Коварство Харгрэвса
Коварство Харгрэвса
(The Duplicity of Hargraves)
(The Duplicity of Hargraves)
Перевод Зиновия Львовского
Коварство Харгрэвса, О.Генри, Год: 1911
Время на прочтение: 14 минут(ы)
О. Генри
Источник текста: Издательство ‘Мысль’ Ленинград, 1925 г.
Сканирование — А. А. Хижняк (katran2000@mail.ru) 10.12.2002г.
Когда майор Пендельтон Тальбот и его дочь, мисс Лидия Тальбот, переселились на жительство в Вашингтон, то избрали своим местопребыванием меблированный дом, удаленный на пятьдесят ярдов от одной из самых тихих авеню. Это было старомодное кирпичное здание с портиком, поддерживаемым высокими белыми колоннами. Двор был затенен стройными акациями и вязами, а катальпа во время цветения засыпала траву дождем розово-белых цветов. Ряды высоких буксовых кустов окаймляли решетку и дорожки. Тальботам нравился этот южный стиль дома и вид местности. В этом приятном частном меблированном доме они наняли комнаты, в число которых входил кабинет майора Тальбота, заканчивавшего последние главы своей книги ‘Анекдоты и воспоминания об Алабамской армии, суде и адвокатуре’.
Майор Тальбот был представителем старого-старого Юга. Настоящее время имело мало интереса или достоинств в его глазах. Мысли его жили в том периоде до гражданской войны, когда Тальботы владели тысячами акров прекрасной земли для хлопка и рабами для возделывания ее, тогда их фамильный дом с королевским гостеприимством открывал свои двери гостям и аристократии Юга. Из этого периода он сохранил всю свою гордость и строгость в вопросах чести, старинную и церемонную вежливость и — подумайте! — гардероб. За последние пятьдесят лет, наверное, нельзя было сшить такую одежду. Майор был высокого роста, но, когда он делал то удивительное архаическое коленопреклонение, которое называл поклоном, фалды его сюртука подметали пол. Это одеяние поразило даже Вашингтон, который давно уже перестал смущаться камзолами и широкополыми ь шляпами членов конгресса с Юга. Один из жильцов дома назвал его сюртук Father Hubbard, и, действительно, был с короткой талией и широк в подоле.
Но, несмотря на странную одежду, на громадную площадь груди его гофрированной рубашки, на узкий черный галстук ленточкой с вечно съезжающим на бок бантом, — в избранном меблированном доме м-с Вердемэн майора любили, хоть и посмеивались над ним немного. Молодые департаментские клерки часто ‘заводили’ его, как они говорили, т.-е. наводили на тему, наиболее дорогую ему: история и традиции его любимого южного края.
В течение разговора он часто приводил цитаты из ‘Анекдотов и воспоминаний’. Но клерки очень осторожно скрывали свои побуждения, так как, несмотря на свои шестьдесят восемь лет, майор мог привести в замешательство самого смелого из них упорным взглядом своих проницательных серых глаз.
Мисс Лидия была толстенькая старая дева 35 лет, с гладко причесанными, крепко закрученными волосами, которые ее старили.
Она тоже была старомодной, но довоенная слава не излучалась от нее так, как от майора. Она отличалась бережливостью и здравым смыслом, распоряжалась финансами семьи и встречала всех приходящих со счетами, Майор смотрел на счета за стол и стирку, как на презренные жизненные неудобства. Они продолжали поступать так часто и так упорно! Майору хотелось знать: почему их нельзя собрать воедино и заплатить сразу в подходящее время, — например, когда ‘Анекдоты и воспоминания’ будут напечатаны, и деньги за них получены? Мисс Лидия в таких случаях спокойно продолжала шить и говорила: ‘Мы будем платить по-прежнему, пока хватит денег, а затем, может быть, им и придется ждать уплаты сразу’.
Большинство столовников м-с Вердемэн отсутствовали в течение дня, потому что все они были или департаментские клерки, или деловые люди, но один из них бывал дома очень много — с утра до вечера. Это был молодой человек, по имени Генри Хопкинс Харгрэвс, — все в доме называли его полным именем, — служивший в одном из популярных водевильных театров. Водевиль за несколько лет поднялся до почтенного уровня, а м-р Харгрэвс был таким скромным и воспитанным человеком, что мс Вердемэн не находила возражений против внесения его в список своих пансионеров.
В театре Харгрэвс был известен, как имитатор разных диалектов, с большим репертуаром немецких, ирландских, шведских и негритянских рассказов. Но м-р Харгрэвс был честолюбив и часто говорил о своем страстном желании выступить в настоящей комедии.
Молодой человек, по-видимому, очень полюбил майора Тальбота. Когда бы этот джентльмэн ни начинал делиться своими воспоминаниями об Юге или повторять некоторые характерные анекдоты, Харгрэвс всегда был тут и внимательно все слушал.
Некоторое время майор намеревался отклонить авансы ‘актеришки’, как он конфиденциально называл его, но приятные манеры молодого человека и его ярко выраженное внимание к рассказам майора вскоре совсем покорили сердце старика. Прошло немного времени, и они уже казались старыми товарищами. Днем майор неизменно садился читать ему отрывки из своей книги. При чтении анекдотов Харгрэвс никогда не забывал смеяться там, где нужно было. Майор счел нужным заявить мисс Лидии, что у молодого человека удивительное понимание и приятное почтение к старому режиму. И когда начинались разговоры об этих старых временах, то майор Тальбот любил говорить, а м-р Харгрэвс— слушать. Как большинство стариков, любящих говорить о прошлом, майор охотно задерживался на деталях. Описывая великолепное, почти царское житье прежних плантаторов, он часто останавливался, чтобы вспомнить имя негра, державшего его лошадь, или точную дату некоторых мелких происшествий, или же количество тюков хлопка, собранных в таком-то году. Но Харгрэвс никогда не обнаруживал при этом признаков нетерпения и не утрачивал интереса. Напротив, он задавал вопросы на разнообразные темы, связанные с жизнью того времени, и никогда не оставался без готового ответа.
Охоты на лисиц, ужины и кутежи в негритянском квартале, банкеты в зале плантаторского дома, когда приглашения рассылались на пятнадцать миль вокруг, случайные междоусобия с окрестным дворянством, дуэль майора с Рэсбон Кульбертсоном из-за Китти Чамерс, которая впоследствии вышла замуж за Суйета из Южной Каролины, частные гонки яхт на сказочные суммы в бухте Мобиле, странные верования, характерные привычки, верность и честность прежних рабов, — вот темы, которыми майор и Харгрэвс увлекались целыми часами.
Иногда поздно ночью, когда молодой человек поднимался в свою комнату по возвращении из театра, майор появлялся в дверях своего кабинета и кивал ему с лукавым видом. Войдя, Харгрэвс .находил на небольшом столике графинчик, сахарницу, фрукты и большой пучок свежей зеленой мяты.
— Мне пришло в голову,— начинал майор (всегда очень церемонно),— что вы нашли, может быть, свои обязанности в… на месте ваших занятий достаточно трудными, и поэтому мне захотелось дать вам возможность оценить то, о чем, вероятно, думал поэт, когда писал ‘Сладкий восстановитель усталой природы’,— один из наших южных напитков.
Для Харгрэвса было наслаждением смотреть, как майор приготовлял этот напиток. Принимаясь за дело,
старик равнялся с артистами, причем никогда не изменял приемов. Как осторожно он растирал мяту! С каким утонченным изяществом отмерял составные части! С какой нежной заботливостью дополнял смесь багровым плодом, пылающим на зеленой бахроме! С каким гостеприимством и грацией он затем предлагал питье, когда выбранные им соломинки уже были погружены в звенящую глубину! Месяца через четыре их пребывания в Вашингтоне, как-то утром, мисс Лидия сделала открытие, что у них почти нет денег.
‘Анекдоты и воспоминания’ были закончены, но издатели не набросились на это собрание образцов алабамского ума и остроумия. Арендная плата за небольшой дом, которым они еще владели в Мобиле, два месяца не поступала. Через три дня надо было платить за стол. Мисс Лидия позвала отца на консультацию.
— Нет денег?—сказал он с удивленным видом.— Ужасно надоедливы эти частые разговоры о таких пустяках. В самом деле, я… Майор обыскал свои карманы. Он нашел только бумажку в два доллара, которую положил обратно в жилетный карман.
— Мне нужно заняться этим немедленно, Лидия,— сказал он.—Дай мне, пожалуйста, зонтик, я сейчас же пойду в город. Член конгресса от нашего округа, генерал Фельгум, несколько дней тому назад обещал мне употребить все свое влияние на то, чтобы моя книга была напечатана в скором времени. Я сейчас же пойду в его гостиницу и узнаю, какие меры были приняты. Мисс Лидия с грустной улыбкой наблюдала, как он застегнул свой Father Hubbard и ушел, остановившись предварительно в дверях, чтобы, как всегда, отвесить глубокий поклон.
Он вернулся в сумерках. Оказалось, что член конгресса Фельгум видел издателя, у которого находилась рукопись майора. Издатель заявил, что если ‘Анекдоты и пр.’ тщательно сократить, почти на половину исключить партийные и классовые предрассудки, которыми окрашена книга от начала до конца, то он согласился бы издать ее.
Майор был в бешенстве, но овладел собой, согласно своему кодексу поведения, как только оказался в присутствии мисс Лидии.
— Нам необходимы деньги,— сказала мисс Лидия, с легкой морщинкой над носом: — дайте мне те два доллара, я пошлю сейчас же телеграмму дяде Ральфу.
Майор вынул из верхнего жилетного кармана маленький конвертик и бросил его на стол.
— Может быть, это неблагоразумно,—кротко сказал он,— но сумма эта была так мала, что я купил билеты в театр на сегодня. Идет новая военная драма, Лидия. Я подумал, что тебе доставит удовольствие быть на первом ее представлении в Вашингтоне. Мне говорили, что Юг очень симпатично представлен в этой драме. Сознаюсь, что я сам охотно посмотрю это представление.
Мисс Лидия в безмолвном отчаянии всплеснула руками…
Однако, раз билеты были куплены, надо было ими воспользоваться. И в этот вечер, когда они сидели в театре и слушали полную огня увертюру, даже у мисс Лидии заботы временно отодвинулись на второй план. Майор, в безукоризненном белье, в своем необычайном камзоле, видном только там, где он был плотно застегнут, с белыми гладко зачесанными волосами, имел, право, чрезвычайно изящный и аристократический вид… Открывая типичную картину южных плантаций, взвился занавес для первого акта ‘Цветка Магнолии’.
— Смотрите,— воскликнула мисс Лидия, подталкивая отца локтем и указывая на программу.
Майор надел очки и прочел в списке действующих лиц строку, на которую указывала его дочь.
… Полковник Уебстер Кальхун… Г. Хопкинс-Харгрэвс,
— Это наш м-р Харгрэвс! — сказала мисс Лидия:- это, вероятно, его первое выступление в… как он называет ее… комедии. Я так рада за него. Только во втором акте появился на сцене полковник Уебстер Кальхун. При его выходе майор Тальбот громко фыркнул, уставился на него глазами и оледенел. Мисс Лидия издала легкий двусмысленный писк и смяла в руках программу. Полковник Кальхун был изображен настолько похожим на майора Тальбота, как одна горошинка похожа на другую. Длинные, редкие волосы, завивающиеся на концах, аристократический нос в виде клюва, широкая, мягкая грудь рубашки, галстук лентой с бантом почти у уха,—все было скопировано самым детальным образом. И, наконец, в довершение всего, на нем был двойник майорского камзола, который предполагался единственным. С высоким воротником, мешковатый, с узкой талией, с широкими полами, на фут длиннее спереди,, чем сзади, это одеяние не могло быть снято с другого образца. Начиная с этого момента, майор и мисс Лидия сидели, как околдованные, и смотрели на имитацию гордого Тальбота, протащенного через возмутительную грязь ‘развратной сцены’, как выражался впоследствии майор.
М-р Харгрэвс хорошо воспользовался благоприятным для него случаем. Он уловил в совершенстве мелкие особенности речи, акцент и интонации майора, а также и его напыщенную вежливость,—преувеличивая все для нужд сцены. Когда он исполнил удивительный поклон, который, как наивно воображал майор, был верхом всех приветствий, публика внезапно разразилась громкими аплодисментами. Мисс Лидия сидела неподвижно, не смея взглянуть на отца. Иногда ближайшей к нему рукой она закрывала щеку, как бы пряча улыбку, которую не могла вполне подавить, несмотря на возмущение. Кульминационного пункта имитация Харгрэвса достигла в третьем акте. Это была сцена, где полковник Кальхун принимает нескольких соседей в своей ‘берлоге’.
Стоя у стола, посреди сцены, окруженный друзьями, он говорит тот неподражаемый, характерный, бессвязный монолог, который так известен по ‘Цветку Магнолии’, в то же время он ловко приготовляет мятный напиток для гостей.
Майор Тальбот, сидя спокойно, но бледный от негодования, слышал, как передавались его лучшие рассказы, как излагались его любимые теории и темы, и как заменены, преувеличены и искажены основы его ‘Анекдотов и воспоминаний’.
Его любимый рассказ о дуэли с Рэсбон Кульбертсоном также не был пропущен и передан с большим огнем и увлечением, чем это делал сам майор.
Монолог кончался изысканной, очаровательной, маленькой лекцией об искусстве делать мятный напиток, иллюстрируемой действием. Тут тонкое, но яркое искусство Тальбота было воспроизведено до мельчайших подробностей, начиная с его изящного обращения с душистой травой (‘на одну тысячную часть больше давления, джентльмены, и вы вытянете горечь вместо аромата из этого дарованного небом растения’) до заботливого выбора соломинок.
По окончании этой сцены в публике поднялся неистовый гул одобрения. Изображение типа было настолько точно, верно и полно, что главные персонажи в пьесе были забыты. После повторных вызовов Харгрэвс появился пред занавесом и раскланялся, причем его еще мальчишеское лицо радостно горело от сознания успеха.
Мисс Лидия, наконец, повернулась и взглянула на майора. Его тонкие ноздри двигались, как жабры у рыбы. Он оперся обеими дрожащими руками на подлокотники кресла, собираясь встать.
— Пойдем, Лидия,—сказал он негодующе:— это ужасное кощунство!
Прежде, чем он успел встать, она толкнула его обратно на место.
— Мы останемся до конца,— заявила она.— Неужели же вы хотите сделать рекламу копии, показав оригинал камзола? Таким образом, они остались до конца. Успех Харгрэвса заставил, очевидно, его поздно лечь, так как на следующий день он не появился ни к завтраку, ни к обеду. Около трех часов дня он постучал в дверь майора Тальбота. Майор открыл ее, и Харгрэвс вошел с полными руками утренних газет,—слишком поглощенный своим успехом, чтобы заметить что-нибудь необычное в поведении майора.
— Я их всех вчера ночью захватил, майор,— начал он, ликуя.—Я пожал обильную жатву и еще увеличу ее, так как я надеюсь… Вот что напечатано в ‘Почте’: ‘Концепция и изображение южного полковника прежнего времени, с его бессмысленным велеречием, эксцентричным нарядом, причудливыми выражениями и фразами, съеденной молью фамильной гордостью и, в действительности, человека с добрым сердцем, строгим чувством чести и милой простотой — является лучшим воспроизведением характерной роли на современной сцене. Сюртук полковника Калхуна сам по себе — гениальное произведение. М-р Харгрэвс захватил публику’.
— Как вам это нравится, майор? Недурно для дебютанта?
— Я имел честь,—голос майора звучал зловеще холодно,— видеть ваше замечательное исполнение сэр, вчера вечером.
Харгрэвс смутился.
— Вы были там? Я не знал, что вы… я не знал, что вы любите театр. Послушайте, майор Тальбот, не обижайтесь. Я сознаюсь, что получил от вас много ценных сведений для этой роли. Но ведь это тип, а не личность. Доказательство тому — впечатление, произведенное на публику. Ведь половина театра — южане, они узнали знакомый тип.
— М-р Харгрэвс,— сказал майор, продолжая стоять.— Вы нанесли мне несмываемое оскорбление, выставив меня в смешном виде. Вы возмутительно злоупотребили моим доверием и гостеприимством и отплатили злом за добро. Если бы я был уверен в том, что вы обладаете хоть малейшим понятием о том, что такое поведение дворянина, и имели бы на то право, я бы вызвал вас на дуэль, несмотря на мою старость. Прошу вас оставить комнату, сэр.
Актер казался немного растерянным и, как будто, не мог понять полное значение слов майора.
— Мне, право, жаль, что вы обиделись,— сказал он с сожалением.—Мы здесь, на севере, смотрим на вещи иначе, чем вы, южане. Я знаю людей, которые откупили бы полтеатра, только бы их личность была выведена на сцене, и публика могла бы узнать их.
— Они не из Алабамы, сэр, — надменно произнес майор.
— Может быть, и нет. У меня очень хорошая память, майор. Позвольте мне привести несколько строк из вашей же книги. В ответ на тост, произнесенный на банкете в Милледжевиле, кажется вы сказали и намерены были напечатать следующие слова:
‘У северянина совсем нет чувства или пыла, за исключением случаев, когда чувства могут быть использованы для его коммерческих выгод. Он перенесет без злобы всякое покушение на честь, как его собственную, так и дорогих ему людей, если это покушение не имеет следствием крупную денежную потерю.
Когда он благотворительствует, то дает щедрой рукой, но об этом надо кричать повсюду и записать на меди…’
— Как вы думаете, это изображение лучше, чем изображение полковника Кальхуна, которого вы видели вчера?
— Это описание. — ответил майор, нахмурившись,— имеет свои основания. Некоторое преу… ширина должна быть допущена в публичных речах.
— И в публичной игре! — возразил Харгрэвс.
— Это совсем не то,— настаивал неумолимо майор:— это была личная карикатура. Я безусловно отказываюсь пренебречь этим, сэр.
— Майор Тальбот,—сказал Харгрэвс с пленительной улыбкой, — мне хотелось бы, чтобы вы поняли меня. Мне хотелось бы, чтобы вы знали, что у меня и в мыслях не было оскорбить вас. В моей профессии мне принадлежит весь мир. Я беру, что хочу и что могу, и возвращаю все это со сцены. Теперь, если хотите, оставимте это дело. Я пришел к вам по другому делу. Мы несколько месяцев были хорошими друзьями, и я хочу рискнуть еще раз оскорбить вас. Я знаю, что у вас денежные затруднения. Безразлично, как я это знаю. В меблированном доме трудно сохранить это в тайне. Мне хотелось бы помочь вам выйти из беды. Сам я тоже часто бывал в таком положении. Я получал хорошее жалованье весь сезон и скопил немного денег. Я охотно предоставлю вам две сотни или даже больше, пока вы получите…
— Довольно,— скомандовал майор, протянув руку:— по-видимому, моя книга не лгала. Вы думаете, что ваш денежный пластырь затянет все раны, нанесенные моей чести. Я ни в коем случае не взял бы денег от случайного знакомого. Что же касается вас, сэр, то я скорее умер бы с голоду, чем согласился бы на ваше оскорбительное предложение финансовой ликвидации обстоятельств, о которых мы говорили. Повторяю мою просьбу, касающуюся вашего ухода из комнаты.
Харгрэвс удалился, не сказав больше ни слова. Он в тот же день покинул и меблированный дом, переехав, как объяснила миссис Вердемэн за ужином, ближе к театру, в нижнюю часть города, где ‘Цветок Магнолии’ должен был идти целую неделю. Положение майора Тальбота и мисс Лидии было критическое. В Вашингтоне не было никого, к кому совестливость майора позволила бы ему обратиться за займом. Мисс Лидия написала письмо дяде Ральфу, но было под сомнением: позволят ли стесненные обстоятельства родственника оказать им помощь? Майор был принужден весьма сконфуженно извиниться пред м-с Вердемэн в задержке платежа за стол, ссылаясь на неаккуратное поступление ‘арендной платы’.
Помощь пришла из совершенно неожиданного источника.
В конце дня привратница поднялась наверх и сообщила, что майора Тальбота желает видеть старик-чернокожий. Майор попросил прислать его в кабинет. Вскоре в дверях, кланяясь и шаркая неуклюжей ногой, появился старый негр со шляпой в руках. Он был очень прилично одет в мешковатый черный костюм. Его большие, грубые башмаки сияли металлическим блеском, напоминающим блеск печи. Густая шерсть над его головой была седой — почти белой. Трудно определить годы негра, перевалившего за средний возраст. Этот негр мог быть тех же лет, что и майор Тальбот.
— Поручусь, что вы не узнаете меня, масса Пендльтон,— были его первые слова.
При этой старой манере обращения, майор встал и пошел к нему навстречу. Без сомнения, то был один из чернокожих с плантации, но все они были так далеко рассеяны, что он теперь не мог припомнить лицо и голос…
— Боюсь, что, действительно, так, если вы только не поможете мне вспомнить,— ласково сказал он.
— Помните вы Синдиного Мозе, масса Пендльтон, что мигрировал сразу после войны?
— Подождите,— сказал майор, потирая лоб кончиками пальцев. Он любил вспоминать все, связанное с этим дорогим для него временем. — Синди! Мозе? — соображал он. — Вы служили при лошадях, выезжали жеребчиков? Да, теперь припоминаю. После сдачи вы приняли имя — не торопите меня — Митчель, и отправились на Запад в Небраску?
— Да, да, сэр! — лицо старика расплылось в восторженную улыбку. — Это так! Это я Нюбраска. Это я Мозе Митчель. Старый дядя Мозе Митчель, как меня сейчас зовут. Старый барин, ваш отец дал мне пару молодых мулов, когда я уезжал… Помните тех жеребят, масса Пендльтон?
— Я что-то не припоминаю жеребят, — сказал майор:— вы знаете, что я женился в первый год войны и жил в поместье Фоллинсби? Но садитесь же, дядя Мозе. Рад видеть вас. Надеюсь, что дела ваши хорошо идут?
Дядя Мозе сел на стул, положив шляпу осторожно на пол.
— Да, сэр, за последнее время дела идут прекрасно. Когда я в первый раз приехал в Нюбраску, весь народ сбежался смотреть тех мулов. Таких мулов не видывала Нюбраска. Я продал их за триста долларов… Да, сэр, за триста. На них я открыл кузницу и заработал деньги и купил себе землю. Я с моей старухой воспитали семь ребят, и все они здоровы, за исключением двоих, которые умерли. Четыре года назад проложили железную дорогу и выстроили город совсем рядом с моей землей. Теперь, масса Пендльтон, дядя Мозе ценится в одиннадцать тысяч долларов деньгами, имуществом и землей.
— Рад слышать об этом, — сердечно сказал майор.— Очень рад слышать это.
— А ваш ребеночек, масса Пендльтон, что вы звали мисс Лидди? Поручусь, что эта крошка так выросла, что ее и узнать нельзя.
Майор подошел к двери и позвал:
— Лидия, дорогая, не зайдешь ли ты сюда? Мисс Лидия, действительно выросшая и немного утомленная, явилась из своей комнаты.
— Боже мой! Что я говорил! Я знал, что этот ребенок должен был здорово вырасти. Вы помните дядю Мозе, детка?
— Это — Мозе тетки Синди, — объяснил майор. — Он уехал из Сеннимид на Запад, когда тебе было два года.
— Ну, — сказала мисс Лидия, — трудно ожидать, чтобы я запомнила вас, дядя Мозе. И, как вы говорите, я ‘здорово выросла’, и уже давно… Но я рада видеть вас, хотя и не могу вспомнить.
И, действительно, она была рада так же, как и майор. Что-то живое и осязаемое пришло и соединило их со счастливым прошлым. Они сидели втроем и говорили о старых временах, при чем майор и дядя Мозе поправляли и поощряли друг друга в воспоминаниях о плантациях, старых временах и картинах былого.
Майор осведомился, что старик делает так далеко от дома.
— Дядя Мозе—д е л и к а т,— объяснил он,— д е л и к а т на большой баптистской конвенции в этом городе. Я никогда не проповедовал, но так как я один из старшин церкви и могу оплатить свои издержки, то меня и послали…
— А как же вы узнали, что мы в Вашингтоне?— спросила мисс Лидия.
— Есть такой человек, который служит в отеле, где я остановился, он приехал из Мобиля. Он сказал мне, что видел, как масса Пендльтон выходил из этого дома как-то утром.
— Я пришел затем,—продолжал дядя Мозе, залезая в карман,—чтобы повидать моих соотечественников… и чтобы заплатить еще массе Пендльтону мой долг.
— Мне долг?—удивленно сказал майор.
— Да, триста долларов! — Он вручил майору пачку бумажек.— Когда я уезжал, старый масса сказал: ‘Бери этих мулов, Мозе, и, когда будешь в состоянии, заплати за них’. Да, это были его слова. Война разорила и старого массу. Так как он давно умер, то долг переходит к массе Пендльтону. Триста долларов! Дядя Мозе теперь может заплатить. Когда железная дорога купила мою землю, я решил заплатить за мулов. Считайте деньги, масса Пендльтон. За столько я продал мулов! Да!
В глазах майора Тальбота стояли слезы. Одной рукой он мял руку дяди Мозе. а другую положил ему на плечо,
— Дорогой, верный слуга, — сказал он нетвердым голосом: — я не стыжусь сказать тебе, что масса Пендльтон истратил свой последний доллар неделю назад. Мы примем эти деньги, дядя Мозе, примем деньги, которые являются некоторым образом платой, а также знаком верности и преданности слуг старого режима. Лидия, дорогая моя, возьми деньги. Ты лучше меня сумеешь истратить их.
— Возьмите их, милочка,— сказал дядя Мозе:—это вам принадлежит, это тальботовские деньги. После ухода дяди Мозе, мисс Лидия заплакала от радости, а майор повернулся лицом в угол и, как вулкан, стал курить свою глиняную трубку. В последующие дни Тальботы вновь обрели мир и довольство. Лицо мисс Лидии утратило свой усталый вид. Майор появился в новом сюртуке, в котором был похож на восковую фигуру, олицетворявшую память о его золотом веке. Другой издатель, прочитавший рукопись ‘Анекдотов и воспоминаний’, нашел, что с небольшими поправками, при менее резком тоне в некоторых, наиболее эффектных местах, из нее можно сделать действительно интересную и ходкую книгу.
Вообще положение создалось отрадное, и не без надежд, которые иногда слаще исполнившихся благ.
Однажды, приблизительно через неделю после свалившейся на них удачи, прислуга принесла в комнату мисс Лидии письмо на ее имя. По почтовой марке видно было, что оно из Нью-Йорка. Не зная никого в этом городе, мисс Лидия, удивленная, с легким волнением, села за свой стол и ножницами открыла письмо. Вот что она прочла:
‘Дорогая мисс Тальбот!
Думаю, что вы будете рады узнать о моей удаче. Я получил и принял предложение на двести долларов в неделю от одного нью-йоркского постоянного театра — Играть полковника Кальхуна в ‘Цветке Магнолии’.
‘Есть еще что-то, о чем вам следует знать. Думаю, что лучше не говорить об этом майору Тальботу. Мне очень хотелось отплатить чем-нибудь за ту большую помощь, которую он оказал мне при изучении роли и за дурное настроение, в которое я его привел. Он отказался от моей помощи, но я выполнил свое намерение другим способом. Я легко могу обойтись без этих трехсот долларов.
‘Искренно ваш Г. Хопкинс-Харгрэвс’.
‘Р. S. Как я сыграл дядю Мозе?’
…Майор Тальбот проходил через вестибюль, увидел открытую к мисс Лидии дверь и остановился.
— Есть почта для нас, дорогая Лидия? — спросил он. Мисс Лидия спрятала письмо в складках платья.
— Получена ‘Мобильская Хроника’, — поспешно сказала она: — газета лежит на столе в вашем кабинете.