Критика на 'Школу жен', Мольер Жан-Батист, Год: 1663 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 23 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ МОЛЬЕРА

ИЗДАНІЕ О. И. БАКСТА
ВЪ ТРЕХЪ ТОМАХЪ.

ТОМЪ ПЕРВЫЙ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

Книжный магазинъ О. И. Бакста, Невскій, 28.
1884

http://az.lib.ru/

КРИТИКА НА
‘ШКОЛУ ЖЕНЩИНЪ’.

(LA CRITIQUE DE L’COLE DES FEMMES).

КОМЕДІЯ ВЪ ОДНОМЪ ДЙСТВІИ.

Представлена въ первый разъ въ Париж 1 іюня 166p г.

Переводъ Н. Максимова

ДЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

Актеры:

Уранія M-lle Де-Бри.

Элиза Арм. Бежаръ.

Климена M-lle Дю-Паркъ.

Маркизъ Ла-Гранжъ.

Дорантъ, или Шевалье. Брекуръ.

Лизидасъ, поэтъ Дю-Круази.

Галопенъ, лакей. * * *

Дйствіе въ Париж, въ дом Ураніи.

ЯВЛЕНІЕ I.— УРАНІЯ, ЭЛИЗА.

Уранія.

Что, кузина, никто не прізжалъ?

Элиза.

Никого не было.

Уранія.

Это, право, странно, что мы сегодня съ тобою цлый день одн.

Элиза.

И я удивляюсь: намъ это въ диковинку. Благодаря Бога, вашъ домъ — обыкновенное сборище всхъ придворныхъ трутней.

Уранія.

Оказать правду, время посл обда для меня тянулось олень долго.

Элиза.

А я такъ и не замтила, какъ оно прошло.

Уранія.

Это потому, кузина, что вс остроумные люди любятъ одиночество.

Элиза.

Вы очень хорошо знаете, что я совсмъ не претендую на остроуміе.

Уранія.

Что касается меня, то я, признаюсь, люблю общество.

Элиза.

Да и я его люблю, но я люблю общество избранное. А множество глупцовъ, которыхъ мы должны принимать, побуждаетъ меня часто предпочесть уединеніе.

Уранія.

Надо быть черезъ-чуръ требовательной, чтобы терпть только избранное общество.

Элиза.

Ну, у меня не хватаетъ на столько любезности, чтобы сносить людей всякаго рода.

Уранія.

Конечно, мн пріятно общество людей умныхъ, но меня и болтуны забавляютъ.

Элиза.

А мн такъ они надодаютъ, большинство изъ нихъ уже со втораго раза, какъ ихъ видишь, вовсе не забавны. Кстати, не избавите ли вы меня отъ вашего несноснаго маркиза? Неужели вы думаете, что я въ состояніи еще долго выдерживать его безпрестанные каламбуры?

Уранія.

Такой языкъ теперь въ мод: имъ шутятъ и при двор.

Элиза.

Очень дурно! Выбиваться изъ силъ, чтобы цлый день болтать какимъ-то непонятнымъ языкомъ! Куда какъ хорошо въ Дувр вплетать въ свой разговоръ старые экивоки, подслушанные среди грязи на рынкахъ и площадяхъ! Нечего сказать, прекрасныя шутки для придворныхъ! И вдь какъ много ума высказываетъ человкъ, когда говоритъ напримръ хоть это: ‘Судя по высот иныхъ цвтовъ, мы находимся въ самомъ лучшемъ климат въ свт, потому что ваша подруга чуть не въ сажень ростомъ’. Это, видите, потому, что имя подруги Роза! Ну, не мило ли, не остроумно ли это?! Не правда ли, кто находитъ такія сближенія, иметъ полное право ими гордиться?

Уранія.

Никто и не думаетъ, что это остроумно, и большинство тхъ, кто говоритъ такимъ языкомъ, сами хорошо понимаютъ, что это смшно.

Элиза.

Еще того хуже! Задавать себ трудъ, придумывая глупости, умышленно длаться плоскимъ вралемъ! По моему, это еще пошле. Если бы я была судьей, я знала бы, къ чему приговорить всхъ этихъ господъ каламбуристовъ.

Уранія.

Оставимъ это: ты слишкомъ волнуешься. Отчего это Дорантъ такъ долго не детъ ужинать.

Элиза.

Можетъ быть, онъ забылъ, что…

ЯВЛЕНІЕ II.— УРАНІЯ, ЭЛИЗА, ГАЛОПЭНЪ.

Галопэнъ.

Сударыня, госпожа Климена пріхала.

Уранія.

Ахъ, Боже мой, вотъ гостья-то!

Элиза.

Вы жаловались, что мы одн — вотъ васъ Богъ и на называетъ.

Уранія.

Скажите, что меня дома нтъ.

Галопэнъ.

Сказали, что вы дома.

Уранія.

Какой же это болванъ такъ распорядился?

Галопэнъ.

Я, сударыня.

Уранія.

Чертенокъ! Я научу тебя принимать гостей, не спросясь меня!

Галопэнъ.

Такъ я скажу, сударыня, что вамъ угодно, чтобы васъ не было дома.

Уранія.

Молчи, животное, сдлалъ глупость, такъ ступай, проси.

Галопэнъ.

Она еще на улиц, разговариваетъ съ какимъ-то бариномъ.

Уранія.

Ахъ, кузина, вотъ не въ пору-то!

Элиза.

Ну, эта гостья всегда не въ пору: я всегда къ ней чувствую ужасное отвращеніе, это, будь сказано не въ обиду ея званію, самое глупое животное, какое когда либо пускалось въ разсужденія.

Уранія.

Это черезъ-чуръ рзко.

Элиза.

Оставьте, пожалуйста: она вполн стоить такого отзыва, пожалуй, еще и похуже. Не найдешь другой, къ которой бы такъ шло названіе и понимая это слово въ самомъ худшемъ смысл.

Уранія.

Однако она не признаетъ за собою этого названія.

Элиза.

Да, отъ названія-то она отказывается, но посмотрите, какъ она себя держитъ: она съ ногъ до головы жеманница! Такой ломаки въ цломъ свт не сыщешь. Кажется, она вся развинчивается: ноги, плечи, голова — все на шалнирахъ. Всегда старается придать своему голосу какую-то томность, наивность, сжимаетъ губы, чтобы меньше казался ротъ, таращитъ глаза, чтобы они казались больше.

Уранія.

Тише, она можетъ услышать.

Элиза.

Не бойтесь, она еще внизу. У меня не выходитъ изъ ума одинъ вечеръ. Ей наговорили о Дамон, она и вздумала посмотрть эту диковину. Вы знаете, онъ страшно лнивъ поддерживать разговоръ. А она съ тмъ именно и пригласила его къ себ ужинать, чтобы послушать его остроты. Тутъ было человкъ шесть гостей, которыхъ ей хотлось угостить его умомъ. Вообразите же общее разочарованіе. Все смотрло на Дамона, какъ на чудо, какъ на существо, созданное совсмъ не такъ, какъ другіе. Вс считали, что онъ приглашенъ туда затмъ, чтобы ихъ забавлять своими остротами, думали, что подъ всякимъ его словомъ должно что нибудь скрываться, всмъ казалось, что онъ обязанъ сыпать экспромтами на все, что ни говорилось вокругъ него, что даже спросить себ напиться онъ долженъ какимъ нибудь особеннымъ словцомъ, а онъ обманулъ ихъ надежды и молчалъ. Такъ и поршили, что онъ глупъ. Хозяйка была вн себя отъ злости на него, вотъ такъ, какъ я на нее.

Уранія.

Замолчи же. Я пойду ей на встрчу.

Элиза.

Еще одно слово. Вотъ бы на ней женить нашего маркиза! Славная вышла бы парочка — каламбуристъ и жеманница!

Уранія.

Молчи: вотъ она!

ЯВЛЕНІЕ III.— КЛИМЕНА, УРАНІЯ, ЭЛИЗА, ГАЛОПЭНЪ.

Уранія.

Правду сказать, мы не ждали васъ такъ поздно.

Климена.

Бога ради, милая, прикажите дать поскоре стулъ.

Уранія (Галопэну).

Живе кресло.

Климена.

Ахъ, Боже мой!

Уранія.

Что съ вами?

Климена.

Охъ, не могу!

Уранія.

Что такое?

Климена.

Охъ, духъ захватило!

Уранія.

Не колика ли у васъ?

Климена.

Охъ, нтъ!

Уранія.

Не разшнуровать ли васъ?

Климена.

Нтъ, Боже мой! Ахъ!

Уранія.

Что у васъ болитъ? давно ли?

Климена.

Ужъ больше трехъ часовъ, это съ Пале-Рояля.

Уранія.

Какъ такъ?

Климена.

За грхи мои, пришлось мн видть эту пошлую пьесу — ‘Школу женщинъ‘. До сихъ поръ опомниться не могу: въ сердц боль сдлалась, такъ и щемитъ, такъ и ноетъ! Врядъ ли раньше двухъ недль мн оправиться.

Элиза.

Правду говорятъ, что болзни приходятъ, когда объ нихъ и не думаешь!

Уранія.

Должно быть, мы съ кузиной покрпче васъ здоровьемъ: третьяго дня мы видли эту пьесу и возвратилась здоровы и веселы.

Климена.

Что-о! вы ее видли?

Уранія.

Да, и просмотрли съ начала до конца.

Климена.

И съ вами не сдлалось конвульсій?

Уранія.

Слава Богу, я не такая нженка. По моему, отъ этой комедіи скоре вылчишься, чмъ занеможешь.

Климена.

Ахъ, что вы говорите! Такое предположеніе можетъ-ли быть высказано особой, которая обладаетъ сокровищемъ здраваго ума? Какъ можно такъ безнаказанно противорчить здравому смыслу? Надо быть очень невзыскательнымъ любителемъ шутовъ, чтобы находить по вкусу тотъ вздоръ, которымъ приправлена эта комедія. Что до меня, признаюсь, я не нашла во всемъ этомъ ни крупинки соли. Вопросъ: ‘Не правда-ли, что дти вс родятся изъ уха?’ по моему — верхъ пошлости, отъ ‘слоеннаго пирожка’ мн сдлалось дурно, а за ‘супомъ’ меня чуть не вырвало.

Элиза.

Боже, какъ вы хорошо говорите! Я думала, что эта пьеса хороша, но вы владете такимъ убдительнымъ краснорчіемъ, такъ мило показываете вещи совсмъ въ другомъ свт, что поневол приходится согласиться съ вашимъ мнніемъ, хотя бы уже и составилось свое собственное.

Уранія.

Ну, я не такъ уступчива. Я считаю эту пьесу однимъ изъ лучшихъ произведеній автора.

Климена.

Сожалю объ васъ. Можно-ли такъ говорить! Я не потерплю въ васъ такого смутнаго пониманія вещей! Можетъ-ли порядочная женщина смотрть съ удовольствіемъ пьесу, которая на каждомъ шагу оскорбляетъ благопристойность и грязнитъ воображеніе?

Элиза.

Вотъ отлично сказано! Да вы прекрасный критикъ! Какъ мн становится жаль этого бднаго Мольера, видя, что вы противъ него!

Климена.

Перемните, моя дорогая, ваше мнніе, и, охраняя свою репутацію, не говорите въ обществ, что эта комедія вамъ понравилась.

Уранія.

Я не знаю, что вы могли найти въ ней безнравственнаго.

Климена.

Ахъ, все! Повторяю вамъ, порядочная женщина не можетъ смотрть ее не красня,— такъ много нашла я въ ней грязи и сальностей.

Уранія.

Должно быть, относительно подобныхъ вещей вы просвщенне другихъ, я, напримръ, не вижу въ комедіи ни грязнаго, ни сальнаго.

Климена.

Вроятно, вамъ не хотлось замчать этого. Вс эти сальности такъ и бросаются въ глаза: он даже ни чмъ не прикрыты, самые смлые глаза не могутъ снести ихъ наготы.

Элиза.

Ахъ!

Климена.

Хе, хе, хе.

Уранія.

Но укажите-же хоть одну изъ сальностей, о которыхъ вы говорите.

Климена.

Неужели нужно еще ихъ указывать?

Уранія.

Да. Прошу васъ, назовите хотя одно мсто, которое васъ особенно оскорбило.

Климена.

Ну вотъ, хоть одна сцена, въ которой эта Агнеса говоритъ о томъ, что у нея взяли… Кажется, этого довольно!

Уранія.

Что-же вы находите тутъ сальнаго?

Климена.

Ахъ!

Уранія.

Пожалуйста, скажите.

Климена.

Фи!

Уранія.

Что-же?

Климена.

Мн совстно!

Уранія.

Я въ этомъ не вижу ничего дурного.

Климена.

Тмъ хуже для васъ.

Уранія.

Мн кажется, тмъ лучше. Я смотрю на вещи такъ, какъ мн ихъ показываютъ, а не переворачиваю ихъ и такъ и сякъ, желая во что-бы то ни стало отыскать въ нихъ что нибудь, чего не слдуетъ видть.

Климена.

Скромность женщины…

Уранія.

Скромность женщины не въ жеманств. Не слдуетъ стараться превзойти стыдливостью тхъ, которыя дйствительно нравственны. Тутъ пересаливать хуже, чмъ гд-бы то ни было. По мн, нтъ ничего смшне той щепетильной нравственности, которая все принимаетъ въ дурную сторону, придаетъ преступный смыслъ самымъ невиннымъ словамъ и оскорбляется призракомъ. Поврьте мн, что т, которыя очень жеманятся, вовсе не считаются особенно порядочными женщинами, напротивъ, ихъ таинственная строгость и искусственная брезгливость возбуждаютъ во всхъ желаніе проврить, сами-то он всегда-ли были скромны въ жизни. И какъ охотно открываютъ въ нихъ что-либо предосудительнаго! Да вотъ вамъ примръ. Когда мы были на представленіи этой комедіи, напротивъ насъ въ лож сидли какія-то дамы. Он такъ держали себя, что со всхъ сторонъ на ихъ счетъ слышалось множество глупостей. Ничего бы этого, конечно, не было, еслибы эти дамы не строили въ теченіе всей пьесы гримасъ, не отворачивались бы и не закрывались платкомъ. А одинъ изъ лакеевъ даже крикнулъ громко, что у этихъ дамъ уши цломудренне всхъ остальныхъ частей тла.

Климена.

Надобно быть слишкомъ ослпленной этой пьесой, чтобы показывать видъ, что ничего не видишь.

Уранія.

Надобно хотть въ ней видть то, чего нтъ…

Климена.

Еще разъ повторяю: въ ней сальности колютъ глаза.

Уранія.

А я все таки несогласна съ вами.

Климена.

Какъ? по вашему, приличіе явно не оскорблено даже тмъ, что говоритъ Агнеса въ томъ мст, о которомъ я упомянула?

Уранія.

Вовсе нтъ. Она ни слова не говоритъ неприличнаго, а если вамъ угодно понимать подъ ея словами что-нибудь другое, такъ сальничаете то вы, а не она. Она говорить просто о лент, которую у ней взяли.

Климена.

Ахъ, о лент! Вотъ какъ вамъ угодно понимать! Но вдь не даромъ же, сказавъ: ‘Онъ у меня взялъ’, она останавливается. При этомъ ‘взялъ’ являются странныя мысли, это ‘взялъ’ чрезвычайно скандалезно. Что вы тамъ не говорите, вамъ не удастся отстоять это наглое ‘взялъ‘.

Элиза.

Въ самомъ дл, кузина, я согласна съ г-жей Клим^ной насчетъ этого ‘взялъ’. Это ‘взялъ’ дйствительно нагло въ высшей степени. Вы неправы, защищая это ‘взялъ’.

Климена.

Въ этомъ ‘взялъ’ скрыта такая невыносимая мерзопакостность!

Элиза.

Какъ, какъ вы сказали? Повторите, пожалуйста, это слово.

Климена.

Мерзопакостность.

Элиза.

Ахъ, Господи! мерзопакостность! Я не знаю, что это значитъ, но это прелестное слово!

Климена.

Видите, и ваша кузина согласна со мной.

Уранія.

Не слишкомъ полагайтесь на нее: поврьте мн, эта болтушка говоритъ не то, что у ней на ум.

Элиза.

За что-же вы хотите навлечь на меня подозрнія г-жи Климены? Что со мной будетъ, если она вамъ повритъ? Неужели, я такъ несчастна, что вы будете обо мн такого мннія?

Климена.

О нтъ, я не врю вашей кузин и считаю васъ чистосердечне, чмъ она говоритъ.

Элиза.

И вы совершенно правы! Поврьте, по моему мннію, вы самая привлекательная особа въ свт, я вполн раздляю ваши мысли и очарована всякимъ выраженіемъ, слетающимъ съ вашихъ устъ.

Климена.

Ахъ, я говорю, какъ чувствую.

Элиза.

Это сейчасъ видно! Въ васъ все такъ естественно. Въ словахъ, въ тон голоса, во взгляд, походк, манерахъ, туалет, во всемъ есть, не знаю, что-то такое обворожительное. Я изучаю васъ и слухомъ и зрніемъ, я такъ проникнута вами, что, можно сказать, стараюсь быть вашей обезьяной и подражать вамъ во всемъ.

Климена.

Вы сметесь надо мной!

Элиза.

Помилуйте, кто-бы ршился надъ вами смяться.

Климена.

Да вдь я дурной образецъ для подражанія.

Элиза.

Прекрасный! поврьте, прекрасный!

Климена.

Вы льстите.

Элиза.

Нисколько.

Климена.

Пощадите меня!

Элиза.

Я и такъ щажу васъ, и на половину не говорю того, что думаю.

Климена.

Ахъ, оставимте это, Бога ради! Вы меня страшно смущаете. (Ураніи). Наконецъ, насъ двое противъ васъ, упрямство умнымъ людямъ не въ лицу.

ЯВЛЕНІЕ IV.— МАРКИЗЪ, КЛИМЕНА, УРАНІЯ, ЭЛИЗА, ГАЛОПЭНЪ.

Галопэнъ (въ дверяхъ комнаты).

Нельзя, сударь.

Маркизъ.

Ты, врно, не знаешь, кто я!

Галопэнъ.

Какъ, сударь, не знать! но пустить — не пущу.

Маркизъ.

Что съ тобой? Каковъ!

Галопэнъ.

Не хорошо, сударь, врываться насильно.

Маркизъ.

Я хочу видть твою барыню.

Галопэнъ.

Вдь я вамъ говорю, что ея нтъ дома.

Маркизъ.

Да вотъ-же она, въ своей комнат.

Галопэнъ.

Такъ то такъ, а все таки ея дома нтъ.

Уранія.

Что тамъ такое?

Маркизъ.

Вашъ человкъ, кажется, блены обълся!

Галопэнъ.

Я имъ, сударыня, сказалъ, что васъ дома нтъ, а они все таки идутъ.

Уранія.

Зачмъ-же ты сказалъ, что меня нтъ дома?

Галопэнъ.

Сами-же вы изволили меня бранить намедни, какъ я сказалъ имъ, что вы дома.

Уранія.

Какова дерзость! Прошу васъ, маркизъ, не врьте ему. Этотъ балбесъ принялъ васъ за другого.

Маркизъ.

Я это сейчасъ замтилъ, и еслибы не уваженіе къ вамъ, я научилъ бы его различать порядочныхъ людей.

Элиза.

Кузина вамъ очень обязана за это уваженіе.

Уранія (Галопэну).

Кресло, сорванецъ!

Галопэнъ.

Да вдь вотъ кресло-то.

Уранія.

Подвинь сюда.

(Галопэнъ съ шумомъ подвигаетъ кресло и уходитъ).

ЯВЛЕНІЕ V.— МАРКИЗЪ, КЛИМЕНА, УРАНІЯ, ЭЛИЗА.

Маркизъ.

Вашъ лакей что-то не любитъ меня.

Элиза.

Въ этомъ, конечно, не вы виноваты.

Маркизъ.

Вотъ что значитъ быть дурно одтымъ. (Смется). Хе, хе, хе, хе.

Элиза.

Выростетъ, будетъ лучше различать порядочныхъ людей.

Маркизъ.

О чемъ вы разсуждали, когда я вошелъ?

Уранія.

О комедіи ‘Школа женщинъ’.

Маркизъ.

Я только ее видлъ.

Климена.

Какъ-же вы ее находите?

Маркизъ.

Вполн непристойной.

Климена.

Ахъ, какъ я рада!

Маркизъю

Хуже нтъ ничего на свт. Помилуйте, я насилу могъ достать себ мсто! Думалъ, что задохнусь у входа, вс ноги мн отдавили. Полюбуйтесь, какъ отдлали мои ленты и на что стали похожи мои буфы?

Элиза.

Да, за это стоитъ хорошенько отплатить этой комедіи, вы имете полное право бранить ее.

Маркизъ.

Мн кажется еще и не бывало такой гадкой комедіи.

Уранія.

Ахъ, вотъ и Дорантъ! Давно ждемъ!

ЯВЛЕНІЕ VI.— ДОРАНТЪ, КЛИМЕНА, УРАНІЯ, ЭЛИЗА, МАРКИЗЪ.

Дорантъ.

Пожалуйста, не безпокойтесь и не прерывайте вашей бесды. Вы говорите о предмет, о которомъ вотъ уже четыре дня толкуетъ весь Парижъ. Никогда еще не видано такой забавной разноголосицы: мн случалось слышать, какъ одни бранили комедію именно за то, за что другіе боле всего ее расхваливали.

Уранія.

А вотъ маркизъ отзывается объ ней очень дурно.

Маркизъ.

Да, я нахожу ее отвратительной, чортъ возьми, въ высшей степени отвратительной, что называется — самой отвратительной.

Дорантъ.

А я, любезный маркизъ, нахожу отвратительнымъ твой отзывъ о ней.

Маркизъ.

Неужели ты заступаешься за эту пьесу?

Дорантъ.

Да.

Маркизъ.

Я теб ручаюсь, что она отвратительна.

Дорантъ.

Твое ручательство не бездлица! Но скажи, пожалуйста, чмъ-же она отвратительна?

Маркизъ.

Чмъ она отвратительна?

Дорантъ.

Да.

Маркизъ.

Отвратительна — тмъ что отвратительна.

Дорантъ.

Ну посл этого нечего и говорить, участь ея ршена. Но поучи насъ, объясни ея недостатки.

Маркизъ.

А почемъ я знаю? Я и слушать-то не сталъ. Но я очень хорошо знаю, что никогда еще не было комедіи хуже этой. Вотъ и Дориласъ — онъ сидлъ рядомъ — говоритъ тоже самое.

Дорантъ.

Авторитетъ хорошъ, у тебя сильная поддержка!

Маркизъ.

Стоило только посмотрть, какъ безъ умолку хохоталъ партеръ. Съ меня достаточно одного этого хохота, чтобы ршить, что эта комедія сущая дрянь.

Дорантъ.

Ты, маркизъ, не изъ тхъ-ли фатовъ, которые не допускаютъ здраваго смысла у партера, которые считаютъ для себя унизительнымъ смяться въ одно время съ партеромъ, хотя-бы это было самое остроумнйшее мсто комедіи? Видлъ я какъ-то въ театр одного изъ нашихъ друзей. Признаюсь, насмшилъ всхъ вдоволь. Мрачно слушалъ онъ всю пьесу, и отъ чего вс смялись, отъ того онъ морщился. При всякомъ взрыв хохота онъ пожималъ плечами и съ состраданіемъ посматривалъ на партеръ. Даже раза три вскрикнулъ съ досадой: ‘Смйся-же, партеръ, смйся!’ Досада нашего друга представляла другую комедію, которую онъ отлично разыгрывалъ передъ всмъ обществомъ. Пойми, маркизъ, въ театр не отводится особаго мста для умныхъ людей, и человкъ, заплатившій 15 су, часто можетъ судить гораздо правильне, чмъ тотъ, кто заплатилъ пол-луидора, сидя и стоя часто понимаютъ одинаково неврно. Притомъ, говоря вообще, я врю одобренію партера. Въ его сред найдется много и такихъ людей, которые не хуже насъ съ тобой могутъ разобрать пьесу по всмъ правиламъ, а другіе судить ее по своимъ собственнымъ впечатлніямъ, не ослпляясь ни заране навязаннымъ мнніемъ, ни ложной снисходительностью, ни смтной чопорностью.

Маркизъ.

Ты сталъ защитникомъ партера! Поздравляю и не замедлю оповстить его, что ты изъ числа его друзей. Хе, хе, хе, хе, хе!…

Дорантъ.

Смйся, сколько хочешь. Я стою за здравый смыслъ и не могу сносить этихъ худосочныхъ выдленій мозга нашихъ маркизовъ Маскарилей. Я выхожу изъ себя, видя, какъ эти люди, принадлежа къ высшему обществу, выставляютъ себя на посмшище, — слыша, какъ они, ничего не смысля, смло пускаются толковать обо всемъ! Я едва сдерживаюсь, когда они въ театр бснуются отъ восторга въ неудачныхъ мстахъ и не пошевелятся въ мстахъ прекрасныхъ, какъ они, глядя на картину, или слушая концертъ, хвалятъ и бранятъ все невпопадъ. Нахватаютъ, гд попало, кое какихъ терминовъ искусства и сыплютъ ими ни къ селу ни къ городу, разумется, коверкая и перевирая ихъ. Ужъ лучше-бы помолчать вамъ, господа! Если Богъ не далъ вамъ знанія, такъ и не потшайте народъ своими сужденіями. Пора-бы знать, что и дурака, если онъ молчитъ, можно принять за умнаго человка.

Маркизъ.

Однако, послушай, ты позволяешь себ…

Дорантъ.

Э, маркизъ, я говорю не про тебя, а про тхъ господчиковъ, которые безчестятъ придворныхъ своими пошлостями. А въ народ думаютъ, что мы вс таковы. По крайней мр я не хочу, чтобы обо мн такъ думали, и при всякой встрч съ такими людьми буду смяться надъ ними, такъ что они наконецъ будутъ держать себя скромне.

Маркизъ.

Скажи, какъ по твоему, Лизандръ-то уменъ?

Дорантъ.

Безъ сомннія, и очень уменъ.

Уранія.

Этого отрицать нельзя.

Маркизъ.

Спроси-же его о ‘Школ женщинъ’ и увидишь: она ему не понравилась.

Дорантъ.

Боже мой, много и такихъ людей на свт, которыхъ большой умъ только сбиваетъ съ толку, есть люди, которые дурно видятъ отъ слишкомъ большаго просвщенія. Имъ непріятно быть одного мннія съ остальными, имъ-бы хотлось однимъ произносить приговоры.

Уранія.

Это правда. Нашъ другъ именно изъ такихъ людей. Онъ желаетъ первымъ произнести сужденіе, а вс остальные чтобы съ почтеніемъ ожидали, что ему угодно будетъ сказать. Стоить только что нибудь похвалить раньше него, онъ станетъ бранить. Въ каждомъ мнніи, высказанномъ прежде него, онъ видитъ обиду своему уму и знанію, и метать за это, умышленно противорча себ. Онъ хочетъ, чтобы съ нимъ совтовались во всемъ, что касается наукъ и искусствъ. Я уврена, покажи авторъ ему свою комедію до постановки на сцену, онъ-бы нашелъ ее превосходной.

Маркизъ.

А что скажете о маркиз Араминт? Она тоже всюду говоритъ, что комедія ужасна, и что она не могла выносить всхъ ея сальностей.

Дорантъ.

Скажу, что это въ ея дух. Есть особы, которыя смшны своимъ стараньемъ быть черезъ-чуръ скромными. Она дама съ умомъ, но подражаетъ дурному примру тхъ женщинъ, которыя, подходя къ старости, хотятъ чмъ нибудь замнить то, что он теряютъ, и думаютъ, что жеманство и щепетильность могутъ вознаградить утрату красоты и молодости. Маркиза въ этомъ идетъ дальше другихъ, она очень искусна открывать непристойность тамъ, гд никому-бы и въ голову не пришло ее увидть. Говорятъ, цломудренность ея доходитъ до того, что она считаетъ весь нашъ языкъ очень неприличнымъ, и нтъ слова, у котораго изъ благопристойности, по ея мннію, не слдовало-бы оторвать или голову, или хвостъ, чтобы устранить неприличные слоги.

Уранія.

Что вы выдумываете!

Маркизъ.

Ты хочешь защищать комедію, представляя въ смшномъ вид тхъ, которые ее не хвалятъ.

Дорантъ.

Нисколько, но я повторяю, что нравственность этой дамы понапрасну возмущается этой комедіей.

Эляза.

Постойте, можетъ быть, найдутся еще и другія, которыя согласны съ маркизой.

Дорантъ.

Во всякомъ случа не вы. Когда вы видли эту комедію…

Элиза.

Да, но теперь я думаю иначе. Вотъ г-жа Климена подтверждаетъ свое мнніе такими неопровержимыми доводами, что увлекла и меня на свою сторону.

Дорантъ. (Kлuмен).

Ахъ, извините, если угодно, я изъ любви къ вамъ готовъ отказаться отъ всего, что говорилъ.

Климена.

Мн бы хотлось, чтобы вы сдлали это не изъ любви ко мн, а изъ любви къ истин, потому что невозможно-же защищать такую пьесу…

Уранія.

А вотъ и писатель, господинъ Лизидасъ! Какъ кстати! Берите кресло и садитесь.

ЯВЛЕНІЕ VII.— ЛИЗИДАСЪ, КЛИМЕНА, УРАНІЯ, ЭЛИЗА, ДОРАНТЪ, МАРКИЗЪ.

Лизидасъ.

Я являюсь немного поздно, но мн необходимо было прочесть свою пьесу у маркиэы, о которой я вамъ говорилъ, и похвалы задержали меня цлымъ часомъ дольше, чмъ я предполагалъ.

Элиза.

Да, въ похвалахъ есть чары, способные задержать писателя.

Уранія.

Садитесь, г. Лизидасъ, мы прочтемъ вашу пьесу посл ужина.

Лизидасъ.

Вс, кто тамъ былъ, будутъ на первомъ представленіи и общали мн сдлать все, что могутъ.

Уранія.

Я въ этомъ уврена. Да садитесь-же, пожалуйста. Мы тутъ говоримъ о такомъ предмет, что мн-бы никакъ не хотлось прерывать нашего разговора.

Лизидасъ.

Надюсь, и вы также удержите за собой ложу на этотъ день.

Уранія.

Тамъ увидимъ. Будемте, пожалуйста, продолжать нашъ споръ.

Лизидасъ.

Я долженъ сообщить вамъ, что ложи уже почти вс разобраны.

Уранія.

И отлично! Ваша помощь мн была очень нужна въ ту минуту, какъ вы вошли: здсь вс противъ меня.

Элиза (Ураніи, указывая на Доранта).

Сперва г. Дорантъ былъ на вашей сторон, но теперь, когда узналъ, что г-жа Климена во глав противоположной партіи, я думаю, вамъ придется искать помощи у другого.

Климена.

Нтъ, нтъ, я не желаю, чтобы г. Дорантъ былъ такъ нелюбезенъ къ вашей кузиной, и я позволяю его уму быть тамъ-же, гд и его сердце.

Дорантъ.

Получивъ такое позволеніе, беру смлость защищаться.

Уранія.

Но прежде узнаемъ мнніе господина Лизидаса.

Лизидасъ.

О чемъ это?

Уранія.

О комедіи ‘Школа женщинъ’.

Лизидасъ.

А-а!

Дорантъ.

Какъ вы ее находите?

Лизидасъ.

Я объ ней ничего не могу говорить, вы знаете, намъ, писателямъ, нужно отзываться о произведеніи нашего собрата съ крайней осторожностью.

Дорантъ.

Ну, пожалуйста, между нами,— что вы думаете о комедіи?

Лизидасъ.

Я?

Уранія.

Скажите откровенно ваше мнніе.

Лизидасъ.

Я нахожу ее прекрасной.

Дорантъ.

Въ самомъ дл?

Лизидасъ.

Въ самомъ дл. И почему-же нтъ? Разв она не прекрасна?

Дорантъ.

О, о! Такъ вотъ вы какой, господинъ Лизидасъ! вы говорите не то, что думаете.

Лизидасъ.

Могу васъ уврить…

Дорантъ.

Я вдь васъ знаю, вы притворяетесь.

Лизидасъ.

Я?

Дорантъ.

Вижу, что вы отзываетесь хорошо объ этой пьес только изъ приличія, а въ душ раздляете мнніе тхъ, которые находятъ ее неудачной.

Лизидасъ.

Хе, хе, хе.

Дорантъ.

Признайтесь, вдь эта комедія плоха?

Лизидасъ.

Правда, знатоки ее не одобряютъ.

Маркизъ.

Что, Дорантъ, вотъ теб за твои насмшки! ха, ха, ха, ха, ха.

Дорантъ.

Продолжай, дорогой маркизъ, продолжай!

Маркизъ.

Ты видишь, что и ученые люди на нашей сторон.

Дорантъ.

Правда, мнніе господина Лизидаса очень важно, но надюсь, господинъ Лизидасъ, вы не будете сердиться, есля, несмотря на это, останусь при своемъ убжденіи, и такъ какъ я осмлился не соглашаться съ дамой (указывая на Климену), то вы не найдете ничего дурного, если буду спорить и съ вами.

Элиза.

Какъ!? Противъ васъ дама, маркизъ и писатель, а вы еще осмливаетесь сопротивляться! Какъ это нехорошо!

Климена.

Мн странно, какъ это благоразумные люди могутъ заступаться за глупости этой пьесы.

Маркизъ.

По моему, она гадка съ начала до конца.

Дорантъ.

По крайней мр, не долго думалъ, маркизъ! Нтъ ничего легче, какъ рубить все съ плеча. Есть-ли что добудь на свт, о чемъ-бы ты хоть на минуту задумался произнести свое непогршимое мнніе?

Маркизъ.

Да и вс другіе актеры, которые пришли посмотрть эту комедію, бранили ее на чемъ свтъ стоитъ.

Доранъ.

Ну, посл этого я молчу, ты правъ, маркизъ! Ужъ если актеры другой труппы дурно отзываются объ этой комедіи, то, конечно, имъ должно врить: это вдь все такой превосходный народъ и цнитъ другихъ актеровъ вполн безпристрастно! Нечего больше и спорить, я сдаюсь.

Климена.

Сдаетесь, или не сдаетесь, а меня все таки не убдите, что можно переносить нескромности этой пьесы и ея оскорбительныя насмшки надъ женщинами.

Уранія.

Я не оскорбляюсь ими, и изъ того, что тамъ говорится, ничего не принимаю на свой счетъ. Такія насмшки прямо падаютъ на нравы вообще, и только косвенно поражаютъ личностей. Не станемъ же примнять къ себ лично тхъ чертъ, которыми характеризуется все общество, воспользуемся, если можно, урокомъ, не показывая и вида, что это говорится про насъ. Смшныя личности, выводимыя на сцен, не должны никого раздражать противъ себя. Это зеркала, въ которыхъ отражается все общество, въ нихъ, если и узнаешь себя, то никогда не слдуетъ въ этомъ признаваться. Кто оскорбляется, тотъ во весь народъ кричитъ, что въ немъ то именно и есть т недостатки, которые осмяны на сцен.

Климена.

Относительно себя могу сказать, что мн можно говорить объ этомъ безпристрастно. Кажется, мой образъ жизни таковъ, что мн нечего бояться, что станутъ меня отыскивать подъ этими образами женщинъ, которыя не умютъ управлять собою.

Элиза.

Безъ сомннія, васъ и не будутъ тамъ искать. Ваша жизнь такъ извстна, что объ этомъ никто и спорить не станетъ.

Уранія (Климен).

Я и не сказала ничего такого, что бы относилось лично къ вамъ, мои слова, какъ и насмшки комедіи, совершенно отвлеченны.

Климена.

Я не сомнваюсь. Но оставимъ это. Не знаю, какъ вы смотрите на оскорбленія нашего пола въ одномъ мст комедіи, но я, признаюсь, очень раздражена дерзостью автора, который называетъ насъ ‘животными’.

Уранія.

Да разв вы не замтили, что это говоритъ не авторъ, а комическое лицо?

Дорантъ.

Кром того, вроятно, вамъ извстно, что оскорбленія, наносимыя влюбленными другъ другу, въ сущности, никогда не оскорбляютъ. Вдь есть и бшеная любовь, такъ же какъ и нжная, и при ней самыя крупныя слова, а иногда что нибудь и похуже, очень часто считаются знаками привязанности даже тми, къ кому они обращены.

Элиза.

Говорите, что вамъ угодно, а я всетаки не въ состояніи переварить этого, а еще того меньше этого и ‘супу’ и ‘слоеннаго пирожка‘, о которомъ только что говорила г-жа Климена.

Маркизъ.

Ахъ! да, слоеннаго пирога! Да, я это тотчасъ замтилъ, слоенный пирогъ! Какъ я вамъ благодаренъ, что вы мн напомнили слоенный пирогъ! Хватитъ ли еще яблоковъ въ Нормандіи на слоенный пирогъ? Слоенный! Вотъ хорошо, слоенный пирогъ!

Дорантъ.

Да что ты хочешь сказать этими словами слоенный пирогъ?

Маркизъ.

Что? Слоенный пирогъ!

Дорантъ.

Ну, что-же?

Маркизъ.

Слоенный пирогъ!

Дорантъ.

Да объяснись же!

Маркизъ.

Слоенный пирогъ!

Уранія.

Нужно-же высказать свою мысль.

Маркизъ.

Слоенный пирогъ!

Уранія.

Что вы находите тутъ дурного?

Маркизъ.

Я? ничего. Слоенный пирогъ!

Уранія.

Ну, я отступаюсь!

Элиза.

Маркизъ такъ хорошо принялся за дло, что отдлалъ васъ превосходно. Хотлось бы, чтобы г-нъ Лизидасъ докончилъ ваше пораженіе, и нанесъ вамъ также нсколько ударовъ по своему.

Лизидась.

Не въ моемъ обыча порицать что бы то ни было, и я всегда очень снисходителенъ къ чужимъ произведеніямъ. Однакоже, не оскорбляя дружбы г-на Доранта къ автору, можно сказать, что такія комедіи собственно не комедіи, и огромная разница между этими бездлками и серьезными художественными пьесами. Впрочемъ, теперь вс за такія побасенки, ихъ только и ходятъ смотрть, на представленіяхъ великихъ произведеній театръ пустъ, а на представленіяхъ такихъ глупостей — весь Парижъ. Признаюсь, отъ этого иногда у меня сердце обливается кровью, это позоръ для всей Франціи.

Климена.

Да, вкусъ общества удивительно испортился, и нашъ вкъ ужасно какъ сермяжничаетъ.

Элиза.

Ахъ, вотъ еще прекрасное слово. Это вы придумали такое слово?

Климена.

Я.

Элиза.

Неужели!

Дорантъ.

Такъ вы полагаете, г-нъ Лизидасъ, что умъ и прекрасное только и можно найти въ серьезныхъ поэмахъ и трагедіяхъ, а комическія пьесы — не что иное, какъ побасенки, не стоющія вниманія?

Уранія.

Я съ этимъ не согласна. Безъ сомннія, удачная трагедія — прекрасное произведеніе, но и въ комедіи есть своя прелесть, и я считаю, что написать комедію нисколько не легче трагедіи.

Дорантъ.

Конечно, даже, пожалуй, еще трудне. По моему, гораздо легче громкими фразами толковать о сильныхъ чувствахъ, возставать въ стихахъ противъ богатства, обвинять въ несправедливости судьбу, хулить боговъ, чмъ вникать, какъ слдуетъ, въ смшную сторону человческой природы и забавно изображать на сцен слабости общества. Выводя на сцену героевъ, вы имете право ддахъ все, что угодно, это портреты идеальные, въ нихъ никто не ищетъ прямого сходства съ дйствительностью, и, создавая ихъ, вы руководитесь только однимъ вашимъ воображеніемъ, которое часто предпочитаетъ чудесное истинному. Не то въ комедіи. Когда вы изображаете людей, вы обязаны представить ихъ такими, каковы они на самомъ дл, тутъ необходимо, чтобы созданные вами личности были схожи съ окружающими васъ людьми, и авторъ напрасно трудился, если въ выведенныхъ имъ лицахъ нельзя узнать современнаго ему общества. Словомъ, если серьезная пьеса не противорчивъ здравому смыслу и хорошо изложена, то этого и достаточно, и ей будутъ расточать похвалы, въ комедіи этого мало:— тамъ надо еще забавлять, а не легкое дло заставить смяться порядочныхъ людей.

Климена.

Я считаю и себя въ числ порядочныхъ людей, но, воля ваша, во всемъ, что я видла, я не нашла ни одного смшного слова.

Маркизъ.

Могу васъ уврить, и я тоже.

Дорантъ.

Что касается тебя, маркизъ, то я этому не удивляюсь: тамъ каламбуровъ нтъ.

Лизидасъ.

Право, все, что тамъ есть, стоить не многаго, и вс шутки комедіи, по моему, довольно тупы.

Дорантъ.

Дворъ судитъ иначе.

Лизидасъ.

Ахъ, да, дворъ!

Дорантъ.

Договаривайте, г. Лизидасъ. Я вижу, вы хотите сказать, что дворъ не знатокъ въ этомъ дл. Да, вс вы, господа авторы, въ неуспх вашихъ сочиненій обыкновенно вините несправедливость вка и малую образованностъ придворныхъ. Г-нъ Лизидасъ, разв у придворныхъ не такіе же глаза, какъ и у другихъ, разв въ венеціанскихъ кружевахъ и въ перьяхъ нельзя знать столько же, сколько и въ небольшихъ, гладкихъ брыжжахъ и въ короткомъ парик? Знайте, что много значитъ для вашихъ комедій одобреніе двора. Потому, чтобы он имли успхъ, вы должны изучать вкусъ двора и примняться къ нему: вдь вы нигд не найдете такихъ врныхъ сужденій, какъ при двор. Не говоря уже о томъ, что при двор множество ученыхъ,— вспомните, что тамъ изъ простаго природнаго смысла, отъ постояннаго обращенія съ лучшими людьми, вырабатывается своего рода особый умъ, который судитъ о вещахъ несравненно врне заскорузлаго знанія педантовъ.

Уранія.

Правда, при двор столько видишь, что въ короткое время привыкаешь понимать вещи, а въ особенности, отличать шутку удачную отъ неудачной.

Дорантъ.

При двор, конечно, есть нсколько смшныхъ господъ,— я съ этимъ согласенъ,— и, какъ видите, первый ихъ осуждаю, но, поврьте, тамъ есть и множество людей острыхъ по призванію: и если выводятъ на сцену маркизовъ, то, мн кажется, еще больше смшнаго найдется въ писателяхъ. Было-бы очень забавно представить на сцен вс ихъ ученыя гримасы, вс эти смшныя тонкости, странный обычай непремнно убивать людей въ своихъ произведеніяхъ, ихъ любовь къ похваламъ, скудость мысли, торгъ своей репутаціей, вс эти ихъ оборонительные и наступательные союзы, эти междоусобныя войны и схватки въ проз и стихахъ.

Лизидасъ.

Мольеръ очень счастливъ, что у него такой горячій защитникъ. Но возвратимся къ длу. Вы хотите узнать отъ меня, хороша ли его пьеса, и я готовъ указать въ ней съ сотню явныхъ недостатковъ.

Уранія.

Какіе вы странные люди, господа писатели! Вчно осуждаете вы именно т пьесы, глядть которыя сбираются вс, и хвалите только такія, на которыя никто нейдетъ! Къ первымъ вы показываете непримиримую ненависть, а ко вторымъ непонятную нжность.

Дорантъ.

А это потому, что защищать падшихъ — великодушно.

Уранія.

Но покажите же намъ, г. Лизидасъ, недостатки, которыхъ я не замтила.

Лизидасъ.

Кто знакомъ съ Аристотелемъ и Гораціемъ, тотъ съ перваго взгляда видитъ, что эта комедія погршаетъ противъ всхъ правилъ искусства.

Уранія.

Признаюсь откровенно, я не знаю этихъ господъ, и о правилахъ искусства не имю ни малйшаго понятія.

Дорантъ.

Какъ вы, право, забавны съ своими правилами, которыми вы ставите въ тупикъ профановъ и всегда пускаете пыль въ глаза! Слушая васъ, можно подумать, что правила искусства — какія-то великія тайны, недоступныя простымъ смертнымъ. А на дл, вс эти премудрости — не что иное, какъ только замчанія, сдланныя человческимъ умомъ относительно того, что можетъ испортить удовольствіе, доставляемое этими пьесами. И тотъ же самый умъ, который когда то сдлалъ эти наблюденія, очень легко длаетъ ихъ и теперь безъ помощи вашего Горація и Аристотеля. Высшее изъ всхъ этихъ правилъ не состоитъ ли въ томъ, чтобы произведеніе нравилось зрителямъ? Слдовательно, если сценическое произведеніе достигло своего назначенія и понравилось, значитъ, оно избрало истинный путь. Не думаете ли, что вся публика ошибается, оцнивая пьесу, и что уже никто, незнакомый съ Аристотелемъ и Гораціемъ, не можетъ отдавать себ отчета въ своихъ впечатлніяхъ?

Уранія.

А знаете, что я замчала:— т изъ этихъ господъ, которые всего больше говорятъ о правилахъ и знаютъ ихъ лучше другихъ, сами пишутъ комедіи, которыя никому не нравятся.

Дорантъ.

Это только доказываетъ, какъ мало должно обращать вниманія на ихъ запутанные толки. Если написанныя по правиламъ пьесы не нравятся, а т, которыя нравятся, созданы не по правиламъ, то отсюда неизбжно слдуетъ заключить, что самыя правила дурны. Не будемъ же обращать вниманія на вс эти мудрыя хитросплетенія, которымъ хотятъ подчинять вкусъ публики, и будемъ судить о комедіи только по произведенному ею на насъ самихъ впечатлнію. Дозволимъ себ беззавтно предаваться тому, что насъ волнуетъ, увлекаетъ, задваетъ за живое, и не станемъ мудрствовать лукаво, чтобы тмъ не разрушить наслажденія.

Уранія.

Въ комедіи я смотрю только на одно: — нравится ли она мн, и если она меня занимаетъ, то я никогда не спрашиваю, позволяетъ ли мн смяться Аристотель.

Дорантъ.

Это все равно, какъ еслибы кому нибудь понравился соусъ, а онъ, сталъ бы справляться во ‘французской поваренной книг’ о томъ, дйствительно-ли этотъ соусъ хорошъ?

Уранія.

Совершенно врно, и меня удивляютъ тонкія разсужденія иныхъ людей о томъ, что мы сами должны чувствовать.

Дорантъ.

Да, вс эти темныя умствованія очень дики, потому что, если поврить имъ, то мы не должны врить сами себ, наши собственныя чувства будутъ во всемъ скованы, даже въ д и пить мы не осмлимся ничего найти хорошимъ безъ спросу у экспертовъ.

Лизидасъ.

Такъ вы все основываете только на одномъ, что ‘Школа Женщинъ‘ понравилась, а что она погршаетъ противъ правилъ, такъ вамъ до этого и дла нтъ, лишь-бы…

Дорантъ.

Позвольте, г. Лизидасъ, позвольте! Я говорю, что умть нравиться — великое искусство, а такъ какъ эта комедія понравилась тмъ, для кого назначалась, то я и нахожу, что съ нея этого достаточно, а о прочемъ она можетъ и не заботиться. Но вмст съ этимъ я утверждаю, что она не нарушаетъ ни одного изъ тхъ правилъ, о которыхъ вы изволите говорить. Я читалъ ихъ, слава Богу, не меньше другихъ лицъ, и даже легко докажу, что, можетъ быть, на всемъ нашемъ театр нтъ пьесы правильне этой.

Элиза.

Смлй, г. Лизидасъ, мы погибли, если вы уступите.

Лизидасъ.

Какъ! а протазисъ, эпитазисъ, перипетія…

Дорантъ.

Ахъ, г. Лизидасъ, не глушите насъ своими громкими словами. Пожалуйста, не старайтесь казаться ученыхъ, говорите по-человчески, и будьте понятны. Неужели вамъ кажется, что греческое слово придастъ больше значенія вашимъ словамъ? Разв вы несогласны съ тмъ, что можно сказать изложеніе вмсто протазиса, завязка вмсто эпитазиса и развязка вмсто перипетіи?

Лизидасъ.

Все это только одни термины, общепринятые въ искусств, которые можно употреблять. Но если эти слова оскорбляютъ вашъ слухъ, я буду выражаться иначе, и попрошу васъ отвтить положительно только на три, четыре вопроса. Можно-ли одобрить пьесу, погршающую противъ самой сущности драматическаго искусства? Потому что названіе ‘драматической‘ поэзіи произошло отъ греческаго слова, означающаго дйствовать. Этимъ прямо указывается на то, что свойство этой поэзіи заключается именно въ дйствіи, а въ этой комедіи дйствія-то и нтъ, все состоитъ изъ разсказовъ о томъ, что сдлала Агнеса, что сдлалъ Горасъ…

Маркизъ.

А-га! что я говорилъ!

Климена.

Остроумно замчено, это касается самой сущности дла.

Лизидасъ.

Можно ли придумать что нибудь мене остроумнаго, или лучше сказать, боле площадного, какъ нсколько выраженій, возбуждавшихъ общій смхъ, и въ особенности вопросъ: не изъ уха ли родятся дти?

Климена.

Очень хорошо!

Элиза.

А-га!

Лизидасъ.

Разв сцена лакея съ служанкой внутри дома не усыпительно длинна и въ тоже время дерзка?

Маркизъ.

Правда!

Климена.

Конечно!

Элиза.

Это справедливо!

Лизидасъ.

Разв Арнольфъ не слишкомъ щедро даетъ деньги Горасу? И такъ какъ это лицо въ пьес комическое, то естественъ-ли въ немъ благородный поступокъ?

Маркизъ.

Хорошо. Это замчаніе также очень удачно.

Климена.

Удивительно!

Элиза.

Чудесно!

Лизидасъ.

А проповдь и изарченія разв не смшны? Притомъ же это оскорбляетъ уваженіе къ нашимъ врованіямъ.

Маркизъ.

Хорошо сказано!

Климена.

Вотъ какъ слдуетъ говорить!

Элиза.

Какъ нельзя лучше!

Лизидасъ.

И этотъ де-Ласушъ, который выставленъ человкомъ съ умомъ, кажущійся въ иныхъ мстахъ такимъ положительнымъ, не поставленъ ли онъ въ положеніе слишкомъ смшное и утрированное, когда въ 5-мъ дйствіи онъ объясняетъ Агнес свою страстную любовь съ дикимъ закатываніемъ глазъ, смшными вздохами и глупыми слезами, надъ которыми вс смются?

Маркизъ.

Чудесно!

Климена.

Дивно!

Элиза.

Браво, г. Лизидасъ!

Лизидасъ.

Я уже опускаю тьму другихъ промаховъ — изъ боязни вамъ наскучить.

Маркизъ.

Ну, Дорантъ, вотъ такъ попался!

Дорантъ.

Посмотримъ.

Маркизъ.

Нашла коса на камень!

Дорантъ.

Можетъ быть.

Маркизъ.

Отвчай-ка, отвчай!

Дорантъ.

Съ удовольствіемъ. Онъ…

Маркизъ.

Отвчай-же, прошу тебя.

Дорантъ.

Да дай-же мн говорить. Если…

Маркизъ.

Нтъ, любезный другъ, ужъ не отвтишь!

Дорантъ.

Да, если ты не будешь молчать.

Климена.

Что-жъ, выслушаемъ-те его.

Дорантъ.

Во-первыхъ, несправедливо, будто вся пьеса состоитъ изъ однихъ разговоровъ, въ ней много дйствія происходитъ и на сцен, да и самые разсказы въ ней — дйствіе, сообразно съ построеніемъ пьесы, такъ какъ они вс наивно передаются заинтересованному лицу, которое отъ нихъ приходитъ въ забавное для зрителя замшательство, и при всякомъ извстіи принимаетъ вс зависящія мры, чтобы отклонить несчасгіе, котораго такъ боится.

Уранія.

По моему, интересъ содержанія ‘Школы женщинъ’ и заключается въ этихъ постоянныхъ, полныхъ доврія, разсказахъ. Мн кажется, забавне всего, что умный человкъ, хотя и узнаетъ обо всемъ то отъ невинной двушки, которую онъ любитъ, то отъ опрометчиваго своего соперника, но все таки не можетъ избжать того, что такъ желаетъ отклонить.

Маркизъ.

Пустяки!

Климена.

Слабый отвтъ!

Элиза.

Плохое оправданіе!

Дорантъ.

Что-же касается словъ: Не правда-ли, что дти вс родятся изъ уха? то они забавны только по отношенію къ Арнольфу, и авторъ помстилъ ихъ не съ тмъ, чтобы самому сказать острое слово, но только какъ черту, характеризующую Арнольфа, чтобы тмъ ярче очертить его странность, такъ какъ онъ пошлую глупость, сказанную Агнесой, приводитъ какъ остроумнйшее выраженіе, и чрезвычайно имъ утшается.

Маркизъ.

Пустяки, пустяки!

Климена.

Неудовлетворительно!

Элиза.

Ничего не доказываетъ!

Дорантъ.

А что Арнольфъ легко даетъ деньги Горасу, такъ, не говоря уже о томъ, что письмо отъ лучшаго друга, кажется, можетъ быть достаточнымъ ручательствомъ,— разв не бываетъ человкъ смшонъ въ одномъ, и хорошъ въ другомъ? Сцену Алина и Жоржеты внутри дома нкоторые нашли длинною и холодною, но ясно, что она создана не безъ цли. Арнольфъ, какъ во время своей поздки обманутъ дтской простотой своей возлюбленной, такъ и по своемъ возвращеніи долго долженъ стоять у своихъ дверей по глупости своихъ слугъ. Это сдлано для того, чтобы онъ былъ всюду наказанъ именно тмъ самымъ, на что онъ больше всего разсчитывалъ.

Маркизъ.

Твои доводы никуда не годятся!

Климена.

Все это неудачно!

Элиза.

Право, даже жаль васъ слушать!

Дорантъ.

О нравоученіи-же, которое вамъ угодно было назвать проповдью, могу сказать одно: — истинно благочестивые люди, слышавшіе его, не нашли въ немъ ничего оскорбительнаго для своихъ врованій, и, безъ сомннія, слова адъ и кипящіе котлы, въ которые погружаютъ на томъ свт втренницъ, достаточно объясняются странностью Арнольфа и простотой его слушательницы. Говорятъ, что страстное его увлеченіе въ пятомъ дйствіи слишкомъ комично и утрировано, но скажите, разв тутъ не сатира на влюбленныхъ, разв самые степенные и порядочные люди въ подобныхъ обстоятельствахъ не длаютъ вещей…

Маркизъ.

Право, лучше замолчи!

Дорантъ.

Очень хорошо. Но посмотримъ сами на себя: — когда мы влюблены…

Маркизъ.

Я не хочу тебя и слушать.

Дорантъ.

Разв въ пылу страсти…

Маркизъ (напваетъ).

Ля, ля, ля, ля, ляр, ля, ля, ля, ля, ля.

Дорантъ.

Что?

Маркизъ (также).

Ля, ля, ля, ля, ляр, ля, ля, ля, ля.

Дорантъ.

Не знаю…

Маркизъ.

Ля, ля, ля, ля, ляр, ля, ля, ля, ля, ля.

Дорантъ.

Мн кажется, что…

Маркизъ.

Ля, ля, ля, ля, ляр, ля, ля, ля, ля, ля.

Уранія.

А вдь у насъ вышелъ презабавный споръ, изъ него можно было-бы составить маленькую комедійку,— которую можно было-бы давать посл ‘Школы женщинъ’.

Дорантъ.

Это правда.

Маркизъ.

Ну, Дорантъ, теб-бы въ ней пришлось разъигрывать очень незавидную роль.

Дорантъ.

Правда, маркизъ!

Климена.

И мн-бы хотлось, чтобы такая пьеска явилась: только съ условіемъ,— передать все совершенно текъ, какъ у насъ происходило…

Элиза.

Я съ удовольствіемъ отдаю себя въ распоряженіе автора.

Лизидасъ.

Разумется, и я не откажусь.

Уранія.

А такъ какъ вс согласны, то запишите, Дорантъ, все и передайте Мольеру, чтобы онъ сдлалъ изъ нашего спора комедію. Вдь вы съ нимъ знакомы.

Климена.

Да онъ этого, конечно, не сдлаетъ: его вдь здсь совсмъ не похвалили!

Уранія.

О нтъ, вы ошибаетесь: я знаю его, ему и горя мало, что бранятъ его пьесы, лишь бы ходили ихъ смотрть.

Дорантъ.

Да. Только какую бы онъ могъ дать этому развязку? Вдь тутъ нельзя кончить ни свадьбой, ни изъявленіемъ благодарности, и я, право, не знаю, чмъ бы заключить этотъ споръ.

Уранія.

Нужно что-нибудь придумать.

ЯВЛЕНІЕ VIII.— КЛИМЕНА, УРАНІЯ, ЭЛИЗА, ДОРАНТЪ, МАРКИЗЪ ЛИЗИДАСЪ, ГАЛОПЭНЪ.

Галопэнъ.

Кушанье подано.

Дорантъ.

А вотъ вамъ и развязка! Ничего нельзя придумать естественне. Будутъ спорить жарко и стойко съ обихъ сторонъ, какъ и мы, никто не уступаетъ, вдругъ является слуга, докладываетъ, что кушанье подано, вс встаютъ и отправляются ужинать.

Уранія.

И прекрасно! Такъ мы на этой развязк и остановимся.

Читайте также: