Крестьянка-барышня, Тихонов Владимир Алексеевич, Год: 1899 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 9 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ПУШКИНСКІЙ СБОРНИКЪ
(въ память столтія дня рожденія поэта)

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ТИПОГРАФІЯ А. С. СУВОРИНА. ЭРТЕЛЕВЪ ПЕР., Д. 13
1899

В. А. Тихонов.

КРЕСТЬЯНКА-БАРЫШНЯ.

Т изъ моихъ читателей, которые не живали въ деревняхъ, не могутъ себ вообразить, что за прелесть эти уздныя барышни!

(‘Барышня-крестьянка’ А. С. Пушкина’).

Минувшимъ лтомъ я снова постилъ мою родную ‘глушь’. Четыре года не заглядывалъ я туда, но, къ счастью, перемнъ нашелъ мало: все оказалось на своихъ мстахъ, вс живы и здоровы. Только моя собака, ирландецъ Роверъ, изъ веселаго, жизнерадостнаго, какъ вс сетера, превратился въ серьезнаго, нсколько уже отяжелвшаго пса. Разумется, онъ не узналъ меня на первыхъ порахъ, но, принюхавшись хорошенько, или освжилъ въ своей памяти какія-то воспоминанія, или просто ршилъ признавать меня за новаго хозяина. Это было ясно изъ того, что онъ ходилъ всюду слдомъ за мной, вилялъ хвостомъ и лизалъ мн руки.

Первыхъ три дня пребыванія въ моей милой Таревк я посвятилъ основательному отдыху, т.-е. цлыми днями лежалъ въ саду въ старенькомъ гамак, пилъ молоко и болталъ со старухой-ключницей, Еленой Власьевной, а на четвертый день почувствовавъ себя достаточно отдохнувшимъ, собрался постить моихъ окрестныхъ пріятелей.

На первой очереди стоялъ у меня отецъ Алексй, священникъ изъ села Каменки, добрйшій старичокъ, являвшійся какъ бы исключеніемъ среди нашего духовенства, уже хотя бы по одному тому, что семействомъ онъ отнюдь не былъ обремененъ, къ великому огорченію его ‘неплодной смоковницы’, матушки Евдокіи Степановны

До отца Алекся всего было пять верстъ и я ршилъ отправиться туда пшкомъ. Роверъ выразилъ желаніе мн сопутствовать, но кажется былъ немало удивленъ, что я не беру съ собою мою старенькую и, откровенно говоря, дрянненькую двустволку. Я постарался ему объяснить, что не длаю этого потому, что охота намъ не къ лицу ужъ, что и прежде, когда мы помоложе были, двустволка эта палила обыкновенно мимо дичи, и трудно ожидать отъ нея въ моихъ рукахъ какой нибудь благопріятной перемны. Да наконецъ, безцльная охота въ моихъ глазахъ теперь уже представляется дйствительно ‘злою забавой’. Не знаю, понялъ ли меня Роверъ, но, во всякомъ случа, своего намренія сопутствовать мн не измнилъ и мы отправились. Роверъ, по старой привычк, сначала облаялъ все, что подлежало облаянію, обнюхалъ все, что представляло къ этому какой нибудь интересъ, дловито пошнырялъ въ придорожныхъ кустахъ, три-четыре раза перепрыгнулъ тянувшуюся рядомъ съ дорогой канавку и, доказавъ этимъ мн, что онъ отлично помнить вс старые порядки, успокоился, и въ подтвержденіе того, что теперь уже онъ не тотъ, тихо побрелъ вслдъ за мною.

Пройдя версты три и я, къ немалому моему огорченію, долженъ былъ убдиться, что время не щадитъ никого: ни человка, ни собаку и что теперь и я уже не тотъ. Бывало эти три версты, т.-е. до Студенаго Ключа, мы бгомъ бгали, бывало сходить въ Каменку и обратно пшкомъ считалось пустымъ дломъ, бывало… впрочемъ, мало ли что бывало, а теперь, вотъ, дойдя до Студенаго Ключа, я почувствовалъ уже утомленіе, прислъ на какой-то обрубокъ и закурилъ папиросу, а Роверъ принялся жадно локать струившуюся холодную воду.

До Каменки оставалось всего дв версты, изъ нихъ полторы — густымъ сосновымъ боромъ. Это было очень кстати, потому что солнце поднялось уже высоко я начинало изрядно таки припекать. Отдохнувъ у Студенаго Ключа, я поднялся и пошелъ дальше.

Тихо гудли вершины старыхъ сосенъ. Надъ нами синло темноголубое небо, пахло согрвшейся хвоей, хрустли сухія втки подъ ногами. Роверъ, съ высунутымъ языкомъ, лниво брелъ сзади, по временамъ только настораживаясь однимъ ухомъ, когда гд нибудь, совсмъ уже близко, долбилъ дятелъ или переливала свою трель иволга. Но вотъ, впереди посвтлло, лсъ кончился и мы вышли на берегъ рки Каменки. Вотъ и давно знакомый мостикъ, съ воспоминаніемъ о которомъ у меня неизвстно почему-то связана псенка:

По песочку течетъ рчка.

Черезъ рчку — мостъ.

На мосту стоитъ овечка,

У овечки — хвостъ.

И на этотъ разъ на мосту кто-то стоялъ, но только отнюдь не овечка. Подойдя поближе, я увидлъ, что это была молоденькая крестьянская двушка. Мой Роверъ, обогнавъ меня, нашелъ почему-то нужнымъ на нее залаять.

— Tout beau, Роверъ! ici! крикнулъ я и вдругъ мн ясно-ясно вспомнилась сцена изъ Пушкинской ‘Барышни-крестьянки’, когда молодой Берестовъ останавливаетъ свою собаку, залаявшую тоже на крестьянскую двушку. Разница была только въ томъ, что собаку звали Sbogar, да что Берестовъ былъ молодъ, а мы съ Роверомъ, увы! этимъ похвастаться уже не могли. Впрочемъ, была еще одна разница: крестьянка, на которую залаялъ Sbogar, была переодтая барышня, чего никакъ нельзя было предположить о стоявшей на мосту двушк, ужъ хотя по одному тому, что барышни, переодвающіяся крестьянками, босикомъ все-таки не ходятъ. Можно, пожалуй, было отыскать, и еще нсколько различій, но стоитъ ли ихъ отыскивать, когда имлось одно и несомннное сходство: стоявшая на мосту крестьяночка была удивительно мила собой. Такое славное, свжее личико, такіе блые, ровные зубки. Сквозь загаръ здоровый румянецъ пробивается и фигурка такая стройная, крпкая.

Я вошелъ на мостъ. Двушка искоса взглянула на меня. Въ темныхъ глазкахъ мелькнуло любопытство и удивленіе и, какъ показалось мн, нкоторая сконфуженность, какъ будто я ее надъ чмъ-то врасплохъ засталъ.

— Здравствуй, милая! не утерплъ я и поздоровался съ нею.

— Здравствуйте, чуть слышно и уже совсмъ теряясь, отвтила двушка.

— Ты не изъ Каменки ли? продолжалъ я, чувствуя непреодолимое желаніе поболтать съ этой сельской красоткой.

— Изъ Каменки.

— А не знаешь, отецъ Алексй дома?

— Дома.

— Гм! Гм!.. Я замялся, потому что положительно не зналъ, что бы еще можно было спросить.

— А что, онъ здоровъ?

— Здоровъ, отвтила двушка.

— А матушка тоже здорова?

— И матушка здорова.

Моя собесдница начинала видимо ободряться, а у меня, какъ на зло, опять вс ресурсы изсякли. Живя въ Петербург, совсмъ отучишься говорить съ простымъ народомъ.

— Гм! Гм!.. А дтокъ у нихъ все еще нтъ! совсмъ не кстати нашелся я.

— Что такое? переспросила двушка.

— Да я вотъ говорю… не послалъ ли имъ Господь на старости лтъ утшенія? Знаешь, какъ Аврааму и Сарр въ древности? пояснилъ я, видя, что она меня не понимаетъ.

Моя собесдница какъ вдругъ расхохочется и даже спиной ко мн повернулась.

— Ты, милая, вроятно, и не знаешь, кто были Авраамъ и Сарра? Авраамъ — это былъ такой патріархъ, вотъ какъ на деревняхъ старики бываютъ, а Сарра — евойная жена была.

‘Ахъ, чортъ! это ‘евойная’!— наслушался я этихъ дурацкихъ словечекъ отъ нашихъ петербугскихъ кухарокъ и усвоилъ за народный говоръ’, подумалъ я, по тмъ не мене продолжилъ объяснять исторію Авраама.

Дойдя до Агари, невольно посмотрлъ на мою собесдницу и, гршный человкъ, подумалъ, что и изъ нея могла бы славная Агарь выйти и не только подумалъ, но сказалъ даже:

— Агарь эта самая была очень хорошенькая, вотъ совсмъ такая же, какъ ты.

И уже никакъ не ожидалъ того эффекта, который вызвали мои слова. Собесдница моя вдругъ нахмурилась, круто повернулась и быстро-быстро переступая своими босыми ножками, пошла съ моста. Я остался одинъ и въ довольно глупомъ положеніи.

— Акулина! Акулинушка! крикнулъ я ей вслдъ, желая ее вернуть.

Почему мн показалось, что ея имя должно быть ‘Акулина’, ужъ право не знаю, впрочемъ, вроятно потому, что передъ этимъ у меня въ голов вертлась Пушкинская ‘Барышня-крестьянка’. Но ‘Акулина’ моя и слушать ничего не хотла. Быстрыми шагами шла она по берегу рки Каменки, направляясь къ групп какихъ-то крестьянскихъ ребятишекъ.

Постоявъ на мосту еще минуты дв, я махнулъ рукой и, разбудивъ Ровера,— старикъ усплъ уснуть на солнечномъ припек,— отправился дальше, къ селу Каменк, а черезъ четверть часа сидлъ уже въ маленькомъ, но тнистомъ садик отца Алекся и велъ сбивчивую — какъ всегда бываетъ посл долгой разлуки — бесду съ моимъ старымъ пріятелемъ. Матушка Евдокія Степановна хлопотала по хозяйству, то и дло перекликаясь съ нами въ окно изъ горницы.

— Такъ, такъ! поддакивалъ моимъ разсказамъ старикъ-священникъ.— Читали мы это здсь, читали въ газетахъ и даже диву давались: все поподробне распросить хотлось, да не кого было. Вотъ, слава Богу, что вы пріхали…

— Ну, а у васъ какъ? Какъ насчетъ винной монополіи? Замчается ли сокращеніе пьянства? спрашивалъ уже я.

Отецъ Алексй разсказывалъ насчетъ винной монополіи и о о сокращеніи пьянства.

— Ну, а урожаи каковы?

И про урожаи обстоятельно говорилъ онъ.

Съ урожаевъ мы, конечно, перешли къ мстнымъ помщикамъ, къ житью-бытью. Отецъ Алексй указывалъ мн кого навстить слдуетъ, говорилъ, кто въ усадьбу вернулся, кто продалъ свое родовое гнздо. Про земство, конечно, разговоръ завели…

А, между тмъ, самоваръ уже весело шиплъ передъ нами на стол, стоялъ горшочекъ холодной простокваши, крыночка молока и цлое блюдо первосборной, но уже сплой земляники.

— А за Дашенькой-то ты послала? спросилъ отецъ Алексй, когда матушка, окончивъ свои хлопоты, присла къ нашему столику.

— Посылала, отвтила та.— Сейчасъ, сказываетъ, придетъ. Переодвается, слышь.

— Чего же это она переодвается?

— Да, слышь, опять на Каменку съ ребятишками ‘по свои грибы’ ходила.

— А! вотъ оно что! усмхнулся отецъ Алексй и добавилъ:— Много ужъ она этихъ грибовъ насбирала. Поди, скоро и довольно будетъ.

И видя, что мн какъ бы непонятно выраженіе ‘свои грибы’, онъ началъ пояснять.

— Дашенька — это учительница наша сельская, Дарья Никитишна ее зовутъ. Молодая еще двушка, а куда какая разумная да благонравная, и какъ она о своемъ дл печется, такъ просто диву даться можно. Школу свою любитъ превыше всего. Такъ вотъ, прочитала она какъ-то въ газетахъ, что какая-то тоже учительница со своими учениками да ученицами, что называется, гуляючи, камень за камнемъ, столько этого матеріалу набрала, что изъ него новое зданіе школы построили и не деревянное ужъ, а каменное. Вотъ и ей эта же мысль запала. Школу-то вы нашу сами знаете: зданіе ветхое и ремонту ужъ никакому не поддается. Пришла это она ко мн и говоритъ: ‘Благословите, батюшка, и меня на это дло потрудиться’. И газету мн показываетъ, гд про другую учительницу-то пропечатано было. Подумалъ я и отвчалъ: ‘Что-жъ, говорю, Дашенька, доброе дло ты задумала! Изъ готоваго матеріала легче школу выстроить, да и каменная-то она прочне будетъ и дольше простоитъ, и пожару не боится’. Возликовала паша Дарья Никитишна. ‘А камня, говорить, батюшка, у насъ полна рчка Каменка. Я со своими ребятишками въ одно, много въ два лта достаточно его натаскаю’. И принялась. Представьте себ, что и міру нашему это дло полюбилось. И большіе-то никто мимо рчки Каменки не пройдетъ, чтобы камушекъ съ собой не захватить. А по праздникамъ, такъ иной разъ полсела туда выберется. Еще старики меня спрашивали: ‘не гршно ли по праздникамъ-то это длать? Все же, дескать, это работа’. А я разршилъ. Говорю: ‘Не работа эта, а святое дло. На школу-то, говорю, почти тоже, что на храмъ — трудъ богоугодный’. Да, вотъ, всего полтора мсяца прошло, а посмотрли бы вы сколько они этого каменья натаскали. За школой-то пустырекъ весь заваленъ. Скоро, поди, и къ работ приступить можно. Да, славная у насъ учительница, дай Богъ ей добраго здоровья. И любятъ ее здсь вс, да какъ и не любить-то! Свой своему поневол, вдь, братъ.

— Почему свой — своему? переспросилъ я.

— Такъ вдь, она же здшняя, каменская крестьяночка. Сироткой у насъ въ сел и росла. У меня спервоначалу и грамот-то училась, а потомъ попала во дворъ, къ помщиц, къ Анн Васильевн Юшковой. Очень ужъ тамъ она всмъ полюбилась. Стали ее учить, шире, да дальше — въ губернію свезли,— она тамъ курсъ кончила, дипломъ получила, а Анна-то Васильевна и умерла къ тому времени. Слышь, и женихъ къ ней, къ Дашеньк-го, сватался, да нтъ,— отказала. ‘Сперва, говоритъ, должна я потрудиться на моихъ братьевъ, а потомъ ужъ и о себ подумать’. И вернулась прежняя Дашурка уже Дарьей Никитишной, а вернулась, словно и не вызжала отъ насъ: всхъ-то помнитъ, всхъ-то знаетъ, ко всмъ ласкова и даже свой простой мужицкій нарядъ не разлюбила. Когда можно, т.-е. не въ школ когда на занятіи или не въ гостяхъ, такъ то и дло въ сарафан, да босикомъ ходитъ. Она даже и въ школ бы учить въ сарафан хотла, да инспекторъ не позволилъ: ‘престижъ, говоритъ, подрываете’. Да, слава Богу, умудрилъ Господь сиротку и на путь истинный направилъ. Вотъ уже третій годъ она у насъ учительствуетъ и школьниковъ нашихъ узнать нельзя.

— Матушка! Подьте-ка сюда! окликнула попадью появившаяся на крылечк баба.

— Что еще тамъ? спросила матушка и тяжелой утиной походкой поплелась въ домъ.

А я сидлъ и смутныя догадки не на шутку начинали тревожить меня.

‘А что, если… что если моя давишная собесдница никто иная, какъ эта самая Дарья Никитишна?’

Я уже хотлъ было разсказать отцу Алексю о моей встрч да не усплъ. Матушка снова показалась изъ дому, а за нею слдомъ шла стройная, очень миловидная двушка, въ простомъ, но со вкусомъ сшитомъ сромъ холстинковомъ платьиц. Я взглянулъ на нее и, если бы могъ краснть, покраснлъ бы, наврное, до ушей. Да, несомннно, это была она, та самая крестьяночка, которой я намревался такъ обстоятельно разсказать поучительную исторію объ Авраам, Сарр, Агари до Измаила включительно.

Слегка потупивъ глазки, она подошла къ отцу Алексю и почтительно приняла отъ него благословеніе.

— Вотъ, позвольте васъ познакомить, приподнимаясь съ мста, заговорилъ старикъ,— учительница наша, Дарья Никитишна Копылова. А это… и онъ назвалъ меня.

Я стоялъ ни живъ, ни мертвъ и, вроятно, мой сконфуженный видъ не ускользнулъ отъ взгляда двушки, потому что я замтилъ, какъ закусила она губку, чтобы не улыбнуться и сейчасъ же прочелъ въ глазахъ ея полное прощеніе. Съ чувствомъ искренней благодарности пожалъ я ея небольшую, но крпкую ручку и вздохнулъ свободно.

— Вотъ, разсказывалъ, какъ ты каменные грибы собираешь, по отечески, обращаясь къ двушк, заговорилъ отецъ Алексй Та сконфуженно улыбнулась.

— Это не моя мысль, но я думаю, что подражать хорошему можно?.. не то спрашивая, не то утверждая произнесла она.

Я сейчасъ же разсыпался въ увреніяхъ, что и мысль сама по себ прекрасная и что подобнаго рода подражаніе въ высокой степени почтенно. И слово за слово мы разговорились, и чмъ больше бесдовалъ я съ этой двушкой, тмъ боле удивлялся ей. Ни тни жеманства, ни напускной развязности, — проста, скромна и мила чрезвычайно. И хорошенькая такая, и граціозная, а между тмъ, въ сарафан, на мосту, даже боле опытный взглядъ, чмъ мой, не усумнился бы ни на минуту, что она настоящая крестьянка. Да она, несомннно, и была таковой, только, можетъ быть, въ возможной въ очень отдаленномъ будущемъ формаціи. А пока, она, конечно, была исключеніемъ, счастливымъ и прекраснымъ.

Матушку опять отозвали по хозяйству. Отозвали и отца Алекся и мы остались вдвоемъ.

— Дарья Никитишна, вы простили мн мои слова на мосту? почти умоляюще заговорилъ я.

— Ну, конечно, добродушно улыбаясь, отвтила она.— Да въ нихъ, въ сущности, не было ничего и обиднаго. Что вы обращались ко мн на ‘ты’,— но вдь это такъ принято и было бы гораздо странне, если бы вы на ‘вы’ заговорили съ простой крестьянкой. Что вы стали знакомить меня съ ветхозавтной исторіей, но это указываетъ только на ваши просвтительныя наклонности. Вотъ, кажется, и все.

— Ну, а то, что я назвалъ васъ хорошенькой? уже гораздо смле спросилъ я, приходя прямо въ восторгъ отъ ея милаго, даже слегка кокетливаго тона.

— Ну, какая же молодая двушка обидится на это? И барышн, и крестьянк это будетъ одинаково пріятно, совсмъ просто и въ то же время весело отвтила она.

Я готовъ былъ прямо таки расцловать ея ручки.

— Вотъ только одно меня удивило, отчего это вы меня Акулиной назвали? спросила Дарья Никитишна.

— А вы помните Пушкинскую ‘Барышню-крестьянку?’

— Помню. Ну, такъ что же?.. недоумвая переспросила она.— Ахъ, да! вспомнила! Ветти Муромская назвала себя, вдь, Акулиной. Да, но неужели вамъ могла прійти мысль, что я переодтая барышня? Между Бетти Муромской и мною такая большая, такая неизмримая разница. Я думаю, что вотъ теперь, въ этомъ костюм, я скоре похожа на крестьянку, переодвшуюся барышней. Сарафанъ мн больше по плечу и къ лицу.

‘Во всхъ ты, Душенька, нарядахъ хороша!’ не утерплъ и воскликнулъ я.

Бровки Дарьи Никитишны слегка было сдвинулись, но добрая улыбка сейчасъ же озарила ея личико.

— Это вы вспомнили строчку изъ Богдановича, взятую Пушкинымъ, какъ эпиграфъ къ своей ‘Барышн-крестьянк’, не принимая на свой счетъ моего восклицанія, заключила эта милая ‘крестьянка-барышня’. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Когда вечеромъ я возвращался къ себ въ Таревку (въ телжк отца Алекся, и Роверъ сидлъ у меня въ ногахъ) несвязныя мысли мелькали у меня въ голов. Мн вспоминалась миленькая Дарья Никитишна, отзывы отца Алекся о ней, ея хорошенькіе глазки, ея простой, непринужденный разговоръ, моя встрча съ ней на мосту и Пушкинская ‘Барышня-крестьянка’, Бетти Муромская, и молодой, красивый, влюбленный въ нее Алексй Берестовъ и мн было грустно, что я уже немолодъ и мн было стыдно, что меня, уже немолодого человка, можетъ иногда толкать такой бсъ въ ребро, какой толкнулъ сегодня утромъ на мосту, надъ рчкой Каменкой, и сейчасъ же вдругъ становилось радостно, что теперь уже возможны такія явленія, какъ эта милая ‘крестьянка-барышня’.

В. А. Тихонов.

КРЕСТЬЯНКА-БАРЫШНЯ.

Читайте также: