Крик в ночи
Крик в ночи
* * *
* * *
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Крик в ночи, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1938
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936-1939), Шаляпин: Встречи и совместная жизнь, Неопубликованное, Письма
М.: Русский путь, 2010.
Темная октябрьская ночь. Приятели мои все вышли на крыльцо моего деревянного дома. Тишина. Пахнет землей, сыростью и опавшими листьями.
— Ну и темь,— сказал приятель Вася. — Вот только там, далеко, в избе огонек отрадно светит.
— Как Ленька теперь со станции поедет?.. И поделом, сам виноват. Керосину в доме ни капли, лампу нельзя зажечь. Хорошо, что камин горит, а то сиди в темноте — жуть берет!..
— Ну и обалдуй же у вас этот Ленька,— сказал Караулов. — Я б его умыл как надо.
— Вот кто-то с фонарем идет,— заметил Юрий Сахновский.
Огонек приближался от ворот к дому и вдруг потух. Слышно было, как кто-то сказал в темноте: ‘Тьфу, мать честная, потухла…’
— Это, должно быть, Ленька,— сказал Караулов.
И опять наступила тишина. Слышно было, как чиркали вдали спичкой, и опять засветился огонек.
— Кто идет?— крикнул Василий Сергеевич.
— Я-то кто?
— Ты-то.
— Уа-а-а… — ответил воем идущий. ‘Это не Ленька,— Герасим’,— подумал я.
И вдруг сразу, в ответ на его вой, далеко, за моховым болотом, волки подхватили его звук и дружно завыли, все повышая и повышая, и сразу оборвали. Это было таинственно и жутко.
И опять потух огонек. Человек уже подходил к дому,— сапоги хлюпали по лужам.
У самого крыльца человек опять завыл, и дружно вдали ответили ему волки.
— Герасим, это ты?— позвал я.
Герасим подошел к нам, смеясь.
— Слыхали, молодые-то, как подвоешь, сразу отзываются. А ведь далече.
— Герасим, это ты, значит, огонек-то зажигал?
— Да как же. У Афросиньи лампочку взял. Говорят — вы без свету сидите.
— Что делать, сидим без света. Керосин вышел,— все Ленька.
— Постой, я сейчас самовар подбодрю. Как теперь Ленька-то с Феоктистом приедут, в этакую-то ночь? Афросинья сказала, что не поедут до утра. Воробьиная ночь. Беда ведь, как застанет ночь такая,— заблудишься… Да ежели еще ненастье, так прямо пропадай.
Вошли в дом. В камине трещал хворост. Освещал потолок и стены моей большой деревенской мастерской.
— Верно говорят,— сказал Сахновский,— с волками жить — по-волчьи выть.
— Неверно, вздор,— не соглашался Павел Александрович. — Прекрасно, душевно. Живем мы неплохо.
— Слышьте-ка,— сказал, входя, Герасим. — Чу! В кухне слышно в окно — кто-то у Некрасихи, знать, кричит. Это не Ленька ли?..
Опять мы вышли на крыльцо. Тишина, и вдруг вдали, под Ратухином, кто-то закричал… Протяжно и громко…
— Надо помочь… — заволновался Павел Александрович.
— А как помочь-то?— сказал Герасим. — Хорошо у вас тут — самовар поспел, лампочка есть. А поди-ка наружу, до деревни не дойдешь… Как тут поможешь?
Вдали опять раздался крик.
— Это, должно быть, Леньку режут… — меланхолически сказал приятель Коля и пошел в дом.
Сели пить чай. А Коля Курин встал из-за стола и с необычайной серьезностью начал говорить:
— Знаете, мы не сознаем, в какой стихии мы живем: среди непроглядной ночи, без керосину. А попав этим волкам в зубы, мы можем быть разорваны в клочки. Мы не сознаем, а это ведь вот здесь. Это нас окружает. Мы как бы брошены в первобытный мир для борьбы с окружающей стихией. И мы не знаем, не чувствуем, кто победит,— ночь без керосину или волки.
Василий Сергеевич встал из-за стола, пристально смотрел на приятеля Колю Курина, потом на нас и сказал:
— Слышите, Николай до чего разговорился. Хорошо говорит. Ну, вали, вали дальше.
— Что ‘вали, вали’… — обиделся Коля. — Что же вам говорить, вы как будто в каменном веке — без керосину, ничего не сознаете, не чувствуете…
— Чего это ты, правда, так разговорился,— спросил Юрий Сергеевич. — С чего вдруг?
— Я констатирую момент жизни.
— Умно говорит!— сказал Караулов.
— А к чему вы все это говорите?— спросил Павел Александрович.
— Как — к чему? К тому, что ведь это не то, что певица поет в театре арию или еще что-нибудь такое… А ведь это волки воют…
— Это верно,— согласился я,— волки — это совсем другое…
— Я ведь не сравниваю,— продолжал Коля,— я говорю лишь о том, что нас окружают стихии…
— Слышите,— войдя к нам, сказал Герасим. — Тетка Афросинья пришла, говорит — там, у Некрасихи, непутем кричат.
— Позови-ка ее.
Вошла тетушка Афросинья, вытирая ладонью рот и качая головой.
— У Некрасихи вот кричат, вот кричат!.. Думаю — Господи, знать, в реку свалились в темь такую — топятся, знать… Не Феоктист ли мой? Только он смирный, никады не кричит…
— А что же они кричат?— спросил Василий Сергеевич.
— Все матерно кричат, далече — не разберешь.
— Может, разбойники напали?.. — сказал Коля.
— Кто знает… Ночь-то этая неподходящая. Разбойникам-то не видать. Грабить-то несподручно.
— Надо пойти,— решительно заявил Павел Александрович.
— Как пойдешь-то, Павел Александрыч?— сомневался Герасим. — В фонаре-то один огарочек остался, не дойдешь.
Павел Александрович молча положил спички в карман — одну, другую коробку — и сказал:
— Довольно странно с вашей стороны. Вы как хотите, а я, как офицер, обязан. Он взял ружье, фонарь, зажег в нем огарок и вышел.
Вскоре к кухне подъехала телега. Ленька и Феоктист.
— Это вы орали, что ли, на Некрасихе?
— Нет, какой тут орали, мы на Некрасиху не поехали, а вот у моста нам кричит кто-то: ‘Стой!’ — и из ружья — раз! раз!.. Мы, Господи спаси, лошадь-то хлестнули — она дорогу знает, да прямо целиной к дому. Добрый человек не выстрелит. Не иначе, как Левка Кольцов.
— Какой Левка!— сказала Афросинья. — Он давно в остроге помер.
Не дождавшись Павла Александровича, мы легли спать. Он явился на рассвете, весь в грязи.
— Хороша местность здесь у вас!— сказал он, раздеваясь и ставя ружье в угол. — Тут пошаливают.
— Что ты, Павел, кто тут пошаливает?— удивился я.
— Постой, постой… Иду в темноте, фонарь потух, чиркнул спичкой — по мосту кто-то едет. Я крикнул: ‘Стой, кто едет?’ Они молчат, да как хлестнут лошадь, да вскачь. Я им вдогонку ахнул дуплетом. Не остановились. А ты говоришь… Конечно, жулье!.. Кто-то ведь кричал! Кого-то ограбили. Грабители и ехали.
— Ну, брат, это же Феоктист с Ленькой ехали. Они тоже теперь рассказывают, что на мосту в них разбойники стреляли.
Павел Александрович только с досады махнул рукой.
И сколько Феоктист и Ленька ни объясняли ему, как было дело,— разубедить его было невозможно. Он упорно твердил:
— А кого же грабили, кто кричал?.. Что же, я зря ходил?.. Вы-то все струсили, а я-то пошел… Нет, бросьте ваши штучки. Довольно.
Утро было серое. Моросил мелкий дождь.
За чаем приятели мои были угрюмы. Помалкивали. Недоумевали, кто же это кричал вчера в темной ночи.
— Заблудился кто-нибудь,— сказал Ленька,— и орал от страху.
— Чего от страху, совсем другое,— засмеялся вошедший Герасим Дементьевич. — Мне лесник говорил: ежели в лесу орет кто лесовым чертом — знай, что дерево пилят, чтоб не слышно было. Воруют. Эх, нужда все велит… Бедность-то изловчается… Да в темь такую тоже и черт работает…
Крик в ночи — Впервые: Возрождение. 1938. 4 ноября. Печатается по газетному тексту.