Культура, искусство, памятники Крыма, Волошин Максимилиан Александрович, Год: 1925

Максимилиан Волошин. 
Культура, искусство, памятники Крыма
 ————————————————————————- Статья из путеводителя ‘КРЫМ’, под общ. редакцией д-ра И.М.Саркизова-Серазини. 1925 год., cc. 126-148) Оригинал находится здесь: http://www.kirimtatar.com/Story/voloshin.html ————————————————————————- Крым, Киммерия, Кермен, Кремль… Всюду один и тот же основной корень КМР, который в древне-еврейском языке соответствует понятию неожиданного мрака, затмения и дает образ крепости, замкнутого места, угрозы и в то же время сумрака баснословности. Остров, отделенный от материка гниющими и зловонными Меотийскими болотами, солончаковыми озерами, узкими песчаными косами, а море вбирающий в себя глубокими бухтами, проливами, гаванями. Материк был для него стихией текущей и зыбкой — руслом Великого океана, по которому из глубины Азии в Европу текли ледники и лавины человеческих рас и народов. Море было стихией устойчивой, с постоянной и ровной пульсацией приливов и отливов средиземноморской культуры. ‘Дикое Поле’ и ‘Маре Интернум’ определяли историю Крыма. Для Дикого Поля он был глухой заводью. Во время человеческих половодий оно выступало из берегов и затопляло его. Соседний Кавказ был гребнем, о который чесались все народы, оставляя на его зубцах клоки руна и шерсти всех мастей — образцы расы. Это делает Кавказ этнографическим музеем. Крым — не музей. Сюда от избытка переливались отдельные струи человеческих потоков, замирали в тихой и безвыходной заводи, осаждали свой ил на мелкое дно, ложились друг на друга слоями, а потом органически смешивались. Киммерийцы, тавры, скифы, сарматы, печенеги, хазары, половцы, татары, славяне… — вот аллювий Дикого Поля. Греки, армяне, римляне, венецианцы, генуэзцы — вот торговые и культурные дрожжи Понта Эвксинского. Сложный конгломерат расовых сплавов и гибридных форм — своего рода человеческая ‘Асканиа Нова’, все время находящаяся под напряженным действием очень сильных и выдержанных культурных токов. Отсюда двойственность истории Крыма: глухая, провинциальная, безымянная, огромная, как все, что идет от Азии, — его роль степного полуострова, и яркая, постоянно попадающая в самый фокус исторических лучей — роль самого крайнего сторожевого поста, выдвинутого старой средиземноморской Европой на восток. Особое значение придавало Крыму то, что он лежал на скрещении морских дорог с древним караванным путем на Индию. Если мы поедем по шоссейной дороге из Феодосии в Симферополь, то заметим вдоль нее, рядом с торопливыми деревянными телеграфными кривулями, ряд четких и черных невысоких чугунных столбов. Это линия Индийского телеграфа (Лондон- Калькутта), проведенная Англией по территории Крыма на основании договора, заключенного после войны 1856 года. А если мы свернем с теперешнего шоссе, придерживаясь линии Индийского телеграфа, который обходит с севера гору Агармыш по старой почтовой дороге, то мы пересечем сперва одну, потом другую долину, которые носят имя Сухого и Мокрого ‘Индола’. Йол — по-татарски — дорога. Инд-Иол — дорога в Индию. Политическое напоминание недалекого прошлого и древняя филологическая память встречаются. Здесь — через крымские степи к Босфору Киммерийскому, а оттуда через Кавказ и Персию пролегал старый караванный путь, заглохший после того, как Оттоманская империя залегла на всех торговых дорогах, ведших через переднюю Азию, а Васко де Гама открыл новые морские направления. Но нужда в этом сухопутном пути не погасла. Больше всех в кем заинтересована Англия, как метрополия Индии. Отсюда и условие, продиктованное России после взятия Севастополя. Отсюда и железная дорога 45 параллели, проект которой был разработан еще до начала Европейской войны, а во время нее царское правительство, под давлением и по требованию той же Англии, уже начало осуществлять его. Направление линии таково: Бордо — Мон-Сени — Турин (или Лондон — Париж — Лион — Турин) — Ломбардия — Венецианская Область — Триест — Югославия — Румыния — Одесса — Николаев — Перекоп — Джанкой — Владиславовка — Керчь — мост через Керченский пролив — Таманский полуостров — Кавказское побережье, — и различными вариантами через Турцию и Персию на Индию. Во время войны Россия уже закончила изыскания для моста через Босфор Киммерийский (при чем оказалось, между прочим, что все его дно представляет собой действующую грязевую сопку), и велись работы на многих других участках, но гражданская война и новые политические сочетания прекратили эти работы. Совершенно несомненно, что железнодорожная колея рано или поздно пройдет по старым караванным путям, и тогда Крым снова окажется на середине большого европейского пути в Азию, что совершенно преобразит его торговое и политическое значение. Его будущее гораздо теснее связано с его прошлым, чём может показаться, и эта географическая справка и объясняет нам характер крымской истории и стиль его культуры. В Крыму есть складки земли и моря, в которых человеческие поселения существовали беспрерывно с доисторических времен. Киммерийцы и тавры, об истории которых не известно ничего достоверного, несомненно строили города и крепости и имели обширные поселения и в глубоких бухтах Трахейского полуострова и на берегах Босфора Киммерийского и в широкой улитке Феодосийского залива. Это все может относиться к началу второго тысячелетия до христианской эры. Несомненно, что роль торгового фермента играли в ту эпоху финикияне. В начале XIV века до Р.X. Крым наводняют скифы, а в VI ив VII веке начинается греческая колонизация, и он вступает в освещенный круг мировой истории. В вышеуказанных удобных заливах появляются греческие города Херсонес, Пантикапея, Феодосия, которые для всей последующей истории являются пунктами излучения эллинизма. Индивидуальная их роль крайне различна. Первоначально главной опорой греческой культуры является Херсонес (вернее — по дорическому произношению — Херсонас). Его колониальная родословная: Гераклея, Мегара. Культурное значение его громадно для всего Черноморья. Ближе всех отстоящий от малоазиатских колоний, более других отдаленный от Дикого Поля, пришедшийся как раз на пересечении черноморских путей с юга на север, он в силу этого положения легче других греческих колоний отстаивает свою политическую самостоятельность. Его роль в Крыму та же (соблюдая, конечно, пропорции размаха, величины и значения), что Вавилона, Рима, т.е. тех городов, которые, принимая в себя целые расы завоевателей, переваривали их и продолжали свою культурную линию сквозь ряд мировых катастроф и крушения империй. Являясь только крайним щупальцем греческой культуры, — он в течение двух тысяч лет выдерживает весь прибой Дикого Поля и одну за другой эллинизирует наступающие и оседающие в Крыму расы. Скифы, сарматы, алланы, готы, гунны, угры, варяги, славяне, печенеги, хазары, половцы, татары, турки… все по очереди веков появляются у его стен со своими присными. Только у Рима и у Византии хватало на это выдержки и мускулов. А перед нами простой торговый вольный город, слабо связанный со своей малоазиатской метрополией, которая и сама немногим может помочь ему, не имеющий ни запасов народонаселения, ни богатой и обширной территории, на которую он бы мог опереться, ни неприступных естественных защит — гор и и ущелий, — сплавленный только гражданской присягой Херсонаситов, недавно открытой и являющейся прекраснейшим образцом заклинательной и гражданской поэзии: Клянусь Солнцем, Землею, Зевсом и Девой Богами и богинями олимпийскими и героями, Которые владеют городом и землей И укреплениями Херсонаситов: Буду верен свободе города и граждан… Не предам ни Херсонаса, ни Керкинитиды, Ни Прекрасной Гавани, Ни укреплений, ни области Херсонаситов… Ничего никому: ни эллину, ни варвару. Но сохраню народу Херсонаситов… Буду служить Демиургам и Членам Совета Как можно лучше и справедливее для города и граждан. Не предам на словах ничего тайного, Что может повредить городу, ни эллину, ни варвару. Хлеб, вывозимый с равнины, продам в Херсонас, А не в место иное. Ежели клятву сию соблюду, да благо мне будет и роду. Если ж нарушу — ни земли плодов не дадут, Ни море, ни жены… Судя по тем произведениям искусства, что найдены среди раскопок Херсонеса и хранятся в Эрмитаже, Херсонес был распространителем строгого стиля лучшей эпохи. Он отразил в себе все волны больших исторических перемен: древнюю Грецию, эллинизм, Рим и Византию. Еще в позднейшем византийском преображении он казался сказочно-небывалым киевлянам и новгородцам. Романтическая слава Корсуня приводит к его, стенам князя Владимира, и Херсонес является для него тем же, чем Константинополь для крестоносцев, и Амстердам для Петра — одновременно. Отсюда вывозятся на Русь: и религия, и обстановка, священники и мастера, монахи и ремесленники, реликвии и товары, иконы и моды, богослужебные книги и светская роскошь. На юг же в течение всего своего существования он вывозит сырье Дикого Поля: в первую голову рабов, хлеб, соленую рыбу, а сверх того лес, шерсть, кожи и меха. Первым эллинизированным народом являются скифы. Они занимают Крым около l1/2 тысяч лет и к концу этого периода находятся в таком же культурном соотношении к Греции, как Галлия к Риму. Но намагниченные о Херсонес народы сами постоянно грозят его самостоятельности, как во втором веке те же скифы времен ‘царей Скилура и Палака, как Боспорское царство времен Митридата. Потом Херсонес входит в сферу римского влияния, и Рим, сохраняя его самоуправление, помогает ему обороняться от готов и гуннов. К пятому веку он снова самое сильное государство в Крыму, распространитель христианства, огромная узловая и распределительная товарная станция, а для Византии-особо важный стратегический аванпост в борьбе с Диким Полем. Крымские готы под его влиянием принимают христианство, эллинизируются и растворяются, и весь Южный Берег, заселенный греко-готским населением, надолго сохраняет имя Готии на всем пространстве между Судаком и Балаклавой. В V и VI вв., когда гунны захватывают степной Крым, готы в союзе с греками стойко обороняют горную область. В VII веке на место гуннов приходят хазары. В VIII веке Херсонес принимает горячее участие в междоусобной византийской борьбе иконоборцев с иконодулами, стоя на стороне иконодулов. К этой эпохе относится возникновение всех крымских пещерных монастырей, основанных монахами — почитателями икон, бежавшими из пределов империи (Инкерман, Успенский скит, Качикален, Черкес-Кермен, Мангуп-Кале). В IX веке начинаются налеты на Херсонес варяжских дружин и Руси. К ним относится и поход князя Владимира на Корсунь. Вся ‘Готия’ входит в состав херсонесской ‘фемы’. Проходят авары, мадьяры, печенеги, половцы… В XIII веке, после взятия Константинополя крестоносцами и основания Латинской империи, в Крым проникает итальянское влияние. Генуэзцы утверждаются в Феодосии, венецианцы в Судаке. В лице их Херсонес встречает более опасного соперника, чем в лице татар, которые занимают Крым после битвы при Калке (1224). К концу века вся ‘Готия’,по договору генуэзцев с татарами, переходит из-под власти Херсонеса во владение Генуэзской Каффы, а скоро и сам Херсонес, оказывается вполне в ее власти. К концу XV века, когда сама Каффа падает под напором турок (чтобы возродиться как Малый Стамбул), на месте Херсонеса уже давно лежат только груды развалин, так как стены и башни его срыты по приказу каффского консула. В то время как Херсонес во все эпохи своей двухтысячелетней истории является носителем чистого греческого духа безо всякой варварской примеси, культура Боспора является сложнейшим сплавом многих варварских рас, хотя и с постоянным коэффициентом эллинизма. Вначале и Пантикапея и Феодосия, основанные как и Херсонес в VI веке (до новой эры), но не дорическими, а ионическими выходцами, играют немалую роль в судьбе Афин, они снабжают Аттику хлебом, принимают участие в Пелопонесской войне, их имена звучат в речах Демосфена. Но у них нет сил отстоять свою самостоятельность среди водоворота варварских племен, извергаемых Диким Полем, и они принуждены работать внутри захлеснувших их народов и образовывать то греко-сарматские, то греко-иранские, фракийско-армяно-гуниские, хазаро-тмутаракано-эллинистические сплавы. Но все-таки Боспорское царство со своими семью эллинизированными династиями и блестящим эпизодом Митридата Эвпатора существует 800 лет. Судьба Феодосии еще более капризна: после расцвета в IV и V вв., она становится частью Боспорского царства, в первые двенадцать веков христианской эры имя ее почти стирается, а в начале тринадцатого она воскресает как Генуэзская Каффа, для того, чтобы сыграть блестящую роль в судьбах Крыма. В течение двухсот лет, несмотря на татарское завоевание, она является фокусом всей черноморской культуры. Ее мировое торговое значение в эту эпоху так велико, что ни Херсонес, ни Пантикапея за всю свою историю ни разу не достигали такого. Турецкое завоевание и падение генуэзских колоний не убивает ее: еще три века при турках продолжается ее торговый расцвет. Турки приходят с моря из Константинополя, следовательно, являются проводниками той же средиземноморской культуры, правда, пригашенной и уже нашедшей себе иные пути на Дальний Восток. Но для Ближнего Востока турецкая Кеффе остается Кучук-Стамбулом. Мы дошли до последних слоев, выступающих на самую поверхность. Эта почва, представляющая огромное расовое напластование всех племен, когда-либо проходивших через Дикое Поле, и глубоко проработанная эллинскими, римскими и итальянскими токами, заливается татарским племенем. Монгольское население оказывается очень плавким и гибким и быстро принимает в себя и кровь и культуры местных рас. Греческая и готская кровь совершенно преображают татарство и проникают в него до самой глубины мозговых извилин. Татары дают как бы синтез всей разнообразно-пестрой истории страны. Под просторным и терпимым покровом Ислама расцветает собственная подлинная культура Крыма. Вся страна от Меотийских болот до южного побережья превращается в один сплошной сад: степи цветут фруктовыми деревьями, горы — виноградниками, гавани — фелюками, города журчат фонтанами и бьют в небо белыми минаретами. В тенистых улицах с каменными и деревянными аркадами, в архитектуре и в украшениях домов, в рисунках тканей и вышивках полотенец догорает вечерняя позолота византийских мозаик и облетают осенние вязи италийского орнамента. После беспокойного периода татарства времен Золотой Орды наступает золотой век Гиреев, под высоким покровом великолепной, могущественной и культурной Турции времен Солиманов, Селимов и Ахметов. Никогда — ни раньше, ни позже,-эта земля, эти холмы и горы и равнины, эти заливы и плоскогорья не переживали такого вольного растительного цветения, такого мирного и глубокого счастья. Но в XVIII веке Дикое Поле затопляет Крым новой волной варваров. На этот раз это более серьезно и длительно, так как эти варвары — русские, за их спиной не зыбкие и текучие воды кочевого народа, а тяжелые фундаменты Санкт-Петербургской империи. Времена и точки зрения меняются: для Киевской Руси татары были, конечно, Диким Полем, а Крымское ханство было для Москвы грозным разбойничьим гнездом, донимавшим его неожиданными набегами. Но для турок — наследников Византии — и для царства Гиреев, уже воспринявших и кровью и духом все сложное наследство Крыма с его греческими, готскими и итальянскими рудами, конечно, русские были только новым взмывом Дикого Поля. И держат они себя так, как обычно держали себя пришельцы с Дикого Поля: жестоко и разрушительно. Еще с первой половины XVIII века, с походов Миниха и Ласси, начинается истребление огнем и мечом крымских садов и селений. После присоединения, при Екатерине, Крым, отрезанный от Средиземного моря, без ключей от Босфора, вдали от всяких торговых путей, задыхается на дне глухого мешка. Внешней агонии Крыма соответствует внутренняя. Основа всякого южного хозяйства — вода. Татары и турки были великими мастерами орошения. Они умели уловить самую мелкую струйку почвенной воды, направить ее по глиняным трубам в обширные водоемы, умели использовать разницу температур, дающую выпоты и росы, умели как кровеносной системой оросить сады и виноградники по склонам гор. Ударьте киркой по любому шиферному, совершенно бесплодному скату холма,- вы наткнетесь на обломки гончарных труб: на вершине плоскогорья вы найдете воронки с овальными обточенными камнями, которыми собиралась роса, в любой разросшейся под скалой купе деревьев вы различите одичавшую грушу и выродившуюся виноградную лозу. Это значит, что вся эта пустыня еще сто лет назад была цветущим садом. Весь это Магометов рай уничтожен дочиста. Взамен пышных городов из Тысячи и Одной Ночи, русские построили несколько убогих уездных городов по российским трафаретам и частью из потемкинского романтизма, частью для Екатерининской рекламы назвали их псевдо-классическими именами — Севастополей, Симферополей, Евпаторий. Древняя Готия от Балаклавы до Алустона застроилась непристойными императорскими виллами в стиле железнодорожных буфетов и публичных домов и отелями в стиле императорских дворцов. Этот музей дурного вкуса, претендующий на соперничество с международными европейскими вертепами на Ривьере, очевидно, так и останется в Крыму единственным монументальным памятником ‘Русской эпохи’. Трудно считать приобщением к русской культуре то обстоятельство, что Крым посетило в качестве туристов или путешественников несколько больших русских поэтов, и что сюда приезжали умирать от туберкулеза замечательные писатели. Но то, что земли систематически отнимались у тех, кто любил и умел их обрабатывать, а на их место селились те, кто умел разрушать налаженное, что трудолюбивое и лойяльное татарское население было приневолено к ряду трагических эмиграции в Турцию, в благодатном климате всероссийской туберкулезной здравицы поголовно вымирало, — именно, от туберкулеза, — это показатель стиля и характера русского культуртрегерства. Крымские татары — народ, в котором к примитивно-жизнеспособному стволу монголизма были привиты очень крепкие и отстоенные культурные яды, отчасти смягченные тем, что они уже были ранее переработаны другими эллинизированными варварами. Это вызвало сразу прекрасное (хозяйственно-эстетическое, но не интеллектуальное) цветение, которое совершенно разрушило первобытную расовую устойчивость и крепость. В любом татарине сразу чувствуется тонкая наследственная культурность, но бесконечно хрупкая и неспособная себя отстоять. Полтораста лет грубого имперского владычества над Крымом вырвало у них почву из-под ног, а пустить новые корни они уже не могут, благодаря своему греческому, готскому, итальянскому наследству. Татарское искусство: архитектура, ковры, майолик, чекан металлов — все это кончилось, остались еще ткани да вышивки. Татарские женщины, по врожденному инстинкту, еще продолжают, как шелковичные черви, сучить из себя драгоценные растительные узоры. Но и эта способность иссякает. В Бахчисарае, в Ханском дворце, превращенном в музей татарского искусства, вокруг художника Боданинского, татарина по рождению, еще продолжают тлеть последние искры народного татарского искусства, раздуваемые дыханием нескольких человек, его охраняющих… Исчерпывающие собрания татарских орнаментов были собраны худ. Чепуриной в Евпатории и Александрой Михайловной Петровой в Феодосии, но труды их до сих пор не изданы. Отношение русских художников к Крыму было отношением туристов, просматривающих прославленные своей живописностью места. Этот тон был дан Пушкиным, и после него, в течение целого столетия поэты и живописцы видели в Крыму только: Волшебный край — очей отрада. И ничего более. Таковы все русские стихи и картины, написанные за XIX век. Все они славят красоты южного берега, и восклицательных знаков в стихах так же много, как в картинах тощих ялтинских кипарисов. Среди этих гостей бывали, несомненно, и очень талантливые, но совершенно не связанные ни с землею, ни с прошлым Крымом, а потому слепые и глухие к той трагической земле, по которой они ступали. Исключение составляет только одна область Крыма, внешне наименее живописная и нарядная, и потому реже посещаемая — Киммерия. Здесь позднее, чем на западных берегах, были разрушены последние очаги средиземноморской культуры, и земля еще не успела остыть от напряженной жизни итальянских республик. Пишущий эти строки унес из своего раннего детства Пиранезиевские видения деревьев, растущих из глубины севастопольских развалин, еще не восстановленных после осады, а в школьные свои годы застал Феодосию крошечным городком, приютившимся в тени огромных генуэзских башен, еще сохранивших собственные имена — Джулиана, Климентина… Констанца… на берегу великолепной дуги широкого залива, напоминавшего морские захолустья Апулии. Простонародье еще называло генуэзцев ‘женовесцами’, сохраняя в самом говоре подлинное итальянское произношение (genovesi). В городе еще оставались генуэзские фамилии. Некоторые из школьных товарищей ехали кончать образование не в Одессу, не в Харьков, а в Геную. Были старики, которые помнили Гарибальди, плававшего здесь юнгой с Лигурийского побережья, а в дом приходила продавать колбасу его тетка, которую почему-то звали по-немецки ‘фрау Гарибальди’. Еще тысячи незаметных нитей соединяли этот захолустный русский городок со старой метрополией. Тротуары Итальянской улицы шли аркадами, как в Падуе и в Пизе, в порту слышался итальянский говор и попадались итальянские вывески кабачков. За городом начинались холмы, размытые, облезлые, без признака развалин, но насыщенные какою-то большою исторической тоской. Вот эта опаленная и неуютная земля, изъеденная щелочью всех культур и рас, прошедших по ней, осеянная безымянными камнями засыпанных фундаментов, нашла в себе силы, чтобы процвести в русском искусстве самостоятельной — ‘Киммерийской’ школой пейзажа. Эта школа определяется такими именами, как Айвазовский, Куинджи, Богаевский, и не столь яркими, как Феслер, М.Петров, Лагорио, Шервашидзе, Латри… уроженцами Феодосии и ее окружности. В этих мастерах не случайно отразился сплав рас, насытивших своими культурами землю Киммерии: Айвазовский-армянин, Куинджи- грек, Лагорио — итальянец, Феслер — германец, Шервашидзе — абхазец, в Богаевском смесь польско-русская, а в Латри — армяно-английско-греческая. Всех объединяет романтизм пейзажа. Айвазовский сыграл крупную роль в судьбах русской Феодосии. Блестящий романтик моря, виртуоз облаков и воздуха, — ‘кистью’ Айвазовского было принято восхищаться не менее, чем ‘кистью’ Брюллова, — он наполнил город, где мальчиком он разносил кофе, славой своего имени и придал ему тот характер итальянского ‘маэстризма’ не очень высокого полета, в который сам был влюблен. Айвазовского не следует судить по произведениям второй половины его творчества, когда он фабрично повторял самого себя, славой своей он обязан не этим олеографиям. Он действительно передавал когда-то живой трепет великолепного моря, по которому к пьяцетта Догале его родного города подходили вспарусненные корабли ‘надменной’ и ‘лукавой’ Генуи. Врожденное ‘чувство этой пышности озолотило колорит его ранних произведений. Чабанский мальчишка Куинджи, привезенный Айвазовским в Шах-Мамай растирать краски и убежавший от него через неделю в Петербург, в Академию, тоже был романтиком южной степи и облаков, и хотя север увел его навсегда из Киммерии, но насыщенность его колорита, напряженность красок говорят о древней южной душе, не забывшей золота, пурпура и лазури византийских мозаик. Но глубже всего Киммерия отражена и преображена в картинах К.Ф.Богаевского, ставшего воссоздателем исторического пейзажа в России. Никто так не почувствовал древности этой оголтелой и стертой земли, никто так не понял ее сновидений и миражей. Искусство Богаевского — это ключ к пониманию пейзажа Киммерии и к сокровенной душе Крыма, бывшего и оставшегося ‘страной, измученною страстностью судьбы’. Но напрасно гость, приезжающий с севера, станет искать в Крыму произведений этих художников: в Феодосии он найдет только галлерею Айвазовского, составленную из произведений художника, не проданных им при жизни. А так как тот распродавал все мало-мальски порядочное, выходившее из рук, то галлерея, составленная по такому обратному подбору, не может дать представления о положительных сторонах его искусства. Богаевский представлен в Феодосийском музее несколькими этюдами с натуры, не дающими никакого понятия о его творческих пейзажах — галлюцинациях. Во всем Крыму не найти ни одного мазка кисти Куинджи. Чтобы понять киммерийское искусство, его надо разыскивать в галлереях Москвы и Ленинграда. То же касается и археологических древностей. На местах, в музеях Херсонеса, Керчи, Феодосии, Симферополя он увидит непонятные для непосвященного обломки мрамора, надписи и монеты, все же произведения, непосредственно говорящие уму и сердцу, давно находятся в Эрмитаже, в отделе древностей Босфора Киммерийского и Херсонеса. Империя беспощадно увозила сокровища Крыма. Но что же тогда является памятниками Крыма? — Развалины и пейзаж. Каждая культура, каждый народ несет с собой свой собственный исторический пейзаж. Мне довелось однажды пробродить несколько дней по одной из ‘Сиерр’ Старой Кастилии, в таком глухом горном углу, куда никогда не проникали мориски, и где сохранился поэтому чистый кастильский, т.е. визиготский тип. И каково же было мое изумление, когда я увидел все элементы Крымской Яйлы на этой ‘Сиерро ди Панкорбо’, отделяющей Старо-Кастильское плоскогорье от долины Эбро, а в чертах ее населяющей расы и даже в некоторых подробностях костюма узнал крымских татар области горной Готии. Ни в одной стране Европы не встретить такого количества пейзажей, разнообразных по духу и по стилю и так тесно сосредоточеных на малом пространстве земли, как в Крыму. Даже в Греции не найдешь такой сжатости. Это вытекает из расовой и культурной насыщенности Крыма. Курганы и сопки унылых берегов Босфора Киммерийского, соленые озера, выветренные коридоры и каменные корабли горы Опук, усыпанные точно спелой пшеницей, оранжевые отмели широких дуг Феодосийского залива, Феодосия с черным кремлем генуэзских укреплений, Коктебель с венецианским городищем и готическим нагромождением Кара-Дага, Меганом с благородно сухими, чисто греческими очертаниями, Судак с его романтической крепостью, Новый Свет со своими разлитыми можжевель-никами — извилистый и глубокий, как внутренность раковины, — вот одно только побережье Киммерии. А дальше линия берега, развиваясь и меняясь с каждым новым мысом и заливом, то со сторожевыми башнями, выдвинутыми в самое море, то с селениями, отступившими в глубину страны, то розово-серая и пустынная, то обремененная каскадами зелени,-идет вдоль берегов Готии до низких обрывистых террас, на которых громоздятся развалины Херсонеса. Литания пейзажей Крыма нескончаема. Вдоль берега они нанизываются как строфы лирической поэмы, по северным склонам они спускаются по руслам горных речек, бегущих у подножья пещерных городов и фантастических известняков Бахчисарая. Предгорья и степная часть Крыма не менее насыщены, чем горная область… Но я не могу и назвать всего Крыма. Пусть археологи буква за буквой расшифровывают старые камни, занесенные прахом веков, и постепенно восстанавливают сложную и яркую мозаику истории: их работа еще долго не даст тех обобщений, которые станут доступны профанам. В нынешнем — русском — Крыму не осталось от прежних культур ничего, кроме пейзажа, но в нем можно прочесть все его прошлое. Это великолепная книга с рисунками гениального мастера. Южный Берег — это плохонькие политипажи русской работы: их лучше не глядеть, чтобы не нарушить цельности впечатления. Для тех же, кому нравятся именно они — подлинный Крым недоступен. За все время своей истории Крым, вероятно, не переживал ни разу такого запустения, как во времена Екатерининского завоевания, и это вина не только русской расы и тяжелой имперской политики, но и его отрезанности от свободных морских путей, от животворящего дыхания Средиземного моря. Вот уже второе столетие, как он задыхается, как рыба, вытащенная на берег. Только тогда, когда по старым караванным путям пройдет железная колея дороги сорок пятой параллели, он сможет сменить жабры на легкие и вздохнуть полной грудью. Публикуется по изданию: КРЫМ. Путеводитель. Под общ. редакцией д-ра И.М.Саркизова-Серазини. — Москва-Ленинград.: Издательство ‘Земля и Фабрика’, 1925. — 416 с. Подготовка web-публикации — С.П.