Критические заметки, Богданович Ангел Иванович, Год: 1897 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 18 минут(ы)

КРИТИЧЕСКІЯ ЗАМТКИ.

‘Сборникъ въ память А. С. Гацискаго’.— Страничка изъ исторіи областной печати.— Ростъ послдней въ настоящее время.— ‘Международный союзъ для охраны литературно-артистической собственности’, проф. Казанскаго.— Классъ писателей и ихъ классовые интересы.— Значеніе конвенціи для развитія національной литературы.— Защита интересовъ авторовъ, какъ необходимйшее условіе существованія печати.— Союзъ взаимопомощи русскихъ писателей и конвенція.

Увреніе Пушкина, что ‘мы лнивы и нелюбопытны’, непримнимо къ нижегородцамъ, которые умютъ цнить своихъ выдающихся дятелей и интересоваться ими. Только что появившійся ‘Сборникъ въ память А. С. Гацискаго’ лишній разъ подтверждаетъ эти добрыя качества общественности, надъ развитіемъ которой не мало поработалъ покойный.

Для насъ интересенъ не столько ‘Сборникъ’, боле мстнаго, чмъ общаго характера, сколько личность самого Гацискаго, типичнаго представителя областной литературы. Въ превосходной стать г. Вл. Короленко, посвященной памяти покойнаго, авторъ разсматриваетъ его, какъ типъ ‘обывателя-литератора’, который постепенно сходись во сцены, вытсняемый въ областной печати литераторомъ-профессіоналистомъ. Обыватель-литераторъ во многихъ отношеніяхъ заслуживаетъ доброй памяти и благодарности, не смотря на нсколько комичныя черты, присущія его работ.

Г. Короленко, съ обычнымъ остроуміемъ и художественностью, обрисовываетъ физіономію литератора-обывателя, съ его пристрастіемъ къ мстнымъ изслдованіямъ, для которыхъ бралось все, и важное, и неважное, съ восторженнымъ отношеніемъ къ работ такого рода и благоговніемъ къ печатному слову, доходящимъ до смшного увлеченія каждой печатной строкой, вышедшей изъ подъ его пера. ‘Передо мною,— говорить г. Короленко — лежитъ библіографическій списокъ, составленный самимъ Гацискимъ съ необыкновенной аккуратностью. И чего только нтъ въ этомъ списк! И исторія, и этнографія, и беллетристика, и летучая замтка газетнаго хроникера, и печатная докладная записка по чисто дловому вопросу и даже — стихотвореніе’! Иначе и быть не могло. Литератору-обывателю приходилось браться за все, что хотя отчасти могло подвинуть дорогое ему дло. ‘Его работа была миссія писателя въ лучшемъ значеніи этого слова, писателя, который всми силами проводилъ въ обывательскую среду свое любимое, но еще безсильное и нищее дтище — литературу’.

А это былъ трудъ не легкій, и неблагодарный, которому приходилось жертвовать очень и очень многимъ, что превращало нердко такого поборника печати въ страстотерпца.

Нужна была великая вра въ силу печати, нкая искра Божія въ душ, чтобы ‘не только жить, чтобы писать, но и служить для той же цли’. ‘Въ исторіи каждой національной литературы,— говорить г. Короленко,— есть непремнно періодъ такъ называемаго меценатства, своего рода паразитизма, когда, еще неокрпшая, она нуждается въ стороннемъ покровительств и поддержк. Провинціальная пресса, скромная и не блестящая, нашла его не при дворахъ и не при дворцахъ вельможъ. Ее, сиротливую и убогую, взялъ подъ свое покровительство, самъ далеко небогатый я неважный литераторъ-обыватель. Онъ не получалъ отъ нея выгодъ и поддержки, наоборотъ, ее онъ долженъ былъ охранять, ее надо было поддерживать. Для нея-то онъ служилъ, чтобы охранять ее на два фронта: отъ предубжденій сверху, отъ равнодушія и часто косной враждебности снизу’.

Такъ зарождалась печать въ провинціи, гд ей долго пришлось влачить незамтное существованіе, объединяя литераторовъ-обывателей, видвшихъ въ ней не столько общественную силу, сколько источникъ пламенныхъ восторговъ по поводу мстныхъ историческихъ воспоминаній, археологическихъ открытій и проч. Печать воинствующая, преслдующая живые интересы, что неминуемо ведетъ въ столкновеніямъ, еще не народилось, и литераторъ-обыватель даже и не предвидлъ ея. Для него работа ‘у печатнаго станка’ была священнодйствіемъ, а таковое требуетъ предметовъ высокихъ, въ род изысканій о вотчин князя Пожарскаго или сооруженія новаго возглавія князю Георгію, основателю Нижняго.

Любопытно, между прочимъ, что вс обыватели-литераторы, въ Казани ли, Нижнемъ, Перми и другихъ мстахъ, съ теченіемъ времени уходили все дальше отъ столь дорогого имъ ‘печатнаго станка’, по мр того, какъ этотъ станокъ завоевывалъ все большія права. Ихъ младенчески-чистое сердце смущалось, когда они видли около этого пресловутаго станка людей, которые мало и даже вовсе не интересовались вотчинами Пожарскихъ и возглавіями, но много вниманія посвящали тому или иному изъ живыхъ дятелей. Смущало ихъ и то, что священный для нихъ станокъ сталъ привлекать капиталиста, издателя-промышленника, сталъ предметомъ борьбы партій и часто, вмсто преслдованія идеальныхъ цлей, служилъ самымъ простымъ злободневнымъ вопросамъ, въ род ассенизаціи города.

Съ бднымъ обывателемъ-литераторомъ произошла обычная исторія. Печать, которую онъ отогрлъ к вдохнулъ въ нее живой огонекъ, отвернулась отъ него и пошла своей дорогой,— недорогой идеальныхъ увлеченій младенчески-чистыхъ сердецъ, а дорогой насущныхъ интересовъ, диктуемыхъ грубой текущей дйствительностью. И этого литераторъ-обыватель никогда не могъ ей простить, не будучи въ состояніи понять, какъ можно ‘священнодйствіе у печатнаго станка’ превратить въ житейскую, обыденную работу, и притомъ — за деньги. Онъ не могъ понять той простой истины, что силу печати составляютъ не жрецы, справляющіе именины сердца, а рабочіе пера, для которыхъ это перо такое же орудіе въ житейской борьб, какъ топоръ для плотника, ножницы и игла для портнаго, молотокъ и колодка для сапожника.

Многое измнилось съ тхъ поръ, когда Гацискій велъ извстный споръ съ г. Мордовцевымъ о жизненности провинціи. Для насъ это уже исторія, но въ ней заключается своя поучительность. Въ спор литераторъ-обыватель коснулся отличительныхъ свойствъ положенія писателя столичнаго и провинціальнаго. ‘А. С. Гацискій съ добродушною наивностью любилъ изображать себя ‘волжскимъ бурлакомъ’, какъ бы въ противоположность ‘департаментскимъ чиновникамъ’ петербургской прессы. Казанскій литераторъ-обыватель, въ сборник ‘Первый шагъ’, съ безсознательной мткостью коснулся еще одной черты, выгодно, по его мннію, отличающей писателей областниковъ. Мы,— писалъ онъ,— относимся къ литератур безкорыстно. Вы получаете отъ нея, мы на нее тратимъ. Вы пишете, чтобы жить, мы живемъ, чтобы писать’.

Прошло двадцать лтъ съ небольшимъ, и провинціальная пресса настолько уже стала на ноги, что и провинціальный литераторъ сталъ ‘получать отъ нея’, сравнявшись въ этомъ отношеніи съ своимъ столичнымъ товарищемъ. И въ тоже время кореннымъ образомъ измнилось его положеніе. Онъ больше не вынужденъ служить, чтобы имть возможность писать, и хотя пересталъ считать себя ‘волжскимъ бурлакомъ’,— сталъ несравненно свободне и самостоятельне. ‘Только газета,— замчаетъ г-нъ Короленко,— которая не кормится отъ стороннихъ источниковъ, а сама даетъ средства своимъ работникамъ, является органомъ независимаго мннія, тою новою силою, которая, имя собственную точку опоры, дйствительно движетъ и поворачиваетъ окружающій ее міръ частныхъ своекорыстныхъ интересовъ… Правда,— продолжаетъ авторъ,— и теперь провинціальная пресса еще далека отъ этого положенія: она почти вся въ рукахъ издателя-промышленника. Но провинціальный писатель, отдавшійся нераздльно одной литератур, уже народился и ищетъ приложенія своимъ силамъ. Онъ бродитъ порой изъ города въ городъ, надется, подымаетъ значеніе той или другой газеты, разочаровывается и опять ищетъ, пристраивается и опять ‘выходитъ изъ газеты’. Онъ повторяетъ собой прежнюю исторію ‘оживленія’ губернскихъ органовъ, только роль прежнихъ администраторовъ играетъ теперь для него торгашъ и промышленникъ’.

Иными словами, въ печати произошла эволюція, которую можно сравнить съ общей эволюціей русскаго хозяйства. Послднее изъ стадіи натуральнаго перешло въ денежное хозяйство, производящее на продажу, что ввело его въ общій міровой круговоротъ товарнаго производства. Печать изъ стадіи безкорыстнаго влеченія къ иде, къ чистой, вн реальныхъ интересовъ мысли, изъ платоническаго занятія, которому литераторъ-обыватель предавался изъ чести, перешла въ форму житейскаго, насущнаго дла, съ которымъ вс къ нему прикосновенные связаны прежде всего матеріальнымъ интересомъ. Капиталъ, въ лиц ‘торгаша-промышленника’, понялъ, что дло это небезвыгодное, что въ умлыхъ рукахъ оно можетъ приносить и прямо, и косвенно значительный барышъ. Идеалисты типа литератора-обывателя, кормившіеся отъ канцелярій и всякихъ бюрократическихъ ‘предпріятій’, готовы были скорбть о семъ, видя въ грубомъ слов ‘барышъ’ нчто для литературы унизительное, а для своей писательской чести поносное. Они — жрецы, священнодйствующіе у печатнаго станка, все житейское должно быть имъ чуждо. Каждый изъ нихъ готовъ былъ повторять:

Не для житейскаго волненья,

Не для корысти, не для битвъ,

Мы рождены для вдохновенья,

Для звуковъ сладкихъ и молитвъ.

Деньги, получаемыя ими изъ канцелярій всякихъ вдомствъ 20-го числа, не имли въ ихъ глазахъ никакого значенія, хотя и получали они ихъ съ неукоснительной аккуратностью. Торгашъ-промышленникъ, видимо, смущающій и г. Короленко, конечно, представлялся имъ чмъ-то въ род пирата, превратившаго ладью свободной мысли волжскаго бурлака въ лодку ушкуйника, грабящаго мирнаго обывателя.

При натуральномъ хозяйств производитель очень мало заинтересованъ куплей-продажей, спросомъ вообще на его продукты, которые онъ заготовляетъ исключительно для себя. То же самое было и въ первой стадіи печати, въ которой подвивались литераторы-обыватели, восхищенные самымъ процессомъ больше, чмъ заинтересованные распространеніемъ своихъ идей. И дйствительно, самыя идеи были такого сорта, что заинтересовать могли такихъ же любителей, какъ и авторы всхъ этихъ изслдованій о мст битвы на рк Сити или о вотчин кн. Пожарскаго.

Въ этомъ младенческомъ період провинціальной, лучше сказать — областной печати отразилась бдность областной жизни, только-только начавшей свой трудный переходъ отъ умирающаго натуральнаго, узко-мстнаго хозяйства къ широкому товарному производству, тысячами неуловимыхъ нитей связаннаго какъ съ общими условіями всей страны, такъ даже и міровыми.

Что это дйствительно такъ, можно видть изъ совпаденія начала эпохи развитія мстной печати съ началомъ упадка чисто земледльческаго хозяйства и переходомъ къ крупной промышленности. И то, и другое можно отнести къ середин 80-хъ годовъ. Если взять одну только поволжскую прессу, въ исторіи которой Гапискій сыгралъ несомннную роль, то здсь эта связь особенно явственна.

Въ конц 70-хъ годовъ на Волг же насчитывалось и трехъ свободныхъ, т. е. не административныхъ газетъ. Въ то же время и торговое движеніе на этой главной артеріи восточной полосы Россіи было до крайности слабое. На ней еще можно было и въ самомъ дл видть живыхъ бурлаковъ, какъ они изображены Рпинымъ и съ которыми любилъ себя сравнивать Гацискій. Только въ конц 70-хь годовъ появился на Волг первый американскаго типа пароходъ, какихъ теперь до сотни шмыгаетъ по Волг, и назывался онъ ‘Переворотъ’. Только одна желзная дорога подходила къ этому обширнйшему водному русскому бассейну, гд въ полномъ смысл было сонное царство. Изрдка эту тишину нарушали событія, въ род самарскаго голода, свидтельствовавшія о наступленіи трудныхъ дней, когда этому долженъ быть положенъ конецъ.

Двадцать лтъ спустя, картина сильно мняется. Вмст съ бурлакомъ, котораго изгналъ пароходъ, тысячами свистковъ нарушающій тишину волжскаго раздолья, исчезъ литераторъ-обыватель, котораго вытснилъ литераторъ-работникъ, пишущій для того, чтобы жить, и валящій въ этомъ писаніи смыслъ жизни. Т общественно-экономическія условія, совокупность которыхъ называется капиталомъ, создали печать, тоже областную, но ни мало не похожую на печать обывателя-литератора. Явилась живая, бойкая газета, которыхъ на Волг теперь, несмотря на вс трудности, отнюдь не меньшія теперь, чмъ во времена литератора-обывателя, насчитывается десятками. Явились газетные сотрудники, свободные отъ канцелярій и 20-го числа, явились и интересы, далеко необывательскаго порядка, а вмст съ тмъ и борьба этихъ интересовъ, дающая специфическую окраску разнымъ органамъ.

Отмчаемая нами связь газеты и и торговаго движенія не должна смущать насъ. Такъ было не только у насъ. Вотъ что, напр., говоритъ проф. Випперъ о зарожденіи печати на Запад: ‘Агенты торговыхъ домовъ составляли листки товарныхъ цнъ и вексельныхъ курсовъ и посылали ихъ своимъ патронамъ. Важность политическихъ измненій для оборота товаровъ и настроенія биржи заставила купцовъ весьма рано организовать въ такихъ центрахъ, какъ Антверпенъ и Ліонъ, политическую кореспонденцію. Изъ купеческихъ отчетовъ, очень обстоятельныхъ, полныхъ наблюденій, характеристикъ и описаній событій,— и возникли первыя газеты’ {См. ‘Общество, государство, культура на Запад въ XVI в.’, ‘М. В.’, августъ, 1897 г.}.

Каждый ‘торгашъ-промышленникъ’ преслдуетъ въ отдльности свои торгашескіе интересы, но понемногу создается общественная особая сила, именуемая печатью, которая иметъ и свой особый, вовсе не торгашскій интересъ, сознательно ею преслдуемый. Этотъ интересъ заключается въ томъ, чтобы быть сильной и независимой экономически. И только тогда областная печать можетъ выполнить ту миссію, о которой такъ краснорчиво говоритъ г. Короленко.

‘Намъ нужна, намъ настоятельно необходима областная печать, и теперь это ощущается особенно ясно. Жизнь необыкновенно усложняется, и каково бы ни было направленіе нашей государственной дятельности, никто не сомнвается, что для ея успха необходимо новое и сочувственное отношеніе всхъ слоевъ общества. Между тмъ, и вглубь, и вширь мы, не смотря на свое прославленное даже въ учебникахъ единство, въ сущности далеко не едины, Не говоря о малограмотномъ народ, хранящемъ допотопныя понятія о самыхъ основаніяхъ нашего гражданскаго строя, Россія такъ необъятна вширь, что всякая государственная идея, какъ бы живо она ни сознавалась въ центрахъ, рискуетъ замереть прежде, чмъ дойдетъ до окраинъ. Начиная отъ внутреннихъ губерніи Европейской Россіи, чутко вздрагивающихъ при каждомъ новомъ вяніи изъ центровъ, и кончая сверовостокомъ Сибири, занятымъ ‘несовершенно-подданными’ (по опредленію Свода Законовъ) чукчами, которые не испытываютъ уже ни въ какой мр вліянія нашей культуры и нашего государственнаго права, наше отечество похоже на гиганта, вяло раскинувшагося на огромномъ пространств, съ отекшими членами, не проводящими къ оконечностямъ нервныхъ токовъ отъ центра. И это-то мы называемъ нашимъ единствомъ, и при этомъ мы боимся не инертности, а слишкомъ, будто бы, быстраго прогресса. Между тмъ, никакіе воображаемые сепаратизмы, никакія областныя учрежденія, со всмъ разнообразіемъ ихъ мстныхъ особенностей не могутъ доставить нашему единству, нашему дальнйшему гармоническому развитію тхъ по истин устрашающихъ препятствій, какія ставятся этой инертностью нашего государственнаго организма, этой бездятельностью его областей.

‘И вотъ почему всякій очагъ живой мстной мысли, который пытается провести въ своемъ уголк общую идею, общія свднія, который направляетъ дремлющее вниманіе далекаго захолустья на т же предметы, о которыхъ думаютъ и говорятъ въ центрахъ общей жизни отечества, который будитъ гражданскіе интересы и чувства, направляя ихъ на вопросы общаго блага, является прежде всего могучимъ органомъ объединенія и развитія. И вотъ почему вопросъ о будущемъ освобожденіи областного слова является для нашего огромнаго отечества настоятельнымъ и насущнымъ’.

Первое условіе правильнаго функціонированія печати именно въ томъ и заключается, чтобы газета не только не нуждалась въ субсидіяхъ и въ разныхъ филантропіяхъ, хотя бы проистекающихъ отъ чистаго сердца идеальнйшаго идеалиста, а чтобы она сама себя кормила и нивъ комъ не нуждалась. И этого мстная печать уже достигла, хотя размры ея оборотовъ пока весьма скромны, сравнительно съ печатью столичною. Но если взять во вниманіе срокъ, въ теченіе котораго отъ жалкаго листка, издаваемаго на гроши, она шагнула къ настоящей газет, стоимостью въ десятки тысячъ, то успхи ея прямо поразительны.

Натуральная эпоха печатнаго слова въ провинціи теперь закончена, по нельзя не помянуть ее добрымъ словомъ, какъ это длаетъ почтенный авторъ, котораго мы не разъ цитировали.

‘Если теперь въ провинціи уже есть своя пресса, если въ ней то и дло закипаетъ уже систематическое изслдованіе, если на смну литератора-обывателя приходитъ новый типъ писателя, — независимаго работника уже отдльнаго литературнаго труда, если, наконецъ, мы близки къ тону времени, когда предубжденіе противъ провинціальнаго печатнаго слова окончательно разрушится, то этимъ въ весьма значительной степени мы будемъ обязаны разностороннимъ усиліямъ ‘литератора-обывателя’, который заслужилъ всею своею одинокой и самоотверженной работой вчную и благодарную память’.

Съ этими прочувствованными словами, оставивъ въ сторон нкоторое ихъ преувеличеніе, нельзя не согласиться. Вліяніе литератора-обывателя, его чистыхъ думъ и намреній, до сихъ поръ чувствуется въ провинціальной печати, въ общемъ сохранившей эту чистоту, не смотря на несравненно боле тяжкія условія, чмъ т, въ которыя поставлена столичная. Она не повинна до сихъ поръ ни въ шовинизм, ни въ національной травл, ни въ порнографіи. Даже вліяніе капитала, отъ котораго она въ значительной степени зависитъ, далеко меньше въ ней, чмъ въ столичной, и здсь-то сказывается сила традицій, завщанныхъ литераторомъ-обывателемъ. Его самоотверженность, безкорыстіе и идейность внушаетъ глубокое почтеніе его боле живымъ и смлымъ замстителямъ. Эти же высокіе качества создали извстную требовательность провинціальнаго, читателя, чутко относящагося къ каждому нарушенію литературнаго кодекса обязательныхъ нравственныхъ правилъ.

——

Эволюція провинціальной печати, приведшая отъ литератора-обывателя къ литератору-работнику, независимому отъ канцелярской работы, должна быть разсматриваема въ боле широкомъ масштаб. Въ сущности, съ провинціальной печатью происходитъ то же, что и со всей русской печатью, что давно уже пережила западно-европейская, тамъ создался особый писательскій классъ, съ своими особыми классовыми интересами, опирающимися на чисто экономическомъ фундамент, во главу угла котораго поставлена защита авторскаго права. У насъ писатели только теперь начинаютъ сознавать всю важность для печати этихъ классовыхъ правъ, безъ точнаго опредленія которыхъ немыслимо самое существованіе независимой печати.

Здсь необходимо небольшое отступленіе. Мы уврены, что для многихъ читателей непривычно звучитъ это слово ‘писатель-работникъ’. Мы вдь такіе возышенные идеалисты, что, кром 20-го числа, не признаемъ никакихъ другихъ источниковъ существованія, и самая мысль, что писатель своимъ перомъ прежде всего работаетъ для себя, для удовлетворенія нуждъ своего бреннаго существа, можетъ показаться многимъ прямо-таки профанаціей священнаго званія писателя, пророка и учителя. Но, къ сожалнію, за великіе грхи людей, давно уже миновало время, когда воронъ, по божьему велнію, кормилъ пророковъ въ пустын, и приходится теперь volens-nolens заботиться объ этомъ самимъ.

Дло въ томъ, что по мр усложненія общественной жизни происходить раздленіе функцій, ‘дифференціація и интеграція’. То же произошло и въ писательскомъ дл. Изъ ряда литераторовъ-обывателей, баловавшихъ перомъ при поддержк разныхъ другихъ ‘функцій’, выдлился писатель, знающій одно дло — писательское — и имъ живущій. Въ общей сложности составился весьма почтенный количествомъ классъ, существованіе котораго до сихъ поръ какъ-то крайне неопредленно. Съ одной стороны, какъ будто и очень почтенно званіе писателя, работника мысли, учителя и проч. Но, съ другой стороны, оно ничмъ не ограждено и подвержено тысяч случайностей.

Во многомъ здсь виноваты и сами ‘пророки и учителя’, которые не вполн еще сознали свой классовой, писательскій интересъ, и даже въ такое дло, какъ ‘союзъ взаимопомощи русскихъ писателей’, съумли внести странный, для сторонняго наблюдателя непонятный, раздоръ. Работая въ различныхъ, иногда рзко противоположныхъ изданіяхъ, писателя привыкли длиться на ‘партіи’, не чувствующія потребности дружно отстаивать свои рабочіе интересы вн зависимости отъ знаменъ, подъ которыми они выступаютъ.

Мы не сомнваемся, что жизнь въ конц концовъ заставить писателей самымъ осязательнымъ образомъ почувствовать и понять необходимость защиты своихъ классовыхъ интересовъ, безъ чего немыслимо самое существованіе печати. Ей грозила бы полная приниженность, еслибы писательскіе раздоры и платоническое отношеніе къ авторскому труду помшали осуществленію того, что давно уже завоевало себ право гражданства на Запад, а именно — могущественныхъ союзовъ писателей, союзовъ, какъ національныхъ, такъ и международныхъ, преслдующихъ одну единственную цль — защиту правъ писателя-работника.

Очень любопытную въ этомъ отношеніи книгу издалъ недавно профессоръ новороссійскаго университета Казанскій о ‘Международномъ союз для охраны литературно-артистической собственности’. Написанная талантливо и живо, съ полнымъ знатенъ вопроса, которому посвящена богатая литература,— книга почтеннаго профессора заслуживаетъ полнаго вниманія читателей, и среди нихъ — прежде всего писателей. Она разсеваетъ многіе предразсудки, весьма распространенные въ большой публик относительно писательской дятельности, — предразсудки, до сихъ поръ сильно мшающіе осуществленію одного изъ необходимйшихъ учрежденій — литературной конвенціи Россіи съ Западомъ.

Литературная конвенція!

Право, для многихъ это словечко звучитъ, какъ ‘металлъ и жупелъ’ для замоскворцкой купчихи. Литературная конвенція, это — прекращенія безданнаго и безпошлиннаго пользованія чужими произведеніями, чмъ живетъ добрая половина русской печати, взятой en gros. Многимъ, пожалуй, можетъ показаться, что прекратить такое литературное пиратство значитъ подорвать бдную русскую прессу, которой придется сократить себя чуть не на половину. Въ особенности теперь, когда издательства всякихъ ‘популярныхъ, общедоступныхъ, дешевыхъ библіотекъ’ растутъ, какъ грибы посл дождя. Чмъ будетъ питаться бдная русская мысль, когда конвенція ставитъ на страж авторскихъ интересовъ западныхъ писателей, у которыхъ она привыкла черпать вдохновенія? Наконецъ, читатель, этотъ русскій читатель, до сихъ поръ видящій въ книг бездлку, вещь, не имющую цны,— что будетъ онъ длать, если та же конвенція вдругъ поведетъ къ вздорожанію цны книги? Вдь, онъ совсмъ тогда бросить читать, отъ чего будетъ немалый ущербъ просвщенію.

Но ревнители просвщенія могутъ успокоиться.

Въ этомъ васъ убждаетъ не столько книга почтеннаго профессора, сколько примръ Запада, гд пока никакого ущерба просвщенію конвенція не причинила, гд издательская дятельность только посл конвенціи получила прочную опору, а національная мысль въ той же конвенціи нашла могущественный стимулъ къ дальнйшему развитію.

Иначе и быть не можетъ. Потому что конвенція есть прежде всего актъ международной, т. е. общечеловческой справедливости. А справедливость, въ какую бы область мы ее ни внесли, ничего, кром увеличенія человческихъ благъ, дать не можетъ. Тмъ боле, если мы ее вносимъ въ царство мысли, каковымъ представляется вся человческая печать, взятая въ совокупности.

‘Отношенія авторовъ и публики,— говоритъ проф. Казанскій,— одни и т же во всхъ образованныхъ странахъ. Авторское право всюду покоится на однихъ и тхъ же основаніяхъ. Вопросъ о правахъ автора — вопросъ о положеніи рабочаго. Въ области авторскаго права нтъ имуществъ, доставшихся черезъ десятки И сотни лтъ, нтъ также имуществъ, пріобртенныхъ насиліемъ и хитростью. Здсь идетъ вопросъ только о положеніи трудящагося пролетарія и его семьи, трудящагося на пользу общую, увеличивающаго сумму общаго благосостоянія. Защищая національныхъ авторовъ, мы не можемъ, не впадая въ противорчіе сами съ собой, не защищать иностранныхъ. Того требуютъ ваши общія представленія о неразрывной связи между человкомъ и плодомъ его труда, о должномъ, о прав, о справедливости. Можно ли признавать за иностраннымъ купцомъ праві на его товары, за сапожникомъ — на его сапоги, и не признавать права автора на его твореніе, которымъ онъ боллъ и мучился, на которое тратилъ лучшія силы души?’

На такой вопросъ не можетъ быть двухъ отвтовъ. Но стоитъ перейти отъ теоріи къ практик, и картина сразу мняется. На первый планъ выступаютъ указанные выше интересы ‘бднаго читателя’, ‘русской мысли’ и издателей. Объ авторахъ пока умолчимъ. Русскіе авторы, какъ извстно, образцы безкорыстія, что въ перевод на житейскій языкъ значить, что они до сихъ поръ мала получали, и потому не научились цнить свой трудъ.

Стоитъ, однако, заглянуть по-глубже, ‘въ корень вещей’, и мы убждаемся, что конвенція ничего не нарушаетъ и ничему не грозить.

Начнемъ съ издателей,— не потому, чтобы ихъ интересъ въ этомъ вопрос преобладалъ надъ прочими, но на ихъ примр дло особенно уясняется. Къ тему же, издатели — наиболе ярые противники конвенціи. Имъ кажется, что прямая ихъ выгода заключается въ свободъ переводовъ иностранныхъ изданій.

‘Перепечатывая ихъ и переводя, они могутъ, по ихъ разсчетамъ, класть въ карманъ всю ту сумму, которая слдовало бы автору, если бы онъ пользовался международной защитой. Разсчетъ весьма не сложный, во, къ счастью, ошибочный. На практик, конкурренція между издателями лишаетъ ихъ даже тхъ выгодъ, которыя получаются ими отъ работъ національныхъ. Бшеная конкурренція убила въ тридцатыхъ годахъ бельгійскія контрафакторскія предпріятія. Безграничная конкурренція между американскими издателями привела ихъ къ ходатайствамъ о присоединеніи Соединенныхъ Штатовъ къ бернскому союзу духовной собственности. На самомъ дл, при конвенціи каждое произ веденіе издается однимъ лицомъ, которое и пускаетъ его въ оборотъ по разумной цн, такъ, чтобы продать возможно большее число экземпляровъ и получить большее вознагражденіе. При свобод же перепечатки каждый издатель можетъ выпустить любую работу. Отсюда борьба за то, кто первый достанетъ извстное произведеніе, первый поддлаетъ его и пустить въ оборотъ по боле низкой цн. А эта борьба требуетъ такихъ большихъ денегъ, что гораздо выгодне заплатить извстную сумму автору, имть возможность разсчитывать на опредленный сбытъ, не прибгая къ некрасивымъ пріемамъ безстыдной конкурренціи’.

Такое заключеніе почтеннаго автора можно бы подкрпить массой примровъ изъ текущей дйствительности. Благодаря современному спросу на книгу, началась у насъ настоящая скачка на призъ среди издателей. На одну и ту же книгу иностраннаго автора накидываются разомъ нсколько издателей, каждый торопится ни дать поскоре, почему переводятъ на спхъ, раздирая книгу на части и раздавая ее сразу десяти переводчикамъ. Можно себ представить, какой получается переводъ! Для примра, стоить сравнить нсколько одновременно вышедшихъ переводовъ Генри Джорджа ‘Прогрессъ и бдность’. Съ цлью удешевить изданіе, берутъ переводчиковъ ‘цною подешевле’ и получаются переводы столь блестящіе, какъ недавно обратившій на себя общее вниманіе переводъ Сенкевича, сдланный какимъ-то г. Домбровскимъ. Мало того, книги урзываются, блестящія произведенія иностранной литературы выходятъ въ изуродованномъ вид, искромсанные неумлой рукой лавочника-издателя, которому ихъ нужно втиснуть въ извстный размръ. Совершенно также коверкаютъ и уродуютъ русскихъ писателей. Всмъ памятенъ еще знаменитый переводъ какого-то нмца ‘Анны Карениной’, въ которомъ эпиграфъ — ‘Мн отмщенье, Азъ воздамъ’ — переведенъ такъ: ‘die Rache ist sss, ich spiele Ass’,T.-e. ‘месть пріятна, хожу съ туза’. Г. Тверской говорить, напр., объ американскихъ переводахъ русскихъ классиковъ, что ‘они, въ большинств случаевъ, просто невозможны. Въ нихъ не только почти всегда безвозвратно утрачена индивидуальная прелесть извстнаго писателя, но почти на каждой страниц попадаются самыя непростительныя извращенія и даже прямые абсурды’. И это потому, что за переводы берется всякій, не спрашивая автора и стараясь только опередить конкуррента. Спрашивается, если такому состоянію вещей конвенція положитъ конецъ,— стоитъ жалть объ этомъ?

Но цна книг при конвенціи возрастетъ?!

Нтъ и это неврно, какъ показываетъ примръ Запада, гд посл конвенціи цна книгъ ни мало не возросла, и по очень простой причин. Цну книги нельзя поднять выше извстной средней, которая устанавливается на рынк спросомъ и предложеніемъ, какъ и для всякаго товара. Ея покупать не станутъ, если она выше этой цны. Въ особенности это врно на книжномъ рынк у насъ, гд книга до сихъ поръ не есть предметъ первой необходимости, и спросъ приходится вызывать. Книга не желзо, на которое можно поднять цну путемъ покровительственной пошлины. Введеніе конвенціи можетъ вызвать временное колебаніе цнъ на книгу, такъ какъ исчезнетъ нсколько мелкихъ издателей. Да и то врядъ ли въ сторону повышенія, потому что не въ разсчетахъ остающихся издателей повышеніемъ цны сокращать объемъ своей дятельности. Тмъ боле, что конкурревція не исчезнетъ съ введеніемъ конвенціи,— она только получитъ характеръ правильнаго разсчета, при которомъ можно, боле или мене, предвидть прибыль и убытокъ, чего предвидть теперь нтъ возможности.

Намъ кажется, что издательское дло въ Россіи стоитъ наканун такихъ же ходатайствъ о заключеніи конвенціи, какъ было въ Бельгіи, Соединенныхъ Штатахъ и Германіи. Этого требуетъ насущная необходимость упорядочить это дло, въ которомъ съ каждымъ днемъ усиливается безшабашная конкурренція, сама подкапывающая себ почву, отчего никто не выигрываетъ, а теряютъ вс — и издатели, и читатели.

Переходимъ теперь къ возраженіямъ ‘высшаго порядка’, къ духовной сторон дла.

‘Многіе полагаютъ,— говоритъ проф. Казанскій,— что благо народное требуетъ, чтобы мстные издатели имли право свободно перепечатывать, переводить, давать на сцен и воспроизводить все, что появляется за-границей. Нтъ лучшаго средства, говорятъ они, для оживленія духовной жизни страны, какъ выбросить на народный рынокъ побольше иностранныхъ произведеній. Разсужденіе это, пожалуй, врно, что касается народовъ, вовсе неспособныхъ къ самостоятельной духовной жизни. Если народъ самъ ничего не производить, то, быть можетъ, контрафакція и подходящее средство для того, чтобы наполнить его рынокъ большимъ числомъ духовныхъ твореній. Но такихъ народовъ въ образованныхъ частяхъ свта мы не знаемъ, сама возможность существованія мъ сомнительна. Для народовъ же, способныхъ къ духовной жизни, свобода контрафакціи иностранныхъ произведеній есть зло. Она убиваетъ національную духовную дятельность. Мстные авторы не могутъ конкуррировать съ жонтрг факторскими произведеніями, за которыя не платится гонорара. Поэтому, лучшія интеллектуальныя силы уходятъ въ другія профессіи. Остающіяся принуждаются къ усиленному и торопливому творчеству. Уровень національныхъ произведеній вслдствіе этого неминуемо падаетъ, а за нимъ понижается и общій духовный уровень страны. Репрессаліи со стороны иностранныхъ государствъ лишаютъ авторовъ и заграничнаго заработка. Ихъ произведенія, поддлываемыя за-границей, расходятся въ искаженномъ вид, компрометируя ихъ славу и геній ихъ народа. Что же получаетъ страна въ вознагражденіе? Массу, обыкновенно дрянныхъ, но дешевыхъ ‘промышленныхъ’ поддлокъ иностранныхъ произведеній {Въ библіографическомъ отдл нашего журнала не разъ обращалось вниманіе на такого рода поддлки. См., напр., библ. отд. янв. 1896 г., отзывъ о книг Штрайслера, изд. ‘Библіотеки для всхъ’, и Ле-Вона, изд. ‘Международной библіотеки’.}. Можно ли радоваться, что на рынокъ поступаетъ сразу нсколько поспшно сдланныхъ переводовъ новаго иностраннаго произведенія вмсто одного хорошаго, изданнаго съ разршенія и подъ контролемъ автора?.. Не дорожи ли для народа одно національное твореніе сотни иностранныхъ, въ особенности, если имть въ виду, что, при свобод перевода, переводятъ и печатаютъ всякую дрянь, такъ какъ и ничтожное произведеніе, если случится конкурренціи, окупается. Но заслуживаетъ ли національная духовная дятельность особой охраны со стороны государства?’

Такова въ сжатыхъ словахъ важнйшая сторона конвенціи, которую не хотятъ видть ея противники. Въ своихъ близорукихъ разсчетахъ, заботясь о временныхъ, якобы возможныхъ, затрудненіяхъ, они упускаютъ изъ виду будущее родной литературы. Оригинальные писатели, вытсняемые съ книжнаго рынка переводами и компиляціями, или сходятъ со сцены, или берутся сами за т же переводы и передлки, на которые есть спросъ. Можно сказать, что, по мр роста арміи переводчиковъ компиляторовъ, сокращается число оригинальныхъ писателей. Безспорно, настоящій, прирожденный талантъ, сжигаемый искрой божіей, въ конц концовъ выдвинетъ такого писателя. Но тысячи другихъ, мене стойкихъ, талантливыхъ и вдохновенныхъ, гибнуть безплодно для родной литературы, и если для этихъ тысячъ конвенція является своего рода покровительственной пошлиной, то да будетъ! Этому можно только порадоваться. Да и вообще, въ нашъ меркантильный вкъ, при современныхъ условіяхъ, все, что ставить книгу и ея производителя въ условія, общія всмъ другимъ производствамъ, только упрочиваетъ значеніе книги. И обратно, всякое выдленіе ея въ разрядъ какого-то особаго, ‘безцннаго’ товара, можетъ только гибельно отразиться на судьбахъ книги и авторовъ.

Тутъ мы можемъ перейти къ тому, что мы назвали выше классовымъ интересомъ писателей.

Когда рчь идетъ объ огражденіи фабричныхъ рабочихъ, врядъ ли нын найдется хоть одинъ разумный человкъ, который не привтствовалъ бы, напр., новаго фабричнаго закона, нормирующаго рабочій день. Всякому ясно, что этимъ закономъ, защищающимъ классовой интересъ рабочихъ, оказывается огромная услуга не только рабочимъ,— хотя имъ прежде всего,— по всей стран. Законъ, оберегая силы рабочаго класса, подымаетъ ихъ культурный уровень и сберегаетъ стран тысячи жизней, спасая рабочихъ отъ вырожденія.

Но разъ вопросъ заходить объ авторахъ, для огромнаго большинства даже самихъ писателей у насъ, кажется, будто такой законъ, ограждающій ихъ трудъ, есть какъ бы посягательство на чьи-то права. Имются въ виду, конечно, потребители, т. е. читатель, интересъ котораго, будто бы, при этомъ пострадаетъ. Мы уже видли, что въ разсматриваемомъ вопрос этого бояться нечего. Чувствительныя души, до сихъ поръ взирающія на писателя съ точки зрнія провинціальныхъ барышень, которымъ ‘литераторъ’ представляется въ образ вдохновеннаго учителя, съ длинными, разметанными по плечамъ вихрями,— никакъ не могутъ понять, что онъ прежде всего человкъ. ‘Время, когда серьезные авторы были, преимущественно, изъ состоятельныхъ людей, масса же писакъ стояла очень не высоко, миновало. Мнніе, что охрана покровительствуетъ только литературнымъ шарлатанамъ, столь же неврно для современной національной жизни, какъ и для международной. Великая семья, или великая армія духовныхъ работниковъ считается нын сотнями тысячъ лицъ. Среди этихъ тысячъ громадное большинство служитъ длу серьезно, съ убжденіемъ, но въ то же время нуждается въ заработк, нуждается въ національной и международной охран своего труда, потому что живетъ только своимъ трудомъ’.

Насколько эти простыя и ясныя положенія почтеннаго автора разбираемой книги не вошли еще въ общее сознаніе, показываетъ примръ ходатайства одного русскаго просвтительнаго общества объ ограниченіи авторскаго права. Въ свое время мы отмтили и высмяли нелпость этого, на первый взглядъ ‘либеральнаго’, ходатайства {См. ‘М. В.’ 1895 г., апрль, ‘Критическія замтки’.}. Мы писали тогда: ‘Филантропія хороша въ личныхъ отношеніяхъ людей, но нельзя на ней строить общественнаго дла. Все, что въ общественной жизни основано на филантропическихъ началахъ, ‘смертію умретъ’ тамъ, гд эта жизнь зиждется на началахъ, не имющихъ ничего общаго съ филантропическими’.

И классъ писателей, для возможно полнаго и возможно правильнаго въ общественномъ смысл выполненія своихъ функцій, требуетъ прежде всего защиты своихъ классовыхъ, писательскихъ, т. е. рабочихъ интересовъ. Какъ и въ вопрос обще-рабочемъ, такая защита есть не только частное дло писателей, но дло общественнаго значенія, вліяющее на общій культурный уровень страны. Она подымаетъ, во-первыхъ, самосознаніе писателей, длая ихъ независиме и, въ соотвтствіи съ тмъ, строже къ выполненію своего долга. Получая права, писатели принимаютъ и опредленныя обязательства. Безкорыстное служеніе долгу, конечно, почтенное и высокое дло. Но требовать самоотверженности нельзя,— она есть доблесть, нчто индивидуальное, не подлежащее, такъ сказать, общественному учету. Во-вторыхъ, повышая экономическій уровень писательскаго класса, защита повышаетъ производительность литературы. Это такая аксіома, доказывать которую нын было бы странно. Самый непроизводительный рабочій, это — дешевый рабочій.

‘Вс литературно-артистическія общества стремятся, въ сущности, къ тмъ же главнымъ цлямъ, — говоритъ проф. Каванскій.— Вс имютъ девизомъ: независимость, достоинство, солидарность, предусмотрительность и самостоятельность. Они замнили въ нашемъ поколніи излишній индивидуализмъ, безпечность и паразитство писателей прошлыхъ временъ. Профессіональные синдикаты, національные и международные, стоятъ вып на страж интересовъ авторовъ, содйствуя, по мр возможности, рядомъ съ другими важными задачами, и развитію международнаго авторскаго права’.

Мы полагаемъ, поэтому, что одной изъ ближайшихъ задачъ недавно образованнаго ‘союза взаимопомощи русскихъ писателей’ должно быть возбужденіе ходатайства о присоединеніи Россіи къ литературно артистической международной конвенціи. Въ настоящее время одна Россія, изъ всхъ культурныхъ странъ, не примкнула къ конвенціи бернскаго союза.

‘Особенныя усилія,— говоритъ авторъ, — были сдланы за послднее время въ пользу привлеченія Россіи въ бернскій союзъ. По постановленію антверпенскаго конгресса 1894 г., коммиссія международной литературной и артистической ассоціаціи выработала особый мемуаръ относительно литературной собственности въ Россіи. Мемуаръ былъ переданъ въ Петербургъ международнымъ бюро. Дрезденскій конгрессъ выразилъ пожеланіе, чтобы Россія какъ въ своей національной жизни, такъ и въ международныхъ сношеніяхъ примкнула къ современнымъ идеямъ авторскаго права. Особыя миссіи снаряжались въ Россію подъ знаменемъ франкорусской дружбы и безъ него. Особыя воззванія писались въ русскую прессу. Выступали и среди русскихъ защитники справедливости и серьезныхъ интересовъ національнаго развитія Россіи. Все напрасно. Русскіе авторы о своихъ интересахъ молчатъ. Русскіе издатели еще не прогорли, выпуская конкуррирующія изданія ходкихъ иностранныхъ сочиненій. Русскіе журналы не замчаютъ того, что общество мало интересуется преподносимой ему иностранщиной. Наконецъ, наше правительство недостаточно сознаетъ, что все будущее Россіи въ свободномъ расцвт народнаго генія, въ поднятіи духовнаго уровня народа, въ зрломъ и живомъ народномъ чувств и мышленіи, въ самостоятельности и непосредственности научнаго и художественнаго творчества русской націи. Общее культурное возрожденіе страны или общее крушеніе — вотъ дилемма, которую ставить исторія нашему отечеству’.

А въ этомъ культурномъ возрожденіи — печати, безспорно, принадлежитъ одна изъ первыхъ ролей, и, слдовательно, все, что будетъ сдлано для ея подъема и укрпленія, отразятся и прямо, и косвенно на общей культур нашей страны. Сближеніе ея съ остальными культурными народами Запада на почв международной защиты литературы будетъ новымъ и крупнымъ шагомъ въ направленіи прогресса и цивилизаціи. Только наша косность, съ одной стороны, съ другой — смутное представленіе о собственныхъ интересахъ могутъ удерживать насъ отъ вступленія въ бернскій союзъ. Такъ, часто на первый взглядъ идеальныя воззрнія оказываются въ существ своемъ глубоко реакціонными. Къ такимъ мы безусловно относимъ присущее многимъ русскимъ писателямъ отвращеніе къ международной конвенціи….

А. Б.

‘Міръ Божій’, No 8, 1897

КРИТИЧЕСКІЯ ЗАМТКИ.

Читайте также: