М. М. Морозов
‘Король Генрих IV’
‘Король Генрих IV’, Морозов Михаил Михайлович, Год: 1948
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Морозов М. М. Театр Шекспира (Сост. Е. М. Буромская-Морозова, Общ. ред. и вступ. ст. С. И. Бэлзы). — М.: Всерос. театр. о-во, 1984.
Шекспир написал почти все исторические хроники в первые годы (1591-1599) своего творческого пути. За исключением ‘Короля Джона’ (1596), где действие происходит в начале XIII века, остальные шекспировские хроники образуют единую историческую эпопею. Для того чтобы яснее почувствовать это единство, нужно перечитать хроники в том порядке, в каком написал их Шекспир: ‘Генрих VI’ (1590-1592), ‘Ричард III’ (1593), ‘Ричард II’ (1595), ‘Генрих IV’ (1597-1598), ‘Генрих V’ (1598). Основной политической темой всей этой эпопеи является консолидация страны под властью монарха, борющегося, с одной стороны, против реакционных феодальных лордов (‘Генрих IV’), с другой — против внешнего врага (‘Генрих V’) {Хроника ‘Генриха VIII’, по мнению большинства современных исследователей, принадлежит в основном перу Дж. Флетчера, Шекспир, по-видимому, принимал в ее создании лишь скромное участие.}.
Хроники Шекспира представляют исключительный интерес для изучения развития жанра исторической драматургии. Конечно, Шекспир не обладал тем критическим методом, теми знаниями и тем материалом, какими обладает современный историк: историческая наука в его время едва зарождалась. Источниками Шекспира были хроники Голиншеда, а также исторические пьесы его предшественников и устные предания. Шекспир старался правдиво передать то, что узнал из этих источников. Значительная часть последних состояла из полемических сочинений, разоблачавших происки реакционных феодальных лордов и воспевавших королей. Этим прежде всего и объясняется тот факт, что Шекспир идеализировал в ‘Генрихе IV’ образ будущего Генриха V (принца Гарри) . Легендарными источниками, которыми пользовался — и только и мог пользоваться — Шекспир, объясняются и другие отступления от исторической истины. Принц Генрих в юности покровительствовал лоллардам — ранним предшественникам протестантов. Взойдя на престол, он стал ревностным поборником католической церкви и беспощадно преследовал ‘еретиков’. Католические летописцы создали легенду, согласно которой принц был сначала беспутным юношей, но, став королем, ‘вышел на стезю добродетели’. Шекспир, как и его современники, поверил в правдивость этой легенды. Легендой является и единоборство принца Генриха с Генрихом Готспером и смерть последнего от руки принца. В действительности же неизвестно, от чьей руки пал Генрих Готспер. Принц Генрих не играл и не мог играть значительной роли в битве при Шрусбери (1403), так как ему было тогда всего шестнадцать лет. У Шекспира нетрудно найти много фактических ошибок, в частности в отношении возраста действующих лиц. Генрих IV кажется у Шекспира обремененным годами стариком. ‘Он словно старый и беззубый лев’, говорит о нем Гастингс. На самом же деле Генриху IV, когда он умер (1413), было всего сорок шесть лет. Генрих Готспер, наоборот, выглядит у Шекспира гораздо моложе своих лет (в год битвы при Шрусбери ему уже было тридцать девять лет). Но отступления от исторической правды не были у Шекспира сознательными. Исключением является стремление Шекспира сократить время действия, чтобы насытить его событиями. Эту тенденцию можно проследить не только в хрониках Шекспира, но и в его пьесах на сюжеты из римской истории (‘Юлий Цезарь’, ‘Антоний и Клеопатра’, ‘Кориолан’). Читая ‘Генриха IV’, выносишь впечатление, что события следовали одно за другим с молниеносной быстротой. В исторической же действительности события, описанные в первой части хроники, происходили в течение года (с 22 июня 1402 года по 23 июля 1403 года), а события, описанные во второй части, — целых десять лет (1403-1413).
Но в основном, повторяем, Шекспир никогда сознательно не отступал от исторической правды. Не смешивая правду с вымыслом, Шекспир как бы ставит их рядом друг с другом. Так поступал и Лев Толстой, который в ‘Войне и мире’ заставил Кутузова (исторический образ) общаться, например, с Андреем Болконским (вымышленный образ). Вымышленный образ тем самым приобретает в глазах читателя убедительность исторического факта (мы знаем, что существовал Кутузов, и начинаем верить, что существовал и Андрей Болконский). Со своей стороны, исторический образ, поставленный рядом с вымышленным, в создании которого творческая фантазия автора не была стеснена документальными данными, приобретает новые художественные краски. Примером этого метода является и шекспировский ‘Генрих IV’, где мы находим полное равновесие двух начал — исторической правды (насколько мог знать ее Шекспир) и художественного вымысла: в ‘Генрихе IV’ равное значение имеют король, принц, феодальные лорды (исторические лица) и Джон Фальстаф с его пестрой ватагой (вымышленные образы).
Лица, действующие в хрониках, — это живые люди, каждый со своим характером. Они являются перед нами как части огромной картины. Это полотно поражает величиной и многокрасочностью. Чувство огромности жизни и ее многообразия — вот что выносим мы из чтения шекспировских хроник. В одной из них Шекспир называет мир ‘огромным’.
Особенно богата в этом отношении хроника ‘Генрих IV’. Здесь и пышный королевский двор, и таверна ‘Кабанья голова’, где весело проводит время молодой принц в обществе Фальстафа, и замок Генриха Перси, и мрачный замок старого Нортумберленда, где сами каменные стены ‘истончены червями’, и скромный дворик придорожной гостиницы в Рочестере, где ‘подают гнилой горох и чечевицу’ и где вставшие спозаранку возчики готовятся в путь и ругательски ругают дрянной ночлег (‘собачье место’), и шумное поле битвы. Шекспир рисует не только видных людей эпохи, но и людей ‘маленьких’, незаметных. Он изображает не только дворцы королей и вельмож, но дает широкую картину большой дороги старой Англии с толпящимся на ней пестрым, разнородным людом. ‘Какие только поразительно характерные образы не дает эта эпоха распада феодальных связей в лице бродячих королей нищих, побирающихся ландскнехтов и всякого рода авантюристов — поистине фальстафовский фон…’ {См.: ‘К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве’ в 2-х томах, т. 1, М., 1976, с. 25.}, — писал Энгельс в письме Лассалю.
В ‘Генрихе IV’ красочно описаны эти характерные образы: Фальстаф, Бардольф, Пистоль и все общество, собирающееся в таверне ‘Кабанья голова’.
Подойдем поближе к основным персонажам знаменитой хроники.
Король Генрих IV в начале пьесы, кажется, только и мечтает о том, чтобы, покинув государственные дела, отправиться в далекий крестовый поход (‘Отныне наша цель — господень гроб’). Но в конце хроники, предчувствуя смерть, он признается сыну, что крестовыми походами хотел ‘отвлечь внимание’ мятежных лордов. Король Генрих IV — умелый политик. Он умеет скрывать свои мысли под внешней приветливостью (недаром ‘королем улыбок’ с ненавистью называет его Готспер). Шекспир рисует тяжелую личную драму короля. Борющийся против феодальных лордов король Генрих IV сам во многих отношениях человек феодальной старины. Некогда он сверг короля Ричарда II, захватил его престол, венчался его короной. С точки зрения феодальной морали, это было тяжелым грехом против ‘помазанника божия’. И мучительные угрызения совести тайно гложут сердце Генриха. Ближайшими помощниками короля являются его сыновья — принц Генрих, герой битвы при Шрусбери, и холодный, расчетливый Джон Ланкастерский. Враги короля тоже очень деятельны и энергичны, достаточно упомянуть горячего, неукротимого Генриха Готспера и отчаянно храброго Дугласа. И все же король одерживает над мятежниками одну победу за другой. Причина в том, что силы короля действуют объединенно, между тем как мятежники действуют разрозненно. Не начав еще восстания, они уже делят страну между собою и пререкаются из-за будущего дележа (см. часть первую, III, 1). Старый Нортумберленд не приходит вовремя на помощь сыну, а потом опять медлит, решает выжидать и в критическую минуту оставляет своих сторонников без поддержки.
Централизованная власть короля являлась в ту эпоху передовой, прогрессивной силой по отношению к власти феодальных лордов. Это и выразил Шекспир словами Уэстморленда:
Попристальней всмотритесь в вещи, Моубрей,
И вы увидите, что не король,
А время наносило вам обиды.
Вот почему королю удается победить мятежных лордов, ‘вырвать у них жала и спилить клыки’.
Шекспир, исходя из легенды, как мы уже говорили, идеализировал образ принца Гарри. И все же он вряд ли искренне любил этот образ. Слишком уж много у принца той же сухой расчетливости, что и у его брата Джона Ланкастерского, только более скрытой. Шутки его и острословия, в отличие от фальстафовских, не дышат непосредственным весельем. Он, конечно, очень умен. Он посещает таверну ‘Кабанья голова’ потому, что хочет изучить ту сторону жизни, которую никогда бы не увидел, оставаясь при дворе.
Он изучает круг своих гуляк,
Как учат языки чужих народов, —
справедливо говорят о нем. Принц очень гордится тем, что умеет ‘распивать и растабарывать с кем угодно из простонародья’. Но в душе он презирает простой народ. С каким надменным презрением говорит он о трактирном слуге Фрэнсисе, которого только что всячески дурачил: ‘И подумать, что этот мальчишка, у которого меньше слов, чем у попугая, рожден женщиной! Вся его премудрость состоит в беганье вверх и вниз по лестнице, а его разговоры не выходят из рамок трактирного счета…’ Он всегда держит себя на известном расстоянии даже со своим другом Пойнсом. Что же касается Фальстафа и всей веселой ватаги, то принц с самого начала отлично знает, что выгонит их, когда ему будет нужно {См. монолог принца ‘Я всем вам знаю цену…’ (I, 2).}. Вместе с тем это человек очень дельный и энергичный.
Противник принца — блестящий, пылкий нравом Генрих Готспер.
И друзья и враги не скупятся на похвалы ему. Он ‘краса севера’, ‘большое сердце’ и т. д. Ограниченность Перси заключается в его понимании чести и доблести исключительно как украшения его самого, несравненного рыцаря. Он сам говорит об этом:
Поверите ли, для стяжанья славы
Я, кажется, взобрался б на луну
И не колеблясь бросился б в пучину,
Которой дна никто не достигал,
Но только б быть единственным и первым.
Я в жизни равенства не признаю.
Среди вождей мятежников живописен образ Оуэна Глендаура, старозаветного валлийского феодала, от которого так и веет древними суевериями.
Каждое действующее лицо в хронике ‘Генрих IV’ — запоминающийся, яркий образ. Например, судья Шеллоу — глуповатый провинциальный джентльмен, помещик и мировой судья, человек, который хотя и не хватает звезд с неба, но отлично умеет получить взятку.
Красочен ‘голоштанник’ Пистоль, не то офицер королевской армии, не то разбойник с большой дороги. Он все время говорит пышными цитатами из тех высокопарных трагедий, которые в последние годы XVI века уже стали несколько старомодными и потому казались смешными.
В галерее созданных Шекспиром лиц занимает видное место Фальстаф.
В XVI веке по Англии бродили труппы актеров, дававшие представления по городам и деревням — обычно во дворах придорожных гостиниц, под открытым небом, на импровизированных подмостках из бочек и досок. На подмостках этого народного театра появлялся замечательный персонаж по имени Старый Грех. Он невероятно толст, прожорлив, с утра и до вечера пьет вино. Наделен он всеми на свете пороками, но вместе с тем он безгранично весел и жизнерадостен. ‘Хуффа! Хуффа! — кричит он, выбегая на сцену. — Кто зовет меня? Я буйство, полное до краев веселья. Сердце мое радостно, как ветер, и буйная у меня душа!’ Старый Грех — в своем роде полемический образ, направленный против аскетических идеалов средневековья. Он издевается над страхом загробного возмездия и в конце пьесы убивает черта, пришедшего за его душой. (Впоследствии в это дело даже вмешалась церковная цензура и запретила убивать черта.) В Старом Грехе нетрудно угадать прообраз ‘жирного рыцаря’ — сэра Джона Фальстафа.
Фальстаф — разорившийся рыцарь, обломок разрушавшегося здания средневекового общества. Вместе с тем он как бы несет с собою жизнерадостность людей той эпохи, освобожденных от пут аскетических средневековых идеалов и чуждых ханжеству пуританских ‘почтенных’ джентльменов, новой, буржуазной формации.
Фальстаф безгранично весел. Ему уже за шестьдесят лет, но он считает себя молодым. ‘Мы вам покажем заедать молодой наш век!’ — восклицает он. ‘Я еще совершенный юноша’, — уверяет он в другом месте. Лишь изредка, да и то главным образом в минуты бездействия, на него находит тоска, и тогда он сидит неподвижно, ‘кислый, как выдранный кот или ученый медведь на цепи’. Но тоска проходит у него мгновенно, подобно легкому облачку. ‘К черту заботы и вздохи!’ — говорит он.
Но у Фальстафа есть, конечно, и теневая сторона. ‘Нигде, может быть, многосторонний гений Шекспира не отразился с таким многообразием, как в Фальстафе, коего пороки, один с другим связанные, составляют забавную, уродливую цепь, подобную древней вакханалии, — писал Пушкин. — Разбирая характер Фальстафа, мы видим, что главная черта его есть сластолюбие… Во-вторых, он трус… Он хвастлив по привычке и по расчету… Правил нет у него никаких. Он слаб, как баба. Ему нужно крепкое испанское вино (the sack), жирный обед и деньги для своих любовниц, чтоб достать их, он готов на все, только б не на явную опасность’ {См.: А. С. Пушкин. Полн. собр. соч., т. VII, с. 516-517.}.
Став королем, правителем государства, Генрих отрекается от Фальстафа, этого воплощения разнузданности. Момент отречения подготовлен Шекспиром, так как Фальстаф в ходе описываемых событий все больше обнаруживает свои теневые стороны.
Приписав себе победу над Генрихом Готспером в единоборстве, Фальстаф зазнался. Из-за добродушной рожи стало проглядывать хищное лицо капитана королевской армии. Оно мелькнуло еще до битвы при Шрусбери. ‘Вместо полутораста солдат, которых я должен был навербовать, я набрал триста фунтов стерлингов’, — говорит Фальстаф. Во второй части хроники эти черты вырисовываются все яснее. Фальстаф становится расчетливым плутом: ‘Это даже к лучшему, что я хромаю. Свалю на войну и буду просить перевода на пенсию’. В нем проснулись хищные склонности, и он сравнивает себя со щукой, питающейся пескарями. Задрав нос и вообразив себя знатным господином, он заказал себе атласные штаны и накидку, что ему, конечно, совсем не к лицу. Он стал хвастаться своим рыцарством и важничать: ‘Джон — для братьев и сестер и сэр Джон — для всей остальной Европы’. И мы, таким образом, вполне подготовлены к тому наказанию, которое ожидает Фальстафа.
Фальстаф имел огромный успех у зрителей. Когда он появлялся на сцене, находившиеся в театре лондонские подмастерья, как рассказывает современник Шекспира, ‘переставали щелкать орехи’.
Роль Фальстафа, как показали новейшие исследования, впервые играл знаменитый комический актер Уильям Кемп, товарищ Шекспира по сцене, исполнявший также роли слуги Адама в ‘Ромео и Джульетте’ и, вероятно, ткача Основы (‘Сон в летнюю ночь’) и слуги Лаунса (‘Два веронца’).
Таковы основные образы этой знаменитой хроники. Шекспир подчинил весь ход ее действия одной центральной, ведущей теме (борьба короля с феодальными лордами) — теме, имевшей отнюдь не академическое, но живое, актуальное значение для его времени. Он создал широкую картину исторической эпохи, насколько знал ее, показав ее в разных аспектах и выведя на сцену как видных ее деятелей, так и незаметных людей. Он облек эти образы в плоть и кровь, и образы эти, по замечанию Тургенева, ‘глубоко и верно выхвачены из самых недр человеческой сути’ (И. С. Тургенев, ‘Степной король Лир’). Все это создает ту неувядаемую, живую художественную силу, которой дышит каждая страница хроники ‘Генрих IV’, одного из выдающихся произведений мировой классики.
1948