Н. А. Добролюбов
Кулак. Поэма И. Никитина. М., 1858
КОММЕНТАРИИ
Кулак
Поэма И. Никитина
Кулак. Поэма И. Никитина, Добролюбов Николай Александрович, Год: 1858
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Добролюбов Н. А. Избранные статьи.— Сост. А. Ф. Смирнов.— М.: Современник, 1980.— (Б-ка ‘Любителям рос. словесности’).
OCR Бычков М. Н.
Содержание ‘Кулака’ очень просто. Мещанин Лукич, кулак, имеет дочь, которой хочется выйти замуж за соседа-столяра. Но столяр беден, и Лукич отдает дочь за купца, у которого надеется быть помощником по делам. Оказывается, однако же, что купец сам кулак в своем роде. ‘Вы, тятенька, очень пьете да плутуете беспрестанно,— говорит он тестю,— я вам своих дел поручить не могу’. Кулак принужден по-прежнему перебиваться грошовыми плутнями, между тем старуха жена его умирает, дочь чахнет, потому что ей плохо жить с купцом. В заключение — плутни кулака уже делаются всем известны, его ругают и колотят за них, и он уже не достает прежних денег. Раз сосед-столяр избавил его от побоев на базаре и дал немножко денег на праздник, да и те кулак с отчаяньем снес в питейный…
Это простое содержание развито г. Никитиным в ряде сцен и изображений, показывающих, с одной стороны, обстоятельное знание того быта, который он описывает, а с другой — ясное понимание того характера, который сделал он героем своей поэмы. Лукич представляет тип человека не дурного по натуре, но забитого горем и бедностью и недостаточно развитого для того, чтобы разбирать средства, какими достаются деньги. Он готов надуть, обвесить, обмерить, обсчитать, все, что вам угодно,— потому, что вдался уже в эту грязь и почитает ее своей профессией, в которой должен отличаться как можно лучше. Но ему все-таки тяжело это ремесло, он рад бы от него отделаться, если бы нашлась какая-нибудь возможность. Он мечтает о том времени, когда зять даст ему порядочное дело и когда ему не будет надобности плутовать так бессовестно и мелко. Из-за этой мечты он жертвует счастьем дочери, выдавая ее за немилого. Он полагает: вздор! что за любовь к столяру! дурь, и больше ничего! — и принимается уговаривать дочь. Странно и неуловимо перемешиваются в его словах — и упрямство его черствой натуры, и грубое понятие о своей отцовской власти, и любовь к дочери, и собственные, личные надежды. ‘Тебе плохо будет со столяром,— говорит он дочери,— у него мать ворчливая. Да притом же он — бедный человек, не утешит и любовь, когда нет хлеба к обеду. Ты по мне можешь судить, что значит нужда: мать твоя тоже была прежде и весела и здорова, а теперь смотри, что из нее стало… Неужто ты хочешь по миру ходить? Будет того, что и я-то весь век со дня на день колотился, поживи хоть ты-то порядочно’. Но когда дочь не слушает этих благоразумных увещаний, кулак выходит из себя, грубая животность берет верх над всеми рассуждениями, над всеми человеческими чувствами, которые хочет пробудить в нем дочь своими мольбами, он прибегает к последнему аргументу:
Не слушаться? Отца родного?
Нет, подожди, к примеру, врешь!
Как! Я не властен над тобою?
Не властен? Стало, ты не мною
Воспитана и рождена?
Ты мне за это не должна
Повиноваться?
— И не жалко,
Не грех вам дочь свою губить? —
Ты… ты не смей меня учить!
Все ребра изломаю палкой.
Видя, что дочь и палки не боится, а все говорит ‘нет’, кулак гонит ее от себя и проклинает. Этого последнего удара девушка не может встретить с прежней твердостью и соглашается на все, чтобы только не нести на себе тяжесть отцовского проклятья. Лукич, удовлетворенный, замечает жене:
…Не хотела
Учить красавицу путем,
Вот довела ее до дела —
До грубости перед отцом.
И до такого поступка Лукич доведен был прекрасными рассуждениями. Ему тяжела доля кулака, он и запивает, собственно, для того, чтоб забыть свою участь горькую, и пропить ее рад бы, да никак она не пропивается. Все горе его происходит от нужды, и он не понимает, чтобы могло быть на свете другое горе. От этой-то нужды он и хочет избавить свою дочь. Он думает про столяра, и про свадьбу, и про свою жизнь вот какие вещи (стр. 20):
Сосед наш честен, всем хорош,
Да голь большая — вот причина!
Что честь-то? коли нет алтына,
Далеко с нею не уйдешь.
Без денег честь — плохая доля!
Согнешься нехотя кольцом
Перед зажиточным плутом:
Нужда — тяжелая неволя!
Мне дочь и жаль! Я человек,
Отец, к примеру… да не век
Мне мыкать горе. Я не молод…
Лукич — кулак!— кричит весь город.
Кулак… Душа-то не сосед,
Сплутуешь, коли хлеба нет.
Будь зять богатый, будь помога,—
Не выйди я из-за порога,
На месте дай бог мне пропасть,
Коли подумаю украсть!
Эти обещания, эти думы — искренни. Напрасно зять Лукича не поверил им. В самом деле — тяжело, должно быть, целый век жить мошенничеством, хоть мы и полагаем часто, что плут и обманщик живет весь век в свое удовольствие. Лукич был плохо воспитан. Отец его был мелкий торгаш: он отдал сына учиться грамоте и прочему и затем уже был спокоен на его счет. Все наблюдение его за воспитанием сына ограничивалось тем, что он иной раз под хмельком поймает, бывало, сына за вихор, да и таскает до слез, так, ни за что, приговаривая: ‘Ты, дескать, баловень, ты плут!.. вот, мол, знай!..’ Мальчишка от ученья, разумеется, бегал, дома говорил, что учитель в классе его продержал долго, а учителю говорил, что отец оставил дома, не велел в класс ходить,— а сам между тем бегал с ребятишками. Видя, что от науки проку мало, отец решился отдать мальчика в лавку к купцу, тут он научился разным плутням, обкрадывал хозяина, сам было начал торговать, да сплошал, потерял капитал и запил. Стал было искать места — не нашел, ремесла не знал никакого… Подумал-подумал да и махнул рукой. ‘Э, черт возьми! что за капитал, что за мастерство,— подумал он.— Я каждый день могу достать денег на рынке: буду делать разные закупки да перекупки,— дураков немало, обмануть есть кого… Достанет как-нибудь прожить’. И с этой мыслью он сделался кулаком. Сначала дело шло недурно: плут не был ославлен плутом, дело было ему в новинку, не надоело, силы были молодые. А пока была удача, так и совесть, разумеется, не тревожила. Он рассуждал о людях, им обманутых, таким манером:
Ну, вперед наука,
На то, к примеру, в море щука,
Чтоб не дремал карась… Дурак!
Ты верил на слово, и ладно,
Выходит дело, ты и глуп!
А мне-то что? Мне не накладно,
Мне благо, что купец не скуп…
Но при малейшей неудаче в нем пробуждается тревожное чувство, он сознает, что бьется и кривит душой из-за всякой копейки, и это сознание давит его. В нем закипает досада на себя и на других: ведь он мог бы быть не хуже других,— отчего же у него потеряна возможность жить честно? Ведь и другие не лучше его,— отчего же они или имеют возможность не быть кулаками, или хоть и кулаки на деле, да совсем в ином роде и иным почетом пользуются? Так размышляет Лукич еще в то время, когда он не дошел до крайней нищеты, когда он только ищет и ни у кого не находит денег взаймы, для свадьбы дочери.
‘Нет, не дождаться мне помоги,—
Грустил дорогою бедняк,—
Не верят мне. Я — голь, кулак!
Вот и ходи, считай пороги,
И гнись, и гибни ни за что,
На то, мол, голь! Кулак на то!
Гм! да упрек-то ведь забавный!
Эх ты, народец православный!
Не честь тебе — лежачих бить,
Без шапки сильных обходить!
Кулак! Да мало ль их на свете?
Кулак катается в карете,
Из грязи да в князья ползет
И кровь из бедного сосет…
Кулак во фраке, в полушубке,
И с золотым шитьем, и в юбке,—
Где и не думаешь — он тут!
Не мелочь, не грошовый плут,
Не нам чета — поднимет плечи,
Прикрикнет,— не найдешь и речи,
Рубашку снимет,— все молчи!
Господь суди вас, палачи!
А ты, к примеру, в горькой доле
На грош обманешь поневоле,—
Тебя согнут в бараний рог:
Бранят, и бьют-то, и смеются…
Набей карманы,— видит бог,—
В приятели все назовутся!
Будь вором,— скажут: не порок…’
В этих рассуждениях видно еще желание грубого и неразвитого старика оправдать себя тем, что ведь не он один плутует. Но совершенно другой оборот принимают его мысли, когда он, после смерти жены, приходит к зятю просить помощи и умоляет его:
Зять! не пусти меня с сумою,
Дай мне под старость отдохнуть!
Поставь меня на честный путь!
Дай дело мне! Господь порука —
Не буду пить и плутовать.
Зять весьма резонно отвечает ему:
Привыкли-с. Трудно перестать!
Вот, значит, вам вперед наука…
На похороны — помогу,
Насчет другого-с — не могу.
Совершенно разбитый и уничтоженный, выходит кулак из дому зятя. Тут уж он не ропщет на других, не ропщет даже на зятя, который оттолкнул его, который при нем же грубо оскорбил тут и его дочь. Всю вину он принимает на себя, и в этот миг его раскаяние чисто, в нем нет уж примеси бессильной злобы против других, нет мысли о том, что если другие делают, то почему, дескать, и мне не делать. Полная неудача во всем, нагоняя черную тоску на его душу, заставляет думать перед гробом жены: и из-за чего это я бился целый век всеми правдами и неправдами?
‘Вот,— думал он,— вот жизнь-то наша!
Недаром сказано, что цвет:
Ногою смял — его и нет.
Умри и я, умрет и Саша,
И ни одна душа потом
Меня не вспомнит. Боже, боже!
А ведь и я трудился тоже,
Весь век, и худом и добром,
Сбивал копейку. Зной и холод,
Насмешки, брань, укоры, голод,
Побои — все переносил!
Из-за чего? Ну, что скопил?
Тулуп остался да рубаха…
А крал без совести и страха!
Ох, горе, горе! Ведь метла
Годится в дело! Что же я-то?
Что я-то сделал, кроме зла?
Вот свечи… гроб… Где это взято?..
Крестьянки, мужичок-бедняк
На пашне потом обливался
И продал рожь… а я, кулак,
Я, пьяница, не побоялся,
Не постыдился никого,—
Как вор бессовестный, обмерил,
Ограбил, осмеял его
И смертной клятвою уверил,
Что я не плут!.. Все терпит бог!..
Вот зять, как нищему, помог…
В глазах мутилось, сердце ныло,—
Я в пояс кланялся, просил!
А ведь и я добро любил,
Оно ведь дорого мне было…’
Но все эти рассуждения приходят старику уже поздно для практической деятельности. Жизнь сделала свое дело: она наложила на него тяжелую печать общей безнравственности той среды, в которой ему суждено было вырасти, и воля кулака обессилела к добру. Может быть, была еще возможность спасти его, избавивши от нужды, от гнетущих его обстоятельств, но никто над ним не сжалился, никто не вытащил его из омута, в который он попал,— и бедняк погиб жертвою собственного нравственного бессилия. Осудим ли мы его даже за это бессилие? Бросим ли мы ему и всем подобным беднякам презрительный укор и гордое требование, чтоб они сопротивлялись всем искушениям и жертвовали своей жизнью, по требованию долга,— а если уж не выдержали и пали, то чтобы не пеняли ни на кого и не смели предъявлять прав на состраданье и участье? Не знаем, как вы, читатель, но мы, вместо всех укоров за отсутствие геройства, повторим здесь лучше стихи г. Никитина (сгр. 21):
Велик, кто взрос среди порока,
Невежества и нищеты —
И остается без упрека,
Жрецом добра и правоты,
Кто видит горе, знает голод,
Усталый, чахнет за трудом,
И, крепкой волей вечно молод,
Всегда идет прямым путем!
Но — пусть, как мученик, сквозь пламень
Прошел ты, полный чистоты,—
Остановись, поднявши камень
На жертву зла и нищеты!
Корою грубою закрытый,
Быть может, в грязной нищете
Добра зародыш неразвитый
Горит, как свечка в темноте!
Быть может, жертве заблужденья
Доступны редкие мгновенья,
Когда казнит она свой век
И плачет, сердце надрывая,
Как плакал, перед дверью рая,
Впервые падший человек.
Мы вполне сочувствуем этим превосходным стихам и считаем их выражением основной мысли всего произведения г. Никитина. Не отличаясь особенной силою художественного таланта, оно замечательно именно по своей основной мысли, которую автор умел очертить довольно ярко. Столкновения кулака с разным людом именно ведут читателя к тому заключению, какое постоянно имел в виду автор.
Посмотрите, — как бы говорит он нам в каждом новом явлении своей истории, — посмотрите на этих людей, окружающих кулака. Они все презирают его, как мелкого плута, они ему не верят, они считают его негодным, погибшим человеком. А между тем всмотритесь хорошенько, — кто таковы сами эти строгие судьи. Вот является он просить взаймы денег к одному дельцу, которому прежде услуживал, и слышит разговор его с кем-то о предстоящих подрядах. ‘Как ваше дело в уголовной?’ — спрашивает гость,— и хозяин отвечает:
Пустяк,— конечно, под сукном,
Жаль, нет войны! подряды мелки,
От мира мало нам добра…
Разговор продолжается в этом роде, а потом, проводив гостя, хозяин обращается к кулаку и презрительно говорит ему, между прочим: ваш брат, дескать,
Привык к безделью, пьет вино,
Да ест, да спит, или плутует,
И только… Знаем вас давно.
Затем он прогоняет Лукича. Лукич отправляется к другому купцу — ханже, который разбогател, обокравши своего хозяина. Лукич застал его за чтением псалтыри, но также был прогнан им, как плут. Отправился к профессору, также своему знакомцу, и застал у него двух отцов, просивших за детей своих. Одного профессор непременно хотел исключить за то, что он ‘воротнички носил да возражений делал много наставникам’. Другого тоже хотели исключить за пьянство, но профессор согласился оставить его в училище до исправления, потому что отец обещал выгодно доставить профессору лошадь. И этот человек хотя и соглашается дать кулаку денег под залог дома, но смотрит на него с крайним пренебрежением, издевается над ним, заставляя читать свой латинский диплом, и пр. Жалкие люди! Как они безумно ошибаются в своем самодовольстве, как они тяжко преступны за свое презрение к участи меньшого брата, запятнанного той же смрадной грязью, как и они, но не имеющего средств — ни прикрыть своих пятен нарядной одеждой, ни заглушить этого смрада различными благоуханиями! И зачем эти люди стоят на дороге человечества, самодовольно указывая на людей, увязших в болоте, вместо того чтобы общими силами осушить это болото? Грустно и больно смотреть на них, и тем с большим сочувствием встречаем мы произведение г. Никитина, полное истинно гуманных идей. Не можем удержаться, чтобы не выписать заключительных стихов его:
Не ради шутки, не от скуки,
Я, как умел, слагал мой стих,
Я воплощал боль сердца в звуки!
Моей душе была близка
Вся грязь и бедность кулака.
Мой брат! Никто не содрогнется
Теперь, взглянувши на тебя!
Пройдет, быть может, посмеется,
Потеху пошлую любя… Ты сгиб.
Но велика ль утрата?
Вас много! Тысячи кругом,
Как ты, погибли под ярмом
Нужды, невежества, разврата!
Придет ли наконец пора,
Когда блеснут лучи рассвета,
Когда зародыши добра
На почве, солнцем разогретой,
Взойдут, созреют в свой черед
И принесут сторичный плод,
Когда минет проказа века,
И воцарится честный труд,
Когда увидим человека,
Добра божественный сосуд?
В настоящее издание включены произведения, отражающие различные этапы творчества великого критика, раскрывающие вместе с тем важнейшие черты его многогранного таланта, его оценки литературных произведений и явлений русской жизни.
Тексты печатаются по Собранию сочинений в 9-ти томах, ГИХЛ, М.—Л., 1961 г. за исключением ‘Письма из провинции’, которое воспроизводится по первой публикации в ‘Колоколе’ Герцена и Огарева 1 марта 1860 г. (лист 64).
Впервые — ‘Современник’, 1858, No 6, отд. II, с. 187—195. Авторство устанавливается на основании письма Добролюбова к А. П. Златовратскому от 7 июля 1858 года и по связи с рецензией на ‘Стихотворения Ивана Никитина’, в которой указывается: ‘В 1858 году он издал поэму ‘Кулак’, о которой мы говорили в свое время’.
Вышедшее в 1856 году первое издание стихотворений И. С. Никитина было отрицательно встречено ‘Современником’. Чернышевский в своей рецензии отмечал подражательный характер ранних стихов поэта. ‘Мы советовали бы г. Никитину, — писал он,— ждать, пока жизнь разбудит в нем мысль и чувство, не вычитанное из книг и не заученное, а свое собственное, живое, от которого бьется сердце, а не только скрипит гусиное или стальное перо. Тогда и он, по мере своего таланта, будет поэтом…’ (Чернышевский, III, с. 500). Поэма ‘Кулак’ явилась творческим ответом поэта на ожидания передовой критики. Именно значительность жизненного содержания и подчеркивает Добролюбов в своем отзыве на поэму.