Александр Петрович Сумароков
Критика на оду
СТРОФА I
СТРОФА II
СТРОФА III
СТРОФА IV
СТРОФА V
СТРОФА VI
СТРОФА VII
СТРОФА VII
СТРОФА IX
СТРОФА X
СТРОФА XI
СТРОФА XII
СТРОФА XIII
СТРОФА XIV
СТРОФА XV
Критика на оду, Сумароков Александр Петрович, Год: 1751
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Критика XVIII века
М.: ООО ‘Издательство ‘Олимп’: ООО ‘Издательство ACT’, 2002. (Библиотека русской критики)
Возлюбленная тишина,
Блаженство сел, градов ограда.
Градов ограда, — сказать не можно. Можно молвить селения ограда, а не ограда града, град от того и имя свор имеет, что он огражден.
Я не знаю сверьх того, что за ограда града тишина. Я думаю что ограда града войско и оружие, а не тишина.
Город имеет в родительном падеже множественного числа городов, а град градов, а не градов, для того что в именительном падеже множественного числа город имеет звание города, а град грады, а не града и не грады.
Сказано в той же строфе к тишине:
Сокровищ полны корабли
Дерзают в море за тобою,
Что корабли дерзают в море за тишиною и что. тишина им предшествует, об этом мне весьма сумнительно, можно ли так сказать, тишина остается на берегах, а море никогда не спрашивает, война ли или мир в государстве, и волнует тогда когда хочет, как ни случится, в мирное ли, или в военное время.
Ты сыплешь щедрою рукою
Твое богатство по земли.
Я думаю, что тишина сыплет щедрою рукою по земли богатство, а не свое богатство, которого она не имеет.
Великое светило миру.
Я не говорю, что мир здесь в дательном, а не винительном поставлен падеже, и приемлю то за стихотворческую вольность, которую дает нам употребление, и сам оную вольность употребляю, однако когда кто которую вольность сам употребляет, не ставя того в порок, то уже оную и у другого критиковать не надлежит. Все равно что вместо светило мира сказано светило миру, — что вместо не помню своего рода, своего роду, или вместо трона трону.
Блистая с вечной высоты.
Можно сказать вечные льды, вечная весна. Льды потому вечны, что никогда не тают, а вечная весна, что никогда не допускает зимы, а вечная высота, вечная глубина, вечная ширина, вечная длина — не имеют никакого знаменования.
На бисер, злато и порфиру.
С бисером и златом порфира весьма малое согласие имеет. Приличествовало бы сказать: на бисер, сребро и злато, или на корону, скипетр, и порфиру, оные бы именования согласнее между себя были.
Но краше в свете не находит
[Елисаветы] и тебя.
Что солнце смотрит на бисер злато и порфиру, его правда, а чтобы оно смотрело на тишину, на премудрость, на совесть, ето против понятия нашего. Солнце может смотреть на войну, где оно видит оружие, победителей и побежденных, а тишина никакого существа не имеет, и здесь ни в каком образе не представляется, как наприм[ер] в епических поемах добродетели и прочее тому подобное.
Но в девятом стихе сей строфы ни к чему не привязано, и не знаю для чего вставлено.
И зрак приятнее рая.
Приятнее кроме вольности и ошибки не употребляется, а здесь в вольности ни какой нет нужды, и надлежало написать приятняе.
Зрак приятнее рая, сказать не можно. Какой-нибудь земле можно сказать приятняе рая. Например Италия приятняе рая, а о зраке человеческом надлежало бы сказать Например так: и з_р_а_к п_р_и_я_т_н_я_е з_р_а_к_а б_о_г_и_н_и или что-нибудь иное сему подобное.
Войне поставила конец.
Войну окончать или сделать войне конец, сказать можно, а войне поставить конец, я не знаю можно ли сказать. Можно употребить вместо построить дом, поставить дом, а вместо окончать войну весьма мне сумнительно, чтоб позволено было написать поставить конец. Говорится сделал начало, сделал конец, а не поставил.
На целый запад и восток.
Целый запад сказать в русском языке весьма не свойственно. Говорится на весь запад. Цело в русском языке знаменует то, что не испорчено.
На целый запад и восток.
Лутче бы сказать на весь свет, а если употреблен запад и восток, так я не ведаю, для чего север не сказан. Что не сказан юг, тому я еще не столько удивляюсь.
Когда от радости премены
[Петровы] возвышали стены
До звезд плескание и клик!
Не стены возвышают клик, но народы. Говорится весь град восклицает, вся страна и вся земля восклицает. Под именем града я разумею граждан, под именем страны разумеются народы, живущие в ней, а под именем стен я одни кирпичи разумею.
Несть рукою, не говорится, подобно так как смотреть глазами, слышать ушами, ходить ногами. Говорится: я его нес на себе, так несть рукою покажется из далека для сего разделения положено. Однако ношу или держу скипетр рукою, или что подобное тому, сказать не можно. Когда ж говорится о кресте, — несть крест, показывает крест быть в руке, а несть крест на себе не говорится. А говорится крест на себе иметь.
Доброт твоих.
Что добродетель я знаю, а что доброта не ведаю.
Твои щедроты ободряют
Наш дух, и к бегу устремляют.
Наш дух — есть перенос не простительный.
К бегу устремляют.
Можно догадаться, к чему его написано, однако его так темно, что я не думаю, чтоб кому ето в читании скоро вообразиться могло. А для чего в етом месте ясность уничтожена и притом натянуто, то тотчас рассмотреть удобно. Нужно было сравнение, чтоб сравнять дух наш с пловцом. А сравнение нашего духа с пловцом весьма безобразно, и не знаю стоило ли оно, чтоб для- него уничтожить ясность. Можно сказать: льется кровь как вода, человек свиреп как лев, но нельзя сказать: наш дух как пловец, наша злоба как лев, наше смирение как агнец и протчее.
Летит корма меж водных недр.
Летит меж водных недр не одна корма, но весь корабль. Сочинитель сей оды хулит, что я взял многое в свою трагедию из французских стихотворцев. Правда, я брал нечто, и для чего то не сделать по-русски, что на французском языке хорошо. В том только сила, хорошо ль я то по-русски сделал. Я ж не для того брал, чтоб мне то за свое положить, и ни от кого оного не утаивал, но еще и показывал. Я ж нарочно брал те стихи, которые многим знакомы, чтоб показать хорошо ль то ‘русском языке будет. Однако я еще не столько брал, как все другие славнейшие стихотворцы, каков например Расин. И никто во всей моей трагедии не сыщет чужих стихов ни тридцати, а в шестнадцати стах того очень немного. Да для чего мне того не делать, когда то все всех народов лутчие стихотворцы делать не стыдились? Ето ж и не стыдна А ежели стыдно, для чего он, г. Ломоносов, ‘летит корма меж водных недр’ положил, он и сам не отречется, что ето он у меня взял.
Молчите пламенные звуки.
Пламенных звуков нет, а есть звуки, которые с пламенем бывают.
И_з_в_о_л_и_л_а, слово положенное в начале четвертого стиха сей строфы, не знаменует того, что тут прилично и чего сочинитель хотел. Надобно было сказать изволит или благоволила. Благоволила знаменовало бы намерение, и исполнение, а словом изволила сказано здесь весьма темно, так как бы расширяла науки.
Вы, наглы вихри, не дерзайте
Реветь.
Р_е_в_е_т_ь — опять непростительной перенос.
Но кротко разглашайте
Прекрасны наши времена.
Ветром кротко разглашать наши времена! Ето уходит от понятия моего. Мне кажется, что больше ветр, то больше он делает разглашения. А прекрасны времена не знаю можно ли сказать. Можно сказать прекрасные дни, говоря о днях весенних, прекрасные девицы, и прекрасные времена, ежели говорится о погоде, в счастливые времена прекрасными не называются.
В безмолвии внимай вселенна.
Вселенна употребляется по вольности вместо вселенная, которая вольность весьма нечувствительна, однако для чего сочинитель сей оды в моих стихах ету вольность критиковал, когда он и сам ее употребляет?
Се хощет лира восхищенна.
Говорится разум восхищенный, дух восхищенный, а слово восхищенная лира, равно так слышится, как восхищенная скрипица, восхищенная труба и протчее.
Ужасный чудными делами.
Бог велик чудными делами, а не ужасен.
Послал в Россию человека,
Каков не слыхан был от века.
Ето взято из моих стихов точно, которые за три года прежде сей оды сделаны, и которые так написаны о Петре ж Великом:
От начала перьва века.
Такового человека.
Не видало естество.
От начала перьва века, — сказал я, кажется мне, ясно, а от века ничего не знаменует, иное бы было, ежели б было сказано: во всей вечности не слыхано, а от века, его я не знаю что.
В полях кровавых Марс страшился,
Свой меч в Петровых зря руках.
Меч бывает не в руках, но в руке.
С_в_о_й м_е_ч. Марс видел в руке Петровой меч, а не свой меч.
И с трепетом Нептун чудился,
Взирая на Российский флаг.
Нептун чудился. Чудился — слово самое подлое и так подло, как дивовался. Нептун не чудился, удивлялся, а ежели меч свой видел в чужих руках, так лутче бы сказать страшился, устрашался или ужасался.
В р_у_к_а_х и ф_л_а_г не делают никакой рифмы.
В стенах внезапно укрепленна
И зданиями окруженна.
Что зданиями окруженна, я знаю, а что в стенах укрепленна — етого я не понимаю, еще бы мне понятнее было, ежели б было сказано стенами укреплена, хотя Нева стенами и не укрепленна, кроме крепости. А укреплен Петербург, да не стенами, Кронштатом.
Или я ныне позабылась
И с оного пути склонилась.
Которым прежде я текла?
Надобно бы было сказать:
Или я ныне позабывшись
С оного пути склонилась.
Которым прежде я текла?
Сия строфа хотя и не из лутчих и сей оде, однако критике не подвержена, ежели не весьма строго критик ковать.
К несносной скорби наших душ.
Лутче бы было сказано, к несносной нашей скорби, а не к скорби душ. Сочинитель сей оды под скорбию души разумел печаль, а многие не без основания будут разуметь болезнь, от какой тело страждет. Однако я ето не очень ‘критикую.
Нас в плаче погрузил глубоком.
Прилагательное имя глубокой к плачу не приставливается. Можно сказать в глубокой печали, а не в глубоком плаче. И в глубоких потоках слез сказать нельзя, не только в глубоком плаче.
Внушил рыданий наших слух.
Рыданий наших слух, рыданий наших глас, или рыданий наших вопль, ни на каком языке сказать, чтоб то не подвергалось правильной критике, не можно.
Верьхи парнасски восстенали.
Восстенали Музы, живущие на верьхах парнасских, а не верьхи.
Сомненный их шатался путь.
Они на пути шатались, а не путь шатался. Дорога никогда не шатается, но шатается, что стоит или ходит, а что лежит, то не шатается никогда.
И токмо, шествуя, желали.
Т_о_к_м_о есть слово приказное, равно так, как я_к_о_б_ы и и_м_е_е_т_с_я, а не стихотворное.
На гроб и на дела взглянуть.
На гроб взглянуть можно, а на дела нельзя. А если можно сказать: я взглянул надела, так можно и на мысль взглянуть молвить.
О коль согласно там бряцает.
Бряцает и бренчит есть слово самое подлое, по еще бренчит лутче, что оно употребляется, а бряцает не употребляется никогда, и есть слово нововымышленное, и подло как выговором, так и знаменованием.
О коль согласно там бряцает
Приятных струн сладчайший глас!
Бряцают струны, а не глас, а глас и бряцание все одно, с тем только разнством, что глас дале слышится, нежели бряцание или бренчанье:
Все холмы покрывают лики.
Холмы еще не значат множества холмов, а все холмы знаменуют множество холмов. Какие ж лики их покрывают? Муз и всех только девять, а не полки.
И в поле весь свой век живет,
В поле весь свой век живет пастух, а воины в поле выходят, а живут часто и не в полях.
Воина сочинитель сей оды берет за военачальника. А воин не военачальника знаменует но всякого, кто воюет.
Но ратники ему подвластны
Всегда хвалы его причастны.
Сии два стиха, по которым они зачинаются, ни к предыдущему ни к последующему не привязаны, и так невместно поставлены, что и критики не достойны, а я могу клясться, что я не постигаю слагателества мнения, для чего он их написал.
И шум в полках со всех сторон
Звучащу славу заглушает.
К чему И здесь привязано, я не могу же понять. А что шум со всех сторон звучащу славу заглушает, в етом я никакого возвышения стихотворного духа не вижу. Мне кажется, чтоб ето лутче было, чтоб оной со всех сторон происходящий шум, гремящего славы гласа не мог заглушить. Глас славы больше бы стиху дал величества, нежели народной крик, которой стиха ни мало не возвышает.
И грому труб ее мешает
Плачевный побежденных стон.
Трубный глас не гремит, гремят барабаны, а ежели позволено сказать вместо трубного гласа трубный гром, так можно сказать и гром скрипицы, и гром флейты! Если плачевный побежденных стон глушит глас славы, то конечно из того следует, что возглашает не громко. А потому что слава громко возглашает, то плачевный побежденных стон гласу славы не мешает. Глас славы далеко слышится, а побежденных стон не далеко простирается.
Сия Тебе единой слава
[Монархиня] принадлежит.
Я не знаю на что здесь стихотворец указывает. Ежели ето называется одической перерыв, так етот перерыв и отшибка очень велики. Надобно отрываться с тем, чтоб опять возвратиться, а здесь, что он оторвался, я вижу, а чтоб он возвратился — того не видно.
Сия тебе единой слава
[Монархиня] принадлежит.
Я как ни умствую, не постигаю, на что он указывает.
О как тебе благодарить!
Етот стих со всем своим восклицанием слаб: и нет ни чего хуже, как слабое восклицание.
Что щедростью твоей цветет.
Говорится щедрота, а не щедрость, щедрость не русское слово.
Толикое земель пространство
Когда всевышний поручил
Тебе в счастливое подданство.