Владимир Глоцер.
Русские писатели. 1800—1917. Биографический словарь. Том 3. М., ‘Большая Российская энциклопедия’, 1994
Кульман Е. Б.: биографическая справка, Кульман Елизавета Борисовна, Год: 1994
Время на прочтение: 7 минут(ы)
КУЛЬМАН Елизавета Борисовна [5(17).7.1808, Петербург — 19.11(1.12).1825, там же, похоронена на Смоленском кладб., в 1931 прах перенесен в Александро-Нев. лавру], поэтесса и переводчица. Род. в семье чиновника, коллеж, советника, отставного капитана, участника походов П. А. Румянцева-Задунайского и А. В. Суворова. Отец умер еще молодым, оставив восьмерых детей (семь сыновей и двухлетнюю дочь). Вдова с детьми переселилась в бедный домик на Васильевском острове. Нужда, голод, холод были спутниками большой семьи и детства К. ‘…Нежное, эфирное существо’, она, по свидетельству ее дом. учителя, ‘быстро и сильно’ развила ‘прекрасный ум свой в борьбе с бедствиями нищеты’. Оружием ее были пылкое воображение, великое остроумие и чудо памяти’ (ИРЛИ, ф. 583, No 49, л. 221). С очень раннего возраста К. обнаружила исключит, способности к языкам. Родными ее языками были русский и немецкий. С девяти лет она свободно говорила по-французски, с одиннадцати — по-итальянски. Русский, немецкий и итальянский ‘называла… впоследствии… своими Поэтическими языками’ (‘Пиитические опыты’, с. V). Позднее изучила лат., церк.-слав., греч., англ., исп., португ. и ново греч. языки. Тягой к языкам К. была обязана не только необыкнов. способностям, но и своему учителю Карлу Гроссгейнриху (1783—1860), другу семьи, знатоку древних и новых языков, воспитателю детей гр. Апраксина. Заметив в девочке редкие дарования, Гроссгейнрих занялся ее обучением (с 6 лет) и при этом постоянно поддерживал семью покойного друга материально. Стремясь угодить учителю, к-рого она боготворила, называя его ‘добрым гением’ и ‘литературным провидением’ (‘Переписка ученицы с наставником’, с. 14, 128 и др.), К. в два-три месяца осваивала новый для себя язык настолько, что могла на нем не только говорить и читать, но и писать стихи. Стихи К. сочиняла с 11 лет, первые — на нем. яз. (‘Утренняя молитва ворона’, ‘Как ветерок / Теперь легок!..’, опубл. в переводе в кн.: Гроссгейнрих, с. 36, 37). ‘Коль скоро, — говорила она, — к мысли поэтической присоединится мысль моральная, сочинение готово, и если бы не рифма, — это случалось бы у меня раз двадцать на день’ (ИРЛИ, ф. 583, No 49, л. 221 об.). Рифму К. считала ненужным придатком поэтич. произведения. По ее словам, ‘рифма препятствует быстрому и смелому ходу фантазии, приходится обрезывать самые прекрасные образы…’ (там же).
Лит. вкусы К. во многом, если не целиком определялись ее наставником, к-рый был приверженцем классицизма и классич. образования и опирался на нем. просветителей Ф. Г. Клопштока, К. Ф. Геллерта и др. (Гроссгейнрих, с. 47—48). Прививая своей ученице самоотверж. любовь к иск-ву (с одиннадцати лет К. занималась по 12—14 часов в сутки), Гроссгейнрих в силу своих представлений ограничивал диапазон ее лит. интересов, так что позднейшие критики упрекали его в ‘нравственной и умственной опеке’ над К., в результате к-рой К., ‘обладая несомненным поэтическим даром, сдавила его тяжестью специальной учености, а свободное вдохновение превратила в усидчивый, размеренный труд’ (Некрасова, с. 558, 553 и др.).
Нек-рый поворот в жизни К. произошел в 1819, в 11 лет, когда она с матерью переехала в дом священника Горного корпуса П. А. Абрамова, поддержавшего бедствовавшую семью. Здесь она попала в общество дир. Горного корпуса П. И. Meдера и его дочерей, к-рые стали ее подругами, вместе с ними К. слушала его лекции по естеств. наукам, много читала, рисовала и музицировала.
В эти годы К. осуществила перевод песен Анакреона (на рус, нем. и итал. языки белыми стихами, а на пять др. языков — прозой). Верные духу греч. образца, отличавшиеся точностью поэтич. словоупотребления и лаконизмом, ‘Оды Анакреона’ (‘Пиитические опыты’, ч. 1) оказались лучшими в достаточно обширном наследии К. ‘Анакреонтич.’ белый стих стал осн. размером и ее антич. стилизаций: ‘Венок’ (подражание ‘Метаморфозам’ Овидия — там же), ‘Стихотворения Коринны’ (от имени др.-греч. поэтессы, чьи стихи до нас не дошли, там же, ч. 2), ‘Памятник Беренике’ (егип. царице, ‘покровительнице страждущих’, от лица десяти александрийских поэтов, там же, ч. 3). Содержание этих стилизаций — пересказ традиц. мифол. и ист. сюжетов, с редким вниманием к науч. точности, К. даже сверяла по карте ‘места действия’ своих стихов, и ‘Описание Эллады’ Павсания было ее настольной книгой. (Нек-рые находили, что и сама К. похожа на гречанку.)
К. много переводила и с новых языков, в частности с испанского, перевела на нем. яз. В. Альфьери, Дж. Мильтона, В. А. Озерова. А в последние годы жизни занялась по совету Гроссгейнриха переложением в стихах рус. и иностр. сказок. Источниками для нее служили сб-ки бр. Гримм, Ш. Перро, рус. фольклора. Однако сказки К. (‘Сказки’, ч. 1—3, СПб., 1839, вошли в ‘Поли, собрание… стих.’) лишены нац. колорита, простоты сказочной речи. Лучшие из них: ‘Князь Василий Богуслаич’ и ‘Добрыня Никитич’ (русские) и ‘Волшебная Лампада’ (‘заморская’, из ‘Тысячи и одной ночи’). По-видимому, К. собиралась освоить и вост. лит-ру, о чем свидетельствует ее стихотв. обращение ‘К теням Фердуси, Сади и Гафиса’ (‘Сказки’, ч. 3).
По поводу переложения сказок, уже после смерти К., у Гроссгейнриха произошел разговор с А. С. Пушкиным. ‘Я… нахожу только один недостаток в этих сказках, — заметил Пушкин, — и то не я, а наша публика: что они писаны не в рифмах. Мы живем в такое время, когда рифма кажется еще необходимою в повествовательной поэзии’ (Гроссгейнрих, с. 124). К. оказалась предшественницей Пушкина в переложении сюжета, известного по ‘Сказке о рыбаке и рыбке’ (1835): 1-я часть ее ‘заморских’ сказок включает сказку ‘Рыбак и его Жена’.
Знавших К. поражала не только ее эрудиция, но и душевное благородство, стойкость и доброта. Несмотря на поэтич. склад натуры, она обладала необыкнов. волей. Биограф. К. А. В. Никитенко (давши ей неск. уроков) наряду с редкими дарованиями выделял в ней это ‘постоянство усилий в достижении предположенной цели’ (изд. К. 1839, с. XXII).
При жизни К. не было опубл. ни одного ее стих. Но когда К. было 13 лет, Гроссгейнрих составил сб-к ее стих, на немецком, а также на итал. и французском и отправил своему приятелю в Веймар с просьбой показать И. В. Гёте. Вскоре пришел ответ. ‘Объявите молодой писательнице от моего имени, от имени Гёте, что я пророчу ей со временем почетное место в литературе, на каком бы из известных ей языков она ни вздумала писать’ (Гроссгейнрих, с. 58).
Одобрительно отозвался о К. и переводчик Гомера И. Г. Фосс. А незадолго до смерти она узнала мнение Жан Поля, к-рый сказал, что ‘эта северная звездочка рано или поздно принудит нас обратить на нее взоры’ (там же, с. 107).
Но всем надеждам не суждено было сбыться. В нояб. 1824 на свадьбе брата, пришедшейся на знаменитое наводнение, К. простудилась, долго болела и умерла от чахотки. Но и в последний год жизни она много писала, переводила. Когда уже не могла записывать сама, она диктовала стихи матери. Опубл. в 1849 ее лирич. стих. (БдЧ, т. 95, 96, Гроссгейнрих, с. 130, 139—45 и др.) свидетельствуют о том, что она пыталась вырваться из переводной стихии, к-рую всячески поощрял ее наставник. Ее последние стихи были окрашены предчувствием близкой смерти (‘Прощание с жизнью’, ‘К смерти’, ‘Прощание цветов’).
На средства императрицы Елизаветы Алексеевны, от к-рой К. еще при жизни получила бриллиантовое ожерелье ‘в знак отличия ее развивающегося таланта’ (там же, с. 79), и вел. кн. Елены Павловны на ее могиле был установлен памятник с надписями на тех языках, к-рыми она владела. Лат. надпись гласила: ‘Первая русская, учившаяся по-гречески, знавшая одиннадцать языков, говорившая на восьми…’ (там же, с. 146).
Посмертно по инициативе Гроссгейнриха и по предложению А. С. Шишкова Рос. академия постановила издать ‘Пиитические опыты’ К. (ч. 1—3, СПб., 1833), с. обращением средств в пользу семьи К. (еще жива была мать). А в 1839 по представлению Гроссгейнриха академия издала сказки и в расширенном виде собр. стихотворений поэтессы. Ее соч. издавались в Германии (8-е изд., Франкфурт, 1857) и в Италии (3-е изд., Милан, 1847), и она считается классич. поэтессой этих стран.
Оценки созданного К. в лит-ре, однако, расходятся. ‘Это была одна из тех душ, в к-рые Природа бросает горстью семена сильных стремлений и богатых надежд… — писал Никитенко. — Это была душа гениальная’ (Никитенко, предисл. к изд. К. 1839, с. II). ‘Бесспорно, Елисавета Кульман была чудным и прекрасным явлением жизни, но нисколько не была поэтом’, — писал В. Г. Белинский, к-рый признавал лишь ее лингвистич. дар (IV, 570). А Н. И. Греч говорил: ‘Кончив жизнь свою в том возрасте, когда другие едва начинают учиться, она показала изумленному свету что могла бы сделать, если б судьба даровала ей еще несколько лет существования на земли, для полного развития редкого поэтического дарования’ (Греч, с. 203). Споры о таланте К. не утихали и в 20 в.
В 1851 Р. Шуман сочинил на стихи К. два вокальных цикла: ‘Девичьи песни’ и ‘Семь песен’ (Ганзбург, с. 148—49). В 1896 в Петербурге вышло 1-е полное собр. соч. Анакреона в переводах рус. поэтов, в к-рое был включен и перевод К.
В истории рус. лит-ры к имени К. периодически возвращаются как к исключит, природному, лингвистич. феномену. На памятнике ее начертано по-немецки: ‘Бог послал ее на землю не для того, чтобы оставить здесь, но чтобы показать людям свое творение’.
Изд.: Полное собр. рус, нем. и итал. стихотворений, 2-е изд., ч. 1—3, СПб., 1839 (с предисл. ‘Жизнеописание девицы Елисаветы Кульман’ А. Никитенко, отклики: С. Н. Глинка?) — PB, 1841, No 8, ‘Маяк’, 1842, т. 1, кн. 2, М. Сорокин — СПбВед, 1841, 31 мая). Переписка ученицы с наставником [К. с Гросс-гейнрихом, изд., а также пер. с франц., нем. и итал. яз. Е. П. Бурнашевой], СПб., 1861.
Лит.: H<икитен>ко А., Пиитич. опыты Е. Кульман, СП, 1833, 21 окт., Никитенко А., Елисавета Кульман. — БдЧ. 1835, т. 8, с. 39—85 (то же в изд. К. 1839), Греч Н. И., Обозр. рус. лит-ры в 1833 г.— Соч., ч. 5, СПб., 1838, с. 202—03, Белинский (ук.), Кюхельбекер (ук.), Гроссгейнрих К., Елисавета Кульман и ее стихотворения, пер. с нем. М. и Е. Бурнашевых, СПб., 1849 (отклики: ОЗ, 1850, No 1, ‘Москв.’, 1850, No 16, до рус. — 5 изд. на нем. яз.), его же, Письмо А. X. Востокову (20 авг. 1837). — Сб. ОРЯС, 1873, т. 5, в. 2, с. 334—36, Киреевский (ук.), Дружинин А. В., Собр. соч., т. 6, СПб., 1865, с. 131—37, Бурнашева Е., Стихотворения К. — ‘Лучи’, 1853, No 3, 5, 6, Добролюбов. VIII, 595, Мордовцев Д., Е. Б. Кульман. — В его кн.: Русские женщины…, (т. 3), СПб., 1874, с. 238—56, Цебрикова М., Рус. женщины-писательницы. — ‘Неделя’, 1876, No 13—14, стб. 433—34, Некрасова Е., Е. Кульман. — ИВ, 1886, No 12, Валуева-Мунт А. П., ‘Не от мира сего’. (Из жизни Е. К.), 2-е изд., М., 1898, Ашукин Н., Чудесный ребенок. (Е. Кульман). — ‘Мир женщины’, 1914, No 10, Лёве Е., Первая в России неофилологичка.— ‘Зап. Неофилол. об-ва при имп. Петрогр. ун-те’, в. 8, П., 1915, с. 211—57, Парчевский К., Петерб. Коринна. — ‘Илл. Россия’, Париж, 1936, No 26, Дурылин С, Рус. писатели у Гете в Веймаре. — ЛН. т. 4—6, с. 281—86, его же, Пушкин и К. — ‘Тридцать дней’, 1937, No 2, Рябухин Б., Одно лишь утро… — ‘Лит. Россия’, 1981, No 34, Кабанов В., Жизнь, легендой не ставшая.— АБ, в. 17, М., 1985, Афанасьев В. В., Сказка о Золушке. — В его кн.: Свободной музы приношенье, М., 1988, Файнштейн М. Ш., ‘Ее поэзия любила…’ (Е. Б. Кульман). — В его кн.: Писательницы пушкинской поры, Л., 1989, Ганзбург Г., К истории изд. и восприятия соч. К. — РЛ, 1990, No 1, Thomson Е., Elisabeth Kulmann, [St. Pb., 1910]. * Хмыров M. Д., Рус. писательницы прошлого времени… — ‘Рассвет’, 1861, т. 12, с. 264—74, Толль, Геннади, Голицын, РБС, Брокгауз, Венгеров. Источ., ПНекр., КЛЭ, Смирнов-Сокольский Н., Моя б-ка, т. 1, М., 1969, с. 335—36, Муратова (1), ‘Нева’, 1979, No 8, с. 217 (портрет К. из Гос. Эрмитажа, атрибуция Г. А. Черейского).
Архивы: ЦГАЛИ, ф. 245, ИРЛИ, ф. 583, 93 (биогр. мат-лы), ГПБ, ф. 608 (автограф К.).