П. Дудоров.
Крым и крымские татары
П. Дудоров.
Крым и крымские татары
Очерк
Введение.
Введение.
I.
I.
II.
II.
III.
III.
Крым и крымские татары, Дудоров-Орловец Петр Петрович, Год: 1911
Время на прочтение: 30 минут(ы)
Можно смело сказать, что полуостров Крым есть богатейший уголок нашего отечества.
По устройству поверхности, орошению, климату и вообще природе, этот полуостров разделяется на две части: степную и горную. Границей между этими двумя частями служат Таврические горы.
Горы занимают весь Ялтинский уезд и южные части Симферопольского и Феодосийского уездов.
Особенно живописна береговая, южная часть полуострова, но в особенности, по характеру растительности, замечательны Таврические горы. В тех крымских селениях, которые расположены по берегам Гнилого моря, растительности мало и она очень скудна. Но на косогорах северного склона уже попадаются заливные луга, группы тополей, фруктовые деревья, ягоды, рощицы разных деревьев, а в каждой долине журчат весело ручейки.
На высотах гор растут дубы, бук, грабина, липа, вяз, ясень, рябина, осина, ива, черешня, слива, дикая яблоня и другие деревья.
На полуденном склоне самое обыденное дерево — приморская сосна, но зато на нижних, южных, склонах растительность напоминает Италию.
Тут можно видеть лавр, фиговое дерево, каркас, гранатовое дерево, масличное и земляничное деревья, а дикий виноград обвивает стволы больших деревьев.
Усаженный шпалерами деревьев южный склон яйлы представляет из себя как бы огромный, сплошной ботанический сад.
Высокая плоская возвышенность, называемая яйлой, начинается у мыса Айя, где она не очень широка, идет на восток, постепенно расширяясь до Ай-Петри (гора), и загибает к северо-востоку.
Самыми высокими точками в Крыму считаются: на Бабуган-яйле — Кэмаль-Эгрек, Зейтин-Кош, Димир-Хану и Роман-Кош. Из отдельных же гор по высоте и оригинальности — Аю-Даг (Медведь гора).
Северный склон Таврических гор отлог и постепенно переходит в степь. Тут своею красотою славятся долины Инкерманская, Байдарская, Аю-Васильская, Гурзуфская, Алуштинская и Суданская.
Масса соленых озер разбросано по всему полуострову. Почти все озера — целебные.
Но главное достоинство Крымского полуострова — это климат. Он не везде одинаков.
В северной, степной полосе он довольно суров, в горной полосе он значительно мягче, а на южном берегу он совсем теплый и мягкий.
Коренное население — татары, но кроме татар в Крыму живут и греки, болгары, армяне, немцы, поляки, евреи, караимы и крымчаки.
Занимается население главным образом садоводством, и Крым, этот огромный фруктовый сад, снабжает всю северную Россию крымскими яблоками, грушами, вишнями, сливами, черешнями, персиками, абрикосами, шелковицей, орехами, айвой, миндалем, кизилом, мушмулой, каштанами, инжиром и другими плодами.
Огромные виноградники укутали южный берег Крыма и развели тут виноделие, а мягкий климат и масса целебных озер сделали из Крыма как бы природную лечебницу, в которую ежегодно после зимы стекаются больные.
Крым окончательно перешел в русское владение при Екатерине II в 1788 году.
Императрица для этого воспользовалась интригами в ханском дворце и уступчивостью последнего хана Шагин-Гирея.
И с той юры полуостров расцветал все больше и больше, пока, наконец, не дошел до той степени культуры, какую мы находим на нем теперь.
Солнце выплыло из-за гористого горизонта и осветило небольшую татарскую деревушку, расположенную в лощине, недалеко от невысокого холма, верстах в десяти к северу от Ялты.
Это была чисто татарская деревенька, состоявшая из небольших сакль, построенных из грубых полевых камней, с плоскими крышами, смазанных глиной и оштукатуренных известкой.
Улица не отличалась чистотой и всюду виднелись следы выливаемых помой, валялись разные отбросы.
В кучах мусора копошились куры, в небольших конюшнях похрапывали нетерпеливо лошади, ожидая, пока их выпустят на пастбище.
Там и сям бродили собаки, раздавалось мычание коров и блеяние коз.
— Аллах, аллах! — проговорил, позевывая, старый татарин Магомет-Султан, выходя из двери своей сакли.
Он прошел под навес, выстроенный во дворе, взглянул на скотину, потом похлопал зачем-то рукой по арбе, стоявшей посреди двора, и опять вошел в саклю.
Магомет-Султан, или как его попросту называли — Махмет, был приземистый, широкоплечий старик, немного сутулый, с темно-желтым цветом кожи, небольшим, сплюснутым носом, скуластым лицом и раскосыми кверху, узкими глазами.
Борода у него была реденькая, волоса на голове, по магометанскому обычаю, были старательно выбриты.
Но все же, несмотря на эти особенности татарского типа, его можно было назвать красивым.
Во всей фигуре старого Махмета было что-то патриархальное, держался он с достоинством и тело его, несмотря на годы, еще не утратило своей гибкости.
Спустя несколько минут, Махмет снова вышел во двор, а затем и за деревню, чтобы на вольном воздухе совершить утренний намаз (утреннюю молитву).
В руках у него был коврик и сосуд с водою.
Выйдя за околицу, Махмед расстелил на зеленой траве коврик, с молитвой умыл руки и лицо и, оборотясь к востоку, стал читать молитвы, то опускаясь на колени, то снова подымаясь на ноги.
Потом он еще раз сделал омовение и, окончив молитву, пошел обратно в саклю.
Махмет считался одним из зажиточных поселян и сакля его отличалась большой величиной и комфортом.
Так же, как и во дворе, в сакле было все чисто и везде виден был опытный досмотр старательной хозяйки, на обязанности которой лежало держать в порядке все хозяйство.
Самая сакля состояла из трех комнат, а за особой перегородкой помещалась кухня.
Любо было взглянуть на внутренность сакли Махмета.
Все полы в жилом помещении были устланы мягкими войлоками, у стен стояли тахты, покрытые коврами, на коврах были разложены ковровые подушки.
Совершив утреннюю молитву, Махмед вошел в дом и, не обращая никакого внимания на вышедшую ему навстречу жену, молча сел на тахту и закурил трубку.
Курение продолжалось довольно долго и за все это время Махмет не проронил ни единого слова.
Наконец он окончил курение и коротко приказал жене:
— Дай хлеба.
Жена, с покорностью рабыни, тотчас же поспешила исполнить приказание.
— Дай катык! Да захвати чесноку! — снова приказал Махмед, когда жена вошла в саклю, исполнив приказ своего владыки.
И снова старая жена Махмета побежала исполнять новый приказ.
— Вот тебе катык и чеснок, ай газюм (месяц моих глаз), — сказала она, ставя перед мужем требуемое.
— А что делает наша старая овца? — спросил Махмет, принимаясь за еду,
И опять жене Махмета пришлось бежать во двор, чтобы принести своему мужу точный ответ.
Как и все магометане, Махмет обращался с женой как с рабой, не ставя ее ни в грош как человека и считая ее какой-то живой машиной, которая должна была безвозмездно работать на него.
Покончив с завтраком и запив еду холодной водой, Махмет вспомнил о сыне.
— Где Мустафа? — спросил он.
— Я здесь, отец, — раздался голос из соседней комнаты.
И на пороге появился молодой и стройный татарин, семнадцатилетний сын Махмета — Мустафа.
Так же, как и его отец, он был одет в домашний костюм, состоявший из открытой спереди короткой куртки, широких шаровар, затянутых на поясе широким поясом, низких туфель с загнутыми слегка носками и не очень высокой черной барашковой шапки.
Войдя в комнату, он остановился, так как закон запрещал сыну садиться, без разрешения, в присутствии отца и начинать первым разговор.
— Надо было бы тебе съездить в Карасубазар, — заговорил Махмет. — Тебе не сегодня-завтра надо будет отправляться в Ялту, а седла у нас порядочно поистрепались. А в Карасубазаре выделываются лучшие в Крыму седла и уздечки. Кстати купишь нам и пару бурок. Тамошние бурки славятся.
— Хорошо, отец, — ответил Мустафа.
— А оттуда проедешь в Бахчисарай, — продолжал отец. — Туда я тебе дам поручение к одному моему знакомому.
— Верхом ехать? — спросил сын.
— Нет, поедешь на арбе, потому что надо будет сделать много покупок, — ответил отец. — Кстати в Карасубазаре купишь материи для платья сестры. Али-Магомет сватается за нее. Так еще, пожалуй, узнает, что у нее платьев мало. Выбери материю лоцветистее, чтобы издали была видна.
— Когда прикажешь выехать? — спросил Мустафа.
— Пообедаем — и поезжай.
И умолкнув, Махмед снова закурил трубку, давая этим понять сыну, что деловой разговор кончен.
Слегка поклонившись отцу, Мустафа вышел из сакли и тотчас же принялся за работу.
Засыпал лошади ячменя, осмотрел сбрую и все необходимое для путешествия.
Между тем на женской половине тоже закипела работа.
Хорошенькая смуглая пятнадцатилетняя дочь Махмета, Амина, подкрепив себя куском белого хлеба и стаканом чая с молоком, принялась деятельно помогать своей матери.
Обед у них хотя и отличался простотой, но все же требовал не малых хлопот.
Сначала надо было ободрать зарезанного молодого барашка, сварить из него похлебку, часть мяса пожарить и приготовить плов.
Кроме того надо было привести в порядок дом, подмести двор, прибрать под навесом, где стояла скотина.
У татар все тяжелые домашние работы исполнялись женщинами, и если мужчины могли сидеть целыми днями, не ударяя палец о палец, то женщинам, наоборот, было что делать целый день.
Сначала Амина с матерью взяли высокие кувшины с узкими, длинными горлышками и отправились к деревенскому колодцу за водой.
Принеся по нескольку кувшинов и запасясь водой на целый день, мать с дочерью убрали комнаты в сакле, перечистили все ковры и подушки и принялись за приготовление обеда.
А старый Махмет вышел из сакли и, от нечего делать, пошел на южный склон горы, где находился его виноградник.
Не спеша вышел он на широкое плоскогорье Бабуган-Яйла и медленным шагом направился в ту сторону, где плоскогорье круто спускалось к югу.
Тут, защищенные от северных ветров, привольно раскинулись роскошные виноградники.
Несмотря на то, что виноградник Махмета был не велик, он давал хозяину настолько хороший доход, что Махмет мог круглый год не делать ничего.
Впрочем Махмет, подобно всем татарам, был настолько ленив, что не стал бы работать даже в том случае, если бы его доход был вдвое меньше.
Так брел Махмет по высокому плоскогорью, любуясь на сочную, нежную траву, покрывавшую горы.
Далеко на юге из волнообразной массы Крымских гор гордо возвышалась главная вершина Ай-Петри.
Кое-где бродил скот и слышалась заунывная песня чабанов (пастухов).
Махмет прошел версты две.
В этом месте плоскогорие кончалось и волнообразные холмы, постепенно понижаясь, шли до самого моря, к которому, наконец, спускались крутыми обрывами.
Хорошо было здесь.
Там, где земля не была покрыта кудрявыми лозами винограда, склоны гор были густо усеяны стройными кипарисами, фруктовыми садами, маслинными деревами и железным деревом.
Мягкий сочный воздух, напоенный теплом и светом, казалось, переливался.
Старый Махмет любил эти места.
— Не даром со всех концов России сюда съезжаются больные и любители природы! Уж значит наш край благословлен Аллахом! — часто самодовольно говаривал он, восхваляя свою родину.
Раза два в жизни ему приходилось покидать Крым и каждый раз он возвращался домой совсем разочарованным, давая себе слово не уезжать на север, где так неприветливо, где не растут ни кипарисы, ни маслинные деревья, где так холодно и дуют холодные ветры.
Даже северная часть Крымского полуострова не нравилась ему.
Оно конечно, между южной полосой Крыма и его северной половиной была большая разница.
На севере, Крымский полуостров представлял из себя почти сплошную равнину, открытую для северных ветров, и климат там был много суровее.
Там уже не росли маслинные деревья и не вздымались так высоко к небу стройные кипарисы.
Равнина была покрыта травой и люди занимались тут больше хлебопашеством и скотоводством, нежели виноградниками и другими плодами.
И конечно, там уже не было такого приволья, как на южном берегу Крыма.
Да, старый Махмет был вполне согласен с теми, кто говорил, что Крым — рай России, что нет страны краше его родины.
Да и правда, только в такой богатой стране, как Крым, могло так легко житься ленивым от природы татарам.
Махмет дошел до своего виноградника и самодовольно улыбнулся.
— Хорош урожай будет в этом году, — подумал он. — Да и фруктов будет достаточно.
Он дошел до изгороди, опустился на землю и сел, поджав под себя ноги.
Тут было на чем отдохнуть глазу.
Вверху сияло бездонное, чистое, голубое, прозрачное небо, внизу — все зеленело мягкой, яркой зеленью, там и сям подымали свои вершины к небу стройные кипарисы, пестрели плодами отяжелевшие деревья.
Груди дышалось свободно и привольно, отовсюду несся аромат цветов и душистой травы.
Просидев так часа два, Махмет встал и лениво поплелся домой.
Он уже успел порядочно проголодаться и теперь спешил к обеду.
Дома все уже было готово.
Жена Махмета, увидав мужа, тотчас же поставила на полу, посреди комнаты, низенькие столики и поставила на них кушанья.
Вся семья уселась вокруг столиков и принялась за еду.
Ели похлебку, жареную баранину, сыр, хлеб и плов, а под конец подали арбузы и яблоки.
Ели все руками, разрезая лишь крупные куски ножами.
Плотно пообедав, Махмет отсчитал сыну деньги, необходимые для покупок, лег на тахту и погрузился в сон.
Что же касается Мустафы, он начал собираться в путь.
Дорога предстояла не короткая и надо было позаботиться обо всем.
Мустафа прифрантился.
Он надел новую, шелковую рубаху, поверх нее одел суконную короткую куртку, обшитую золотым галуном, сунул на всякий случай в карман револьвер, запасся провизией и запрет арбу.
Потом стегнул лошадь и помчался по твердой, черной дороге.
Ему нужно было доехать сначала до Алушты, а оттуда прямым путем, перевалив через горы, до Карасубазара.
Хоть Мустафа и был, подобно своему отцу, ленив, однако любил путешествовать, благо путешествие не требовало особого труда, а интерес представляло огромный.
Что могло быть лучше, как ездить среди причудливых гор, покрытых дивной растительностью, глядеть на полные неги и красоты картины природы, греться под теплыми лучами солнца и слушать веселое щебетание птиц!
Весело выехал Мустафа из своего родного аула.
Его арба, которую он, по обыкновению, не смазал из-за экономии, пищала и визжала на все лады.
Но уши Мустафы были привычны к этой музыке и если у русского человека мороз драл по коже от скрипа неподмазанных осей, то Мустафа переносил этот скрип совершенно хладнокровно, словно без этого скрипа не могла обойтись ни одна телега.
Сначала он доехал до Ялты.
Дорога все время шла роскошными скалами, покрытыми дивной растительностью, глядя на которую, сердце Мустафы наполнялось восторгом.
Все склоны на юге хребта были покрыты виноградниками, цветущими садами и благоухающими рощами.
Южное солнце так хорошо грело, ехать было так тепло!
Мустафа ехал и мурлыкал свою незатейливую татарскую песенку, воспевая все, что попадалось ему на пути.
Попадались ему камни, — он пел про камни, попадались дикие скалы, — он пел про скалы, попадались по дороге люди, — он пел про людей.
Перевалив через Бабуган-Яйлу, Мустафа крутой дорогой спустился к Ялте.
Он любил смотреть на этот город с гор. Белыми, прекрасными домами, увитыми садами, он раскинулся по берегу бухты и по прибрежным скатам.
По чистеньким улицам сновали экипажи, прохожие, скакали всадники. О! летом в Ялту приезжает всегда много гостей. Дивный климат, великолепные морские купания и красивая природа притягивают в Крым сотни тысяч посетителей, и ялтинцы, подобно вообще всем жителям южного Крыма, который больше всего посещается туристами и больными, за лето и осень всегда наживают хорошие деньги.
— Буду проводником, буду тоже наживать! — подумал Мустафа, глядя на кипучую жизнь города.
Две речки, Дерекой и Учан-Су, пересекали город, отделяя старый город от нового и новый город от 3аречья.
Лншь только Мустафа выехал из Ялты, дивная панорама открылась перед его глазами.
Вот он проехал мимо парка Нижней Массандры, мимо виноградников, мимо Средней Массандры и мимо серого дворца Верхней Массандры, со шпилем и золоченым орлом.
До самого селения Никиша, шел ряд великолепных дач.
Над селением Никиша, красиво возвышалась яйла (плоскогорие), за Никишой тянулся чудный Никишский сад.
А вот и мыс Мартьян стоит, покрытый можжевельником, вот и знаменитая Аю-Даг (Медведь-гора), склонившийся словно заснувший медведь.
За Мартьяном потянулись огромные Ай-Данильские виноградники, потом виноградники имения Гурзуф.
А вон и самая деревня Гурзуф.
Как красиво лепятся одна над другой сакли, живописным амфитеатром спускаясь к небольшой бухточке!
Стройный минарет и купол мечети гордо возвышаются над деревней.
А там, немного дальше, видны развалины старой генуэзской крепости.
Дальше идет унылый курорт Суук-Су, с такими же безжизненными, желтыми скалами.
Мустафа, ехавший сначала довольно весело, понемногу утомился и задремал.
— Слава Аллаху! — проговорил пожилой чабан Измаил, входя в саклю Махмета.
Махмет весело кивнул головой старому приятелю и тотчас же крикнул жену.
— Давай нам плова и хлеба. Да принеси кумыс, — приказал он.
Хотя по обычаям татар женщины редко показываются при гостях, но для Измаила Махмет делал исключение. Во-первых Измаил, был почти своим человеком, а во-вторых, жена Махмета была стара и можно было не соблюдать стеснительных обычаев.
— Да дай сюда водки, — крикнул ей вслед муж.
Как истый магометанин, он не пил виноградного вина, но водку пил, оправдываясь тем, что при Магомете водки не существовало, а, следовательно, он и не мог ее запретить.
Пока жена приготовляла кушанья, Махмет предложил гостю трубку.
Измаил с удовольствием принялся курить.
Это был высокий, крепкий, худощавый татарин, одетый в своеобразный, живописный костюм чабанов.
На нем была овчинная куртка, такие же овчинные штаны и буйволиные сандалии. На голову была плотно надвинута остроконечная барашковая шапка.
За поясом у чабана торчал большой нож, через плечо шла широкая перевязь, к которой был прикреплен черный футляр с вложенными в него молитвами Магомету.
Правда, чабан Измаил был безграмотен и не сумел бы прочесть ни одной из этих молитв, но он слепо верил в чудодейственную силу футляра и ни за что не рискнул бы выйти из дому без этих молитв.
— С яйлы? — спросил Махмет, подождав, пока чабан окончил курение трубки.
— С яйлы, — ответил чабан. — Надо кое-что запасти.
И помолчав немного, он добавил:
— Твои овцы хороши.
— Слава Аллаху! — довольным тоном ответил Махмет.
Он имел около сотни овец и поручал их пасти чабану Измаилу, за что последний получал известную годовую плату.
— Пригнать не надо? — спросил чабан.
— Пришли штук пять. Коли понадобится колоть больше, пришлю Мустафу, — сказал Махмет.
— Колоть больше пяти? — удивленно спросил чабан. — Должно быть, дочь замуж выдавать хочешь или сына женить?
— Насчет сына еще подожду, а Амину и правда сватают.
— Кто сватает? — заинтересовался чабан.
— Али-Магомет. Жених хороший, да скупится на калым (выкуп). Я прошу за Амину тысячу рублей и сто овец, а он дает семьсот рублей и тридцать овец.
— Хороший калым дает! — сказал чабан. — По теперешним временам это хороший калым. Смотри, как бы не увез без калыма!
— Спаси Аллах! — испугался Махмет. — И чего он скупится? Ведь у него две десятины винограда, сакля большая, фруктовый сад, да овец на яйле около двухсот. А Амина девушка красивая, первая у нас. И танцевать умеет, и вышивать, и ткать!
— А я тебе говорю, бери, что дает, — стоял на своем чабан, — Амине он жених хороший и с нагибом (главное священное лицо) он хорошо знаком. А характер Али-Магомета я знаю. Сказал — значит кончено. А рассердится — и так украдет.
— Ты думаешь? — тревожно спросил Махмет. — Или еще поторговаться? Авось немного прибавит?
— Поторговаться не мешает, только особенно не настаивай. Прибавит — ладно, не прибавит не надо.
— Слава Аллаху и пророку его Магомету! — раздался в это время голос в дверях.
— А! Хаджи-мулла Ибрагим! — воскликнул Магомет, подымаясь навстречу почетному гостю.
В саклю вошел мулла (священник) Ибрагим.
Он побывал в Мекке, куда ездил на поклонение священной каабе [Священный камень магометан, находящийся в храме в Мекке, в Аравии], и потому носил чалму зеленого цвета и носил звание — Хаджи.
Мулла был пожилой мужчина и красил бороду, усы и даже ногти в ярко-рыжий цвет.
Поздоровавшись с хозяином и чабаном, он сел на тахту и поджал под себя ноги.
В это время жена Махмета внесла в комнату угощение, и по приглашению хозяина, все принялись за еду,
Наевшись досыта и выпив немного водки, все снова уселись с ногами на диваны и стали разговаривать.
Мужчинам делать было нечего, и они любили проводить время в разговорах.
Сначала поговорили о предстоящих праздниках.
Скоро должен был наступить ‘ашер-ай’, то есть месяц кушаний, а в этот месяц всегда правоверные устраивали праздник.
Но еще важнее был праздник кефериш.
Это был торжественный праздник, который устраивался один раз в каждые двадцать пять лет.
И конечно, все магометане с нетерпением ждали его.
— Я хочу, чтобы и меня посвятили в этом году, — сказал Махмет. — Вот займусь и я торговлей, а после меня будет торговать Мустафа.
— Ну, что же, можно будет посвятить и тебя, — важно ответил мулла. — А ты уж пришли мне барана.
— Вот на днях пришлет мне Измаил овец, так я тебе и дам, — согласился Махмет.
И помолчав немного, он самодовольно прибавил:
— В этом году повеселимся. И бузы попьем и араки [арака — крепкий спиртной напиток, приготовленный из риса, сахара и сока кокосовых орехов].
С праздников разговор перешел на сказки.
Махмет и Измаил и сам мулла Ибрагим были одинаково суеверны и верили в разных духов.
Мулла Ибрагим не отличался образованием и был почти такой же безграмотный, как и его собеседники. Да это было и не удивительно, так как у крымских татар в муллы выбирали людей не потому, что они были образованнее или умнее других, а просто так, часто за выставленный хороший магарыч.
Поэтому-то татарские муллы и не пользовались среди населения большим авторитетом и на них в большинстве случаев смотрели только как на исполнителей религиозных обрядов.
Пользы же от них татарам не было решительно никакой.
Напротив того, муллы в большинстве случаев были жадны и отягощали население разными поборами.
Мулла Ибрагим любил страшные рассказы и, узнав, что в деревню пришел с яйлы чабан Измаил, тотчас же пришел к Махмету.
Чабан Измаил был мастер рассказывать.
— Расскажи-ка, Измаил, что-нибудь! — попросил мулла, когда все уселись на мягких тахтах. Говорят, по ту сторону гор живет знаменитый мюнкир-венекир (вызыватель мертвых)?
— Слыхал и я про него, да только не видал сам, — ответил чабан. — Я даже знаю, где он живет.
— А где? — спросил заинтересованный Махмет.
— По ту сторону гор, в маленькой деревушке, на реке Салгир, недалеко от поселка Сейнигер. У меня на той стороне друг есть, тоже чабан, так он мне про него рассказывал. Захотелось ему своего умершего отца увидеть, вот он и пошел к мюнкир-венекиру. А было уже темно. Подошел он к его сакле, заглянул в окно, да так и ахнул. Сидит мюнкир-венекир на полу, а в сакле дым. И видит он, пляшет в дыму страшная обура (ведьма). Поплясала и пропала, а на ее месте появился ‘диви’ (гигантский дух). Грозный диви держал за руку прекрасную как солнце пэри (нежная женщина-дух).
— Аллах велик! — прошептал испуганно Махмет.
— И не свернул его голову диви? — спросил мулла Ибрагим.
— Нет. Видно мюнкир-венекир умеет с ними ладить, — ответил чабан. — Потом снова появилась страшная обура и они стали что-то шептать. И вдруг вся сакля наполнилась тенями умерших, среди которых мой приятель узнал многих знакомых, которые уже умерли.
— Ну, и что же дальше? — спросил Махмет.
— Да мой приятель так перепугался, что не пошел даже вызывать тень своего отца, — сказал чабан.
— Я бы и сам ни за что не пошел, — ответил мулла Ибрагим, у которого от рассказа чабана мороз пробежал по телу.
— А у вас в горах ты не встречал обур? — спросил Махмет.
Чабан Измаил вдруг стал серьезным.
— Есть они и у нас. Недалеко от того места, где я пасу овец, на северном склоне яйлы, есть дикое темное ущелье и в нем есть много темных пещер. И часто с той стороны слышится сердитый вой и крики. Там живут обуры и диви. Вероятно, по ночам они дерутся и поэтому визжат и кричат. Диви оберегают пэри, а обуры хотят похитить прекрасных пэри, ну вот у них и идет драка.
Чабан Измаил вероятно слышал ночью вой волков и крик сов, но благодаря суеверию принимал эти крики за крики духов, в которых он безусловно верил.
Рассказы пошли за рассказами.
И никто из них не знал, что жена Махмета и маленькая Амина жадно слушают их, притаившись в другой комнате и стараясь не проронить ни одного слова из этих интересных рассказов.
С злых духов разговор перешел на разбойников.
Теперь их в Крыму стало очень мало, но в прежние времена их было достаточно и в народе о них ходили самые интересные легенды.
Долго разговаривали мужчины, таким образом, пока сон не начал клонить их головы.
Обещав прийти на следующее утро, мулла Ибрагим ушел, а Махмет с гостем улеглись спать на приготовленных им постелях.
Маленькая Амина, олень довольная подслушанными рассказами, тоже отправилась в свою комнатку.
У ней была своя маленькая комнатка, с небольшим окном, прикрытым решеткой, чтобы чужой взор не мог хорошенько разглядеть юной дочери Ахмета.
Пол комнаты был устлан войлоком, около одной стены стояла большая тахта, покрытая пушистым ковром, две стены сакли были тоже задрапированы коврами, на третей стене висело зеркало и лубочная картина, изображающая какой-то дворец.
Амина зажгла лампу, сняла со стены зеркало и стала разглядывать себя.
Она была хорошенькая девушка.
Костюм, состоявший из желтых шелковых шаровар, красных сафьяновых туфель и длинной синей рубашки, поверх которой был, накинут халат, открытый на груди и перетянутый серебряным поясом, очень шел к ее молодому, розовому личику.
На голове ее была надета красная, расшитая золотыми монетами, феска, из под которой выбивались маленькие косички черных, как смоль волос.
А узкие глазки, похожие на спелые маслины, лукаво выглядывали из под век, обрамленных длинными ресницами.
Посмотрев на себя, девушка снова повесила на место зеркало и села на тахту и задумалась.
Ах, как скучна была ее жизнь!
Ну, что за веселье было вечно прятаться от посторонних взоров, не сметь ни с кем говорить и только робко выглядывать из оконца, когда в их дом приезжали какие-нибудь гости.
Но что поделаешь с законом, которым магометанкам не только запрещалось разговаривать с посторонними мужчинами, но даже не разрешалось присутствовать в общей комнате, когда приезжали гости.
А без гостей было еще скучнее.
С раннего утра Амина, вместе с матерью, принималась за работу.
Она должна была привыкать к ней с детства, потому что знала, что после замужества должна будет все делать сама.
И поэтому вместе с матерью она колола дрова, таскала воду, убирала комнаты и двор, кормила и выгоняла в поле скотину и готовила обед.
А в свободное время вышивала платки и полотенца.
Платки и полотенца она вышивала себе для приданого, так как мать ей говорила, что женихи любят, когда у невесты много вышитых платков и полотенец и даже справляются о том, много ли у невесты того у другого.
Но в этом отношении Амина знала, что не ударит лицом в грязь.
Она была хорошая мастерица и, несмотря на то, что ей было всего пятнадцать лет, у нее уже было двадцать два вышитых платка и десять вышитых полотенец.
А это как-никак считалось очень хорошим приданым.
Сначала Амина смотрела на замужество со страхом.
Ведь у татар, как у всех магометан, невесту не спрашивали о согласии, а прямо выдавали за того, кто заплатит больший калым.