Красинский.- Иридимон, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1911

Время на прочтение: 4 минут(ы)

Полное собраніе сочиненій
В. Г. Короленко.

Томъ девятый

Изданіе Т-ва А. Ф. Марксъ въ Петроград. 1914

Красинскій.— Иридіонъ.
Съ польскаго перев. А. Уманьскій. Спб. 1904. Изд. Товарищества ‘Знаніе’.

Покойнаго польскаго поэта Красинскаго, автора ‘Небожественной Комедіи’, читающая публика вн Польши знаетъ мало. Теперь товарищество ‘Знаніе’ издаетъ переводъ ‘Иридіона’ — произведенія, даже въ Польш мене извстнаго, чмъ ‘Небожественная Комедія’. Нужно сказать, что время для популяризаціи Красинскаго у насъ выбрано удачно: такъ называемый символизмъ — теперь модное теченіе, а Краснинскаго въ значительной степени можно причислить къ символистамъ. Нужно, однако, оговориться: это символизмъ особаго рода, во многомъ отличающійся отъ того, что извстно подъ симъ именемъ въ настоящее время, и скоре напоминающій пріемы байроновскаго Манфреда или гетёвскаго Фауста (второй части). Авторъ избираетъ условную форму для того, чтобы схематически представитъ широкія категоріи человческой жизни или исторіи. Такъ, Гете сводитъ Фауста и Елену, чтобы символизировать эпоху возрожденія. оплодотвореніе оживающей классической культуры жившій силами средневковой варварской Европы.
Нельзя сказать, чтобы этотъ образъ Гете, условный и схематичный, производилъ особенно сильное художественно эстетическое впечатлніе. Гете перегрузилъ вторую часть своего Фауста огромной эрудиціей и виртуозностью стихотворца за счетъ творческаго воображенія. Конечно, тутъ играла значительную роль старость. Но и вообще этотъ пріемъ, по самой сущности, несетъ съ собой первородный грхъ явной условности, и нужно много воодушевленія и подъема, чтобы заставить читателя примириться съ тмъ, что онъ иметъ дло не съ непосредственнымъ образомъ, а съ нкоторыми категоріями, которыя этотъ образъ долженъ символизировать, часто за счетъ собственной правдоподобности. Отсюда ясно, что символическія произведенія могутъ быть сильны лишь возвышенностью и глубиной тхъ отвлеченныхъ категорій, которые они имютъ въ виду. Такова сила байроновскаго Манфреда.
Пусть мы должны при этомъ забыть, что облака, напримръ, не обладаютъ членораздльною рчью, но мы все-таки испытываемъ волненія мысли и чувства, читая пламенные монологи, выражающіе наши собственные вопросы, которые мы, смутно и неоформленно, тоже предлагали въ тотъ или другой періодъ своей жизни неодушевленной природ — и волнамъ, и втру, и тьм, и тучамъ… И иной разъ испытывали иллюзію нкоторыхъ отвтовъ… Вся сила законнаго символизма — въ широт, ясности и величіи того, что онъ символизируетъ, будь это порывы сомнній и отчаянья пытливаго духа, порывы вры и любви, или патріотическаго одушевленія и патріотической печали. Такой символизмъ существуетъ давно, и его произведенія не оправдываютъ, а лишь обличаютъ мелкотравчатый символизмъ нашихъ дней, въ которомъ условность образа прикрываетъ лишь мглу и неясность плоской и маленькой мысли. Мы хорошо знаемъ, что говорилъ Манфредъ своимъ современникамъ не реальными, но пламенными образами и тирадами. Форма была условна, мысль ясна, жизненна и глубока.
Красинскій въ своемъ ‘Иридіон’ беретъ темой любовь къ порабощенной родин и чувство ‘патріотической’ ненависти къ побдителямъ. Вся поэма проникнута психологіей мести. Поэту нужно было раздвинуть рамки картины такъ широко, чтобы он охватили цлые историческіе періоды, и для этого онъ прибгаетъ къ символическому пріему Гете. Грекъ Амфилохъ Гермесъ вступаетъ въ союзъ съ двственной жрицей Одина Гримгильдой, дочерью кимирскаго князя. Отъ этого союза рождаются сынъ Иридіонъ и дочь Эльзиноя, которымъ отецъ (классическая Греція) и мать (порабощенный варварскій міръ) завщаютъ ненависть и месть къ Риму Геліогабаловъ и Нероновъ и освобожденіе народовъ отъ римскаго ярма. Орудіе мести порабощенныхъ — предательство и хитрость. Во имя своей высокой цли Иридіонъ длаетъ сестру любовницей Геліогабала, а самъ становится его довреннымъ. Въ то же время онъ вступаетъ въ союзъ съ прогрессивными элементами Рима (Александръ Северъ), съ одной стороны, и преслдуемыми христіанами — съ другой. Но его цли не совпадаютъ съ стремленіями союзниковъ, и потому онъ обманываетъ ихъ: въ мечтахъ фанатизированнаго наслдственнаго мстителя виднется Римъ, обращенный въ развалины, и борозды плуга на мст Капитолія… Происходитъ возмущеніе варваровъ, гладіаторовъ и легіонеровъ. Геліогабалъ свергнутъ, но и замыселъ Иридіона не удается: христіане, которыхъ онъ привлекъ было именемъ воинствующаго Христа, въ послднюю минуту оставляютъ его во имя Христа смиреннаго, легіоны Александра Севера, свергнувшіе Геліогабала, справляются съ разнузданными ордами варваровъ, которыхъ Иридіонъ бросилъ на Римъ, — и столица міра остается неколебимой и прочной, какъ скала среди разбушевавшагося прибоя: еще надолго, на цлые вка, Риму суждено быть владыкой міра, если не властью цезаря, то именемъ Христа и его ‘намстниковъ’.
Такова основная канва, на которой Красинскій, романтикъ, символистъ и сынъ своей родины, вышилъ поэтическіе узоры своей поэзіи. Эти образы, впрочемъ, онъ усложнилъ еще нкоторыми сторонними мотивами, характерными дли настроенія того періода польской литературы. Въ поэм выступаетъ еще Массинисса, нкій отвчный старецъ, символизирующій начало демонизма, возмущенія и зла. Онъ покровительствуетъ и Амфилоху (отцу Иридіона), и самому Иридіону. Его цль — борьба съ Христомъ, и по его совту Иридіонъ совращаетъ святую христіанскую дву Корнелію для земной любви и мести. Въ конц концовъ, Массинисса посл пораженія возставшихъ усыпляетъ Иридіона сномъ вковъ, общая дать ему нкогда зрлище разрушеннаго Рима, но въ эпилог мы узнаемъ все-таки, что Иридіонъ не станетъ жертвой духа зла и отрицанія, потому что его ненависть истекала изъ любви къ порабощенной родин.
Образъ Массиниссы довольно туманенъ, но еще блдне и анемичне образы христіанъ (это, впрочемъ, кажется, общая участь большинства произведеній, пытающихся изобразить ‘святость’). Въ мистическомъ сн Иридіона, обвянномъ субъективными видніями самого автора, чувствуется какое-то ощущеніе метампсихоза, характерное для польской поэзіи того періода (извстно, напр., что поэтъ Словацкій серьезно воображалъ себя перевоплощеннымъ Казиміромъ Великимъ), Демонизмъ Красинскаго въ значительной мр пасуетъ передъ вліяніемъ католицизма, хотя для своего времени это было все-таки произведеніе почти революціонное. Теперь въ этихъ символахъ уже многое выдохлось, а главное — націонализмъ, которымъ проникнута вся поэма, теряетъ свою острую эмоціональную силу… Тмъ не мене, произведеніе польскаго поэта можетъ и теперь еще служить укоромъ блдному и худосочному современному символизму, съ его безформенными намеками ‘на то, чего не вдаетъ никто’..
Переводъ въ общемъ правиленъ и мстами передаетъ подлинникъ. Къ сожалнію, однако, онъ слишкомъ дословенъ и несвободенъ отъ полонизмовъ. Во всякомъ случа, хотя и трудно предсказать ‘Иридіону’ особенно широкій кругъ читателей, но все же въ этомъ изданіи русская литература пріобртаетъ одно изъ характерныхъ и значительныхъ произведеній родственнаго польскаго духа.
1911 г.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека