительно, невроятно — quia impossible,— почти невозможно, какъ выражался Тертулліанъ. То, что онъ принялъ за вульгарнйшій адюльтеръ, на самомъ дл было драмой пламенныхъ страстей и благороднйшаго героизма, и въ этой драм онъ одинъ сыгралъ низкую, пошлую роль. Ему было тошно при мысли о томъ, какой жалкой фигурой онъ долженъ представляться всмъ прочимъ участникамъ этой драмы.
Лошади, вс въ мыл и пыли, примчались, наконецъ, къ Каза Бейсдетта, прежде чмъ Джерардъ сообразилъ, что онъ уже у цли. М-рсъ Деламеръ, вызванная лакеемъ, поспшила ему навстрчу. Увидавъ его въ одиночеств и такимъ взволнованнымъ и загнанныхъ, взмыленныхъ пони, она поблднла.
— Гд же Минна?
— Она вывихнула себ ногу. Не хотла хать со мною. Пошлите за ней сейчасъ же крытое ландо. Вы найдете ее Въ гостинниц Au Sjour du Soleil, по дорог къ Вару.
— А вы разв не подете за нею?
— Нтъ!— рзко бросилъ онъ.— Пошлите вы коляску. Не тревожьтесь — ничего ужаснаго съ ней не случилось.
— Въ такомъ случа я думаю, что могу угадать причину…
— Думайте, что вамъ угодно, м-рсъ Деламеръ,— сказалъ Джерардъ.— Добрый вечеръ.
И онъ снова хлестнулъ пони.
Полчаса спустя онъ уже былъ дома, въ своемъ номер и весь вечеръ посвятилъ обдумыванію создавшагося положенія. Для него былъ открытъ одинъ только путь. Смиренно кинуться къ ногамъ Ирены. Это значило только отдать ей должное. А затмъ? Онъ недоумвалъ. Предложить ей снова обвнчаться. Можетъ быть, она и согласится. Въ конц концовъ, вдь все же онъ былъ ей мужемъ, а она ему женой. Для его обывательскаго этическаго міровоззрнія это уже само по себ много значило. Но Ирена не такая, какъ другія женщины. Она смутно представлялась ему какимъ-то неземнымъ существомъ, одареннымъ необычайной силой духа. Будь она боле обыкновенной женщиной, онъ, можетъ быть, и не сталъ бы стовать на цпи супружества. Но онъ-то, онъ-то выказалъ себя какою гадиной, какимъ ползучимъ червемъ! Какъ онъ могъ такъ легко увровать въ ея измну? Въ его теперешнемъ покаянномъ настроеніи онъ тяжко боллъ душой за свою низость. Все время по отношенію къ Ирен онъ велъ себя, какъ негодяй. Часы бжали, и чмъ дальше, тмъ мучительнй становились угрызенія, а на горизонт памяти вновь сіяло давно закатившееся солнце любви…
Въ погон за женщинами онъ, по какой-то странной координаціи идей, сталъ стремиться къ женственному. Переворотъ, происшедшій въ его душ, заставлялъ его искать опоры, и онъ хватался за воображаемыя. Проснувшаяся совсть требовала искупленія вины. Все то необычайное, изъ чего создалось теперешнее его унизительное положеніе, вызывало въ немъ приливъ странной, несвойственной ему сантиментальности. Безъ освжающей росы женской ласки жизнь представлялась безплодной пустыней. Всю эту ночь онъ провелъ безъ сна, убждая себя, будто онъ жаждетъ возвращенія потеряннаго рая. Въ душ его создавались великодушныя ршенія. Онъ вымолитъ прощеніе у Ирены, унизится передъ Гью. На другое же утро онъ халъ въ Лондонъ съ головою, полной болзненныхъ фантазій, порожденныхъ досадой на самого себя.
А тмъ временемъ въ Ницц, въ комнат со спущенными шторами, Минна, лежа въ постели, съ ужасомъ и безумнымъ отчаяніемъ думала о своемъ безумномъ поступк — о томъ, что она выдала врагу свою тайну.

——

Два дня спустя Джерардъ стоялъ у подножія знакомой лстницы, гд у Гью прежде была пріемная для кліентовъ, просматривая списокъ именъ адвокатовъ. Имя, котораго онъ искалъ, еще стояло въ этомъ списк. Съ минуту онъ стоялъ въ нершимости, покусывая кончики усовъ. Его послдняя встрча съ Гью была не изъ пріятныхъ. Уязвленная гордость давала себя чувствовать. Можетъ быть, лучше сперва побывать у Ирены, узнавъ, гд она, отъ Гарроуэя или у ея тетки, миссъ Бичкрофтъ. Ему жутко было встртить холодный взоръ стальныхъ глазъ Гью и услыхать надменныя нотки въ его голос. Но вдругъ ему стало совстно за свое малодушіе, онъ досадливо швырнулъ прочь окурокъ сигары, который держалъ въ пальцахъ, и поднялся по лстниц, Постучался. Голосъ изъ-за двери пригласилъ его войти. Письмоводитель Гью поднялся изъ-за стола, заваленнаго бумагами, и сдлалъ нсколько шаговъ на встрчу постителю.
— Можно видть м-ра Кольмана?
— Нтъ, сэръ. Онъ уже ушелъ, съ полчаса тому назадъ.
— Когда же его можно застать?
— Въ понедльникъ утромъ, сэръ. Нынче суббота. По вечерамъ въ субботу онъ рдко бываетъ здсь.
— Можете вы мн сказать, гд я могу найти его?— уже нетерпливо допытывался Джерардъ.
Это было извстно клерку. Письмоводителю адвоката многое извстно.
— М-ръ Кольманъ дома, у себя на квартир.
— А гд его квартира?
— Вы кліентъ, сэръ?— съ важнымъ видомъ освдомился клеркъ.
— Да не кліентъ я, чортъ бы васъ побралъ!— обозлился Джерардъ.— Моя фамилія Мерріамъ. Можетъ быть, вы слыхали. Какъ адресъ вашего патрона?
— 52, Виндзорская Террасса, Гайдъ-Паркъ, сэръ,— торопливо сообщилъ клеркъ.
Джерардъ кивнулъ головой и вышелъ. Еслибъ раньше онъ не колебался, онъ бы теперь пошелъ къ Гарроуэю. Но его самолюбіе было задто и потому онъ нанялъ кэбъ и отправился разыскивать Гью по указанному адресу. Онъ халъ, высунувшись изъ окна, держа въ загорлыхъ рукахъ перчатки и пытаясь развлечь себя разглядываньемъ уличной суеты. И, подобно многимъ путникамъ, вернувшимся домой, нелогично дивился, какъ это въ Лондон ничто не измнилось. Словно онъ вчера только ухалъ,— а между тмъ сколько онъ пережилъ за эти годы. А въ Лондон жизнь ни на іоту не подвинулась впередъ. Ему даже жалко было, что здсь, на родин, такой застой. Для него эти четыре года пролетли незамтно. Онъ нажилъ состояніе, испыталъ сотни приключеній. Не было за это время дня, похожаго на предыдущій. Онъ жилъ, а здсь каждый новый день занимался все надъ той же не мняющейся декораціей, словно для какого-нибудь гигантскаго спектакля.— Стрэндъ, Гай-Маркетъ, циркъ Пикадилли отвлекли его вниманіе, но, когда экипажъ свернулъ на скучныя аристократическія улицы между Ридженъ-стритъ и Оксфордъ-стритъ, Джерардъ откинулся на спинку сиднья и снова ушелъ въ свои невеселыя тревожныя мысли. Онъ опять начиналъ нервничать при мысли о предстоящей встрч съ Гью и силился придумать формулу объясненія и извиненія — ради чего онъ, главнымъ образомъ, и халъ къ нему. Джерардъ нердко, хвастаясь, говорилъ про себя, что онъ человкъ обыкновенный, дюжинный. Но въ томъ-то и бда, что заурядный человкъ, какъ заурядная кухарка, не уметъ и въ экстренномъ случа придумать ничего, кром самыхъ ординарныхъ блюдъ. А случай былъ совершенно экстраординарный. Суметъ ли онъ найти нужныя слова? А тутъ еще надо считаться съ вспыльчивостью Гью и съ тмъ, что онъ-то, несомннно, мастеръ говорить: Джерардъ и въ старыя времена всегда побаивался Гью и эта робость передъ нимъ, въ которой онъ наполовину сознавался, пережила все прочее.
Кэбъ прохалъ по Оксфордской улиц мимо Мраморной арки и свернулъ на одну изъ поперечныхъ улицъ, ведущихъ въ сверную часть города. Слдующая тихая улица налво вела къ Виндзорской Террасс. Джерардъ остановилъ извозчика передъ No 52-мъ, вышелъ, расплатился, и постучалъ въ дверь. Отворила горничная. При вид его она испуганно вздрогнула и отшатнулась.
— М-ръ Кольманъ дома?
— Нтъ, сэръ.
— Когда вы его ищете?
— Съ минуты на минуту, сэръ.
— Могу я войти и подождать его?
— М-рсъ Кольманъ наверху, въ гостиной, сэръ, озабоченно предупредила горничная.
— М-рсъ Кольманъ?— удивленно повторилъ Джерардъ.
Это сообщеніе смутило его. Онъ думалъ, что Гью по прежнему живетъ, на положеніи холостяка. Вдь м-рсъ Кольманъ осталась тамъ, въ Ницц. Насмшливая улыбка не кривила его губы. Впрочемъ, мало ли. было у Гью романовъ. Очевидно, на этой его квартир не бываетъ гостей. Онъ посмотрлъ на горничную, она не умла скрыть смущенія. И вынулъ маленькій портфель съ визитными карточками.
— Скажите, пожалуйста, вашей барын, что старый другъ м-ра Кольмана желаетъ видть его по очень важному длу и проситъ разршенія подождать, пока онъ вернется. Дженъ взяла карточку и убжала вверхъ по лстниц. Джерардъ остался ждать внизу, въ холл. Онъ былъ нсколько удивленъ. Кого ему напоминаетъ эта двушка? Ея лицо и голосъ такъ знакомы… Онъ нетерпливо топнулъ ногой, не находя отвта. Въ это время Дженъ вернулась, вся красная..
— Пожалуйте въ гостиную, сэръ.
Она прошла впередъ, распахнула дверь гостиной и отошла, чтобъ дать ему пройти. Джерардъ еще разъ зорко посмотрлъ на нее. Онъ, несомннно, видлъ ее раньше. Но разспросить ее онъ не усплъ, такъ какъ она поспшно затворила дверь и убжала. Гостиная была красивая и убрана со вкусомъ, во всемъ сказывалась рука воспитанной, изящной женщины. Онъ обвелъ взглядомъ стны, и неожиданно увидалъ портретъ Ирены въ серебряной рамк на письменномъ стол. И подошелъ, чтобъ лучше разглядть его. Портретъ былъ, очевидно, снятъ недавно. Джерардъ нашелъ, что она постарла, похудла, въ лиц было еще больше одухотворенности. Это слегка разочаровало его. Это не было выраженіе лица женщины, убитой незаслуженнымъ позоромъ, это лицо не просіяетъ отъ новости, имъ принесенной. А между тмъ за эти дни онъ уже привыкъ смотрть на себя въ нкоторомъ род, какъ на избавителя. Слишкомъ много спокойствія, ясности въ этомъ лиц. Это его смущало, тревожило. На томъ же стол, рядомъ, стояла фотографія Гью — гордая голова, закинутая назадъ, презрительно глядвшая на любопытнаго. Посредин, полузакрытая вазочкой съ цвтами, стояла третья фотографія — хорошенькаго двухгодовалаго мальчика. Съ каждой минутой Джерарду становилось все боле неловко, хотя ощущеніе неловкости было такое смутное, что еще не выливалось въ подозрніе. Онъ отвернулся отъ стола и увидалъ на камин пару серебряныхъ канделябровъ съ богатой рзьбой, страшно знакомыхъ ему. Это были любимые подсвчники Ирены, переходившіе по наслдству въ ея род. Неужели она ихъ подарила Гью? Онъ торопливо озирался. Эта картина на стн, подписанная Сеймуръ Годенъ, тоже принадлежала его жен. Что все это значитъ? Подъ картиной, на столик стояла небольшая плетеная рабочая корзиночка. Самъ не зная, зачмъ, Джерардъ опрокинулъ ее, шелкъ и катушка вывалились на полъ. На клочк бумаги были написаны карандашемъ указанія, какъ вышивать. какой-то фантастическій узоръ. Почеркъ былъ Ирены. Джерардъ провелъ рукой по лбу — лобъ его былъ весь въ поту. На стол лежало нсколько книгъ. Онъ бросился къ нимъ. Заглавіе верхней было: ‘Новая Атлантида’, Гью Кольмана. Джерардъ открылъ ее. На заглавномъ листк было написано: ‘Ирен отъ Гью’. Ирена — всюду Ирена…
По ассоціаціи идей онъ неожиданно вспомнилъ, почему лицо горничной показалось ему знакомымъ. Да вдь это одна изъ горничныхъ, жившихъ у нихъ въ Сеннингтон. Онъ даже имя припомнилъ — Дженъ, любимица Ирены. Вскрикнувъ отъ изумленія, досады и тревожнаго предчувствія, онъ бросился къ письменному столу, схватилъ карточку ребенка и началъ пристально вглядываться въ его лицо.
Въ эту минуту дверь отворилась и вошла Ирена. Она была очень спокойна, хоть и блдна, и встртила взглядъ гостя прямымъ открытымъ взглядомъ. Съ минуту оба смотрли молча другъ на друга — Джерардъ, стоя спиною къ свту и все еще разглядывая фотографію.
— Какимъ образомъ вы очутились въ этомъ дом?— хрипло вырвалось у него.
— Это мой домъ. Мой и моего мужа.
— А это кто?
— Это нашъ сынъ,— отвтила Ирена.
Джерардъ смотрлъ на нее, остолбенвъ отъ злобы и оскорбленнаго тщеславія. Карточка ребенка выпала изъ его пальцевъ на коверъ.
— Вы хотите сказать, что онъ — вашъ покровитель?
Въ глазахъ Ирены вспыхнулъ опасный огонекъ.
— Я не знаю, зачмъ вы пришли сюда. Вы сказали: по важному длу. Я вышла къ вамъ, чтобы избавить моего мужа отъ тягостной встрчи. Повидимому, вы пришли съ намреніемъ оскорбить меня. Гью — мой законный мужъ. Мы женаты уже три года. Если вы хотли знать это, теперь вы знаете.
Она говорила надменно, съ достоинствомъ выпрямившись. Присутствіе Джерарда въ этомъ дом оскорбляло ее. Все ея существо возмущалось противъ этого. И однакоже она не могла сдержать волненія при вид разительнаго контраста между этимъ человкомъ, который нкогда былъ ея мужемъ, и тмъ, который теперь былъ имъ. Какъ она могла вообразить себ, что любитъ его? Какой онъ грубый, вульгарный! Онъ повернулъ голову, какъ будто воротникъ сталъ ему тсенъ, и на ше обнаружилась родника, такъ хорошо знакомая. Ирена вся содрогнулась при вид ея. Но все же храбро смотрла ему въ глаза.
— Если это все, мы можемъ избавить другъ друга отъ дальнйшихъ непріятныхъ разговоровъ.
— Но это же не все, Ирена!— вырвалось у него искреннимъ звукомъ.— Клянусь, у меня и въ мысли не было оскорбить тебя. Я ничего не зналъ. Пришелъ, чтобъ узнать у Кольмана твой адресъ — чтобы просить прощенія у тебя. Но я не понимаю. Скажи мн, неужто ты вправду жена Кольмана?
— Я уже сказала вамъ. Если вы пришли просить прощенія за то, какъ вы поступили со мной — я готова простить васъ. Но я — жена Гью.
— Вотъ этого-то я и не могу понять. Если только я во второй разъ не одураченъ женщиной…
: Злобная усмшка скользнула по его губамъ. Ирена была такъ спокойна, такъ владла собой, ея поза была такъ горделива. Джерардъ снова, какъ въ былыя времена, испытывалъ ощущеніе неловкости въ ея присутствіи, еще усугублявшееся унизительнымъ и непріятнымъ положеніемъ, въ которое онъ былъ поставленъ. Онъ проклиналъ тотъ день, когда встртилъ Минну Гартъ. Неужто это ея месть — это возмутительное издвательство надъ нимъ?
— Я долженъ извиниться передъ вами,— угрюмо выговорилъ онъ.— Я оставилъ въ Ницц женщину, именовавшую себя м-рсъ Кольманъ — Минну Гартъ. Она мн сообщила, что она тайно повнчана съ Кольманомъ. И что ту ночь, когда былъ убитъ ея отецъ, Гью провелъ у нея. Я прямо изъ Ниццы помчался сюда, чтобы излить передъ вами свои угрызенія, свое раскаяніе и предложить загладить свою вину. Повидимому, она лгала. Смиренно прошу извиненія.
Онъ засмялся отрывистымъ, ироническимъ и досадливымъ смхомъ и зашагалъ по комнат. Глаза Ирены сверкнули.
— Васъ одурачили. Она не можетъ быть его женой, разъ я — его жена.
Джерардъ неожиданно повернулся къ ней лицомъ.
— А, можетъ быть, это васъ одурачили?
— Что вы хотите сказать этимъ?..
— Можетъ быть, она сказала правду и я еще могу имть удовольствіе просить у васъ прощенія. Я наведу справки въ Сомерсетъ-гоуз и узнаю наврное. Тамъ ведутся списки всмъ брачущимся.
— Да вы что же это — обвиняете моего мужа въ томъ, что онъ женился на мн при жизни своей первой жены? Этого быть не можетъ. Не поврю я никакимъ вашимъ спискамъ.
— Кто-нибудь изъ нихъ да лжетъ: или она, или онъ.
— Конечно, она!— воскликнула Ирена, вся дрожа отъ волненія, но нимало не усомнившись въ Гью.— По всей вроятности, она сказала вамъ это въ такомъ же спокойномъ и разумномъ состояніи, въ какомъ я ее видла послдній разъ..
Это было уже не великодушно со стороны Ирены. Но женщина не выбираетъ оружія, когда на человка, котораго она любитъ, предъявляетъ права другая женщина. Стихійные инстинкты не поддаются контролю. Ея слова словно озарили Джерарда.
— Въ тотъ вечеръ она затмъ и пріхала къ намъ, чтобы посвятить насъ въ свою тайну.
— Не врю! И никогда не поврю. И скорй умру, чмъ оскорблю его вопросомъ. Намъ: не о чемъ больше съ вами разговаривать. Я цню по достоинству ваши побужденія — разговоръ нашъ оконченъ.
Джерарду оставалось только уйти. Ирена потянулась къ звонку. Но въ это время на лстниц раздались быстрые шаги и мигъ спустя въ гостиной появился Гью. При вид Джерарда онъ въ первый моментъ оцпенлъ отъ изумленія. Однакожъ быстро овладлъ собой.
— Что вы здсь длаете?— спросилъ онъ надменно.
И, перейдя черезъ комнату, сталъ рядомъ съ Иреной, упираясь руками въ бока и гнвно глядя на врага. Ирена невольно взяла его подъ руку. И такъ они оба смотрли на Джерарда. Сердце его сжалось знакомой ревнивой завистью. Будь онъ первобытнымъ дикаремъ, онъ кинулся бы на Гью и схватилъ его за горло.
— Я пріхалъ отъ м-рсъ Кольманъ, которая живетъ въ Ницц.
Сердце Гью рванулось въ груди. На мгновеніе ему показалось, что почва ускользаетъ изъ подъ его ногъ. Но тотчасъ же онъ овладлъ собой.
— Объяснитесь.
— Я недавно имлъ удовольствіе встртиться въ Ницц съ миссъ Минной Гартъ. Она призналась мн, что тайно повнчана съ вами и сообщила такія детали, которыя доказали мн, какъ неосновательны были мои подозрнія относительно теперешней м-рсъ Кольманъ.
— И вы явились сюда, чтобъ отомстить? Это достойно васъ..
—. М-рсъ Кольманъ можетъ подтвердить, что я явился сюда съ совершенно иными намреніями. Вашъ второй бракъ былъ для меня полной неожиданностью. Такой же, какъ и первый.
— Но вдь эта двушка лгала вамъ — морочила васъ. Какъ же вы не понимаете?!— задыхаясь, вскрикнула Ирена, глядя то на одного, то на другого, въ мучительной тревог ожидая разъясненія этой дикой мистификаціи и гнвнаго отрицанія Гью.
Гью, стиснувъ зубы, подошелъ къ Джерарду и вплотную заглянулъ ему въ глаза.
— Будьте вы прокляты! Неужели вы не могли избавить насъ отъ этого?
— Такъ, значитъ, это правда!— въ ужас воскликнула Ирена.— Значитъ, эта Минна — твоя жена, а не я?
Гью отвернулся отъ Джерарда и, подойдя къ ней ближе выговорилъ печальнымъ, но твердымъ голосомъ:
— Да, милая, это правда.
Съ минуту она стояла блдная, дрожа всмъ тломъ, словно пораженная смертельнымъ недугомъ. Въ комнат царило мертвое молчаніе. Ирена пристально смотрла на Гью. Потомъ медленно повернулась и направилась къ двери. Джерардъ испугался. Совсть его была не спокойна. Во второй разъ онъ нанесъ ей ударъ прямо въ сердце. На минуту онъ все забылъ, кром того, что она страдаетъ безвинно. И въ два прыжка нагналъ ее.
— Ради Бога, Ирена — я поступилъ, какъ послдній негодяй — прости меня!— Но она, не оборачиваясь, отстранила его рукой и вышла изъ комнаты.
— Ну-съ, теперь будемъ говорить на чистоту,— сказалъ Гью, выпрямляясь.— Какія ваши намренія?
— Какія же у меня могутъ быть намренія?— угрюмо откликнулся Джерардъ.— Вы слышали, что я сказалъ Ирен.
Гью отвернулся, безнадежно пожавъ плечами, и, замтивъ лежащую на ковр карточку своего сына, которую уронилъ Джерардъ, машинально нагнулся и поднялъ ее.
— Я думаю, вамъ лучше уйти отсюда,— устало выговорилъ онъ, вертя въ рукахъ фотографію.— Если въ васъ еще сохранилось что-нибудь человческое, вы оставите ее въ поко и будете держать языкъ за зубами.
— Мн нтъ надобности оглашать это.
— Тмъ лучше,— сказалъ Гью, глядя на портретъ ребенка.
Джерардъ поспшно вышелъ и вздохнулъ свободне, очутившись на свжемъ воздух. Опять онъ свалялъ дурака. Его месть только унизила его же. И надо же ему было слушать эту Минну! Хотлъ разыграть Донъ-Кихота, а вышло чортъ знаетъ что! Положительно, ему не везетъ. Онъ прошелъ подъ Мраморной Аркой и сталъ бродить по парку. У него изъ головы не выходила эта сцена. Чрезвычайно непріятно было вспоминать поведеніе Кольмана. Онъ намревался разоблачить подлеца. И разоблачилъ — но передъ нимъ былъ все тотъ же гордый человкъ, которому онъ всегда мучительно завидовалъ. А подлецомъ оказался онъ самъ. Въ первыя минуты онъ настраивалъ себя на сантиментальный ладъ, пытаясь предаться сокрушенію по поводу окончательной и невозвратимой утраты Ирены. Но былъ достаточно честенъ, чтобъ не обманывать себя, и сразу отказался отъ этихъ попытокъ, выругавъ себя болваномъ и утшая себя тмъ, что Ирена никогда, въ сущности, не была въ его вкус. И все же у него было тошно на душ, противна жизнь, противенъ самъ онъ, обиженный и вчно попадающій впросакъ.
Онъ долго безцльно бродилъ по парку и, наконецъ, очутился на широкой алле въ Кенсингтонскихъ садахъ. Небо было пасмурное, накрапывалъ дождикъ. Онъ нанялъ извозчика, слъ въ экипажъ и опустилъ занавски.
— Куда хать, баринъ?— освдомился извозчикъ сквозь окошечко въ крыш экипажа……
Джерардъ самъ не зналъ, куда. На всякій случай онъ сказалъ адресъ клуба. Кэбъ тронулся. Джерардъ думалъ о томъ, что же онъ будетъ длать дальше. Англія представлялась ему скучной, холодной, непривлекательной. Мечты объ усадьб въ Норфольк и сельскомъ хозяйств утратили прелесть. Напрасно онъ ухалъ изъ Африки.
— Надо поскорй узжать изъ этой подлой страны,— ворчалъ онъ про себя.

XXV.

Гью машинально поставилъ на прежнее мсто: карточку ребенка, отошелъ отъ стола, слъ на первый попавшійся стулъ и уронилъ голову на руки. Въ первый разъ мужество измнило ему. Сердце его леденилъ мучительный страхъ, предвстники котораго и раньше посщали его въ эти три года его великаго счастья — страхъ, что преступленіе, совершенное имъ, лишитъ его любви Ирены.
Онъ вошелъ въ этотъ домъ такой веселый, радостный, полный надеждъ. Сегодня утромъ, ему предложили такой постъ, что съ этого дня его судебная карьера могла считаться. обезпеченной. Онъ, какъ мальчикъ, перескакивая черезъ дв ступеньки, бжалъ по лстниц, чтобы сообщить эту новость Ирен и увидть, какъ она вспыхнетъ. отъ радости. Онъ такъ стремительно ворвался въ домъ, что Дженъ, поджидавшая его, чтобы предупредить, не успла сбжать съ лстницы, какъ онъ ужь былъ въ гостинной. И тутъ сейчасъ же разразился громовой ударъ. Гью былъ слишкомъ ошеломленъ, чтобы раздумывать, что заставило Минну ни съ того, ни съ сего открыться Джерарду. Достаточно было голаго факта. Ирена знала теперь его позорную тайну. И въ глазахъ ея онъ прочелъ такую тоску, что у него, сильнаго, пылкаго человка, сразу опустились руки.
Онъ вздрогнулъ, вскочилъ, твердой поступью прошелъ черезъ комнату и дальше вверхъ по лстниц, въ спальню Ирены. Какъ онъ и ожидалъ, она лежала на кровати, уткнувшись лицомъ въ подушки. Въ открытое окно за туалетомъ вяло холодомъ и сыростью. Когда онъ подошелъ, она вскочила на ноги и протянула руку, какъ бы отстраняя его.
— Ирена!— выговорилъ онъ упавшимъ голосомъ.
— Оставь меня пока одну, Гью,— спокойно сказала она.— Мы потомъ поговоримъ. Мн надо подумать.
— Сначала выслушай меня, Ирена. Это поможетъ теб составить сужденіе о моихъ поступкахъ и вынести мн приговоръ.
— Я не могу судить тебя. Есть чувства, не зависящія отъ интеллектуальнаго сужденія.
— Ты только выслушай меня!— молилъ онъ.
— Я и такъ угадываю, какъ это было…
— Вдь, все равно же, мн придется разсказать. Почему же не теперь? Ты не можешь угадать всего. Каждая минута отсрочки расширяетъ пропасть между нами, милая.
— Она и такъ ужь безконечно широка. Зачмъ ты обманулъ меня, Гью? Я такъ врила теб…
— Потому что я любилъ тебя.
— Любовь прежде всего правдива.
— Любовь прежде всего щадитъ. Ради меня, ты совершила преступленіе — въ глазахъ закона. Ради тебя я сдлалъ то же самое.
— Ты думаешь, я побоялась бы чего-нибудь — разв это помшало бы намъ соединиться?
— Я знаю, милая, что ты не побоялась бы. Но я знаю и то, что для женщины такіе незаконные союзы очень тяжелы. Мн хотлось облегчить твою участь, а не сдлать ее еще боле тяжелой.
Она покачала головой, не убжденная. Гнвный укоръ, злое слово вызвали бы у него потокъ страстныхъ моленій. Ея сдержанность и спокойствіе, въ которомъ чувствовалась безнадежность, заставили его съежиться, уйти въ себя.
— Хорошо. Можетъ быть, и лучше, если ты теперь разскажешь. Только не здсь. Здсь холодно.
Она вздрогнула, взглянула на окно и теперь только замтила, что оно открыто.
— Бдная моя дтка!
Онъ торопливо опустилъ стекло, схватилъ темный платокъ, висвшій на спинк кушетки и хотлъ накинуть ей на плечи. Но она отказалась, говоря, что внизу тепло.
— Помнишь, какъ я несъ тебя на рукахъ, укутанную въ этотъ платокъ, Рени, посл того, какъ родился нашъ мальчикъ?— Это было давно — въ другой стадіи существованія. О, Гью, какъ ты могъ жить все это время ложью.
— Пойдемъ и я разскажу теб.
Они сошли внизъ, въ библіотеку. Дженъ дожидалась ихъ, чтобы спросить, что длать съ обдомъ, который дожидался возвращенія Гью. Мужъ и жена переглянулись.
— Убирайте со стола, Дженъ,— сказалъ Гью,— Мы обдать не будемъ….
Ирена позволила ему, какъ всегда, заботливо устроить ее въ удобномъ кресл у огня и поблагодарила его ровнымъ голосомъ, который ему было больне слышать, чмъ самый жестокій укоръ. Онъ стоялъ возл нея, въ своей любимой поз, слегка упираясь руками въ бока.
— Съ чего же начать? Съ самаго начала? Ну-съ, произошло нчто весьма обычное. Адамъ подалъ примръ, онъ же указалъ и оправданіе. Женщина соблазнила меня. Мужчины на этотъ счетъ вс податливы, если посмотрть насъ на свтъ, вс мы просвчиваемъ. Или, говоря иначе, я любилъ звзду — мое лучшее я любило ее, а мое худшее я срывало цвты, попадавшіеся ему по пути…
Онъ нетерпливо сдлалъ нсколько шаговъ по ковру.
— Я не могу говорить объ этомъ съ тобой. Это отвратительно. Помни, я все время любилъ тебя. По отношенію къ ней я велъ себя, какъ негодяй. Я не хочу оправдывать себя, но…
Онъ не договорилъ, повидимому, ожидая отвта, но Ирена смотрла въ огонь, и нельзя было сказать, слушаетъ она или нтъ. Линіи на ея лиц углубились, краски молодости сбжали съ него. Ей было тридцать два года — она казалась на пять лтъ старше.
— Я слишкомъ много разглагольствую. Постараюсь изложить теб просто факты.
Онъ началъ съ первой встрчи съ Минной, описалъ ихъ флиртъ, взаимное увлеченіе, свадьбу, ссору, всю печальную исторію ихъ неудачнаго супружества. Онъ не щадилъ себя, но и не шатался задрапироваться Мефистофелемъ. Изъ гордости онъ не искалъ для себя оправданій. Еслибъ въ голос его прозвучала мольба, она, можетъ быть, и тронула бы сердце Ирены, но это спокойное, холодное изложеніе фактовъ не убдило ее, не согрло ея захолодвшаго, ожесточившагося сердца. Кончивъ разсказъ, онъ опустился въ кресло напротивъ нея. Наступила долгая пауза.
— Ты все еще такъ же горько коришь меня за то, что я обманулъ тебя?— спросилъ онъ, наконецъ.
Она подняла на него усталые глаза. За все это время она не выговорила ни слова.
— Я не могу корить тебя за то, что ты не такой, какимъ я тебя себ представляла. Разсудокъ говоритъ мн, что, на твой взглядъ, ты поступалъ правильно, но — я думала, что у тебя иные взгляды. Прежде всего, я не могла понять, какъ ты могъ оставить меня въ невдніи. Мн незачмъ добавлять, что, еслибъ ты сказалъ мн, что та женщина была твоя жена, я больше ни о чемъ бы не разспрашивала.
— Я не разъ порывался сказать,— возразилъ онъ, наклоняя къ ней тревожное, печальное лицо.— Ты сама не дала мн — въ тотъ вечеръ, когда ты призналась мн, что любишь меня. Ты помнишь это.
— Да, я помню. И теперь я понимаю… Нтъ, я не корю тебя.
Въ порыв благодарности онъ упалъ на колни передъ ея кресломъ и схватилъ ея руку..
— Благослови тебя Боже, Рени! Я не утратилъ твоей любви….
Она тихонько высвободила руку.
— Этого я еще не знаю, Гью. Разлюбить тебя совсмъ я не могу, уже потому, что ты — отецъ моего мальчика. И не могу забыть, какъ ты былъ добръ и нженъ со мной. Но такъ любить тебя, какъ я любила сегодня утромъ, когда ты цловалъ меня и нашего мальчика передъ уходомъ — на это я, кажется, ужь не способна…
— Но, Ирена, родная моя, вдь я же хотлъ сдлать, какъ лучше — ради твоего счастья, ради твоей репутаціи, ради дтей, которыя могли у насъ родиться. Опасность казалась такой отдаленной — я думалъ, что вся тяжесть сознанія этого преступленія падетъ на меня — я ни. словомъ, ни звукомъ не выдалъ теб своей любви и страсти, пока ты не показала мн, что любишь меня. И тогда я ршился — единственный безчестный поступокъ въ моей жизни, который оправдывала моя совсть. Мои побужденія были чисты. Это было сдлано ради твоего счастья.
— Я знаю,— вздохнула она.— Я вдь не безразсудная. Тобой руководили не эгоистическія побужденія. Мой разумъ оправдываетъ тебя. Но что-то въ сердц моемъ умерло — я не знаю, что и почему.
— Оно оживетъ.
— Не думаю. Я врила въ тебя больше, чмъ врующіе врятъ въ Бога. А теперь у меня нтъ этой вры.
— Но вдь ты же говоришь, что твой разумъ оправдываетъ меня!— настаивалъ бдный Гью..
— Разумъ одно, а вра — другое. Я причиняю теб боль: Мн самой больно длать это. Но я не умю притворяться.
Гью всталъ и, нагнувшись надъ нею, поцловалъ ее въ лобъ.
— Если хочешь, я теперь оставлю тебя одну.
— Да, будь добръ, оставь меня одну, Гью.
Онъ ушелъ отъ нея въ клубную библіотеку, гд обложился книгами и рукописями, чтобъ оградить себя отъ непрошенныхъ разговоровъ съ знакомыми.,
Ирена пошла наверхъ, въ дтскую, отослала няньку, взяла на руки своего мальчика и крпко прижала его-къ себ. Слезы, хлынувшія изъ ея переполненнаго сердца, падали на пухленькія щечки ребенка. Онъ отодвинулся отъ нея и заглянулъ ей въ лицо, потомъ, вспомнивъ страшную сказку, которую Сюзанна разсказывала ему, участливо спросилъ:
— Разв папочка умеръ?
— Нтъ, дточка. Онъ…
Она не могла договорить. Комокъ застрялъ у нея въ горл.
— Такъ о чемъ же ты плачешь, мамуся? Разв ты была гадкая?
Она засмялась и снова прижала сына къ груди.
— Вс мы гадкіе, вс жалкіе гршники, кром тебя, мой маленькій Гьюги. А ты — маминъ ангельчикъ, мое золотое дитятко.
Весь день она просидла въ дтской, ища разсянія и утшенія своему разбитому сердцу въ интересахъ и нуждахъ, въ сладкой близости своего ребенка. Но и на него ей было больно смотрть. Вдь это былъ незаконный ребенокъ, дитя Агари. Уже и до того его будущее было омрачено публичнымъ позоромъ его матери. А теперь, если этотъ скандалъ получитъ огласку, на него ляжетъ, вдобавокъ, клеймо незаконнорожденности. И материнскій инстинктъ возмущался въ ней и копилъ въ душ новыя обиды противъ Гью.
Вечеромъ она уложила ребенка спать и сидла возл него, пока онъ не уснулъ. Что же будетъ дальше? Какой выводъ изъ всего этого? Положивъ голову на край подушки Гьюги, она пыталась думать… Въ первый моментъ нестерпимой, мучительной боли, ей пришла дикая мысль — бросить Гью и доживать въ одиночеств свою разбитую жизнь. Впрочемъ, это даже трудно было назвать мыслью. Ей только смутно представлялось, что она бжитъ изъ дому, потихоньку, ночью, съ ребенкомъ на рукахъ,— потомъ сидитъ у окна въ коттедж на берегу моря, а ребенокъ играетъ возл нея. И тутъ же она сама говорила себ, что это — бредъ разстроеннаго воображенія. Даже еслибъ въ ея сердц не было жалости къ Гью, ребенокъ былъ священной связью между ними, которую они не вправ были разорвать какой либо перемной во вншнемъ стро ихъ жизни. Что бы ни случилось, они, въ глазахъ свта, будутъ жить и дальше, какъ мужъ и жена, скрывая отъ всхъ ложь своей жизни. Ея прозрачной душ обманъ былъ ненавистенъ. И хорошія качества имютъ свою обратную сторону.
А какъ же Гью? Неужели ея любовь къ нему умерла? Напрягая свой умственный взоръ, Ирена видла все въ искаженномъ вид, вн перспективы. Она была уязвлена и какъ женщина. Въ той другой, женщин съ змиными глазами, все же было какое-то величіе, была холодная, жестокая плнительность, и, думая о такой соперниц, Ирена ощущала не: ревность, а’ чисто женскую радость побды. Совсмъ иначе она относилась къ Минн. Какъ могъ джентльменъ съ высокой душой попасться въ сти такой вульгарной и пошлой прелестницы? Интрига съ Минной роняла Гью въ ея глазахъ, шла въ разрзъ съ идеализованнымъ образомъ его, который жилъ въ ея душ. Она сказала правду. Божество, въ которое она врила, было низвергнуто, ея кумиръ разбитъ. Ея душа искала точки опоры и не находила, и тосковала во мрак…
Ребенокъ пошевелился во сн. Мать подложила одну руку подъ подушку и начала укачивать его. А другой дотронулась до маленькой, сжатой въ кулачокъ ручки, которая постепенно сомкнулась около ея пальцевъ. Это было словно символомъ. Горячая волна материнской любви прилила къ ея груди. Слезы выступили на глазахъ. И долго еще она сидла такъ, недвижная, словно уйдя въ созерцаніе души своего спящаго ребенка.
Что-то странное происходило съ нею. Ей сразу стало легче, силы возвращались. Она поднялась, слегка коснулась поцлуемъ невинно раскрытыхъ дтскихъ губокъ и пошла къ себ. Когда Гью, часъ спустя, вернулся домой, онъ безшумно, на цыпочкахъ вошелъ къ ней въ спальню — и услыхалъ спокойное, ровное дыханіе. Ирена спала. Онъ также безшумно вышелъ и легъ у себя въ кабинет….
Слдующій день былъ воскресенье. Мужъ и жена встртились за завтракомъ. Ирена подошла къ нему и подставила щеку для поцлуя.
— Только такъ, Ирена?— спросилъ онъ, коснувшись, ея плеча.
— Я даю теб только то, что могу дать. Попытайся удовольствоваться этимъ.,
Онъ печально отошелъ отъ нея и слъ за столъ. И сталъ разсказывать ей, какъ онъ ночью вошелъ въ ея спальню и засталъ ее спящей. И обрадовался.,
— Я весь день провела съ Гьюги.
— Теб легче съ нимъ?
— Я не знала до сихъ поръ, что онъ можетъ быть такимъ утшеніемъ для меня,— былъ отвтъ.
День прошелъ сносно, и слдующіе были такіе же. Съ вншней стороны жизнь ихъ не измнилась. Но это была одна только видимость. Ирена встрчала мужа ласково, ни словомъ не напоминая ему о случившемся, заботилась о немъ, участливо интересовалась всмъ его касающимся, но самая сущность ихъ союза исчезла. Ирена стала сдержанной, сосредоточенной. Гью, смиренно склонивъ голову, несъ свою кару, сознавая, какъ безплодно молить о прощеніи. Любимая женщина снова ушла далеко отъ него, снова стала холодной, безнадежно недоступной звздой. Повидимому, отношенія ихъ вылились въ окончательную форму, которой уже нельзя было измнить. И онъ мучительно жаждалъ недостижимаго.,
О томъ, что разъединило ихъ, они говорили рдко. Однажды Ирена спросила мужа, не боится ли онъ огласки. Онъ успокоилъ ее. Не можетъ быть, чтобы Джерардъ сталъ болтать объ этомъ, сознавая, какой страшной опасности онъ ее подвергаетъ. Для этого надо быть послднимъ негодяемъ. А та, другая, тоже будетъ молчать въ собственныхъ интересахъ. Почему она открылась Джерарду, для него было тайной.
— Она могла сдлать это изъ любви или изъ ненависти,— сказала Ирена….
— Въ такомъ случа изъ ненависти.
— Я на твоемъ мст, не была бы такъ уврена. У женщинъ бываютъ странныя вспышки, ревности.
— Все же теб нечего бояться,— сказалъ онъ.
Но слова ея отравили его душу новой тревогой. Очевидно, онъ напрасно такъ разсчитывалъ на молчаніе Минны. Кто можетъ сказать, на что способна эта безумная, мстительная женщина.
— У меня на душ спокойно, Гью, — отвтила Ирена.— Я врю въ свою судьбу.
Онъ вопросительно посмотрлъ на нее.— Я мать и врю въ счастливую звзду моего ребенка,— пояснила она.
Такъ продолжалось до вечера, когда, согласно давнишнему уговору, къ нимъ пріхали обдать Гарроуэи. Старый адвокатъ передъ обдомъ отвелъ Гью въ сторонку. Лицо его сіяло.
— Я видлся съ Мерріамомъ. Онъ сказалъ мн. Мн хочется упасть на колни передъ вашей женой. Поврьте, у меня все время были мучительныя сомннія — спросите Селину. Теперь я помолодлъ отъ радости.
— Что онъ сказалъ вамъ?— тревожно вскинулся Гью.
— Да просто то, что онъ убдился въ своей неправот. И счелъ долгомъ сообщить мн. Не хотлъ бы я быть на его мст. Я бы застрлился — ей-Богу, пустилъ бы себ пулю въ лобъ.
— Онъ не говорилъ вамъ, какимъ образомъ онъ убдился въ своей ошибк?
— Нтъ, голубчикъ. Конечно, нтъ. Онъ все-таки, до извстной степени, порядочный человкъ, этотъ Джерардъ. Онъ страшно убитъ этимъ открытіемъ. На слдующей недл онъ узжаетъ въ Калифорнію — хочетъ купить ранчо и поселиться тамъ совсмъ. Такъ что ваши дороги больше не встртятся. Онъ просилъ меня передать это вамъ.
Гью вздохнулъ съ облегченіемъ. Присутствіе Джерарда въ Лондон тяготило его нестерпимо.
— Я радъ, что мы оба, наконецъ, очистились въ вашихъ глазахъ.
— Въ сердцахъ нашихъ вы всегда были чистыми, мой милый Гью.
Но, не смотря на облегченіе, которое испытали Гью и Ирена, которая у себя наверху плакала и смялась на груди Селины, обдъ все же вышелъ не такой удачный, какъ обыкновенно, когда они сходились вмст. Ирена казалась утомленной. Гью пытался острить и шутить, но это выходило у него какъ-то неискренно. Оба притворялись веселыми и сознавали, что только притворяются. Когда гости ушли, они посидли еще немного въ своей маленькой гостиной.
— М-рсъ Гарроуэй сказала теб?— спросилъ Гью.
— Да,— отвтила она.— Это лучшее, что могло съ нами случиться.— Онъ хмуро кивнулъ головой. Ирена грустно посмотрла на него. Ей было жаль, что онъ такъ измнился, сталъ такимъ унылымъ и печальнымъ. Она не меньше его тосковала по утраченномъ счасть. Но вернуть его было нельзя: чтобы простить, надо или самому подняться ступенью выше, чмъ стоишь, или спуститься ниже. Кому приходится прощать, того уже нельзя боготворить. Каждый человкъ уметъ чувствовать лишь въ границахъ своего темперамента. Ирен не дано было любить земное, бренное и хрупкое всмъ пламенемъ священнаго огня, который горлъ въ ея душ. Свою мать, отца, Джерарда — она боготворила. Гью любила со всмъ пыломъ проснувшейся, стихійной страсти, но и передъ нимъ она преклонялась. Цликомъ этого уже нельзя вернуть. Сердце ея надрывалось отъ жалости — но что же она могла сдлать? Она была глубоко признательна Гью за его деликатность, нжную заботливость, за пониманіе того, что творилось въ ея душ. Это длало сносной ихъ совмстную жизнь, давало ей возможность передохнуть, придти въ себя и попробовать построить новую жизнь на развалинахъ старой.
Чтобы развеселить немного мужа, она стала ему разсказывать о разныхъ домашнихъ длахъ, о ребенк, его новыхъ словечкахъ и признакахъ развитія и разспрашивать его о новой служб. Ибо Гью вернулся домой поздно, только-только во-время, чтобы успть переодться къ обду, и они съ утра не видали другъ друга наедин. Потомъ встала и пожелала ему доброй ночи.
— Спи спокойно. Храни тебя Богъ!— отвтилъ онъ.
Гью посидлъ еще въ своемъ темномъ кабинет, думая о томъ, какъ за нсколько дней перевернулась вся его жизнь и погибъ его рай. До сихъ поръ онъ всю жизнь высоко несъ голову, умлъ смотрть въ лицо своимъ поступкамъ, хорошимъ и дурнымъ, и ихъ послдствіямъ, теперь гордый духъ его сломленъ, подавленъ. Ирена была невыразимо дорога ему и утрата ея убивала его. Онъ былъ благодаренъ ей и за то, что она добра къ нему.
Онъ со вздохомъ всталъ, потянулся, погасилъ свтъ въ гостиной и сошелъ внизъ, въ библіотеку, намреваясь поработать еще часокъ, передъ тмъ, какъ лечь спать. Закурилъ папироску, прислъ къ столу и раскрылъ мшокъ для писемъ, принесенный имъ домой. Вмст съ пачкой документовъ оттуда выпала вечерняя газета. Гью разложилъ на стол документы, но, прежде чмъ заняться ими, развернулъ вечернюю газету и, откинувшись на спинку кресла, сталъ лниво пробгать столбецъ за столбцомъ. Но внезапно поблднлъ, выронилъ газету и навалился грудью на столъ, глядя прямо передъ собой, впившись ногтями въ щеки.
Онъ сидлъ спиною къ двери и не видлъ, какъ Ирена въ бломъ пеньюар и съ распущенными волосами, вошла въ комнату.
— Не оставила ли я здсь своей книги?— спросила она, назвавъ новый романъ. При звук ея голоса Гью вздрогнулъ и растерянно обернулся. Она подошла ближе, увидала его лицо, смертельно блдное, налитые кровью глаза и тихонько вскрикнула. Онъ знакомъ подозвалъ ее. Она приблизилась и черезъ его плечо прочла строки, на которыя онъ указывалъ пальцемъ.
Газетная замтка гласила: ‘Изъ Ниццы сообщаютъ о трагическомъ происшествіи, имющемъ отношеніе къ памятному убійству въ Сеннингтон. Миссъ Минна Гартъ, дочь покойнаго Израэля Гарта, эсквайра, сегодня утромъ была найдена мертвой въ своей постели. На столик возл стояла пустая бутылочкка изъ-подъ хлорала. Есть ли это умышленное самоубійство или же результатъ случайности — пока не выяснено’.
Но для нихъ обоихъ это ясно. Гью повернулся лицомъ къ Ирен. Нкоторое время мужъ и жена смотрли другъ на друга. Обоимъ было жутко. Мертвая какъ будто встала между ними. И на минуту они стали чужими.
— Это я убилъ ее!
— Да, ты.
Слова эти машинально сорвались съ устъ Ирены. Но они окончательно добили несчастнаго, и безъ того уже надломленнаго и безпомощнаго, утратившаго свою былую гордость.
— Въ такомъ случа мн лучше всего послдовать за нею,— мрачно выговорилъ онъ.
Наступило долгое-долгое молчаніе. Ирена смотрла на мужа, прижимая руку къ груди, словно силясь утишить бурное біеніе сердца. Когда ея иллюзіи вторично были разбиты, и еще боле жестоко, чмъ въ первый разъ, она не содрогнулась отъ ужаса и отвращенія. Она только оплакивала свое солнце, погасшее на неб, гибель своего кумира, которому она поклонялась, какъ святын, и который оказался глинянымъ идоломъ. Больше всего она жалла себя и не могла отъ души пожалть другого. Но въ этотъ моментъ полнаго обособленія отъ мужа словно молнія озарила ее и она увидала его такимъ, какимъ онъ былъ — заблуждающимся, съ благородными стремленіями, но слабымъ, перемежающимъ честные поступки съ безчестными, добивающимся благородныхъ цлей при помощи низкихъ средствъ, сочетающимъ самые дикіе контрасты, ‘смсью гранита и зыбучаго песку’.
— Я всегда былъ неудачникомъ,— выговорилъ онъ,— но я не могу жить безъ твоей любви.
Онъ поднялъ на нее глаза. И такая безмрная тоска свтилась въ нихъ, что волна горячей жалости и любви прихлынула къ ея сердцу и сразу, словно по мановенію волшебнаго жезла, открылись въ ней вс источники нжности. Она бросилась къ мужу, упала передъ нимъ на колни, страстно прильнула къ нему, задыхаясь отъ рыданія:
— Прости меня, милый! Прости меня! Вся моя жизнь и любовь принадлежатъ теб, если только это можетъ помочь и утшить тебя.
Въ этотъ грозный мигъ она поняла. Она, женщина — сильна. Онъ, мужчина — слабъ. Она должна быть его опорой и руководить имъ. Она вся дрожала отъ волненія, сжимая его въ объятіяхъ.
Это было жизненное разршеніе жизненной задачи, діаметрально противоположное тому, къ которому она слпо стремилась. И такое счастье было для нея снова ощущать, какъ, вмст съ кровью, горячая человческая любовь къ нему струится въ ея жилахъ, что она со слезами благодарила Бога за это счастье. Ея кумиръ, гордый и слабый человкъ, склонялся передъ нею, какъ передъ чистымъ, непогршимымъ божествомъ. Ея дло было руководить, его — идти за нею.
Въ эту ночь они долго сидли обнявшись.
— Помоги Боже всмъ намъ, которые сбились съ пути!— сказалъ Гью..
— Любовь всегда выведетъ на дорогу, милый.
— Что руководило ею?— спросилъ онъ, указывая на газету.
— Мы ей не судьи,— отвтила Ирена.
Эта горестная трагедія, грозившая разбить ихъ жизнь, сблизила ихъ душевно больше, чмъ когда-либо. Оба чувствовали, что Минна покончила съ собою не съ отчаянія, что она случайно открыла заклятому врагу насущно важную для нея тайну, отъ которой зависло ея состояніе,— что причина коренилась глубже, въ тайникахъ ея души. Ибо женщина, пившая всю жизнь изъ такой отравленной чаши, изъ какой она пила,— гд были и любовь, и ненависть, и усталость, и угрызенія совсти за зло, причиненное и испытанное, и скупость, и презрніе къ себ, и проклятіе расы и клеймо распутства, и поздно проснувшееся стремленіе къ чистой, красивой жизни — такая женщина, истерзанная до того, что смерть кажется ей избавленіемъ, способна на боль:шія непослдовательности и во всякомъ случа заслуживаетъ глубокаго сожалнія.
— Простишь ли ты мн т злыя слова?— говорила Ирена.— Я сама не знаю, какъ они сорвались у меня съ языка.
Гью привлекъ ее къ себ.
— Это я долженъ просить прощенія.
— Только одного я бы не могла простить теб.
— Чего?
— Еслибъ ты разлюбилъ меня.

——

И такъ они, рука объ руку, вышли изъ мрака на свтъ. Но это былъ свтъ апрльскаго дня — жизни, въ которой дождь и хмурость перемшаны съ солнечнымъ блескомъ, а не яркій солнечный свтъ іюня — иллюзіи. У Ирены открылись глаза и, если жизнь казалась ей боле мрачной, чмъ прежде, за то теперь она чувствовала боле твердую почву подъ ногами. Она почувствовала себя одинокой, но, какъ женщина, скрыла это въ своемъ сердц, а мужъ ея, не подозрвавшій этого, снова сталъ гордымъ и смлымъ, и радостнымъ. Какъ вс, способная ошибаться и не чуждая недостатковъ, все же боле сильная духомъ, чмъ человкъ, котораго она страстно любила, порою она тосковала по прежнемъ слпомъ обожаніи. Въ такія минуты она печально вглядывалась въ лицо своего мальчика, задавая себ безумный вопросъ и напрасно пытаясь прочесть отвтъ въ бездонныхъ глазахъ ребенка.

‘Русское Богатство’, NoNo 5—9, 1913

Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека