‘Кулак’, поэма Никитина, Грот Яков Карлович, Год: 1858

Время на прочтение: 20 минут(ы)

ТРУДЫ Я. К. ГРОTА

III.
ОЧЕРКИ
изъ
ИСТОРІИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.
(1848—1893).

‘КУЛАКЪ,’ ПОЭМА НИКИТИНА1).

1858.

1) Извстія II Отд. Ак. Наукъ 1858, т. VII вып. IV, стр. 289 (и отд. оттиски).

Въ русской поэзіи давно не было такого замчательнаго явленія, какъ новая поэма г. Никитина. Нкоторыя изъ нашихъ періодическихъ изданій отозвались о ней съ похвалою, въ публик же она возбудила, какъ всегда бываетъ, разнообразные толки, вотъ почему неизлишне будетъ еще поговорить о ней.
Предметъ этой поэмы заимствованъ изъ быта простого народа и близокъ къ тмъ темнымъ сторонамъ нашей общественной жизни, которыя съ нкотораго времени сдлались любимою темой современной сатиры: и здсь мы видимъ обманъ, произволъ, корыстолюбіе, взятки. Но на этотъ разъ поэтъ переноситъ насъ въ новую сферу и самыя эти язвы представляетъ намъ съ новой стороны. Онъ переноситъ насъ въ сферу, которая очевидно такъ знакома ему, что вс изображаемыя имъ лица и явленія носятъ отпечатокъ поразительной истины, начертываемые имъ типы движутся со всею свободою жизни, въ нихъ вовсе не видно ложной искусственности. Новая сторона предмета заключается въ томъ, что выставляемые здсь характеры принадлежатъ не къ чиновному сословію и обманываютъ не правительство, а всякаго, съ кмъ имютъ дло, они упражняются въ самыхъ мелкихъ плутняхъ, притсняютъ слабйшихъ сродниковъ и вообще тхъ, кого прижать легко и выгодно. Къ разряду такихъ лицъ въ поэм относятся: во-первыхъ самъ кулакъ, старый, посдлый въ плутовств Карпъ Лукичъ Лукинъ, дале Пучковъ, у котораго онъ нкогда служилъ и котораго поэтому справедливо считаетъ своимъ учителемъ, потомъ зять Лукича Тарасъ Петровъ, отставной помщикъ Окобевъ и профессоръ Зоровъ. Впрочемъ послдніе два промышляютъ уже обманами другого рода — высшаго или низшаго? предоставляю ршить читателямъ ‘Кулака’. Разсмотримъ напередъ составъ поэмы и ходъ разсказа.
Поэма состоитъ изъ двадцати одного отдла неравной величины, вс они написаны четырехстопнымъ ямбомъ съ римами, перемшанными безъ симметріи. Многія почти цликомъ въ драматической форм. Представлю вкратц содержаніе всхъ главъ по порядку, передавая его по возможности стихами самого подлинника.
I. Поэма открывается описаніемъ мстности, гд происходитъ дйствіе, по нкоторымъ чертамъ ясно, что это городъ на Дону или приток его, конечно — Воронежъ.
Проснулись воды и росли,
Гроза Азова, корабли.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Гд былъ Петра пріютъ простой,
Купецъ усердною рукой
Одинъ почтилъ былые годы
и проч.
Тамъ межъ высокими домами,
Какъ нищіе въ толп нарядной,
Торчатъ избенки бдняковъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Таковъ домишко, гд горюетъ
Съ женой и дочерью кулакъ.
II. Въ этомъ убогомъ жилищ мы находимъ хозяйку Арину и дочь ея Сашу за работой и въ гор. Он сокрушаются объ отц.
Старикъ надъ дочерью родною
Смется — чмъ бы не женихъ
Столяръ-сосдъ? Уменъ и тихъ.
Три раза сваха приходила,
Ужъ какъ вдь старика просила!
Одинъ отвтъ: на дняхъ приди…
Подумать надо… погоди…
Этотъ старикъ — тиранъ своего семейства. И мать и дочь терпливо сносятъ свое несчастье, иногда ропщутъ невольно, но потомъ сами себя осуждаютъ за это.
III. Ужъ столъ накрытъ, и скудный ужинъ
Готовъ, покой старушк нуженъ,
Заснуть бы время — мужа ждетъ:
Скрыпитъ крылечко — онъ идетъ.
Сертукъ до пятъ, въ плечахъ просторенъ,
Картузъ въ пыли, ни рыжъ, ни черенъ,
Спокоенъ строгій, хитрый взглядъ,
Густыя брови внизъ висятъ,
Угрюмо супясь. Лобъ широкой
Изрытъ морщинами глубоко,
И теменъ волосъ, но сда
Подстриженная борода.
Старикъ садится ужинать. Арина, видя, что онъ трезвъ, ршается просить его за Сашу, которая между тмъ вышла за квасомъ:
Обрадуй ты меня подъ старость,
Отдай ты дочь за столяра!
Но онъ и слышать о томъ не хочетъ, послднія слова его:
Оставь пока не разсердился!
Лукичъ, оставшись одинъ, закурилъ трубку и разсуждаетъ самъ съ собою. Между прочимъ онъ говоритъ:
Вотъ дочь невста… все забота!
И сватаютъ, да нтъ разсчета: —
Сосдъ нашъ честенъ, всмъ хорошъ,
Да голь большая — вотъ причина!
Что честь-то? коли нтъ алтына.
Далеко съ нею не уйдешь.
Безъ денегъ честь — плохая доля!
Согнешься нехотя кольцомъ
Передъ зажиточнымъ плутомъ:
Нужда — тяжелая неволя!
Мн дочь и жаль! Я человкъ,
Отецъ къ примру… да не вкъ
Мн мыкать горе. Я не молодъ.
Лукичъ — кулакъ! Кричитъ весь городъ.
Кулакъ… Душа-то не сосдъ,
Сплутуешь, коли хлба нтъ.
Будь зять богатый, будь помога,
Не выйди я изъ-за порога,
На мст дай Богъ мн пропасть,
Коли подумаю украсть!
А есть женихъ, наврно знаю…
Богатъ, не долженъ никому,
И Саша нравится ему.
Давно я сваху поджидаю.
IV. Тутъ мы узнаемъ прошлое кулака: отецъ-торгашъ заставлялъ мальчика учиться грамот и думалъ, что этимъ все уже сдлалъ для воспитанія его, но Карпушка ничмъ не занимался и выучился только лгать да обманывать.
Карпушка на ноги поднялся
И все безъ дла оставался,
Покамстъ вздумалось отцу
Въ науку кудрую къ купцу
Его отдать. Тутъ вс разсчеты —
Торговыхъ плутней извороты
Онъ изучилъ, и кошелекъ
Казной хозяйскою, какъ могъ,
Наполнилъ. Годы шли. Скончался
Его отецъ, угасла мать.
Невсту долго ли сыскать?
И сынъ женился. Распрощался
Съ купцомъ, заторговалъ мукой,
И какъ по маслу годъ-другой
Все шло. Но вдругъ за пень задло,
Тутъ неудача, тамъ сплошалъ…
Спустилъ какъ воду капиталъ
И запилъ: горе одолло!
Искать мстечка — стыдъ большой,
Искать ршился — отказали.
А ремеслу не обучали,
Подумалъ — и махнулъ рукой:
‘Тьфу, чортъ возьми! да что за горе!
Пойду на рынокъ по утру,
Такъ вотъ и деньги! Рынокъ — море,
Тамъ рыба есть, умй ловить,
Достанетъ какъ-нибудь прожить!’
И съ той поры лтъ тридцать сряду
Онъ всякой дрянью промышлялъ,
И Лукича весь городъ зналъ
По разнымъ плутнямъ, по наряду,
По вчной худоб сапогъ
И по загару смуглыхъ щёкъ.
V. Въ город ярмарка: Лукичъ обмриваетъ и обсчитываетъ. Вотъ его узнаетъ помщикъ Климъ Кузьмичъ Долбинъ, который хочетъ купить жеребца подъ шерсть къ пристяжнымъ.
‘Есть, сударь, есть!’
отвчаетъ Лукичъ:
‘Рысакъ! А бгъ — мое почтенье!’
И онъ прищелкнулъ языкомъ:
Да-съ одолжу молъ рысакомъ!
— Ты плутъ естественный, я знаю,
Смотри, Лукичъ! не обмани!
‘Ну вотъ-съ, помилуйте! ни-ни!
Я васъ съ другими не сравняю.
Тутъ… Вамъ Скобевъ незнакомъ?’
— Нисколько.
‘Онъ, сударь, кругомъ
Въ долгахъ: весь въ карты проигрался,
Теперь рысакъ одинъ остался…
Ну, конь! Глазами, ваша месть,
Вотъ такъ, къ примру, хочетъ състь!
Чортъ знаетъ! просто загляднье!’
— Да правда ль?
‘Не далеко домъ,
Коли угодно, завернемъ,
Посмотримъ.’
Сдлай одолженье!
VI. Они приходятъ къ дому Скобева, вступаютъ въ разговоръ съ кучеромъ, который сидитъ у воротъ и вмст съ нимъ идутъ осматривать коня. Потомъ является самъ хозяинъ. Торгуются, Лукичъ плутовски вмшивается въ ихъ споръ, чтобъ услужить обоимъ, и наконецъ торгъ заключенъ.
Кому не святъ обычай русской!
И вотъ за водкой и закуской
Скобевъ и Долбинъ сидятъ.
Червонцы на стол звенятъ,
Лицо хозяина сіяетъ,
Онъ залпомъ рюмку выпиваетъ,
Остатки въ потолокъ — вотъ такъ!
Дескать, попрыгивай, рысакъ,
Долбинъ поморщился немного,
Но тоже выпилъ.
Посл разговора съ Скобевымъ, который скрываетъ, что онъ подъ судомъ,
Помщикъ всталъ и распростился.
Онъ къ воротамъ, Лукичъ во слдъ.
‘За трудъ, сударь’, и побожился:
Коню-то вдь цны молъ нтъ.
— Вотъ два цлковыхъ.
‘Что вы-съ! Мало!
Какъ можно! Это курамъ смхъ!
Гм, время, значитъ, такъ пропало…’
— Ну сколько же?
‘Да пять не грхъ.’
Долбинъ заспорилъ.
‘Воля ваша,
Хоть не давайте ничего!
Мы, стало, служимъ изъ того…
А все, къ примру, глупость наша:
Добра желаешь.’
— Эхъ, какой!
Одинъ прибавлю.
Долбинъ уходитъ съ конемъ. Но Лукичъ ждетъ награды и отъ Скобева.
‘Эй! старый хрычъ! кого ты ждешь?
Пора въ свояси убираться!’
Съ крыльца Скобевъ забасилъ,
Лукичъ за козырекъ хватился,
Картузъ подъ мышку положилъ
И молвилъ: ну, сударь, трудился!
Весь лобъ въ поту!
‘Платокъ возьми,
Утрись’.
— Утремся. Я дтьми
За вашу клячу- божился,
Не грхъ за хлопоты мн взять.
‘Вишь, старый шутъ, чмъ похвалился!
Я бъ безъ тебя сумлъ продать.
Взялъ съ одного, ну знай и мру…
А много заплатилъ Долбинъ?’
— Съ него возьмешь! хоть бы алтынъ,
Такая выжига, къ примру!
‘Все лжешь!’
— Бываетъ, что и лгу,
А передъ вами не могу:
Не хватитъ духу.
‘Это видно!…
Я бъ далъ, нтъ мелочи въ дому.’
— Да не шутите, сударь, стыдно!
‘Не забываться! ротъ зажму!’
— Благодаримъ. Не вы ли сами
Просили вашу клячу сбыть?
‘Взялъ съ одного, ты съ барышами —
И полно!’
— Что и говорить!
Вотъ щедрость! Гм, мое почтенье!
Останься съ рюмкою вина…
Но, дорогое угощенье!
‘Вишневка. Какъ? Вдь не дурна?’
— Хоть рубль-то дайте!
‘Чести много.
Пожалуй, на вотъ четвертакъ’.
— Себ возьмите, коли такъ!
Эхъ, баринъ! не боишься Бога!
‘Я говорилъ теб — молчать!’
— Потише! можно испугать!…
Онъ четвертакъ, къ примру, вынулъ,
Вишь умникъ! дурака нашелъ…
И свой картузъ Лукичъ надвинулъ,
Съ досады плюнулъ — и ушелъ.
Въ конц этой главы, Лукичъ, пьяный, ищетъ по улицамъ своего дома.
VII. Въ вечеру Арина со страхомъ ждала своего мужа. Наконецъ
Дверь распахнулась — онъ явился:
Лобъ сморщенъ, дыбомъ волоса,
Дырявый галстукъ на бокъ сбился
И кровью налиты глаза.
Между пьянымъ старикомъ и его домашними начинается сцена возмутительная, но исполненная истины. Испуганныя мать и дочь уходятъ въ садъ и тамъ проводятъ ночь на холоду.
Проснувшись по утру, Лукичъ объявляетъ жен, что онъ ждетъ сваху.
— ‘Отъ кого?
Про это я, выходитъ, знаю.
Что думалъ, сбудется авось.’
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Мн замужъ, батюшка, нейти,
Чуть слышно Саша отвчала,
И съ чаемъ чашка задрожала
Въ ея рук.
‘Ты безъ пути
Того… Не завирайся много!’
— Я правду говорю.
‘Ну врешь!
Велю, за пастуха пойдешь’.
Пока между ними продолжался въ томъ же тон разговоръ, у калитки застучало желзное кольцо: это сваха. Саша поблднла. Отецъ выслалъ ее въ кухню.
VIII. Входитъ сваха:
‘Кажись, вамъ времячко приспло
Живой товаръ свой съ рукъ сбывать,
Есть у меня купецъ, не знаю,
Хорошъ ли будетъ онъ для васъ.’
— А! Понимаю, понимаю!
Товаръ, къ примру, есть у насъ,
Да кто купецъ-то?
‘Таракановъ,
Тарасъ Петровичъ.’
Это онъ!
Лукичъ подумалъ: въ руку сонъ!
Его и ждалъ.
Сваха начинаетъ выхвалять жениха. Потомъ заговорили о приданомъ, при чемъ дло не обходится безъ торга.
— Выходитъ дло, не взыщи!
Съ приданымъ эдакимъ, гд знаешь,
Иную двушку ищи.
‘И, золотой, ты обижаешь!
Ты покажи товаръ купцу,
Нельзя: такое заведенье!
Не сразу торгъ, не вдругъ ршенье,
Сказать: здорово — и къ внцу.’
— Ну да! вотъ эта рчь умне!
Смотрушки завтра. Попоздне
Прошу покорно вечеркомъ
Пожаловать къ намъ съ женихомъ.
‘Всенепремнно. Ваши гости.’
XI. Портретъ столяра:
Сосдъ-столяръ высокъ и строенъ,
Не очень смуглъ, не слишкомъ блъ,
Веселый взглядъ его спокоенъ
И простодушно твердъ и смлъ,
Въ обтяжку казакинъ изъ нанки,
Рубашка красная чиста,
Не въ тяготу ему рубанки
И не въ кручину бднота.
Саша встрчается съ нимъ.
‘Вотъ, Саша, встрча-то! здорово!
Эхъ, мсто дрянь! народъ вонъ есть…
Поцловалъ бы… право слово!
Ну, жаль! глаза бъ ему отвесть,
Да не умю.’
— Горя много,
Не до того…
‘О чемъ грустить?
Что горе? въ гор Богъ помога,
Вкъ горевать, такъ что и жить!’
— Куда ходилъ?
‘Да тутъ скончался
Старикъ знакомый. Тамъ сиротъ!
Нтъ гроба… голосьба идетъ…
Я приготовить общался,
Теперь снялъ мрку. Жаль до слезъ!
Спасибо, есть готовый тесъ…
Ну, что отецъ?’
— Терпть устала:
Не въ мочь! и Саша разсказала
О свах.
‘Эдакой старикъ!’
И головой столяръ поникъ,
Подумалъ — и встряхнулъ кудрями:
‘Все вздоръ! не надо унывать!
Поврь, все кончится словами…’
Саша горюетъ: завтра смотрушки. Но молодой столяръ не теряетъ надежды: онъ чувствуетъ свои силы, онъ общаетъ прокормить не только себя съ женой, но и тестя.
X. Ночь. Мы въ мастерской столяра, утомленный отдлкой гроба, онъ уснулъ на полу возл верстака.
Печально смотритъ мастерская:
Смолистый запахъ изливая,
Блютъ стружки на полу.
Сосновый гробъ стоитъ въ углу,
Топоръ въ березовый отрубокъ
Воткнулся носомъ. На стн
Чернетъ старый полушубокъ,
Пила при трепетномъ огн
Блеститъ и меркнетъ. На скамейк,
Въ платк и желтой душегрйк,
Семьи сварливая глава,
Сидитъ дородная вдова.
Она раскладываетъ карты и гадаетъ про женитьбу сына.
Межъ тмъ, съ гремушкою въ ручонк,
До вечера проспавшій днемъ,
Въ штанишкахъ, въ синей рубашонк,
По стружкамъ скачетъ босикомъ
Ея сынишка краснощекой,
И православныхъ избъ жилецъ,
Извстный на Руси пвецъ,
Сверчокъ стрекочетъ одиноко
Подъ печью…
Столяръ разговариваетъ съ свою матерью о Лукич и дочери его. Потомъ маленькій Ваня пляшетъ подъ псню брата. Вдова узнаетъ, что старшій сынъ длаетъ гробъ даромъ, потому что покойникъ былъ ему пріятель. Столяръ вспоминаетъ своего умершаго отца и добрые совты его. Вс готовятся ко сну, меньшой братъ читаетъ молитву.
….. Чистъ и звонокъ
Былъ дтскій голосъ. Братъ стоялъ,
Его ошибки поправлялъ.
Локтями упершись въ колни,
Вдова внимала въ тишин:
Огонь мигалъ — и братьевъ тни
Передвигались на стн.
XI. Домъ Лукича. Разгнванный отецъ разговариваетъ съ дочерью, которая не соглашается выйти за немилаго ей Тараса. Наконецъ Лукичъ проклинаетъ дочь и тмъ побждаетъ упорство ея.
‘Согласна’, Саша отвчала
И на полъ замертво упала.
XII. Невста и мать ея заняты приготовленіями къ смотрушкамъ. Вотъ наступаетъ ршительный вечеръ: женихъ въ гостяхъ у родителей Саши. Опять завязывается со свахою споръ о приданомъ, но дло уладилось. Лукичъ велитъ жен принести полотенце и платокъ, невста подаетъ жениху на поднос обручальный подарокъ.
Женихъ утерся имъ легонько,
Невст молча возвратилъ,
Утерлась и она.
Сваха объявляетъ имъ, что теперь они соединены,
И поцлуемъ приказала
Обрядъ закончить, рядомъ ссть
И полюбовно рчи весть.
Невста печальна, отецъ уже пьяный, по обыкновенію, грозитъ ей за это побоями. Сострадательная подруга, чтобъ выручить ее, подсла къ жениху и занимаетъ его разговоромъ.
XIII. Мать столяра разсказываетъ печальному сыну, что Сажа обманула его, между тмъ при этомъ открывается характеръ старухи:
Ей нужды было очень мало,
Что сынъ невсту потерялъ,
Да самолюбіе страдало:
Сосдъ, бднякъ — и отказалъ.
Обидно, главная причина!
И оскорбленная вдова
Сердилась на себя, на сына,
На цлый свтъ… она едва
Кота полномъ не убила,
За то, что въ кухн захватила
Его надъ чашкою съ водой:
Ты, молъ, не пей, такой-сякой!
Но что между тмъ происходитъ съ столяромъ?
Кручина молодца сломила,
Ввела въ кабакъ, виномъ поила,
Поила отъ роду впервой.
И плъ онъ псни — и смялась
Толпа гулякъ средь кабака —
Плъ громко, а змя тоска
Кольцомъ холоднымъ обвивалась
Вкругъ сердца.
Вдругъ мать, шедшая случайно мимо кабака, узнаетъ голосъ сына и вбгаетъ туда въ слезахъ, въ смущеніи. Она усовщиваетъ сына и уводитъ его. ‘Ахъ! Саша, Саша! говоритъ онъ, слдуя за матерью:
‘На вкъ пропали мы шутя!’
Столяръ заплакалъ какъ дитя.
XIV. Въ дом Лукича приготовленія къ свадьб.
Свою печаль отъ жениха
Таила Саша. Равнодушна
Въ толп подругъ она была,
Порой казалась весела,
Шутить, смяться начинала,
Но вдругъ, средь смха, умолкала
И уходила въ садъ, и тамъ,
Въ зеленой чащ, одиноко
Садилась на скамь широкой
И накопившимся слезамъ
Давала волю…
Между тмъ отецъ радовался, что нашелъ достаточнаго затя:
Не столяру чета! онъ врно
Поможетъ тестю… вотъ что скверно —
Никакъ съ приданымъ не собьюсь!
Онъ ищетъ, у кого бы занять денегъ, но заемъ ему никакъ не удается. Вдругъ у него мелькнула счастливая мысль — попытаться пойти къ Скобеву. И черезъ часъ Лукичъ тзъ его пріемной. Лакея не случилось, дверь въ кабинетъ отворена и онъ слышитъ разговоръ хозяина съ купцомъ: дло идетъ о подлог и подкуп. Когда гость ушелъ, Лукичъ начинаетъ просить у Скобева помощи:
Просваталъ дочь, нужна помога,
Цлковыхъ эдакъ сто взаёмъ,
Я заложилъ бы вамъ свой домъ,
Не откажите, ради Бога!
Скобевъ сперва шутитъ, но кончаетъ тмъ, что прогоняетъ просителя. Дорогой Лукичъ видитъ домъ Пучкова и ршается зайти къ своему бывшему хозяину.
XV. Пучковъ, оставшись въ дтств сиротою и ни съ чмъ, попалъ въ домъ къ одному старому бездтному купцу, который
Его за бойкость полюбилъ,
Одлъ и въ лавку посадилъ.
Но парень изъ благодарности —
Купца ограбилъ наконецъ.
Не вынесъ бдный мой купецъ:
И пилъ и плакалъ, спился съ кругу,
И ночью, пьяный и больной,
Застылъ средь улицы зимой.
Чужого золота наслдникъ,
Пучковъ себя не уронилъ.
Глядлъ смиренникомъ и былъ
О чести строгой проповдникъ.
Не кушалъ рыбы по постамъ,
Молился долго по ночамъ,
На церковь подавалъ грошами,
Передъ нетлнными мощами
Большія свчи зажигалъ,
Но плутовства не покидалъ.
И странно! плутъ не лицемрилъ:
Онъ искренно въ святыню врилъ,
Да! совсть надо очищать!
Что длать! страшно умирать!
Пучковъ объ ад начитался…
И какъ же онъ чертей боялся!
На полчаса вздремнуть не могъ,
Три раза ‘Да воскреснетъ Богъ’
Не повторивъ. Теперь, угрюмый,
Въ очкахъ, псалтырь читалъ онъ вслухъ,
Но врагъ добра, лукавый духъ,
Мутилъ его святыя думы,
И вдругъ — съ духовной высоты
На рынокъ, полный суеты,
Ихъ низводилъ.
Вдругъ является Лукичъ:
И рчь повелъ онъ стороною:
Я молъ извстенъ вамъ давно
И позабыть меня гршно.
Но когда онъ объясняетъ свою просьбу, Пучковъ доказываетъ ему, что никому нельзя врить, дло доходитъ до брани.
Опомнись! съ кмъ ты говоришь?
восклицаетъ Пучковъ:
— Съ тобою, старый песъ! съ тобою!
Ты вмст воровалъ со мною!
Клади мн денежки на столъ!
Длись! я вотъ за чмъ пришелъ!
‘И ты мн могъ! и ты мн смешь!..’
— Кто? я-то?… ты не подходи
И въ грхъ, къ примру, не вводи,
Убью! вотъ тутъ и околешь!
Пучковъ оцпенлъ. Нмой
Стоялъ онъ съ поднятой рукой,
Огнемъ глаза его сверкали,
И губы синія дрожали.
Лукичъ захохоталъ.— Ну что жъ!
Ударь, попробуй! что жъ не бьешь?
‘Вонъ, извергъ!’
— Не бранись со мною!
Я выйду честью! не шуми!
Не то я… прахъ тебя возьми!…
Не стоишь, правда… Богъ съ тобою.
Пучковъ стоналъ. Онъ гадокъ былъ:
Безсильный гнвъ его душилъ.
— Прощай! садись опять за книги,
Копи казну, наднь вериги,
Все, значитъ, о душ печаль…
А жаль тебя! ей Богу жаль!
Глава оканчивается обращеніемъ Лукича къ самому себ и прекрасною характеристикою кулака, каковъ онъ не. въ одномъ низшемъ сло народа, но и во всхъ сферахъ общества.
‘Нтъ, не дождаться мн помоги!’
Грустилъ дорогою бднякъ:
‘Не врятъ мн. Я — голь! кулакъ!
Вотъ и ходи, считай пороги,
И гнись, и гибни ни за что,
На то, молъ, голь! кулакъ на то!
Гм, да! упрекъ то вдь забавный!
Эхъ, ты — народецъ православный!
Не честь теб лежачихъ бить,
Безъ шапки сильныхъ обходить!
Кулакъ… да мало ль ихъ на свт?
Кулакъ катается въ карет,
Изъ грязи да въ князья ползетъ
И кровь изъ бднаго сосетъ…
Кулакъ во фрак, въ полушубк,
И съ золотымъ шитьемъ, и въ юбк —
Гд и не думаешь — онъ тутъ!
Не мелочь, не грошовый плутъ,
Не намъ чета, — подниметъ плечи,
Прикрикнетъ, — не найдешь и рчи,
Рубашку сниметъ, — все молчи!
Господь суди васъ, палачи!
А ты, къ примру, въ горькой дол
На грошъ обманешь по-невол —
Тебя согнутъ въ бараній рогъ:
Бранятъ, и бьютъ-то, и смются…
Набей карманы, — видитъ Богъ,
Въ пріятели вс назовуться!
Будь воромъ — скажутъ: не порокъ!
Вотъ гадость! тьфу!’
XVI. Лукинъ входитъ къ профессору Зорову, который, завидвъ его изъ своего окна, позвалъ къ себ.
У старика, тому давно,
Путь тяжкій Зоровъ начиналъ —
Латынью умъ свой притуплялъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ученой бурсы отпечатокъ
Невольно Зоровъ сохранилъ:
Зналъ букву, глубже не ходилъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Передъ нимъ
Теперь просители стояли:
Священникъ, старичекъ больной,
И дьяконъ тучный и рябой.
Оба они пришли къ Зорову по одинаковому длу: изъ духовнаго училища исключены сыновья ихъ, одинъ за нерадніе, другой за пьянство. И вотъ отцы пришли просить за мальчиковъ. Зоровъ сначала на отрзъ отказываетъ священнику, но, побывъ съ нимъ наедин въ кабинет, перемняетъ тонъ.
О чемъ они тамъ толковали,
Одн нмыя стны знали.
Дверь отворилась наконецъ,
Священникъ просто былъ мертвецъ,
Такъ блденъ! ‘Вы побойтесь Бога…
Я бъ больше… бдность… негд взять…’
За тмъ Зоровъ оборачивается къ дьякону, тотъ заговорилъ-было о сын, но вдругъ перемнилъ рчь —
Такъ странно, что Лукичъ съ улыбкой
Подумалъ: круто своротилъ!
— Я слышалъ стороною,
Что вы нуждаетесь въ кон…
Такъ все равно-съ. Позвольте мн…
Продамъ охотно.— И съ божбою
Плечистый дьяконъ уврялъ:
— Конь добрый! я на немъ пахалъ!
‘Взглянуть, пожалуй, не мшаетъ.
Вы приведите-ка его…
Не норовистъ онъ?
— Ничего.
‘Хмъ. Знаю, знаю!
Пусть поисправится вашъ сынъ.
Вы вотъ что, я предупреждаю,
Вдь я зависимъ… не одинъ…
Тутъ нужно…’
— Какъ же-съ! понимаю!
И тучный дьяконъ вышелъ вонъ,
Отдавъ почтительный поклонъ.’
Лукичъ, оставшись одинъ наедин съ Зоровымъ, начинаетъ просить и у него взаймы. Зоровъ проситъ его повременить.
XVII. Въ трогательныхъ чертахъ изображена тоска Саши передъ свадьбою. Вскор она уже замужемъ, осиротвшей матери грустно, и рдко удается ей видться съ дочкой.
Свой садъ старушка позабыла:
Мать столяра ей досадила
Упрекомъ, бранью каждый день
Черезъ изломанный плетень:
— Здорово, другъ! въ саду гуляешь?
Хозяйка! яблоки считаешь?
Ты не пускай къ намъ куръ на дворъ,
Поймаю, — прямо подъ топоръ!
Арина головой качала
И ничего не отвчала.
Она не зла, молъ… это такъ,
Всему причина — Сашинъ бракъ.
Между тмъ Лукичъ каждый день встрчался съ зятемъ на рынк, они толковали о всякой всячин, Тарасъ угощалъ старика чаемъ, но денегъ ему не предлагалъ и Лукичъ не могъ понять, что это значитъ.
‘Ну если онъ меня обманетъ,
И я останусь въ дуракахъ,
Безъ дома съ сумкой на плечахъ?’
XVIII. Лукичъ въ большой нужд, осень, глухая пора, на рынк нечмъ поживиться, дороги плохи, нтъ крестьянъ. Арина горюетъ, какъ нарочно на эту пору приходитъ разсыльный отъ старосты и требуетъ подушнаго. Лукичъ отдлывается гривенникомъ, который онъ даритъ посланному.
XIX. Арина занемогла и, предчувствуя смерть, прощается съ Сашей, которая уже рдко отлучается изъ дому, потому что свекровь и мужъ не пускаютъ ее. Когда не стало старушки —
‘Одинъ остался!
Одинъ какъ перстъ!’ Лукичъ сказалъ, ·
Закрылъ лицо — и зарыдалъ.
Уснуло доброе созданье!
Жизнь кончена. И какъ она
Была печальна и бдна!
Стряпня и вчное вязанье,
Забота въ дом приглядть,
Да съ голоду не умереть,
На пьянство мужа тайный ропотъ,
Порой побои отъ него,
Про бытъ чужой несмлый шопотъ,
Да слезы… больше ничего.
И эта мелочь мозгъ сушила
И человка въ гробъ свела!
Страшна ты, роковая сила
Нужды и мелочнаго зла!
Какъ громъ, ты не убьешь мгновенно,
Войдешь ты — полъ не заскрипитъ,
А душишь, душишь постепенно.
Покуда жертва захрипитъ!
Сосдки толпятся въ комнат, гд лежитъ покойница.
Мать столяра въ углу стояла,
Съ кумой любимою шептала:
‘Вдь на покойниц платокъ,
Что тряпка… ай-да муженекъ!
Убралъ жену, кулакъ проклятый!
О плать и не говорю —
Я вчуж отъ стыда горю:
Съ заплатой, кажется, съ заплатой!..
А дочь слезинки не прольетъ…
Вотъ срамъ-то! инда зло беретъ!
Ахъ, я теб и не сказала!
Она за сына моего
Хотла выйти… каково?
Да я-то шишъ ей показала!
И мать-то, помянуть не тмъ,
Глупа была, глупа совсмъ!’
Лукичъ идетъ къ зятю просить у него денегъ на похороны
XX. Румянъ, плечистъ, причесанъ гладко,
Тарасъ Петровичъ за тетрадкой
Въ рубашк розовой сидлъ,
На цифры барышей глядлъ
И улыбался.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Лукичъ вошелъ — и сердце сжалось
У Саши. Жалокъ былъ отецъ!
Оборванъ, блденъ… грусть, казалось,
Его убила наконецъ.
Зять изъявляетъ ему сожалніе, но когда рчь зашла о помощи, онъ жалуется, что у него мало денегъ въ сбор и упрекаетъ тестя.
‘Оно конечно,
Родню позабывать гршно,
Да вдь гршно и жить безпечно,
Да-съ! поскользнетесь неравно!
На васъ вотъ тулупишко рваный,
Изъ сапоговъ носки глядятъ,
А вы намедни были пьяны…
Выходитъ, кто же виноватъ?’
Напрасно Лукичъ умоляетъ зятя, описываетъ свое жалкое положеніе и общаетъ исправиться, Тарасъ остается холоденъ и наконецъ предлагаетъ ему рубль серебра.
Саша встала.
Негодованія полна,
Казалось, выросла она
И мужу съ твердостью сказала:
‘Я свой салопъ отдамъ въ закладъ —
И мать похороню!’
Между мужемъ и женой начинается язвительный разговоръ, въ который вмшивается и Лукичъ, Саша отвчаетъ ему:
‘Нтъ, воля ваша!
Ужъ у меня изныла грудь
Отъ этой жизни!… я молчала…
Онъ мягко стелетъ, жестко спать…
Пусть бьетъ! я не хочу скрывать!
Вольною мать моя лежала,
Я мать провдать не могла!
Боится — столяра увижу…’
Саша улыбнулась,
Мужъ отъ улыбки поблднлъ,
Но вмигъ собою овладлъ.
— Все вздоръ! изъ пустяковъ надулась!
Объ этомъ мы поговоримъ
На един-съ… а вотъ роднымъ
Поможемъ. Нужно — и дадимъ.
Держите, батенька, Богъ съ вами!
Лукичъ, получивъ вспоможеніе отъ зятя, сбирается хоронить Арину, сидя передъ гробомъ ея, онъ размышляетъ о своемъ прошломъ и сознаетъ всю свою низость:
‘Все терпитъ Богъ!
Вотъ зять, какъ нищему, помогъ…
Въ глазахъ мутилось: сердце ныло, —
Я въ поясъ кланялся, просилъ!..
А вдь и я добро любилъ,
Оно вдь дорого мн было!
И смлъ и молодъ, помню, разъ
Въ грозу и непогодь весною
Я утопающаго спасъ.
Когда онъ съ мокрой головою,
Нагой, на берегу лежалъ,
Открылъ глаза, пошевелился
И крпко руку мн пожалъ…
Я, какъ ребенокъ, зарыдалъ
И радостно перекрестился!
И все пропало! все забылъ!..’
XXI. Прошло два года, зима, завтра Рождество, рынокъ кипитъ народомъ. Здсь между прочимъ мать столяра разсказываетъ кум:
— И говорю я это сыну:
‘Оставь, молъ, ты свою кручину!’
Нтъ! Долго Сашу вспоминалъ!
И вотъ что было — запивалъ!
Теперь ни-ни! взялся за дло…
Поди-ты, не женю никакъ:
Прошу, прошу, — такой дуракъ!
Вишь рано… время не приспло…
Да вретъ онъ! это ничего!
Ужъ уломаю я его!’
Лукичъ также на рынк, по старой привычк онъ кого-то обвсилъ, но на этотъ разъ обманъ обошелся ему дорого: въ толп народа
Мужикъ съ курчавой бородою,
Взбшенный, жилистой рукою
Его за шиворотъ держалъ,
И больно билъ, и повторялъ:
‘Вотъ эдакъ съ вами! эдакъ съ вами!’
Вдругъ является столяръ, раздвинувъ толпу сильными руками, онъ выручаетъ стараго сосда изъ бды и уводитъ его съ собою:
‘Сосдъ! Ну какъ теб не стыдно?
Столяръ дорогой говорилъ:
Весь помертвлъ…. лица не видно…
Что завтра? вспомни! ‘
— Согршилъ.
Обвсилъ… не во что одться…
Озябъ… и нечмъ разговться.
‘А зять?..’
— Мошенникъ! охъ продрогъ!
‘Ну Саша?’
Саша помогаетъ…
Въ постели… кровью все перхаетъ…
Охъ, больно!.. заложило бокъ…
‘Эхъ, Карпъ Лукичъ!
— Молчи, я знаю!..
Сгубилъ я дочь свою, сгубилъ!
‘Нтъ, я не то… не попрекаю.
Мн жаль тебя: сосдомъ былъ…
Бдняга! выгнали изъ дома…
Да ты идешь едва-едва,
Квартира гд?’
— У Покрова.
Не топлена. Постель — солома.
Привыкъ, къ примру… охъ продрогъ!
‘Слышь, Карпъ Лукичъ! ты не сердися…
Вотъ деньги есть. Не откажися,
Возьми на праздникъ. Видитъ Богъ,
Даю изъ дружества. Вдь хуже
Обманывать, дрожать на стуж…
Возьми пожалуста, сосдъ!
Ну хоть взаемъ… какъ знаешь!’
— Нтъ!
Я виноватъ передъ тобою:
Ты съ Сашей росъ…
‘Оставь! пустякъ!
Угодно было Богу такъ.
Возьми! Ты, слышь, не спорь со мною:
Въ карманъ насильно положу,
Вотъ на!.. и руки подержу.’
— Покинь! мн стыдно!
‘Знаю, знаю!
А ты не вынимай назадъ:
Я что родному помогаю,
Не то что, значитъ… чмъ богатъ!
Утри-ко лучше кровь полою,
Неловко… стой! Господь съ тобою!
Ты плачешь?’
— Ничего, пройдетъ.
Я такъ. Озябъ… Вода течетъ…
Сегодня въ воровств поймали,
Прибили… милостыню дали…
А дочь… проклятый зять! прощай!
‘Да брось его! не поминай!
Вотъ завтра праздникъ, длъ- мало,
Ты завернешь въ мой уголокъ,
Мы потолкуемъ, какъ бывало,
Ну, да! Присядемъ за пирогъ…
Ты просто приходи къ обду:
Равно!’ и старому сосду
Онъ руку дружески пожалъ
И на прощаньи шапку снялъ.
Лукичъ съ разорванной полою
Побрелъ одинъ. Взглянулъ кругомъ —
Знакомыхъ нтъ, махнулъ рукою
И завернулъ въ питейный домъ.
Этимъ оканчивается поэма. Предложенные отрывки, связанные между собой собственнымъ нашимъ разсказомъ, составляютъ такъ сказать только остовъ всего произведенія и не даютъ понятія о полномъ развитіи характеровъ и положеній. Я хотлъ только показать въ нкоторой подробности содержаніе: очевидно, что оно проникнуто глубокою и въ высшей степени нравственною мыслью. Низость грубой матеріальной жизни, грязь разврата и порока здсь всегда освящаются высокимъ пониманіемъ достоинства и значенія жизни въ самомъ поэт. Рядомъ съ жалкими личностями кулака, зятя его, Скобева и Пучкова онъ создалъ отрадные характеры Арины, Саши и столяра. Да и въ самомъ Лукич какъ много проблесковъ добра, примиряющихъ съ его испорченною натурою и заставляющихъ видть въ немъ только несчастную жертву обстоятельствъ, въ которыя онъ съ дтства поставленъ былъ судьбою. Самъ поэтъ говоритъ въ конц 3-й главы:
Быть-можетъ, съ дтства взятый въ руки
Разумной матерью, отцомъ,
Лукинъ избгъ бы жалкой муки —
Какъ нын, не былъ кулакомъ.
Великъ, кто взросъ среди порока,
Невжества и нищеты,
И остается безъ упрека
Жрецомъ добра и правоты,
Кто видитъ горе, знаетъ голодъ,
Усталый, пахнетъ за трудомъ,
И, крпкой волей вчно-молодъ,
Всегда идетъ прямымъ путемъ!
Но пусть, какъ мученикъ, сквозь пламень
Прошелъ ты, полный чистоты,
Остановись, поднявши камень
На жертву зла и нищеты!
Корою грубою закрытый,
Быть-можетъ, въ грязной нищет
Добра зародышъ неразвитый
Горитъ какъ свчка въ темнот!
Быть-можетъ, жертв заблужденья
Доступны рдкія мгновенья,
Когда казнитъ она свой вкъ
И плачетъ, сердце надрывая,
Какъ плакалъ передъ дверью рая
Впервые падшій человкъ!
Рядомъ съ этимъ можно поставить и заключеніе XX главы:
Бднякъ, бднякъ! печальной доли
Тебя урокъ не вразумилъ!
Своихъ цпей ты не разбилъ,
Послушный рабъ безсильной воли!
Ты понималъ, что честный трудъ
И путь иной теб возможенъ,
Что ты, добра живой сосудъ,
Не совершенно уничтоженъ,
Ты плакалъ и на помощь звалъ…
Подхваченный нужды волнами,
Въ послдній разъ взмахнулъ руками —
И въ грязномъ омут пропалъ.
Наконецъ къ такому взгляду на кулака относится и прекрасный эпилогъ поэта, который въ немъ обращается къ Лукичу и между прочимъ говоритъ:
И мн по твоему пути
Пришлось бы, можетъ быть, итти,
Но я избралъ иную долю…
Какъ узникъ, я рвался на волю,
Упрямо цпи разбивалъ!
Я свта, воздуха желалъ!
Въ моей тюрьм мн было тсно!
Ни силъ, ни жизни молодой
Я не жаллъ въ борьб съ судьбой!
и дале:
Моей душ была близка
Вся грязь и бдность кулака!
Мой братъ! никто не содрогнется,
Теперь взглянувши на тебя.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Придетъ ли наконецъ пора,
Когда блеснутъ лучи разсвта,
Когда зародыши добра
На почв, солнцемъ разогртой,
Взойдутъ, созрютъ въ свой чередъ
И принесутъ сторичный плодъ,
Когда минетъ проказа вка
И воцарится честный трудъ,
Когда увидимъ человка —
Добра божественный сосудъ?
Счастливъ поэтъ, который вышелъ съ побдою изъ такой борьбы и такъ понимаетъ задачу жизни: онъ призванъ дйствовать не для одного наслажденія, но для блага своихъ согражданъ.
Много глубокаго чувства обнаружилъ г. Никитинъ въ изображеніи Арины и дочери ея, съ ихъ преданностью безчувственному старику, который располагаетъ ихъ судьбою, описаніе болзни и смерти Арины трогательно. Вообще вс характеры у г. Никитина выдержаны хорошо и обрисованы врно, съ рдкимъ знаніемъ всхъ подробностей быта, въ которомъ они обращаются.
Сообщая содержаніе поэмы, я съ намреніемъ останавливался только на самыхъ главныхъ чертахъ и потому въ приведенные отрывки не вошли лучшія мста ‘Кулака’, въ которыхъ собственно развертывается жизнь изображаемыхъ лицъ и событій. Мы здсь находимъ множество яркихъ и разнообразныхъ картинъ русскаго быта, столь удачныхъ, что это произведеніе въ полномъ смысл заслуживаетъ названіе народнаго, прекраснйшія въ ней мста, наиболе исполненныя жизни, по моему мннію, слдующія:
Изображеніе Арины и ея дочери во ІІ-й глав: сколько тутъ граціи и какъ все сердечно!
Ужинъ Лукича въ ІІІ-й глав.
Ярмарка и рыночныя плутни кулака въ У-й глав.
Покупка лошади у Скобева (VI).
Возвращеніе домой пьянаго отца и сцена его съ женой и дочерью (VII).
Сваха въ дом Лукича (VIII).
Домъ столяра (X).
Разговоръ подруги Сашиной съ женихомъ на помолвк (XIII).
Сцена въ кабак (XIII).
Лукичъ въ дом Пучкова (XV).
Болзнь и смерть Арины (XIX).
Лукичъ проситъ помощи у зятя, и весь разговоръ ихъ при этомъ случа (XX).
Здсь пришлось указать боле половины всего числа главъ, но въ сущности каждая глава представляетъ свои красоты, и при означеніи лучшихъ частей поэмы нельзя не затрудняться. Талантъ г. Никитина глубокъ и разнообразенъ, особенное мастерство обнаруживаетъ онъ въ изображеніи народныхъ и домашнихъ сценъ. Другая блестящая сторона дарованія его — картины природы, которыхъ въ поэм разсяно много, вс он дышатъ какою-то особенною свжестью и такъ непринужденны, что какъ-будто сами собою льются съ кисти поэта. Вотъ для примра хоть одна изъ нихъ:
Полдневный воздухъ жаромъ пышитъ.
Съ открытой грудью спитъ, не дышитъ
Въ постели свтлая рка.
На желтой полос песка
Блетъ камень. Одиноко
За блымъ камнемъ грачъ сидитъ.
Крыло повисло, клювъ раскрытъ.
Покрытый влажною осокой,
Къ крутому берегу приросъ
Недвижной лодки черный носъ.
Вдали барахтаются смло
Мальчишки. Весело волн
Ласкать ихъ молодое тло…
И видны головы одн
Да руки крикуновъ. Толпою
Идутъ коровы къ водопою,
Усталый, щелкая кнутомъ,
Пастухъ тащится босикомъ,
Въ рубашк.
Характеристика изображаемыхъ лицъ иногда дополняется также чертами неожиданными и поразительно-врными. Такъ въ ХІІ-й глав передъ описаніемъ смотрушекъ находимъ слдующее замчательное мсто о Лукич:
Лукичъ былъ тоже озабоченъ:
Всталъ рано, чуть не на зар,
Замтилъ, что заборъ не проченъ,
Дв щепки поднялъ на двор
И отдалъ въ кухню на топливо.
Хозяйствомъ грхъ пренебрегать.
Онъ зналъ, что надо терпливо
И неусыпно собирать
Добро домашнее. Бывало,
Когда домой идетъ не пьянъ,
Что подъ ноги ему попало —
Подкова, гвоздикъ — все въ карманъ.
Прошелся по саду отъ скуки,
Червей на яблони сыскалъ
И, снявъ ихъ, про себя сказалъ:
‘Ахъ вы, анаемскія штуки!
Не давитесь чужимъ добромъ!’
И наконецъ покинулъ домъ.
На перекрестк помолился
На церковь, нищей поклонился,
Откуда, чья она — спросилъ,
И грошъ ей въ чашку положилъ,
Не по любви и состраданью
Къ подобному себ созданью,
Онъ просто врилъ, что Господь
За подаяніе святое
Ему сторицею пошлетъ…
Желанье, кажется, благое
И основательный разсчетъ.
Купилъ на площади торговой
Осенней шерсти два мшка
У горемыки мужика,
О всходахъ проса, гречи новой
Потолковалъ съ нимъ напередъ
И крпко побранилъ господъ:
‘Народъ, молъ, да! работай втрое,
Изъ жилъ тянись, — имъ все не въ честь!’
Мужикъ былъ тронутъ за живое,
Заговорилъ, забылъ про шерсть:
— Вотъ то, дескать!.. и то, и въ праздникъ.
‘Такъ! трудъ чужой кладутъ въ бумажникъ!’
Лукичъ, нахмурясь отвчалъ,
И вся шерсть, на рубль укралъ.
Иногда самое обыкновенное явленіе даетъ г. Никитину поводъ къ важнымъ, прекрасно выраженнымъ мыслямъ, напр. въ начал ХХІ-й главы:
Бгутъ часы, идутъ недли,
Чред обычной нтъ конца,
Кричитъ младенецъ въ колыбели,
Несутъ въ могилу мертвеца.
Живи, трудись людское племя,
Вопросы мудрые ршай,
Сырую землю удобряй
Своею плотью!.. время, время!
Когда твоя устанетъ мочь?
Какъ страшный жерновъ день и ночь,
Вращаясь силою незримой,
Работаешь неудержимо
Ты въ Божьемъ мір. Дла нтъ
Теб до нашихъ слезъ и бдъ!
Ихъ доля — вчное забвенье!
Ты дашь широкій оборотъ
И ляжетъ прахомъ поколнье,
Другое очереди ждетъ!
При первомъ знакомств съ новымъ произведеніемъ г. Никитина читатель въ конц его можетъ почувствовать нкоторое разочарованіе, не находя такъ называемой развязки, которой онъ ожидалъ. Но перечитывая поэму, онъ боле и боле примиряется съ такимъ окончаніемъ ея: такъ было по крайней мр со мною. Вникая въ простоту всего содержанія поэмы, нельзя не согласиться, что и заключеніе ея совершенно естественно, хотя здсь, можетъ быть, добродушіе столяра немножко переслащено. Жадный отецъ принудилъ дочь выйти за человка, отъ котораго онъ ждетъ себ помощи. Бракъ несчастенъ, кулакъ обманутъ въ своихъ разсчетахъ. Но тотъ, котораго Саша прежде любила, постепенно успокоивается и чрезъ два года посл ея женитьбы предлагаетъ свою помощь отцу, однакожъ несчастный неисправимъ и, простившись съ добрымъ сосдомъ, идетъ по старой привычк въ кабакъ… Что можетъ быть согласне съ обычнымъ ходомъ житейскихъ длъ? А между тмъ благородство столяра и чувства, которыя онъ пробуждаетъ въ загрубломъ сердц кулака, примиряетъ насъ съ грустными сценами, происходившими передъ нами.
Мн остается поговорить о вншней форм поэмы г. Никитина. Живость разсказа и діалога его прекрасно поддерживается правильностью, звучностью и легкостью стиха, который удивительно ловко воспроизводитъ иногда Пушкинскіе пріемы. Изрдка только замчаются невполн побжденныя трудности и хотлось бы видть еще боле естественный стихъ, спшу однакожъ прибавить, что такихъ случаевъ очень мало. Мстами, но также весьма рдко, встрчаются отдльныя выраженія не совсмъ удачныя, напримръ:
За лсъ свалились облака,
Когда казнитъ она (жертва) свой вкъ.
Есть дв-три неправильности въ словахъ, такъ въ стих:
Про сынинъ бракъ она гадаетъ,
прилагательное сынинъ составлено произвольно.
Въ числ римъ у г. Никитина попадаются довольно часто такъ называемые ассонансы или полуримы, въ которыхъ не обращается вниманіе на согласныя буквы, наприм. горько, только, легонько, цпкій и втки, или Господь и пошлетъ. Замтимъ, что у тхъ изъ нашихъ поэтовъ, которые достигли полнаго господства надъ формой, такія римы встрчаются разв только въ вид самаго рдкаго исключенія.
Между употребляемыми г. Никитинымъ народными словами я нашелъ два-три такихъ, которыхъ нтъ ни въ общемъ, ни въ областномъ словар Академіи, именно: мазницы (стр. 28), сокруха (стр. 52), смотрушки (стр. 59), краснорядцы (127).
Благодареніе г. Никитину за прекрасное произведеніе, которымъ онъ обогатилъ нашу литературу. Вс истинные любители поэзіи должны радоваться такому явленію и, привтствуя поэта съ несомнннымъ талантомъ, пожелать, чтобъ онъ шелъ впередъ твердо и безостановочно, не довольствуясь первымъ успхомъ, не увлекаясь похвалами, ‘усовершенствуя плоды любимыхъ думъ’.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека