Кукольная комедия, Галахов Алексей Дмитриевич, Год: 1847 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 24 минут(ы)

КУКОЛЬНАЯ КОМЕДІЯ.

Повсть.

(З. Л. В—oй.)

I.

Притворной нжности не требуй отъ меня,
Я сердца моего не скрою хладъ печальной,
Ты права: въ немъ ужь нтъ прекраснаго огня
Моей любви первоначальной.
Баратынскій.

Право, мой садикъ очень недуренъ. Я бы хотлъ, чтобъ вы пришли ко мн весной, когда цвтутъ сирень и черемуха, и сли подъ открытымъ, хотя и единственнымъ, окномъ моего кабинета. Что за прелесть! Два душистые тополя ростутъ по об стороны окна, шагахъ въ двухъ отъ стны. Ихъ втви такъ и просятся ко мн въ комнату. Я часто срываю съ нихъ листочки, не покидая своего мста, а протянувъ только руку. Когда же игривый втеръ, пробжавъ по деревьямъ, ворвется въ растворенное окно и обдастъ меня благовоніемъ цвтовъ, тогда, вмст съ ароматами, летятъ цвты сирени и черемухи, блые, лиловые, и усыпаютъ письменный столъ душистымъ покровомъ. Я любуюсь цвточною тканью, а между-тмъ, своенравный втеръ сбрасываетъ со стола дв-три бумаги, только-что написанныя и, къ-несчастію, незасыпанныя еще пескомъ. Что длать? Надобно терпливо поднять бумаги и привести въ порядокъ письменный столъ.

Но знаете ли, что мн особенно нравится въ моемъ небольшомъ саду? Обманъ, въ который онъ меня вводитъ, своего рода поэтическое очарованіе, которое скрываетъ отъ взоровъ надовшую намъ дйствительность. Вдь посмотрите: всего-то въ немъ, въ моемъ саду, аршинъ десятокъ ширины, да аршинъ двадцать длины, и однакожь, я не вижу конца зелени, когда въ немъ гуляю. Ограда закрыта густыми акаціями, которыя такъ сильно поднялись въ вышину, что со стороны улицы уходятъ у меня изъ вида не только двухъэтажные дома, но даже каланча съ своимъ неусыпнымъ надзоромъ. Мн кажется, что я одинъ въ город — не только въ моемъ саду, что за акаціями, скрывающими заборъ, идутъ еще деревья, а тамъ дальше, можетъ-быть, лугъ или село. Вотъ до чего доводятъ насъ фантазіи!.. Одного только предмета не скрываетъ мой садикъ: окна въ мезонин сосдняго дома, которое пришлось противъ моего кабинета. Но какое мн дло до сосднихъ домовъ и не принадлежащихъ мн оконъ!

Однакожь? теперь еще не весна, а крещенскіе морозы: надобно поудержать свой восторгъ. Въ окнахъ двойныя рамы, въ саду иней на деревьяхъ и глубокій снгъ по дорожкамъ. Гулять не гд, хотя для мечтаній есть приличное мсто: вотъ, вольтеровскія кресла, поставленныя у письменнаго стола, противъ того окна, о которомъ я сейчасъ говорилъ. Садитесь и летите мыслью за тридевять земель въ тридесятое царство. Я часто помогаю своему воображенію искусственнымъ образомъ: тушу свчу и остаюсь въ темнот… то-есть, не совсмъ въ темнот, потому-что свтъ изъ сосдняго окна освщаетъ стну моей комнаты и блдной полосой ложится на полъ. Я радуюсь, что свтъ не ярокъ. Сосднее окно рдко отходитъ отъ намерзшаго на него льда: оно тускло пропускаетъ лучи свчки, которая всегда окружена туманнымъ кругомъ. Видно, тамъ живутъ не богатые люди.

Особенно люблю я оставаться въ полутемнот, когда получаю письма отъ нея, моего степеннаго и печальнаго друга. Одно изъ нихъ и теперь передо мною. Я прочелъ его нсколько разъ, чтобъ сравнить ея чувства съ моимъ къ ней внутреннимъ отношеніемъ. Боже мой, сколько печальнаго въ каждой строк! Какія жалобы на незаслуженную судьбу, на томленіе надежды, которая боле-и-боле теряется изъ вида, на усталость ожиданія, на суровое одиночество въ кругу родныхъ, въ глуши деревни! Воля ваша, древняя судьба сохранила и въ наше время свое прежнее владычество, обрекая нкоторыхъ людей отъ самаго рожденія жить подъ тяжестью непонятнаго наказанія. По-крайней-мр, не могу себ представить ее иначе, какъ въ гор. На ней всегда почти черное платье. Для дополненія траура, я прикололъ бы къ ея темнымъ волосамъ кипарисную втку. Когда она, въ мгновенномъ припадк непривычной веселости, захочетъ улыбнуться, я думаю сказать ей: остановись, мой другъ! Улыбка на лиц твоемъ — цвтокъ, случайно брошенный на могилу, лучъ, ненарокомъ упавшій въ темницу. Я мысленно ставилъ ее рядомъ со мною, какъ жену мою — и тутъ упрямое воображеніе создавало изъ нея жертву, а не предметъ наслажденія: на яву и во сн, мн грезились бдныя комнаты, мужъ истомленный работою, судорожное дыханіе больнаго ребенка… Мн кажется, она не станетъ ласкать и дтей… Нтъ, она не будетъ счастлива… я хотлъ сказать: мы не будемъ счастливы.

Странное, непонятное дло! Когда письмо ея увдомляетъ меня о печальномъ ход ея деревенской жизни, жизни безъ раздла, скучной своимъ однообразіемъ, однообразной своею тяжестью, когда я вижу, какъ сильна ея искренняя ко мн преданность, какъ неизмнна врность ея давнишнихъ, однажды навсегда завязанныхъ отношеній, когда я знаю, кто одинъ можетъ помочь ей, наградивъ достойно ея страдальческую привязанность — отъ-чего, скажите, въ моемъ сердц нтъ другаго чувства, кром состраданія? Отъ-чего на любовь отвчаю не любовью, а благодарностью? Ни упреки благоразумія за это невольное отчужденіе отъ преданнаго намъ человка, ни явное негодованіе людей, посвященныхъ въ наши отношенія — ничто не могло пробудить во мн страстнаго влеченія. Дружба оставалась дружбою. Иногда мн казалось, что тихій свтъ ея разгарается въ яркій блескъ инаго чувства, но кажущійся блескъ погасалъ мгновенно, какъ вотъ сію минуту погасъ въ сосднемъ дом огонь, на который я люблю по-временамъ смотрть… Ахъ, видно природа знаетъ, что нужно человку! Она умне нашего благоразумія. Она не терпитъ обмана и насилія. Вчный сятель разнообразныхъ благъ, допуская несоразмрность чувствъ между двумя сердцами, она строго караетъ малйшее себ противодйствіе.

Послушаніе природ — вотъ гд мудрость человка. Но я не былъ мудръ въ то время, когда завелъ переписку съ моимъ печальнымъ другомъ. Я былъ только благоразуменъ. И я разсчелъ своимъ благоразуміемъ, какъ неприлично оставаться холоднымъ зрителемъ страданій любящаго насъ сердца, какъ поступлю я прилично, если воспользуюсь удобнымъ случаемъ промнять одиночество на жизнь вдвоемъ, какъ иногда полезно довольствоваться мирнымъ положеніемъ души, находя въ привычк замну счастья… однимъ словомъ, многія причины обязывали меня кончить дло, которое могло имть одинъ только конецъ — и я выговорилъ, въ письм къ ней, это обязательство.

II.

Снова геній жизни ветъ!
Возвратилася весна!
Жуковскій.

Но я встртилъ обновленную природу безъ радостнаго привта. Особенное чувство, какъ ожиданіе чего-то неизбжнаго, стсняло грудь мою. Передо мной лежали новыя заботы — новыя оковы жизни. Мысль о будущемъ примшивалась къ моимъ дламъ и удовольствіямъ, отнимая у трудолюбія свободу располагать трудомъ, у наслажденій — способность предаваться имъ вполн, до забвенія всего прочаго. Я былъ обязанъ парализировать себя во многомъ и больше всего беречь спокойствіе сердца, оковать бездйствіемъ ту стихію существованія, которая противоположна всякому обязательству… Внутреннее чувство, по-преимуществу своенравное въ своемъ развитіи, не знаетъ, что съ нимъ будетъ въ наступающую минуту, не только по истеченіи года. У него нтъ правильнаго маршрута… Не осуждайте его: въ этихъ столько же прихотливыхъ, сколько и разнообразныхъ путяхъ, въ этомъ возврат къ прошлому или отреченіи отъ прошлаго, въ быстрой сил неожиданныхъ порывовъ или въ добровольной остановк на одномъ предмет, и заключается истинная красота чувства, какъ въ разнообразіи цвтовъ, зелени и благоуханій заключается изящество растительнаго царства.

Я рже сталъ выходить изъ дома, но тмъ усердне началъ заниматься обработкой сада. Въ цвтник явились новыя дти Флоры, къ прежнимъ деревьямъ присоединилось нсколько экземпляровъ блой сирени. Мн весело, что не я одинъ пользуюсь запахомъ цвтовъ и видомъ зелени: это удовольствіе раздляютъ со мной мои сосди… Но кто жь они такіе? Я до-сихъ-поръ не только не знаю ихъ фамиліи, но даже не видалъ ни одного лица. Дай раздвину акаціи и посмотрю въ щель забора… Никого и ничего! ни собаки, ни курицы! Передъ домомъ пустое мсто, на которомъ можно бы развести садъ не меньше моего. Но видно хозяинъ не охотникъ до природы и бережетъ пустырь для пристроекъ. Въ окн уже нтъ двойныхъ рамъ, но блая занавска всегда почти опущена. Впрочемъ, Богъ съ ними!

Однажды, воротясь домой отъ моего пріятеля, я отправился въ садъ и слъ на скамейк противъ цвтника. Въ рук у меня было ея письмо, только-что полученное — одно изъ тхъ писемъ, которыя такъ долго и съ такимъ неопредленнымъ чувствомъ читаю, не умя ршить, какого рода наша связь и на какомъ основаніи моя судьба соединена съ ея судьбою. Я сталъ вникать въ мое настоящее положеніе и мысленно сравнивать его съ положеніемъ предстоящимъ. Какіе недостатки въ первомъ? спросилъ я самого-себя? Нтъ ли обмана во второмъ? Я разумю подъ обманомъ не мое или ея коварство, чуждое намъ обоимъ, по обманъ сердца, которое взяло на себя обязанность разсуждать, или обманъ головы, которая хочетъ чувствовать. Разумъ и чувство — два разные предмета. Сосудъ, наполненный горячею кровью, не то же, что сосудъ, наполненный мозгомъ. Человкъ способенъ самообольщаться, принимая движеніе мысли за біеніе пульса, и наоборотъ: тогда онъ близкое называетъ отдаленнымъ, въ отдаленномъ видитъ близкое, и хочетъ дать сердцу то, что навсегда утрачено сердцемъ. Не нахожусь ли и я въ подобномъ обман, забывъ, что вымышленное обаяніе часто налагаетъ на человка существенное бремя?..

Здсь длинная цпь моихъ разсужденій была прервана женскимъ голосомъ. Я поднялъ глаза: окно было растворено. Двушка лтъ семнадцати (вроятно, моя сосдка), держась за половинки раствореннаго окна и немного наклонившись внизъ, разговаривала съ другою, которая, должно думать, была у ней въ гостяхъ и остановилась подъ окномъ, чтобъ сказать еще нсколько словъ съ своей пріятельницей.

— Когда жь ты еще пріидешь, Саша? Ты меня вовсе забыла.

— Прійду, Зиночка, прійду непремнно. Я люблю тебя попрежнему и не думала забывать.

— Пожалуйста! Мн такъ скучно!

— О чемъ скучать? Авось, Богъ милостивъ. Прощай.

Я не сводилъ глазъ съ окна, которое затворялось медленно, очень-медленно. Если это не игра воображенія — мн показалось, что сосдка моя, затворяя окно, какъ-бы всматривалась въ меня… Но нтъ, это мн такъ показалось: можетъ-быть, окно не притворяется свободно, или она хотла проводить взорами свою гостью. Что жь касается до меня, то я не усплъ коротко познакомиться съ ея физіономіей: я разглядлъ только, что она блондинка, что у ней миловидное лицо, что на этомъ еще очень-юномъ лиц замтна какая-то печаль,— можетъ-быть, естественное слдствіе бдности и заботъ, съ нею неразлучныхъ. Вскор потомъ занавска опустилась, засвтился огонь, и все опять стало по-прежнему тихо на двор и въ дом…

Уже давно смерклось, а я и не думалъ оставить своего мста. Мн хотлось дождаться лупы, когда она взойдетъ надъ моимъ садомъ. Но луна не являлась въ обычное время. Облака заволокли небо. Теплый втеръ грозилъ дождемъ. Надобно было поневол идти въ комнату. Я бы то и сдлалъ, еслибъ на конц переулка не послышались голоса, сначала тихіе, потомъ крупные. Вскор голоса начали пть, и чмъ ближе къ моему дому, тмъ громче. Я различилъ пьяную компанію, которая загулялась или только сбиралась гулять. Вотъ привелъ Богъ полуночниковъ, подумалъ я: чего добраго! они, пожалуй, не дадутъ спать добрымъ людямъ и… моей сосдк. Въ-самомъ-дл, вмсто того, чтобъ убираться домой по-добру-по-здорову, гуляки какъ нарочно остановились у воротъ сосдняго дома.

— Здсь, проревлъ одинъ изъ нихъ хриплымъ басомъ:— я знаю, он жили здсь, въ этомъ мезонин: Груша, Дуняша, Ариша.

— Здсь такъ здсь, отвчали другіе:— пойдемте. И кулаковъ десять застучали что есть мочи въ ворота.

Можете представить мои испугъ за сосдку… Ахъ, Боже мой! что это они длаютъ! и я опрометью бросился на улицу, взявъ съ собою кучера и слугу.

— Отвори, кричало нсколько голосовъ:— что вы тамъ? аль переколли?

— Кого вамъ надобно, господа? сказалъ я поспшно.

— А теб кого надобно, господа? отвчали они передразнивая.— Убирайся прочь, пока цлъ. ‘Во всей деревн Катенька’…

— Здсь нтъ тхъ, кого вамъ надобно. Здсь живутъ другія.

— Вотъ мы имъ дадимъ другія! прохриплъ тотъ, который стоялъ ко мн ближе.— Эй, вы, голу…

Я зажалъ ему ротъ.

— Какъ ты смешь зажимать мн ротъ своей мерзкой ручищей! завизжалъ онъ отъ сильнаго гнва, вцпившись мн въ грудь. Вся толпа ринулась на насъ троихъ и дло могло бы кончиться плохо, еслибъ противникъ мой не посмотрлъ на меня довольно-пристально…— Александръ! какъ ты здсь очутился? Стой, братцы! это нашъ.

— Алаевъ! это ты! полно теб проказничать! Господа, ради Бога, не кричите. Въ этомъ дом живутъ мои добрые знакомые, а не т, кого вы ищете. Пора вамъ и домой. Ужь скоро двнадцать часовъ.

— Нтъ, Саша, мы къ теб вс. Это все славные люди.

— Господа, радъ бы радехонько, да теперь поздно. Завтра же надобно рано вставать, много длъ.

— Къ чорту вс дла! Мы вс къ теб.

— Приходите лучше завтра.

— Не завтра, а теперь, сейчасъ же, сію минуту.

Длать было нечего. Мн пришлось бы возиться съ разгульной ватагой, но, къ счастью моему, прогремлъ громъ и сталъ накрапывать дождь.

— Что это? громъ?

— Да, господа, громъ и молнія. Сейчасъ пойдетъ проливной дождь.

— А у насъ нтъ шинелей.

— Такъ скорй же по домамъ, бгомъ.

И одинъ изъ нихъ побжалъ. Вс другіе бросились за нимъ. Я вздохнулъ свободно, хотя спалъ безпокойно: всю ночь слышался мн стукъ въ сосднія ворота.

III.

Нтъ, нтъ, не долженъ я, не смю, не могу
Волненіямъ любви безумно предаваться,
Покой души моей я строго берегу
И сердцу не даю пылать и забываться.
А. Пушкинъ.

Проснулся я довольно-поздно и тотчасъ вышелъ въ садъ. Дождикъ, шедшій ночью, освжилъ зелень, цвты заблистали ярче, тополи стали еще душисте. Природа особенно ласкаетъ человка посл какой-нибудь тревоги. Неизмняемая въ своемъ ход, она заставляетъ измнчиваго человка завидовать ея ровной жизни: онъ любуется ея безстрастіемъ, когда страсти, свои или чужія, неожиданно потрясаютъ его нервы. Мученикъ напряженнаго, безпокойнаго состоянія, какъ часто человкъ находитъ облегченіе, припадая къ прохладнымъ струямъ рки, къ мягкой свжести дерна! Чмъ сильне душевная тревога, тмъ больше хочется смотрть на синюю полосу далекаго лса, на синій сводъ неизмримаго неба.

У меня въ то время не было страстей ни утромъ, ни вечеромъ, но головная боль, слдствіе безпокойно проведенной ночи, лишила меня возможности заняться дломъ. Я сидлъ на скамейк подъ деревомъ, безъ всякой мысли, въ какомъ-то забыть или усталости. Книга Богъ-знаетъ для чего находилась въ моихъ рукахъ. Не знаю, долго ли я пробылъ въ этомъ дремотномъ состояніи, но когда я захотлъ взглянуть, высоко ли солнце, сосдка моя растворила окно.

— Позвольте поблагодарить васъ за одолженіе, которое вы намъ сдлали.

Я вовсе не былъ приготовленъ къ разговору, такъ-что первыя слова слушалъ глазами, не вставая съ мста и думая, что она обращаетъ ихъ къ кому-нибудь другому. Потомъ я увидлъ, что она смотритъ на меня. Смутившись отъ своей безотвтности, я поспшно всталъ и сдлалъ нсколько шаговъ къ забору.

— Это вы мн изволите говорить?

— Вамъ. Вы сдлали намъ большое одолженіе. Безъ вашей помощи мы не избавились бы отъ этихъ господъ: они навязали бы намъ порядочныхъ хлопотъ.

— Признаюсь, я испугался за васъ.

— За себя я не такъ боялась, но боялась за матушку. Она только-что заснула, а ей такъ нужно спокойствіе.

— Разв она нездорова?

— Ахъ, давно ужь, очень-давно.

— Что жь вы не позовете доктора?

Зинаида (такъ звали сосдку) горестно улыбнулась.

— Доктора не помогутъ старости и душевнымъ огорченіямъ.

Неделикатно было разспрашивать о причинахъ огорченія, но, чтобъ нсколько поддержать разговоръ, я обратился къ ночной исторіи.

— Вы напрасно меня благодарите. Я игралъ самую послднюю роль. Компанію разогналъ не я, а дождикъ.

— Нтъ, я знаю, вы спасли насъ отъ тревоги. Мы вамъ очень-благодарны.

— Кому жь и охранять другъ друга, какъ не добрымъ сосдямъ?

— Ваша правда, но не всякій можетъ это длать, хотя бъ и желалъ. Прощайте. Еще благодарю васъ.

Я радъ и не радъ былъ случаю, который познакомилъ меня съ сосдкой. У знакомства много привилегіи, но есть и невыгоды. До сегодняшняго утра я могъ, сколько душ угодно, глазть на окно, не боясь укора въ дерзости. Кто бъ осмлился спросить меня: зачмъ вы туда смотрите? и какъ доказать, что я смотрю туда? Но теперь другое дло: я самъ наложилъ на себя запрещеніе, которое, впрочемъ, по-временамъ разршаю… Сосдка моя хороша, очень-хороша. Я разглядлъ ее какъ слдуетъ и могу нарисовать мысленно портретъ. Она блондинка — это вамъ ужь извстно. Длинныя рсницы осняютъ умные глаза, которые отъ этого не вполн раскрыты. Живость юности видимо стснена непріятностями жизни — бдностью, болзнію матери, можетъ-быть, работой. Удивительное, оригинальное сочетаніе миловиднаго, нсколько-дтскаго выраженія съ печальною заботливостью взрослаго. Дитя и женщина — дитя, которому не прошло еще время играть, и женщина, готовая на жертву. Вотъ что я разсмотрлъ въ Зенанд и не боюсь обмана, потому-что портретъ составленъ безъ помощи воображенія. Воображеніе можетъ только замтить, что роза послужила бы лучшимъ украшеніемъ этой граціозной блокурой головк. А что? пошлю ей цвтовъ. Легко представить, какъ она будетъ мила, раскинувшись въ вольтеровскихъ креслахъ, закрывъ глаза и вдыхая ароматъ изъ цвточнаго букета… Мечта, двадцать разъ мечта! У сосдки моей нтъ вольтеровскихъ креселъ, нтъ, вроятно, и порядочныхъ стульевъ. Притомъ же, я чувствую, какъ мн грозятъ издалека… Однакожь, имя прекрасно. Воля ваша, имя много значитъ, что бы ни говорили натуралисты, доказывающіе, что въ природ все хорошо. Я любаго изъ нихъ заставлю трепетать, подаривъ ему въ невсты еклу оминишну или, по малой мр, Матрену Сидоровну. Одинъ и тотъ же предметъ производитъ разное вліяніе., смотря потому, какъ онъ окрещенъ. Назовите человка, перегорвшаго въ страстяхъ — потухшимъ волканомъ: прилично, хорошо! по скажите: угасшая сопка — и многіе засмются. Другой примръ беру изъ современныхъ интересовъ. Произнесите: извощикъ! ничего,— извощикъ откликнется безъ малйшаго недоумнія, но скажите: отвлеченная русская субстанція! и я узнаю въ васъ конкретное явленіе чистйшаго славянофильства.

VI.

Разстались мы, но твой портретъ
Я на груди моей храню:
Какъ блдный призракъ лучшихъ лтъ,
Онъ душу радуетъ мою.
Лермонтовъ.

Переулокъ, въ которомъ находилась моя квартира, былъ изъ числа самыхъ глухихъ. Онъ лежалъ вдали отъ мстъ, посщаемыхъ изъ удовольствія или по надобности, и потому очень-рдко прозжали по немъ экипажи. Нижній этажъ сосдняго дома стоялъ пустой, хотя объявленіе, ужь нсколько мсяцевъ прибитое къ воротамъ, приглашало наемщиковъ. Противъ насъ не было строеній, а тянулся заборъ сада, принадлежащаго богатому купцу, который жилъ очень-скромно. Я радовался такому стеченію тихихъ обстоятельствъ, какъ потому-что расположеніе души своей требовало уединенія, такъ и потому что я могъ продолжать мое знакомство съ сосдкой, не возбуждая оскорбительныхъ подозрній. Разговоръ нашъ не останавливалъ проходящихъ, посланныхъ по самоскорйшей надобности. Притомъ же, эта уединенная, такъ-сказать, отдльная жизнь, обязывала живущихъ на взаимное охраненіе, на попечительную заботу другъ о друг, если не всегда дломъ, то всегда искреннимъ желаніемъ. Пріятно думать, что подл насъ живетъ человкъ, ничмъ намъ необязанный, но хорошо къ намъ расположенный и нисколько насъ нестсняющій. А если этотъ человкъ хорошенькая, семнадцатилтняя двушка… предоставляю каждому судить о прелести участія, которое тогда въ насъ принимаютъ. Конечно, случайное знакомство наше поддерживалось только разговоромъ, но я больше и не требовалъ: другія связи казались мн ненужными, даже опасными.

Черезъ нсколько времени посл перваго разговора съ Зенаидой, я попросилъ хорошаго моего пріятеля, доктора Д., отправиться въ сосдній домъ, подъ видомъ желанія нанять его (онъ отдавался вмст съ мезониномъ), а въ-самомъ-дл для того, чтобъ посмотрть больную и дать ей нсколько совтовъ. Онъ долженъ былъ вызваться отпускать безденежно лекарства. Между-тмъ, я имлъ нсколько свиданій съ сосдкой и въ каждое свиданіе знакомился боле и боле. Мы оба длались другъ къ другу доврчивй, расположительнй. Боязливое ожиданіе разговора перешло нечувствительно въ требованіе, случай обратился почти въ ежедневный обычай.

— Хотите ли, сказалъ я ей однажды:— я разскажу вамъ расположеніе вашей комнаты и что у васъ въ комнат?

— Хорошо, угадайте. Мн очень-любопытно видть въ васъ чародя.

— Начинаю съ главнаго. Слушайте: въ переднемъ углу образа.

— Ахъ, Боже мой! да кто жь этого не знаетъ? Для этого не нужно быть колдуномъ.

— Рядомъ съ кроватью столикъ, на которомъ лежитъ ваша избранная библіотека.

— Первая ошибка, любезный сосдъ. У меня нтъ никакой библіотеки, хоть мн очень хочется читать. Пришлите мн книгъ.

— Извольте: этой дряни у меня съ излишкомъ.

— Пожалуйста! я умираю отъ тоски въ свободное время.

— А много у васъ свободнаго времени?

— Очень-немного, впрочемъ, для чтенія найдется.

— Что жь вы длаете въ несвободное время?

— Вы очень-любопытны. Я могу не отвчать на этотъ вопросъ: онъ не идетъ къ устройству моей комнаты.

— Согласенъ. Пойдемъ дальше. Противъ кровати, у другой стны, фортепьяна.

— Увы! опять ошиблись. У меня были фортепьяна, теперь нтъ, иначе, вы слышали бъ, какъ я играю.

— Гд жь они?

— Матушка продала ихъ: намъ понадобились деньги. Да къ-тому жь на этой квартир негд и поставить фортепьянъ.

— Ну, вотъ я почти все угадалъ.

— То-есть, ничего не угадали.

— Остается спросить объ одномъ: чьи это два портрета, которые мн видно въ ваше окно?

— Одинъ — мой. Батюшка срисовалъ меня, когда мн было только восемь лтъ. Я какъ теперь помню, чего мн стоило выносить сеансы. Я то вертлась, то звала, и однажды чуть-было не уснула. Батюшка терялъ терпніе, наконецъ сказалъ мн: послушай, Зина, если ты не станешь сидть смирно, я не позволю теб срисовать мой портретъ, когда выучишься рисовать. Посл этой угрозы, я сидла какъ слдуетъ, отъ-чего и вышла на портрет серьзной.

— Батюшка любилъ васъ?

— Очень! я была его фаворитка. Онъ самъ училъ меня. Если я что-нибудь знаю, такъ этимъ ему обязана. Возвращаясь домой съ рисовальныхъ уроковъ, онъ тотчасъ садился со мной за книгу. Даже и тогда, какъ его здоровье разстроилось, онъ продолжалъ со мной заниматься. Часто наши занятія прерывались долгимъ, сухимъ его кашлемъ. Я просила его перестать, но онъ дома былъ такъ же добросовстенъ, какъ и на служб, и чмъ прилежне училась дочь его, тмъ онъ самъ становился усердне. Вскор случилось съ нимъ несчастіе. Новый начальникъ веллъ ему подать въ отставку, и онъ подалъ, не дослуживъ полгода до половинной пенсіи. Это убило послднее его здоровье: онъ умеръ…

У Зенаиды навернулись слезы. Я поспшилъ перемнить разговоръ.

— А другой портретъ?

— Другой — моей сестры, которая замужемъ.

— Хороша ли собой ваша сестрица?

— Да, она лучше меня.

— Стало-быть, очень-хороша?

— Я не то хотла сказать… Вы ужь тотчасъ готовы смяться и заставляете меня краснть… я только хотла сказать, что она хороша… что мужъ ея потому на ней и женился… вдь приданаго за ней вовсе не было.

— Часто ли вы съ ней видаетесь?

— Ахъ, вы пришли теперь къ самому горестному обстоятельству! Нсколько мсяцевъ мы вс были счастливы. Мы жили вмст. Мужъ моей сестры ласкалъ и меня и матушку. Потомъ ужасный характеръ его обнаружился: онъ эгоистъ, ревнивецъ, и мучитъ сестру каждую минуту. Безъ всякой причины началъ онъ сердиться за меня и на матушку, говорилъ, что мы живемъ на его счетъ, что мы нищіе. Наконецъ, кончилось тмъ, что онъ съхалъ на другую квартиру, съ этихъ поръ мы живемъ здсь. Разставшись съ нами, онъ въ первое время длалъ намъ кой-какое вспоможеніе и позволялъ сестр изрдка навщать насъ: потомъ не только пересталъ помогать, но и запретилъ сестр бывать у насъ… Мы по цлымъ мсяцамъ о ней не слышимъ… что за жизнь ея! мученье, каторга.

Зенаида не могла удержать слезъ своихъ. Я поспшилъ ее успокоить:

— Ну, полноте, любезная сосдка: онъ, можетъ быть, образумится. А помощь приходитъ неожиданно… полноте… найдутся добрые люди и безъ родныхъ… Отрите ваши слезы: вотъ такъ… и кончимъ нашъ разговоръ. Мы еще не все кончили. Извините нескромный вопросъ мой: чмъ же вы теперь живете?

— Я ужь вамъ сказала, что мы продали фортепьяна… и другія кой-какія вещи. Сверхъ-того, я работаю… теперь вы знаете, чмъ я занимаюсь въ несвободное время.

Я вздохнулъ глубоко и не могъ отвести глазъ отъ своей прекрасной сосдки.

— Теперь, сказала она, улыбнувшись,— моя очередь угадывать.

— Очень-радъ, извольте.

— Я не стану разсказывать о вашихъ комнатахъ: почемъ я знаю, что у васъ тамъ такое! но я буду говорить о васъ. Вы часто получаете письма, которыя приводятъ васъ въ какое то особенное состояніе.

— Угадайте, что въ этихъ письмахъ.

— Нтъ, это выше силъ моихъ. Но знаете ли, что я вамъ скажу? Вы невеселы, очень невеселы. Я часто наблюдаю за вами, когда приходятъ къ вамъ знакомые или друзья ваши — все равно. Вы много шутите и сметесь… другой назвалъ бы васъ весельчакомъ… но меня вы не обманете. Вы сметесь безъ всякой охоты смяться: вы шутите, но вамъ не до шутокъ. У васъ есть что-то на душ. Мн кажется…

— Что вамъ кажется?

— Что вы какъ-будто длаете вдругъ два дла.

V.

И царствуетъ въ душ какой-то холодъ тайный,
Когда огонь кипитъ въ крови.
Лермонтовъ.

Зенаида сказала правду. Точно, я длалъ вдругъ два дла. Одно, непричастное сердцу, шло впереди: я занимался имъ безъ охоты, безъ желанія, но занимался дйствительно. Другое, постоянный предметъ моихъ мыслей, оставалось только въ мысли, не двигаясь исполненіемъ. Я машинально отдалъ себя первому, какъ безсмысленная жертва, вторымъ я увлекался душевно, подобно человку, который въ сновидніяхъ отъискиваетъ замну того, что непріятно и безотвязно тревожитъ его на яву. Внутренняя преданность завтной цли, безъ преданности ей дломъ, не то же ли сновидніе? Не губимъ ли мы лучшей части себя-самихъ, осуждая искреннйшія желанія на сладкую неподвижность, тогда-какъ другая, противная половина, выходитъ въ міръ совершенія, вооружается правами жизни?

Не я одинъ убиваю время въ раздвоенномъ состояніи, достойномъ слезъ и смха. Легіоны мн подобныхъ живутъ не такъ, какъ имъ хочется, или отъ невозможности жить по желанію, или отъ ложнаго, забавнаго страха употребить средства возможныя, смотря на нихъ глазами запретительной системы. Въ первомъ случа, оправдываетъ ихъ сама невозможность, но чмъ оправдаться во второмъ? Мы и такъ мало живемъ, и такъ у насъ несоразмрны средства для удовольствій съ самими удовольствіями, цлая жизнь наша проходитъ въ заготовленіи способовъ для жизни хорошей… и такъ довольно всякихъ невзгодъ: зачмъ же злое бремя неизбжнаго увеличивать еще добровольными помхами, трудностями собственнаго издлія, за которыя никто не скажетъ намъ спасибо?.. Наша обязанность — помогать искренно развитію природы. Когда умъ отказывается отъ прежнихъ мыслей, сознавая ихъ односторонность или ложность, тогда всякій видитъ въ этомъ отреченіи прогрессъ мыслящей способности. Отъ-чего же подобное событіе въ области сердца называется, патомъ же язык, неуспхомъ, а измной? Отъ-чего на новую игру чувствъ, возбужденную новымъ предметомъ, мы смотримъ какъ на уголовное преступленіе? Разв чувство не иметъ своего неотъемлемаго развитія, своей неотъемлемой власти? Какъ мы странны въ своихъ понятіяхъ о врности чувства, въ своихъ обязательствахъ прошедшему, въ своемъ поведеніи относительно себя-самихъ! Мы не умемъ безъ заблужденій воспользоваться своимъ правомъ, безъ ошибки покориться долгу: мы или раздвигаемъ ихъ незаконно, или незаконно ихъ стсняемъ.

Въ числ этихъ странныхъ я занималъ не послднее мсто. Я стоялъ въ средин между прожитой степенью чувства и новымъ его влеченіемъ, свободно возникшимъ. Минувшее не страшило меня укоромъ, голосъ естественной совсти говорилъ въ мою пользу. Я разсуждалъ такъ: ты любишь Зенаиду, не спрашивай, какъ полюбилъ: довольно того, что любовь твоя искренни. Покорившись охотно увлекающему тебя движенію, ревностно принимайся за дло. Облеки жизнію силу внутренняго хотнія: исполни его. Препятствій нтъ: васъ раздляетъ нсколько шаговъ. Стоитъ только сказать одно слово, сдлать то, что ты хочешь и можешь сдлать… Что же мшаетъ?

Здсь глаза мои упали на письмо, полученное изъ деревни… Оно показалось мн траурнымъ. Какое горе! Мн нечего сказать противъ нея, но вдь мн нечего сказать и противъ себя. Никто изъ насъ не виноватъ, мы оба правы, только съ разныхъ точекъ зрнія.

— О чемъ задумались, любезный сосдъ?

— Такъ, бездлица: я думалъ о себ.

— Бросьте печальныя мысли. Мн хочется васъ утшить. Легко утшать, когда мы сами веселы. Раздлите со мной радость.

— Какую?

— Вчера вечеромъ… такъ ужь совсмъ смерклось… я сидла съ матушкой. Матушка горевала объ Анет, сестр моей, отъ которой мы нсколько недль не получали никакого извстія. ‘Я боюсь, Зиночка’ говорила она: ‘не случилось ли съ ней чего-нибудь: жива ли она? здорова ли? Гаврило-то Петровичъ началъ, сказываютъ, пить.’

— Кто это Гаврило Петровичъ?

— Мужъ моей сестры: вдь я вамъ нсколько разъ ужь говорила. Какъ только матушка сказала это, Прасковья, наша кухарка, вошла и подала пакетъ. Отъ кого это?— Отъ вашей сестрицы, прислалъ Гаврило Петровичъ. Мы распечатали, и что же? въ пакет деньги, безъ всякой записки. Онъ вспомнилъ о насъ.

— Да, это пріятно… Какая ныньче славная погода!

— Матушка очень обрадовалась, а я вдвое. Сестра моя жива, думала я, мужъ любитъ ее и помнитъ насъ. Я опрометью бросилась внизъ, къ человку, что принесъ пакетъ, но представьте, его уже не было: онъ ушелъ.

— Знать, кухарка велла идти ему назадъ. Посмотрите, какая у меня расцвла роза.

— Да полноте вамъ перебивать меня. Дайте мн подлиться съ вами радостью. На минутку это такъ подйствовало, что она сегодня почувствовала себя здоровою и похала съ Прасковьей къ Иверской благодарить Бога за милость.

— А вы остались одни: и вамъ не страшно?

— Вчера я вспомнила ваши слова, что помощь приходитъ иногда неожиданно. Не правда ли, онъ очень-добръ?

Я не могъ преодолть нкотораго смущенія при послднихъ словахъ. Зенаида замтила, можетъ-быть, и легкую краску на моемъ лиц. Она пристально посмотрла на меня. Лицо ея приняло нжное и вмст горестное выраженіе, и она сказала: ну, теперь начнемъ говорить о цвтахъ и погод.

Черезъ нсколько дней посл этого разговора, я условился съ однимъ моимъ знакомымъ провести день за городомъ, въ Волынскомъ. Но знакомый заболлъ, и я одинъ скитался по саду, полямъ и сосднимъ рощамъ. Къ вечеру, когда солнце стало уже заходить, я слъ на скамейку, на краю прекрасной горы, гд внизу течетъ Стунь и откуда видна лучшая часть Москвы — Кремль. Сидя, насвистывалъ я псню и чертилъ палкой на песк.

— Вы вдругъ длаете два дла, произнесъ очень-знакомый мн голосъ.

Я вздрогнулъ и быстро повернулъ голову: шагахъ въ двухъ отъ меня стояла Зенаида, смясь моему изумленію.

— Какъ, вы здсь? съ кмъ? вскричалъ я, сжимая ея руки въ восторг нежданой встрчи.

— Разумется, не одна. Здсь сестра съ мужемъ и еще одинъ знакомый. Они пьютъ чай вонъ въ той алле, а я отправилась полюбоваться еще разъ видами съ этой горы. Не правда ли, прекрасно?

Мы сли на скамейку и спшили воспользоваться нсколькими минутами нечаяннаго свиданія. Разговоръ торопливо переходилъ отъ однихъ предметовъ къ другимъ, отвты едва могли слдовать за вопросами, и уже готовы были новые вопросы. Я говорилъ и слушалъ, больше слушалъ, нежели говорилъ, и еще больше смотрлъ на прекрасное лицо моей сосдки. Она искренно радовалась нашей встрч, но вдругъ, посреди самаго веселаго расположенія духа, печально задумалась.

— Что съ вами, Зенаида?

— Ничего, ничего. Я подумала, что такое свиданіе наше единственное, что, можетъ-быть, я вижу васъ такъ близко въ первый и послдній разъ.

— Отъ-чего же, Зенаида? Вы меня пугаете…

— Такъ, глупое предчувствіе, невольная мысль.

Зенаида посмотрла направо и быстро встала. Изъ аллеи вышелъ молодой человкъ, въ очкахъ и съ сигаркой во рту. Не взглянувъ на меня и даже не отвтивъ на мое привтствіе, онъ обратился къ сосдк.— Вы очень загулялись, Зенаида Николавна, сказалъ онъ полунасмшливымъ тономъ:— врно прелести природы сильно дйствуютъ на васъ. Вы очень-встревожены. Однакожь, пожалуйте: мы заждались васъ.

— Позвольте и мн проводить васъ, прибавилъ я поспшно.

— Не безпокоитесь, отвчалъ молодой человкъ заикаясь: — я одинъ знаю дорогу. И онъ дерзко измрилъ меня глазами. Я хотлъ сказать ему какую-то грубость, но мн жаль было бросить этой дряни послднія секунды свиданія, и я откланялся Зенаид.

VI.

А счастье было такъ возможно,
Такъ близко!..
А. Пушкинъ.

Между-тмъ, время незамтно приближало развязку моего положенія — единственную, тягостную развязку. Я зналъ, что другой не могло быть, что — нсколько раньше или нсколько позже — обязательство потребуетъ исполненія, но любовь къ Зенаид, почти ежедневныя съ ней свиданія, искренность новаго чувства до того овладли мною, что для меня неизбжное какъ-будто не существовало. Не только лучшія минуты дней моихъ — вс дни, вся внутренняя жизнь моя была посвящена сосдк, другому длу отдалъ я формальныя заботы, машинальное устройство. Я не считалъ, когда наступитъ срокъ развязки, я хотлъ забыть его и дйствительно отвлекся отъ него мыслію, отвлекшись желаніемъ: близкое казалось мн отдаленнымъ, даже неначинавшимся. Забвеніе сердца помогало забвенію ума. Вс хлопоты о предстоящей семейной жизни принялъ на себя, къ великой моей радости, одинъ добрый другъ мой: онъ заказывалъ приданое, нанималъ домъ, покупалъ мебель, онъ даже веллъ напечатать пробный пригласительный билетъ на свадьбу, на который я и не взглянулъ, положивъ его разсянно въ боковой карманъ сюртука. До всего этого я не касался ни краемъ сердца. Я не выходилъ почти изъ дома цлый день, сидлъ въ саду (чему, какъ нарочно, благопріятствовала прекрасная погода), да съ нетерпніемъ ждалъ, когда наступитъ вечеръ, обычное время нашихъ разговоровъ, когда отворится окно, и блокурая головка обрадуетъ, утшитъ меня своимъ ласковымъ привтомъ… мн такъ нужно было утшеніе!

Но вотъ ужь третій день, какъ я не вижу моей сосдки. Здсь что-нибудь не даромъ. Или она больна, или ея нтъ дома. Для меня же трехдневное отсутствіе показалось необыкновеннымъ происшествіемъ, долговременнымъ наказаніемъ. На четвертый день утромъ окно также закрыто. Пришелъ полдень — ея нтъ. Я томился ожиданіемъ. Наконецъ, вечеромъ, часу въ восьмомъ, Зенаида подошла къ окну.

— Что съ вами, Зенаида? вы больны? спросилъ я, замтивъ ея блдность.— Гд вы были трое сутокъ?

— Гостила у сестры. Что новаго, любезный сосдъ?

— Нтъ, вы больны, вамъ надобно посовтоваться съ докторомъ. Посмотрите, какъ вы блдны, вы даже похудли. Что вы длали у сестрицы?

— Пріучала себя къ перемн жизни.

— Зачмъ пріучаться къ новому положенію, когда старое пріятно? Теперь мы можемъ видть другъ друга, слышать, а въ эти несносные три дня я не слыхалъ и не видалъ васъ.

— Это иметъ свою хорошую сторону. Надобно быть готовой на все.

— За чмъ же надобно?

Зенаида пристально посмотрла на меня, какъ-бы желая прочесть въ глазахъ моихъ скрываемую тайну, и потомъ повторила прежній вопросъ: что новаго, любезный сосдъ?

— Пусть ничего не будетъ новаго, пусть все останется постарому.

— Между нами?

— Да, между нами. А тамъ, дальше, много новостей: вчера былъ балъ, сегодня будетъ два. Впрочемъ, лтомъ не бываетъ баловъ. Если угодно политическихъ новостей, то доложу вамъ, что Тьеръ и Гизо недавно пощипали другъ друга въ палат депутатовъ. Что это за французскіе ораторы! настоящіе русскіе птухи: бойки и задорны. Въ англійскомъ парламент другое дло: постановка партій величаве, разсужденія идутъ покойне, ораторы говорятъ увренне. Кстати, читали ль вы рчь Роберта Пиля о свободной торговл? Рекомендую прочесть: васъ ждетъ большое наслажденіе.

— Вы все не то мн разсказываете. Не объ этихъ новостяхъ я васъ спрашивала.

— Другихъ не знаю и не хочу знать.

Здсь опять наступила пауза, посл которой Зенаида сказала:— Подарите мн что-нибудь на память изъ вашего сада.

— Съ такимъ условіемъ не дарю. Кто проситъ на память, тотъ не довряетъ своей памяти.

— Ну, такъ какъ же? подарите на забвеніе.

— Это еще хуже. Я подарю вамъ просто, безъ всякихъ условій. Выбирайте: что вамъ угодно?

— Вонъ, я вижу розу — одну только. Она, кажется, послдняя въ вашемъ саду.

— Извольте, съ большимъ удовольствіемъ. И я бросился сорвать цвтокъ, но колючій стебель укололъ мн руку.

— Видите, любезный сосдъ: нтъ розы безъ шиповъ.

— Ничего, мы поможемъ этому горю. И я вынулъ изъ кармана первый попавшійся мн листокъ бумаги, завернулъ имъ стебель и закричалъ сосдк, держите! Она протянула руки и ловко схватила цвтокъ, удачно брошенный.

— Благодарю. Какая славная роза! Я долго не дамъ ей завянуть. Прощайте до свиданія — до завтра.

Четыре дня прошло посл этого завтра — четыре мучительные дня, которые показали ясно, въ какомъ отношеніи нахожусь я къ Зенаид. Они были временемъ сознанія, что мн трудно, невозможно пріучать себя къ разлук. На пятый — какъ теперь помню этотъ проклятый день!— окно открылось, и я увидлъ Зенаиду въ внчальномъ убор. Волоса ея украшала полуувядшая роза, послдняя роза моего сада.

Вся кровь моя хлынула къ лицу. Сердце застучало молоткомъ. Я всталъ съ скамейки, но долженъ былъ придержаться рукою за дерево. Зенаида! произнесъ я умоляющимъ, дрожащимъ голосомъ.

— Я пришла съ вами проститься.

— Какъ!.. вы идете за мужъ?

— Да, такъ должно!

Я невольно слъ на скамейку и закрылъ руками глаза. Боже мой! Боже мой! повторялъ я въ отчаяніи.

— Прощайте, любезный сосдъ… прощайте, другъ мой. Позвольте назвать васъ этимъ именемъ. Я все знаю, что вы для насъ длали. Докторъ не случайно зашелъ къ намъ на квартиру: вы его послали. Не отъ брата получили мы пакетъ съ деньгами: вы помогли намъ. Богъ да наградитъ васъ за вашу доброту. Будьте счастливы, много счастливы.

— Зенаида! зачмъ вы не сказали мн этого прежде?

— Любезный другъ, трудно ршить, кто изъ насъ виновате, не сказавъ другому этого? Я надялась многаго… и вотъ Богъ наказываетъ меня за излишнія надежды. Я такъ же какъ и вы, длала вдругъ два дла.

Посл минутнаго молчанія съ обихъ сторонъ, я поднялъ глаза: Зенаида была вся въ слезахъ.

— Не-уже-ли нтъ никакого средства поступить иначе?

— Никакого. Дло кончено. Я рада, что матушка будетъ обезпечена.

— Но кто же вашъ женихъ?

— Вы его знаете: вы видли его на гулянь, за городомъ.

— Какъ, этотъ грубый, необразованный человкъ! Зенаида, мн жаль васъ, онъ не сдлаетъ васъ счастливой.

— Будущее извстно одному Богу.

— У него долженъ быть дурной характеръ. Онъ золъ и дерзокъ, онъ будетъ мучить васъ.

— Я безъ ропота перенесу мученія.

— Вспомните участь вашей сестры: вамъ готовится то же.

— Что длать! такъ, видно, ршено судьбою.

— Нтъ, сказалъ я ршительнымъ тономъ, сдлавъ движеніе впередъ.— Нтъ, этого быть не можетъ, этого не должно быть.

— Дло кончено, любезный другъ… успокойтесь.

— Зенаида, послушайте: можно еще поправить…

— Что вы хотите длать?

— Я сейчасъ иду къ вашей матушк.

— Ради Бога, оставьте… выслушайте меня…

— Я на все готовъ, на все… я никого еще такъ не…

— Остановитесь! прервала меня испуганная Зенаида: — черезъ недлю ваша евадьба.

Она поспшно закрыла окно. Обезсиленный волненіемъ, я кое-какъ добрелъ до скамейки,— и давно забытыя слезы горячими каплями полились изъ глазъ моихъ.

VII.

On dit que le temps peut vainere le chagrin,
mais, je le sens, ce ne peut tre vrai: le coup qui
a ananti mon esprance a rendu ma mmoire
immortelle.
Byron.

Ударъ былъ нанесенъ, отрава жизни разлилась на жизнь, жестокая язва осталась надолго, быть-можетъ навсегда. Положеніе мое было положеніе человка, страждущаго болью въ груди: до-тхъ-поръ онъ спокоенъ, пока не прійдется ему вздохнуть сильне обыкновеннаго. Тогда онъ чувствуетъ, что страданіе еще живо, что боль не затихла. Такъ и я, при каждомъ стремленіи жизни (а что и жизнь безъ стремленіи?), чувствовалъ дкую живучесть боли, томительное страданіе моей природы, которой отказало въ необходимомъ для нея удовлетвореніи, которая поражена въ лучшемъ, сильнйшемъ своемъ требованіи. Какъ баснословная эолова арфа издавала печальные стопы при малйшемъ дуновеніи втра, такъ душа моя болзненно потрясалась при каждомъ движеніи чувства. Напрасно мечталъ я забыться въ новизн семейнаго быта: посреди дружескихъ объятій моей жены подступала къ сердцу горечь. Внутренній голосъ твердилъ мн: ты идешь не по своей дорог. Этотъ голосъ былъ въ крови, вопіявшей на самоубійство. Ласки друга напоминали о тхъ ласкахъ, которыя законно мн принадлежали, по которыхъ я лишился, не знаю для чего и за что. Каждый шагъ моей жизни служилъ укоризной: онъ былъ потерянъ для той жизни, которою надобно мн было жить. Я, какъ воръ, укралъ у самого-себя собственное сокровище, какъ скупецъ, зарылъ его глубоко въ землю, безъ надежды возврата, сохранивъ только гибельную память о цн сокровища. Вотъ она, суровая, благоразумная покорность общимъ положеніямъ! она принесла свои плоды: обязательство торжествовало побду, природа была отвержена, наказавъ того, кто дерзнулъ на это отчужденіе. Я страдалъ… не мысленно, не причудами фантазіи: я страдалъ всмъ существомъ моимъ, страдалъ плотью и духомъ.

Наконецъ, во что бы ни стало, надобно было излечиться отъ нестерпимой болзни. Я началъ искать противоядія. Мн указали на философію, какъ на готовую помощницу: но что же общаго между философіей, которая постигаетъ природу, и природой, которая живетъ сама-по-себ, своею необходимою жизнію? философія признала только законность боли, слдствіе неестественныхъ путей. Потомъ предстало мн служеніе общественной жизни со всмъ своимъ величіемъ и мелочностью, по ея тумъ и движеніе не заглушаютъ жизни внутренней, не скрываютъ изъ вида семейства, которое сохраняетъ свои права, какъ принадлежность человческой натуры. Я бросился въ разсяніе, посщалъ театры и собранія, слушалъ концерты, толпился на гуляньяхъ, но везд слышалъ одинъ и тотъ же голосъ: все это хорошо, но это не все, гд же другое, лучшее? Тогда, сознавъ необходимость своего несчастія, я пересталъ убгать отъ того, что внутри насъ, что бжитъ вмст съ нами, что думаетъ и чувствуетъ съ нами, что живетъ нашею жизнію или, врне, чмъ мы живемъ. Названіе моему несчастію — манкированная жизнь. Я выбралъ иностранное слово за неимніемъ русскаго, столь же точнаго. Впрочемъ, можно назвать его жизнью неисполненной. Мудрая природа требуетъ согласнаго дйствія всхъ жизненныхъ элементовъ, отправленія всхъ органовъ духа и сердца. Каждое дйствіе иметъ силу закона. Если не достаетъ хоть одного изъ нихъ, человкъ страдаетъ неполнотою бытія, которая необходима для бытія счастливаго. Его рана неисцльна, его печаль безутшна. И тогда только надйся онъ на возвращеніе спокойствія, когда разрушенное встанетъ и умершее оживетъ.

VIII.

Elle tranera la chane de ses jours avec cette
force dsabuse, avec ce calme de la douleur
qui lui va si bien. L’adversit est bonne qui
la porte ainsi.
Senancor.

Прошло семь лтъ. Однажды лтнимъ вечеромъ, я отправился гулять въ Останкино съ женой и шестилтнимъ сыномъ. Вечеръ былъ прекрасный, іюльскій. Напившись чаю, мы пошли изъ сада въ паркъ, по дорог къ прудамъ, которые, какъ огромныя водяныя ступени, возвышаются одинъ надъ другимъ. Направо — чистый лугъ, а за нимъ, вдали, Свирлово, налво — алый просвтъ сквозь березъ отъ потухающаго солнца, прямо — синій, волнистый туманъ надъ поверхностью прудовъ,— все это заставило меня предаться вполн безсмертнымъ прелестямъ природы, предаться нераздльно, безъ помхи со стороны вчерашняго и наступающаго дня. Жена моя, плохой ходокъ, присаживалась иногда на скамейки, и потому отстала. Впереди бжалъ сынъ, поминутно обращаясь ко мн съ вопросами дтскаго любопытства. Вдругъ онъ остановился и указалъ мн на двочку, которая бжала къ намъ на встрчу. За нею слдовала какая-то дама, вроятно мать ея. При вид незнакомыхъ лицъ, двочка перестала смяться и боязливо подходила къ моему сыну, который тоже нсколько присмирлъ. Наконецъ, мы поровнялись: это была моя сосдка, Зенаида.

Мы нсколько времени не говорили ни слова, какъ-будто разстались вчера и знаемъ все, что хотли бы сказать другъ другу.

— Вотъ черезъ сколько лтъ мы свидлись! сказала она, протянувъ мн руку.— Въ Москв можно прожить цлый вкъ, не встртивъ ни разу своихъ друзей.

— И можно видть друзей каждый день, для того, чтобъ посл съ ними…

— Полноте, любезный другъ. Я понимаю вашу мысль. Но къ чему она теперь?.. Это сынъ вашъ?

— Да, страшный шалунъ.

— Знаете ли что, любезный другъ? Когда выростетъ моя дочь, я отдамъ ее за вашего сына. Мы устроимъ ихъ судьбы, хоть не могли устроить своей. Чему жь вы сметесь?

— А если, отвчалъ я:— не удастся намъ это сдлать, то дти дтей нашихъ устроятъ судьбу свою и будутъ счастливы за насъ. Вдь это, кажется, все равно.

Лицо Зенаиды приняло серьзное выраженіе.

— Любезный другъ, сказала она, посл минутнаго молчанія:— я вижу, въ васъ нтъ еще спокойствія.

— Въ комъ же есть оно?

— Въ тхъ, кто усмирилъ себя покорностью и благоразуміемъ.

— Будь проклято мое и ваше благоразуміе! Оно напоминаетъ мн слова полководца, котораго побды приписывали счастію. ‘Сегодня счастье’ сказалъ онъ: ‘завтра счастье, недля, годъ, цлый вкъ счастье! воля ваша, надобно немножко имть и ума’. Въ настоящемъ случа, надобно обратить этотъ отвтъ и сказать: сегодня благоразуміе, завтра благоразуміе, мсяцы, годы, цлая жизнь благоразуміе… воля ваша, надобно немножко и счастья.

— Что же длать? И Зенаида подняла глаза вверхъ, гд не было ничего, кром голубаго, безотвтнаго свода.

— Что длать? отвчалъ я, схвативъ ея руку со всмъ жаромъ юности.— Не смотрть на небо, когда надобно смотрть на землю, жить тмъ, чего требуетъ жизнь, не искать въ голов чувствъ, не требовать отъ сердца мыслей.

Зенаида поспшно отняла руку. Я обернулся: вдали показалась моя жена, а съ противоположной стороны, изъ-за деревьевъ, выходилъ мужъ Зенаиды.

IX.

…Если робкое сомннье медлитъ дломъ
И гибнетъ въ нершительной тревог —
Три четверти здсь трусости постыдной
И только четверть мудрости святой.
Гамлетъ.

Любезный читатель! кто бы ты ни былъ, молодой или не молодой человкъ, выслушай наставленіе моей повсти. Не строй настоящаго на развалинахъ прошедшаго. Воспоминаніе о счастіи не одно и то же съ счастіемъ. Вся бда наша въ томъ, что мы смшиваемъ разнородные предметы, не пользуясь истиннымъ значеніемъ каждаго, не извлекая изъ него тои пользы или наслажденія, которыя хранятся въ его ндрахъ, но, по какому-то странному заблужденію, ставимъ одно на мсто другаго и такимъ образомъ убиваемъ энергію собственныхъ силъ, лишаемъ самихъ-себя животворныхъ началъ благодатной жизни, которую природа предлагаетъ намъ съ такою любовію. Не бойся, если влеченіе сердца готовитъ теб тревогу, скопляетъ въ будущемъ грозу: лучше, въ тысячу разъ лучше испытать волненія, заключенныя въ удл твоихъ силъ, нежели истощить свои годы въ безплодномъ благоразуміи, несвойственномъ твоей природ. Принеси въ жертву все, противное естественной цли. Главное, дйствуй ршительно. Нершительность — гибель человка. Когда мы начинаемъ раздумывать о подвиг, на который вызываетъ насъ убдительный внутренній голосъ, какъ тнь отца вызывала Гамлета на мщеніе, значитъ, въ насъ три четверти постыдной трусости и только четверть мудрости. И не мудрости, которую мы часто забываемъ, а глупаго благоразумія, — потому глупаго, что оно противорчивъ вашему удлу. Сложивъ руки, понуривъ голову, не смя дать воли страстямъ, по и ничего не выигрывая отъ нашего безстрастія, мы ждемъ, что счастіе прійдетъ къ намъ. Безсмысленный! оно ждетъ, чтобъ ты пошелъ къ нему: ступай же! чмъ скоре, тмъ лучше. Наградою твоей будутъ законныя блага, немногимъ извстныя: полное наслажденіе дарами твоего удла, довольство самимъ-собою, свтлая жизнь безъ стыда за прошлое, безъ черной мысли о будущемъ.

СТО-ОДИНЪ.

1-го января 1847.

Москва.

‘Отечественныя Записки’, No 3, 1847

КУКОЛЬНАЯ КОМЕДІЯ.

I.

II.

III.

VI.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

Читайте также: