Кощей бессмертный
Кощей бессмертный
Кощей бессмертный, Гатцук Владимир Алексеевич, Год: 1894
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Источник текста: В. А. Гатцук — Сказки русского народа.
Издательство ‘ЭОС’, Москва, 1992 г.
OCR и проверка орфографии: и море Э Хемингуэй (Официальный сайт Эрнеста Хемингуэя).
В неведомых землях, на горах, на водах, не в наших городах, на море, на Океане, на острове Буяне, стоит дуб зеленый, под дубом бык печеный, в боку у него нож точеный, на блюде чеснок толченый, с одного бока режь, с другого макай да ешь. И это еще не сказка, только присказка. А кто сказку будет слушать — тому соболь, куница да красная девица, сто рублей на свадьбу да пятьсот на гулянье…
Было у царя с царицей три дочки, а сына-наследника так долго не давал им Бог, что они совсем изгоревались и всякую надежду потеряли. Наконец, родился у царицы сынок. Назвали его отец с матерью Иваном-царевичем, любили и берегли несказанно. Царь сыночка всегда сам убаюкивал, качает люльку и поет:
Баю, баюшки, бай!
Скорей глазки закрывай.
Будешь, Ванюшка, большой
Награжу тебя женой,
Ненаглядною красою
С золотою косой —
Марьей Моревной.
Она за морем живет,
Там, где солнышко встает.
Она утренней росой умывается,
Пестрой радугой-ширинкой утирается.
Оттого она белее белой пены морской,
Ее оченьки яснее светлых звездочек.
Каждый вечер пел сынку царь эту песенку. Споет раз-другой — глядь — уж и заснул сынок сладким сном.
Время идет да идет, а Иван-царевич растет да растет — точно тесто на опаре поднимается. Каковы другие ребята в десять лет — он в два года таков, каковы другие в двадцать — он такой по пятому году… В ту пору стряслось над Иваном-царевичем великое горе: померли его родители в один день, в один час, и остался он сам хозяин и в доме, и в царстве, и над тремя сестрами старшими.
Раз сидит Иван-царевич в своем зеленом саду задумавшись, пригорюнившись, вдруг затмила свет черная туча, ветер завыл, деревья к земле приклонилися, затряслась, застонала мать-сыра земля — и явились перед царевичем три добрых молодца: Ясный Сокол — птичий царь, Медведь — звериный царь да Змей — змеиный и рыбий царь. ‘Здравствуй, Иван-царевич, над своей семьей старший! Мы к тебе с добрым словом за хорошим делом: выдай за нас твоих сестриц замуж. Все мы трое — родом тебя не ниже, богатством не беднее’. Говорит им Иван-царевич: ‘Я со своих сестер воли не снимаю: им за вами жить. Коли они согласятся, и я с вами породниться рад’. Сестры-царевны согласились. У царей не пиво варить, не вино курить: веселым пирком за свадебку — и вышла старшая царевна за Ясного Сокола, средняя за Медведя-царя, а младшая за Змея-царя.
После свадьбы вскорости стали зятья с молодыми женами домой собираться, стали Ивану-царевичу за его привет да за ласку благодарствовать. Птичий царь дает ему воробьеныша, звериный царь — крысеныша, а змеиный царь — лягушоныша. Говорят: ‘Захочешь, дорогой зять, сестер проведать, нашей хлеб-соли отведать — пусти вперед себя этих наших ответчиков: они тебя до нас прямой дорогой доведут’. Распрощались и уехали в свои царства.
Остался Иван-царевич в своем дворце один-одинешенек, из горницы в горницу ходит, по зелену саду бродит, а сам все думу думает: ‘Скучно, грустно молодцу коротать век одному! Обещал мне батюшка невесту, ненаглядную красоту Марью Моревну. А где она? Пора уж мне свет повидать, людей посмотреть, себя показать. Поеду-ка я на все четыре стороны, отыщу свою суженую’.
Сказано — сделано. Оседлал Иван-царевич своего добра коня, хотел было уж ехать, куда глаза глядят: на все ветры буйные, на все вьюги зимние, на все вихри осенние — да задумался. ‘Где мне Марью Моревну искать, в каких землях, в каких городах? Велик белый свет, вовек, его весь не объедешь. Поеду-ка сперва зятей навешу, они хитры-мудры, по горам, по долам, по глубоким пропастям бродят, выше облаков носятся, по глуби синя моря плавают — не знают ли, где моя суженая’.
Сел Иван-царевич на своего коня и пустил вперед воробьеныша. Воробьеныш вперед летит, с куста на кустик, с деревца на деревце перепархивает — насилу поспевает Иван-царевич за ним во всю конскую прыть…
Ехал он, ехал — долго ли, коротко ли, низко ли, высоко ли, близко ли, далеко ли, день коротается, ночь надвигается — и выехал на широкую поляну. А середь той поляны стоит двор — что царство, дом — что город. Из ворот выбежала его старшая сестрица, брала брата за руки белые, целовала в уста сахарные, вводила в белокаменные палаты, за столы дубовые усаживала. ‘Ах, братец родимый, что долго не бывал? Мы с мужем об тебе давно соскучились’. Тут вошел и его старший зять Ясный Сокол — птичий царь, и началось у них веселье: стали они гулять, стал зять Ивана-царевича угощать… Пировали три дня, три ночи — напоследок начал Иван-царевич отпрашиваться: ‘Отпусти меня, милый зять, куда мне путь лежит’. ‘А в какую сторону, Иван-царевич, ты свой путь держишь?’ ‘Еду я искать свою суженую, Марью Моревну, ненаглядную красу, родителем мне пообещанную. Не знаешь ли, где ее царство?’ Задумался Ясный Сокол — птичий царь. ‘По всему, кажись, белому свету я летал, а про Марью Моревну, твою суженую, и не слыхивал’. Вышел он на высокое крыльцо, свистнул молодецким свистом, крикнул-гаркнул громким голосом: ‘Эй, вы, слуги мои верные, птицы, летучие, собирайтесь, слетайтесь на широкий двор, держите мне ответ без утайки!’
Не черные тучи со всех сторон надвигалися, — слетался весь птичий народ, собралось птиц видимо-
невидимо. Спрашивает их Ясный Сокол — птичий царь: ‘Все ли вы собрались сюда?’ ‘Все до единой малой пичужки’. — ‘Кто из вас, слуги мои верные, знает, где царство Марьи Моревны, ненаглядной красы, моего зятя суженой?’ Молчит весь птичий народ, большой за среднего хоронится, средний за малого прячется, а от малого ответа нет — никто не знает, никто об Марье Моревне и не слыхивал.
‘Прости, Иван-царевич, рад бы, да не могу я услужить тебе, — говорит Ясный Сокол — птичий царь. — Съезди к другим твоим зятьям: они не знают ли, где искать твою суженую’.
Иван-царевич с сестрой, с зятем прощался, живо в путь собирался, сел на своего доброго коня и пустил вперед крысеныша. Крысеныш вперед бежит, меж кореньев, камушков шмыгает — насилу Иван-царевич за ним во всю конскую прыть поспевает. Долго ли, коротко ли добрался царевич до двора другого своего зятя, Медведя — звериного царя. Зять с сестрой ему обрадовались, обнимали, целовали, всякими яствами, питьями угощали. А как стал он зятя про Марью Моревну спрашивать — царь Медведь отказывается: ‘Не знаю, — говорит, — никогда и не слыхивал. Соберу сейчас весь звериный народ, может, кто-нибудь и знает, где твоя суженая’.
Собрались на царский двор все звери со всего света до самого малого мышоночка — только и из них никто не слыхивал про Марью Моревну.
Нечего делать, выпустил Иван-царевич лягушоночка и поехал за ним к третьему своему зятю — Змею. Лягушонок вперед скачет — насилу за ним Иван-царевич во всю конскую прыть поспевает. Долго ли, коротко ли доехал он до синего моря, на берегу стоят палаты белокаменные, серебром-золотом, скатным жемчугом изукрашенные. Только подъехал Иван-царевич — выбежала на крыльцо его младшая сестрица, а за ней и ее муж, добрый молодец, змеиный и рыбий царь вышел. Стали они царевича обнимать, целовать, брали его за руки белые, вводили в палаты белокаменные, сажали за столы дубовые, за скатерти браные. Угощали дорогого гостя три дня, три ночи, напоследок говорит Ивану-царевичу зять: ‘Слышал я, что ты ищешь свою суженую, ненаглядную красу Марью Моревну?’ ‘А откуда тебе-то ведомо?’ — спрашивает Иван-царевич. ‘Мне ли, змеиному царю, не знать, что делается на свете, только одного не знаю, где живет Марья Моревна. Пойдем на крыльцо, сегодня я приказал собраться всем моим подданным-ответчикам. Не знает ли из них кто’.
Вышли они на высокое крыльцо — и диву дался Иван-царевич: сколько кругом глазом окинешь — по всей земле змеи и всякие гады кишмя кишат, от рыбьих голов в море воды не видно… Спрашивает своих подданных Змей-царь: ‘Ой вы, слуги мои верные, правдивые ответчики! Не знаете ли, где царство неописанной красы Марьи Моревны, моего зятя суженой?’ Молчат все змеи, гады и рыбы, большой за среднего хоронится, средний малым прикрывается, а от малого ответа нет… ‘А все ли вы собрались по-моему приказу?’ — спрашивает Змей-царь. ‘Нет, государь, не хватает еще самой старой колченогой Лягушки, она что-то замешкалась’.
Глядь, а Лягушка тут как тут, ползет, еле ноги волочит. Как закричит на нее Змей-царь: ‘Где ты, старая тварь, пропадала? Почему по-моему приказу вовремя не явилася?’ ‘Ох, прости, государь! Больно далеко была, у самой Марьи Моревны золотой косы, неописанной красы — там, где солнышко восходит из-за синя моря. Сватаются за Марью три чужестранных богатыря — пришлось было мне, старухе, у нее сватьей быть’. ‘Ну, Иван-царевич, дорогой зятюшка, — говорит Змей-царь, — вот тебе от меня Лягушка в помощницы, она тебя и проведет, куда тебе надобно, она тебя и уму-разуму научит, как добыть Марью Моревну. Поезжай за невестой, коли не боишься’. ‘А как к Марье Моревне добраться, — спрашивает Иван-царевич у Лягушки, — на коне надо ехать или пешком идти?’ ‘Нет, царевич, к ней ни конем не доедешь, ни пешком не дойдешь, надо плыть через сине море. Возьми с собой еды на месяц да стеклянную банку и приходи на берег’.
Вскорости пришел Иван-царевич на берег, смотрит: Лягушка с сенной стог раздулась, спрыгнула с берега в воду — точно корабль плавает. ‘Ну, царевич, садись мне на спину, поплывем скорее, коли хочешь добыть Марью Моревну, мешкать некогда’.
Плывет Лягушка с царевичем на спине, будто корабль по ветру несется, день коротается, ночь надвигается, ночь проходит, из-за моря солнышко выходит… На тридцатые сутки подплыла Лягушка к царству Марьи Моревны: ‘Слезай, Иван-царевич, на берег, посади меня в стеклянную банку и неси с собой в город твоей суженой. Я тебя доброму научу’. Вымолвила это Лягушка, перекувырнулась — и стала опять маленькой.
Иван-царевич пришел в большой город и попросился ночевать у бабушки-задворенки. Спрашивает его бабушка-задворенка: ‘Откуда ты, добрый молодец, каких родов, из каких городов, как тебя по имени зовут?’ Он ей все о себе рассказал. ‘Ах, Иван-царевич, — говорит бабушка-задворенка, — в какое ты время явился! Ведь наехали сюда три сильномогучих богатыря из бусурманских стран к нашей царевне Марье Моревне свататься, и завтра будет между богатырями смертный бой. Кто других победит — тот и Марью Моревну за себя возьмет, а тебе, Иван-царевич, куда против них выйти: они в день едят по пяти коров, выпивают вина по пяти чанов’. А Лягушка Ивану-царевичу из банки квакает: ‘Ничего, Иван-царевич, ложись-ка спать, завтра тебе рано вставать, утро вечера мудренее. Коли Марья Моревна — твоя суженая, так суженой и конем не объедешь. А про чужестранных богатырей не очень думай, мало ли что! Была, сказывают, у нашего царя корова обжорлива: по стогу сена враз поедала, пруд воды одним духом выпивала, а всего только, что обожралась да и лопнула’.
Поутру Иван-царевич встал ранехонько, умылся белехонько,-снарядился и пошел к обедне. Пришел в церковь, образам помолился, на все стороны поклонился.
Марье Моревне в особицу, стоят они рядом да Богу молятся. На отходе обедни — она первая под крест, он — вторым за ней. Стали из церкви выходить — он с Марьи Моревны глаз не сводит, — что за невиданная краса: алый цвет по лицу расстилается, белый пух по груди рассыпается, видно, как кровь из жилочки в жилочку переливается. И она на царевича украдкой поглядывает: какойтакой чужестранный красавец проявился: кудри черные, очи соколиные, брови соболиные, ухватки молодецкие!
На широкой площади стали бусурманские богатыри между собой за Марью Моревну смертным боем биться. В первый день младший богатырь со средним схватился, долго бились и копьями долгомерными и мечами булатными и топорами тяжелыми, наконец, повалил средний богатырь младшего, насел на него, распорол ножом его грудь белую, вынул из груди ретиво-сердце и подносит Марье Моревне на ладони… Не стала глядеть Марья Моревна, отвернулась и ушла в свой дворец. А Иван-царевич пошел к бабушке-задворенке. ‘Что, царевич, видел Марью Моревну?’ — спрашивает Лягушка. ‘Видел, и вовек не забуду’. — ‘Ну, не печалься, теперь из трех ведь только двое богатырей против тебя осталось’.
На другое утро встал Иван-царевич рано, умылся, нарядился. Богу помолился, на все четыре стороны поклонился и пошел в церковь к обедне. Отстоял обедню, как вчера, идет на выход сзади Марьи Моревны, вдруг обернулась она и спрашивает: ‘Ты скажи, чужестранный гость, каких ты родов, из каких городов, как тебя по имени зовут, почему ты в церкви рядом со мной становишься?’ Отвечает ей Иван-царевич: ‘Потому, ненаглядная краса Марья Моревна, я в церкви рядом с тобой становлюсь, что ты моя суженая’. И рассказал все о себе: какого он отца сын и как ему отец Марью Моревну в жены обещал. ‘Ах, Иван-царевич, ведь и мне мой отец тебя в мужья прочил, и вышла бы я за тебя с охотою, да что теперь делать: эти бусурманские богатыри все мое войско побили и меня силком берут’. ‘Ничего, не бойся, Марья Моревна, ненаглядная моя красота, — говорит Иван-царевич, — вот сегодня из трех твоих женихов только один живым останется, а с последним я и сам, Бог даст, завтра справлюсь’.
Начался на площади между бусурманскими богатырями второй бой из-за Марьи Моревны. Одолел старший богатырь, убил супротивника. ‘Теперь, — кричит, — ты моя, Марья Моревна, никому тебя не уступлю!’ А Иван-царевич вышел вперед и говорит: ‘Нет, погоди. Не зван на пир — хлеб-соль кушаешь, не поймав, белую лебедь рушаешь. Надо еще тебе завтра со мной из-за Марьи Моревны переведаться!’ ‘Ах ты, комар! Да мне супротивник еще не родился. А тебя на одну руку сейчас посажу, другой прихлопну — только мокренько станет’. ‘Не насильничай, бусурманский богатырь, — говорит Марья Моревна, — видишь, перед тобой Иван-царевич безоружен стоит. Бейся с ним завтра, коли не боишься’.
Пришел Иван-царевич к бабушке-задворенке: ‘Ну вот, теперь один тебе супротивник остался, — говорит Лягушка. — Выходи завтра против него смело, только чтоб был у вас не конный, а пеший бой, да меня с собой возьми за пазухой’.
На третье утро встал Иван-царевич, сходил в церковь к обедне, с Марьей Моревной повидался и вышел на широкую площадь. На другом конце бусурманский богатырь на коне, словно сенная копна сидит. ‘Погоди, — говорит ему Иван-царевич, — видишь, я пеший, только два дня, как из-за моря приплыл, — не нашел еще себе коня богатырского. Давай вровень, пешими, биться!’ Бусурманский богатырь подъехал, слез с коня, и только было на Ивана-царевича кинулся, чтоб его мечом разрубить, — подвернулась ему под ногу Лягушка, что у царевича из-за пазухи выскочила, поскользнулся богатырь, покачнулся, руками взмахнул… А Иван-царевич на тот случай догадлив был: разогнал по жилам свою кровь горячую, дал простор ретивым плечам, стал бусурмана сечь, рубить, свалил его на землю… Тут богатырю и конец пришел.
Веселым пирком, да за свадебку, женился Иван-царевич на Марье Моревне, стали они жить-поживать в ладу да согласии: Только спустя недолгое время говорит мужу Марья Моревна: ‘Надо мне, богоданный муж, поехать, старика дедушку моего, Морского царя проведать. Поеду я ненадолго, ты меня жди: по всему дворцу нашему ходи, за всем хозяйством приглядывай, только не заходи в ту горницу, что заперта тремя засовами железными’. Лишь Марья Моревна уехала, не вытерпел Иван-царевич: ‘Что, — думает, — от меня жена в той горнице прячет?’ Отодвинул железные запоры, глядь — а там висит Кощей, двенадцатью цепями к стене прикован — страшный, словно смерть, тощий… Просит Кощей у Ивана-царевича: ‘Дай напиться! Десять лет — с самой той поры, как я здесь прикован, — капли воды у меня во рту не было. Несказанно ведь я мучаюсь!..’ Ивану-царевичу его жалко стало — принес он Кощею ведро воды. Выпил Кощей все до капли и еще запросил: ‘Дай еще — ведром мне не залить жажды’. Царевич принес другое ведро, Кощей выпил, просит еще. Дал ему Иван-царевич третье ведро воды. Как выпил Кощей третье ведро — вернулась к нему сила прежняя, встряхнулся он, дернул и оборвал все двенадцать железных цепей, словно гнилые нитки… ‘Благодарствую тебе, Иван-царевич, за то, что ты меня выручил, помог мне твою жену Марью Моревну к себе, наконец, унести. Из-за нее я с ее отцом и бился. Хорошо, что я — Бессмертный, не быть бы мне живому, когда победил он и полонил меня. Ну а теперь уж не видать тебе Марьи Моревны, как своих ушей’. Сказал это Кощей — и страшным вихрем вылетел в окно…
Затужил-загоревал Иван-царевич. Ждет свою жену Марью Моревну, ненаглядную красоту, день, другой, вдруг ворочаются ее провожатые: ‘Беда, — говорят, — налетел в пути на нас страшный вихрь, подхватил царицу и унес вмиг неведомо куда’. Горько-горько заплакал Иван-царевич, собрался, снарядился, сел на корабль и поехал через синее море. ‘Что ни будет, — думает, — а разыщу я Марью Моревну!’
Долго ли, коротко ли плыл он — скоро, сказка сказывается, да не скоро дело делается, —, наконец, пристал к берегу, где было царство его зятя, змеиного царя. На ту пору у Змея-царя шел пир на весь мир, собралось гостей со всех волостей многое множество, приехали и другие зятья Ивана-царевича — Сокол-царь и Медведь-царь. Стал Иван-царевич зятьям свою беду рассказывать, как унес у него жену Кощей. Говорят ему зятья: ‘Знаем мы этого Кощея, и дорогу к нему показать можно, только в царство его нам войти нельзя, потому что он — страшный колдун и так заколдовал, чтобы зверь через его царство не прорыскивал, птица не пролетывала, змея не проползала — и все из жадности, чтоб никакая тварь его добром для пропитания не попользовалась. Потому и нам, царям, вход в его царство заказан. А если хочешь, Иван-царевич, мы тебя, докуда можно, доведем — дальше уж сам управляйся. Только ты оставь нам твои серебряные ложку, вилку и ножик. Коли серебро почернеет — по тому узнаем мы, что с тобой неблагополучно, и в беде твоей тебя не покинем’.
Хоть и жутко одному без помощи в Кощееву берлогу забираться, да делать нечего — охота пуще неволи. Собрался Иван-царевич, сел на коня и поехал, зятья, его до Кощеева царства проводивши, назад вернулись, а он едет все вперед, чтоб найти-увезти свою ненаглядную Марью Моревну. Страшно кругом: сколько глазом видно, все песок сыпучий да камни горами навалены, ни былинки, ни травинки, ни деревца, солнце жжет, жажда донимает… Долго ли, коротко ли — вдруг увидал Иван-царевич среди каменных гор на голом месте большой дом, из серых камней сложенный. Вошел он в дом — пусто, тихо, точно все вымерло. Идет дальше из горницы в горницу — все то же: окна паутиной заросли, на полу пыль подушками слеглась, толкнул маленькую дверку — глядь: в особой горенке сидит Марья Моревна, горькими слезами обливается. Кинулся к ней Иван-царевич, обнялись они, вместе заплакали. ‘Ох, — говорит Марья Моревна, — зачем ты меня не послушал, Кощея выпустил, меня ему на лютую муку отдал!’ ‘Не поминай старого, и мне не легче тебя. Уедем скорее отсюда, пока Кощея не видать. Мой конь у дверей дожидается’. Вышли, сели и поскакали во всю конскую прыть.
Вечером Кощей домой ворочается, под ним добрый конь спотыкается. ‘Что ты, волчья сыть, травяной мешок, спотыкаешься? Или чуешь какую невзгоду?’ Отвечает конь: ‘Иван-царевич был, Марью Моревну увез’. ‘А догонишь их?’ — ‘Пшеницы насей, пусть вырастет, сожни, обмолоти, обмели, хлеба напеки — тогда поедем, и то догоним!’ Поскакал Кощей в погоню, мигом догнал Ивана-царевича: ‘Ну, на первый раз прощаю тебя, — говорит, — за то, что меня водой напоил. Смотри, в другой раз не попадайся — в куски изрублю’. И отнял Марью Моревну.
Заплакал горько Иван-царевич, слез с коня, сел на камень и задумался: ‘Неужели мне ненаглядную мою Марью Моревну так и отдать Кощею. Лучше и на белом свете не жить!’ Махнул рукой и поехал опять к Кощееву дому. Увидала мужа Марья Моревна, страшно испугалась: ‘Ах, Иван-царевич, что ты сделал, зачем вернулся? Ведь Кощей убьет тебя!’ ‘Пускай убьет: мне без тебя все равно не жить. Поедем отсюда, хоть час вместе, а потом не жаль мне и головы!’ ‘Погоди, — говорит Марья Моревна, — пойдем на хитрости. Чем Кощею под меч голову подставлять без толку, поезжай ты скорее назад, найди Бабу-Ягу и добудь у нее коня ее завода. У Кощея — от нее конь. Может быть, как поедем на том коне, он нас не догонит. А даст тебе Яга жеребенка, если ты пропасешь ее кобылиц три ночи’. И рассказала Марья Моревна мужу, где Бабу-Ягу найти.
Тут поцеловались они, помиловались, и поехал Иван-царевич своим же следом назад через Кощеево царство. Выехал благополучно, доехал до дворца своего зятя, змеиного царя. Змей-царь его выслушал и говорит: ‘Умница у тебя жена, Иван-царевич, хорошо она тебе посоветовала. Поезжай теперь к Бабе-Яге, а мы тебе поможем ее кобылиц три ночи выпасти. Только смотри: когда даст тебе Яга коня выбирать — бери самого захудалого жеребенка, что сзади всего табуна плестись будет’.
Вот и поехал Иван-царевич к Бабе-Яге через пески сыпучие, через леса дремучие, через болота зыбучие. Долго ли, коротко ли ехал он, день коротается, ночь
надвигается — и наехал Иван-царевич в самом глухом бору на избушку, стоит избушка на курьих ножках, на бараньих рожках, кругом поворачивается. Смотрит он на избушку — хорошо бы в нее войти, ночь переночевать, да нельзя: все она вертится. А тут ночь наступила, ветер завыл…
Вдруг закрутилось, замутилось, в глаза зелень выступила. Подымается земля бугром, из-под земли — камень, из-под камня — Баба-Яга, костяная нога. ‘Фу-фу-фу! — кричит.— Доселе русского духа слыхом не слыхать, видом не видать, а ныне русский дух воочию проявляется, сам на ложку садится, в рот катится! Зачем, молодец, сюда попал?’ — ‘К тебе, Баба-Яга, приехал за конем от твоих кобылиц’. — ‘Ну что ж. А уговор знаешь? Выпасешь их три ночи — выбирай себе любого коня, хоть одну потеряешь — будешь моим вечным работником, под землей сырой хлеб молотить’. Иван-царевич согласился.
Привела его Яга в свои загоны широкие, в тех загонах двенадцать кобылиц с жеребятами. Яга их стала выгонять — каждую мимо себя пропускает, каждой на ухо пошепчет. А потом сказала: ‘Погони их теперь, добрый молодец, в зеленые луга, паси, да уговор помни’.
Только выгнал Иван-царевич кобылиц в зеленые луга, как ударились кобылицы бежать в разные стороны — мигом из глаз пропали. Что тут делать? Закручинился царевич, запечалился, вдруг подлетел к нему ясный сокол, ударился об землю и стал добрым молодцем — его зятем, птичьим царем. ‘Не тужи, царевич, ложись да спи до утра спокойно: утром все кобылицы сами к тебе прибегут’. Сказал, обернулся опять ясным соколом и улетел с глаз.
На утро, только стало солнышко всходить, вылезла Баба-Яга на крылечко, глядь — идет Иван-царевич, прутиком помахивает, гонит впереди себя двенадцать кобылиц с жеребятами. Так Баба-Яга и затряслась со злости, послала Ивана-царевича спать, а сама давай кобылиц помелом колотить. Бьет да приговаривает: ‘Слушайтесь, коли велела вам только к вечеру вернуться!’ Отзываются ей кобылицы: ‘Сил наших не было… Налетели на нас птицы со всего света, бьют, клюют — неволей к пастуху согнали’.
Вечером опять выгнал Иван-царевич кобылиц в зеленые луга — тут ему Медведь-царь помог: послал на табун волков, медведей со всего света, и согнали они кобылиц к пастуху на утренней заре.
На третью ночь еще хуже кобылицам пришлось… Стала их поутру Баба-Яга допрашивать, почему они ее не послушались, пастуху покорились, а они совсем измучены, еле дух переводят: ‘Далеко, — отзываются, — мы от него забежали: и к вечеру сегодня бы нам домой не собраться, да напали на нас змеи и гады со всего света — шипят, жалят, — пригнали к пастуху еще до зари и шага от него отойти не дали’. Тут Ивану-царевичу Змей-зять помог.
Нечего делать — слово дано, поздно назад пятиться — разбудила Яга Ивана-царевича. ‘Твое счастье, — говорит, — выбирай себе конька, какой полюбится’. А Иван-царевич с радости и забыл наказ Змея-зятя, выбрал самого показного жеребеночка — на того заморышка, что сзади табуна плелся, и не поглядел…
Сел он на своего добра коня, — под ним конь бежит, земля дрожит, из-под копыт по сенной копне летит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет… Не успела бы стриженая девка косы заплести — уж он подъехал ко дворцу Кощееву, ухватил свою ненаглядную Марью Моревну и помчался с ней, как стрела из лука.
Только что они отъехали, Кощей домой ворочается — под ним конь спотыкается… ‘Что ты, волчья сыть, травяной мешок, спотыкаешься? Иль беду чуешь?’ — ‘Иван-царевич опять приезжал, Марью Моревну увез’. — ‘А сможешь догнать?’ ‘Надо бы догнать: под ним мой младший брат, кабы взял он у Бабы-Яги заморышка, что сзади табуна плелся, — не догнать бы его и ветру буйному’, — отвечает Кощеев конь.
Тут бил Кощей коня по крутым бедрам, рассекал кожу дочерна-мяса, разбивал мясо до белых костей. Под ним конь возъяряется, от сырой земли подымается, несет седока выше леса стоячего, чуть пониже облака ходячего…
Уж доскакал Иван-царевич до края проклятой земли, уж его конь передними ногами на святорусскую землю стал — догнал их Кощей, убил Ивана-царевича, разрубил его тело на мелкие куски, а Марью Моревну назад к себе увез.
В те поры потускнело серебро у зятей Ивана-царевича, потускнело серебро, почернело, заржавело. Съехались они вместе у Змея-царя: ‘Ох, беда с Иваном-царевичем приключилася, надо ехать скорей — не поможем ли’.
У границы Кощеева царства наехали они на мертвое тело, лежит оно, на куски разрубленное, а рядом богатырский конь ходит. Признали зятья в том мертвом теле Ивана-царевича, сейчас обернулся добрый молодец птичий царь ясным соколом, взвился высоко-высоко, ударил сверху и зашиб вороненка. Говорит ему Черный Ворон: ‘За что, царь, моего сына погубил?’ — ‘Не за что, а затем, чтоб слетал ты, Ворон, и добыл мне живой и мертвой воды’. Черный Ворон полетел и принес под обоими крыльями по пузырьку с водой мертвой и живою. Сбрызнули зятья вороненка — он ожил и улетел, сбрызнули куски тела мертвой водой — они срослись, сбрызнули живой водой — ожил Иван-царевич, поднялся. ‘Ох, — говорит, — как я долго спал!’ ‘И спать бы тебе до конца веку, кабы не мы!’ — отвечает ему Змей-царь. Одумался Иван-царевич, вспомнил, что с ним приключилося и заплакал: ‘Зачем, — говорит, — вы меня оживили! Все равно мне не жить без Марьи Моревны. Поеду сейчас опять за ней в Кощееву берлогу’.
Как ни отговаривали зятья Ивана-царевича — не могли отговорить. ‘Что с тобой делать, — говорит Змейцарь, — поезжай на свою погибель. Только хоть попытайся спастись: попроси твою жену, Марью Моревну, чтоб она доведалась у Кощея: где его смерть запрятана. Может, удастся его смерть отыскать — и мы тебе поможем’.
Приехал Иван-царевич в третий раз к Кощееву дому — Марья Моревна и глазам своим не верит, и обрадовалась и испугалась. Ей Иван-царевич все рассказал: как зятья его оживили, чему научили. ‘Хорошо, — говорит она, — надо последнюю надежду попытать’. И спрятала Ивана-царевича в отдаленной комнате.
Вечером приехал Кощей с добычи — Марья Моревна его не по-прежнему, весело встретила, стала к нему ласкаться, а потом спрашивает: ‘Отчего это тебя, Кощеюшка, Бессмертным зовут?’ ‘А оттого, что никому не узнать, где моя смерть спрятана’. — ‘Неужели и я этого знать не могу?’ — ‘Зачем тебе?’ — ‘Я бы оберегала-стерегла, чтоб кто до твоей смерти не добрался, мой Кощеюшка, чтоб мне, сироте, без тебя одинокой не остаться’. ‘Ишь ты, — говорит Кощей, — ну, ладно, уж тебе я скажу: моя смерть в рогах того козла спрятана, что у нас на конюшне’.
Приезжает Кощей с добычи на другой вечер, глядь — по горнице конюшенный козел ходит и у него рога вызолочены, как жар горят. ‘Это что такое?’ — спрашивает Кощей у Марьи Моревны. А она ему: ‘Я нарочно козла теперь около себя держу и рога ему вызолотила, чтоб всегда твою смерть беречь’. ‘Эка, правду говорят: у бабы волос долог да ум короток! Гони козла назад в конюшню: моя смерть — в том венике, что под печью валяется’.
Смотрит Кощей на другой вечер — а веник, уж весь золотом и дорогими камнями убранный, лежит на столе, в серебряной миске. Давай Кощей смеяться: ‘Эка, бабы! Что им ни скажи, всему верят. Может ли это быть, чтобы моя смерть была в венике запрятана. Ну, слушай, Марья Моревна, за твою ко мне любовь я, так и быть, уж скажу тебе: далеко-далеко отсюда, на море, на Океане, есть остров Буян, на том острове растет дуб, под тем дубом железный сундук зарыт, в том сундуке, за двенадцатью замками булатными, заперт заяц, в зайце утка, в утке яйцо, а в том яйце огонь теплится. Если это яйцо добыть, разбить и огонь потушить — тогда мне и смерть придет. Да где туда человеку добраться!’
Наутро, только Кощей уехал за добычей, Марья Моревна выпустила Ивана-царевича и рассказала ему, где Кощееву смерть искать. Выбрался Иван-царевич из проклятого царства, доехал до Змея-зятя. ‘Ну, — говорит змеиный царь, — надо последнее средство испытать. Созову я других твоих зятьев, доберемся до острова Буяна, попробуем Кощееву смерть добыть’.
Долго ли, коротко ли — время идет да идет, а Иван-царевич по морю-Океану плывет вместе с зятьями. Немало довелось им беды избыть — а добрались они все-таки до острова Буяна.
Посреди того острова стоит дуб, старый, кряжистый, пяти человекам дуба не обхватить, а царь Медведь только качнул его — и вывернул с корнями. Стала на месте дуба глубокая яма, а в той яме виден крепкий хилезный сундук, двенадцатью обручами железными окованный, двенадцатью замками булатными запертый, не разбить его ни топорами, ни ломами, а царь Медведь только дернул за крышку — она так и отскочила. Вырвался из того сундука серый заяц, заложил уши и пустился бежать неведомо куда. Где его поймать! А Ясный Сокол — птичий царь взвился кверху, нагнал, ударил зайца и принес его к Ивану-царевичу. Иван-царевич разрезал зайца, вдруг выпорхнула из-зайца утка, закрякала, полетела — а за ней Ясный Сокол — птичий царь. Летит утка над синим морем, а над нею Ясный Сокол вьется, изловчается, как бы лучше ее сверху ударить. Вдруг — сложил крылья, камнем на утку кинулся и закогтил ее. Только было захватил Ясный Сокол утку когтями, чтоб нести ее Ивану-царевичу, вдруг уронила утка яйцо, упало’ оно в синее море и пошло, как ключ, ко дну. А царь Змей то заприметил, вмиг обернулся щукой, рыбой зубастою, нырнул в море — и вынес яйцо Ивану-царевичу.
Едет Иван-царевич через Кощеево царство, яйцо в руке держит да нет-нет и сдавит… Оттого Кощея тяжкой болью схватывает. ‘Ох, Марья Моревна, — говорит он, — что-то худо мне можется, так сердце и щемит. Прилягу-ка я, может быть, полегчает’.
Марья Моревна у окна сидит, на белый свет глядит. Вдруг закурилась вдали пыль — ближе, ближе, вот и конский топот слышится. Подскакал верховой, спрыгнул с коня — идет прямо в дом. Замерло сердце у Марьи Моревны, а Кощей повернулся и спрашивает: ‘Будто подъехал кто?’ Не успел он этого и выговорить, отворилась дверь в горницу и вошел Иван-царевич.
Страшно смотрит на него Кощей, так бы и разорвал его, да подняться силы нет: Иван-царевич сдавил, разломил яйцо — в скорлупке огонек теплится, чуть-чуть вспыхивает. ‘Знаешь, Бессмертный Кощей, что это?’ — спрашивает Иван-царевич. ‘Твое счастье, — сказал Кощей, — а моя смерть!’ — и повернулся к стене лицом. Тут дунул Иван-царевич на огонек, огонек вспыхнул и погас, а с тем и Кощею конец пришел.
Вернулся. Иван-царевич с Марьей Моревной в свое отцовское царство, стал с ней жить-поживать припеваючи, родителей вспоминаючи. И теперь перед всеми царевич своей женой похваляется — тем и сказка кончается.