КРОТКИЕ ГОРОДОВЫЕ
КРОТКИЕ ГОРОДОВЫЕ
‘А я бы повару иному
Велел на стенке зарубить…’
* * *
* * *
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Кроткие городовые, Аверченко Аркадий Тимофеевич, Год: 1917
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Аверченко А.Т. Собрание сочинений: В 13 т.
Т. 10. В дни Содома и Гоморры
М.: Изд-во ‘Дмитрий Сечин’, 2017.
Это присказка, а сказка впереди…
Всем, конечно, известен старорежимный анекдот о городовом и пьяном? Существовало такое постановление начальства, что городовой мог арестовать пьяного и отвести его в участок лишь тогда, когда пьяный упал на землю. До тех же пор, пока пьяный еще держится на ногах, он для городового неприкосновенен…
И вот идет по улице пьяный, шатаясь, как былинка под норд-остом, но на лице широкая блаженная улыбка, в сузившихся глазах — самоуверенность и сознание своего права:
— Пока стою на ногах, посмей-ка меня тронуть!
А за ним, как шакал за раненым оленем, упорно и настойчиво шагает городовой.
Он терпеливо ждет, когда благородная дичь свалится и на нее можно будет обрушиться всей силой своих лап.
Так и бредут они оба через весь город, один сзади — упорный, терпеливый законник, другой впереди — весь обвисший, обмякший, но еще сознающий, что единственно, что делает его неприкосновенным — это вертикальное положение…
Упади он — конец. Мрак. Отчаяние. Участковые скорпионы, заушение и мордобой.
Амплитуда колебаний пьяного такова, что все прохожие в ужасе шарахаются от этой падающей, но не могущей упасть пизанской башни.
И почти всякий понимает, что эта колеблющаяся и спотыкающаяся фигура на приличной людной улице — верх непристойности, верх разгильдяйской глупости, но ничего не поделаешь — закон. Раз человек не упал — он такой же полноправный прохожий, как и другие.
Но вот шаги его делаются все неувереннее и неувереннее…
Раза два он сильно споткнулся, один раз обрушился даже всей тяжестью своего распухшего, налитого спиртом тела на проходящую девушку… И в ответ на ее крик, полный ужаса и возбуждения, городовой только развел руками:
— Пока ничего не могу сделать. Не доспел.
И вот, наконец… шаги делаются все слабее, слабее… Вот он покачнулся, задержался на мгновение в наклонном напряженном положении и тяжело рухнул на каменные плиты тротуара.
— Сто-ой! — кричит он, приподнимаясь с усилием на одном локте. — Я еще не упал. Не смей касаться! Я сейчас встану.
И стоит над ним молчаливый городовой, и спокойно наблюдает жестокую борьбу человека с алкоголем. Ждет.
— Вр-решь, брат! Не возьмешь!.. Встану!..
Но подворачивается слабеющая рука, и снова рушится врастяжку грязное пьяное животное.
И тут по лицу его расплывается жалкая, бессильная улыбка:
— Вот теперь забирай. Твоя взяла.
Это присказка, а сказка впереди.
Заключается же она, сказка эта, в том, что роль безобразного пьяного, обрушивающегося на прохожих и угрожающего движению, взяли на себя анархисты и большевики, совершенно разнуздавшиеся, призывающие к грабежам, захватам и убийствам.
Бредут они через всю Россию, пьяные от безнаказанности и жажды крови, а за ними тихо и кротко шествует городовой в виде Временного Правительства, и на лице его написано такое благоговейное преклонение перед свободной личностью гнусного пьяницы, что оторопь берет.
— Да что вы на него смотрите! — вопят шарахающиеся в сторону прохожие. — Схватите его и отведите в участок! Пусть проспится.
— Не могу-с — отвечает благородно настроенный городовой. — Пока не упал, он — такой же гражданин, как и вы. Вот если рухнет на землю, если падет в фигуральном смысле, если прольет чью-либо кровь, если перережет десятка два ваших родных и знакомых, тогда другое дело. Тогда участка ему не миновать.
А пока?
И пустеют улицы, и бегут мирные граждане — кто куда, а по пустынной улице бредет, пошатываясь, пьяный, нагруженный до самых ушей бомбами, пироксилиновыми шашками и пулеметными лентами.
— Упадет! — в паническом страхе кричит редкий прохожий, сворачивая в переулок. — Стоит ему упасть — все взлетит на воздух!
— Вот когда упадет, — благодушно отвечает временно-правительственный городовой, — тогда мы его и — того… Немножечко арестуем.
Идут оба так через всю людную всероссийскую улицу.
Странная, глупая, позорная, нелепая процессия.
— Ведь упадет! Хватайте скорее его за воротник.
— Подождите, упадет — тогда и схватим.
Если бы наше Временное Правительство и Совет Р. и С. Депутатов были частными лицами, этакой воркующей парочкой, и если бы к ним однажды ночью забрались в квартиру разбойники, — я представляю себе классический диалог между супругами:
— Машенька! Ты закрывала на ночь окно?
— Ну, как же! На задвижку закрыла.
— Вот странно, а оно открыто. И даже кто-то, я вижу, в него лезет.
— Гм! Кто бы это мог быть?
— Не знаю. Какие-то незнакомые лица.
— А, может быть, это кто-нибудь из наших родственников?
— Ну что за вздор, Вася, — какой родственник может в три часа ночи лезть в запертое окно третьего этажа?!
— Интересно, что им нужно?
— Не постигаю! Вася!
— Ну?
— Это, может быть, какие-нибудь нехорошие люди?
— Ну что ты, Машенька, — откуда же они возьмутся? Все люди хорошие.
— У одного я вижу в руке нож…
— Действительно, нож. А вилки и ложки не видно. Вот чудак.
— А вдруг они нас ограбят?
— Ну, как можно оскорблять людей таким подозрением?!
— Револьвер близко?
— Револьвер у меня в комоде, в нижнем ящике… Вот я их сейчас спрошу о цели такого странного позднего визита. И если из их ответа выяснится, что они действительно хотят нам принести вред, то я выну из кармана брюк, которые висят в шкафу, ключ от комода, открою комод, выну револьвер и, зарядив его, пригрожу им огнестрельным оружием.
— Так делай же это скорей!
— Постой, друг мой! Раньше нужно с ними поговорить, выяснить… А вдруг они просто заблудившиеся люди! Вот я сейчас… Здравствуйте, товарищи! Смею спросить, чем обязан… постойте, что вы!!! Я… кр… кр… кар-раул, убив-в…
Поговорил.
Впервые: Новый Сатирикон. 1917. No 24.