Н. А. Лейкинъ
Господа и слуги.
Рассказы.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Товарищество ‘Печатня С. П. Яковлева’. 2-я Рождественская ул.
1903.
КУХАРКИ И ГОРНИЧНЫЯ.
КУХАРКИ И ГОРНИЧНЫЯ.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
Кухарки и горничные, Лейкин Николай Александрович, Год: 1903
Время на прочтение: 34 минут(ы)
Утро. Въ мясной тараторятъ другъ съ дружкой о томъ, о семъ кухарки, пришедшія за мясомъ, и, разумется, ругаютъ хозяекъ. Мясники въ грязныхъ отъ крови и сала передникахъ рубятъ говядину для покупательницъ. Паренекъ-подростокъ принимаетъ деньги за стойкой и сдаетъ сдачу. Около стойки слышенъ кухарочій возгласъ:
— Пять копекъ съ тебя, паренекъ… Давай, давай… Не зажиливай… Нечего теб хозяина-то своего беречь. Не кумъ онъ теб, ни братъ, ни сватъ. А ужъ кухарк безъ халтуры невозможно…
— Да вдь ты вчера двнадцать копекъ не додала,— улыбается мальчикъ-подростокъ.
— Вчера одна покупка, а сегодня другая. Вчера отъ рубля двнадцать копекъ, а сегодня пятачокъ отъ полтины. Это на помаду и на кофей. Самъ, вдь, ужъ знаешь, что такое кухарочное положеніе. Давай, давай. Не стыдись.
— Длать нечего… Получите пятачокъ. А только, какой вы строгой жизни, госпожа кухарочка!
— Будешь съ вами, чертями, строгъ, когда вы правиловъ не знаете! Анисьюшка! Анисья Матввна, голубушка! Здравствуй, мать моя! Какими ты здсь, ангелка, судьбами?
— Здравствуй, Дарья Силантьевна.
Чмокъ, чмокъ — и дв кухарки расцловались Одна была черноволосая въ сромъ байковомъ платк на голов и съ усиками надъ верхней губой, другая — рыжая, скуластая и въ темножелтомъ платк съ разводами.
— Какимъ это втромъ тебя съ Песковъ-то къ намъ занесло?— повторила вопросъ черная кухарка.
— Да вотъ ужъ третій день живу здсь у васъ на мст въ угловомъ дом. Мой пострлъ сюда перебрался, и я съ стараго мста соскочила, чтобъ поближе къ нему быть.
— Подарочекъ-то рождественскій все-таки у хозяевъ слинула-ли?
— Взяла, взяла. Только подарка и ждала, а то мой пострлъ давно ужъ въ здшнихъ мстахъ околачивается. Что-жъ, посл подарка я вс святки у нихъ прожила. Я честь честью.
— Шерстяное платье взяла?
— Шерстяное и два рубля денегъ на кофей. Я все-таки съ ними по-благородному… Я имъ праздники отработала. Гости у нихъ два раза были, такъ я честь честью бламанже даже сдлала,— сообщала рыжая кухарка.— Ну, а вотъ здшнее-то мсто было у меня раньше припасено.
— Не стоитъ баловать-то хозяевъ. И такъ ужъ они… Ну, а я, двушка, также думаю съ мста уходить.
— Тоже на другое мсто норовишь?
— Нтъ, Богъ съ ними, съ мстами, покудова. Думаю мсяцъ, другой въ своемъ уголк побаловаться.
— Отдохнуть?
— Да чего-жъ мн себя не потшить, двушка! Вещи, которыя у меня заложены были, теперь я вс выкупила, восемнадцать рублей у меня прикоплено есть, хорошій кусокъ шерстяной матеріи на платье въ сундук лежитъ, на цлую подушку я себ пера отъ птицы накопила, такъ чего-жъ мн такъ ужъ очень лямку-то по хозяевамъ тянуть! Можно и на своей вол пожить. Я всегда такъ… Я семь, восемь мсяцевъ на мст сижу, а потомъ ужъ мстомъ не дорожу. Плевать мн.
— Теб хорошо такъ разсуждать, коли у тебя изверга нтъ,— сказала рыжая кухарка.— А поговори-ка ты съ моимъ извергомъ.
— Какъ изверга у меня нтъ? Извергъ у меня есть, а только онъ самъ по себ и не особенно меня тиранствуетъ.
— Ну, да. Не вышибаетъ.
— Боже избави! Да я сама ему глаза выцарапаю. Нтъ, милушка, онъ слесарь, вагонный слесарь, и иногда по два съ полтиной въ день зарабатываетъ.
— Вотъ, вотъ… Скажи, какая счастливая! А я-то сирота!
— И давно-бы мы съ нимъ, двушка, обзаконились,— продолжала черная кухарка:— да у него жена въ деревн есть. Хорошій слесарь. Ну, придетъ, возьметъ иногда на похмелье, а такъ, чтобъ силой вышибать — этого у насъ нтъ. Онъ даже, вонъ, въ прошломъ году въ Дарьинъ день мн кофейникъ мдный принесъ и чашку расписную… ‘Вотъ, говоритъ, теб, Дарьюшка, въ день ангела’.
— Скажи на милость, какой! Это ужъ, значитъ, человкъ обстоятельный. А мой-то, мой-то эіопъ какой! На прошлой недл, душечка, прямо пришелъ и хорошій платокъ у меня уволокъ.
— Такъ чего-жъ ты такого при себ держишь?— спросила черная кухарка.
— Да вдь все думается, что вотъ, вотъ… А только ужъ теперь отъ него и не отбояришься. Нтъ, не отбояришься. Онъ на дн моря сыщетъ.
— Да какое ужъ тутъ отбояриванье, коли сама къ нему поближе перехала.
— Изсушилъ, изсушилъ, тиранъ!— вздохнула рыжая кухарка и даже отерла слезу,— А ты, Дарьюшка, за сколько у господъ-то живешь?— спросила она.— Не передашь-ли мн свое мстечко, коли сбираешься уходить? Можетъ статься, твое-то выгодне.
— За восемь рублей живу и горячее отсыпное.
— Ну, и я тоже. А я пуще изъ-за помщенія думаю уходить. Комнаты мн нтъ, и сплю я въ кухн за перегородкой. Придетъ мерзавецъ-то, посидитъ-посидитъ, и некуда его спрятать. Все на юру, все на юру. Войдетъ барыня въ кухню, и онъ передъ ней какъ на ладони.
— У насъ тоже помщеніе-то не ахти. Хоть и есть комната, да вмст съ горничной.
— Ну, все-таки… Все-таки, его можно посадить туда, подлеца, чтобъ передъ хозяйкой-то онъ не торчалъ. Пожалуйста, Дашенька, передай мн это мсто, когда уйдешь.
Черная кухарка подумала и отвчала:
— Да пожалуй, бери. А только мн еще надо съ барыней поругаться, чтобы уйти, а то какъ-же…
— Да зачмъ-же ругаться-то? Ты честью уходи.
— Неловко, милая.
— Отчего неловко?
— Станетъ уговаривать: ‘останься, да останься. Чего, молъ, теб!’ А тутъ сразу… Разругались — и длу конецъ. ‘Пожалуйте, сударыня, жалованье и паспортъ’. Да ты не бойся. Не долго теб ждать придется. Я скоро… Она ужъ сквалыжничать въ провизіи начинаетъ, а я этого терпть не могу. Вчера я беру семь фунтовъ сску и приношу семь, а она въ претензіи, зачмъ семь, а не пять. ‘Я, говоритъ, пять приказывала’. А мн, говорю, мясникъ семь отрубилъ. Ну, сейчасъ разговоры, ворчанье. А я этого терпть не могу.
— Пожалуйста, ангелка, дай знать, какъ отходить будешь.
— Хорошо, хорошо.
— Ты гд, милая, живешь-то?
— Да вотъ тутъ въ семнадцатомъ номер у доктора.
— А я въ двадцать третьемъ у купца. Купецъ-дровяникъ. Ивановъ… Одинъ только и есть въ дом купецъ. Пожалуйста, какъ что — и добги…
— Ладно, ладно. Я скоро поругаюсь. Надоли, черти… Все гости да гости, и баринъ сталъ самъ провизію покупать. То, тутъ какъ-то, привезъ дв пары тетерокъ, и хвастается, что на гривенникъ за штуку дешевле меня купилъ, а то языковъ пару соленыхъ приволокъ. А я этого терпть не могу. Не господское это дло. Барыня, тутъ, тоже какъ-то по полуящику макаронъ и вермишели купила на сторон. Зачмъ кухарку обижать? Это не благородно. Кухарка должна доходъ имть… И вс это знаютъ. Нтъ, я скоро. Чуть только еще что-нибудь сами купятъ — готова карета. Подниму крикъ, что сквалыжники, грошовники, что доврія ко мн не имютъ,— и пожалуйте разсчетъ. Ну, прощай, душечка. Мн еще надо на живорыбный садокъ,— сказала черная кухарка, поцловала рыжую и стала уходить,— Приходи кофейку-то попить! Живу у доктора. Семнадцатый номеръ,— крикнула она въ дверяхъ, обертываясь къ рыжей кухарк.
— Зайду, зайду, Дарья Силантьевна,— откликнулась рыжая кухарка.
Передъ ней ужъ стоялъ освободившійся отъ покупательницъ бородатый приказчикъ съ ножемъ, висящимъ на пояс, вопросительно глядлъ на нее и спрашивалъ:
— Чмъ прикажете васъ, госпожа кухарочка, руководствовать?
— Боже мой! Дарьюшка! Какими судьбами?— воскликнула рыжая кухарка въ пестромъ передник, рзавшая въ кухн на стол говядину и бросившая маленькій кусочекъ большому толстому коту, стоявшему на дыбахъ, мяукавшему и царапавшему ее за платье.
— Да вотъ навстить тебя пришла,— проговорила черная кухарка, одтая въ праздничный платокъ съ разводами и синее суконное пальто.
— Спасибо, душечка, спасибо.
Чмокъ, чмокъ — и дв кухарки расцловались.
— На мст или безъ мста?— спросила рыжая кухарка.
— Ушла, ушла. Вотъ ужъ шестой день, какъ ушла я съ мста. Ну ихъ… На своей вол, Анисьюшка, теперь живу. Да что! Рай красный увидла.
— Еще-бы… Что говорить! Въ подневольномъ жить жить да брань и попреки отъ хозяйки терпть, или самой себ госпожей жить. А только, что-же ты меня на свое мсто не предоставила? Вдь общалась.
— И, мать моя! Вдь я со скандаломъ ушла. Какъ дло дошло до разсчета — ‘ну, говоритъ, сдавай кухонныя полотенца и передники’. Это, то-есть, хозяйка-то. А я ей: ‘какіе, говорю, передники? Они, говорю, давнымъ-давно износились. Вотъ вамъ рваный фартукъ, что на мн. Его и берите’. Сняла съ себя фартукъ и бросила ей. Тутъ и пошло. Слово за слово, и наговорили другъ дружк разныхъ тонкостей и комплиментовъ. Плюнула я, да не простясь и ушла. Такъ какъ-же я могла тебя-то на свое мсто предоставить? Да что! Не горюй. Сквалыга она. Изъ-за полотенцевъ скандалъ подняла. А и полотенцевъ-то всего было три. Ну, ужъ и я-жъ ее отчитала. Не скоро забудетъ. Наговорила, напла…
— Конечно, ежели куплетовъ разныхъ другъ дружк напли, такъ ужъ гд-же тутъ на мсто отъ себя ставить. Ну, а посл тебя теперь тамъ мсто свободное? Ежели свободное, то пошла-бы я хоть отъ себя наниматься или мясника попросила, чтобъ меня рекомендовалъ.
— Гд тутъ свободному быть! Соколъ съ мста, а ворона на мсто. Какъ только я со двора — сейчасъ-же ей ейная невстка кухарку и предоставила.
— Взяли ужъ?
— Взяла, взяла. Я, разумется, минуты не осталась, а къ вечеру ей другая кухарка стряпала. А только ужъ и кухарка-же! Чуть не матка изъ фабричной артели. И взялась она, дурища, съ тмъ, чтобы, кром кухни, еще дв другія комнаты по субботамъ мыть. Значитъ — съ поломойствомъ.
— Оголодавши ужъ очень, что-ли?
— Песъ ее загрызи. Не знаю. А только взялась. Въ двухъ комнатахъ, кром кухни, полы мыть и горничной въ большую стирку въ прачетной помогать.
— Ахъ, батюшки! Еще и въ прачешной помогать!— воскликнула рыжая кухарка.— Да ужъ у насъ на что сквалыжники, а я только кухонныя полотенца да передники съ своимъ бльемъ стираю. Ну, садись, милушка, садись, такъ гостья будешь. Сейчасъ я теб кофейку… Гд-же ты теперь-то живешь, яхонтовая?
— А въ томъ-же дом, въ углу, на двор. У сапожника свтлый уголъ за три рубля снимаю,— отвчала черная кухарка, присаживаясь на табуретку.— И хорошо, и пріятно, и на радость себ живу. Кроватку поставила свою, комодикъ, ситцевой занавсочкой отгородилась, и чудесно… Вотъ сегодня, не торопясь, въ девять часовъ встала, умылась, Богу помолилась и за кофей сла. На три копечки сухариковъ, на дв копечки сливокъ, я и сыта себ. А теперь ты покормишь.
— Покормлю, покормлю. Еще-бы не покормить! Я теб даже бифштекъ выкрою, душенька.
— Ну, вотъ видишь. Сегодня ты покормишь, завтра другая кухарка, послзавтра третья, а я сыта. А у меня знакомыхъ-то кухарокъ, слава Богу, до Москвы не перевшаешь. Сама всхъ безмстныхъ кормила, такъ ужъ неужто меня-то!.. Вдь, люди тоже… Такъ вотъ я, милушка, мсяца три и отдохну въ своемъ уголк отъ злой неволи.
— А вотъ перво-наперво я тебя кофейкомъ попою,— суетилась рыжая кухарка.— Вдь выпьешь, что-ли?
— Отъ денегъ да отъ кофею никто не отказывается. Заваривай.
Рыжая кухарка бросилась къ мдному кубу съ кофейникомъ и заговорила:
— Гляжу я на тебя, Дарьюшка, и сердце мое радуется. А я-то, горькая!
— Соблюдай себя, и ты можешь на своей вол пожить.
— Да какъ себя соблюдешь, ангелка, коли человкъ-то мой, который вокругъ меня, очень несоотвтственный! Ты, вотъ, отъ своего сама берешь, а я своему все дай, дай и дай. Вдь, вотъ, и сегодня онъ приходилъ утречкомъ: подай сорокъ копекъ на бутылку. Понедльникъ у насъ сегодня, такъ онъ узенькое воскресенье справляетъ. Ну, и подавай ему.
— А ты не давай.
— Какъ возможно, умница, не давать! Он не уйдетъ, покуда я не дамъ. Смертнымъ боемъ вышибетъ и скандалъ сдлаетъ. Заплакала я даве и вынула два двугривенныхъ. Да это еще ничего. Ушелъ онъ. А я глядь, поглядь, шерстяного головного платка нтъ. А платокъ новый, восемь гривенъ заплаченъ. Охъ, тяжело такъ жить, коли такое нетечко навяжется!
— Сама себя раба бьетъ, коли плохо жнетъ. Сама-же ты мн разсказывала, что нарочно поближе къ нему мсто себ искала. Ну, сама себ и врагъ лютый.
— Ахъ, милый другъ, да вдь девять лтъ я съ нимъ, мерзавцемъ, маюсь! Девять лтъ. Все нтъ, нтъ, да и думается: авось, изъ безчувственнаго человка чувственный сдлается.
— Дождешься, какъ-же!
— А почемъ ты знаешь? Вдругъ на мое счастье? И потомъ я теб прямо скажу: вдь онъ холостой, да и я не замужняя,— ну, и думается, что вотъ, вотъ законъ принять предложитъ.
— Поди ты! Мужнинъ-то кулакъ слаще, что-ли?
Рыжая кухарка подумала, улыбнулась и произнесла:
— Ну, какъ возможно! Все-таки пріятне отъ мужа, чмъ отъ беззаконника.
— Одинъ вкусъ!— махнула рукой черная кухарка.
— Да вдь ты, ангелка, не пробовала. У тебя твой хоть женатый, но на другой женатый, а не на теб.
Рыжая кухарка помшала въ кофейник заваренный кофе и начала его переливать. Черная разсказывала:
— Вчера на кладбищ была. Къ тетеньк на могилку ходила. Занесено страсть какъ снгомъ. Съ жилицей съ нашей одной ходила. У ней мужу годовой день — ну, а я-то ужъ съ ней за компанію. Ну, дома пирогъ она испекла, бутылочку… ветчинка… пиво было… и честь честью помянули душеньку упокойную. Я-то не знавала его, упокойничка,— ну, да такъ ужъ, за компанію. А послзавтра у насъ опять пиръ. Портниха, что надъ нами, замужъ выходитъ за ундера изъ окружнаго суда. Хорошій такой ундеръ, не старый и основательный, сурьезный мужчина. При вшалкахъ онъ. Ну, такъ вотъ свадьба. И меня звали. Я даже имъ за милую душу постряпать хочу. Сдлаю имъ заливное изъ поросенка, пирогъ съ рисомъ и съ рыбой. Танцы даже будутъ, потому гармониста пригласили.
— Счастливица ты, Дарьюшка!— вздохнула рыжая кухарка,— Сама себ госпожа, отдыхаешь.
Кофе былъ сваренъ. Рыжая кухарка налила дв чашки и принялась его пить вмст съ гостьей. Черная кухарка резонерствовала:
— Наплюй на своего нетечку, прикопи рублей пятнадцать, уйди съ мста, и ты такой-же госпожей будешь, какъ я.
Марья Петровна напоила мужа утреннимъ чаемъ, проводила его въ должность, сама заперла за нимъ дверь на лстницу и вернулась въ столовую, чтобы вызвать звонкомъ кухарку и заказать ей обдъ.
Данъ въ кухню звонокъ.
Показалась кухарка — среднихъ лтъ женщина, очень благообразная, въ темномъ ситцевомъ плать и въ передник, остановилась около обденнаго стола, сложила на груди руки съ голыми локтями и сказала:
— Съ добрымъ утромъ, сударыня. Хорошо-ли почивать изволили?
— Спасибо,— отвчала Марья Петровна.— Обдъ надо заказать.
Кухарка откашлянулась въ руку и произнесла спокойнымъ голосомъ:
— Сегодня, сударыня, я вамъ состряпаю обдъ, а завтра позвольте мн отъ васъ уволиться.
— Какъ? Уволиться? Что-же это такъ? Съ чего? Разв ты мстомъ недовольна?— спросила Марья Петровна.
— Мстомъ-то я довольна, вы господа спокойные… но… Я, сударыня, женщина честная. Если позволите быть откровенной и напрямки говорить, я вамъ по чистой совсти скажу.
— Ну? Какая-же причина?
— Языкъ-съ.
— Какой языкъ?
— Копченый языкъ, который баринъ самъ въ колбасной купилъ.
— Ну? Что-же изъ этого? Въ колбасной языки копченые и соленые лучше. Колбасники спеціалисты по этой части.
— Все это мы понимаемъ-съ, да намъ-то это не съ руки.
— Не могу понять.
— Помилуйте… Что-же это такое? Если господа по колбаснымъ языки будутъ для стряпни покупать, то посл этого кухарк ужъ никакой халтуры не будетъ.
— ???
Марья Петровна широко открыла глаза и молчала.
Кухарка продолжала:
— Я, сударыня, женщина честная, я хозяйскимъ добромъ никогда вотъ на эстолько не попользовалась (она протянула руку и показала кончикъ пальца), я получаю только то положеніе, которое даютъ мн мясникъ, рыбакъ, зеленщикъ и мелочной лавочникъ. Керосиномъ, мыломъ и булочной горничная завдуетъ. Это ея статья. Но мясникъ — это главный доходъ. Что-же мн можетъ дать мясникъ посл итого, если у насъ даже соленые языки будетъ покупать самъ баринъ по колбаснымъ лавкамъ!
— Послушай… Баринъ все лто покупалъ въ колбасной не одни языки, а даже и солонину, и привозилъ на дачу,— сказала Марья Петровна.
— Лто, сударыня, въ составъ не входитъ. Лтомъ вс кухарки страдаютъ. Плачутся и молчатъ. А тутъ ужъ, извольте видть, баринъ и на зимней квартир… Да и не одни языки, а на прошлой недл и рябчиковъ привезъ со стороны. Потомъ я слышала стороной, что вы ужъ и свжимъ мясомъ недовольны отъ здшняго мясника и хотите покупать на Снномъ рынк изъ какихъ-то первыхъ рукъ.
— Откуда ты это узнала?
— Я, сударыня, женщина честная, а потому должна объявить: горничная мн это сказала, потому что за столомъ у васъ съ бариномъ былъ разговоръ. Что-жъ, я говорю прямо. Мн съ ней не дтей крестить.
— Говорили мы объ этомъ, дйствительно, говорили,— задумчиво произнесла Марья Петровна.— Но что-жъ изъ этого?
— А то, что вотъ вамъ и причина. Вы себя бережете, а я должна себя оберегать. Какъ хотите, обидно.
— Намъ еще боле обидно. Вотъ видишь-ли, въ лавк, гд ты берешь говядину, ставятъ за первый сортъ восемнадцать копекъ за фунтъ, а на Снномъ рынк такое-же мясо стоитъ пятнадцать копекъ фунтъ. Баринъ справлялся
— Такое, да не такое. Мясо мясу рознь. Потомъ сами будете жаловаться, что наваръ плохъ, а вдь это все отъ мяса. На Снной за пятнадцать копекъ мясо лимонское, а здсь у нашего мясника мясо черкасское.
— Черкасское, черкасское и тамъ.
— Ну, да что объ этомъ говорить! Богъ съ нимъ, съ мясомъ, сударыня. Но дло, сударыня, не въ этомъ. Дло въ обид. Дло въ томъ, что я дохода лишаюсь. Я женщина честная и потому передъ вами не виляю, а говорю вамъ напрямки. Съ кого-же я тогда возьму свое кухарочное положеніе! Вы женщина вразумительная и должны все это понять.
Произошла пауза. Марья Петровна что-то обдумывала и, сидя около обденнаго стола, крутила бахрому красной съ блымъ чайной скатерти.
— Мн жалко тебя, Варвара,— произнесла она наконецъ.— Ты хорошо стряпаешь, привыкла къ нашимъ вкусамъ. Не могу-ли я возмстить теб то, что теб можетъ дать мясникъ? То-есть, прибавить къ твоему жалованью. Что даетъ теб мясникъ? Вдь не уйму же онъ даетъ теб денегъ. Такъ… что-нибудь на кофей даетъ.
— Тутъ, сударыня, не въ одномъ мясник сила,— отвчала кухарка, улыбнувшись.— Мясникъ мясникомъ, а, кром того, баринъ обижаетъ меня и насчетъ дичи. Не господское это дло дичь покупать. Зеленщикъ тотъ, у котораго мы и дичь забираемъ, тоже обижается, что рябчики на сторон берутъ, и черезъ это тснитъ меня. Если всякую дичь въ постороннемъ мст баринъ будутъ брать, то что-же въ зеленой-то нашей будемъ мы брать? Какія такія закупки? Корешки для супу да капусту для щей, а этотъ товаръ пустяковъ стоитъ, отъ него кухарк не много дашь.
— Милая, ты стсняешь свободу, стсняешь свободу хозяевъ,— замтила Марья Петровна кухарк.
— А вы стсняете свободу мою, такъ ужъ лучше честь честью разойтиться,— отвчала кухарка.— Я женщина честная, чужого никогда не брала, и прямо напрямки вамъ все докладываю. Не угодно вамъ — разойдемся.
— Правомъ покупать провизію самимъ мы не можемъ поступиться, это должно остаться за нами, а потому ты мн скажи — сколько-же теб давали мясникъ и зеленщикъ?
Кухарка опять улыбнулась.
— Тутъ не токма что мясникъ да зеленщикъ, а и рыбакъ, сударыня. И это мн обидно, что баринъ въ прошлую субботу захали сами на садокъ и купили судака и красной икры. Зачмъ это? Разв я не могла-бы такой-же красной икры и такого-же судака купить у нашего рыбака? Я заплатила-бы ему т-же самыя деньги, никакого-бы вамъ убытка не было, а мн отъ рыбака была-бы халтура,— сказала кухарка.
— Ахъ, ужъ теперь и рыбакъ!
— А то какъ-же… Изъ-за этого живемъ… Жалованья моего, сударыня, я вамъ прямо говорю, мн еле-еле на моего изверга хватаетъ. Вдь, вотъ онъ теперь который мсяцъ безъ дла! Все ищетъ мста швейцара, чтобы полегче работа была, отъ другихъ мстовъ отказывается, потому набалованъ онъ, и ему трудно на тяжелую работу. И вотъ все теребитъ, теребитъ меня. А ему жалованье отдамъ такъ что-же мн себ-то?.. Только халтура отъ лавочниковъ и остается, а ея-то и нтъ.
— Ну, это ужъ дло исключительное. Сама виновата, что даешь,— отвчала Марья Петровна.
— Нельзя не дать-съ. Онъ вышибетъ, силой вышибетъ.
— Такъ мн хочется знать, сколько-же теб даютъ мясникъ, зеленщикъ и рыбакъ?
— Да вдь это, сударыня, трудно сказать… Какъ званые гости у васъ — сейчасъ халтура и прибавляется. Но, вотъ, вдь ужъ и со столовымъ масломъ тоже баринъ вздумалъ меня обижать…
— Позволь, позволь… Здшній лавочникъ ужасъ что деретъ за масло и, кром того, прогорклое даетъ, оттого баринъ и купилъ полъ-пуда масла въ склад. И лучше, и дешевле…
— Въ такомъ раз вотъ изъ-за всего этого и увольте меня, сударыня,— проговорила кухарка.— Мсто у меня есть, найдено мсто. Такое мсто, гд господа ни во что не входятъ. Тамъ барыня молодая, живетъ на чужія деньги. Что ей рубль, два, если она отъ одного купца заводчика десять тысячъ въ годъ получаетъ, а мало будетъ, такъ купецъ этотъ и еще ей десять прибавитъ, потому, души въ ней, какъ говорится, не чаетъ…
— Ну, это дло другое,— сказала Марья Петровна.— Такъ завтра уходишь?
— Могу и до послзавтра подождать. Я женщина честная. Зачмъ мн васъ притснять? Два дня я вамъ еще постряпаю, а вы себ другую кухарку ищите. Даже сама могу вамъ кухарку изъ своихъ знакомыхъ предоставить. Можетъ быть, та и уживется при вашихъ порядкахъ. А я, сударыня, не могу, извините. Такъ что-же сегодня стряпать?
Начинается заказываніе обда.
Утро. Господа сидятъ на террас дачи и пьютъ чай. Горничная докладываетъ, что пришла наниматься новая кухарка. Кухарку требуютъ на террасу. Входитъ среднихъ лтъ женщина въ пальто со стеклярусной бахромой, въ яркомъ шелковомъ платк на голов и съ зонтикомъ .
— Здравствуйте…— говоритъ она, кланяясь.— Вашей милости кухарка требовалась.
— Да, намъ нужна кухарка,— отвчаетъ хозяйка.— Вы отъ кого? Тебя кто прислалъ?
— Мясникъ прислалъ, сударыня.
— Ты у кого-же прежде-то жила?
— У двухъ генеральшъ жила. Сначала у генеральши Безбрюшиной жила, домъ свой на Офицерской имютъ, потомъ жила у генеральши Вдьминой. Еликанида Порфирьевна Вдьмина. Можетъ быть, изволите знать. Мужъ ихъ генералъ, около Чернышева моста служитъ. Оттуда кульеры-то къ намъ прізжали. Потомъ у купцовъ Птунковыхъ жила… Два мсяца выжила. Да не особенно я склонна къ купцамъ-то, потому — провизію гуртомъ закупаютъ и все сами… А наша сестра этого не любитъ.
— А аттестаты у тебя имются отъ тхъ господъ, у которыхъ ты служила?— спросилъ хозяинъ.
— Да вдь какіе нынче аттестаты, сударь! Господа всякій разъ въ раздраженномъ вид, когда уходишь съ мста, и могутъ Богъ знаетъ что прописать. Коли ежели не занравилось на мст и сама уходишь — сердятся, зачмъ сама уходишь, коли ежели не потрафила и сами отказываютъ — сердятся, зачмъ не потрафила. Вы лучше вотъ у мясника Груздева и зеленщика Корякина спросите — никто обо мн ничего, кром хорошаго, не скажетъ.
— Какъ тебя звать-то?
— Варварой. А вотъ у генеральши Безбрюшиной не хотли, чтобы я звалась Варварой, потому что сама генеральша Варвара,— ну, я и звалась Софьей. Не нравилось имъ, чтобы кухарка была подъ кадрель съ барыней. Ежели вы желаете, я и у васъ буду Софьей, потому я за этимъ не гонюсь.
— Нтъ, ужъ зачмъ же?.. Будь Варварой. Намъ все равно.
— Ну, Варвара, такъ Варвара. И мн все равно. Наша сестра льстится только, чтобъ мсто было хорошее, выгодное.
— Такъ вотъ что, Варвара: ты стряпать-то умешь ли?
— Какъ-же не умть-то, баринъ, ежели на генеральскихъ мстахъ въ кухаркахъ жила?
— Ничего не значить. Живутъ и на генеральскихъ мстахъ, да стряпать не умютъ. Стряпня стряпн рознь. Намъ нужно, чтобы кухарка умла стряпать хорошо, вкусно, чтобъ умла состряпать вкусно, да умла-бы и подать красиво. А то что за радость, если ты начнешь портить провизію.
— Зачмъ-же портить, сударь? Помилуйте… Конечно, супротивъ клубскаго повара я не возьмусь, а только я и всякое сладкое могу… Желей ежели, сладкій пирогъ, компотъ, мороженое.
— Обыкновенныя-то блюда стряпать умешь-ли, напримръ: борщъ, щи, бульонъ сварить, соусъ сдлать, говядину и дичь изжарить?
— Это сколько хотите. А вотъ разв ужъ какіе-нибудь, тамъ, разносолы на французскій манеръ, такъ за это не возьмусь. У васъ на сколько персонъ стряпать-то?
— Шесть человкъ насъ и трое прислуги, стало-быть — девять. Семья порядочная.
— Чмъ больше, тмъ лучше. Этого хорошая кухарка съ понятіемъ не боится и даже любитъ.
— Разъ въ недлю гости у насъ. Надо ужинъ состряпать.
— Да хоть и чаще, такъ еще пріятне. Сами знаете, сударь: больше кухарка провизіи закупаетъ, больше и ей отъ лавокъ на помаду очиститься можетъ. Я, сударь, говорю прямо… Что-жъ тутъ скрываться? Вдь ужъ положеніе извстное… Вс мы отъ мясниковъ и отъ лавочниковъ получаемъ халтуру. Стало-быть, вамъ въ обыкновенные дни завтракъ и обдъ, а когда гости бываютъ, то и ужинъ?..
— Да… Жалованье у насъ восемь рублей и горячее отсыпное.
— Жалованье-то маловато. Я все за десять рублей по мстамъ жила. Правда, тамъ на своемъ горячемъ, да вдь это мы въ составъ не принимаемъ, потому — отъ господскаго стола чай всегда остается и кухарка имъ пользуется. Тоже и кофей… Вы ужъ не скупитесь, жалованья-то рубликъ прибавьте.
— Нтъ, ужъ у насъ положеніе восемь рублей.
— Ну, хорошо, за рублемъ я не погонюсь. Понравлюсь, такъ авось, и сами прибавите. А какъ у васъ для кухарки помщеніе?
— Тамъ отъ кухни есть отгороженъ уголокъ. Уголокъ съ окномъ.
— Надо посмотрть какой, потому — у меня и кровать, и комодъ, и сундукъ, и зеркало, и два Божьихъ милосердія. А главное, чтобъ помститься одной, безъ другой прислуги, чтобъ комната была моя собственная. Это ужъ я напередъ говорю, а иначе я не согласна,— потому, сударь, надо тоже и гостей принять.
— Вотъ насчетъ гостей-то мы не очень любимъ,— замтилъ хозяинъ.
— А мы не очень любимъ, кто это запрещаетъ. Нтъ, ужъ, сударь, безъ этого нельзя, какъ вамъ угодно, нельзя. Кром того, должна вамъ объявить, говорю прямо, что хотя я по паспорту и двушка, стыдиться тутъ нечего, но у меня другъ есть, въ кучерахъ онъ. Такъ вотъ-съ, чтобъ ужъ его не гнать, коли онъ изрдка останется, потому — мы съ нимъ пятый годъ живемъ душа въ душу.
— Вотъ это ужъ совсмъ неловко.
Хозяинъ сдлалъ гримасу. Поморщилась и хозяйка.
— Что-же тутъ, сударь, неловкаго, коли завсегда одинъ и тотъ-же? Вотъ ежели-бы разные… сегодня рыжій, завтра черный… Да на это я и грха на душу не возьму, я себя соблюдаю. Опять-же кучеръ этотъ человкъ смирный. Онъ на Обводной канав у нмца, у заводчика четыре года живетъ и воды не замутилъ.
Хозяинъ и хозяйка взглянули другъ на друга и перекинулись нсколькими французскими словами.
— Ну, и на это я согласенъ, ежели будешь хорошо стряпать,— сказалъ хозяинъ.
— Да какъ-же худо-то стряпать, помилуйте! Я у двухъ генеральшъ жила и т были довольны, такъ чего-жъ вамъ-то ужъ сомнваться!
— Всякія генеральши бываютъ. Другая генеральша будетъ довольна только тмъ, что провизія въ кастрюл или на сковород побывала, а мы желаемъ, чтобы помимо этого было и хорошо приготовлено.
— Останетесь довольны, заслужу.
— Прежде чмъ покончить съ тобой, я попрошу тебя состряпать мн пробный обдъ.
— Это можно-съ, а только ужъ позвольте и мн уговориться, чтобъ набло вышло, потому — такъ зря стряпать я буду зачмъ-же?.. Ежели не подходитъ, то и стряпать не для чего.
— Какія-же еще твои требованія?
— А такія, чтобъ вотъ гостей моихъ не безпокоить — это разъ, а во-вторыхъ, чтобъ и самой мн со двора безпремнно разъ въ недлю уходить. Потомъ не осудите, коли я и ночевать иной разъ домой не приду. На утро во-время я приду и буду на своемъ мст, а только ужъ ежели заночую гд-нибудь, такъ безъ стсненіевъ. Я нарочно впередъ говорю: уговоръ лучше денегъ. Потомъ-съ… Это прежде всего… чтобъ провизію мн самой закупать и чтобъ господа въ это дло не вступались.
— Провизію у насъ покупаетъ кухарка, но иногда и хозяйка.
— Нтъ, ужъ чтобъ этого не было, а то только ссора одна. И сухой провизіи, къ примру, крупы, муки, масла — тоже оптомъ не покупать.
— Нтъ, на это я не согласенъ,— отрицательно покачалъ головой хозяинъ.
— А коли вы не согласны, то и я не согласна. Я воровать не буду, а только чтобъ ужъ все мн покупать и чтобъ отъ лавочниковъ халтура мн очищалась. Помилуйте, наша сестра изъ-за того только и на мсто идетъ, чтобы нажива была.
— А жалованье?
— Да какое-же это жалованье восемь рублей! Половину этого жалованья я своимъ гостямъ на пив проугощаю. Жалованье мы не очень цнимъ, главное для насъ нажива. Такъ не согласны?— спросила кухарка еще разъ и, получа отрицательный отвтъ, сказала: — Ну-съ, затмъ прощайте, извините, что не сошлись.. По виду вы и хорошій баринъ, да ужъ очень серьезны.
Варвара Герасимовна Фелисатова, какъ поучившаяся все-таки три-четыре года въ гимназіи, не любила сама стряпать и тяготилась даже просмотромъ кухаркиныхъ счетовъ, которые той писалъ лавочный мальчишка за чашку кофею, передъ Пасхой все-таки выходила въ кухню и помогала длать кухарк куличи и пасху. Вотъ и сегодня она въ кухн, подвязала холщевый передникъ и лущитъ миндаль и промываетъ изюмъ для пасхальныхъ яствъ, тогда какъ кухарка протираетъ сквозь ршето творогъ. Варвара Герасимовна дама лтъ за тридцать, полная, но не обрюзглая и могущая еще нравиться. Кухарка Анисья — тоже ея лтъ, скуластая, съ маленькими калмыцкими глазами и съ челкой на лбу. На рук она носитъ постоянно серебряный браслетъ — ‘для ревматизма’, какъ она говоритъ, и питаетъ слабость къ польскимъ сапогамъ и пуховымъ подушкамъ, которыхъ у нея, на хорошо прибранной кровати съ блой покрышкой съ кружевами, всего штукъ пять или шесть. Во время работы Анисья то и дло заговариваетъ съ барыней о постороннихъ предметахъ. Барыня ей отвчаетъ свысока и неохотно.
— А вотъ тоже я васъ, барыня, давно хотла спросить,— опять начинаетъ кухарка.— Правда, что для прислуги хотятъ клубъ открыть?
— Какой клубъ? Не слыхала.
— А вотъ какъ у чухонъ. Докторская кухарка чухонка Анна туда ходитъ по субботамъ. Тамъ танцы бываютъ, театръ по ихнему представляютъ и кружка пива шесть копекъ стоитъ.
— Докторская кухарка даже вовсе не чухонка, а латышка.
— Ну, это все равно. У нихъ также не попъ, а пасторъ и молятся они по-чухонски. Такъ вотъ она каждую субботу въ клубъ…
— Странно. Неужто ее каждую субботу отпускаютъ?
— Ну, не каждую субботу, такъ черезъ субботу. Такъ ужъ она и нанималась съ условіемъ, чтобъ ее не задерживали. И ужъ въ эти дни она раньше какъ къ тремъ часамъ ночи не вернется.
— Врешь ты, кажется. У доктора то и дло по субботамъ гости бываютъ. Кто-же тогда ужинъ стряпаетъ?
— Ну, иногда-то она уважаетъ имъ и остается. А вотъ по воскресеньямъ утромъ, какъ въ ихъ чухонской церкви служба — она ужъ ни за что дома не останется. Наднетъ шелковое платье, тальму, шляпку — и въ церковь. Тогда ужъ господа на холодномъ завтрак сидятъ.
— Да что ты врешь!
— Врно-съ. Она по книжк живетъ и тамъ въ книжк у ней сказано: ‘я-же, докторъ, обязуюсь Анну отпускать въ клубъ черезъ субботу’… Также и насчетъ церкви обозначено.
— Не можетъ быть.
— Сама книжку видла, барыня.
— Да вдь ты читать не умешь.
— Кто вамъ сказалъ! Я писать не умю, а читать я въ лучшемъ вид… Вотъ ежели какая вывска — портерная, трактиръ или лабазъ — я завсегда прочту. Тамъ въ книжк у ней также сказано, чтобъ и къ праздникамъ ей ситцу на платье не дарить, а дарить шерстяную матерію.
— Что ты, что ты! Никогда не поврю, чтобъ докторъ, благоразумный человкъ, такое условіе подписалъ,— отрицательно покачала головой Варвара Герасимовна.
— А вотъ подписалъ. Она стряпаетъ хорошо. Она кухарка за повара и докторъ ей двнадцать рублей жалованья платитъ.
— Что двнадцать рублей жалованья платитъ — можетъ быть, а что такое условіе подписалъ — не врю.
— Вы, барыня, себя съ нимъ не равняйте. Вы человкъ невроятный. Вы вонъ къ корешкамъ иногда привязываетесь, зачмъ много, а докторша прямо говоритъ Анн: — ‘бери больше, но только чтобы вкусно было’.
— Какъ ты смешь мн говорить, что я привязываюсь! Когда-же я къ теб привязывалась?— возвысила голосъ Варвара Герасимовна.
— А вчерась-то. Забыли? Я вамъ показываю расходъ на лукъ, а вы кричите: ‘опять восьмушка луку!’ Поврьте, барыня, я лишняго не возьму, я не такая. А если-бы и взяла, то кухарку въ корешкахъ, да въ лук никогда не усчитаете. Въ мяс усчитаете, въ масл усчитаете, а въ корешкахъ — ни въ жизнь. А только зачмъ я буду показывать, чего я не брала? Я женщина честная. Мн чужого не надо. У меня зеленщикъ обложенъ въ рубль за то, что я въ его лавк зелень и дичину беру — больше мн и не надо. И вотъ теперь, въ четвергъ страстной, какъ передъ Истиннымъ говорю, что отъ зеленщика я рубль на кофей имю и это за грхъ не считаю, потому вашимъ добромъ я на грошъ не пользуюсь. Ни у меня солдата, ни у меня двоюроднаго брата, какъ это у другихъ кухарокъ бываетъ. Была двушка глупа, была неосторожна, имла при себ слесаря — и все время безъ гроша сидла и съ синяками ходила. А теперь довольно. Зато у меня и дюжина рубашекъ новыхъ теперь есть, простыни съ прошивками, перину изъ господскаго пера прикопила, шесть подушекъ и завсегда я обумшись и одмшись хорошо.
— Зачмъ ты это все мн говоришь?— пожала плечами Варвара Герасимовна.
— Чтобы вы понимали, что я двушка вразумительная,— отвчала Анисья.— Замужъ — сколько угодно, замужъ я съ удовольствіемъ пойду, найдись только швейцарикъ какой или вахтеръ подходящій, а такъ я не согласна. Зачмъ баловать!
— Ну, все это и знай про себя.
— Нтъ, вдь это я такъ къ слову,— продолжала Анисья.— А не найдется никого, такъ и не надо. Двочка у меня была въ деревн отъ него, изверга, но теперь она померши — и я вольный казакъ. Одно вотъ только — жалованье маловато.
— Восемь-то рублей на всемъ готовомъ?! Вдь ты горячее отсыпное получаешь.
— Ахъ, барыня! Шесть рублей хорошіе польскіе сапоги стоютъ.
— Зачмъ-же ты польскіе покупаешь?
— Не могу. Люблю, чтобы чисто одмшись быть. Да плохіе-то сапоги, вы думаете, выгодне? Хуже-съ. Не напасешься. Вы ужъ поговорите съ бариномъ и посл Пасхи мн лишній рублишко… Такъ ужъ, чтобы для ровнаго счета, девять рублей было.
— У насъ положеніе восемь. Ты получаешь восемь, горничная восемь,— сказала Варвара Герасимовна.
— Кухарка всегда больше горничной должна получать. Кухарка цлый день у плиты жарится.
— А наша горничная со стиркой. Она то около корыта, то около лоханки стоитъ. Это стоитъ плиты.
— Да вдь стирка-то только два раза въ мсяцъ, а я каждый день у плиты. Опять-же горничной нтъ, нтъ да и ваше старое платьишко перепадетъ. Ну, и доходы. Вотъ придетъ Пасха, ей за христосыванье гости будутъ на кофей давать, а я какъ оплеванная. Кто ко мн въ кухню заглянетъ!
— Зато ты съ лавочниковъ получаешь. Сама-же говоришь, что у тебя зеленщикъ рублемъ обложенъ.
— Обложенъ. И за грхъ не считаю, потому тутъ я не ваше беру. И мясникъ рубль даетъ, и мелочной лавочникъ даетъ. А у горничной тоже свои доходы. Вы думаете, изъ свчной лавки, гд она керосинъ и мыло забираетъ, ей не даютъ? Тоже даютъ. Вы посмотрите, вдь она помады никогда для себя не покупаетъ, миндальнымъ мыломъ завсегда моется — и все изъ свчной лавки. Нтъ, ужъ вы рубликъ-то прибавьте. Вдь вотъ ужъ на дачу подемъ, такъ съ зеленщикомъ-то придется распрощаться.
— Съ здшнимъ распрощаешься — на дач новаго найдешь.
— Ой! Гд ужъ тамъ! Сами изъ возовъ у прозжающихъ огородниковъ будете зелень брать, такъ съ какой-же стати онъ мн-то халтуру давать будетъ.
— Можешь быть спокойна. Не люблю я заниматься покупкой провизіи.
— Соблазнитесь, барыня. На дач разносчики къ душ пристаютъ, прямо на балконы лзутъ, безъ денегъ товаръ оставляютъ, только-бы барынь покупательницъ къ себ заполонить. И опять я, барыня, васъ хотла попросить…
— Что такое?
— А то, что вдь ужъ извстно, нашей сестр отъ васъ на Пасху положеніе…
— Подарокъ?
— Да. Такъ ужъ подарите мн лучше вмсто шерстяного платья шляпку съ крыльями. Что платье въ пять-шесть рублей, что шляпка въ туже цну…
— Гмъ… А ты почемъ знаешь, что я теб буду шерстяное платье дарить?— улыбнулась барыня.
— А то неужто ситцевое? Что вы, барыня! Нынче господа-то какъ будто даже стыдятся ситцемъ прислугу дарить. Да ужъ и какая это прислуга, которая ситецъ приметъ. Самая послдняя баба — капорка и та норовитъ шерстяное взять. Вонъ судомойка у генерала по нашей лстниц. ‘Взять, говоритъ, возьму, коли мн ситцу подарятъ, а только и сейчасъ-же и наплюю на кухню. Въ самый первый день праздника уйду. Пусть на праздникахъ поваръ валандается безъ судомойки’. Такъ ужъ пожалуйста, барыня, лучше мн шляпку съ крылышками вмсто платья.
Барыня молчала.
Утро. Баринъ и барыня только-что встали. Проходя изъ спальни черезъ корридоръ въ столовую пить утренній кофе, они натолкнулись на женщину въ согбенномъ состояніи около ведра и мывшую полъ.
— Груша, это ты?— спросила барыня, но тотчасъ-же спохватилась и сказала:— Ахъ, нтъ, это не Груша, это чужая женщина. Откуда ты, милая, взялась?
— Я, барыня, поденщица,— отвчала, выпрямляясь около ведра, курносая, растрепанная женщина съ подоткнутой юбкой у платья и съ голыми ногами.— Ваша Груша меня полъ мыть наняла.
— Какъ наняла? Зачмъ? Съ какой стати?— воскликнула барыня.— Она обязана сама мыть. Вдь у насъ только одинъ корридоръ и есть, который мыть надо, а остальные полы полотеры натираютъ.
— Я, барыня, на свой счетъ наняла, а не на вашъ,— откликнулась изъ столовой горничная и показалась въ корридор съ тряпкой и щеткой.