КРЫЛОВЪ И РАДИЩЕВЪ.
КРЫЛОВЪ И РАДИЩЕВЪ.
Кто писалъ въ ‘Почт Духовъ’?— Вопросъ изъ исторіи русской литературы прошлаго вка.
——
А. Пыпинъ.
‘Встникъ Европы‘, No 5, 1868
Крылов и Радищев, Пыпин Александр Николаевич, Год: 1868
Время на прочтение: 22 минут(ы)
Въ настоящей замтк, мы желали бы обратить вниманіе историковъ нашей литературы на вопросъ о литературныхъ связяхъ Радищева и Крылова, до сихъ поръ очень темный и однако чрезвычайно любопытный.
Біографія Радищева до послдняго времени очень мало извстна, какъ біографіи многихъ другихъ дятелей литературной и общественной жизни, на долю которыхъ выпадала печальная судьба, подобная судьб Радищева. Историки литературы о немъ совсмъ умалчивали, и даже новйшій историкъ, г. Галаховъ, далъ Радищеву только полторы строчки въ своей объемистой книг, хотя уже могъ имть достаточно матеріала для характеристики писателя, во всякомъ случа исторически боле важнаго, чмъ десятки другихъ писателей, пересчитанныхъ въ этой исторіи.
Въ послднее время имя Радищева названо было въ біографіи Крылова. Въ стать г. Кеневича, помщенной въ одномъ изъ предъидущихъ нумеровъ ‘Встника Европы’, сообщены были неопредленные намеки на какія-то отношенія между этими двумя писателями. Эти намеки длалъ самъ Крыловъ въ позднйшее время своей жизни, но не разъяснялъ ихъ, такъ что изъ нихъ трудно извлечь что-нибудь кром темнаго представленія о какихъ-то связяхъ, существовавшихъ между нимъ и Радищевымъ. Когда начались розыски о книг Радищева ‘Путешествіе изъ Петербурга въ Москву’, — нашли нужнымъ обратить вниманіе на Крылова: на первый разъ, пока не объяснилось, что книга напечатана была въ собственной типографіи Радищева, думали, что не была ли она напечатана въ типографіи Крылова {Встникъ Европы, 1868, февр., стр. 712. Рчь идетъ конечно о типографіи, принадлежавшей собственно Рахманинову, гд печаталась ‘Почта Духовъ’.}.
Дло это происходило въ 1790 году. Крыловъ былъ тогда юноша 22 лтъ, Радищевъ былъ старше его почти двадцатью годами (род. 20 авг. 1749). Крыловъ только-что начиналъ свое литературное поприще, за годъ передъ тмъ, въ 1789, издавалась ‘Почта Духовъ’, которую считаютъ его первымъ литературнымъ предпріятіемъ и одной изъ лучшихъ его заслугъ въ области русской сатиры.
‘Почта Духовъ’ выходила въ 1789 г. безъ имени издателя или автора, второе изданіе, вышедшее въ 1802 году, явилось также безъ имени. Крыловъ признавалъ ‘Почту Духовъ’ за свой трудъ, и преданіе считаетъ это изданіе за Крыловымъ. Я. К. Гротъ въ своей стать приписываетъ Крылову единственное и исключительное авторское право. Между тмъ, давно уже представлялись какія-то соображенія, по которымъ Крыловъ становился не единственнымъ авторомъ этой сатиры. Плетневъ, въ первомъ и до сихъ поръ единственномъ полномъ изданіи Крылова, сдланномъ въ 1847 году, говоритъ, что ‘въ ныншнемъ собраніи сочиненій Крылова напечатаны вс статьи, принадлежащія собственно ею перу и помщенныя имъ въ тогдашнемъ его журнал’ — и между тмъ изъ 48 писемъ, составляющихъ ‘Почту Духовъ’, онъ приводитъ только 18, почти одну только треть, это были т письма, которыя пишутся отъ имени духовъ Зора, Буристона и Встодава, хотя и изъ этихъ писемъ одно также не вошло въ собраніе Плетнева. Такимъ образомъ, остальныя тридцать писемъ приходится приписывать какимъ нибудь другимъ участникамъ изданія. Преданіе, упоминаемое Я. К. Гротомъ, считало сотрудниками Крылова въ изданіи Рахманинова и Николая Эмина, сына извстнаго авантюриста и писателя. Г. Гротъ думаетъ, однако, что участіе Рахманинова ограничивалось только вншней стороной изданія, которое печаталось въ его типографіи, — хотя это заключеніе кажется намъ не вполн согласнымъ съ свидтельствомъ Быстрова, приводимымъ также у г. Грота: Быстровъ именно упоминаетъ, — со словъ крылова, — что Рахманиновъ, бывши товарищемъ Крылова по изданію ‘Почты Духовъ’, ‘давалъ ему матеріалы’, а относительно Эмина г. Гротъ полагаетъ, что упоминаніе его у Плетнева произошло, вроятно, по недоразумнію, изъ смшенія его съ Эминымъ-отцомъ, издателемъ ‘Адской Почты’. Вообще, г. Гротъ думаетъ, что ‘Почта Духовъ’ представляетъ собой совершенно цльное произведеніе, и что ‘слдуетъ включить всю ее въ составъ сочиненій Крылова’,— или по крайней мр, что его слдуетъ считать ‘главнымъ редакторомъ’ писемъ {Встн. Евр. 1868, III, 222, прим. 1.}.
При этой неопредленности вопроса о томъ, принадлежитъ ли ‘Почта Духовъ’ одному Крылову исключительно, или честь авторства этой сатиры должна быть раздлена имъ съ другими, — мы желали бы обратить вниманіе нашихъ историковъ на одно извстіе, до сихъ поръ не имвшееся въ виду, и указывающее не только сотрудника, но автора ‘Почты Духовъ’ — въ Радищев.
Это свидтельство принадлежитъ автору книги: ‘Mmoires secrets sur la Russie et particuliè,rement sur la fin du rè,gne de Catherine II et le commencement de celui de Paul I’ (3 voll Paris, An VIII, т. е. 1800). Авторъ записокъ прожилъ довольно долго въ Россіи, и хотя иностранные писатели нердко возбуждаютъ у насъ недовріе къ совершенной точности сообщаемыхъ ими свдній, но въ настоящемъ случа, мы имемъ дло съ писателемъ, который могъ близко видть общественную жизнь и дйствительно сообщаетъ о ней много отзывовъ и свдній, если не всегда благосклонныхъ къ русскому обществу и точныхъ въ частностяхъ, то въ общемъ показывающихъ хорошія для иностранца пониманіе вещей и наблюдательность. При томъ, самое свидтельство о Радищев писано, очевидно, такъ, сознательно, что его, по нашему понятію, нельзя оставить безъ вниманія.
Авторъ не сочувствовалъ многимъ мрамъ императрицы Екатерины, особенно за послднее время ея царствованія, и въ числ этихъ мръ говоритъ о ссылк Радищева. Этотъ отрывокъ мы приведемъ собственными словами автора, чтобы предоставить читателю самому судить о томъ, въ какомъ тон выражаются мнніе автора о Радищев и свидтельство о литературной его дятельности.
…’Въ числ многихъ жертвъ политической инквизиціи, Радищевъ въ особенности заслуживаетъ сожалнія друзей разума. Извстно, что. Екатерина II часто посылала молодыхъ русскихъ путешествовать и учиться на счетъ казны: многіе изъ нихъ были удачно выбраны, стали потомъ полезными людьми и принесли съ собой въ отечество философскія познанія и идеи о человчности (des connaissances et des ides de philosophie et d’humanit). Самымъ замчательнымъ и самымъ несчастнымъ изъ этихъ воспитанниковъ Екатерины былъ Радищевъ. По возвращеніи въ Россію, онъ сдланъ былъ директоромъ таможни, и въ этой должности мытаря, его честность, вжливость его обращенія и пріятность его бесды заставляли уважать и любить его. Онъ занимался литературой и издалъ уже сочиненіе (ouvrage) подъ названіемъ: ‘Почта Духовъ’, періодическое изданіе, самое философическое и самое дкое (piquante), какія только когда нибудь осмливались издавать въ Россіи. Его однакоже не безпокоили: но посл революціи (т. е. Французской, 1789) онъ имлъ смлость напечатать небольшую брошюру, гд онъ ршился высказать отчасти (laisser transpirer) свою ненависть къ деспотизму, свое негодованіе противъ фаворитовъ и свое уваженіе къ французамъ. Удивительно было здсь то, что на многихъ экземплярахъ этой книги было выставлено дозволеніе полиціи. Начальникъ полиціи, Рылевъ, столько же знаменитый въ Россіи своими нелпостями, сколько д’Аржансоны, Ле-Нуары и Сартины знамениты во Франціи своею тонкостью, былъ призванъ къ отвту за это дозволеніе. Онъ не зналъ, что отвчать, потому что не читалъ книги, да и не понялъ бы ея. Но почтенный Радищевъ, также призванный къ допросу, сознался, что самыя смлыя мста его книги не находились въ рукописи, когда онъ представилъ ее въ цензуру, но что онъ напечаталъ ихъ (т. е. безъ дозволенія) у себя. Простить Радищева было бы достойно того характера, который Екатерина II выказала въ другихъ случаяхъ: но Радищевъ былъ сосланъ въ Сибирь’…
Авторъ говоритъ дальше о томъ, какъ Радищеву не удалось проститься въ послдній разъ съ семьей при вызд изъ города, и кончаетъ:
‘Такъ онъ отправился, съ отчаяніемъ въ сердц. Ахъ! Если онъ живетъ еще въ обширныхъ пустыняхъ, куда онъ сосланъ, и если онъ еще дышетъ, погребенный въ Колыванскихъ рудникахъ, пусть его философія и добродтель еще утшаютъ его! Его мужество не было безполезно его отечеству. Несмотря на обыски въ домахъ…. его сочиненіе существуетъ у многихъ изъ его соотечественниковъ, и его память дорога всмъ разсудительнымъ и чувствительнымъ людямъ’.
Въ примчаніи къ своему разсказу, авторъ говоритъ: ‘Сочиненіе Радищева называется: ‘Путешествіе въ Москву’. Были примры, что русскіе купцы давали до двадцати пяти рублей, чтобы имть книгу на одинъ часъ и тайкомъ прочесть ее. Я читалъ изъ нея только нсколько отрывковъ (или обрывковъ, lambeaux)’… {Mm. secr., t. II, р. 188—191, 200.}
Авторъ, указываетъ, какіе отрывки {Цитаты его, замтимъ, врны, въ другомъ мст онъ приводитъ также цитату изъ ‘Вадима’ Княжнина. (Срав. Mm. И, 163 и ‘Вадимъ Новгородскій’, Спб. 1793, стр. 30—31.) Біографическія показанія о Радищев также совершенно врны. ‘Нелпости’ Рылева были дйствительно замчательны, одну изъ нихъ разсказываетъ Сегюръ (Записки, Спб. 1866, стр. 39—41), — какъ Рылевъ, по мнимому приказанію императрицы, совсмъ былъ готовъ сдлать чучелу изъ придворнаго банкира Судерланда: на самомъ дл, чучелу велно было сдлать изъ околвшей собаченки Судерланда, которая называлась этимъ именемъ потому, что была подарена императриц банкиромъ Судерландомъ. Несчастный банкиръ только счастьемъ избавился отъ операціи, которую собирался сдлать съ нимъ Рылевъ.}.
Таково современное свидтельство, представляющее, какъ видитъ читатель, вопросъ объ автор ‘Почты Духовъ’ совершенно несогласно съ тмъ, что принималось до сихъ поръ въ нашей литератур. Это свидтельство прямо указываетъ Радищева, какъ автора ‘Почты Духовъ’, не упоминая ни однимъ словомъ о Крылов.
Вотъ вопросъ, существеннымъ образомъ касающійся дятельности двухъ замчательныхъ писателей.
Не ршая теперь этого вопроса за недостаткомъ боле положительныхъ данныхъ, мы сдлаемъ только нсколько замчаній объ обстоятельствахъ дла, какъ они представляются въ настоящемъ своемъ вид, пока дальнйшихъ данныхъ еще нтъ. Представляетъ ли вроятія приведенное нами свидтельство?
Оно можетъ представлять ихъ по разнымъ основаніямъ. Прежде всего, какъ мы видли, вопросъ объ автор ‘Почты Духовъ’ далеко не ясенъ. Криловъ не противорчилъ, когда ему приписывали это изданіе, хотя съ другой стороны нтъ положительныхъ извстій, которыя давали бы право приписывать ему все изданіе. Напротивъ того, въ первомъ полномъ изданіи его сочиненій, Плетневъ, въ которомъ можно конечно предположить знакомство съ литературной дятельностью Крылова, помщаетъ въ этомъ собраніи только третью долю ‘Почты Духовъ’, упомянувъ, что это именно и есть статьи, принадлежащія собственно его перу въ этомъ журнал. Даже при этой, все-таки не довольно мотивированной, постановк дла остается дв трети журнала, которыя, какъ надо предположить, приходится приписать какому нибудь другому писателю. Участіе Рахманинова, писателя далеко не замчательнаго, какъ мы видли, иные ограничиваютъ даже одной только типографской частью дла, другія свднія приписываютъ Рахманинову только доставленіе матеріала, можетъ быть простые разсказы или анекдоты. Эминъ также писатель мало замтный, которому г. Гротъ и вовсе не находитъ возможнымъ дать какую нибудь долю въ сильной сатир ‘Почты Духовъ’.
‘Если, въ подобномъ положеніи дла, новымъ участникомъ въ этой сатир (если не единственнымъ ея авторомъ) называютъ Радищева, это обстоятельство не иметъ въ себ ничего невроятнаго, и напротивъ бросаетъ на дло нкоторый свтъ.
Но можно ли доврять писателю, который сообщаетъ это свдніе? Ды говорили уже, что хотя онъ и былъ иностранецъ, но онъ жилъ въ Россіи долго и, какъ можно видть по всему содержанію его записокъ, имлъ случай знать и часто дйствительно зналъ жизнь средняго и высшаго классА, слдилъ за фактами умственной жизни общества, интересовался литературой (онъ зналъ по-русски) и нсколько разъ упоминаетъ въ своихъ запискахъ о разныхъ ея подробностяхъ. Правда, у него есть свои историческія ошибки, — но такія же, какимъ неизбжно подвергается всякій писатель, описывающій современныя событія, о которыхъ свднія доходятъ до него не въ форм документальной исторіи, а въ вид слуха. Ему извстны и гораздо мене важные литературные факты, чмъ ‘Почта Духовъ’, а слдовательно, тмъ больше возможности думать, что онъ могъ имть здсь боле или мене обстоятельныя свднія. Въ самомъ извстіи мы видимъ, что онъ очень точно передаетъ біографическія данныя о Радищев, знаетъ самую книгу, подробности катастрофы и т. д. Наконецъ, то одушевленіе, съ какимъ авторъ говоритъ о Радищев, предполагаетъ, что онъ говоритъ о вещахъ, его близко интересовавшихъ, и сочувствія автора къ Радищеву нельзя объяснять однимъ только отраженіемъ его антипатіи къ другимъ явленіямъ русской жизни, — какъ иные захотли бы это объяснять. Слова автора — не простыя фразы либеральной реторики, среди которой онъ могъ бы напутать имена и факты. Вроятность приведеннаго извстія подтверждается упомянутыми выше намеками на какія-то связи между Крыловымъ и Радищевымъ. По выход ‘Путешествія изъ Петербурга въ Москву’, какія-то темныя обстоятельства, по словамъ его біографа, заставили Крылова закрыть типографію и прекратить журналъ. Крыловъ, и впослдствіи времени не разъяснявшій этого обстоятельства, на вопросы объ этомъ, говорилъ только: ‘Тутъ много было причинъ… полиція, и еще одно обстоятельство…. кто не былъ молодъ и на вку своемъ не длалъ проказъ’. У него въ типографіи сдланъ былъ родъ обыска, и біографъ Крылова длаетъ предположеніе, что его подозрвали, что онъ напечаталъ книгу Радищева {Встн. Евр. 1868, II, 712.}. Значитъ, было въ то время какое нибудь основаніе ставить ихъ въ связь. Самъ Крыловъ впослдствіи упорно не желалъ разъяснять и вспоминать своихъ старыхъ литературныхъ отношеній, и это обстоятельство, по нашему мннію, только подтверждаетъ существованіе этой связи.
Въ самомъ дл, это упорное нежеланіе едва-ли подлежитъ сомннію. Въ послдующіе годы, прежнія литературныя отношенія и дятельность казались Крылову только ‘проказами’. Панегиристъ Крылова, Лобановъ приводитъ нсколько отзывовъ Крылова, имющихъ этотъ смыслъ. Ему не хотлось печатать собранія своихъ сочиненій, потому что въ прежнихъ было ‘много вздору’ или не было ‘ничего путнаго’, когда случалось, что при немъ повторяли какую нибудь шутку изъ его старыхъ комедій, онъ спрашивалъ, по словамъ Лобанова: ‘откуда это? чье это?’ — Ваше, Иванъ Андреевичъ.— ‘Быть не можетъ!’ — Да вотъ посмотрите, напечатано съ вашимъ именемъ. ‘Я не помню ничего, это проказы молодости, это грхи прошлыхъ лтъ’ {Жизнь и сочиненія Ивана Андреевича Крылова. Сочиненіе академика Михаила Лобанова. Сцб., 1847, стр. 5.}. Другъ его Лобановъ, вполн согласный съ нимъ во взглядахъ, сообщая эти слова, также выражалъ желаніе, чтобы т, кому принадлежитъ право на изданіе сочиненій Крылова, напечатали только комедіи его: ‘Модную Лавку’, ‘Урокъ дочкамъ’, басни и нкоторыя мелкія стихотворенія. Слдовательно все остальное, въ томъ числ конечно и ‘Почта Духовъ’, по его мннію, не должно было имть мста въ изданіи Крылова. Понятно, что Крыловъ могъ выражаться, какъ выше указано, о прежнихъ своихъ произведеніяхъ, потому что въ числ этихъ произведеній находились такія, какъ опера ‘Кофейница’, трагедіи ‘Клеопатра’ и ‘Филомела’, шуточная трагедія. ‘Трумфъ’ и т. п., въ которыхъ дйствительно было ‘много вздора’ или не было ‘ничего путнаго’, — но вспоминать объ изданіи ‘Почты Духовъ’ ему было непріятно по другимъ основаніямъ. Образъ мыслей, при которомъ это изданіе было возможно прежде, впослдствіи значительно измнился. Крыловъ, какъ можно видть изъ разсказовъ его друга Лобанова, не только не могъ позволить себ какого нибудь вольнодумства, но негодовалъ противъ подобныхъ вещей. Въ образчикъ можно привести случай подобнаго рода, сообщаемый Лобановымъ (стр. 63), какъ Крыловъ ушелъ съ одного литературнаго обда, при которомъ читались ‘эпиграммы нкоторыхъ людей противъ нкоторыхъ лицъ’, какъ говоритъ Лобановъ. Крыловъ объяснялъ потомъ свое удаленіе такъ: ‘Вдь могутъ подумать: онъ тамъ былъ, стало быть длитъ ихъ образъ мыслей’. Не знаемъ, къ какимъ лицамъ относились эти эпиграммы, но едва ли он могли быть особенно компрометирующими, если могли быть читаны въ большомъ обществ, гд были и дамы, и гд былъ академикъ Лобановъ. По всей вроятности, осторожность Крылова была преувеличенная. Во всякомъ случа, въ его взгляд на вещи преобладало благоразуміе, которымъ онъ еще не руководился во времена ‘Почты Духовъ’, — какъ это доказывается самымъ содержаніемъ этого журнала, значительно смлымъ сравнительно съ послдующими его изданіями. Это благоразуміе, вроятно, и производило ту скрытность, которой отличались его отзывы о старыхъ временахъ. Онъ предпочиталъ оставлять эти старыя событія въ совершенной неизвстности, — въ какой они дйствительно и остались.
Другъ его Лобановъ или не зналъ или также не хотлъ сообщать того, что зналъ о первыхъ литературныхъ предпріятіяхъ Крылова. Своему перечисленію сочиненій Крылова, онъ предпосылаетъ такое замчаніе: ‘Приступая къ исчисленію всхъ его сочиненій, по невол юлжень я говорить и о тхъ его сочиненіяхъ, которыя онъ какъ попытки, какъ проказы молодости, вроятно, желалъ бы-истребить изъ памяти человческой, но зная обязанность библіографа и справедливое любопытство публики, я не смю умолчать о нихъ’ (стр. 5), — и затмъ перечисляетъ ‘Кофейницу’, ‘Клеопатру’, ‘Филомелу’, и т. д., не говоря совсмъ о ‘Почт Духовъ’. О ней Лобановъ упоминаетъ нсколько выше только одной неопредленной фразой, Что въ начал своихъ занятій литературой, Крыловъ ‘участвовалъ’ въ изданіи журналовъ ‘Почта Духовъ’, ‘Зритель’ и ‘Спб. Меркурій’, и что первую онъ ‘издавалъ вмст съ капитаномъ Рахмановымъ’ {Т. е. Рахманиновымъ.}.
Итакъ, по тмъ свидтельствамъ, какія мы знаемъ, едва ли можно сомнваться въ томъ, что Крылову принадлежитъ извстная доля въ изданіи ‘Почты Духовъ’, но едва ли не слдуетъ также сдлать предположенія, что въ этомъ изданіи участвовали и другіе, и что съ нимъ связано было какое-то обстоятельство, о которомъ Крыловъ впослдствіи не хотлъ давать никакихъ разъяснены.
И то и другое объясняется, если принять (хотя и не въ абсолютномъ смысл) извстіе автора ‘Мемуаровъ’, что въ ‘Почт Духовъ’ печатались сочиненія Радищева. При той усиленной осторожности, какой отличался Крыловъ впослдствіи, понятны становятся его нежеланіе считать за собой прежнія ‘проказы’ и его ссылки на то, что ‘кто не былъ молодъ’…
По соотвтствуетъ ли этому внутренняя сторона дла? Какъ относится содержаніе ‘Почты Духовъ’ къ тому, что мы знаемъ о литературномъ характер — съ одной стороны Крылова, съ другой Радищева?
Намъ кажется, что на эту часть вопроса можно отвчать въ томъ же смысл.
До послдняго времени, вопросъ о содержаніи ‘Почты Духовъ’ не представлялся съ этой точки зрнія. Г. Гротъ, кажется, первый счелъ нужнымъ опредлить это обстоятельство, и опредляетъ его согласно съ своимъ мнніемъ о томъ, что Крыловъ былъ если не единственный авторъ ‘Почты’, то первое лицо ея, главный редакторъ, на все наложившій печать своего таланта и своей сатиры. По словамъ Плетнева,— письма Зора, Буристона и Встодава ‘составляютъ одну картину’.— ‘Читая Почту Духовъ,— говоритъ г. Гротъ,— нельзя не признать, что и вс ея письма составляютъ одну картину, въ которой трудно отличить участіе разныхъ авторовъ: везд одни и т же пріемы, одинъ языкъ, одинъ взглядъ на міръ и общество, частое повтореніе тхъ же образовъ и мыслей, словомъ, общая связь и внутреннее единство содержанія. Трудно представить себ, чтобы такія сатирическія письма могли быть писаны нсколькими лицами’ {Встн. Евр. ibid. 222.}…
Мы находимъ возможнымъ думать объ этомъ иначе. Разумется само собою, что трудно отличать здсь участіе разныхъ авторовъ и трудно положительно распредлять между ними статьи, когда для этого нтъ ни малйшихъ фактическихъ указаній: авторовъ могло быть’два, могло быть три или четыре, и критик пришлось бы сдлать tour de force, если бы она захотла утверждать здсь что нибудь ршительно. Тмъ не мене, если мы ограничимся двумя главными лицами, между которыми приходится длить содержаніе журнала, и останемся въ границахъ общихъ указаній, вопросъ можетъ не быть безнадежнымъ, какъ выражались классическіе ученые. Для него остается критеріумъ въ общемъ характер обоихъ писателей, который извлекается изъ всего объема ихъ сочиненій,— мы разумемъ не характеръ художественный, а характеръ критическій, т. е. отношеніе того и другого писателя къ обличаемо# дйствительности, степень и свойство обличенія.
Мы не беремся, въ настоящую минуту, за эу критическую задачу и сообщимъ только нкоторыя мысли объ этомъ предмет. Говоря о ‘Почт Духовъ’, біографы Крылова не одинъ разъ выражали удивленіе: ‘читая его дкія сатирическія статьи, съ трудомъ вримъ, что он написаны почти мальчикомъ, и притомъ мальчикомъ, нигд не учившимся’ и т. д. Дйствительно, съ трудомъ врится, когда мы припомнимъ ближайшія по времени произведенія Крылова, состоявшія изъ обычныхъ трагедій, комедій, мелкихъ стихотвореній, обличительныхъ статеекъ: вс эти вещи, хотя и писались наканун и посл ‘Почты Духовъ’, вообще не превышали средняго уровня и обыкновенно вовсе даже не касались особенно трудныхъ и щекотливыхъ общественныхъ вопросовъ, что мы находимъ однако въ ‘Почт Духовъ’. Трагедіи вполн врны псевдоклассическимъ преданіямъ и были мало любопытны даже для Лобанова, еще дорожившаго этими преданіями, комедіи представляютъ конечно больше жизни, но предметъ ихъ также не выходитъ изъ обыкновенныхъ предметовъ тогдашней русской сатиры и комедіи: здсь осмиваются подражаніе французскимъ нравамъ и модамъ, свтская пустота и мотовство, страсть къ стихотворству, игроки, дешевыя красавицы и т. п. Впослдствіи, критики Крылова вообще не затруднялись говорить, что онъ въ первый разъ сталъ на свою дорогу уже сорока лтъ, когда онъ окончательно обратился къ басн,— такъ, что предыдущая его дятельность, даже съ лучшими его комедіями: ‘Модная Лавка’ и ‘Урокъ дочкамъ’, не представлялась. имъ чмъ нибудь особенно характеристичнымъ и соотвтствующимъ тому таланту, о какомъ свидтельствовали потомъ его басни. ‘Почта Духовъ’, когда они объ ней вспоминали, представлялась имъ однако серьезной сатирой, и тогда она вызывала т выраженія изумленія, какія мы приводили. Критики удивлялись ея смлости, съ которой сатирикъ ‘поражалъ порокъ, скрывающійся Отъ общественнаго порицанія подъ величественною тогою заслуженнаго гражданина, подъ личиною свтской образованности, подъ маскою скромности’ и т. д. Эта смлость едва ли была вообще литературнымъ характеромъ Крылова, если мы оставимъ въ сторон ‘Почту Духовъ’. Его старыя сочиненія, какъ мы замчали, относились вообще къ такимъ общественнымъ недостаткамъ, которые уже составляли общую тему тогдашней сатиры. Но его басни? Изъ объясненій, изданныхъ г. Евневичемъ, извлекалось заключеніе, что Крыловъ былъ очень смлымъ обличителемъ, но намъ кажется, что это заключеніе еще нуждается въ ближайшемъ опредленіи. Именно, есть большая разница между тмъ, что писатель думалъ про себя, и тмъ, что находилъ читатель въ его произведеніи. Первое относительно Крылова мы нсколько узнаемъ только теперь, когда случайно отыскались извстія о томъ, по какимъ поводамъ написаны были нкоторыя изъ его басенъ, въ свое время публика знала только послднее. Первое очень любопытно тмъ, что узнавая поводы и настоящіе сюжеты басенъ, мы можемъ судить о степени ума и наблюдательности автора, его взглядахъ на разные общественные вопросы,— мало того, съ этими комментаріями извстныя басни пріобртаютъ для насъ больше смысла и опредленнаго значенія, но смлость автора, какъ общественнаго писателя, опредляется только послднимъ,— той формой и той обстановкой, съ какими онъ самъ передавалъ свое произведеніе публик. При этихъ условіяхъ, дло становится нсколько иначе. Степень смлости значительно умрялась самой формой басни, иносказательность ея совершенно скрывала всякій намекъ, и какъ бы ни былъ рзокъ его смыслъ басни по ея первоначальному поводу — въ публику сатира ея являлась въ такомъ вид, что ближайшее примненіе ея оставалось или совершенно недоступнымъ для читателя, или чисто гадательнымъ. Басня, самая рзкая при одномъ объясненіи, становится совершенно невинной при другомъ: мужикъ, у котораго плясали рыбы на горячей сковород,— лиса, предлагавшая сдлать волка пастухомъ надъ пестрыми овцами, могли пожалуй означать сильнаго вельможу, но они могли обозначать и секретаря узднаго суда {Какъ поступалъ въ этомъ случа Крыловъ, и какъ смотрли на этотъ предметъ его друзья, разсказываетъ Лобановъ: ‘Читатель пожелаетъ, можетъ быть, знать исторію каждой оригинальной его басни, т. е. случаи, побудившіе автора къ изобртенію той или другой изъ нихъ. Безъ сомннія, случаи эти были, и я самъ желалъ бы ихъ знать, но эту тайну авторъ унесъ съ собою въ могилу. Мы знаемъ ключъ только къ нкоторымъ, весьма немногимъ, но, по весьма уважительнымъ причинамъ, не можемъ передать читателю? (стр. 55).}. Въ образ мыслей Крылова, вроятно, въ самомъ начал были задатки того спокойнаго, или лниваго консерватизма, какимъ онъ отличался впослдствіи, этому соотвтствовалъ и весь его взглядъ на вещи. Онъ видлъ и наблюдалъ общественные недостатки, но относился къ нимъ, какъ моралистъ: онъ объяснялъ ихъ порчей нравственности и несоблюденіемъ существующихъ правилъ, и исправлять недостатки хотлъ только внушеніемъ этихъ правилъ и нравоученіемъ, или же относился къ нимъ, что называется художественно, съ спокойнымъ безучастіемъ, хладнокровный къ обимъ сторонамъ. Общественныя движенія, новаторство, смлые запросы критическаго изслдованія, кажется, вовсе ему не нравились: молодой горячій конь въ его басн перебиваетъ горшки, которые. везетъ, водолазъ, ищущій драгоцннйшихъ сокровищъ моря, погибаетъ въ пучин, изображая собой гибель дерзкаго ума, литератур поставленъ примръ вольнодумнаго сочинителя, который жарится въ адскомъ котл хуже всякаго разбойника, и т. д.
Совершенно инымъ представляется намъ Радищевъ,— въ томъ отношеніи, о какомъ мы упоминали, т. е. въ его взгляд на жизнь и въ свойствахъ его критики. Его взглядъ былъ очень смлъ, какъ это доказывается ‘Путешествіемъ’, и не надобно думать, чтобы ‘Путешествіе’ стояло чмъ-нибудь слишкомъ исключительнымъ въ ряду другихъ его сочиненій, — напротивъ, тотъ же общій характеръ и направленіе понятій мы найдемъ и въ остальныхъ его сочиненіяхъ, писанныхъ до и посл ‘Путешествія’. Къ тому времени, о которомъ мы говоримъ, Радищевъ былъ уже человкъ установившихся мыслей, его лейпцигское образованіе, — какъ, быть можетъ, оно ни было неправильно, — дало ему наклонность къ послдовательному разсужденію, /сообщило извстный запасъ научныхъ знаній, направило его мысли на критику дйствительности, и, при тогдашнемъ характер времени, навело на общіе философскіе вопросы и вопросы объ общественномъ устройств. Радищевъ и его товарищи читали Гельвеція и, конечно, другихъ энциклопедистовъ, еще въ Лейпциг, школьная нмецкая, наука, хотя и съ другой точки зрнія, занимала ихъ тми же вопросами права и нравственности. Въ біографіи своего друга Ушакова, Радищевъ даетъ намъ понятіе объ умственныхъ интересахъ этого кружка, и самъ Радищевъ остался имъ вренъ въ своихъ стремленіяхъ къ разъясненію общественныхъ предметовъ и въ наклонности къ философскому взгляду на вещи,— какова бы ни была эта философія, все равно. Въ примненіи къ дйствительности, которую Радищевъ подвергалъ своей критик, этотъ взглядъ наводилъ его на общія разсужденія, и выводомъ его бываетъ не мораль, а мысль объ исправленіи общественныхъ учрежденій…. Этотъ послдній элементъ былъ вообще рдокъ въ нашей литератур, хотя переводы иностранныхъ сочиненій вводили въ русскую книгу такія разсужденія о политическихъ предметахъ, какія, вроятно, затруднили бы позднйшую цензуру, у Радищева была, безъ сомннія, своя привычка къ этой иностранной литератур, вынесенная еще изъ Лейпцига, и онъ говоритъ объ этихъ предметахъ съ такой же свободой, — это была свобода въ теоретическихъ вещахъ, и притомъ не такая, какъ у иныхъ писателей того времени, которые свободу своихъ отзывовъ объ однихъ лицахъ покупали безмрной лестью другимъ лицамъ. Литературная манера Радищева отличается, такимъ образомъ, наклонностью къ общимъ вопросамъ, къ критик общественныхъ порядковъ, и извстной свободой литературнаго изложенія: къ вншнимъ чертамъ этой манеры принадлежитъ привычка вспоминать знаменитыхъ мыслителей древнихъ и новыхъ временъ, приводить историческіе примры и т. п.
Что же представляетъ намъ ‘Почта Духовъ’? Намъ кажется, что въ этомъ журнал можно именно встртить черты обоихъ литературныхъ характеровъ, нами указанныхъ. Читая внимательно эту книгу, едва ли можно придти къ заключенію, чтобы она составляла одну картину, чтобы въ ней везд были одни и т же пріемы, одинъ взглядъ на міръ и общество и т. д. Напротивъ того, все единство, какое есть въ книг, заключается въ ея сатирической, или, врне, обличительной цли, но затмъ она представляетъ нсколько различныхъ пріемовъ обличенія: въ однихъ письмахъ мы встрчаемъ почти только сцены изъ непосредственной жизни, сатиры на петиметровъ и щеголихъ, на пристрастіе къ французскимъ модамъ, на судейскія плутни, на игроковъ и т. д., безъ дальнйшихъ отвлеченныхъ разсужденій, другія, напротивъ, больше заняты общими соображеніями о недостаткахъ общественной жизни, ея устройства и обычаевъ, и разсужденіями о предметахъ нравственности. Различіе писемъ заключается не только въ выбор сюжетовъ (разные сюжеты могли бы быть взяты и однимъ писателемъ), но и въ самомъ изложеніи, и мы думали бы, напр., что Крыловъ едва ли былъ авторомъ писемъ второго, отмченнаго нами, разряда,— между прочимъ и потому, что въ этихъ послднихъ можно замтить извстную начитанность, которую трудно предположить у тогдашняго 20-лтняго Крылова, можетъ быть, онъ не былъ и авторомъ нкоторыхъ изъ тхъ писемъ, какія приписываются ему Плетневымъ. Если, наконецъ, мы сравнимъ сатиру ‘Почты Духовъ’ съ сатирой послдующихъ журналовъ Крылова, намъ, кажется, будетъ еще замтне присутствіе въ ‘Почт’ элемента, какого уже не было въ другихъ изданіяхъ Крылова. Въ ‘Зрител’ мы опять видимъ обличенія кокетокъ, петиметровъ, игроковъ, и т. под., короче, одну ходячую рутину тогдашней сатиры и комедіи. Мало того, мы найдемъ даже вещи совершенно противоположныя тому, что было въ ‘Почт Духовъ’. Укажемъ, напр., для сравненія, описаніе пріемной вельможи или разсужденіе о дворянств — въ томъ и въ другомъ журнал {Напр., описаніе пріемной вельможи въ ‘Почт Духовъ’ исполнено самыхъ рзкихъ обличеній во вкус времени, и вельможа изображенъ въ самомъ дурномъ свт. Замтимъ притомъ, что описаніе находится въ письм гнома Буристона (XXVI), слдовательно, считается принадлежащимъ Крылову, и дйствительно внесено въ Плетневское собраніе. ‘Зритель’ описываетъ такую же пріемную въ совершенно другомъ тон, и вельможа является всеобщимъ благодтелемъ. Это бы еще ничего, потому что могли быть и добрые вельможи, но статья написана какъ-будто въ прямое опроверженіе письма Буристона. Авторъ говоритъ, что, читая описанія вельможъ, онъ былъ очень предубжденъ противъ нихъ, что по этимъ описаніямъ, вельможи обращаются вообще дурно съ тми, кто приходить къ нимъ съ просьбой. Авторъ не разъ находилъ это въ книгахъ, — и радовался, что ему незачмъ идти въ переднюю вельможи.
….’Развернулъ я еще книгу, нашелъ и тамъ описаніе передней, гд господинъ дома будто всхъ принимаетъ ласково, но благосклонность его питаетъ всегда просителей завтремъ’.
Въ этомъ именно род и было описаніе, помщенное въ ‘Почт Духовъ’. Дальше:
‘И такъ, судя по таковымъ описаніямъ, какимъ я пораженъ вдругъ ударомъ, когда представилася мн нужда ийти съ просьбою къ большому барину?… Я воображалъ, что или меня туда не пустятъ, или я принятъ буду и провожденъ съ презрніемъ: но колика я обманулся! о проклятые писатели!… вы часто созидаете въ мысляхъ своихъ такія нелпости, которыя нигд кром воображенія вашего не существуютъ. Какая въ томъ польза, что вы обременяете вашими мрачными картинами читателя? Отнын я не поврю вамъ ни въ чемъ. Вы, описывая вельможу гордаго, безжалостнаго, корыстолюбиваго, даете знать, что естьли бы судьба поставила васъ самыхъ на чреду вельможъ, то бы вы оправдали описаніе ваше’. (‘Зритель’, 1792, I, 190).
Затмъ описывается вельможа крайне-добродтельный и осыпающій просителей благодяніями, даже вовсе нежданными.
Намъ кажется, что это описаніе находится въ нсколько странномъ отношеніи къ статейк ‘Почты Духовъ’: эта статейка была написана проклятыми писателемъ.
Замтимъ еще, что у Радищева нападенія на придворныхъ были очень частой темой, она повторяется не разъ и въ его ‘Путешествіи’, — что императрица Екатерина объясняла неудовлетвореннымъ честолюбіемъ.}.
Повторяемъ опять, что трудно длать здсь какія-нибудь положительныя указанія, — мы ничего не знаемъ о редакціонномъ порядк изданія, имена духовъ могли не составлять исключительной принадлежности того или другого автора, — но, судя но общимъ чертамъ, повторяющимся въ письмахъ, мы приписали бы Радищеву именно письма второго, указаннаго нами, разряда, въ особенности письма Сильфа Дальновида, можетъ быть, также письмо VIII и др. Прочитавъ въ особенности письма ‘о ненасытности человческихъ желаній’ — съ примрами, взятыми отъ государей, придворныхъ и духовныхъ (письмо И), ‘о свойствахъ мизантроповъ’ (IV), ‘о нкоторыхъ государяхъ и министрахъ, кои поступками своими причиняли великій вредъ людямъ’ (XX), ‘о томъ, что гораздо бы лучше для людей, когда бы они непрестанно спали и видли хорошія сновиднія’ (XXII), ‘о томъ, что въ гражданскомъ обществ часто называютъ честнымъ человкомъ того, который ни мало сего названія не заслуживаетъ, и какія нужно имть достоинства, чтобы пріобрсти названіе истинно честною человка’ (XXIV),, ‘о нкоторой болзни, подобной меланхоліи, въ которую всякаго состоянія люди часто впадаютъ, и проч.’ (XXV), ‘о праздности, которой всякаго состоянія люди безумно предаются, и какія бываютъ отъ того слдствія и пр.’ (XXIX), ‘о томъ, что глупые люди часто въ свт бываютъ счастливе ученыхъ’ (XXXIII), ‘о, дворянств и дворянахъ’ (XXXVII),— прочитавъ эти письма, по нашему мннію, скоре можно находить въ нихъ образъ мыслей и манеру Радищева, чмъ Крылова. Разсужденія о государяхъ, придворныхъ, дворянств, обязанностяхъ честнаго человка и т. д. идутъ совершенно въ томъ направленіи, какимъ обыкновенно шли мысли Радищева. Не приводя много выписокъ, мы укажемъ только одинъ отрывокъ изъ его разсужденія о честномъ человк: для тхъ, кто знакомъ съ общимъ литературнымъ характеромъ Радищева, вроятно будетъ достаточно видно указываемое нами сходство:
‘Великая разность между честнымъ человкомъ, почитающимся таковымъ отъ философовъ, и между честнымъ человкомъ, такъ называемымъ въ обществ. Первый есть человкъ мудрый, который всегда старается быть добродтельнымъ, и честными своими поступками отъ всхъ заслуживаетъ почтеніе, а другой, не что иное, какъ хитрый обманщикъ, который подъ притворною наружностію скрываетъ въ себ множество пороковъ, или человкъ совсмъ нечувствительный и безпечный, который хотя не длаетъ никому зла, однакожъ и о благодяніи никакого не иметъ попеченія. Я въ томъ согласенъ, почтенный Маликульмулькъ, что приличне называть честнымъ человкомъ того, который содержитъ себя въ равновсіи между добромъ и зломъ, нежели того, который явно предается всмъ порокамъ, но онаго еще не довольно, для полученія сего названія, чтобы не длать никому зла и не обезславить себя безчестными поступками: а именно честному человку надлежитъ быть полезнымъ обществу во всхъ мстахъ и во всякомъ случа, когда только онъ въ состояніи оказать людямъ какое благодяніе.
‘Придворный, который гнуснымъ своимъ ласкательствомъ угождаетъ страстямъ своего Государя, который, не внемля стенанію народа, безъ всякой жалости оставляетъ его претерпвать жесточайшую бдность, и который не дерзаетъ представить Государю о ихъ жалостномъ состояніи, страшась притти за то въ немилость, можетъ ли назваться честнымъ человкомъ? Хотя бы не имлъ онъ ни малаго участія въ слабостяхъ своего Государя, хотя бы не подавалъ ему никакихъ злыхъ совтовъ, и хотя бы по наружности былъ тихъ, скроменъ и ко всмъ учтивъ и снисходителенъ, но по таковымъ хорошимъ качествамъ онъ представляетъ въ себ честнаго человка только въ обществ, а не въ глазахъ мудрыхъ философовъ, ибо по ихъ мннію не довольно того, чтобъ не участвовать въ порокахъ Государя, но надлежитъ къ благосостоянію народа изыскивать всевозможные способы, и стараться прекращать всякое зло, причиняющее вредъ отечеству, хотя бы чрезъ то долженъ онъ былъ лишиться милостей своего Государя и быть навсегда отъ лица его отверженнымъ’ {‘Почта Духовъ’, 2-е изд. II, 172—175.}.
Эти мысли были бы понятны въ человк, который въ это самое время печаталъ ‘Путешествіе изъ Петербурга въ Москву’, вышедшее вскор посл того.
Считаемъ не лишнимъ, въ заключеніе, сдлать еще одно замчаніе. Имя Радищева чуть ли не до сихъ поръ носитъ на себ отпечатокъ той опалы, которая нкогда постигла этого писателя. Извстная статейка Пушкина, писанная имъ въ послдніе годы, когда его мннія такъ сильно и радикально измнились противъ прежняго, вновь бросила въ Радищева камнемъ, и авторитетъ Пушкина (которому бы лучше не быть здсь авторитетомъ) внушалъ и другимъ пренебрежительные отзывы о Радищев. Сужденіе Пушкина, по нашему мннію, есть глубокая несправедливость, и когда онъ писалъ это сужденіе, имъ, кажется, руководилъ вовсе не историческій взглядъ на стараго писателя, а ревность адепта новыхъ мнній, который рзкимъ отзывомъ о чужой ошибк хочетъ скрыть досаду, что самъ нкогда ошибался точно такимъ же образомъ. Потоку что, въ самомъ дл, книга Радищева, по своей ‘непозволительности’, ничмъ не отличается отъ тхъ сочиненій самого Пушкина, — стихотвореній, ‘одъ’, эпиграммъ, четверостишій политическо-общественнаго характера, — которыя не могли войти въ собранія его сочиненій: разница таланта, конечно, здсь громадная, но что касается до серьезности самыхъ понятій, разница едва ли склонится въ пользу Пушкина.
Другіе критики, которые съ пренебреженіемъ относятся къ Радищеву и не хотятъ дать ему мста въ исторіи русской литературы, вроятно, не читали его сочиненій довольно внимательно и не сравнивали ихъ исторически съ тмъ, что писалось въ то же время другими людьми поколнія Радищева (если только эти критики, въ своемъ пренебреженіи, не слдовали другимъ, не литературнымъ соображеніямъ). У Радищева не было, конечно, большого дарованія, были свои преувеличенія и увлеченія, и свои литературные недостатки (отчасти принадлежавшіе эпох), но у него есть, однако, умъ, свднія, и есть чувство. Какъ человкъ изъ поколнія, которое воспитывалось на французской философіи того времени, онъ есть личность очень характерная. Людей того времени начинали уже глубоко занимать отвлеченные вопросы нравственнаго и общественнаго порядка, о природ человка, его прай какъ нравственнаго существа, о гражданскомъ устройств и т. п. Упомянутая нами біографія Ушакова и нкоторыя сочиненія его, напечатанныя Радищевымъ при этой біографіи, вмст со всми сочиненіями самого Радищева, знакомятъ насъ съ особой группой въ образованномъ сло тогдашняго общества, группой, въ которой уже выростала потребность опредлить свое міровоззрніе по требованіямъ разума и согласно ему поступать въ жизни. Это міровоззрніе можетъ, конечно, казаться намъ мало продуманнымъ, поверхностнымъ и т. п.,— каждое новое поколніе легко видитъ ошибки предъидущаго, а мы отдлены отъ того времени не однимъ поколніемъ, — но съ исторической точки зрнія нельзя не признать, что это міровоззрніе имло свое право, и что оно во всякомъ случа было выше рутины, которая не питала никакихъ сомнній и не трудилась задавать себ никакихъ задачъ. Философія Радищева и его друзей была, конечно, несостоятельна, какъ и ея первообразъ, но въ умственномъ развитіи общества она составляла логическую ступень, которая принадлежитъ исторіи. Найти себ извстный кодексъ убжденій — становилось тогда потребностью для мыслящихъ людей: одни предались мистицизму, и въ число ихъ попалъ ^товарищъ и другъ Радищева (и Карамзина), Кутузовъ, другіе увлекались французской философіей. Если понятія Радищева мало клеились съ дйствительностью, если они часто кажутся фантастическими, то и это есть знакъ времени: для этихъ понятій дйствительность того времени давала слишкомъ мало опоры, и недостатки Радищева принадлежали въ значительной мр условіямъ времени. Въ такую же фантастику и разладъ съ дйствительностью впадали тогда и люди противоположнаго направленія — масонскіе мистики. Жизнь, не знавшая никакой свободы мысли, не представлявшая для новыхъ идей никакого практическаго выхода, невольно загоняла этихъ мечтателей въ идеальныя области и затмъ въ печальныя столкновенія съ практикой. Не надобно, впрочемъ, думать, чтобы Радищевъ былъ крайнимъ ‘волтеріянцемъ’, какъ тогда говорили, онъ не былъ матеріалистомъ, врилъ въ безсмертіе, и идеалъ его былъ въ господств справедливости и добродтели, во вкус Руссо. Книга его была большимъ, но честнымъ заблужденіемъ. Слабость, которую онъ обнаружилъ при допросахъ, отреченіе отъ этой книги и проч. находятъ свое простое объясненіе въ характер времени и обстоятельствъ, такую же слабость выказалъ и Новиковъ.
Историки, которые пренебрегаютъ Радищевымъ, ошибаются и въ томъ, когда думаютъ, что онъ остался безъ вліянія на общество. Напротивъ, есть основаніе думать, что книга произвела впечатлніе. Мы привели выше свидтельство ‘Мемуаровъ’, съ какой жадностью читаны были уцлвшіе экземпляры ‘Путешествія’. Мы укажемъ еще одно свидтельство — людей новаго поколнія, въ начал царствованія Императора Александра, посл смерти Радищева, какъ извстно, отравившагося въ минуту отчаянія. Это свидтельство находится въ маленькомъ альманах: ‘Свитокъ Музъ’ (1803 г.), который изданъ былъ петербургскимъ Обществомъ любителей искусствъ, наукъ и художествъ {Библіогр. Записки, Лонгинова, Совр. 1856, No 8, стр. 151.}.
Въ конц 2-й части этого сборника помщено стихотвореніе: ‘На смерть Радищева’, и затмъ небольшая статейка, съ нкоторыми воспоминаніями о немъ (стр. 136—144). И то и другое исполнено самаго пылкаго уваженія къ имени Радищева. Мы приведемъ одинъ отрывокъ изъ этой мало-извстной книжки.
‘На сихъ дняхъ умеръ Радищевъ,— говоритъ авторъ,— мужъ вамъ всмъ извстный, коего смерть боле нежели съ одной стороны важна въ очахъ философа, важна для человчества. Жизнь подвержена коловратности и всякимъ перемнамъ. Нтъ дня, похожаго на другой. Какъ легчайшій втеръ возмущаетъ поверхность водъ, такъ жизнь наша есть игралище вчнаго движенія. Радищевъ зналъ сіе, и съ твердостію философа покорился року. Будучи въ иркутской губерніи, въ мстечк Илимск, сдлался онъ благодтелемъ той страны, умъ его просвщалъ, а добродушіе утшало всхъ, помогало всмъ, и память добродтельнаго мужа пребудетъ тамъ священною у позднйшаго потомства. Когда они услышали, что просвтитель ихъ, ихъ отецъ, ихъ ангелъ-хранитель (онъ многихъ вылечилъ, особливо отъ зобовъ, болзни тамошнихъ мстъ), что Радищевъ ихъ оставляетъ, стеклись къ нему благодарные на разстояніи пяти-сотъ верстъ! всякой несъ что-нибудь отъ сердечной признательности, слезы каждаго мшались съ слезами торжествующаго честнаго человка….
‘Радищевъ съ горестію разстался съ илимскими жителями, на возвратномъ своемъ пути остался онъ везд въ памяти. Въ проздъ мой чрезъ Тару, остановился я въ томъ дом, гд онъ прожилъ недлю, и хозяинъ не могъ нахвалиться его добродушіемъ, его ласковостію. Такова сила ума и добродтели! Истинно великій человкъ везд въ своемъ мст, счастіе и несчастіе его не перемняютъ. Во всякомъ кругу дйствій, какъ въ большемъ, такъ и въ маломъ, творитъ онъ возможное благо. Истинна и добродтель живутъ въ немъ, какъ солнце на неб, вчно не измняющееся.
‘Радищевъ умеръ, и, какъ сказываютъ, насильственною, произвольною смертію. Какъ согласить сіе дйствіе съ непоколебимою оною твердостію философа, покоряющагося необходимости и радющаго о благ людей въ самомъ изгнаніи, въ ссылк, въ несчастій, будучи отчужденнымъ круга родныхъ и друзей?— Или позналъ онъ ничтожность жизни человческой? или отчаялся онъ, какъ Брутъ, въ самой добродтели?— Положимъ перстъ на уста наши и пожалемъ объ участи человчества.
‘Друзья! посвятимъ слезу сердечную памяти Радищева. Онъ любилъ истинну и добродтель. Пламенное его человколюбіе жаждало озарить всхъ своихъ собратій симъ немерцающимъ лучемъ вчности, жадало видть мудрость, возсвшую на трон всемірномъ. Онъ зрлъ лишь слабость и невжество, обманъ подъ личиною святости — и сошелъ въ гробъ. Онъ родился быть просвтителемъ, жилъ въ утсненіи — и сошелъ въ гробъ, въ сердцахъ благодарныхъ патріотовъ да сооружится ему памятникъ достойный его!’ —
Не думаемъ, чтобы можно было усомниться въ искренности этого отношенія къ Радищеву у людей новаго поколнія, на нашъ взглядъ, эти строки могутъ свидтельствовать, что литературная дятельность Радищева произвела на умы извстное впечатлніе и способна была поселить нсколько честныхъ мыслей {Во время печатанія настоящей замтки, мы узнали о только-что вышедшей въ свтъ книг, подъ заглавіемъ: ‘Радищевъ и его книга — Путешествіе изъ Петербурга въ Москву’.— Ред.}.
Въ настоящей замтк мы хотли собственно только выставить вопросъ объ отношеніяхъ Крылова къ Радищеву и объ авторахъ ‘Почты Духовъ’. Данныя еще не вполн достаточны для его ршенія. Наше мнніе можетъ оказаться и ошибочнымъ, но вопросъ существуетъ, и, ставя его, мы желали бы вызвать новое изслдованіе этого неяснаго историческаго пункта.