Край угля и железа, Сурожский Павел Николаевич, Год: 1913 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 23 минут(ы)

Край угля и желза.
Очеркъ.

Донецкій бассейнъ.

Сухая, высокая, холмистая степь съ балками, запрудами, маленькими пересыхающими лтомъ рчонками, на которыхъ лежать большія поселенія, выросшія такъ быстро, такъ недавно. Всюду, куда ни глянешь, торчатъ черныя трубы, схватываются дымки, стоятъ телеграфные и телефонные столбы съ туго натянутыми проволоками, бгутъ во вс стороны рельсовые пути. Утромъ и вечеромъ унылый вой гудковъ на заводахъ и шахтахъ, далеко слышный, нагоняющій жуть и скуку.

А вечеромъ степь въ огняхъ, въ заревахъ. Они разсыпались всюду и дрожатъ, переливаются, вспыхиваютъ и гаснуть. Всхъ цвтовъ они — блые и голубые электрическіе, желтые и красные отъ заводскихъ и коксовыхъ печей.

По вечерамъ картина эффектная, внушительная. Кажется, будто раскинулся въ степи необозримый городъ, раскинулся на десятки верстъ и мигаетъ разноцвтными огнями, глухо гудитъ, грохочетъ.

Но это марево, обманъ.

Днемъ здсь сро, дымно и грязно. Пыльная, сожженная степь, бугры, овраги, черныя пятна заводскихъ селеній, шахтъ и рудниковъ, дымъ и копоть.

Донецкій бассейнъ выросъ, развился и застроился, что называется, на нашихъ глазахъ. Тридцать лтъ тому назадъ здсь лежала голая, пустынная стань. Мста для хлбопашества была мало пригодныя — хрящъ, камень, глина, бугры, все безводное, мертвое. Владльцы этихъ земель, по преимуществу крестьяне, не знали, что съ ними длать. Мужики говорили:

— Надлили паны выбросками. Ни Богу, ни чорту, только мужику.

И мучились, засвая безплодные бугры, борясь съ засухами и недородами, которые здсь обычное явленіе.

Никто и не подозрвалъ, что подъ безплодной каменистой корой, подъ глиной, песчаникомъ и известнякомъ, скрываются огромныя богатства.

Раскрылись глаза только потомъ, когда на забракованныхъ земляхъ оказались громаднйшія залежи каменнаго угля, желзной руды, известняка.

Неудобная земля сразу повысилась въ цн. Началась разработка ископаемыхъ, хлынули иностранные капиталы, стали выростать, какъ грибы, горнопромышленныя предпріятія, и цлый край трепетно забился въ той заводской и угольной горячк, которою ознаменовались на юг конецъ девяностыхъ годовъ и начало новаго вка.

Это было время небывалаго оживленія, радужныхъ надеждъ, чудовищно-быстрой смны капиталистическихъ предпріятій. Вс, кто имлъ хоть какую-нибудь возможность, бросились строить, рыть, искать. Наживались шутя огромныя состоянія и тутъ же ухлопывались на дутыя предпріятія. Этотъ угольный вихрь, это промышленное опьянніе закружило и увлекло многихъ. Но многихъ и обогатило. И — нтъ худа безъ добра — обогатились многія крестьянскія общества, на скудныхъ надлахъ которыхъ, отведенныхъ имъ хитрыми помщиками (‘на теб, небоже, что мн не гоже’), открылись ботатйшія залежи ископаемыхъ.

Донецкій бассейнъ на нсколько лтъ превратился въ какой-то интернаціональный базаръ, заговорилъ на всхъ европейскихъ языкахъ. Кто-то назвалъ тогда Донецкій бассейнъ Русской Бельгіей, и это удачное названіе сохранилось до сихъ поръ.

Но такое напряженіе долго продержаться не могло. Понемногу рудничное опьянніе стало проходить. Обнаружилось ‘перепроизводство’ заводовъ и рудниковъ, и началось обратное теченіе — заводы закрывались, денежная волна отхлынула, многія предпріятія ликвидировались. Это было довольно печальное явленіе. Началось оно лтъ десять тому назадъ и, постепенно замирая, продолжается до нашихъ дней. Теперь уже Русская Бельгія — не Бельгія, а просто Донецкій бассейнъ, съ явными, встрчающимися довольно часто признаками былого горнопромышленнаго сумасбродства. Стоитъ только прохать по нкоторымъ мстамъ наибольшаго оживленія, и мы натолкнетесь на печальные памятники прошлаго — заброшенные рудники и шахты, застывшіе въ бездйствіи заводы, обезлюдвшія поселенія возл нихъ.

Я никогда не забуду того тягостнаго впечатлнія, которое я испыталъ во время одной изъ поздокъ по Донецкому бассейну, при вид такого неосуществившагося предпріятія.

Дло было въ Славяносербскомъ узд, недалеко отъ Луганска. Мы прозжали мимо, если не ошибаюсь въ наименованіи, Блянскаго металлургическаго завода, и мстный человкъ, съ которымъ всегда какъ-то столкнешься въ вагон, говорилъ:

— Вотъ, не угодно ли полюбоваться, Блянскій заводъ. Сотни тысячъ ухлопали на оборудованіе, все было готово, оставалось только пустить въ ходъ, а теперь, изволите ли видть, продаютъ съ аукціона, на сломъ.

— Почему?

— Вышла заковычка. Встртились какіе-то тормазы тамъ, наверху, не хватило пороху, и дло рухнуло. А все было налажено, длали пробы, только пусти.

Заводъ стоялъ передъ глазами, на возвышеніи, безмолвный, съ недымящимися, мертвыми трубами, съ заколоченными окнами, и кругомъ ни души. И было тяжело смотрть на это огромное сооруженіе, выросшее въ стеши, заброшенное, неподвижное.

Періодъ ‘бури и натиска’ вспоминаютъ въ Донецкомъ бассейн часто. Старые горнопромышленные волки, въ совершенств овладвшіе тайной уловленія удачныхъ моментовъ, со вздохомъ сожалнія говорятъ:

— Эіхъ, было время, была жизнь. Все кружилось, неслось въ какомъ-то вихр. Не то, что теперь — тихое омертвніе. Бывало, стоишь на своемъ посту, какъ на охот — глазомръ, быстрота и натискъ. Выпорхнула дичь — бацъ! Уложилъ на мст. Ищешь другую… Да, поохотились вволю. Дай, Богъ, еще такой удачи.

Едва ли только наступить опять золотая пора для волчьихъ аппетитовъ. Такіе періоды въ каждомъ движеніи бываютъ однажды. Это былъ порывъ, опьянніе. Это была революція въ русской горнопромышленности со всми ея хорошими и дурными проявленіями. Теперь наступило успокоеніе, затишье, періодъ упорнаго труда, переоцнки силъ и способовъ выработки, перемщенія капиталовъ.

II.

Это страничка прошлаго, вчерашній день.

А что же представляетъ собою Донецкій бассейнъ въ настоящее время?

Мн случилось бывать во многихъ мстахъ русской Бельгіи, самыхъ оживленныхъ и самыхъ гиблыхъ, случалось и жить здсь, въ краю угля и желза, и я достаточно насмотрлся на этотъ своеобразный уголокъ нашего отечества.

Онъ поражаетъ своимъ широкимъ размахомъ, своей жизнеспособностью и ботатйшими данными для дальнйшаго развитія. Вдь выработка каменнаго угля, увеличиваясь съ каждымъ годомъ, достигла здсь въ 1912 г. 1.300 милл. пудовъ. За послднія десять лнь добыча угля возрасла на 84,7%. Работаетъ на рудникахъ Донецкаго бассейна трудовая армія въ 150 тыс. человкъ. Выработка чугуна на донецкихъ заводахъ достигла въ 1912 году 171.380,3 тыс. пуд., увеличившись сравнительно съ 1911 годомъ на 23 ¹/₂ милл. пуд. Коксовое производство (въ 1911 году 202,80 милл. пуд.) за послднія 12 лтъ увеличилось вдвое. Увеличилась также и добыча желзной руды — въ 1912 году ея добыто. 344 ¹/₂ милл. пуд.,— на 42 ¹/₂ милл. боле, чмъ въ 1911 году.

Но при всей своей жизнеспособности и большомъ промышленномъ размах все здсь, въ этомъ богатомъ краю, поражаетъ хаотичной безпорядочностью, неблагоустройствомъ. Люди, машины, жилища, отношенія между людьми — все здсь производитъ такое впечатлніе, какъ будто это не жизнь, а черновой набросокъ жизни, гд все спутано, скомкано, свалено въ кучу.

Настоящая человческая жизнь, безъ скрежета зубовнаго, проклятій и униженій, можетъ быть, когда-нибудь и заглянетъ сюда, освтитъ темныя пади заводовъ и рудниковъ, а теперь это какое-то злое мытарство, а не жизнь.

Надо пожить здсь, присмотрться, прислушаться, заглянуть въ разные горнопромышленные ямы и углы, чтобы оцнить въ достаточной степени здшнее существованіе.

Я укажу на наиболе характерные изъ нихъ.

Вотъ, напримръ, Дмитріевка въ Макевскомъ район, прославленномъ частыми катастрофами въ шахтахъ.

Срая, пыльная площадь, занятая постройками типа городскихъ окраинъ, телефонные столбы съ густой проволочной стью, темные остовы шахтъ и заводовъ, дымящіяся трубы — вотъ первое впечатлніе отъ Дмитріевки.

Поселкомъ Дмитріевку назвать нельзя. Это городъ, выросшій довольно скоропалительно на земл бывшаго Русскаго Донецкато общества, нын Горнаго Уніона.

Лтъ 20 тому назадъ здсь была пустая площадь. По балкамъ, оправа и слва, торчали шахтенныя вышки, ютились землянки. Потомъ на этой площади выросъ базарчикъ, изъ базарчика образовался поселокъ, а теперь здсь уже 30 тыс. жителей. Словомъ, произошла обычная въ Донецкомъ бассейн исторія: на чужой земл выросло поселеніе, грязное, неблагоустроенное, безправное. Имъ распоряжаются хозяева-владльцы, насаждая благоустройство въ предлахъ собственнаго благоусмотрнія, а поселенцы только платятъ за землю установленную аренду и съ нмой покорностью пріемлютъ скудные плоды заботливости своихъ хозяевъ.

Положеніе, можно сказать, противоестественное: люди живутъ на чужой земл и сами какъ бы чужіе. Построили трехъэтажные дома, но не считаютъ себя хозяевами, а только лишь временными жильцами. И неудивительно, что въ жизни такихъ поселеній нтъ обыкновенно ни складу, ли ладу. Все расползается, смотритъ въ стороны, и у каждаго на ум волчья думка:

— Мн што? Я тутъ временный. Лишь бы капиталъ зашибить, а тамъ можно и въ сторону.

И эта временность выражается во всемъ: въ спшности и скоросплости всякихъ предпріятій, въ отсутствіи общественности, въ стремленіе урвать, какъ можно больше, отъ золотого руна, въ поискахъ котораго вс сошлись здсь, и уйти въ другія, боле благоустроенныя мста.

Дмитріевку, за быстроту роста, какъ-то назвали Донецкимъ Чикаго. Русское Донецкое общество ухватилось за это названіе и использовало его для рекламныхъ цлей.

Нсколько лтъ тому назадъ въ южныхъ тазетахъ появилась широковщательная реклама:

‘Дловые люди! Обратите вниманіе!
Донецкій Чикаго!
Новый городъ. Вс удобства. 10 станцій желзныхъ дорогъ.
Поспшите, пока не поздно!

Пріобртайте (мста въ пос. Дмитріевскомъ, которому предстоитъ блестящая будущность. Это Донецкій Чикаго, въ немъ имется уже то-то и то-то, а въ скоромъ времени будетъ еще больше’…

Ну, словомъ, реклама, какъ реклама, обладающая всми свойствами мыльнаго пузыря. Времена для Русскаго Донецкаго общества были тогда трудныя, билось оно среди своихъ обширныхъ предпріятій, какъ снигирь въ стк, вотъ и ршили поправить обстоятельства съ помощью рекламы.

Не знаю, много ли новыхъ поселенцевъ дало это воззваніе Русскому Донецкому обществу, но звонкая кличка ‘Донецкій Чикаго’ утвердилась за Дмитріевкой, правда, больше въ ироническомъ, чмъ въ серьезномъ смысл.

Задумавъ соорудить Чикаго, Русское Донецкое общество не позаботилось даже связать свое дтище желзнодорожнымъ путемъ съ остальнымъ міромъ. Хорошъ промышленный центръ безъ желзной дороги! Трехъэтажные дома., электричество, телефоны — и бездорожье, море грязи кругомъ, невылазной, непобдимой, засасывающей. Ближайшая желзнодорожная станція (для грузового движенія) въ 12 верстахъ. Пассажирское движеніе едва только налаживается по вткамъ общества — разъ въ сутки ходить два вагона полутрамвайнаго типа.

А, между тмъ, Дмитріевка могла бы расти, развиваться. Положеніе ея очень выгодное. Кругомъ заводы, рудники, въ 10 верстахъ богатая, промышленная Юзовка (тоже, къ слову сказать, не соединенная съ Дмитріевкой прямымъ рельсовымъ путемъ), вблизи нсколько узловыхъ центральныхъ станцій. Сама Дмитріевка лежитъ хорошо, на ровномъ мст и представляетъ хорошій матеріалъ, изъ котораго можно вылпить порядочный городъ.

Но для этого нужно городское самоуправленіе.

О немъ въ Дмитріевк пока еще не думаютъ, но вопросъ этотъ назрваетъ самъ собой, какъ онъ уже назрлъ для Юзовки, Синельникова, Енакіево и другихъ полугородовъ.

III.

Населеніе въ Дмитріевк, какъ и вообще въ горнопромышленныхъ поселкахъ Донецкаго бассейна,— случайное, пестрое, со всхъ концовъ Россіи.

Сперва осдали на мстахъ рабочіе. Это былъ пещерный періодъ. Рабочіе селились въ землянкахъ, которыя отличаются отъ звриныхъ норъ только тмъ, что имютъ у себя нкоторое подобіе дверей и оконъ. Типъ этихъ сооруженій сохранился въ Донецкомъ бассейн въ значительномъ количеств и до сихъ поръ.

Потомъ среди рабочихъ стала селиться разная ремесленная и промышленная мелкота. Появились лавченки, трактиры. За мелкотой потянулись боле крупные — уже было, за что уцпиться. На ряду съ землянками стали расти бревенчатыя, а потомъ и кирпичныя постройки. Пришелъ капиталъ и сталъ насаждать пьянство, проституцію, дешевую цивилизацію — тотъ фабрично-заводской лоскъ и блескъ, который хуже грязи обволакиваетъ жизнь такихъ промышленныхъ наростовъ, какъ Дмитріевка.

Главное ядро населенія, на счетъ котораго кормятся остальные, все же составляютъ горнорабочіе, шахтеры.

Жизнь шахтерская достаточно хорошо извстна, и нтъ надобности длать подробную характеристику. Шахтеровъ называютъ вольными каторжниками, мучениками труда, подземными кротами — и все это справедливо, жизнь оправдываетъ эти названія. Трудно сказать, гд шахтеру хуже — въ шахт или наверху. Наверху — землянки или, въ лучшемъ случа, казармы, грязь, вонь, тснота, плохая пища, пьянство, отсутствіе какихъ бы то ни было духовныхъ интересовъ — некуда дть себя въ свободную минуту, не съ кмъ слова сказать по-человчески. А подъ землей — каторжный трудъ, низкая плата, обвалы, взрывы, затопленія, простуда и т. д.

Чтобы читатель представилъ себ боле ясно ту обстановку, въ которой работаютъ шахтеры, приведу здсь свои впечатлнія, вынесенныя отъ спуска въ шахту. Какъ разъ это была та самая злосчастная ‘Итальянка’, гд взрывомъ гремучаго газа убито было въ март прошлаго года боле 70 человкъ.

Въ зданіи шахты насъ встртилъ десятникъ, которому поручено было сопровождать насъ.

Вошли въ клть. Загрохотала машина. Клть сорвалась и ахнула въ глубину. Отъ непривычки захватило дыханіе, въ груди стало тсно, и сердце какъ будто упало, оборвалось. Но черезъ дв-три секунды стало легче, и даже пріятно было нестись куда-то въ черную глубину.

Вотъ и дно колодца. Довольно просторная площадка, вся обшитая деревомъ. Горятъ электрическія лампочки, пыхтитъ за перегородкой водоотливная машина.

По сторонамъ чернютъ темные ходы. Мы пошли по одному изъ нихъ. Довольно высоко и просторно, можно итти не сгибаясь. Внизу проложены рельсы. По нимъ ходятъ вагонетки съ углемъ, приводимыя въ движеніе посредствомъ проволочнаго каната. Стны и потолки густо закрплены стойками и досками.

Дошли до первой продольной галлереи. Тутъ шахта пошла подъ уклонъ, и мы стали спускаться. И съ первыхъ же шаговъ очутились въ плну земли. Наши лампочки выхватывали небольшое пространство, а кругомъ стояла непроглядная тьма. Было низко, мстами приходилось наклоняться. Паденіе большое, въ 45, ноги скользили, погружаясь то въ пыль, то въ грязь. Воздухъ былъ спертый, влажнотеплый, густой, дышалось съ трудомъ.

Десятникъ шелъ впереди привычнымъ шагомъ, а мы едва поспвали за нимъ, поминутно натыкаясь то на рельсы, то на канаты, то на выбоины. И стало такъ жарко, точно мы шли по коридору бани.

Перескли нсколько продольныхъ галлерей, откуда тянуло сыростью, а уклонъ все продолжался, все въ глубь, въ темноту, и, казалось,— ему не будетъ конца.

Наконецъ, мы свернули въ боковой проходъ и очутились въ тсной, низкой свже-вырытой нор. Итти пришлось, согнувшись вдвое. Было душно, потъ катился градомъ. Все здсь носило слды недавней работы: свжія закрпленія, бревна, груды угля. Встртился вагончикъ, и мы едва обминули его — такъ было тсно.

Наконецъ, показались огоньки. Мы были въ забо, гд работали шахтеры.

Я оглянулся — и стало жутко.

Представьте себ углубленіе въ земл — сажень ширины, два аршина вышины, уродливой, неправильной формы. Потревоженные, исковерканные динамитомъ пласты нависли крутомъ, наскоро укрпленные стойками. А глубже — широкая щель, куда можно проникнуть только на четверенькахъ, и въ этой щели, среди обрушенныхъ пластовъ, тускло свтятъ лампочки, шевелятся фигуры, душъ шесть.

Впечатлніе жуткое, трудно передаваемое.

Тсно, душно, всюду обломки угля, точно посл катастрофы. Работать приходится сидя или лежа, въ самыкъ невроятныхъ положеніяхъ. Угольная пыль стъ глаза, забирается въ горло.

Когда мы подошли и сли,— стоять было нельзя, такъ низко, работа остановилась. На минуту стало тихо. И вдругъ слышимъ въ разныхъ мстахъ забоя какое-то странное шипніе, какъ будто тутъ гд-то, за стной, выпускаютъ паръ: ‘ш-ш-ш-ій’…

— Что это?— спросилъ я.

— Гремучка,— спокойно сказалъ ближайшій шахтеръ, весь черный отъ угольной пыли.

Обдало холодомъ отъ этихъ словъ.

Вспомнилась шахта ‘Иванъ’, Рыковскій рудникъ, эта же самая ‘Итальянка’ — cотни жертвъ, погибшихъ отъ взрывовъ. Вотъ она льется изъ потревоженныхъ пластовъ эта страшная сила, способная наполнить огнемъ, и смертью всю шахту при малйшей искр.

— Это что,— сказалъ одинъ изъ шахтеровъ,— а вотъ тамъ, гд есть вода въ забояхъ, такъ, понимаете, гремучка ключемъ бьетъ, какъ кипятокъ. А то случается, что кошкой замяукаетъ, либо лягушкой заквакаетъ или коровой замычитъ — на разные голоса. Это, если гд соберется много. Мы тогда ее рубахами разгоняемъ…

— Эхъ, потянуть, чтобъ дома не журились,— донеслось изъ дальняго угла.

Я оглянулся.

На пласт, въ темной щели, лежалъ шахтеръ, черный, какъ, уголь, и набивалъ носъ табакомъ. Курить нельзя, такъ хоть нюхаютъ — все развлеченіе.

— А-ачхи! Добре взяло! Ажъ въ голов закрутило.

Смхъ, шутки. А обстановка мутная, тягостная, и гремучка шипитъ такъ зловще, точно угрожаетъ взрывомъ.

Мы пошли назадъ, работа возобновилась. Застучали кайла — тукъ-тукъ, тукъ-тукъ, глухо, равномрно. Падали съ глухимъ шумомъ обломки угля. Кто-то заплъ. Вспомнились слова шахтерской псни:

Шахтеръ рубитъ, шахтеръ бьетъ,

Шахтеръ псенку поетъ.

А гремучка аккомпанируетъ, шипя и угрожая подъ вздохи и шорохи земли.

Подыматься по уклону было страшно трудно. Ноги скользили, срывались. Два шага впередъ, шагъ назадъ. Сердце билось такъ, что трудно было дышать, все взмокло отъ пота. А вдь по этой убійственной дорог шахтеры возвращаются каждый разъ посл 12-часовой упряжки.

Когда мы поднялись наверхъ, было часовъ десять вечера, свтила луна. И пребываніе въ шахт показалось кошмаромъ.

Какое счастье видть лунный свтъ, небо, звзды, дышать просторомъ, всей грудью, и не знать темныхъ пропастей земли…

IV.

Если Дмитріевка присвоила себ громкое названіе Донецкаго Чикаго, то Юзовку и подавно слдовало бы назвать какимъ-нибудь еще боле громкимъ именемъ. Въ ней вдь огромный, второй въ Россіи по величин, заводъ. Новороссійскаго общества, она выросла и расцвла быстро, по-американски, превратившись въ четверть вка изъ заводскаго мстечка въ 50-тысячный городъ.

Но дло въ томъ, что Юзовк заграничное названіе меньше всего пристало. Это чисто русскій городъ прежде всего потому, что страшно грязный и нездоровый.

Юзовка — больное мсто Донецкаго бассейна. Выросла она, дымная, грязная, расползлась по буграмъ и оврагамъ, облпилась кругомъ заводами и рудниками, и теперь не знаетъ, какъ съ ней быть и что длать. Здсь коренятся вс недуги Донецкаго бассейна. Тутъ началась памятная своей безпощадностью холера 1910 года, тутъ она дольше всето держалась, благодаря многолюдству, загрязненности и тснот. Здсь же была и наибольшая паника, наибольшее бгство рабочихъ съ завода и окружающихъ рудниковъ. И мене опасныя эпидеміи — тифъ, дезинтерія, дифтеритъ и др. облюбовали себ Юзовку, чаще всего вспыхиваютъ здсь и упорне держатся.

Свирпствуютъ здсь и эпидеміи нравственныя. Вс отбросы горнопромышленной жизни, все темное, преступное и злое прячется здсь, въ юзовскихъ логовищахъ. Обиліе явныхъ и тайныхъ притоновъ привлекаетъ сюда всякій сбродъ — воровъ, хулигановъ, громилъ. Имъ тутъ хорошо, здсь они чувствуютъ себя, какъ рыба въ вод. Ночью по юзовскимъ улицамъ ходятъ съ опаской, а про окрестности и говорить нечего. Попробуй-ка, сунься туда ночью — какъ пить дать оберутъ или ухлопаютъ.

Еще издали, когда только подъзжаешь къ Юзовк, она кажется чудовищной, необыкновенной. Густое, никогда не расходящееся облако дыма, въ которомъ тамъ и сямъ, какъ грозовыя молніи, схватываются пламенныя вспышки, черныя, коптящія небо трубы, какія-то причудливыя сооруженія, горы угля и шлака, кругомъ гулъ, свистъ, вой. А вечеромъ неугасимое зарево отъ доменныхъ печей, пламя выхватывается гигантскими языками, слышатся взрывы, шипнье, ворчанье. И голубые электрическіе огни кажутся такими тихими и прекрасными въ этомъ дымномъ чадномъ аду.

Въ настоящее время Юзовка занимаетъ площадь боле 500 десятинъ, и вся она принадлежитъ Новороссійскому обществу, владющему юзовскимъ заводомъ и угольными рудниками.

Мста отдаются обществомъ въ долгосрочную аренду подъ жилыя помщенія на 36 лтъ и подъ тортовыя на 18 лтъ. Размръ дворовыхъ мстъ крохотный: отъ 86 до 150 кв. саж. Но въ 1903 года екатеринославскимъ губернаторомъ было издано постановленіе, коимъ, во избжаніе скученности, размръ новыхъ дворовыхъ мстъ опредляется не мене 200 кв. саж. Это не пришлось по вкусу Новороссійскому обществу, и новыя мста оно даетъ неохотно, стараясь сбывать старыя. Плата за мста взимается самая разнообразная: отъ 1 до 30 коп. за кв. саж. подъ жилыя помщенія и отъ 10 до 15 руб. подъ торговыя.

Сколько же получаетъ Новороссійское общество со своихъ данниковъ, и что оно имъ даетъ?

Это вопросъ (въ первой своей части) крайне затруднительный. По постороннимъ свдніямъ, Юзовка приноситъ своимъ владльцамъ боле 300 тыс. руб., и это, пожалуй, справедливо.

А даетъ Новороссійское общество совсмъ мало.

Вымощены только главныя линіи, мостовыя отвратительныя, ухабъ на ухаб. Дворы такъ тсны, такъ застроены и заполнены всякими пристройками, что положительно напоминаютъ собой проходные коридоры. Какъ не быть тутъ грязи, тснот, заболваніямъ?.. Воду, довольно плохого качества, получаютъ жители безплатно изъ водопроводныхъ бассейновъ, имющихся въ 2—3 мстахъ, но доставка воды на домъ обходится до одной копейки ведро. Площади пыльны, грязны, ибо не вымощены. Растительности мало, во дворахъ о ней нтъ и помину. Прибавьте къ этому вчный дымъ и копоть рудниковъ и заводовъ, плохое освщеніе — электричество только на первой линіи, а на остальныхъ керосиновыя коптилки,— пыль лтомъ, невылазную грязь осенью — и передъ вами будетъ полная картина благоустройства Юзовки.

Какъ это ни странно, но къ бойкой,— промышленной Юзовк не подведена желзная дорога. Только въ Россіи могутъ быть такіе курьезы. Ближайшія желзнодорожныя станціи Мушкетово и Юзово находятся первая въ 4, а вторая въ 7 верстахъ отъ Юзовки. И городъ отрзанъ въ сущности отъ всего міра. Грунтовыя дороги здсь отвратительны, осенью, да и весною, он длаются совершенно непроздными, и бываетъ, что Юзовка не сообщается ни съ кмъ въ это время въ теченіе 2—3 недль. Новороссійское общество иметъ желзнодорожные пути на Мушкетово и Юзово, но пользуется ими само, для сбыта издлій завода и для перевозки угля. Юзовцы только съ завистью поглядывають на паровозы и вагоны, катающіеся по рельсамъ Новороссійскаго общества. На вс просьбы жителей предоставить возможность пользоваться дорогой общество отвчаетъ отказомъ.

Несмотря на вс неблагопріятныя условія для развитія, Юзовка все-таки развивается, растетъ, у нея многомилліонные торговые обороты, это — городъ съ будущимъ. Дайте Юзовк самоуправленіе — и черезъ 2—3 года ее нельзя будетъ узнать. Она быстро зашагаетъ впередъ, ибо иметъ къ тому вс данныя. Теперь здсь дв женскихъ гимназіи, мужская гимназія, прогимназія, нсколько городскихъ училищъ, коммерческое училище, на очереди открытіе техническаго училища. Кром того, здсь имется все, что можно найти въ бойкомъ южномъ город — банки, нотаріусы, гостиницы, хорошіе магазины. И всюду кипитъ оживленіе.

——

Дымная, темная Юзовка могла бы разсказать о себ много любопытнаго. Могла бы разсказать, какъ она возникла, развивалась. Какъ въ 1870 году предпріимчивый англичанинъ Джонъ Юзъ, купивъ на берегу Калміуса участокъ земли, построилъ первый въ Россіи рельсопрокатный заводъ.

Кругомъ была пустынная, нетронутая степь, глушь, безлюдье. И странно, должно быть, зазвучали здсь первые гудки первыхъ машинъ, будя безмолвный степной просторъ.

Джонъ Юзъ (по-русски Иванъ Ивановичъ) личность далеко не заурядная. Человкъ простой, едва грамотный, онъ былъ въ Англіи мастеромъ на рельсопрокатномъ завод. Случай забросилъ его въ Россію, какъ разъ въ годы пробужденія горнозаводскаго промысла, и тутъ предпріимчивости пришлеца-работника открылся широкій просторъ. Много было вложено энергіи, силъ и труда въ новое предпріятіе, и человческая мысль побдила стихійное безмолвіе степей. Стала Юзовка расти, заселяться. Потянулась сюда вольная русская мастеровщина, стала осдать на завод и шахтахъ, которыя, съ проведеніемъ Курско-Харьково-Азовской ж. д., постепенно начали открываться въ разныхъ мстахъ Донецкаго края. И черезъ двадцать лтъ Юзовка превратилась въ живое, бойкое мстечко съ населеніемъ около 20 тыс. душъ, съ громаднымъ заводомъ, занимавшимъ площадь въ 1 кв. версту.

Жизнь на завод вначал, при старик Юз, была простая, патріархальная. Самъ Юзъ, человкъ простой, рабочій, любилъ простоту, жилъ въ маленькомъ домик, нисколько не похожемъ на то великолпное палаццо, въ которомъ живетъ въ настоящее время директоръ завода. И отношенія къ рабочимъ были простыя, добросердечныя. Среди рабочихъ было много англичанъ. Жили дружно, общей колоніей. Среди развлеченій, какія устраивалъ Юзъ для своихъ служащихъ, были, между прочимъ, скачки, собиравшія въ Юзовку множество любителей скакового спорта. Потомъ, посл смерти старика Юза, при сыновьяхъ,— начались другіе порядки, стало строже, хуже.

Лтомъ 1892 года Юзовка пережила черные дни: холерный бунтъ, погромъ и усмиреніе. Дло жестокое, кровавое, и, говоря о Юзовк, нельзя не вспомнить о немъ.

Началось съ того, что у рабочихъ, ради санитарныхъ цлей, снесены были такъ называемыя ‘каютки’ (пристройки, сдланныя рабочими на свой счетъ къ помщеніямъ, отведеннымъ для жилья). Это произвело впечатлніе палки, сунутой въ муравейникъ. Рабочіе заволновались. Отношеніе къ врачебной помощи было вообще недоврчивое, враждебное. Больныхъ не давали въ бараки, убжденные, что тамъ ихъ травятъ.

На этой почв и возникъ бунтъ.

2 августа, въ полдень, рабочіе, недовольные, что больныхъ берутъ въ бараки, хотли было разгромить ихъ, но вмсто того, задержавшись на площади, стали громить лавки.

Была вызвана сотня казаковъ, началось усмиреніе, сперва нагайками, потомъ оружіемъ. Но толпа, ожесточившись, оказала сопротивленіе, стала громить и разбивать лавки. Произошло жесточайшее побоище. Было выпущена въ толпу 150 боевыхъ патроновъ, казаки, помимо нагаекъ, пускали въ ходъ шашки, пики. Рабочіе отбивались камнями, ломами, палками.

Погромъ продолжался всю ночь и на другой день и былъ остановленъ только съ помощью самихъ же рабочихъ, оказавшихъ содйствіе полиціи и казакамъ. Къ вечеру прибыли въ Юзовку власти, войска, и буйство смнилось паникой. Результаты этихъ двухъ кошмарныхъ дней были ужасны: по приблизительному подсчету было убито боле 50 рабочихъ, ранено боле 80, но въ дйствительности жертвъ было гораздо больше. Со стороны полиціи ранено было 23 казака и 4 городовыхъ. Вся торговая часть Юзовки превратилась въ груду развалинъ. Сожжено и разрушено было 180 лавокъ, 12 питейныхъ заведеній, 7 домовъ и синагога. Убытку причинено до 1 ¹/₂ милліона рублей.

8 августа прибылъ въ Юзовку екатеринославскій губернаторъ В. К. фонъ-Шлиппе.

‘Его превосходительство, говорится въ оффиціальномъ сообщеніи, въ теченіе двухъ дней, 8 и 9 августа, разслдовалъ это печальное событіе, 10 августа подвергнулъ строгому административному наказанію часть изъ уличенныхъ во время безпорядковъ, освободивъ отъ такого наказанія несовершеннолтнихъ и слабыхъ’.

Административное наказаніе, о которомъ глухо упоминается въ сообщеніи, было просто-на-просто жесточайшей поркой. Очевидцы вспоминаютъ и теперь еще съ содроганіемъ:

— Вывели на площадь, разложили, и началась экзекуція.

— Пороли?

— Ажъ небу было жарко, такъ пороли. Стонъ стоялъ на площади. До полусмерти, какъ въ доброе старое время.

Печать тогда безмолвствовала, и подробностей объ этой кошмарной расправ сохранилось мало.

19 ноября 1892 года дло о юзовскихъ безпорядкахъ слушалось временнымъ военнымъ судомъ въ Маріупол. Изъ числа 81 человка, признанныхъ виновными въ вооруженномъ сопротивленіи и нападеніи на чиновъ военной и полицейской власти, четверо приговорены къ смертной казни, 8 въ каторжныя работы на 15 лтъ, 30 въ арестантскія роты на 3 года, 16 въ арестантскія роты на 8 мсяцевъ и 7 — аресту на 3 недли.

Юзовк еще разъ суждено было пережить грозные дни — въ октябр 1905 года, во время еврейскаго погрома.

Вся базарная площадь опять выгорла. Страшное тогда творилось тутъ,— какой-то дикій, нечеловческій разгулъ. Били, рзали, поджигали. Евреи спасались бгствомъ, прятались, уходили, бросая деньги, имущество, даже дтей. А ихъ ловили и тутъ же расправлялись. Озврніе доходило до того, что евреевъ живыми бросали въ доменныя печи…

Но все это еще слишкомъ свжо въ памяти и не забылось.

Юзовка окружена дымнымъ кольцомъ крупныхъ и мелкихъ шахтъ и рудниковъ. Каждая пядь земли засыпана здсь углемъ, выгарками, шлакомъ, всюду торчать трубы, схватываются облака дыма, воздухъ вчно насыщенъ угольной пылью и копотью.

Въ двухъ верстахъ, по ту сторону Калміуса, лежитъ Быковскій рудникъ, памятный страшной катастрофой въ 1908 году. Тутъ много такихъ памятокъ: шахта Иванъ, Итальянка, Быковскіе шахты, Горловка. Въ этомъ район сосредоточены вс газовые рудники Донецкаго бассейна. За время съ 18 іюня 1908 года (день рыковской катастрофы) здсь произошло 14 взрывовъ, взявшихъ боле 600 жертвъ.

Говоря о рудникахъ этого района, нельзя умолчать о Горловк. Это старйшій рудникъ Донецкаго края. Его основалъ строитель К.-Х.-А. жел. дор. Я. С. Поляковъ, заложивъ здсь при ст. Горловк Корсуновскую копь.

Но старйшій рудникъ не можетъ, похвалиться своимъ благоустройствомъ. Если Юзовка грязна и отвратительна., то Горловка совсмъ клоака. Рабочіе еще и до сихъ поръ живутъ въ землянкахъ, переполняемыхъ до невозможности: въ землянк, разсчитанной на 5—6 душъ, помщается 15—S0 человкъ. Казармы и дома для рабочихъ по тснот и неуютности не многимъ отличаются отъ землянокъ. Мсто низкое, гнилое, въ балк. По балк идутъ стоки нечистотъ — изъ шахтъ, отъ бань и отхожихъ мстъ. Тутъ же невдалек и колодцы для питьевой воды.

Площадь рудничнаго поселка заражена отхожими мстами. На рудникахъ вообще длаютъ такъ: роютъ близъ жилища ямы для отхожихъ мстъ, ставятъ деревянныя постройки и, когда яма наполнится, ее засыпаютъ землей, а по сосдству роютъ другую яму и переносятъ на нее надстройку. Длается это ради экономіи. Нкоторые поселки при шахтахъ стоятъ цликомъ на такихъ ямахъ. Все это медленно гніетъ, всасывается въ почву, отравляетъ воду въ колодцахъ. И не удивительно, что заразныя болзни на рудникахъ не прекращаются: холера смняется тифомъ, тифъ дезинтеріей и т. д.

Я нигд не видлъ такой темной и безпросвтной жизни, какъ въ Горловк. Грязь, копоть, дымъ, сырость. Торчать унылыя черныя трубы, ревутъ гудки, стучатъ машины, а кругомъ черно, мрачно, безнадежно. Жилища маленькія, черныя, постройки казарменнаго типа, нигд ни деревца, не на чемъ отдохнуть глазу. Въ Юзовк есть хоть садъ, въ Макевк тоже, а здсь какое-то чортово пекло, куда, не знаю ужъ за какіе грхи, ввергли шахтеровъ. Единственное живое мсто — казенки да трактиры, куда несутъ шахтеры свои заработки, одурвъ отъ скуки, тяжелаго труда и безпросвтной жизни.

Онъ этомъ гибломъ мст не прививаются даже т жалкіе ростки культуры, которые можно найти въ Юзовк, Дмитріевк, Енакіево и другихъ промышленныхъ поселкахъ. Тутъ живетъ темная шахтерская масса, да и та не засиживается. Сюда идутъ на работу только т, кому не удалось нигд пристроиться, и уходятъ при первой возможности. Кому пріятно жить въ такой ям? Во время холерной эпидеміи 1910 года здсь было почти поголовное бгство. Такъ, напримръ, на шахт No 5, гд особенно отвратительны жилищныя условія, изъ 4 тыс. человкъ осталось душъ 400,— остальные вс разбжались. Если кто хочетъ видть ничмъ не прикрашенное шахтерское житье-бытье, пусть заглянетъ въ горловскій районъ. На мелкихъ шахтенкахъ, гд рабочіе живутъ по-звриному, прямо въ земл, въ ямахъ (а такихъ шахтъ въ Донецкомъ бассейн множество), все же лучше: тамъ хоть воздухъ чище, больше простора, и нтъ такой загаженности и тсноты, какъ, напримръ, въ Горловк и на сосднихъ рудникахъ.

Вдь обычный размръ семейныхъ квартиръ здсь 3—5 куб. саженъ, а помщается въ такомъ хлву 10—12 душъ,— своя семья да еще жильцы, квартиранты, столовники. Спать на нарахъ считается роскошью, доступной только немногимъ. По большей части спятъ на земляномъ полу, въ повалку. Хатенка вся загромождена хламомъ, грязной одеждой, всегда мокрой отъ пребыванія въ шахт, стны и потолки черные отъ угольной пыли, на стнахъ сырость, на полу мокрота. Какой тутъ воздухъ — и говорить нечего. На утро рабочіе подымаются съ больной и пьяной головой, какъ отъ угара, и первымъ дломъ распахиваютъ дверь, выскакиваютъ на дворъ — отдышаться. Для дтей здсь погибель. Мрутъ, какъ мухи, отъ плохой пищи и нездоровыхъ жилищъ — 60% ихъ вымираетъ ежегодно. Къ этому дтскому мору такъ привыкли, что считаютъ его зауряднымъ явленіемъ, какъ будто такъ и надо.

——

Въ томъ же Бахмутскомъ узд, гд находится Горловка, есть еще одно любопытное поселеніе — Енакіево.

Возникло оно такъ же феерически, какъ и другія крупныя горнопромышленныя поселенія: въ 10—15 лтъ выросъ въ степи городъ, дымный, пыльный, грязный. Здсь Петровскіе заводы Русско-Бельгійскаго общества — одного изъ богатйшихъ въ Донецкомъ бассейн. Земля, на которой лежитъ Енакіево, частновладльческая, разныхъ владльцевъ. Сейчасъ это — городъ съ населеніемъ около 30 тысячъ, безъ всякихъ признаковъ благоустройства. Есть гостиницы, магазины, клубы, трактиры, кинематографы, и нтъ библіотеки или хоть какого-либо просвтительнаго учрежденія съ живой иниціативой, интеллигенція только въ зародыш, нтъ общественной жизни — такъ же, какъ нтъ мостовыхъ, освщенія, водоснабженія.

Администрація скромнаго Петровскаго завода состоитъ главнымъ образомъ изъ бельгійцевъ, живетъ совершенно отчужденно, замкнуто и шикакого культурнаго вклада въ общественную жизнь Енакіево не вноситъ.

И здсь тоже, какъ и въ другихъ степныхъ городахъ, лежащихъ на чудой земл, нтъ и зачатковъ самоуправленія. Трудное положеніе усугубляется еще тмъ, что Енакіево состоитъ изъ четырехъ частей, принадлежащихъ разнымъ владльцамъ. Каждый владлецъ старается какъ можно больше брать за землю аренды и какъ меньше затрачивать на благоустройство, и это похоже на басню ‘Лебедь, Щука и Ракъ’. Каждый тянетъ въ сторону своихъ выгодъ, а возъ благоустройства стоитъ на мст, и обыватели только кряхтятъ и стонутъ, платя за право жить въ грязи и пыли взвинченную, возрастающую съ каждымъ годомъ арендную плату.

Есть еще по-сосдству съ Енакіево два интересныхъ поселенія въ такомъ же род: при станціи Дебальцево, гд раскинулся такой же неуклюжій, неуютный степной городъ, и при ст. Алчевская, гд находится Зорьевскій металлургическій заводъ.

При завод поселеніе въ 20 тыс. душъ. Лежитъ на буграхъ и оврагахъ. Грязно, неуютно, тсно. Масса землянокъ и клтушекъ, набитыхъ жильцами. Такого рода жилища давно уже запрещены закономъ, но здсь они существуютъ, ихъ сдаютъ въ аренду по 5—8 руб. въ мсяцъ и въ свою очередь передаютъ одинокимъ жильцамъ. Особенно кишитъ такими клтушками Старо-Васильевскій базаръ.

При рабочихъ казармахъ смрадные ретирады, выстроенные шеренгой, въ рядъ, на самомъ видномъ мст, и вблизи свалочное мсто. Дохнетъ оттуда втеръ — и смрадъ разносится по всему поселку. Есть мусоросожигательная печь, но она не дйствуетъ, испорчена.

Для администраціи завода выстроены чудесные особняки, а домъ директора похожъ на дворецъ. Вообще директора на заводахъ и рудникахъ живутъ владтельными князьками. Великолпныя помщенія, огромный штатъ прислуги, полицейская охрана — все къ ихъ услугамъ.

А рядомъ — клтушки, землянушки, тсныя, грязныя биткомъ набитыя казармы, безъ воздуха и свта, гд влачать свое скудное житіе рабы жизни — та трудовая, рабочая мелкота, которая обогащаетъ господъ предпринимателей.

Въ то время, когда я былъ на юрьевскомъ завод, тамъ какъ разъ производилась среди рабочихъ анкета, по порученію славяно-сербской земской управы, для выясненія жизненныхъ потребностей заводскихъ рабочихъ.

Съ молодымъ земскимъ врачомъ, которому поручили эту работу, мы обошли десятка два рабочихъ жилищъ, семейныхъ и артельныхъ. Встрчали насъ вначал довольно сдержанно, недоврчиво, а потомъ, узнавъ, въ чемъ дло, охотно отвчали на вс наши вопросы. Понемногу приподымался край завсы надъ подлинной жизнью. Впечатлнія были безотрадныя: и отъ того, какъ живутъ рабочіе, и отъ того, чмъ они питаются — физически и духовно.

Казармы грязныя, тсныя, наблюдается всегда переполненіе. На человка приходится 0,5—1,5 куб. саж. воздуха. Пища скудная и у семейныхъ, и у артельныхъ. Мяса берутъ дешевые сорта, лежалое, да и не каждый день. Молока и масла совсмъ не видятъ. Хлбъ черный, тяжелый, плохо выпеченный. Содержаніе обходится не мене 15 руб. въ мсяцъ. Это при артельномъ иждивніи. Да помимо необходимаго уходитъ еще рублей 8—10 въ мсяцъ на мелочи. А заработки плачевные. Только въ вальцовочномъ отдленіи рабочіе получаютъ 80—90 руб. въ мсяцъ, а рядовые рабочіе, въ литейномъ, прокатномъ, механическомъ и доменномъ отдленіяхъ, вырабатываютъ отъ 15 до 35 руб. въ мсяцъ. Работа трудная, при огн, все быстро изнашивается, одежды и обуви не настачишь.

— Чистая бда,— жаловались рабочіе,— не успешь справить, какъ уже все погорло, побилось, давай новое. На это только и работаемъ.

— А на выпивку сколько тратите?

— Рублей шесть въ мсяцъ, на водку и пиво.

— Что такъ много?

— Безъ этого нельзя. У насъ каждый, какъ идетъ на работу, беретъ съ собой бутылку пива.

— Зачмъ?

— Работать чижало, при огн, жаръ, духота. А пиво освжаетъ.

— А на газеты и книжки сколько тратите?

— На это не тратимся.

— И не читаете?

— Въ праздникъ почитаешь иногда книжку или газетку, гд выпросишь. А въ будень читать некогда. Пришелъ, полъ и спать. Выморишься на работ такъ, что и не до книжки.

И у семейныхъ выпивка и куреніе составляютъ довольно значительныя статьи расхода. Жены возмущаются, негодуютъ, а мужья упорно твердятъ одно:

— Безъ этого нельзя. Работа дюже чижолая, вынуждаетъ.

——

Если у заводскихъ рабочихъ въ жилищахъ грязь, тснота, плохая пища и не найдешь ни газеты, ни книжки, то о шахтерахъ и говорить нечего. Здсь полнйшая заброшенность и темнота. Пьютъ шахтеры больше, чмъ заводскіе рабочіе, точно желая залить водкой сознаніе своей трудной, горькой жизни. Каждый, можетъ быть, зналъ когда-то лучшія времена, пока не работалъ въ шахт. А здсь затянуло, засосало, опрокинуло, и сталъ онъ темной рабочей силой, темной и безотвтной, какъ земля. Подъ землей — каторга тяжелаго труда, опасности, штрафы, а наверху — плохая пища, дрянныя, вонючія жилища, у одинокихъ — бездомность, пьяный угаръ, больныя, смердящія заразой проститутки (одно изъ страшнйшихъ золъ рудниковъ и заводовъ). А у семейныхъ — тснота, недостатки, хворыя, ворчливыя жены, хилая, истощенная дтвора.

Не жизнь, а мука!

Какъ исключеніе, рдкое и отрадное, есть въ Донецкомъ бассейн рудники, гд рабочимъ живется лучше, легче. Ихъ мало, но они есть, и существованіе ихъ говоритъ за то, что жизнь горнорабочихъ, такая темная, пьяная, безиросвтная, могла-бы быть лучше. Для этого нужна не Богъ всть какая заботливость со стороны администраціи рудника, внимательное отношеніе къ рабочимъ.

Одинъ изъ такихъ сравнительно благоустроенныхъ рудниковъ (не буду называть его по имени, чтобы ‘не дразнить гуоей’), я видлъ во время поздки. Поселокъ при рудник чистенькій, домики уютные, и нтъ ни тсноты, ни грязи. Большинство рабочихъ живутъ осдло, семейные. У домиковъ зелень, деревья, огороды. Хорошая школа, большое, свтлое зданіе больницы. И все это чистота, уютъ, порядокъ — привязываетъ рабочихъ къ руднику, и, такимъ образомъ, съ теченіемъ времени, образовался постоянный классъ шахтеровъ, которые живутъ годами, обзаводятся хозяйствомъ, держатъ птицу, коровъ, свиней, имютъ даже клочокъ земли, удовлетворяющій ихъ хозяйственные инстинкты. Здсь и пьянства ошеломляющаго нтъ, и болзни свирпствуютъ меньше, и работа идетъ продуктивне.

И все это потому, что администрація рудника проявляетъ къ своимъ рабочимъ нкоторую заботливость, столь несвойственную вообще въ этой печальной юдоли труда.

VI.

Когда хочешь охватить общимъ взглядомъ эти десятки и сотни разбросавшихся въ Донецкомъ бассейн дымныхъ, черныхъ рудниковъ, поселеній, заводовъ, шахтъ и шахтенокъ, такихъ однообразныхъ, такъ похожихъ одна на другую, прежде всего всплываютъ въ памяти грязь, заброшенность, неблагоустройство, пьянство, болзни, недоданіе, раболпіе и забитость съ одной стороны и сытость, праздность, любоначаліе и безработность съ другой. Огромнйшій и непримиримый контрастъ между хозяевами и работниками.

Нсколько лтъ тому назадъ, когда въ Донецкомъ бассейн заговорили сразу на всхъ европейскихъ языкахъ, и новыя предпріятія открывались чуть ли не ежедневно, мн пришлось видть на ст. Никитовк такую картину.

Въ вокзалъ, тогда еще старенькій, тсный, ввалилась компанія бельгійцевъ, душъ двнадцать, мужчинъ и женщинъ и, занявъ большой столъ, стали пить пиво. Было какое-то торжество, кажется, кого-то провожали, и вс были настроены чудесно. Пили не много, но очень весело, съ смхомъ, съ шутками, съ веселымъ говоромъ, и пснями. Псни были, повидимому, очень остроумныя, потому что каждая сопровождалась взрывомъ смха. И вотъ, въ самый разгаръ веселья, одинъ изъ бельгійцевъ поднялся и объявилъ, что онъ желаетъ спть русскую псню. Его предложеніе встртили шумными апплодисментами. Пвецъ съ серьезнымъ видомъ, чуть пряча подъ усами тонкую усмшку, началъ:

Ни-чево. Карашо,

Какъ-нибудь. Все равно.

Ничево. Все равно.

Какъ-нибудь. Карашо.

Это были слова. А мотивъ — что-то врод той великолпной польки, которую наигрываютъ музыканты на балу въ андреевской ‘Жизни человка’.

Псня имла шумный успхъ. Пвцу апплодировали, кричали бисъ, и потомъ вс хоромъ, вслдъ за нимъ, затянули.

Ничево. Карашо.

Какъ-нибудь. Все равно.

Эта ‘русская’ псня, помню, тогда меня поразила. Умные, наблюдательные бельгійцы сумли уловить основную черту русскаго характера, сумли найти самыя ходкія русскія слова: ничего, хорошо, какъ-нибудь, все равно. Мн эта псня вспоминалась потомъ часто, вспоминается и теперь, когда я думаю о Донецкомъ бассейн.

Вдь это типичная русская псенка, ее вотъ уже тридцатьлтъ поютъ наши горнопромышленники и будутъ пть, должно быть, еще трижды тридцать. Годы идутъ, а положеніе длъ въ царств угля и желза не мняется, все одно и то же, и на вс напоминанія жизни, угольные и желзные царьки неизмнно твердятъ:

Ничего, хорошо,

Какъ-нибудь, все равно.

— Аховское у насъ житье,— говорятъ въ Донецкомъ кра.

И дйствительно, куда не заглянешь, ахнешь.

Нтъ чернй и безпросвтной жизни у насъ въ Россіи, какъ на шахтахъ. Это предлъ, дальше котораго итти некуда. На завод, на фабрик, въ сельско-хозяйственномъ дл, во всхъ другихъ производствахъ человкъ еще чувствуетъ себя человкомъ, а здсь, на шахтахъ, это ощущеніе какъ бы утрачивается. Шахтеръ превращается просто-на-просто въ рабочую силу, въ стадо, разрозненное, неорганизованное связанное между собою только безпросвтностью труда. На заводахъ, фабрикахъ и въ сельскомъ хозяйств есть хоть какія-нибудь организаціи, есть хоть слабые ростки общественной и кооперативной мысли, а тутъ буквально ничего — рабское подчиненіе и трудъ.

Не удивительно, что при такихъ условіяхъ у насъ на рудникахъ нтъ постояннаго кадра рабочихъ. Горнорабочіе у насъ случайная бродячая масса, переходящая съ одного рудника на другой, въ поискахъ, гд лучше. Придетъ человкъ осенью, проработаетъ зиму, а на весну тянетъ домой. И такъ съ осени до весны или съ весны до осени перекатываются изъ края въ край эти людскія волны, въ большинств неподготовленныя къ горному длу, неумлыя, технически безпомощныя, то прихлынуть, то отдохнутъ, нигд не задерживаясь надолго. Кому въ самомъ дл охота итти въ вольную каторгу, какъ называютъ здсь работу въ шахтахъ? И хоть бы заработки были большіе, а то вдь и этого нтъ сдльно средній рабочій больше рубля въ день не выгонитъ,— какой смыслъ торчать въ шахт? Въ Англіи минимальный заработокъ шахтера равняется не мене 5 шиллинговъ (2 р. 37 к.), а у насъ въ два раза меньше. Тамъ малолтніе получаютъ не мене 2 шил. (95 коп.), а у насъ это средній размръ платы для взрослаго человка.

Наши горнопромышленныя предпріятія часто переживаютъ критическіе моменты — нтъ рабочихъ рукъ. Нтъ рабочихъ слдовательно, сокращается и производство — добыча угля, выработка чугуна и желза. Цны повышаются, вспыхиваетъ угольный или чугунный голодъ — теперь это стало зауряднымъ явленіемъ. Промышленники плачутъ, боятся, чтобы не открыли границу для безпошлиннаго ввоза иностраннаго угля, жалуются на рабочихъ — требовательны-де, неуживчивы, своевольны, и на ихъ головы валять вс недуги современнаго производства. И совершенно при этомъ забываютъ, что ужиться на рудник или завод, при теперешнихъ условіяхъ существованія, нтъ никакой возможности. Для жизни нтъ даже минимальныхъ удобствъ. Рабочіе бжали съ рудниковъ и будутъ бжать, ибо, при всей неприхотливости русскаго человка, нельзя помириться съ той собачьей жизнью, какой живутъ тутъ рабочіе на шахтахъ.

Не говоря ужъ о несчастныхъ случаяхъ, которыхъ больше всего даетъ Донецкій бассейнъ (въ 1909 году въ харьковскомъ округ пострадало. отъ несчастныхъ случаевъ 13.353 чел., что составляетъ — ¹/₄ часть всего количества пострадавшихъ въ Россіи), какой огромный процентъ рабочихъ страдаетъ отъ негигіеничныхъ условій жизни на рудникахъ и заводахъ, отъ эпидемическихъ и простудныхъ болзней, отъ сифилиса, пьянства, недоданія, плохой пищи, плохой воды. Учтите все это и получите чудовищныя цифры. А наши горнопромышленники только отмахиваются:

— Ничего. На нашъ, вкъ рабочаго матеріала хватить.

На совщаніи объ угольномъ кризис, происходившемъ въ январ этого года въ Петербург, горнопромышленники, возражая противъ ввоза иностраннаго угля безъ пошлины, увряли, что въ этомъ году удастся увеличить добычу угля на 260—300 мил. пудовъ, и, слдовательно, Донецкій бассейнъ дастъ въ 1913 году 1.600 мил. пуд.

А когда ихъ спросили, гд они возьмутъ и, главное, гд размстятъ т 25—30 тыс. рабочихъ, которые понадобятся для увеличенія выработки угля, когда и теперь ощущается остро недостатокъ и переполненіе жилищъ на рудникахъ, горнопромышленники не знали, что отвтить.

Конечно, тутъ отвть можетъ быть одинъ, весьма непріятный для предпринимателей: надо улучшить санитарныя условія жизни на рудникахъ, надо выстроить новыя жилища, бороться съ пьянствомъ, надо лучше оборудовать шахты, обзаводиться постоянными рабочими, увеличивать имъ плату.

До тхъ поръ, пока владльцы горнопромышленныхъ предпріятій не обезпечатъ себя постоянными рабочими, а это можно сдлать только улучшеніемъ условій труда и жизни на шахтахъ,— будутъ и колебанія, и недостатокъ въ рабочихъ, и всяческія угольныя и чугунныя голодовки.

Но наши горнопромышленники не хотятъ сознать непреложное, не хотятъ очищать рудниковъ отъ грязи, обезпечить рабочихъ леченіемъ, здоровымъ жильемъ, хорошей водой, доброкачественными продуктами. Считаютъ, что все это лишнее, что можно какъ-нибудь обойтись, или стараются взвалить свои обязанности на правительство, на земство, на кого угодно.

А когда ввалится какая-нибудь заразная болзнь, врод холеры или тифа, или рабочіе откажутся отъ работъ, въ виду невыносимыхъ условій существованія, они начинаютъ жаловаться на убытки, на лнь и безалаберность рабочихъ. А сами себя хлещутъ по карману, тормозятъ развитіе естественныхъ богатствъ края.

Долго еще, повидимому, будетъ держаться въ Донецкомъ бассейн такой порядокъ, ибо, по совсти говоря, трудно въ настоящее время установить, гд больше темноты и непониманія — среди рабочихъ или среди горнопромышленниковъ, страдающихъ почти поголовно крохоборствомъ, близорукостью, скопидомствомъ и превращающихъ прекрасный горный промыселъ въ беззастнчивое пнкоснимательство.

П. Сурожскій.

‘Современникъ’, кн. IV, 1913 г.

Край угля и желза.Очеркъ.

Читайте также:

Край угля и желза.
Очеркъ.