Король Фридрихъ Вторый и вкъ его.
(Сокращ. съ Нмецкаго.)
——
Король Фридрих Второй и век его, Арндт Эрнст Мориц, Год: 1813
Время на прочтение: 22 минут(ы)
Когда Императоръ Карлъ Шестый смежилъ вжди свои на вки, то и Прагматическое его Узаконеніе (Sanctio Pragmatica) погребено съ нимъ въ могил и было почитаемо мертвымъ. Франція опять начала стараться расторгнуть союзъ Германіи и уменьшить Австрію, для того доставила она Императорскую корону Баварскому Курфирсту и подкрпляла права, которыя онъ, какъ потомокъ Ерцгерцогини Анны, дщери Фердинанда Перваго, присвоивалъ себ на Австрійскія и Богемскія земли. Испанія и Принцы Испано-Италійскіе подняли оружіе для отнятія областей у Австріи. Курфирстъ Брандебургскій и Король Прусскій Фридрихъ Вторый, юный, отважный и побдоносный герой, съ пятьюдесятью тысячами вступилъ въ Шлезію, разбилъ войска Маріи Терезіи и покорилъ всю провинцію, онъ однакожъ объявлялъ права свои только на нкоторыя княжества Шлезскія. Находясь въ столь тсныхъ обстоятельствахъ, младая Королева оказала себя бодрою и величественною женою, она явила себя достойною отраслію боле материнскаго колна Вельфовъ, нежели отеческаго Габсбургскаго дома. Ея постоянство, неутомимость, ласковость и красота тлесная одушевляли народъ и защищали области. Сперва сомнительно, а потомъ съ большею надежностію, когда Король Англійскій и Курфирстъ Гайноверскій Георгій Вторый началъ силою оружія дйствовать въ ея пользу какъ союзникъ и тмъ приобрлъ ей другихъ союзниковъ. Осмилтняя война сія окончилась Ахенскимъ миромъ 1748 года, Марія Терезія лишилась въ Италіи малыхъ областей Пармы и Піаченцы, а Королю Прусскому досталась богатая и прекрасная Шлезія.
Юный Король сей, въ одно съ нею время выступившій на поприще и пережившій ее только шестью годами, содлался чудомъ своего вка и даже до кончины своей былъ среднею точкою Нмецкой исторіи, былъ знаменіемъ, на которое обращались взоры всхъ и каждаго. Отважностію и быстротою, дятельностію въ правленіи и мужествомъ на пол брани, уваженіемъ всего того что называлось. въ его время науками и искусствами, на конецъ сказать еще должно перепискою съ Французами и выдачею ежегоднаго жалованья Французамъ, которые тогда управляли тономъ большаго свта, онъ содлалъ имя Пруссіи, дотол едва извстное, знаменитымъ въ Европ. Но были прежде его великіе Государи, которые приготовили для потомка своего поприще столь блистательное. Первой, умомъ своимъ, прочными распоряженіями и великими длами возведшій Брандебургію на степень могущества и давшій ей постоянное въ высот стремленіе, былъ муж, которой по всей справедливости называется великимъ Курфирстомъ, это Фридрихъ Вильгельмъ, княжившій съ 1640 по 1688 год, почти полвка. При конц войны тридцатилтней ему досталась земля опустошенная, по справедливымъ требованіямъ получилъ онъ прекрасныя и плодоносныя княжества, но съ тмъ вмст приближался въ опасному сосдству Шведовъ: Фридрихъ Вильгельмъ началъ дышать свободно не прежде какъ въ 1660 году по рановременной кончин Карла Густава. Сей Великій Курфирстъ уврачевалъ раны войною земл его нанесенныя, соединилъ области свои, сколько можно было по тогдашнимъ обстоятельствамъ, дйствуя съ великимъ Вильгельмомъ Нассаускимъ за свободу противъ завоевательнаго властолюбія Лудовика XIV, явилъ себя мужественнымъ полководцемъ и непоколебимымъ героемъ, сотворилъ новое сорокатысячное войско, которое уже въ 1676 году было въ состояніи разбить всмъ ужасныхъ тогда Шведовъ, и тмъ помогъ одержать знаменитыя побды при Гохштедт и Турин въ начал осмнадцатаго вка, мудростію своею и правотою, коими руководствовался во всхъ поступкахъ, он оживилъ свое государство, при вступленіи его на престол состоявшее изъ городовъ разрушенныхъ и селъ выжженныхъ и имвшее не боле 4000 воиновъ, худо вооруженныхъ. Сын его Фридрихъ, тщеславный и слабый, въ начал 1700 года принялъ титло Короля Прусскаго, онъ не шествовалъ по слдамъ великаго своего родителя, но данное стремленіе продолжалось, и народъ вознесшійся до извстной высоты по крайней, мр не опустился ниже. Сынъ его Фридрихъ Вильгельм былъ Государь дятельный, но странный, строгостію нравовъ, правотою, бережливостію, прилжаніемъ, врностію, богобоязливостію, любовію къ Германіи и ко всему Германскому онъ равенъ былъ наилучшимъ, Нмецкимъ Государямъ, съ другой стороны обхожденіемъ съ людьми глупыми и грубыми, причудливыми затями, которыя онъ исполнялъ въ тужъ минуту, вспыльчивостію и странными наказаніями, обыкновеніемъ управлять въ дом своемъ слишкомъ покрестьянски и множествомъ другихъ особенностей заслуживаетъ онъ названіе полуварвара. Но этотъ Король любилъ Нмецкое свое отечество, любилъ порядокъ и тишину, привелъ Государство въ цвтущее состояніе, невроятнымъ образомъ увеличилъ войско свое до 80,000 сильныхъ подвижниковъ, и оставилъ на себ знатное количество наличныхъ денегъ. Сіи заслуги заставляютъ молчать объ его странностяхъ.
Сей терпливый и прилжный распорядитель открылъ поприще пылкому и честолюбивому юнош. И Фридрихъ, вступивши на престол отеческій, тотчасъ началъ дйствовать и далъ имени Короля Прусскаго ту важность и то достоинство, которыхъ оно еще неимло между равными себ именами. Искусствомъ своимъ и смлостію пріобртши Шлезію, он неутомимо, шествовалъ по слдамъ великихъ предковъ. Бережливостію и умренностію, напряженіемъ всхъ силъ и искуснымъ употребленіемъ способностей прилжныхъ своихъ подданныхъ сей Король содлалъ возможнымъ то… въ чемъ неуспли Государства втрое и вчетверо его обширнйшія: копилъ деньги, созидалъ крпости, рылъ каналы, осушалъ болота, строилъ плотины на ркахъ и озерахъ, и содержалъ 150-тысячное войско, которое въ послднія двадцать лт его правленія было увеличено свыше 200,000 человкъ. Но труды его скоро были прерваны страшною семилтнею войною, о которой отцамъ нашимъ разсказывали какъ о чуд свта. Австрія, Россія и Саксонское Курфиршество заключили между собою союзъ весьма тсный, Фридрихъ подумалъ, что союзъ сей противу его устремляется, и чтобы созрвшая сила неподавила его съ перваго разу, онъ самъ началъ войну, напалъ на Саксонію и обезоружилъ Саксонское войско. Ето случилось въ лтнюю пору 1767 года. Скоро на всхъ концахъ земли война возгорлась: противу Фридриха Марія Терезія, Елисавета Всероссійская, Саксонія, потомъ Франція (вопреки естественному порядку, говорили современники) соединенная съ Австріею, и Швеція подвигнутая Франціею, но ничего нехотвшая длать, на сторон Короля были его храбрость, сильная на моряхъ Англія, которая послала къ нему войско и деньги, и Нмецкіе подки Ганновера, Брауншвейга и Гессена, но вся тягость войны падала большею частію на плодоносную Саксонію. Въ Индіяхъ и въ Америк началась между Англичанами и Французами война столь же кровопролитная, какъ и въ Европ, война, которою Англичане дали бытіе новому Государству, вчетверо пространнйшему ихъ Европейскаго. Въ послдніе два года Испанія и Португаллія увлечены были стремленіемъ военнаго потока, Испанія, побужденная Франціею къ поднятію оружія, лишилась флотовъ своихъ и сокровищъ, доставшихся Англичанамъ. Но великое позорище, на которомъ полмилліона вооруженныхъ воиновъ семь лтъ поражали другъ друга, находилось внутри бдной Германіи, а главною цлью и знаменіемъ войны сея былъ Король Фридрихъ. Вс отчаевались въ его успх, борьба казалась весьма неравною, и казалось, что искусство и храбрость должны пасть передъ силою. Самъ Король не однажды сбирался прекратить дни свои, ибо онъ не хотлъ пережить своего несчастія и ршился желзомъ или ядомъ избавиться отъ оскорбительной для себя радости враговъ своихъ. Чувствуя такимъ образомъ величіе своего сана, онъ возмогъ твердо устоять противу свирпства столь многихъ бурь и одержать побду надъ несчастіемъ. Онъ слдовалъ Римскому правилу, которое должно быть вчнымъ для всхъ Королей и народовъ: потерявши сраженіе, не просить нищенски мира, но помышлять о возстановленіи силъ своихъ и о побд. Однакожъ онъ часто писалъ къ друзьямъ своимъ, какъ бы находился близь смерти, онъ говаривалъ имъ шутя въ своихъ письмахъ, что мущина долженъ быть побжденъ, воюя противъ двухъ женщинъ и сверхъ того еще терпя тсноту отъ Французовъ. Посл сраженій при Коллин и Кунерсдорф вс почитали его погибшимъ неизбжно, не смотря на то, онъ спасся его — спасли твердость его, быстрота и рдкое искусство пользоваться съ неимоврною дятельностію всми средствами военными, а и того еще, боле несогласіе между неприятелями его и дйствія ихъ безъ цли — сіи несчастныя обстоятельства, всегда пагубныя для разноплеменныхъ, совмстно дйствующихъ войскъ, неуправляемыхъ единымъ великимъ военачальникомъ. Наконецъ когда народъ его и войска начали утомляться, когда старые полководцы померли, или пали на сраженіяхъ, когда не стало лучшихъ офицеровъ и солдатъ, и когда уже разнородная толпа чужестранцовъ называлась Прусскимъ войскомъ, толпа державшаяся однимъ только именемъ Фридриха и при первой великой неудач готовая, тотчасъ разбжаться, когда истощенныя, разграбленныя и выжженныя области его и плодородная Саксонія доведены уже были до крайняго оскуднія — тогда скончалась Императрица Елисавета, Русскіе сдлались ему друзьями, Швеція заключила миръ, Франція и Англія устали отъ войны, которая имъ наскучила, и въ 176З году прекращена сія брань: Фридриху опять досталась его ІІІлезія, а Англія приобрла господство въ отдаленнйшихъ краяхъ свта.
Въ сію войну Фридрихъ увнчалъ себя славою безсмертною: съ малыми силами совершая великіе подвиги, несчастіемъ не побждаясь, въ счастіи неизнемогая отъ лности, искусствомъ преодолвая силу, быстротою разрывая толстыя стны ополченій, наконецъ высокимъ умомъ и благородною гордостію привлекая въ себ сердца подданныхъ, онъ представилъ людямъ примр драгоцнный и рдкій, что есть сила, потирая по видимому самой даже судьб сопротивляется, и отражаешь стрлы ея злоухищреній. Не сраженіями, не побдами, которыми Фридрихъ вознаграждалъ свои потери, но твердою, непоколебимою ршительностію жить и умереть Королемъ, онъ стяжалъ себ имя великое: исторія сохранила намъ одинъ только образецъ, ему подобный, Мидаридата Великаго. Съ 1760 году имя Фридриха произносимо уже было Сиріянами и Марокканцами, Ирокезами и Тунгусами. Нмцы, сколь ни дорого стоила имъ сія продолжительная и пагубная воина, гордились славою Фридриха, и тмъ что полководцы ихъ. и воины въ полкахъ Австрійскихъ, Прусскихъ и Англо-Брауншвейгскихъ ратовали побдоносно и славно. Опять начали говорить, что надобно хать въ Берлин и въ Вну учиться военному искусству и видть великихъ полководцовъ. Такимъ образомъ Фридрихъ окончилъ войну сію, всми достойно признанный, благоговйно почитаемый людьми того времени, коего былъ онъ лучезарнйшею точкою, и которое совершенно изъясняется его характеромъ: онъ былъ величайшій изъ людей послдней половины семнадцатаго столтія, былъ истиннымъ знаменіемъ, онъ и вк его находятся въ такомъ взаимномъ отношеніи между собою, что любопытный наблюдатель неможетъ растолковать себ, кто изъ нихъ былъ причиною и кто дйствіемъ. Фридрихъ жилъ двадцать четыре года посл заключеннаго въ Губертсбург мира и правилъ государствомъ своимъ по законамъ строгаго порядка, наслдованнаго имъ отъ родителя, но напряженія его еще боле усиливались по мр умноженія войска, отъ котораго зависло его могущество. Хвала ему, что онъ неотнималъ у народа ни воздуха, ни свта, хвала ему, что онъ дозволялъ народу мыслить и говорить свободно, но не въ том состоить счастіе, свобода, наслажденіе правами человчества,
Сіи блага принадлежали временамъ силы и мудрости. Ежели Фридрихъ даровалъ своимъ подданнымъ свободу мыслить, то не по чистому побужденію, не отъ душевнаго уваженія въ высокому сану человчества, не отъ благоговнія предъ безсмертною половиною натуры человческой, не отъ увренности въ стремленіи души къ горнимъ селеніямъ, но побуждаемый владычествомъ неистовой моды, суемудреннымъ дерзновеніемъ унизить все высокое и обезславить все священное, и суетнымъ желаніемъ заслужишь у Французскихъ остряковъ и развратниковъ имя Короля-философа. Разумъ его смирялся передъ остроуміемъ: но таковъ былъ Духъ времени! О, если бы сей Король, на котораго устремлены были взоры цлой Европы, еслибъ онъ захотлъ созидать и одушевлять! еслибъ въ сей великой груди обитало кроткое и доброе сердц Нмецкое! вс пошли бы по слдамъ его, вс большіе и малые, устыдились бы неподражать образцу толико славному, и тогда по всей справедливости исторія назвала бы время его вкомъ Фридриха Великаго. Но Богъ отвратилъ отъ него лице свое, и ослпленный Король не уважалъ въ народ своемъ вры, врности, глубокомыслія, и устремился за нечестіемъ чужеземнымъ. Вотъ почему его величіе содлалось пагубнымъ для Германіи, и вотъ почему память его порицается Нмецкимъ народомъ.
Горькая, очень горькая истина! Но порицаніе падаетъ не на лицо, а на время. Таковъ былъ духъ времени, что вся сила его устремлялась единственно къ разрушенію. Все дйствовало, чтобы разрушать и умничать, а не для того чтобы соединять и приводить въ порядокъ. Острота ума, хитрыя умозаключенія, затйливыя сопряженія идей были идолами свта. Отъ того начали писать въ книгахъ, повелніяхъ и манифестахъ, что человкъ есть машина, свтъ есть машина, государство есть машина и самъ Богъ есть Машина. Одно извиненіе для великаго Монарха: онъ прилплялся къ тмъ блестящимъ пустякамъ, которыя страстно любимы были его вкомъ. И гд могъ образоваться герой человколюбивый, кроткій и набожный, когда въ мір не было ни человколюбія, ни кротости, ни вры, и когда все предалось суетности и затйливымъ умствованіямъ? И великіе люди подвержены вліянію своего времени. Такъ и Фридрихъ силу разрушенія принялъ отъ своего вка и отъ своихъ современниковъ, которые называли въ немъ добродтелію то, что за нсколько лтъ прежде было бы всми презираемо.
Съ дтскаго возраста въ Фридрих обнаружился духъ смлый, пылкій, стремительный, склонность къ наукамъ и искусствамъ, въ которыхъ упражненіе грубой отецъ его почиталъ недостойнымъ Королевскаго сана. Отрокъ рано полюбилъ зати остроумія, хитрая мать питала въ немъ сію привязанность, и скоро Французской суетный блескъ овладлъ имъ совершенно. Отецъ, которой ненавидлъ все Французское, и которой лучше хотлъ оставаться при Нмецкой своей не поворотливости, очень досадовалъ на сына, онъ предсказывалъ: Фрицъ будетъ уменъ и ученъ, будетъ писать полатын и пофранцузски нехуже школьнаго учителя, но онъ развратитъ народъ свои. Сіе родительское предчувствіе, всегдашнія безпокойства производимыя коварною матерью въ дом королевскомъ, причудливость отца иногда несносная, наконецъ преграда самою природою положенная между отцемъ и сыномъ — все ето поселило вражду межъ ними, и Фридрихъ едва не лишился жизни по слдствію родительскаго гнва. Отсюда же произошло въ немъ начало отвращенія отъ всего Нмецкаго, отсюда произошло, что все Нмецкое казалось ему грубымъ и нелпымъ, и что онъ изъ сожалнія иногда называлъ его, тупымъ и простодушнымъ, надъ Сеною, думалъ онъ, обитаетъ все изящное, умное и любезное, тамъ неповоротливые Нмцы становятся людьми ловкими, тамъ шероховатая Нмецкая разсудительность выглаживается пріятными шутками Момуса. Скоро посл того Принцъ попался въ руки Берлинскимъ Французамъ, которые не только ссужали его книгами, но давали даже и деньги, на разныя предосудительныя издержки. Оказавшаяся въ послдствіи времени суровость нрава его произошла отъ распутства: потерявши способность любить, сіе драгоцннйшее услажденіе жизни, онъ сначала пересталъ любить женщинъ какъ мущина, а потомъ уже нелюбилъ и людей, какъ человкъ. Несчастнйшія слдствія ранняго распутства состоятъ не въ томъ, что оно истощаетъ силы тлесныя — ето не всегда и случается — но что оно омрачаетъ веселое воображеніе, погашаетъ къ сердц любовь ко всему изящному и доброму, и что въ ум отъ природы богатомъ оставляетъ по себ одну только безпокойную пылкость, а въ бдномъ закоснніе.
Такимъ образомъ проведенное время нжной молодости и раннее истощеніе природныхъ способностей объясняютъ твердый въ послдствіи характеръ Фридриха. Онъ былъ великій воинъ, какъ государь, строго исполнялъ онъ свои обязанности, однакожъ во многихъ случаяхъ являлъ себя непреклоннымъ и жестокимъ, и тмъ непоходилъ на Короля-философа. Но сія желзная непреклонность извиняется опять величіемъ, съ которымъ онъ, какъ ни одинъ изъ смертныхъ кром Митридата упорствовалъ противъ судьбы въ продолженіе тяжкой войны семилтней. Ему было пятьдесять лтъ, когда война сія окончилась, но сердце его слишкомъ уже тогда устарло, онъ не только нелюбилъ людей, но даже презиралъ ихъ, холодно и упрямо содержалъ онъ все въ насильственномъ порядк, занимаясь безпрерывными трудами, онъ управлялъ искусственною машиною, но не былъ творцемъ жизни и произвольнаго движенія. Въ послднія двадцать лтъ, когда душа его отчасу боле оскудвала въ холодномъ одиночеств, онъ съ прискорбіемъ долженъ былъ видть, что ета самая машина его, сіе чудесное произведеніе мудрости, которому вс удивлялись, уже не дйствовала съ новою свжестію какъ въ прежніе годы. Все производимое затйливымъ искусствомъ иметъ конецъ свой, только неутомимая въ ход своемъ и дйствіяхъ натура съ любовію и бодрою радостію творитъ жизнь безсмертную. Все что ни проповдывали въ Берлин о философіи, о разум, о свободномъ книгопечатаніи, все большею частію — пустые звуки. Все, прежде бывшее живымъ и свободнымъ, помертвло все походило тогда въ косы, башмаки и мундиры, и самыя лица должны были походить на царствующаго старца и теченіе мыслей остановилось. Оттуда произошли пустыя слова безъ значенія, суетность, высокомріе, буйство. Строгое отправленіе длъ, распространеніе полезныхъ работъ, вспоможеніе обднвшимъ жителямъ, обработайте дикихъ полей, устроеніе плотин и тому подобное продолжалось надлежащимъ порядкомъ, но куда двалось то великое, куда двалось то, чего надлежало ожидать отъ Короля, которой далъ поводъ говорить о себ, что он знаетъ и взвшиваетъ все обдуманное и написанное умнйшими людьми о законодательств, о конституціи, о воспитаніи, объ исправленія человческаго рода? Чего не могъ бы сдлать великія мужъ, сей для всхъ удивительный Король и Герой, если бы онъ въ 1765 и 1775 годахъ непримтнымъ образомъ внесъ въ конституцію ясныя и высокія идеи о вчной справедливости, и тмъ подалъ бы примръ другимъ правительствамъ, которыя во всемъ охотно ему подражали!.. Какъ хорошо могъ бы онъ предохранить насъ Нмцовъ отъ бдственнаго сумазбродства, какъ хорошо могъ бы онъ изцлить насъ отъ овладвшей нами гнусной заразы Французскаго бснованія, и направить насъ къ выспренней цли укрпить силы наши для отраженія несчастій, нын насъ обдержащихъ!
Но о сей свобод, о сей чести народной, о семъ животворномъ благ для Нмцовъ Фридрихъ никогда недумалъ и незаботился. Онъ мысленно отдлился ото всхъ, и въ хладномъ одиночеств своемъ почиталъ себя высшимъ и лучшимъ своихъ современниковъ, Онъ презиралъ ихъ, ибо нечувствовалъ въ сердц своемъ небеснаго побужденія быть путеводителемъ ихъ ко свту и правд. И могъ ли быть имъ тотъ, кто при всемъ величіи своемъ вмнилъ себ въ славу раболпное подражаніе Французамъ, кто часто дозволялъ водить себя на помочахъ острякамъ пустоголовымъ, которыя неуважали высокаго сана его и тихонько надъ нимъ издвались, и это наконецъ ничего нехотлъ знать о своемъ народ? Горе тому, кто небрежетъ о народ и непитаетъ къ нему любви въ своемъ сердц! Что у Французовъ, у сихъ слабыхъ, раболпныхъ, бездушныхъ остряковъ и просвтителей называлось свободою, то и онъ хотлъ дать своему народу, по ихъ руководству хотлъ преобразивъ свою столицу, озарить мракъ Нмецкій, то есть: научить Нмцовъ кощунствовать и шутить надъ Богомъ, надъ безсмертіемъ и благонравіемъ, всякое набожное размышленіе, всякое сердечное изліяніе теплой вры называть суевріемъ, а жизнь почитать мертвымъ ничтожествомъ. Вотъ въ чемъ вкъ етотъ чаялъ найти свое избавленіе — въ отчужденіи себя отъ всхъ добродтелей и въ прилпленіи къ нечестію! При такомъ лучезарномъ свт, при такомъ счастіи, при такой свобод должны были бы возникнуть герои и великіе мужи! Но вышло напротивъ, ибо вмсто того возникло киченіе, срамъ и бдствія. Люди, которые помогли Фридриху сдлаться великимъ, принадлежали въ лучшимъ временамъ прежнимъ, а онъ неоставилъ по себ ни великихъ полководцовъ, ни великихъ политиковъ. Такъ наказывается презрніе добродтелей!
Говорили, что Фридрихъ имлъ благодтельное вліяніе на успхи наукъ и художествъ въ Германіи. Сія ошибка доказана послдними пятьнадцатью годами. Кто не вритъ дйствію благодати Божіей на сердце, кто не пылаетъ любовію къ вчности, и стремленіе къ ней учитъ почитать суевріемъ: тотъ истребляетъ даже смяна, отъ которыхъ рождаются творцы наукъ и художествъ. И была ли вдома истина сія тому Королю, которой презиралъ все Нмецкое, учредилъ въ Берлин Французскую Академію, награждалъ милостями и почестями легкомысленныхъ и пустоголовыхъ чужеземцовъ, и явно показывалъ,— что ему не извстны заслужи Нмцовъ? Во всемъ состав Государства его и въ способ управленія было столь очевидно отчужденіе отъ Нмецкихъ обычаевъ, что города и области Нмецкіе ужасались при помышленіи о возможности подпасть Прусскому господству. Нтъ сомннія, что при слав, которую великій мужъ сей приобрлъ побдами, при высокихъ качествахъ души своей, которыми удивлялъ современниковъ, онъ могъ бы распространиться въ Германіи, вроятно могъ бы преобразишь ветхій состав ея, когда бы дышалъ любовію къ Нмецкому народу, и еслибъ захотлъ быть истиннымъ Нмецкимъ государемъ. Но онъ явился, блеснулъ какъ удивительный метеоръ, и никакихъ благодтельныхъ слдовъ по себ неоставилъ.
Дйствія его относительно къ Германіи были пагубны. Старинная привычна у священная мысль объ Императоръ и объ Имперіи — сія единственная подпора Нмецкой конституціи — даже и посл Вестфальскаго мира снова привлекли многихъ Князей къ Австріи, величіе Австріи было тсно сопряжено съ величіемъ и безопасностію всей Германіи не только по Императорскому достоинству, но и по отношеніямъ въ прочимъ государствамъ Европы. Нмецкія области, небудучи въ состояніи каждая особо сопротивляться какому-либо отважному завоевателю, находили въ Австріи точку соединенія, и докол чины имперій съ могущественнымъ своимъ Главою были въ согласіи, дотол, никакой чужеземецъ не дерзалъ помыслить о стсненіи предловъ Германскихъ. Сіе государство, изъ многихъ соединенныхъ областей составленное, расторжено высокомріемъ Фридриха, но Фридрихъ не умлъ уже соединить того, что осмлился разрушать. Воины дда и отца его сражались за Австрію, а онъ отнялъ у Австріи земли, привлекъ къ себ нкоторыхъ Князей, и подалъ примръ, на что можно отважиться противъ Главы Нмецкой Имперіи, противъ конституціи и свободы. Вновь сотворенная Пруссія захотла быть также независимою, также сильною и знаменитою, какъ древняя Австрія, и съ тхъ поръ называть стали нарушеніемъ Нмецкой свободы и конституціи все то, что было вредно для Пруссіи и что служило къ возвышенію Австріи, а возвышеніе Австріи Король признавалъ для себя вреднымъ. Настала вражда неисцлимая и бдственное соревнованіе, тогда мудрые люди предвидли конечное разрушеніе при первой бур. Ненависть и зависть двухъ великихъ Государствъ заразили и меньшія, отъ того холодность, непокорность и несогласія по всей земл Нмецкой. Такое расположеніе называлось оплотомъ Нмецкой свободы и оградою отечества противъ деспотизма. Побуждаемый сею нжною заботливостію о свобод Германіи, Фридрихъ препятсвовалъ присоединенію Баваріи къ Австріи и обмну первой на Нидерланды, ибо чрезъ то Австрія сдлалась бы очень сильною во всей южной Германіи до-самаго Рейна, по сему-то побужденію за годъ до смерти своей учредилъ онъ союзъ Князей, которой однакожь скоро разрушился.
Но должно ли безъ пощады порицать Короля за его отвращеніе отъ всего Нмецкаго? Уже многіе Нмцы содлались чуждыми своему отечеству, если не по обдуманному намренію, то по воспитанію и наружности, а воспитаніемъ и намренія искажаются, Все уже объято было Французскимъ бснованіемъ, даже люди, по видимому увренные въ пагубныхъ его слдствіяхъ, заражены были имъ по прилипчивости общаго мннія. И кто чувствуетъ себ столько силы, чтобы могъ отдлиться отъ своихъ современниковъ? Французскіе обычаи и Французскій языкъ начали распространяться скоро посл Лутера, и съ семнадцатаго вка господствовали донын, теперь однакожъ, когда Французы задумали покорить весь свтъ оружіемъ, господство языка ихъ ослабло, да и сила оружія скоро сокрушится. Умные и благомыслящіе Нмцы уже поняли, что это значитъ, хотя многіе неисцлились еще отъ старинныхъ заблужденій, но тиранство и возбуждаемая тиранствомъ ненависть скоро освободятъ ихъ отъ пагубной заразы….
Французы издавна были народъ безпокойной,— легкомысленной и пресмыкающійся, исторія ихъ заключаетъ въ себ описаніе рабства ихъ — и ничего боле. Благородная простота, величіе, стремленіе въ истинной свобод и постоянство изстари были имъ неизвстны. Но глупое и рзкое обезьянство ихъ, лживость ихъ и суетность не были еще ознаменованы характеромъ закоренлаго порока. Полувковое правленіе Лудовика XIV наложило печать преступленія на ихъ легкомысліе. Французы называютъ вкъ его золотымъ и Августовымъ, глупцы не знаютъ сами, что длаютъ: ни одинъ Король не причинилъ имъ вреда столь великаго, придавши ничтожеству блескъ и пороку красивую наружность, онъ обременилъ Французовъ зломъ и бдствіями, отъ которыхъ они едва ли могутъ освободиться. Съ 1716 года они безъ умолку кричали о семъ достопамятномъ времени, и хотя въ послднія двадцать лтъ они дурачились на иной ладъ, но желаніе ихъ опять стремится къ тому, чтобы возвратить время протекшее между 1670 и 1690 годами! Ужаснйшій тиранъ, нын тяготящій ихъ желзнымъ скипетромъ, конечно въ состояніи блестящимъ великолпіемъ двора своего воззвать изъ вчности пышный вкъ Лудовика Великаго. Но со времени Лудовика Французы ведутъ жизнь мертвую, ибо кто говоритъ съ увренностію: я достигъ высочайшей степени совершенства, тотъ необходимо опускается къ низу.
Французская исторія есть не что иное какъ исторія двора и столицы, а Французы суть народ пресмыкающійся и раболпный. Изъяснимся. Съ четырнадцатаго столтія вся Французская исторія состоитъ изъ повствованій о коварствахъ двора и о мятежныхъ движеніяхъ Столицы. Развратныя и властолюбивыя женщины, честолюбивые Принцы и Вельможи, безпокойныя головы затвали дла иногда подъ важными предлогами, но зати ихъ не имли важныхъ послдствіи, ибо причины были ничтожны. Когда же Кардиналы Ришелье и Мазаринъ стснили гордость Принцовъ и высшаго дворянства, то и Франція съ того времени работала Королямъ своимъ съ трепетною покорностію, счастлива была бы она, еслибъ Короли сіи никогда неупотребляли во зло своей власти. Съ тхъ пор Французское преизящество и образованность исключительно принадлежали двору и Парижу, что длалось въ столиц, тому вс слпо подражали. И Европа могла думать, что развращеннйшій городъ, ученые и художники приноравляющіеся къ обычаямъ двора, такъ называемый большой свтъ, погрязшій въ порокахъ, въ состояніи были изобртать и распространить что либо доброе, изящное и благородное! Можно ли отъ горькаго дерева ждать плодовъ сладкихъ? Терновникъ производитъ ли смоквы?
Кто не знаетъ обычаевъ двора Лудовика XIV, домашней его исторіи, рабства мущинъ и распутства женщин, кому неизвстны происки и каверзы, посредствомъ своихъ прелестницы и наложницы, министры и духовные, даже актеры и поеты играли свои роли при семъ Государ: тотъ не можетъ судить о Французскихъ нравахъ, модахъ, искусствахъ и язык, вліяніе коихъ распространилось по всей Европ. Тщеславный Король, заставившій легкомысленныхъ боготворить себя, имлъ умыслы, самые млкіе. Онъ таилъ и забавы свои и распутства подъ покровомъ благопристойности, онъ былъ лицемръ. Нарушитель благонравія хотлъ казаться образцомъ добрыхъ нравовъ и судіею, и для того легкомыслію и своевольству народа надлежало придать благовидную наружность. Сіе несчастіе переходило въ языкъ, разпространялось въ народ и усиливалось по мр продолженія времени, и смотря по тому, чмъ боле власти надъ старющимся Лудовикомъ присвоивали себ набожная прелестница Ментенонъ и Іезуиты, заставляя его преслдовать невинныхъ Гугенотовъ, издавать Королевскія повелнія и выпрашивать Папскія буллы противъ Янсенистовъ, и разсвать вражду межъ народомъ. Набожность и порокъ, въ союз примиренія выставляясь подъ общимъ названіемъ добродтели, являлись въ страшной противоположности. Лудовикъ былъ Августомъ и Тиверіемъ о веселый преемникъ его, Регентъ Филиппъ Орлеанскій, былъ Нерономъ — онъ уже не таилъ порока подъ покрываломъ лицемрія, безстыдство и дерзость его объясняются только разв притворствомъ его предмстника. Лудовикъ XV, внукъ Великаго, превзошелъ обоихъ, и не закрывалъ грховъ своихъ никакою добродтелью.
Сія лживость, которая показывала порокъ въ вид добродтели, сіи ласкательства и подлыя услуги, которыми трепещущіе рабы старались угождать своему властелину, сіи прикрасы, которыя, въ утонченнымъ и развратномъ обществ закрывали наготу порока, перешли въ языкъ и оставили на немъ печать свою. Оттуда богатство словъ, оборотовъ и оттнокъ, подъ которыми ложь и стыдъ сокрываются, оттуда въ язык женская изнженность, ибо женщины, обычаями двора и столицы вызванныя изъ тишины благонравнаго уединенія на позоръ и для разврата, не только сдлались орудіемъ сладострастія, но еще начали вмшиваться въ дла политическія и ученыя. Все вмст, что происходило отъ двора и отъ угодливости двору, отъ порока и отъ лицемрства, отъ распутства женщинъ и отъ жеманства ихъ, къ тому прибавить еще должно первоначальную Французскую втренность и легкомысліе, все вмст имло вліяніе на языкъ и на искусства при Лудовик XIV. Стыдъ и поношеніе Французской литтературы, которыя, отъ современниковъ почитались блескомъ и достоинствомъ, и въ которыхъ даже великіе люди, каковъ напримръ Фридрихъ Вторый находили въ свободное время для себя отраду и утху, собственно начинается со временъ Вольтера, и продолжается до ужасныхъ сумазбродствъ революціи.
Что нравилось слабымъ Королямъ, что сластолюбивыя и тщеславныя женщины, коварные аббаты, ползающіе придворные, обезянствующіе подражатели двора называли любезнымъ, изящнымъ и совершеннымъ, тому придавали подобныя наименованія піиты и ораторы, и даже люди присвоивавшіе себ титла богослововъ и философовъ. Свойство Французовъ открылось наиболе въ остроумной изобртательности для угожденія сладострастію, и въ придумываніи доказательств о томъ, что нтъ Бога, нтъ безсмертія, нтъ наитія благодати, и что все неподлежащее канонамъ строгой логики есть выдумки, басни, суевріе, однимъ словомъ: величіе Французовъ состояло въ стараніи изъяснить, что добродтель — есть слово безъ значеній, міръ мертвая машина, человкъ — средина между духомъ и животнымъ, и что порокъ дозволенъ, если онъ недоводитъ до изнеможенія способности наслаждаться. Таково было ученіе которое отъ современниковъ называлось просвщеніемъ, освобожденіемъ отъ суеврія и жреческаго ига, возрожденіемъ вковъ. Говорено было, что человколюбіе, разумъ. правила благонравія должны царствовать для выгодъ истины и мудрости, что человкъ вступаетъ въ права свои, что все будущее должно быть прекрасно и полезно, а все прошедшее было не что иное какъ глупость, грубость и обманы. Сіе поколніе, которому столько ненавистны были бремена прошедшія, незаслужило имть для себя будущаго, и оно. останется въ памяти людей только для того, чтобъ имъ гнушались. Сіи мысли, распространенныя богохульнымъ Вольтеромъ и Енциклопедистами. Но порожденныя распутствомъ Лудовика XIV, сіи нелпыя умствованія заразили даже и самыхъ лучшихъ изъ Французовъ. Невріе и кощунство содлались повсемстнымъ недугомъ, он обнаруживаются даже въ глубокомысленномъ Женевскомъ Руссо, котораго назвать можно среднимъ существомъ между Французомъ и Нмцомъ. И онъ непонималъ, что въ исторіи временъ Богъ открываетъ себя людямъ, что все будетъ пустота и ничтожество, ежели въ обычаяхъ, религіяхъ и узаконеніяхъ человческихъ мннія небудутъ уважаемы, что настоящее время въ такомъ только случа иметъ значительность, достоинство и даже бытіе свое, когда оно основано на прошедшемъ, что мудрйшій и добрйшіе люди всхъ вковъ, герои, учредители и законодатели, посланники Божіи и пророки потому удостоены сихъ названій, что они изъ порядка, вещей невыходили, и что выступающій изъ сего порядка, вводящій новизны и все переиначинающій есть рушитель и истребитель.
Въ длахъ млочныхъ и легкихъ, въ поверхностныхъ прикрасахъ и фиглярствахъ Французы всегда были великіе искусники, и сія ловкость ихъ могла обмануть неопытныхъ, которые почитали ее за умственное достоинство. Но гд ни вздумаютъ они изобразить божественное и высокое, тамъ Богъ оставляетъ ихъ, по тому что они сами Его оставили, ибо ни кто изъ смертныхъ не произведетъ ничего божественнаго и высокаго безъ Бога, безъ простой вры, безъ чистаго восторга. Въ произведеніяхъ словесности ихъ всегда слышите опредленные и размренные звуки, подобно шагамъ танцмейстерскимъ, безпрестанное лепетанье ихъ о длахъ обыкновенныхъ неможетъ переродиться въ громовые звуки, въ которыхъ отзываются голоса небожителей. Въ произведеніяхъ ваянія ихъ и живописи улыбается млочная нарядность, или прикрашенная порочность, или вздорное, чрезмрное увеличеніе страсти, которое щекочетъ изнженныя чувства.
Такой бытъ Французовъ произвелъ холодную ихъ бдность, которая однакоже безпрестанно поетъ и пляшетъ, чтобы уврить свт, будто пламенное воображеніе ихъ неуступаетъ ни Греческому, ни Италіянскому, ни Испанскому. Но тайное сцпленіе происшествій дошло было до-того, что бдность ихъ почиталась богатствомъ, и пустота вдохновеніемъ, вчная лживость обезьянъ сихъ приняла было видъ истины, и вс народы забыли, или не умли цнить собственнаго своего богатства и достоинства. Сумазбродство дошло до такой степени, что чужимъ Призракомъ подавлялись свои собственныя силы и природныя способности, ибо гд Просвщеніе шло не по одной дорог съ Французскимъ, тамъ оно стснялось симъ послднимъ. Но остается ршить, кому боле нанесло вреда сіе распространеніе французскаго вкуса, чужестранцамъ ли, или Французамъ. Послдніе взяли себ въ голову. Что ихъ только образъ жизни, ихъ языкъ, ихъ искусства превосходны въ мір: кто такъ мыслитъ, тотъ не идетъ впередъ, но вспять возвращается на стез просвщенія. И мы имли бы другое образованіе и другія искусства, еслибъ не околдовалъ насъ народ сей, бдной и легкомысленной.
Въ нашемъ Нмецкомъ отечеств Французская зараза распространилась очень скоро, хотя Нмецкая честность, врность и самая даже неповоротливость должны бы, кажется, доле предохранять насъ отъ блестящихъ млочей, отъ лживости и разврата. Съ тридцатилтней войны стыдно стало Княжескимъ и Графскимъ дтямъ не разумть пофранцузски, со времени войны семилтней всякой уже, кто нехотлъ слыть необразованнымъ и грубымъ, долженъ былъ читать и болтать пофранцузски. А наставниками и наставницами при семъ, какъ говорили, изящномъ образованіи были дрожжи народа Французскаго: втренники, пройдохи, удальцы, танцмейстеры, несчастныя двки, непотребныя женщины, дома презираемыя и переправлявшіяся черезъ Рейнъ для того чтобъ очистить, выгладить и вылощить свинцовыхъ, грубыхъ и шероховатыхъ Нмцовъ. Сіе сумасбродство исказило наши нравы, языкъ, честность и послдній остатокъ благородной гордости Нмецкой, наконецъ оно положило непреодолимую стну раздленія между Князьями и вельможами и между народомъ. Нестыдно было неумть ни писать, ни говорить понмецки, но сдлать, ошибку противъ Французскаго языка почиталось грхомъ смертнымъ. Въ большомъ свт и при дворахъ вообще болтали пофранцузски, языкъ Нмецкой казался слишкомъ простымъ, грубымъ, незамысловатымъ, и въ самомъ дл негодился онъ ни для лживости, ни для ласкательства, ни для прикрытія порока. Каковы же отъ того были Князья и начальники, которымъ надлежало засдать въ совтахъ и понмецки править людьми Нмецкими? О, мы видли трухлые пни и гнилыя бревна! Какъ можетъ Князь или вельможа быть великимъ и знаменитымъ, какъ могутъ они воскрылять и одушевлять силою добродтели, когда неимютъ сего орудія, сего небеснаго дара? Языкъ народа есть свтлое зеркало ума его и духовной его жизни, кто чуждается языка народнаго,— тотъ и самаго народа чуждается. Сколь ни были бы честнаго намренія, онъ никогда непойметъ хорошо сего народа, никогда невозможетъ вести его по своему произволу, иногда, невозможетъ одушевить его и возвысить, но что всего хуже, и его народъ понимать небудетъ, и его не одушевитъ народъ и невозвыситъ. Что ни длаетъ, что ни производить человкъ, какъ герой, какъ художникъ, какъ законодатель, какъ изобртатель всего великаго, что онъ ни выдумываетъ, творитъ, изобртаетъ — все, все идетъ къ нему изъ среды народа. Въ немъ сила, простота и величіе, въ корн и въ крпкомъ ствол общества утвержденъ прекрасной цвтъ, коего видъ съ вершины цлаго народа сіяетъ для взоровъ. Нмецкіе Князья и Бароны конечно не были Французами, не былъ Французомъ и самъ чрезвычайный Фридрихъ, однакожъ не были они и Нмцами. Люди же неполучившіе отъ природы силы необыкновенной сдлались бдными выродками, окаменлыми фигурантами, бездушными болванами, скрыпящими флюгерами, которые вертятся по втру. Они одеревянли въ чужеземномъ воспитаніи, куда двались любовь, радость, восторгъ, священный гнвъ, которыми за своихъ и для своихъ должна пламенть грудь ихъ? Чего я не любилъ, могу ли за то сердиться, стану ли зато подвергать опасности жизнь мою? уже отъ воспитанія своего, отъ всегдашняго образа жизни, отъ обычаевъ двора они сдлались неутральными. Приходитъ ли къ нимъ чужеземное господство во Французскомъ вид и съ Французскою наружностію: они его непугаются, они остаются при своемъ рабскомъ обезъянств, ибо съ маллтства были уже рабами Французскихъ прихотей, многіе, недумая о безчестіи своемъ, можетъ быть еще и радовались тому, что Французскія любезность, утонченность и скоморошество навсегда уже останется съ ними! Но что чувствовалъ и терплъ народъ, какъ жаловался бдной, истощенной и посрамленной народъ, и какъ онъ терзался нестерпимою досадою, о томъ они неимли никакого понятія, ибо священная собственность, за которую всякая нація упорно и неутомимо сражается, языкъ Нмецкій никогда не былъ ихъ материнскимъ языкомъ, они почитали его не боле какъ нарчіемъ грубыхъ людей и черни, съ которыми иногда и говорили на ономъ, но особамъ высшаго званій оказывали честь всегда посредствомъ Французскаго.
Я смотрлъ на предметъ сей очень издалека. Но описать не льзя, какъ важно ето для нравовъ, для умозрній и вообще для дйствій разума, ибо каждый языкъ своимъ способомъ и своими свойствами наконецъ покоряетъ себ всю душу, къ нему приобыкшую. Отъ етаго произошло разнообразіе въ Нмецкой жизни, раздленіе между большими и малыми, отчужденіе Князей отъ народа, забвеніе старинной Нмецкой добродтели, строгости и врности, отъ етаго давно уже опасные и вроломные сосди нашли къ намъ удобный входъ и успли присвоить себ перевсъ, чего они никогда бы неимли. Примръ высшихъ сильно дйствовалъ, и зло сіе подобно зараз распространялось въ тхъ сословіяхъ, отъ которыхъ наиболе зависитъ безопасность нравовъ цлаго народа, въ среднемъ состояніи и въ мщанств. И у нихъ ослабло и разрушилось все, что прежде было прочнымъ и твердымъ, легкомысліе стало называться любезностію, болтанье мудростію, жеманство ловкостію, а врность, простота и честность, которыми славились древніе Германцы, со дня на день изнемогали, даже воинственность и мужество и пламенная страсть къ храбрымъ подвигамъ уже забыты были въ народ, ибо Государи отъучили людей отъ оружія, направили вниманіе гражданъ къ спокойному упражненію въ рукодліяхъ и въ млочнымъ выдумкамъ доставать деньги, а мужественные подвиги и бодрая свобода часъ отъ часу становились рже, все прошло, что могло бы напоминать о благородной гордости, о довольств и храбрости вковъ минувшихъ. Владтели содержали при себ постоянныя войска и говорили: пока у насъ есть, онъ, до тхъ поръ никто недерзнетъ вредить, намъ! А недумали, что престолъ и государство утверждаются боле на храбрыхъ сердцахъ и на душахъ крпкихъ.
Писатели и ученые, духовенство к пророки народные шествовали тмъ же путемъ слпоты и заблужденія. Хотя нкоторые изъ нихъ чуждались привязанности въ Французамъ и жизни Французской, хотя порицали Французское легкомысліе, фиглярства и дурачества, противуполагая имъ Нмецкую важность, Нмецкое прилжаніе, Нмецкую основательность, но многія длали то же что Французы, жизнь ихъ, направленіе дйствіи, способ упражненія въ наукахъ и искусствахъ очень походили на Французскія, и въ нихъ втренность, нечестіе и невріе истребили вру прародительскую, и въ нихъ любовь и врность со дня на день уменьшались, а высокомріе и холодность возрастали. И сердца ихъ ожесточились прошивъ Бога и противо добродтелей предковъ, такъ что они немогли уже отличать добраго отъ злаго, изящнаго отъ мерзкаго, истиннаго отъ ложнаго, вс поступки ихъ казались имъ прекрасными и совершенными, они смялись надъ длами предковъ своихъ, почитая ихъ ребяческими и глупыми, они погрязли во лживости, ибо не могли возвыситься до простоты прародительской, до изящества, и благородной гордости своихъ предковъ, пустое жеманство и холодная нарядность — вотъ до чего они достигли. Очевиднымъ признакомъ несчастнаго ихъ состояніе было то, что они пустоголовую, и втреную, Французскую обезьяну почитали великимъ мужемъ и остроумнымъ, писателемъ. Иные хотли бы оставаться Нмцами, но уже не находили сильнаго, значительнаго, и свободнаго языка народнаго, которой одинъ, удобенъ одушевить искусства и науки. Однакожь явились нкоторые, а одинъ, изъ числа ихъ вознесся такъ высоко, что его въ сіи времена холодной безчувственности почесть можно знаменіемъ, Божіимъ. Я говорю о стихотворц Гете, которой въ прочемъ не теперешнему времени принадлежитъ, но съ одной стороны онъ ознаменованъ прошедшимъ, съ другой будущимъ: появленіе такихъ людей показываетъ близкую перемну.— Клопштокъ, Шиллеръ, и Гердеръ, имена почтенныя! Однакожъ, они слишкомъ приближались къ отраженному и болзненному состоянію, своего времени, часто заставляютъ они вспомнить о пустот, принужденности и ложной чувствительности. И въ Германіи невріе глубоко пустило свои корни: богословы учили, что не было чудесъ на свт, и что духъ есть существо ничтожное, удобно понимаемое, философы пустословили о безчувственной и мертвой натур, т и другіе, вмсто Бога хрістіанскаго, вмсто вры и надежды на спасеніе, сотворили жалкихъ идоловъ и приготовили весьма слабыя подпоры для людей, шествующихъ по бдственному пути жизни. Вс почитавшіе себя мудрецами, подражая Французскому своевольству, говорили, что старое никуда негодится, что его отмнить надобно, и что возмужавшій, освобожденный отъ суеврія человческій разумъ долженъ изобрсти для себя другаго Бога, и устроишь другое общество, которое должно быть управляемо отлично отъ обыкновенія предковъ. Такимъ образомъ они ввели и народъ въ заблужденіе, которой не хотлъ уже врить ничему святому, и такимъ образомъ высокомріе и нечестіе людей часъ отъ часу возрастали. Но сумазбродство сіе наиболе свирпствовало, и находилось на послдней степени безстыдства, съ 1780 по 1796 год. Посл того многіе стали думать иначе и признали свое заблужденіе, многих бдствія обратили на путь правый, и впредь еще обращать будутъ.
Когда въ мір дла идутъ такимъ порядкомъ , когда порокъ ставится на равн съ добродтелью, нечестіе съ врою, тщета съ добротою страсть въ новизнамъ съ почтенною стариною: тогда угрожаетъ близкая година наказанія, и живущее поколніе готовитъ собственную свою пагубу, тогда тяготетъ десница гнва Божія и посылаетъ или потопъ, или тирана. Тогда люди взываютъ къ Небу, но уже поздно, Небо не слышитъ ихъ воплей. Они должны понести кару за своевольство, непослушаніе и нечестіе. Добрый и злый, виновный и невинный подлежалъ единому приговору, дабы вс равно удостоврились, что есть Богъ наказующій, что вс замыслы человческіе разсваются какъ прахъ втромъ возметаемый, и что одн только дйствія простоты и врности остаются прочными.
Глупцы радовались безразсудствомъ своимъ и суетностію, презирая доблести предковъ, почитали себя образованными, просвщенными, изящными, и чаяли скораго приближенія золотаго вка свободы и счастія, а того нечувствовали, что они находятся въ стяхъ лживости, и что демонъ убійства и ужасовъ стоитъ у нихъ за спиною, готовый поражать ихъ. Нкоторые добрые предсказывали имъ въ осторожность, что отъ пустаго цвта нельзя ждать плодовъ хорошихъ, но они врить имъ не хотли. Вс однакожъ чувствовали, что долженствуетъ наступить великая перемна, коея признаки открывались во многихъ знаменіяхъ.
Наказаніе долженствовало быть политическое. Явленіе блестящее, подобное лживымъ сердцамъ и помысламъ людей сихъ, долженствовало сперва обольщать ихъ суетными надеждами и нсколько лтъ увеселять ментами, потомъ надлежало оному призраку явиться въ вид фуріи, отворить двери ада и выпустить на свт измну, бшенство, ярость и убійства, дабы вс наконецъ удостоврились въ безразсудств своемъ и порочности. Поелику Французы были главными затйщиками и соблазнителями въ оба протекція столтія, то отъ нихъ долженствовало родиться началу, въ Париж, въ семъ мнимомъ обиталищ всякаго блага, надлежало появиться блестящему метеору. Дерзкія и непостоянныя мысли сихъ людей уже лт двадцать устремлялись къ дламъ политическимъ, чмъ слабе они были въ своихъ силахъ, намреніяхъ и добродтеляхъ, тмъ боле не нравился имъ прежній порядокъ, старой Богъ, старая вра, старыя учрежденія казались имъ неприличными настоящему просвщенію. Положено составить новую конституцію до законамъ чистаго разума, о которыхъ въ старину совсмъ неимли понятія. Предавшись симъ высокимъ замысламъ, они забыли что они люди, и какіе своевольные люди. Какъ же могли они обуздать себя одними умственными правилами?
Война сверо-Американскихъ областей съ Англіею за свободу, съ 1774 до 178З года продолжавшаяся, обнаружила мысли и желанія людей, была оселкомъ, на которомъ острились политическія идеи. Императоры и Короли видя, съ какимъ вниманіемъ люди смотрятъ на происшествія и какъ судятъ объ нихъ, тогда могли бы предузнать будущія событія въ Европ. Вмсто того, еще до окончанія упомянутой воины, Императоръ Іосиф захотлъ переиначить все старое, и поступилъ въ этомъ случа какъ поступили бы самые пылкіе демагоги. Въ соединенныхъ и. въ Австрійскихъ Нидерландахъ, въ Литтих, въ Ауен и въ другихъ мстахъ оказались тогда же нкоторыя движенія за такъ называемую свободу слово, о которомъ разумли сообразно мыслямъ тогдашняго вка, и которое сильно разгорячало пылкія головы. Наконецъ Франція представила великое позорище и привлекла вс прочія искры къ своему пламени.
[Арндт Э.М.В.] Король Фридрих Второй и век его: (Сокращ. с немецкаго): [Из Ист. карман. книжки на 1813 г.] // Вестн. Европы. — 1813. — Ч. 68, No 5/6. — С.82-122.