Н. А. Лейкинъ
Въ деревн и въ город.
Разсказы.
Изданіе пятое.
Типографія П. П. Сойкина, Стремянная, собств. д., No 12.
1908.
КУХАРКИ.
I.
МЯСНОЙ ЛАВК.
II.
ВЪ ГОСТЯХЪ.
Кухарки, Лейкин Николай Александрович, Год: 1908
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Утро. Въ мясной лавк тароторятъ другъ съ дружкой о томъ, о семъ кухарки, пришедшія за мясомъ, и, разумется, ругаютъ хозяекъ. Мясники въ грязныхъ отъ крови и сала передникахъ рубятъ говядину для покупательницъ. Паренекъ-подростокъ принимаетъ деньги за стойкой и сдаетъ сдачу. Около стойки слышенъ кухарочій возгласъ:
— Пять копеекъ съ тебя, паренекъ… Давай, давай… Не зажиливай… Нечего теб хозяина-то своего беречь. Не кумъ онъ теб, ни братъ, ни сватъ. А ужъ кухарки безъ халтуры невозможно…
— Да вдь ты вчера двнадцать копеекъ не додала, — улыбается мальчикъ подростокъ.
— Вчера одна покупка, а сегодня другая. Вчера отъ рубля двнадцать копеекъ, а сегодня пятачокъ отъ полтины. Это на помаду и на кофей. Самъ, вдь, знаешь, что какое кухарочное положеніе. Давай, давай. Не стыдись.
— Длать нечего… Получите пятачокъ. А только, какой вы строгой жизни, госпожа кухарочка!
— Будешь съ вами, чертями, строгъ, когда вы правиловъ не знаете! Анисьюшка! Анисья Матвевна, голубушка! Здравствуй, мать моя! Какими ты здсь, ангелка, судьбами?
— Здравствуй, Дарья Силантьевна.
Чмокъ, чмокъ — и дв кухарки расцловались. Одна была черноволосая въ сромъ байковомъ платк на голов и съ усиками надъ верхней губой, другая — рыжая, скуластая и въ темно-желтомъ платк съ разводами.
— Какимъ это втромъ тебя съ Песковъ-то къ намъ занесло?— повторила вопросъ черная кухарка.
— Да вотъ уже третій день живу здсь у васъ на мст въ угловомъ дом. Мой пострлъ сюда перебрался, и я съ стараго мста соскочила, чтобъ поближе къ нему быть. :
— Подарочекъ-то рождественскій все-таки у хозяевъ слизнула-ли?
— Взяла, взяла. Только подарка и ждала, а то мой пострлъ давно уже въ здшнихъ мстахъ околачивается. Что-жъ посл подарка я вс святки у нихъ прожила. Я честь-честью.
— Шерстяное платье взяла?
— Шерстяное, и два рубля денегъ на кофей. Я все-таки съ ними по благородному… Я имъ праздники отработала. Гости у нихъ два раза были, такъ я честь честью бламанже даже сдлала, — сообщала рыжая кухарка.— Ну, а вотъ здшнее-то мсто было у меня раньше припасено.
— Не стоитъ баловать-то хозяевъ. И такъ ужъ они… Ну, а я, двушка, также думаю съ мста уходить.
— Тоже на другое мсто норовишь?
— Нтъ, Богъ съ ними, съ мстами, покудова. Думаю мсяцъ, другой въ своемъ уголк побаловаться.
— Отдохнуть?
— Да чего-жъ мн себя не потшить, двушка! Вещи, которыя у меня заложены были, теперь я вс выкупила, восемнадцать рублей у меня прикоплено есть, хорошій кусокъ шерстяной матеріи на платье въ сундук лежитъ, на цлую подушку я себ пера отъ птицы накопила, такъ чего-жъ мн такъ ужъ очень лямку-то по хозяевамъ тянуть! Можно и на своей вол пожить. Я всегда такъ… Я семь-восемь мсяцовъ на мст сижу, а потомъ ужь мстомъ не дорожу. Плевать мн.
— Теб хорошо такъ разсуждать, коли у тебя изверга нтъ, — сказала рыжая кухарка. — А поговори-ка ты съ моимъ извергомъ.
— Какъ изверга у меня нтъ? Извергъ у меня есть, а только онъ самъ по себ и не особенно меня тиранствуетъ.
— Ну, да не вышибаетъ.
— Боже избави! Да я сама ему глаза выцарапаю. Нтъ, милушка, онъ слесарь, вагонный слесарь, и иногда по два съ полтиной въ день зарабатываетъ.
— Вотъ, ногъ… Скажи, какая счастливая! А я-то сирота!
— И давно-бы мы съ нимъ, двушка, обзаконились, продолжала черная кухарка:— да у него жена въ деревн есть. Хорошій слесарь. Ну, придетъ, возьметъ иногда на похмелье, а такъ, чтобъ силой вышибать — этого у насъ нтъ. Онъ даже, вонъ, въ прошломъ году въ Дарьинъ день мн кофейникъ мдный принесъ и чашку расписную… ‘Вотъ, говоритъ, теб, Дарьюшка, въ день ангела’.
— Скажи на милость, какой! Это ужъ, значить, человкъ обстоятельный! А мой-то, мой-то эіопъ какой! На прошлой недл, душечка, прямо пришелъ и хорошій платокъ у меня уволокъ.
— Такъ чего-жъ ты такого при себ держишь?— спросила черная кухарка.
— Да все думается, что вотъ, вотъ… А только ужь теперь онъ него и не отбояришься. Нтъ, не отбояришься. Онъ на дн моря сыщетъ.
— Да какое ужь тутъ отбояриванье, коли сама къ нему поближе перехала.
— Изсушилъ, изсушилъ, тиранъ! — вздохнула рыжая кухарка и даже отерла слезу.— А ты, Дарьюшка, за сколько у господъ живешь?— спросила она.— Не передашь-ли мн свое мстечко, коли собираешься уходить? Можетъ статься, твое-то выгодне,
— За восемь рублей живу, и горячее отсыпное.
— Ну, и я тоже. А я пуще изъ-за помщенія думаю уходить. Комнаты мн нтъ, и сплю я въ кухн за перегородкой. Придетъ мерзавецъ-то, посидитъ-посидитъ, и некуда его спрятать. Все на юру, все на юру. Войдетъ барыня въ кухню, и онъ передъ ней какъ на ладони.
— У насъ тоже помщеніе-то не ахти. Хоть и есть комната, да вмст съ горничной.
— Ну, все-таки… Все-таки его можно посадить туда, подлеца, чтобъ передъ хозяйкой-то онъ не торчалъ. Пожалуйста, Дашенька, передай мн это мсто, когда уйдешь.
Черная кухарка подумала и отвчала:
— Да пожалуй, бери. А только мн еще надо съ барыней поругаться, чтобъ уйти, а то какъ-же…
— Да зачмъ-же ругаться-то? Ты честью уходи.
— Неловко, милая.
— Отчего неловко?
— Станетъ уговаривать:’останься, да останься. Чего молъ теб.!’ А тутъ сразу… Разругалась — и длу конецъ. ‘Пожалуйте, сударыня, жалованье и паспортъ’. Да ты не бойся. Не долго теб ждать придется. Я скоро… Она ужь сквалыжничать въ провизіи начинаетъ, а я этого терпть не могу. Вчера я беру семь фунтовъ сску и приношу семь, а она въ претензіи, зачмъ семь, а не пять. ‘Я, говоритъ, пять приказывала’. А мн, говорю, мясникъ семь отрубилъ’. Ну, сейчасъ разговоры, ворчанье. А я этого терптъ не могу.
— Пожалуйста, ангелка, дай знать, какъ отходить будешь.
— Хорошо, хорошо.
— Ты гд, милая, живешь-то?
— Да вотъ тутъ въ семнадцатомъ номер у доктора.
— А я въ двадцать третьемъ у купца. Купецъ-дровяникъ. Ивановъ… Одинъ только и есть въ дом купецъ. Пожалуйста, какъ что — и добги.
— Ладно, ладно. Я скоро поругаюсь. Надоли, черти… Все гости да гости, и баринъ сталъ самъ провизію покупать. То, тутъ какъ-то, привезъ дв пары тетерекъ, и хвастается, что на гривенникъ за штуку дешевле меня купилъ, а то языковъ пару приволокъ. А я этого терпть не могу. Не господское это дло. Барыня, тутъ, тоже какъ-то по полуящику макаронъ и вермишели купила на сторон. Зачмъ кухарку обижать? Это не благородно. Кухарка должна доходъ имть… И вс это знаютъ. Нтъ, я скоро. Чуть только еще что-нибудь сами купятъ — готова карета. Подниму крикъ, что сквалыжники, грошовшгки, что доврія ко мн не имютъ — и пожалуйте разсчетъ. Ну, прощай, душечка. Мн еще надобно на живорыбный садокъ, — сказала черная кухарка, поцловала рыжую и стала уходить.— Приходи кофейку-то попить! Живу у доктора. Семнадцатый номеръ! — крикнула она въ дверяхъ, обертываясь къ рыжей кухарк.
— Зайду, зайду, Дарья Силантьевна, — откликнулась рыжая кухарка.
Передъ ней ужъ стоялъ освободившійся отъ покупательницъ бородатый приказчикъ съ ножомъ, висящимъ на пояс, вопросительно глядлъ на нее и спрашивалъ:
— Чмъ прикажете васъ, госпожа кухарочка, руководствовать?
— Боже мой! Дарьюшка! Какими судьбами?— воскликнула рыжая кухарка въ пестромъ передник, рзавшая въ кухн на стол говядину и бросившая маленькій кусочекъ большому толстому коту, стоявшему на дыбахъ, мяукавшему и царапавшему ее за платье.
— Да вотъ навстить тебя пришла, — проговорила черная кухарка, одтая въ праздничныя платокъ съ разводами и синее суконное пальто.
— Спасибо, душечка, спасибо.
Чмокъ, чмокъ — и дв кухарки расцловались.
— На мст или безъ мста?— просила рыжая кухарка.
— Ушла, ушла. Вотъ уже шестой день, какъ ушла я съ мста. Ну ихъ… На своей вол, Анисьюшка, теперь живу. Да что! Рай красный увидла.
— Еще-бы… Что говорить! Въ подневольномъ жить жить да брань и попреки отъ хозяйки терпть, или самой себ госпожей жить! А только, что-же ты меня на свое мсто не предоставила? Вдь общалась.
— И, мать моя! Вдь я со скандаломъ ушла. Какъ дло дошло до разсчета — ‘ну, говоритъ, сдавай кухонныя полотенца и передники’. Это, то-есть, хозяйка-то. А я ей: ‘какіе, говорю, передники? Они, говорю, давнымъ давно износились. Вотъ вамъ рваный фартукъ, что на мн. Его и берите’. Сняла съ -себя фартукъ и бросила ей. Тутъ и пошло. Слово за слово, и наговорили другъ дружк разныхъ тонкостей и комплиментовъ. Плюнула я, да не простясь и ушла. Такъ какъ-же я могла тебя-то на свое мсто предоставить? Да что! Не горюй. Сквалыга она. Изъ-за полотенцевъ скандалъ подняла. А и полотенцевъ-то всего было три. Ну, ужъ и я-жъ ее отчитала! Не скоро забудетъ. Наговорила, напла…
— Конечно, ежели куплетовъ разныхъ другъ дружк напли, такъ ужъ гд-же тутъ на мсто отъ себя ставить. Hу, а посл тебя теперь тамъ мсто свободное? Ежели свободное, то пошла-бы я хоть отъ себя наниматься или мясника попросила, чтобъ меня рекомендовалъ.
— Гд тутъ свободному быть! Соколъ съ мста, а ворона на мсто. Какъ только я со двора — сейчасъ-же ей ейная невстка кухарку и предоставила.
— Взяли ужъ?
— Взяла, взяла. Я, разумется, минуты не осталась, а къ вечеру ей другая кухарка стряпала. А только ужъ и кухарка-же! Чуть не матка изъ фабричной артели. И взялась она, дурища, съ тмъ, чтобы, кром кухни, еще дв другія комнаты по субботамъ мыть. Значитъ — съ поломойствомъ.
— Оголодавши ужъ очень, что-ли?
— Песъ ее загрызи. Не знаю. А только взялась. Въ двухъ комнатахъ, кром кухни, полы мыть и горничной въ большую стирку въ прачешной помогать.
— Ахъ, батюшки! Еще и въ прачешной помогать!— воскликнула рыжая кухарка.— Да ужъ у насъ на что сквалыжники, а я только кухонныя полотенца да передники съ своимъ бльемъ стираю. Ну, садись, милушка, садись, такъ гостья будешь. Сейчасъ я теб кофейку… Гд-же ты теперь-то живешь, яхонтовая?
— А въ томъ-же дом, въ углу, на двор. У сапожника свтлый уголъ за три рубля снимаю, — отвчала черная кухарка, присаживаясь на табуретку.— И хорошо, и пріятно, и на радость себ живу. Кроватку поставила свою, комодикъ, ситцевой занавсочкой отгородилась, и чудесно… Вотъ сегодня, не торопясь, въ девять часовъ встала, умылась, Богу помолилась и за кофей сла. На три копечки сухариковъ, на дв копечки сливокъ, я и сыта теб. А теперь ты покормишь.
— Покормлю, покормлю. Еще-бы не покормить! Я теб даже бифштексъ выкрою, душенька.
— Ну, вотъ видишь. Сегодня ты покормишь, завтра другая кухарка, послзавтра третья, я и сыта. А у меня знакомыхъ-то кухарокъ, слава Богу, до Москвы не перевшаешь. Сама всхъ безмстныхъ кормила, такъ ужь неужто меня-то!.. Вдь люди тоже… Такъ вотъ я, милушка, мсяца три и отдохну въ своемъ уголк отъ злой неволи.
— А вотъ перво-наперво я тебя кофейкомъ попою, — суетилась рыжая кухарка.— Вдь выпьешь, что-ли?
— Отъ денегъ да отъ кофею никто не отказывается. Заваривай.
Рыжая кухарка бросилась къ мдному кубу съ кофейникомъ и заговорила:
— Гляжу я на тебя, Дарьюшка, и сердце мое радуется. А я-то, горькая!
— Соблюдай себя, и ты можешь на своей вол пожить.
— Да какъ себя соблюдешь, ангелка, коли человкъ-то мой, который вокругъ меня, очень несоотвтственный! Ты, вонъ, отъ своего сама берешь, а я своему все дай, дай и дай. Вдь, вотъ, и сегодня онъ приходитъ утречкомъ: подай сорокъ копекъ на бутылку. Понедльникъ у насъ сегодня, такъ онъ узенькое воскресенье справляетъ. Ну, и подавай ему.
— А ты не давай.
— Какъ возможно, умница, не давать! Онъ не уйдетъ, покуда я не дамъ. Смертнымъ боемъ вышибетъ и скандалъ сдлаетъ. Заплакала я даве и вынула два двугривенныхъ. Да это еще ничего. Ушелъ онъ. А я глядь, поглядь, шерстяного головного платка нтъ. А платокъ новый, восемь гривенъ заплаченъ. Охъ, тяжело такъ жить, коли такое нетечко навяжется!
— Сама себя раба бьетъ, коли плохо жнетъ. Сама-же ты мн разсказывала, что нарочно поближе къ нему мсто себ искала. Ну, сама себ ты врагъ лютый.
— Ахъ, милый другъ, да вдь девять лтъ я съ нимъ, мерзавцемъ, маюсь! Девять лтъ. Все нтъ, нтъ, да и думается: авось, изъ безчувственнаго человка чувственный сдлается.
— Дождешься, какъ-же!
— А почемъ ты знаешь? Вдругъ на мое счастье? И потомъ я теб прямо скажу: вдь онъ холостой, да и я не замужняя, ну, и думается, что вотъ, вотъ законъ принять предложитъ.
— Поди ты! Мужнинъ-то кулакъ, слаще, что-ли?
Рыжая кухарка подумала, улыбнулась и произнесла:
— Ну, какъ возможно! Все-таки пріятне отъ мужа, чмъ отъ беззаконника.
— Одинъ вкусъ! — махнула рукой черная кухарка.
— Да вдь ты, ангелка, не пробовала. У тебя твой хоть женатый, но на другой женатый, а не теб.
Рыжая кухарка помшала въ кофейник заваренный кофе и начала его переливать. Черная разсказывала:
— Вчера на кладбищ была. Къ тетеньк на могилку ходила. Занесено страсть какъ снгомъ. Съ жилицей съ нашей одной ходила. У ней мужу годовой день — ну, а я-то ужъ съ ней за компанію. Ну, дома пирогъ она испекла, бутылочку… ветчинки… пиво было… и честь честью помянули душеньку упокойную. Я-то не знавала его, упокойничка, ну, да такъ ужъ за компанію. А послзавтра у насъ опять пиръ. Портниха, что надъ нами, замужъ выходить за ундера изъ окружного суда. Хорошій такой ундеръ, не старый и основательный, сурьезный мужчина. При вшалкахъ онъ. Ну, такъ вотъ свадьба. И меня звали. Я даже имъ за милую душу постряпать хочу. Сдлаю имъ заливное изъ поросенка, пирогъ съ рисомъ и съ рыбой. Танцы даже будутъ, потому гармониста пригласили.
— Счастливица ты, Дарьюшка! — вздохнула рыжая кухарка.— Сама себ госпожа, отдыхаешь.
Кофе былъ сваренъ. Рыжая кухарка налила дв чашки и принялась его пить вмст съ гостьей. Черная кухарка резонерствовала:
— Наплюй на своего нетечку, прикопи рублей пятнадцать, уйди съ мста, и ты такой-же госпожей будешь, какъ я.