Е. Н. ЧИРИКОВ
ПОВЕСТИ И РАССКАЗЫ
Государственное издательство художественной литературы
Москва — 1961
КОРОЛЕВНА
КОРОЛЕВНА
Королевна, Чириков Евгений Николаевич, Год: 1912
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Было это давно, в те годы, когда молодежь мечтала поднять на плечах своих счастье родины, когда она твердо верила словам поэта: ‘Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан’, — и потому сотнями гибла в разных беспорядках и демонстрациях.
Теперь принято думать, что чувство ‘общественного долга’, во имя которого молодежь гибла, вырабатывало сухих доктринеров политической морали, что стремление быть ‘гражданином’ убивало в юношах и девушках того времени поэзию юности, что политика загораживала все горизонты души и сердца…
Ах, какая это ошибка!.. Ведь юность — всегда юность, и когда юноша, сгорая в огне общественного долга, говорит, что поэтом он может не быть, но гражданином быть обязан, — он уже поэт и мечтатель, прежде всего поэт… и мечтатель.
Разве есть мечта шире и красивее, чем мечта сделать человечество счастливым? Разве в этой мечте не больше поэзии, чем политики?.. И разве не были правы отцы, когда они называли ‘блудных детей’ своих ‘мечтателями’?..
Нет, тысячу раз нет: никогда среди молодежи не было столько поэтов, как в то далекое время, не бумажных поэтов, а поэтов жизни, не бумаге, а жизни отдававших свое вдохновение…
Тургеневские Кукшины уже прошли, а чеховские Львовы еще не народились. Мечта о счастье человечества пережила уже писаревщину и базаровщину и еще не выродилась в сухое сектантство с программами, как жить, чувствовать и говорить. Борьба личного счастья с общественным долгом рождала героев трагедии, а не комедии, и, может быть, никогда еще любовь не была так красива, как в то время…
Я хочу рассказать вам один эпизод из жизни молодежи того времени, маленький эпизод, в котором так ярко вспыхнуло на одно мгновение это ‘трагически-прекрасное’ юной души того времени.
Покончив с гимназией, я приехал в университетский город и сделался студентом. Конечно, как и большинство молодежи того времени, я горел жаждой перевернуть весь мир и, вопреки всяким препонам, даже вопреки склонностям самого человечества, осчастливить его… Как это сделать, я хорошенько не знал, знал только, что без равенства, братства и свободы обойтись невозможно. А так как провозвестниками этих лозунгов были революционеры, то, конечно, я уже был революционер. Очень быстро я попал в один из студенческих кружков, обслуживавших, так сказать, революционную партию, и очень скоро столкнулся с людьми из подполья…
В числе наших услуг ‘политическим’ было устройство свиданий с заключенными в местной тюрьме, доставление им обедов, книг и т. д. В том случае, когда у заключенных имелись на месте мать, сестра или другие родственники, все это делалось через них, но когда у сидящего в тюрьме никого из близких не было, мы поставляли им невест. Среди учащихся девушек и просто знакомых мы находили всегда достаточное количество желающих помочь в этом деле, поэтому недостатка в невестах у нас никогда не было…
Милая, прекрасная Королевна! Ты до сих пор стоишь пред моим взором, и до сих пор мучаешь меня загадкой своей нежной, прозрачной души, так недолго погостившей с нами на земле и покинувшей ее в красоте подвига и в экстазе первой девичьей любви…
Мы все называли ее Королевной… За что? Было в ней что-то трогательно-прекрасное и хрупкое, облеченное в величавую гордость сказочной царевны из любимых сказок Андерсена. Она ушла из богатой семьи, где жила в беспечной роскоши, где не было никаких преград исполнению капризов и прихотей избалованной любимицы, где она привыкла повелевать людьми и жизнью, и пришла к нам, чтобы жить жизнью полуголодных мечтателей, ютиться в мансарде, питаться колбасой и чаем, не бояться худых башмаков и вместе с нами мечтать о великом подвиге осчастливить человечество… И теперь еще, порвавши с богатыми родителями, она была среди нас миллионершей: замужняя сестра тайком присылала ей время от времени по сто рублей… Сто рублей! О, это в наших глазах были тогда такие деньги, которые делали товарища Ротшильдом.
— Королевна получила сотню.
— Опять?!
— Да.
И всем казалось, что это не Королевне, а ему присланы деньги. Все равно: если у тебя нужда, а Королевна получила сотню, с нуждой покончено, все будут обедать каждый день, никто не будет закладывать пальто, чтобы бегать зимой в одном пледе, побывает в театре или концерте, поест конфет и фруктов… Конфеты!.. Это была слабость Королевны, принесенная ею из родительского дома. Бывало, на последний полтинник купит конфет и сидит без булки. А башмачки просят каши. Странно было видеть эту красивую девушку, с изысканными манерами и грациозными позами и жестами, с капризными нотками в привыкшем повелевать голосе, с величавой гордой походкою и привычкою красиво одеваться, странно было видеть ее за починкой дырочки на башмачке, или за переделкой старой шляпки в новую, или за штопанием шелкового чулка, от которого уже осталось одно воспоминание. Это было так странно и трогательно, что хотелось каждому из нас сделаться сейчас же башмачником, чулочником, шляпочником… Исколет себе до крови руки иглою, сердито кричит на башмак или чулок, а на столе коробка с конфетами:
— Не угодно ли?..
С приветливой улыбкой указывает на коробку, — и в ее жесте головкой и глазами столько благородного изящества, что опять вспоминается сказочная королевна. Как люди демократических принципов, мы отрицательно относились к аристократам и их манерам и приличиям, иногда намеренно бывали грубыми, но все мы, иронизируя над аристократическими замашками Королевны, втайне любовались красотой и изяществом ее манер, поз и жестов, а многие были без ума влюблены в нее и скрывали это друг от друга… и от нее. Она была красивее всех других девушек нашего общества и, быть может, втайне сознавая это, бывала иногда горда с подругами.
— Королевна! Имейте в виду, что вы не имеете подданных!— кололи ее иногда девушки, замечая слабость повелевать.
— Разве?.. Неужели никто, господа, не подаст мне шубки?..
И мы, забыв все принципы, старались опередить друг друга в ‘лакейских обязанностях’, а она торжествовала.
— Объявляю всем моим подданным, что завтра у меня будут конфеты.
Так вот однажды, когда нам понадобилась для тюрьмы невеста, а весь наличный состав уже обневестился, мы предложили это место Королевне.
— Но… у меня худые башмаки!.. — с печалью и досадой сказала Королевна.
— Наплевать!— сказал кто-то.
— Нет… Я не пойду к жениху в таком виде…
— Глупо, Королевна!.. Помните, что здесь вы исполняете долг, а не…
— А не выхожу замуж?..
— На коробку конфет для жениха вам будет выдано из общественной кассы.
— Нельзя ли и на башмаки? Я отдам.
— На это не имеем уполномочий.
Начались споры, которые были прерваны в самом разгаре неожиданной вестью:
— Королевне повестка на сто рублей1
— Жертвую вам в кассу на башмаки для невест половину…— с радостным смехом объявила Королевна и начала танцевать вальс… Ах, как она танцевала! Можно было подумать, что она не подчинена законам тяжести и движения: летает по комнате, кружится, едва касаясь пола, и все кажется, что вот-вот она поднимется на воздух и поплывет, продолжая ритм своих изящных движений. И опять мы, относившиеся к танцам отрицательно, засматривались на танцующую Королевну и начинали думать: ‘Ах, если бы я умел танцевать!..’
— Но кто он, кто мой жених?— неожиданно спросила Королевна, оборвав танец.
— Комитетский.
— О-о! Значит, настоящий революционер… Не такой, как все вы?
На другой день Королевна пропала с утра и явилась к нам неузнаваемой: в светлом платье, в новой шляпе, в перчатках, с цветами, восторженная и волнующаяся, словно она и в самом деле была невестой и горела радостным ожиданием свидания с любимым человеком.
— Ну, я готова…
Однако ей пришлось разочароваться: прежде чем ехать на свидание с женихом, пришлось поехать на свидание с жандармским полковником. Так как недавно еще был такой случай, что явившаяся на свидание одна из наших невест, войдя в контору тюрьмы, не знала, который из двух студентов ее жених, и вернулась обратно с конфетами, навсегда лишенная права ходить на свидание с заключенными, то во избежание такого недоразумения Королевне показали портрет ее жениха…
— Этот?.. Какой он… красивый!.. — вырвалось у Королевны, и она вспыхнула ярким румянцем.
Нареченный был действительно красив той особенной красотой одухотворенности, которая невольно приковывает глаза встречных людей и заставляет их думать: ‘Какое хорошее лицо… Кто он?’
— Королевна покраснела, господа…
— Почему вы покраснели?
— Не знаю…
Начали острить над Королевной и чуть не довели ее до слез.
— Не поеду… Пусть другая!..
Но другой на этот раз не было, да трудно было и отыскать другую, которая бы больше подходила к роли невесты, что теперь, после недавней истории с невестой, которая не узнала своего жениха, было особенно необходимо. Королевна раскапризничалась, съела сама почти всю коробку конфет, предназначенных в подарок жениху, и, глотая слезы вместе с шоколадом, гордо повторяла:
— Пусть другая!..
Большого труда стоило переломить упрямство Королевны. Убеждали в несколько голосов и страшно обрадовались, когда она наконец спросила:
— Как его зовут?
— Николай.
— По отчеству?
— А черт его знает…
— Не надо отчества… Называйте Колей: жених ведь!.. Это развеселило Королевну и вернуло ей прежнее жизнерадостное настроение.
— Коля!.. Отлично. Я буду называть его Колей… А он — меня? Ведь он не знает, кто к нему придет?
— В первую голову скажите ему: ‘Вот и я, твоя Вера!..’
— Ах, как это забавно!.. Ну, ладно уж… Еду к жандармскому папаше просить благословения…
И Королевна, взяв хорошего извозчика на резинах, гордо помчалась, провожаемая восхищенными взорами всей компании, наблюдавшей за нею из окон.
Кто-то из нас вздохнул, отходя от окна. В комнате как-то разом стихло и потускнело, словно вместе с Королевной ушел смех и ушла наша шумная радость.
— Поехала…
— Да.
Всем хотелось поговорить о Королевне, у всех она была в голове и в сердце, да что-то мешало нам. Должно быть, все мы были тайными соперниками, чувствовали это и потому предпочитали не говорить. А Королевна была со всеми одинаково любезна и никому не отдавала предпочтения. Она жадно прислушивалась к нашим серьезным разговорам, внимательно слушала чтение только что добытой нелегальной книги или брошюрки, и глаза ее, серые, начинали темнеть и казаться черными, когда мы узнавали о страданиях политических в каторжных тюрьмах, или об удачном побеге арестованного, или о смерти неизвестного нам товарища, покончившего жизнь в тюрьме каким-нибудь ужасным способом…
Пропадала у ней тогда веселость, и долго она молчала, усевшись где-нибудь в полутемном уголке, и казалась одинокой, живущей своими думами, которыми ни с кем не хотела делиться… Мы негодовали в шумных восклицаниях, не скупились на ругательства для врагов, а она сидела в отдалении с опущенной головою и не двигалась…
Только один раз она приоткрыла мне свою душу. Поздно ночью я провожал ее после такого чтения до дому. Она была молчалива и долго не проявляла желания поддерживать разговор, которым я хотел занять свою даму, опиравшуюся на мою руку. И вдруг, после продолжительного обоюдного молчания, она вздрогнула, приостановилась на одно мгновение и спросила:
— Когда же мы… когда мы кончим разговоры и начнем?..
— Что?
— Ведь надо же когда-нибудь перейти от слов к делу!..
— Всякий делает, как и что он может и на что… пригоден.
— Ах вот как!.. А как узнать, на что человек пригоден?
Я не сразу ответил, и, пока соображал, Королевна спросила:
— Разве не всякий годен на то, чтобы отдать жизнь?.. Как вы думаете, пригодна я на пушечное мясо?..
— Ах, Королевна, как странно вы говорите!..
— Я только о себе, только о себе!.. Я знаю, что гибнут лучшие, но…
Спуталась, растерянно засмеялась и сказала:
— Простите… Не надо об этом говорить… Я так… по глупости…
В этот вечер мы только что ознакомились с двумя враждующими мнениями в революционном лагере: одни требовали от революционного деятеля основательной научной и моральной подготовки, поэтому советовали молодежи усиленно заниматься саморазвитием, а другие говорили, что самоусовершенствование не имеет пределов и потому всю жизнь можно проучиться и не почувствовать, что ты достаточно подготовлен к вступлению в партийную деятельность. Для Королевны это разногласие сразу сделалось ‘проклятым вопросом’: она окончила институт благородных девиц, прекрасно знала языки, читала в подлинниках классиков немецкой и французской литературы, но по части общественных наук и родной истории и литературы была очень слабовата. Она не могла понять, почему царь не может наделать столько бумажных денег, чтобы хватало их на всех бедных, русская литература кончалась у ней Гоголем, а история состояла из одних войн и подвигов императоров. Очень часто, слушая наши дебаты после рефератов по экономическим и политическим вопросам, Королевна приходила в уныние, почти в отчаяние:
— Ничего я не знаю и ничего не понимаю!..
И теперь, когда она узнала, что по части научной подготовки существует разногласие, душа ее потеряла равновесие: отчаяние боролось с надеждой, и никто из них не мог победить…
Однажды она пришла ко мне и сказала:
— Я решила заняться политической экономией и пришла просить вас помочь.
— С радостью!
— Давайте читать вместе… Только вдвоем, иначе я не могу… Вы не будете смеяться над моим невежеством?..
— Что вы, Королевна!..
— Я решила, что я безграмотна. Нельзя требовать, чтобы мы все были учеными, но грамотными надо быть всем… Начну с политической экономии.
— Отлично…
Я был на седьмом небе: заниматься с Королевной политической экономией — да ведь это… блаженство!
Начались занятия. С обеих сторон удивительное усердие и добросовестность. Королевна смотрит на меня с такой благодарностью и уважением, что я начинаю чувствовать себя настоящим учителем жизни.
— Оставьте, Королевна, конфеты!..
— Только одну… Простите… Слушаю.
Кончится урок, Королевна уйдет, а я долго еще не могу прийти в нормальное состояние. Черт знает, кажется, начинаю влюбляться окончательно… В комнате еще пахнет духами.
— Вот аристократка!.. Не может без конфет и духов…
На столе маленький кружевной платочек. Это называется— платок! Короче воробьиного носа… Беру платочек, прикладываю к лицу, к губам и чувствую, что есть в нем какая-то притягательная сила, ласкающая лицо такой нежностью и ароматом, что не хочется оторваться… На следующий день:
— Вы забыли у меня платок…
— Мерси…
— Ну-с, на чем мы остановились?..
— На ‘железном законе’.
— Знаете, Королевна, велим соорудить самоварчик и будем прихлебывать вместе с политической экономией…
— А в таком случае я требую льгот относительно конфет!..
— А у вас есть?
— А вот…
Ах, проклятый железный закон!.. Случилось, что должно было случиться: влюбился окончательно и стал меньше всего думать о политической экономии, когда читал ее страницы…
— Королевна, я устал. Читайте вы, а я буду слушать… Королевна берет книгу и читает, а я сажусь вдали и слушаю, смотрю и слушаю. Смотрю на склоненное над книгой лицо девушки и слушаю ее голос… Исчезает политическая экономия, остается только это лицо и голос… Люблю бесповоротно… А она?.. Не замечает… Она только уважает, симпатизирует, пожалуй, но не больше…
И вот, когда я окончательно убедился, что попал под власть этого железного закона, наши уроки оборвались: Королевна была назначена невестой…
— Ну, пока… остановка. Я — невеста!— радостно сообщила мне Королевна, придя в час, назначенный для урока.
— Я полагаю, что это не помешает нам продолжать…
— Нет! Я волнуюсь и… опять сделаюсь бестолковой… Отложим.
Отложили.
Когда я увидал Королевну в белом костюме, в новой шляпе, в перчатках и с цветами, у меня шевельнулась ревность к тому неизвестному, который сделался женихом… Вот если бы я сидел в тюрьме, а она приходила ко мне на свидание!.. Зачем я не в тюрьме?..
— Когда мы будем продолжать железный закон, Королевна?..
— Какой закон?
— Вы уже забыли!
— Нет… Но я не поняла, о чем вы…
Выше я сказал вам, что, когда Королевна уехала на резинах к жандармскому полковнику, кто-то из нас, отходя от окна, вздохнул…
Нечего скрывать: этот ‘кто-то’ был я!.. Словно предчувствовало мое сердце, что не суждено нам больше заниматься политической экономией!
Когда на другой день Королевна вернулась из тюрьмы, после первого свидания с женихом, я убедился, что люблю безнадежно. Королевна вернулась сияющая и возбужденная, меня не заметила и со мной не поздоровалась. Она вся была полна какой-то радостью, мешавшей ей понимать и слушать окружающих.
— Какой он милый!.. Он еще лучше, чем на карточке… Я думала, что он грустный, а он такой бодрый, остроумный… Я много смеялась… Называет Верочкой!.. Поцеловал руку и сунул записочку… Улыбается и говорит: ‘Не скоро наша свадьба, Вера, боюсь, что тебе надоест ждать’. Какие у него странные глаза!..
— Позвольте! А где же записка, которую он вам передал?..
— Ах, да! Где она?… Была здесь, за перчаткой… Неужели я потеряла?..
Мы с яростью накинулись на Королевну, обвиняя ее в легкомыслии и других пороках аристократического происхождения. Но записка нашлась. Мне было досадно, что записка нашлась… Я, кажется, всех больше рассердился на Королевну и всех больше бранил ее.
— Слава богу: вот она!.. Как я испугалась!..
— Читайте!
— Нельзя.
— Почему?
— В комитет… Нельзя посвящать всех в эту переписку… Я протестую…
— Как он сказал, Королевна?
— ‘В комитет’.
— Давайте, я передам!..
Я взял записочку и спрятал ее в кошелек. А Королевна продолжала рассказыеать про жениха… Все еще восхищается!
— Ну, одним словом, вы влюблены… Вени, види, вици!..
— Милые девицы!
Каждую неделю Королевна ездила в тюрьму на свидание с цветами и конфетами. Подозрительно: очень уж ждет очередного свидания и очень много хлопочет о цветах. Наряжается, как на бал. То грустит, то много смеется, иногда без достаточного повода… Обзавелась портретом жениха и поставила его на своем туалете… Когда спрашивают, кто это, отвечает уклончиво:
— Один… господин…
И переводит разговор на другую тему. Однажды я застал ее за цветочным жертвоприношением этому идолу: украшает портрет фиалками.
— Здравствуйте, Королевна!.. Что вы это делаете?.. Очень смутилась.
— Знаете: уже появились фиалки и подснежники… Видите?.. Хотите в петличку?..
— Нет… Недостоин… чтобы мой путь усыпали цветами. Пусть уж другие… счастливцы…
— Эх, вы! И не стыдно?.. Он второй год сидит в тюрьме, а вы…
Дело было вечером. Ранней весной. Я страдал сильнее обыкновенного, напевал: ‘Не для меня придет весна’, — ревновал, как новобрачный муж, и ненавидел неизвестного…
— Как только пройдет Волга, его отправят с первым этапом в Сибирь… Овдовеете, мадемуазель!..
— Он убежит. Он задумал такое… такое…
— А вы почему знаете?
— Знаю!..
— Умный человек не станет откровенничать с первой встречной…
— С первой встречной!.. А если я не ‘первая встречная’?..
— Вы полагаете?.. А, впрочем, кто вас знает…
— Какой вы… нехороший!.. Раньше я вас больше любила…
И тут я не выдержал:
— Я должен знать правду!.. Я, Королевна, не могу так, я должен знать…
— Что знать, голубчик?..
— Он вас любит?..
— Ах, почему я знаю!.. Я сама ничего не знаю… Я… сама…
И Королевна отвернулась и спрятала лицо.
— Вы плачете?..
— Уйдите!.. Оставьте меня одну… Ради бога, уйдите! Прошу вас…
— Вы его любите, Королевна?..
— Зачем вам?.. Ну, да, да!.. Неужели не видите?.. Уходите!..
А я не уходил. Стоял в двери со шляпой в руке, с опущенной головою, и не уходил.
— Что вам от меня надо?.. Я выхожу за него замуж!.. Слышите? На Фоминой я выхожу за него замуж… Я поеду с ним этапным порядком. Не могу вас даже просить в шафера… Мы венчаемся в тюрьме… Поняли?..
— Я в шафера не собираюсь… Прощайте!..
— Нет, нет… Простите меня, голубчик!.. Я виновата… Я сама не понимаю, что говорю и делаю… Ради бога, не уходите!.. Я очень прошу…
Продолжая плакать, она схватила меня за руку и не отпускала.
— Хорошо, я не уйду… Но зачем вам мое присутствие?..
— Сейчас… Не могу говорить… Подождите… Выпила воды. Села, спрятав лицо, и, с трудом подбирая слова, заговорила:
— Я ведь знаю, что… вы любите меня… Но… я… Что же мне делать?! Я не виновата… Вы мне очень, очень нравитесь, но… вы такой хороший, милый… Вы очень, очень симпатичный… Но… может быть, мы оба несчастны, одинаково несчастны!.. Я люблю Николая… Да, это случилось…
— О чем же, Королевна, плакать?.. Я вас ни в чем не обвиняю…
Мне вдруг так жалко сделалось Королевну, что захотелось ее утешить:
— Не надо плакать, милая Королевна… А главное,— не о чем. Ведь вы выходите замуж, стало быть, любите друг друга… Нельзя же считаться с тем, что кто-то там еще будет страдать!.. Наконец я вовсе не из тех, которых любовь сводит с ума… Я сумею найти выход… в любви к… родине, Королевна!.. Она будет моей Королевной!..
Королевна притихла. Я ходил по комнате крупными шагами и чувствовал себя так, словно Королевна была маленькая, а я — большой, обязанный к жертвам в пользу маленькой…
— Ну, будет… останемся прежними друзьями!.. Кроме вашей дружбы и вашего уважения, мне ничего не надо…
— Милый вы!..
— Если вы любите друг друга, то…
— Но я не знаю… Я его люблю… Я так его люблю, что… Не знаю как!
— Но как же?.. Вы сказали, что на Фоминой венчаетесь с ним в тюрьме…
— Да. Это правда… Но это так… Не по-настоящему… Я хочу ехать с ним в Сибирь, поберечь его и… помочь ему убежать с дороги… Ведь таких людей мало!.. А я… На что я нужна?.. Но я… Ах, если бы он любил меня вот так, как вы!.. Мне кажется, что он любит… Иногда кажется, а иногда… Не поймешь его… Неудобно в тюрьме говорить: слушают…
— Напишите…
— Но ведь письма читают, а я невеста… Как же писать… Догадаются, что…
Королевна улыбалась и отирала кружевным платочком слезы. А мне было ее жалко и все сильнее хотелось помочь ей чем-нибудь.
— Посоветуйте, что мне делать!..
Королевна схватила мою руку и подняла на меня умоляющие взоры. Я почувствовал себя отцом, любящим дочь.
— Бедненькая милая Королевна!.. Вы напишите несколько слов на клочке бумаги и при свидании суньте ему в руку. Попросите ответа…
— Да, это правда… Надо же мне знать…
— Только не поздно ли, если ваша свадьба решена уже?..
— Ах, это все равно!.. Мы все равно обвенчаемся. Я должна это сделать.
— Ну тогда и узнаете все… любит или нет…
— Нет, тогда — поздно… Тогда я уж не решусь сказать ему…
До сих пор помню я тот день, когда решалась судьба Королевны. Помню ее испуганное лицо, ее страх пред неизвестностью, то отчаянную решимость поехать в тюрьму и сейчас же узнать по первому взгляду на жениха, любит или нет… то колебание и стыд, от которого горело пятнами лицо девушки…
— Не купила конфет… Забыла купить конфет… Как же быть?..
— Опоздаете, не пустят на свидание…
У Королевны захватило дух. Закрыла лицо и, постояв несколько минут неподвижно, вдруг перекрестилась и решительно и очень быстро пошла на улицу. На прощанье улыбнулась мне с извозчика и скрылась. Я остался ждать в ее комнате. Волновался не меньше Королевны. Время тянулось невыносимо. Мне хотелось счастья для Королевны, но моментами вспыхивала ревность и откуда-то из темных глубин души вылезала туманная бесформенная мысль без слов:
‘А вдруг все расстроится, и она будет любить меня?..’
‘Вот ерунда!.. Дурак!’ — бранил я себя, отгоняя непрошеную и глупую мысль.
‘Ну, скоро ли? Это наконец невыносимо…’
‘Едет!.. Нет, проехали мимо… Что за черт?.. Можно подумать, что свидание — не в тюрьме, а где-нибудь на воле, в парке, в лесу…’
‘Едет. Да!’
Выглянул в окно и сразу понял, что больше мне не на что надеяться: Королевна слезала с пролетки так величаво и торжественно, лицо ее было так прекрасно и радостно, жесты так повелительны, что не оставалось никакого сомнения в том, что она любима и счастлива…
Она и так была красива, а теперь ее лицо, озаренное счастьем любви, было неописуемо прекрасно! До сих пор это лицо стоит в моей памяти. Вошла, посмотрела и радостно засмеялась…
Кивнула головой и вдруг кинулась ко мне порывистым движением…
— Как я счастлива!.. Боже, как я счастлива!..
Я протянул ей руку, а она отстранила ее и крепко меня поцеловала…
— Королевна!..
— Я вас люблю после него всех больше… Уверяю вас!..
— Ну, а зачем же на глазах слезы?
— От счастия… Теперь я настоящая невеста… Мне хочется петь, плясать, кричать, что он любит меня… Я не знаю… Идем! Идем! Я не могу оставаться в комнате…
— Куда?
— Не знаю… Все равно!.. Куда-нибудь!..
Мы вышли на улицу и пошли. Королевна торопилась, я едва поспевал за ней.
— Куда вы торопитесь?..
— Не могу…
Хохочет. Я взял ее под руку и стал сдерживать ее торопливость.
— Ведите меня в комитет!..
— В комитет? Я этого не могу сделать, Королевна… Я знаю только одного члена комитета, но раскрыть его никому не могу…
— Даже мне, его невесте?
— Даже вам!
— Глупый комитет… у вас! Воображает, что он ближе Николаю, чем я…
— Конспирация и дисциплина…
— Наплевать мне на вашу дисциплину!..
Я стал объяснять, почему важна конспирация и дисциплина, и Королевна смирилась. Она повела меня в тихую безлюдную улицу и тихо, поминутно оглядываясь, сообщила, что Николай решил бежать с дороги. Решено, что они повенчаются на Фоминой и поедут вместе, то есть этапным порядком, а при первом удобном случае он бежит с дороги и проберется за границу…
— А я приеду к нему и… кончено!
— Едва ли разрешат ехать вместе…
— Тогда я поеду на ближайшем пароходе, впереди или позади арестантского…
— Уж лучше впереди, чтобы подготовить почву…
— Да, пожалуй… Вот по этому делу мне и надо поговорить с комитетом. Ведь надо паспорт…
— Добудем!..
— Ах, если бы все это вышло так, как мы мечтаем!..
И Королевна неожиданно заговорила по-французски, не считаясь с тем, что я говорю только на одном русском. Потом вспомнила, что я не понимаю, и махнула рукой, расхохоталась…
Начались хлопоты к венцу и приготовления к побегу. Королевна таки добилась своего: им разрешили повенчаться. Потом она ездила куда-то за деньгами, должно быть, к той сестре, которая посылала ей иногда по сту рублей. Комитет рекомендовал им ехать врозь, дал Королевне несколько шифрованных писем в сибирские города. Паспорт был добыт самый настоящий. На Фоминой Королевна повенчалась в тюрьме с Николаем и получила от него нитку с узелками, которая должна была служить меркою для костюма беглецу. Надо было торопиться, потому что Николая уже погнали по этапу в Нижний, где он будет водворен на первый арестантский пароход в Каму. Только два дня после венца Королевна прожила в нашем городе. Последний день мы с ней бегали по лавкам, покупали дорожные вещи и костюм для Николая. Когда проходили мимо оружейного магазина, Королевна испуганно приостановилась:
— Чуть-чуть не забыла!.. Зайдем: надо два хороших револьвера.
— Зачем два?
— Один себе, а другой — Николаю. Будут ловить…
— А вам?
— На всякий случай…
— Тогда сделаем так: я сейчас пойду и куплю один, а вы пойдете спустя четверть часа и купите другой…
— Ах, какой вы умница… Я вас поцеловала бы… Ну, вот деньги: идите и покупайте!..
Купили два револьвера.
— Теперь все… Завтра утром уезжаю…
— Поеду провожать…
— Нет… Лучше приходите вечером ко мне: посидим и поговорим в последний разок…
— В последний разок!.. Сжалось сердце тоской…
— Нет уж… Все равно… Надо, Королевна, сразу… Больно мне, милая, тянуть эту… операцию… Прощайте!
— Ну, зайдите сейчас… На минуту!..
Мы стояли у крыльца друг против друга, и оба были печальны…
— Зачем?.. Прощайте! Желаю вам много-много счастья!..
— Когда-нибудь, может быть, увидимся… За границей…
— Разве это так необходимо?..