Ганс Христиан Андерсен
Ганс Христиан Андерсен
Красные башмаки
Красные башмаки
Красные башмаки, Андерсен Ганс Христиан, Год: 1845
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Источник текста: Ганс Христиан Андерсен — Сказки Г. Хр. Андерсена
Издание: Т-ва И.Д. Сытина
Типо-лит. И.И. Пашкова, Москва, 1908 г.
Переводчик: А.А. Федоров-Давыдов
OCR, spell check и перевод в современную орфографию: Оскар Уайльд Сказки
Жила-была маленькая, очень хорошенькая, миленькая девочка Карен. Но так как она была очень бедна, то ей приходилось ходить летом босиком, а зимой — в больших деревянных башмаках, так что ноги у неё на подъеме обыкновенно стирались докрасна.
Как раз в их же селенье жила одна старая вдова башмачника, которая однажды сшила, как уж умела, маленькие башмаки из остатков старого красного сукна, они не отличались изяществом, эти башмаки, но зато были сшиты с очень добрым намерением: старушка хотела подарить их маленькой девочке, которую звали Карен.
В тот день, когда хоронили её мать, она получила в подарок красные башмаки и надела их в первый раз, конечно, они были не траурные, но других у неё не было, и, надев поверх деревянные башмаки, Карен так и пошла за гробом.
В это время навстречу ехал большой старый рыдван, а в рыдване сидела пожилая дама, она взглянула на девочку, ей стало жаль ее, и она спросила священника:
— Послушайте, отдайте мне сиротку, я ее сделаю своим приемышем.
И Карен думала, что всё это случилось, благодаря красным башмакам, но дама нашла их ужасными, и их бросили в печку. Зато Карен одели очень мило и опрятно, потом ее стали учить читать и рукоделью, и все находили ее премиленькой, а зеркало говорило: — ‘Ты не только мила, но красива’.
Вот однажды проезжала в этой местности королева со своей маленькой дочкой-принцессой. Люди шли толпами к замку, и между ними была и Карен. Маленькая принцесса в белом платье стояла у окна, как будто для того, чтобы все могли любоваться на нее. У принцессы не было ни короны, ни шлейфа, но зато на ногах были надеты чудные сафьяновые башмаки, и конечно, они были куда красивее тех, которые Карен получила в подарок от жены башмачника. А есть ли что-нибудь на свете лучше красных сафьяновых башмачков?..
Наконец, Карен достигла того возраста, когда девушки в первый раз идут к причастию. Богатый сапожник из города снял мерку с её крохотной ноги у себя на-дому, в комнате, где стояли большие стеклянные шкафы с прелестными ботинками и блестящими сапогами. Всё это выглядело очень красиво, но у старой дамы было плохое зрение, и ей это не доставляло никакого удовольствия. Среди ботинок стояла пара красных сафьяновых башмачков, в роде тех, которые были на принцессе. Ах, как они были хороши! Башмачник сказал, что сделал их по заказу для графской дочки, но что они оказались слишком малы.
— Это, наверно, лаковые? — спросила старая дама. — Они так блестят!
— Да, блестят… — сказала Карен.
Они приходились ей как раз по ноге и были куплены. Старая дама не знала, что ботинки были красного цвета, — иначе она никогда бы не допустила, чтобы Карен шла в них к причастию.
И действительно, все обращали внимание на её ноги. И когда она вошла в преддверие храма, ей показалось, что даже старые картины над гробницами, портреты священников и их жен в длинных черных одеждах с белыми крахмальными воротниками с изумлением смотрят на её башмаки.
Да и она только о них и думала в то время, как священник возлагал ей на голову руки и говорил о святом крещении, о союзе с Богом и о том, что теперь она должна быть сознательной христианкой. Торжественно звучал орган, раздавался хор красивых детских голосов, пел и старый причетник, но Карен думала только о своих красных башмаках.
После обедни старая дама узнала ото всех, что башмаки на её питомице были красные, и она сказала Карен, что это нехорошо, неблагопристойно, и что впредь, когда Карен будет ходить в церковь, она должна надевать старые черные башмаки.
В следующее воскресенье Карен должна была причащаться. Она долго разглядывала черные башмаки, потом красные, потом опять черные и надела всё-таки красные.
День был солнечный, ясный, старая дама и Карен шли по тропинке, пролегавшей вдоль ржаного поля, по дороге было немного пыльно.
Около церковной двери стоял калека на костылях со странной длинной бородой, которая казалась скорее рыжей, чем белой, он отвесил поклон почти до земли и спросил старую даму, не смахнуть ли пыль с башмаков Карен. После старушки и Карен тоже протянула свою маленькую ножку.
— Ишь ты, какие красивые бальные башмачки! — сказал солдат. — Эти не свалятся, как пойдешь плясать! — и ударил рукой о подошву.
Старая дама подала солдату милостыню и вошла с Карен в церковь.
И опять все — и люди, и картины — пристально смотрели на красные башмаки, и когда Карен склонилась перед алтарем на колени и прикоснулась губами к краю золотой чаши, ей показалось, что и там плавают красные башмачки. Она до того растерялась, что забыла далее спеть свой псалом и прочитать ‘Отче наш’.
Потом народ пошел из церкви, и старая дама села в экипаж. Карен уже подняла одну ногу на подножку, но вдруг старый нищий-солдат сказал: — ‘Экие красивые бальные башмаки!’ И Карен совсем против воли стала приплясывать на одном месте, потом она попробовала сесть в экипаж, но ноги подпрыгивали сами собой, точно башмаки дергали их и заставляли танцевать. Приплясывая, она обогнула церковь и не могла остановиться, кучеру пришлось побежать за ней следом, поймать и усадить в экипаж, но ноги продолжали танцевать, так что доброй старушке пришлось силой заставить Карен снять башмачки, наконец, когда башмаки были сняты, ноги успокоились.
Дома красные башмачки заперли в шкаф, но Карен продолжала на них любоваться.
Однажды старая дама серьезно заболела да так, что говорили, будто она навряд ли встанет. За ней был необходим самый тщательный уход, и кому же было за ней ходить, как не Карен? Но в городе как раз в этот вечер давали большой бал, и Карен получила приглашение.
Она снова посмотрела на свои красные башмаки и подумала: ‘Ведь это не грех’, потом надела их, — в этом тоже греха не было, — а потом отправилась на бал и стала танцевать, Но когда она хотела повернуть направо, ноги несли ее влево, хотела идти вперед, а башмаки, приплясывая, шли назад, и, наконец, заставили ее сойти вниз по лестнице и вывели на улицу, к заставе. Она всё время при этом плясала и так и дошла до темного леса.
Сверху между деревьев что-то светилось, она думала, что это месяц, но то было лицо старого солдата с рыжей бородой.
— Красивые ботинки! В них только бы плясать!
Она испугалась и хотела сбросить красные башмаки, но они плотно сидели на её ногах. Она сорвала чулки, но ботинки приросли к ногам.
И не могла она остановиться и всё плясала через поля и луга при дожде и зное, днем и ночью, а ночью было страшнее всего. Ночью она плясала на кладбище, но мертвецы там не плясали, — у них были более важные дела, чем танцы. Она хотела присесть на могилу бедняка, поросшую горькой полынью, но для неё не было покоя и отдыха. И когда, наконец, она дошла до открытых дверей храма, она увидала стоящего в них ангела в длинных белых одеждах с крыльями, спускавшимися с плеч до земли, лицо его было строго и сурово, и в руках он держал широкий, блестящий меч.
— Пляши, — сказал он, — пляши в своих красных башмаках, пока помертвеет и побледнеет твое тело, пока одна кожа будет покрывать твой скелет! Пляши от дверей к дверям, и там, где живут спесивые дети, стучись так, чтобы они слышали тебя и страшились такой участи!.. Пляши, пляши!
— Помилуй меня! — воскликнула Карен, но она не услышала ответа ангела, потому что башмаки отнесли ее от церкви в поле, а с поля — на дорогу, и всё время она плясала.
Однажды утром она очутилась около дверей, которые были так хорошо знакомы ей, за ними раздавалось пение псалмов, потом вынесли покрытый цветами гроб, и она поняла, что её старушка умерла, и тут только почувствовала она себя всеми оставленной, проклятой ангелом.
Ноги её продолжали плясать, и она плясала всю эту долгую, темную ночь, и башмаки несли ее по терниям и колючкам, она раздирала тело до крови и шла, приплясывая, через луг к маленькому, одиноко стоявшему домику, она знала, что здесь живет палач, и, постучав в окно, крикнула ему:
— Выйди! Выйди ко мне!.. Я не могу войти к тебе, потому что должна плясать все время…
И палач сказал:
— Ты, наверно, не знаешь кто я. Ведь я рублю головы преступникам… А сейчас я слышу, что мой топор опять звенит по чьей-то голове…
— Нет, не руби мне голову, — сказала Карен, — потому что-тогда я не раскаюсь в своем грехе, но отруби мне ноги с красными башмаками…
И она поведала ему весь свой грех, и палач отрубил Карен ноги в красных башмаках, но башмаки с крошечными ногами продолжали плясать через поля всё дальше, к густому лесу. А затем палач приделал Корен деревянные ноги с костылями и выучил ее псалму, который всегда поют грешники, а она поцеловала руку, которая держала топор, и пошла через луг.
— Достаточно вытерпела я за красные башмаки, — сказала она. — Теперь пойду в церковь, пусть меня видят другою…
И она быстро пошла к церкви, но в дверях перед ней плясали её ноги в красных башмаках, бедная Карен страшно испугалась и пошла обратно.
В продолжение целой недели она горевала и плакала, но когда пришло воскресенье, она сказала:
— Ну, кажется, довольно я перестрадала и натерпелась. Чем я хуже тех, которые сидят в церкви и воображают себя праведниками?
И, набравшись смелости, она опять пошла в церковь, но едва взошла за ограду, как опять увидала перед собой красные башмаки, вернулась и от всего сердца покаялась в своем грехе. Она пошла к священнику и попросила, чтобы ее взяли прислуживать в доме, она обещалась стараться изо всех сил и делать всё, что только ни прикажут, жалованье ей было безразлично, лишь бы у неё был свой угол да хорошие люди вокруг. Жена священника сжалилась над ней и взяла к себе в услужение.
И Карен стала трудиться, не покладая рук, и была всегда молчалива и задумчива. Тихонько сидела она, бывало, и слушала, как по вечерам священник читает Евангелие. Дети очень любили ее, но когда они начинали говорить про наряды, она только печально качала головой.
На следующее воскресенье все собрались к обедне и спросили ее, хочет она тоже идти в церковь? Но глазами, полными слез, она указала им на свои костыли… Все ушли, а она, оставшись одна у себя в комнате, которая была так мала, что там могли поместиться только стул и кровать, раскрыла свой псаломник, и в то время, когда она внимательно, с чистым сердцем читала святые псалмы, ветер донес из церкви звуки органа, она подняла свое лицо, залитое слезами, и сказала:
— Господи! Помоги мне!
И вдруг солнце засветило ярко-ярко, перед ней стоял ангел Господень в белых одеждах, — тот самый, которого она видела ночью в дверях храма. Но в руках он держал не меч, а дивную зеленую ветку, усеянную розами, ею он коснулся потолка, и там вдруг засияла золотая звезда, потом он дотронулся до стен, — они расступились, и она увидала орган, от которого лились звуки, увидала старые портреты священников и их жен, прихожан, сидящих на разубранных скамьях и поющих псалмы. Маленькая комната бедной девушки обратилась в церковь, или — она сама перенеслась в нее. Она сидела рядом со всей семьей священника, и когда кончился псалом, они взглянули на нее, кивнули ей и сказали:
— Ты хорошо сделала, что пришла, Карен.
— На то была милость Господня… — ответила Карен с благоговением.
Орган играл, детские голоса звучали так нежно и высоко! Светлые лучи солнца теплой волной вливались через окно и заливали стул, в котором сидела Карен, сердце её переполнилось таким избытком света, мира и радости, что перестало биться, и в блеске солнца душа её отлетела на небо, туда, где уже никому не были нужны её красные башмаки.