Корнеты и сугубцы, Домрачев Григорий, Год: 1912 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 38 минут(ы)

Корнеты и сугубцы.

(Картины военно-училищной жизни).

ОТЪ РЕДАКЦІИ.

Картина, которую мы предлагаемъ вниманію читателей въ очеркахъ г-на Домрачева, до такой степени своебразна, что мы ршились напечатать ее лишь по наведеніи нкоторыхъ справокъ у лицъ, знакомыхъ съ традиціями нашего ‘учебно-кавалерійскаго’ міра. Впрочемъ, всякій, кто дочитаетъ очерки до конца, придетъ, наврное, къ заключенію, что ‘такъ не выдумаешь’. Авторъ не претендуетъ на художественную полноту изображенія и, несомннно, не захватываетъ въ своемъ изображеніи всей жизни того учебнаго заведенія, въ которое его забросила судьба. Но то, что ему лично пришлось испытывать втеченіи одиннадцати дней, произвело на него, очевидно, впечатлніе, яркое, незабываемое, запечатлвшее въ памяти пережитыя и перечувствованныя детали. И вотъ, черта за чертой, передъ нами рисуется этотъ замкнутый исключительный мірокъ, культивирующій, по странной преемственности, свои особыя традиціи, проникнутыя особымъ ‘духомъ’ съ совершенно особыми нравами и съ собственнымъ жаргономъ.

Для того, чтобы дать читателю возможность скоре оріентироваться въ этомъ исключительномъ и своеобразномъ мір, въ который, порой безъ всякихъ предупрежденій, попадаютъ неосмотрительные новички, мечтающіе о ‘кавалерійской’ карьер,— мы считаемъ нелишнимъ дать нсколько поясненій, начиная съ тарабарскаго заглавія.

‘Корнетами’ на училищномъ жаргон называются юнкера кавалерійскихъ училищъ, пробывшіе въ училищ больше году. ‘Сугубцы’ — это новички, первокурсники. Авторъ производитъ это названіе отъ ‘сугубыхъ’ страданій и сугубой тяжести жизни этихъ злополучныхъ молодыхъ людей, которыхъ зовутъ еще ‘хвостатыми зврями’ и ‘пернатыми’. Юнкеръ, хотя бы и оставшійся на второй годъ въ томъ-же класс, т. е. уже заявившій себя съ значительной степенью вроятности лнтяемъ или тупицей,— тмъ не мене сразу становится начальникомъ ‘сугубца’, и послдній обязанъ безпрекословно повиноваться самымъ хотя-бы безсмысленнымъ и незаконнымъ его приказаніямъ. Эта среда изобрла свое ‘чинопроизводство’, и чрезвычайно знаменательно, что повышеніе въ этой произвольной іерархіи обратно пропорціонально умственной работ и успхамъ въ ‘наукахъ’. Юнкеръ, оставшійся на второй годъ въ первомъ класс, считается уже тмъ самымъ въ чин ‘корнета’, оставшійся дважды производится въ чинъ маіора, тотъ, кто ухитрится остаться и посл этого,— становится полковникомъ, и т.д. Подчиниться этому никакими уставами непредусмотрнному строю — значитъ ‘жить по традиціи’. Молодой человкъ, подчинившійся традиціи,— сразу становится зависимымъ отъ всхъ ‘корнетовъ’, и обязанъ безпрекословно повиноваться каждому -распоряженію любого изъ этихъ ‘маіоровъ’ и ‘генераловъ’, вплоть до обязанности ‘выть на луну’… Правда, онъ можетъ сразу же заявить, что онъ не признаетъ ‘традиціи’ и хочетъ жить ‘по уставу’, т. е. повиноваться только законнымъ распоряженіямъ ‘вахмистровъ и ‘взводныхъ’. Но такъ какъ вахмистры и взводные въ свою очередь, принадлежатъ къ ‘традиціонерамъ’, то они очень скоро даютъ почувствовать дерзкому новичку, что жизнь по уставу можетъ быть обращена въ настоящую каторгу. Кром того, оказывается, что эти школьныя традиціи просачиваются и дальше, за предлы училища. И вотъ,— парія на школьной скамь становится такимъ же паріей въ своей дальнйшей карьер. Исключеніе составляютъ только казачьи войска, проникнутыя еще, очевидно, старинными традиціями ‘казачьяго круга’ и потому не обращающія вниманія на традиціонную тираннію школы. Казаки-юнкера живутъ ‘по уставу’, сильные своей солидарностью, и ршаются оставаться людьми среди ‘пернатыхъ’ и ‘хвостатыхъ зврей’…

Какъ относится къ этому училищное начальство? Судя по очеркамъ г-на Домрачева и по другимъ свдніямъ,— его отношеніе къ ‘традиціи’ отмчено двойственнымъ характеромъ. Слабыя попытки ограничить ‘цуканіе’ (этотъ тарабарскій терминъ означаетъ самодурную ‘муштровку’ корнетами ‘сугубцевъ’) и… пассивная терпимость къ этому въ сущности подпольному традиціонному режиму, предоставляющему военно-кавалерійскому педагогическому, персоналу нкоторыя удобства. Военная выправка и гимнастика офиціально преподаются въ учебные часы. ‘Традиція’ вноситъ ихъ всюду: въ дортуаръ, въ корридоры, въ рекреаціонные часы, не оставляя ‘сугубца’ даже во время сна. При всхъ физіологически и гигіенически нелпыхъ и порой вредныхъ преувеличеніяхъ,— она все-же ‘обламываетъ’ новичка гораздо скоре, чмъ это могли бы сдлать офиціальныя ‘ученія’, придаетъ ему специфически военную фигуру, выправку и… ‘образъ мыслей’. ‘Традиція’ такимъ образомъ снимаетъ съ педагоговъ значительную часть ихъ ‘воспитательной’ задачи. Поэтому, вроятно, она терпится иными педагогами, другими прямо поощряется. Не имя особой компетенціи на этихъ специфически военныхъ вопросахъ, мы позволяемъ себ думать, что эта исключительно строевая точка зрнія могла бы имть основаніе, если признать, что при условіяхъ современной войны,— можно добиться успховъ большихъ, чмъ мы достигли на поляхъ Манчжуріи,— при помощи ‘дисциплины’, основанной на одномъ безсмысленномъ повиновеніи, на отрицаніи личнаго и человческаго достоинства въ подчиненномъ, при отсутствіи знанія, мысли, иниціативы,— при одномъ умніи держаться на лошади ‘шлюзомъ и балансомъ’, при одномъ знаніи всхъ ‘полчковъ’, масти ихъ лошадей и мундирныхъ выпушекъ и петличекъ…

Посл этихъ краткихъ поясненій мы предоставляемъ слово автору.

30-го августа 1911 г. запасъ до обда я пріхалъ въ N-ское кавалерійское училище. Раздвшись въ шинельной и оставивъ тамъ свои вещи, я робко вошелъ въ залъ, гд гуляли юнкера, громко смясь и крича. Замтивъ мое появленіе, они поспшили ко мн.

— Какъ ваше заглавьице, сугубый?— крикнулъ пискливымъ голосомъ одинъ изъ нихъ, въ желтовато-зеленой рубашк съ совершенно разстегнутымъ воротомъ.

— Изъ кэ-экихъ болотъ?— протянулъ другой, вытянувъ для чего-то подбородокъ впередъ.

— Какое заведеньице кончили?— крикнулъ третій, опять неизвстно зачмъ согнувши ноги въ колняхъ.

— Сугубый! Какъ ваше заглавьице? А-съ? Вы, можетъ быть, не хотите отвчать господину маіору?— повторилъ юнкеръ въ рубашк съ разстегнутымъ воротомъ, сдлавъ страшнымъ свое угловатое лицо.

Я взглянулъ на расплющенный носъ сердито кричавшаго ‘господина маіора’ и растерянно отвтилъ: ‘Анцигинъ… Окончилъ И-скую частную гимназію…’

— Вы какъ намреваетесь жить? Но традиціямъ?— спросилъ юнкеръ съ безусымъ, блднымъ и полнымъ лицомъ.

Я лишь смутно представлялъ себ, въ чемъ заключались традиціи, но тмъ не мене отвтилъ:

— Да-а… Конечно…

— Не ‘да, конечно’, а ‘такъ точно!’ Оставьте штатскія замашки!

— А вы надолго-ли сюда прибыли, хвостатый?— спросилъ неестественнымъ голосомъ еще одинъ юнкеръ съ сильно горбатымъ носомъ.

— На два года… до окончанія курса, тихо проговорилъ я, ошеломленный всей этой сценой.

— Какъ-съ?! Что-съ?! Вы на два года сюда?— воскликнулъ юнкеръ. назвавшій себя господиномъ маіоромъ, длая крайне изумленное лицо.

Кругомъ почему-то захохотали.

— На два года?!— продолжалъ изумляться расплющенный носъ, дрыгая ногами.— А не хотите-ли отчислиться черезъ два дня? А-съ?..

Я молчалъ.

— Что вы, сугубый! Да вы не здоровы!— закричалъ юнкеръ съ горбатымъ носомъ.— Ну-съ… Извольте слушать команду! Ручки на бе-дра! Присядьте! Копытца вмст, носочки врозь!..

Я слышалъ, что въ военномъ училищ прежде всего — повиновеніе, и хотя повиновеніе представлялось мн въ совершенно другомъ вид,— я все-же прислъ.

— Ну-съ, теперь пожалуйте за мной! Прыжочками-прыжочками…

Не зная, куда двать глаза отъ смущенія, я… сталъ прыгать, какъ лягушка, за шедшимъ впереди юнкеромъ. Онъ прошелъ, а я проскакалъ длинную залу, чувствуя за собой шаги нсколькихъ человкъ, наблюдавшихъ мое упражненіе. На порог въ спальныя камеры я вдругъ покачнулся и, потерявъ равновсіе, опрокинулся на полъ.

— Что вы, пернатый!— заговорилъ горбоносый.— Хвостомъ зацпились!.. Прыжочками! Ать, два!..

Я чуть не плакалъ отъ оскорбленія, боли и непривычныхъ движеній, но больше всего отъ стыда. Очевидно, переступивъ этотъ порогъ, я — уже не человкъ, уважающій себя, добровольно подчинившійся порядку, который самъ избралъ, считая его цлесообразнымъ и разумнымъ, а какой-то ‘сугубый’, ‘хвостатый зврь’, безъ воли и самолюбія…

Въ кавалерійскомъ училищ нтъ юнкеровъ. Старшіе юнкера по традиціи не юнкера — они вс сами себя произвели въ офицеры, младшіе — опять-таки не юнкера, а ‘зври’, ‘сугубые’, ‘пернатые’, ‘хвостатые’. Г.г. самозванные офицеры имютъ разные чины. Пробывшіе одинъ годъ въ младшемъ класс при переход въ старшій длаются корнетами, оставшіеся въ младшемъ класс на повторительный курсъ присваиваютъ себ чинъ маіора, пребывающіе въ училищ третій годъ носятъ чинъ полковника, а на четвертый становятся генералами, ухитрившійся прочислиться свыше четырехъ лтъ {За крупные проступки юнкеровъ посылаютъ въ полкъ для исправленія, не отчисляя въ тоже время отъ училища.} пріобртаетъ чинъ генерала-отъ-кавалеріи. Словомъ, чмъ юнкеръ неуспшне или неосторожне по поведенію, тмъ выше онъ иметъ традиціонный чинъ. Производствомъ ‘г.г. офицеровъ’ и улаживаніемъ столкновеній ихъ съ сугубыми завдуетъ особый таинственный ‘корнетскій комитетъ’, засданія котораго происходятъ тайно отъ начальства…

Прискакавъ, наконецъ, за своимъ горбоносымъ вожатымъ въ отдаленную камеру, я едва держался на ногахъ. Лицо мое было покрыто крупными каплями пота.

Зрлище, которое представилось мн въ этой камер, было тоже неожиданно и странно.

Вдоль стнъ я увидлъ цлый рядъ какихъ-то молодыхъ людей въ студенческой форм и въ штатскихъ тужуркахъ… Вся эта довольно разношерстная компанія усердно выполняла ни къ чему не нужныя присданія.

— Пристройтесь, сугубый!— сказалъ приведшій меня горбоносый корнетъ.

Я всталъ въ рядъ.

— Присдайте!…

Держа руки на бедрахъ, мы присдали и поднимались, вновь присдали, вновь поднимались. Капли пота бжали по лицамъ, попадали въ глаза, въ ротъ, падали на полъ.

— Ну и воздухъ, отъ этихъ сугубцевъ!— сказалъ маіоръ съ разстегнутымъ воротомъ, сморщивши свой расплющенный носъ.

— Вс на триста шестьдесятъ! Ать, два!— скомандовалъ еще какой-то ‘корнетъ’, щелкая пальцами правой руки.

Вс студенты сдлали полный оборотъ въ 360^о на каблук лвой ноги черезъ лвое плечо. Я не понялъ этой команды и остался въ прежнемъ положеніи.

— А вы, что-же! Не желаете?! Вращайтесь! Ать, два!— крикнулъ приведшій меня горбоносый корнетъ Малеринскій, щелкая пальцами.

— Университетъ и Академія! Ха-ха!.. На триста шестьдесятъ… Ать, два!

— Еще разъ! Ать, два!

— Анкоръ фо!

— Нохъ эйнмаль!

Мн начинало представляться, что я попалъ въ сумасшедшій домъ! Все это было такъ странно и дико, что на лицахъ злополучныхъ сугубцевъ, несмотря на непріятное положеніе,— пробивались улыбки…

— Улыбочки въ карманъ спрячьте!.. Въ карманъ улыбочки!..

Маіоръ съ расплющеннымъ носомъ подошелъ ко мн.

— Вамъ, кажется, смшно? Плакать будете-съ!.. Крровавымъ потомъ выжму изъ васъ улыбочки!.. Здсь не шутки-съ!.. Всю жизнь будете помнить маіора Штарка!

Бросивъ на меня яростный взглядъ, ‘маіоръ’ Штаркъ отошелъ.

Въ камеру вошелъ маленькій, толстенькій корнетъ съ румянымъ лицомъ и, заложивъ руки въ карманы, громко крикнулъ: ‘Сугубцы! Кто желаетъ явиться корнету Сысоеву? Никто че желаетъ?! Пожалуйте вы, сугубый въ черкеск! Явитесь!’

Сугубый въ черкеск отправился сначала, ‘ъ дальній уголъ, повернулся кругомъ и пошелъ по направленію къ корнету Сысоеву, мряя глазами разстояніе между собой и корнетомъ. Онъ остановился только тогда, когда ему показалось, что онъ отъ корнета находится въ пяти шагахъ.

— Какъ-съ? Это у васъ пять шаговъ-съ?— иронически спросилъ корнетъ Сысоевъ, подошедши къ сугубому въ черкеск такъ, что вышло только два шага.— Гуляйте назадъ!

Сугубый попытался опять подойти, но подошелъ такъ, что до корнета оказалось семь шаговъ.

— Что вы! Да вы не здоровы,— изумился Малеринскій, а корнетъ Сысоевъ скомандовалъ:

— Гуляй назадъ!

Наконецъ, горецъ подошелъ на пять шаговъ.

— Являйтесь,— разршилъ корнетъ.

— Во время рапорта смирно!— крикнули корнеты прочимъ сугубымъ, сами тоже нсколько подтянувшись.

Вс стали ‘смирно’.

— Господинъ корнетъ! Разршите явиться,— началъ сугубый въ черкеск.

— Рискните,— сказалъ корнетъ.

Горецъ сдлалъ шагъ впередъ.

— Господинъ корнетъ! Окончившій курсъ Владикавказскаго реальнаго училища сугубый Ахметовъ является по случаю прикомандированія къ дивизіону юнкеровъ N-скаго кавалерійскаго училища.

Окончивъ рапортъ, Ахметовъ ждалъ дальнйшихъ приказаній.

— Кругомъ! Три шага впередъ — маршъ! Кругомъ! Присядьте! Длайте два прыжка назадъ и одинъ впередъ и подойдите ко мн.

Ахметовъ стоялъ теперь отъ корнета на семь шаговъ. Присвъ, онъ сталъ длать большой прыжокъ впередъ, а назадъ — два маленькихъ. Вскор онъ былъ около корнета.

— Стой, равняйся, стой!

Корнетъ Сысоевъ милостиво подалъ руку сугубому въ черкеск и отрекомендовался: ‘Корнетъ Сысоевъ’.

— Вы, сугубый!— крикнулъ онъ затмъ мн.— Явитесь!

Я попробовалъ ‘явиться’, но корнетъ только махнулъ рукой.

— Вы еще не умете являться!— сказалъ онъ, уходя.

— Поучитесь у вашего однокопытника, какъ надо являться,— прибавилъ корнетъ Малеринскій.— Отчетливости больше!..

Въ этотъ моментъ прозвучала труба. Это былъ сигналъ къ обду.

— Опаздываютъ строиться!— закричалъ маіоръ Штаркъ.— Вс сугубцы, галопомъ — маршъ!

Одинъ за другимъ мы побжали въ залъ. Построившись, вс пошли въ столовую, гд, посл новаго сигнала, пропли ‘Очи всхъ’ и услись за столы.

Во время обда пріхали еще нсколько корнетовъ, которые. войдя въ столовую, радостно цловались со своими товарищами и Оглядывали сугубыхъ.

— Все зври?— спрашивали они.

— Все сугубство,— отвчали имъ.— Хвостатые и пернатые…

Лица хвостатыхъ и пернатыхъ были угрюмы. Они вытягивали подъ столомъ усталыя ноги, стараясь дать имъ наиболе спокойное положеніе.

Посл обда стало легче: дежурный офицеръ, внезапно налетвъ, пятерыхъ корнетовъ посадилъ подъ арестъ за цуканье, т. е. за издвательство надъ младшими. Посл этого корнеты поставили на лстницу, именуемую на корнетскомъ язык ‘махалкой’, сугубца, приказавъ ему во-время предупреждать ихъ о появленіи офицера.

Сугубные бродили по камерамъ, какъ сонныя мухи подъ осень. Сдлавши два-три шага, они лпились вдоль стнъ, становились за двери, за печки, чтобы быть какъ можно меньше замтными, или вытягивались въ струнку, видя проходящаго корнета. Корнетъ или кивалъ головой отдающимъ честь сугубцамъ, или щелкалъ пальцами, и тотъ, къ кому относился щелчокъ, длалъ полный оборотъ на 360^о…

Въ той камер, гд я помстился до разбивки младшихъ юнкеровъ по эскадронамъ и взводамъ, было два студента — кубанскихъ казака. Они стояли около своихъ коекъ и разговаривали вполголоса. Проходившій корнетъ щелкнулъ имъ пальцами.

— На триста шестьдесятъ! Вращайтесь! Ать, два! Ать, два!.. Впрочемъ, можетъ быть, вы живете по уставу?..

— Такъ точно, господинъ корнетъ, мы — кубанскіе казаки. Живемъ по уставу.

— А! Въ такомъ случа не безпокоитесь, не безпокойтесь! Не нужно-съ… не нужно-съ…

Казаки сли, а корнетъ, помахивая хлыстикомъ, подошелъ къ другимъ сугубымъ, стоявшимъ безмолвно у стнъ.

— А вы какъ живете? Быть можетъ, тоже по уставу?— спросилъ онъ строго смотря на одного изъ нихъ.

— Никакъ нтъ, господинъ корнетъ, живу по традиціи.

— Вращайтесь! А вы?

Корнетъ обратился ко мн.

— По традиціи.

— Вращайтесь! Для поддержанія традицій N-скаго кавалерійскаго училища… нохъ эйнмаль! Да не портить копытцами стны, хвостатые!— крикнулъ корнетъ, видя, что мы отъ неловкости задваемъ за стны.— Стой, равняйся, стой! Кром уставниковъ, вс приссть! Ручки на бедра, прыжочками кругомъ по камер — маршъ!

Мы запрыгали. Корнетъ протянулъ свой хлыстъ на полъ-аршина отъ пола.

— Черезъ барьеръ — прыжочкомъ! Стой, равняйся, стой! Спасибо за службу!..

— Рады стараться, господинъ корнетъ!

— Завтра у корнета экзаменъ, корнетъ ничего не знаетъ, корнетъ будетъ маіоромъ. Чувствуете, сугубцы?!

— Чувствуемъ, господинъ корнетъ!

На минуту корнетъ задумался. Онъ повсилъ свой сильно выдающійся носъ, продолговатое, слегка веснушчатое лицо его потемнло, и взглядъ сдлался тусклымъ, неподвижнымъ и печальнымъ. Въ первый разъ за весь этотъ день среди сотни корнетовъ я увидлъ лицо, которое хоть на минуту озарилось подобіемъ человческаго чувства, сбросивъ нагло-насмшливое выраженіе.

— Кто знаетъ, сугубцы: чему подобно сердце рябчика передъ выстрломъ?— продолжалъ корнетъ черезъ минуту.

Никто не могъ сказать, чему подобно сердце рябчика передъ выстрломъ.

— Сердце рябчика передъ выстрломъ,— объяснилъ корнетъ, подобно сердцу благороднаго корнета передъ экзаменомъ по артиллеріи…

Корнетъ звякнулъ шпорами и пошелъ изъ камеры. Въ дверяхъ онъ обернулся.

— Явитесь мн завтра посл вечерней зари… Корнетъ Магерлай запомнитъ, кто не явится.

Корнетъ еще разъ стукнулъ шпорами и удалился. Я подошелъ къ кубанскимъ казакамъ.

— Скажите пожалуйста,— спросилъ я,— что, собственно, значитъ ‘жить по уставу’?

— Это значитъ,— сказалъ одинъ изъ казаковъ-студентовъ,— не признавать этихъ глупыхъ, мальчишескихъ традицій и повиноваться только тмъ юнкерамъ, повиновенія которымъ требуетъ уставъ кавалерійскихъ училищъ,— напр., вахмистру.

— Стало быть, цукинье совершенно незаконно?

— Ршительно.

— Какъ же оно существуетъ? Его не преслдуютъ?

— Стало быть, есть разсчетъ не преслдовать,— проговорилъ казакъ язвительнымъ тономъ.

— Кто же можетъ жить по уставу? Одни только казаки?— продолжалъ я допытываться.

— Нтъ. Можете и вы жить по уставу.

— Въ такомъ случа, если станетъ очень тяжело, я перейду на уставъ.

Казакъ отрицательно покачалъ головой.

— Тогда будетъ еще тяжеле. За каждый ничтожный проступокъ на васъ будутъ налагать дисциплинарное взысканіе, записывать въ штрафной журналъ, давать по нскольку нарядовъ на дежурства не въ очередь… Заморятъ на дневальствахъ… Кончится тмъ, что васъ или отчислятъ отъ училища въ полкъ, или вы окончите училище по третьему разряду, т. е. унтеръ-офицеромъ.

— Для каждаго проступка,— пояснилъ другой казакъ,— у нихъ дв мрки… О своихъ, традиціонерахъ, они не докладываютъ начальству: вмсто уставного, офиціальнаго наказанія назначатъ одно изъ традиціонныхъ наказаній, напр., нсколько тысячъ присданій. Разумется, въ физическомъ отношеніи корнетское наказаніе будетъ много тяжеле, но зато оно не портитъ вашего поведенія въ глазахъ училищнаго начальства… Бываютъ даже случаи, когда за проступки сугубыхъ, если они живутъ по традиціи, отвчаетъ передъ начальствомъ самъ взводный.

— Почему же вы сами не боитесь жить по уставу?

— Я ршительно не переносилъ бы цуканья, это первое, а второе (и это главное) казаковъ юнкера меньше преслдуютъ. Вы опросите, почему? Можетъ быть, потому, что казаки такъ ужъ всегда живутъ по уставу. Тоже своего рода казачья традиція…

Прошло около получаса. Въ камеру вошелъ, медленно, изящно ступая, чуть позвапивая шпорами, черноватый улыбающійся корнетъ. Его красивое лицо съ живыми глазами, легкой синевой на бритыхъ щекахъ и заботливо приподнятыми кончиками черноватыхъ усиковъ, невольно привлекало къ себ.

— Пожалуйста! Прошу васъ. Не отдавайте мн чести. Не нужно. Сядьте!— произнесъ онъ, видя, что мы вскочили.

Корнетъ остановился около средняго окна въ камер и услся на подоконникъ. Онъ продолжалъ улыбаться, разсматривая лица сугубыхъ.

— Вамъ, поди, кажется — сказалъ онъ,— что здсь сумасшедшій домъ? Не правда-ли? Одинъ жаргонъ чего стоитъ!.. Я вамъ дамъ полезный совтъ,— никогда не улыбайтесь, когда васъ цукаютъ, смотрите лучше исподлобья. Корнеты не любятъ, когда улыбаются. Обращайтесь ко мн, если что-нибудь вамъ будетъ нужно,— прибавилъ онъ и удалился, оставивъ пріятное впечатлніе человка, очевидно, не поддавшагося вліянію училищнаго режима. ‘Маіоры’ — неудачники по части наукъ — готовы вымещать на беззащитныхъ пережитыя въ прошломъ мученія и настоящія неудачи, они возстановляютъ свое ‘достоинство’ въ области гимнастики и присданій, гд они мастера. Большинствомъ корнетовъ руководитъ традиціонная рутина и своеобразно понимаемыя воспитательныя цли. Изрдка попадаются однако и пріятныя исключенія.

Въ пять безъ четверти заиграла труба.

— Сигналъ былъ!— закричалъ краснощекій корнетъ Сысоевъ, проходя черезъ камеру.— Опаздываютъ сугубцы! Рысью! За хвостики держитесь!

Я ухватился за тужурку впереди бжавшаго студента, за меня ухватился другой студентъ, и т.д… Такимъ образомъ мы вбжали въ залъ, чтобы построиться къ чаю.

— Какой былъ сигналъ, распущенные?— спрашивалъ сугубыхъ корнетъ Малеринскій, проходя по рядамъ.— Сигналовъ не знаютъ Работать будете до опупнія!..

— Сигналъ ‘наступленіе’, господинъ корнетъ,— отвтилъ, наконецъ, одинъ изъ кадетъ.

— Какъ ваше заглавьице?

— Целегородцевъ, господинъ корнетъ.

— Какого корпуса?

— Орловскаго Бахтина, господинъ корнетъ.

— Явитесь мн посл зари…

— Слушаю, господинъ корнетъ.

— Глаза напра-вонъ!— раздалась команда вахмистра.— Равняясь!.. Смиррнэ! Напра-вонъ! Правое плечо впередъ, шагомъ маршъ!

Столпившись у дверей, корнеты наблюдали за шествіемъ сугубыхъ. Каждый изъ нихъ выкрикивалъ какое-нибудь замчаніе.

— Ножку крпче! Ать, два! Ать, два!

— Ручками машите!

— Головки выше!

Когда сугубцы вступили на лстницу, раздался крикъ: ‘Поводъ влво и вправо!’

— Поводокъ, поводокъ!

Между разступившимися влво и вправо сугубцами пробжали впередъ корнеты…

Посл чаю опять возвращеніе въ камеры, тоска, боязнь, незнаніе, куда дться, и унылое ожиданіе ужина и сна.

Мы уныло совались вдоль стнъ, съ тревогой слдили за проходящими корнетами, угадывая ихъ приближеніе по бряцанію шпоръ. Корнеты или проходили мимо насъ, какъ бы не замчая ‘зврей’, или принимались цукать отъ скуки, заставляя даже взлзать на круглыя печки, стоявшія въ камерахъ, и пть кукуреку. Продлавъ нсколько опытовъ надъ терпніемъ сугубцевъ, корнеты удалялись, при каждомъ шаг задвая ногу объ ногу, чмъ вызывали усиленное бряцаніе шпоръ.

Въ сосдней камер благородное корнетство, составивъ одинъ на другой пять табуретовъ, приказывало одному изъ кадетъ влзть на верхушку.

— Пожалуйста, пожалуйства! Вы не стсняйтесь! Маіоръ Угаровъ самъ лазилъ на шесть табуретовъ,— говорилъ порядочно уже плшивый маіоръ, крутя большіе рыжеватые усы.

Замученный кадетъ кое-какъ влзъ на верхушку.

— Вращайтесь, мохнатый! На триста шестьдесятъ!— крикнулъ маіоръ Угаровъ, щелкнувъ пальцами.

Кадетъ сдлалъ медленный поворотъ, боясь потерять равновсіе. Его раскраснвшееся лицо было залито потомъ, зубы были крпко стиснуты и слегка оскалены, ноги замтно дрожали.

— Что вы, распущенный, вращаетесь, какъ сонный!— замтилъ блокурый корнетъ Емельяновъ съ чрезвычайно блднымъ и длиннымъ лицомъ, бренча одной шпорой, такъ какъ другая нога была въ туфл.— Отчетливе поворотъ! Ну!

Кадетъ попробовалъ сдлать отчетливый поворотъ. Онъ пошатнулся, взмахнулъ руками и, окончательно потерявъ равновсіе, съ закружившейся головой вынужденъ былъ прыгнуть съ своего пьедестала. Падая, онъ немного ссадилъ себ ногу о стнку желзной кровати. Табуреты съ громомъ полетли на полъ. Лицо его судорожно дрогнуло, и слезы быстро побжали изъ глазъ. Онъ отвернулся къ стн, вытащилъ изъ кармана платокъ и закрылъ имъ глаза. Верхній табуретъ при паденіи на полъ чуть не ударилъ того блднолицаго корнета, у котораго одна нога была въ сапог, а другая въ туфл.

— Вы, что это? Можетъ быть, хотли убить господина корнета?— спросилъ корнетъ Емельяновъ.— Явитесь ко мн завтра!.. Ваше счастье, что корнетъ очень добрый, а то бы пришлось по-ра-ботать, да-съ!

Бренча одной шпорой, корнетъ Емельяновъ вышелъ изъ камеры. ‘Маіоръ’ Угаровъ, переставши крутить усы, достаточно ужъ высоко торчавшіе, и заложивши руки въ карманы, пожималъ плечами и удивлялся слабости сугубства.

— Это чортъ знаетъ, что такое! Что за сутубство пошло!— говорилъ онъ какимъ-то неестественнымъ голосомъ.— Присдать — не могутъ, вращаться — не могутъ, отчетливо явиться — не могутъ!.. Удивляюсь, удивляюсь!..

Маіоръ обвелъ сугубыхъ глазами и остановился на одномъ изъ нихъ.

— А вы… какъ васъ… графъ или князь?..

— Графъ Эгельстромъ, господинъ маіоръ.

— А вы можете-съ?..

— Такъ точно, господинъ маіоръ!

— Ага?! Присядьте! Ножки вмст, ручки на бёдра… Встать!! С-э-э-э-сть!.. Встать!! С-э-э-э-сть… Встать!! С-э-э-э-сть… Прыжочекъ кверху! Ать, два! Встать!! Спасибо за службу!

— Радъ стараться, господинъмаіоръ!

— Ну, танцуйте!.. Гуляйте!.. Вс гуляйте!— крикнулъ маіоръ и подошелъ къ кадету.

— Что же вы плачете? Присядьте на коечку. Успокойтесь. Маіоръ не будетъ васъ трогать. Присядьте-съ…

Кадетъ слъ на койку, тщательно вытеръ лицо и успокоился. ‘Маіоръ’ Угаровъ вышелъ изъ камеры. Прошло полчаса. По камерамъ пробжалъ какой-то корнетъ.

— Начальникъ училища, — кричалъ онъ.— Сугубые, ссть! Вы подведете корнетовъ, если будете стоять. Корнетамъ не нужно отдавать честь, когда въ эскадрон начальникъ или дежурный офицеръ.

Сугубцы присли. Вошелъ начальникъ съ двумя офицерами. Мы вс вскочили.

— Смирно!— раздалась команда.

— Здравствуйте, господа,— сказалъ начальникъ училища.

— Здравія желаемъ, ваше превосходительство!— громко отвтили мы, и начальникъ прошелъ дальше… Корнеты вновь заходили по камерамъ.

Оставшись одни, мы ршили между собою попрактиковаться опредлять разстояніе въ пять шаговъ и отчетливо рапортовать. Но только что мы начали другъ другу ‘являться’, неожиданно въ дверяхъ показались три корнета, шедшіе подъ руку. Въ средин былъ маленькій корнетъ Сысоевъ, который при вид нашего занятія пришелъ въ неописанное негодованіе. Держа подъ руки двухъ своихъ товарищей, онъ при каждомъ своемъ слог все ниже и ниже присдалъ и повышалъ голосъ, такъ что окончилъ свое замчаніе сидя ужъ на карточкахъ и дискантовой нотой.

— Какъ-съ?! Что-съ?! Пре-вы-ше-ні-е вла-сти! Сугубый сугубому являться не иметъ права! Вс пожалуйте за мной!.. Я вамъ покажу, что значитъ превышать власть!..

Мы уныло пошли за корнетомъ. На наше счастье заиграла труба, и черезъ пять секундъ мы были уже въ строю.

Посл ужина, въ девять часовъ, вс снова построились для переклички. Каждый, слыша свою фамилію, громко отвчалъ: ‘Я!’

Вдругъ появился дежурный офицеръ.

— Это что такое?! Съ папиросой въ зубахъ! Въ строю!!— закричалъ онъ страшнымъ голосомъ.— А вы куда смотрите?— крикнулъ онъ на вахмистра.— Распущенность! Застегнитесь и идите въ карцеръ: вы недостойны быть въ строю.

Изъ строя вышелъ маіоръ Штаркъ, тотъ самый, который цлый день ходилъ съ расторгнутымъ воротомъ.

Посл переклички вахмистръ скомандовалъ ‘смирно’, и горнистъ заигралъ вечернюю зарю. Въ эту торжественную минуту даже распущенные корнеты не смли шевельнуться въ строю. Всми овладло какъ бы молитвенное настроеніе. Я съ особымъ чувствомъ прислушивался къ мелодіи вечерней зари, которая, дйствительно, казалась чмъ-то священнымъ… Наконецъ, замеръ послдній звукъ.

— Эскадронъ на молитву! Шапки — долой!— скомандовалъ вахмистръ. Мы повернулись къ икон и пропли ‘Отче нашъ’ и ‘Спаси, Господи’.

— На-кройсь!

Мы стали во фронтъ.

— Расходитесь!

Мы повернулись кругомъ и вышли изъ строя. Офицеръ ушелъ, и намъ было позволено возвратиться въ камеры, гд освщеніе ужъ было потушено и замнено ночнымъ, голубоватымъ, направленнымъ абажурами въ потолокъ.

— На подстилочки, на подстилочки, сугубцы! Блье въ квадратики!

— У кого не будетъ одежда въ квадратикахъ, тотъ спать не будетъ… среди ночи будетъ складывать…

— Верхнюю одежду на низъ — это долженъ быть наибольшій квадратикъ, брюки — поменьше, кальсоны — еще меньше, и носки — самый меньшій квадратикъ. Сложить на табурет пирамидкой. Съ правой стороны табурета — сапоги. У кого не будетъ сложено, какъ слдуетъ, ночью разбужу!..

— А вы, сугубый, въ кальсонахъ улеглись? Встаньте на постилочку,— присдайте! Кто будетъ въ кальсонахъ спать — работать будетъ до полночи.

Камера стихла. Сквозь сонъ я почувствовалъ, что меня кто-то дергаетъ за ногу. Я открылъ глаза. Передо мной стоялъ какой-то корнетъ.

— Поменьше квадратики! Сложите снова!..

Я поднялся и снова сложилъ одежду пирамидкой, насколько возможно, маленькими квадратиками. Наконецъ, день кончился. Я за. снулъ.

II.

Въ 6¹/₂ часовъ утра раздался сигналъ, по которому вс сугубцы немедленно соскочили съ постели, одлись и застлали кровати. Во время умыванія (черезъ четверть часа посл перваго сигнала) горнистъ проигралъ утреннюю зарю.

Лниво потягиваясь, корнеты начали тоже подниматься съ постелей. По камерамъ зашлепали туфли полуодтыхъ корнетовъ, подпоясанныхъ полотенцами. Умывальники для нихъ были уже свободны: сугубцы встаютъ раньше.

Въ семь часовъ юнкера построились для переклички, посл которой сугубыхъ повели въ гимнастическую комнату для упражненій на деревянныхъ лошадяхъ, параллельныхъ брусьяхъ, лстницахъ и кольцахъ, а черезъ двадцать минутъ построили къ чаю.

На этотъ день была назначена разбивка молодыхъ юнкеровъ по эскадронамъ и взводамъ, сугубцы старались избжать вниманія праздныхъ корнетовъ, кому это не удавалось, т уже ‘работали’ до изнеможенія.

Особенно страдали т, которые съ университетской скамейки вынесли хотя бы подобіе ‘идейнаго направленія’, или т, въ комъ замчалась серьезность и присутствіе мысли… Часть сугубцевъ забралась въ уборныя и курительныя комнаты. Но и тамъ ихъ нашелъ мопсообразный корнетъ Дубяго.

— Распущенные! Кто изъ васъ знаетъ, чему уподобляется жизнь сугубаго?— спросилъ громко корнетъ и затмъ, намтивъ одного, сказалъ:— Вы, молодой, говорите!

— Жизнь сугубаго — отвтилъ спрошенный — уподобляется маленькому стеклянному шарику, подвшенному на тончайшей нити, который при малйшемъ дуновеніи благороднаго корнета падаетъ и разбивается въ дребезги.

— Спасибо за службу!

— Радъ стараться, господинъ корнетъ!

— Какой вы корпусъ окончили!

— Варшавскій Суворовскій, господинъ корнетъ.

— Можетъ быть, полчки знаете? А-съ? Первый гусарскій?

— Первый гусарскій Сумской Его Величества короля Датскаго Фредерика VIII полкъ.

— Стоянка?

— Москва, господинъ корнетъ.

— Второй гусарскій?

— Второй лейбъ-гусарскій Павлоградскій императора Александра III полкъ. Стоянка г. Сувалки.

— Продолжайте!

— Третій гусарскій Елисаветградскіи Ея Императорскаго Высочества великой княжны Ольги Николаевны полкъ. Стоянка Ольгинъ-Штабъ.

— Продолжайте!.. Четвертый гусарскій?.. Ну, что жъ вы?

— Не могу знать, господинъ корнетъ.

— Какъ-съ? Не знаете-съ? Присдайте! Вы, распущенный,— обратился корнетъ Дубяго къ другому сугубому — четвертый гусарскій?

— Четвертый гусарскій Маріупольскій генералъ-фельдмаршала князя Витгенштейна полкъ. Стоянка г. Блостокъ,— сказалъ ‘распущенный’, успвшій справиться въ дислокаціи войскъ.

— Какъ называются гусарскіе сапожки, распущенный?

— Ботики, господинъ корнетъ.

— Какъ называются гусарскія панталончики?

— Чикчиры, господинъ корнетъ.

— А первый драгунскій? Не знаете? Первый уланскій? Не знаете? Присядьте! Гусиные прыжочки,— ать, ать, ать, ать… Французскій прыжокъ! Ать, два!

Сугубый прыгнулъ кверху.

— Что вы длаете? Французскій прыжокъ!

— Не могу знать, господинъ корнетъ.

— Смотрите.

Корнетъ Дубяго прислъ, прыгнулъ вверхъ и въ это же время сдлалъ полный поворотъ на 360^о. ‘Зврь’ попробовалъ сдлать то же самое. Онъ прислъ, прыгнулъ, сдлалъ оборотъ и сунулся прямо подъ ноги корнету.

— Что вы, распущенный! Убить хотите господина корнета?!

— Никакъ нтъ, господинъ корнетъ.

— Присядьте! Попружиньтесь!..

Распущенный прислъ и сталъ длать быстрыя и маленькія присданія, какъ на пружинк, тотъ, который зналъ три гусарскихъ полка и чему уподобляется жизнь сугубаго, пользуясь тмъ, что корнетъ не обращалъ на него вниманія, пересталъ присдать.

— Мотаете!— закричалъ корнетъ Дубяго, внезапно поворотись къ нему,— присядьте!— За мной — прыжочками! Я вамъ покажу, что значитъ мотать у меня!

Разгнванный корнетъ сталъ водить по эскадрону ‘мотавшаго’ сугубца, который прыгалъ до тхъ поръ, пока могъ стоять на ногахъ. Наконецъ, онъ обезсиллъ и опрокинулся на полъ.

— Что вы, распущенный, на хвостикъ садитесь: безъ потомства останетесь! Встать!

— Господинъ корнетъ, разршите отдохнуть,— умоляюще проговорилъ ‘хвостатый зврь’.

— Отдохните. Присядьте, выставьте правую ногу впередъ, вотъ такъ…

Сугубый попробовалъ ‘отдохнуть’, но эта поза оказалась еще трудне. Онъ вторично упалъ.

— Я не могу такъ, господинъ корнетъ.

— Что значитъ ‘не могу’? Присдайте!

— Я усталъ, господинъ корнетъ.

— Я тоже усталъ!.. Присдайте!

— Я не могу, господинъ корнетъ

— Опять ‘не могу’! Присдайте!

Приказаніе корнета было невозможно исполнить: сугубый былъ замученъ.

— Вы не хотите повиноваться?— спросилъ мрачно корнетъ.

Сугубый молчалъ. Лицо его выражало явное страданіе.

— Вы, можетъ быть, хотите отчислиться?

— Такъ точно, господинъ корнетъ.

— Сегодня же подать докладную! Здсь вамъ не богадльня!..

— Слушаю, господинъ корнетъ.

— Гуляйте!..

Корнетъ отправился выискивать себ новыя жертвы, а сугубый со слезами на глазахъ ушелъ шатающейся походкой въ свою камеру и написалъ докладную записку объ отчисленіи отъ училища.

Въ десять часовъ прозвучалъ сигналъ. Вс вновь принятые явились въ одинъ залъ для разбивки по эскадронамъ и взводамъ. Въ присутствіи начальника училища, инспектора классовъ и смнныхъ офицеровъ сугубые, построенные по ранжиру въ дв шеренги на каждой длинной сторон зала, были разбиты по жребію на эскадроны: на каждой сторонъ зала первая шеренга попала въ первый эскадронъ, вторая — во второй, на другой сторон — наоборотъ. Тотъ и другой эскадронъ раздлили на четыре взвода. По раздленіи на взводы, офицеры стали назначать сугубымъ учителей — дядекъ изъ юнкеровъ старшаго класса. Почти на каждаго учителя пришлось по два сугубца. Племяши обязывались во всемъ слушаться своихъ дядекъ и учиться отъ нихъ внутреннему распорядку и обиходу училищной жизни. Дядька же обязывался покровительствовать племяшамъ и заботиться о нихъ. Отвтственность за проступки племяшей возлагалась на дядьку…

‘Генералъ’ Жаковъ,— немного выше средняго роста, черноватый, смуглый, съ очень низенькой, почти незамтной, благодаря мягкости волосъ, прической, съ черненькими усиками на продолговатомъ лиц, съ темно-срыми, слегка выпуклыми глазами,— подошелъ къ своимъ племяшамъ — ко мн и кадету Чениковскому, подалъ намъ руку и негромко сказалъ: ‘Генералъ Жаковъ. А какъ ваша фамилія?’

— Анцигинъ.

— А ваша?

— Чениковскій.

— Познакомьтесь.

Мы пожали другъ другу руки.

— Ну вотъ. Я вашъ учитель. Вы обязаны меня слушать. Что вамъ понадобится,— обращайтесь ко мн. Ну вотъ. Я вашъ дядька. Но называть меня вы должны ‘ваше превосходительство’, потому что я — генералъ. Ну вотъ. Называть меня дядькой или иначе вы не смйте. Вы можете называть меня только ‘ваше превосходительство’ или ‘господинъ генералъ’. Ну вотъ. Если васъ спроситъ кто-нибудь изъ корнетовъ, кто вашъ дядька, вы говорите: ‘генералъ Жаковъ’… Ну вотъ. Теперь идите сюда. Здсь вы будете спать. Вы по эту сторону, а вы по эту. Я — въ средин. Ну вотъ.

Въ камер начали раздавать ‘инструкцію для юнкеровъ N-скаго кавалерійскаго училища’.

— А у васъ еще нтъ инструкцій?— спросилъ ‘генералъ’ Жаковъ.

— Нтъ, господинъ генералъ,— сказалъ я.

— ‘Нтъ’ вы не можете сказать. Вы должны сказать: ‘Никакъ нтъ’. ‘Да’ — тоже не можете сказать, а должны сказать: ‘такъ точно’. Если чего-либо вы не знаете, вы не можете сказать: ‘не знаю’, а должны сказать: ‘не могу знать’. Ну вотъ. Посл своихъ отвтовъ вы должны прибавлять, смотря по тому, кто съ вами говоритъ: ‘ваше превосходительство’ или ‘ваше высокоблагородіе’ или просто ‘благородіе’. ‘Высокородіе’ не нужно говорить. Это говорится только гражданскимъ чинамъ. Ну вотъ. Теперь я принесу вамъ инструкціи.

Генералъ Жаковъ принесъ инструкціи и сказалъ:

— Понятно, всего изъ инструкціи вы не узнаете, поэтому обращайтесь ко мн. Ну вотъ. Всмъ корнетамъ своего взвода вы должны явиться. Не дожидайтесь приглашеніи. Будетъ хуже. Вмсто ‘прикомандированный къ дивизіону’ нужно теперь вамъ говорить: ‘прикомандированный къ 4-му взводу 2-го эскадрона’. Ну вотъ. Всхъ корнетовъ вы должны знать по фамиліи. Сначала вы должны запомнить корнетовъ своего взвода. Въ нашемъ взвод одинъ генералъ-отъ-кавалеріи — Триховскій, два генерала,— я и генералъ Кертановичъ,— три маіора — Угаровъ, Тутошьянцъ и Баркъ, остальные — корнеты. Одинъ уставникъ — казакъ Обуховъ. Ему не надо отдавать чести. Ну вотъ.

Въ дверяхъ камеры показался полный, небольшого роста, корнетъ съ круглой головой. Мы вскочили и вытянулись.

— Садитесь,— сказалъ генералъ.— Когда вы разговариваете съ генераломъ, предъ корнетами и маіорами вставать не надо. Ну вотъ. Значитъ, когда я съ вами говорю, вставать не надо. Это вошелъ корнетъ Теняшевъ. Ну вотъ. Постепенно вы должны запомнить всхъ офицеровъ школы. Ну вотъ. Вамъ надо знать вс кавалерійскіе полчки, кто шефъ, гд стоянка и какая форма. Если вы не будете знать полчки, васъ будутъ здорово грть. Ну вотъ. Теперь учите инструкцію… Когда дочитаете до правилъ относительно сбереженія лошади, скажите мн. Я васъ буду спрашивать. Ну вотъ.

Посл обда четвертый взводъ повели къ каптенармусу, который переодлъ насъ въ форму училища. Мы надли рубашки защитнаго цвта, прицпивъ къ нимъ старые, измятые погоны съ почернвшимъ галуномъ, синіе рейтузы и неуклюжіе сапоги безъ шпоръ. Благодаря всему этому, мы пріобрли грязновато-неуклюжій, ‘сугубый’ видъ, рзко отличаясь отъ корнетовъ, щеголявшихъ въ собственной одежд.

Переодвшись, я взялъ въ об руки снятую штатскую одежду и вышелъ изъ кладовой каптенармуса. Чтобы попасть въ свою камеру, мн предстояло пройти еще одну. Путь былъ недалекъ, но на пути было два порога. Торопясь положить свои вещи въ столикъ, я быстро перешагнулъ первый порогъ и уже намревался было перейти и второй. Одинъ моментъ — и я былъ бы въ своей камер.

— Что вы, сугубый!— закричалъ вдругъ корнетъ, койка котораго была первой отъ двери.— Назадъ! Черезъ порогъ прыжочкомъ.

Я вернулся назадъ и перескочилъ порогъ.

— Пожалуйте сюда! Черезъ порогъ прыжочкомъ!

Я еще разъ перескочилъ порогъ и остановился передъ корнетомъ.

— Ручки на бедра! Присдайте! Черезъ порогъ нельзя шагать. Надо прыжочкомъ, распущенный!

Я присдалъ, держа около бедеръ руки, обремененныя снятой одеждой, краснлъ и закусывалъ губы. Я чувствовалъ, что ужасно смшонъ, негодовалъ, оскорблялся нее злостью смотрлъ на своего мучителя — почти безусаго блондина, съ безцвтнымъ и полнымъ бабьимъ лицомъ.

— Присдайте, присдайте! Обновите формочку!— говорилъ онъ, полулежа на своей койк.

— Господинъ корнетъ! Разршите мн отнести вещи,— сказалъ я, наконецъ, чувствуя, что ноги мои начинаютъ подкашиваться.

— Отнесите. Сами приходите опять. Черезъ порогъ прыжочкомъ!

Я отнесъ свои вещи и вновь явился передъ корнетомъ.

— Вы, можетъ быть, полчки знаете? 13-й гусарскій?

— Не могу знать, господинъ корнетъ. Я знаю только десять гусарскихъ.

— 13-й гусарскій Нарвскій Его Императорскаго Королевскаго Величества императора Германскаго короля Прусскаго Вильгельма II полкъ. Стоянка г. Сдлецъ. Полковникъ Лазаревъ Повторите!

Я повторилъ.

— А какъ моя фамилія?

Я не зналъ.

— Вращайтесь и говорите. Глбъ… вращайтесь… Ивановичъ… вращайтесь… Юнцовъ… вращайтесь… Глбъ Ивановичъ… Юнцовъ.. Стой, равняйся, стой! Вы, можетъ быть, знаете, что такое наука? Скажите…

— Наука есть собраніе всхъ свдній, добытыхъ человчествомъ путемъ опыта и умозрнія.

— Ничего подобнаго! Наука есть абстракція феноменальной глупости. Ну, быть можетъ, знаете, что такое математика?

— Такъ точно, господинъ корнетъ. Математика есть наука, изучающая свойство величинъ.

— Ничего подобнаго! Математика есть умственное непотребство! Что же вы ничего не знаете?! Можетъ быть, вамъ извстно, что такое прогрессъ?

— Никакъ нтъ, господинъ корнетъ.

— Прогрессъ есть контактная экзибуція циркулярныхъ новаторовъ, тенденція, кульміоранція индивидуумовъ, соціалъ-демократовъ, студентовъ, гимназистовъ, реалистовъ и прочей сволочи. Повторите! Не можете? Вращайтесь при каждомъ слов и говорите за мной… Прогрессъ… есть…

Корнетъ Юнцовъ повторилъ опредленіе прогресса и прибавилъ:— Поставьте адскую точку.

Я зналъ уже, что такое ‘адская точка’. Я прислъ на носки и прыгнулъ вверхъ, но покачнулся назадъ и, чтобы не опрокинуться, сдлалъ назадъ маленькій прыжокъ.

— Зачмъ вы ставите запятую?— закричалъ корнетъ.— Поставьте адскую точку.

Я поставилъ, наконецъ, ‘адскую точку’.

— Повторите, что такое прогрессъ!

Я повторилъ слово въ слово всю галиматью и поставилъ ‘адскую точку’.

— Напра-во!.. Полуоборотъ нал-во! Кругомъ! Полуоборотъ нал-во!.. Кру-гомъ!.. Присядьте! Прыжочекъ кверху!.. Стой, равняйся, стой! Кто у насъ командиръ перваго эскадрона?

— Не могу знать, господинъ корнетъ.

— Какъ! Вы второй день въ училищ и еще не знаете офицеровъ?! Командиръ перваго эскадрона полковникъ N… Чмъ онъ замчателенъ?

Я не зналъ.

— Вращайтесь и говорите за мной. Командиръ… перваго… эскадрона… полковникъ… N… замчателенъ… тмъ… что… у него… есть… дочь… Маруся… Поставьте адскую точку. Запомнили? Повторите.

Я повторилъ. Такимъ же точно манеромъ я узналъ, что и полковникъ второго эскадрона замчателенъ тмъ, что у него есть дочь Нина.

— Направо, налво, налво, направо, на сто восемьдесятъ, на триста шестьдесятъ,— быстро проговорилъ корнетъ Юнцовъ.

Я сдлалъ вс повороты.

— Гуляйте! Черезъ порогъ прыжочкомъ!

Я перепрыгнулъ черезъ порогъ и очутился въ своей камер. Генералъ Жаковъ лежалъ на постели и читалъ романъ.

— Ваше превосходительство! Разршите ссть,— сказалъ я.

— Садитесь.

Я принялся за инструкцію, тяжело вздыхая отъ усталости и отъ тхъ познаній, которыя пріобрлъ у корнета ІОнцова. Черезъ минуту я ршилъ напиться воды. Спросивъ позволенія его превосходительства, я пошелъ по камер, въ которую вошли въ тотъ моментъ два юнкера.

— Обновите-ка форму, сугубый!— сказалъ мн одинъ изъ нихъ, останавливаясь.

— Я уже обновлялъ, господинъ корнетъ.

— Еще обновите! Вы знаете мой чинъ? Кто я такой?

— Господинъ корнетъ.

— Выше!

— Господинъ маіоръ.

— Выше!

— Господинъ полковникъ.

— Выше!

— Господинъ генералъ.

— Выше! Вы не знаете, кто выше генерала?

— Господинъ портупей-юнкеръ.

— Да, да! Господинъ портупей-юнкеръ! Вы еще не знаете портупей-юнкера своего взвода! Вы мн еще не являлись?

— Никакъ нтъ, господинъ портупей-юнкеръ.

— Явитесь!

Я отправился подальше отъ портупей-юнкера, повернулся кругомъ и подошелъ на пять шаговъ.

— Господинъ портупей-юнкеръ! Разршите явиться!

— Громче! Не слышу…

— Господинъ портупей-юнкеръ! Разршите явиться!

— Не слышу!…

— Господинъ портупей-юнкеръ! Разршите явиться!— заоралъ я, наконецъ, во все горло.

— Осмльтесь!

Я сдлалъ шагъ впередъ.

— Господинъ портупей-юнкеръ!! Окончившій курсъ П-ской частной гимназіи Анцигинъ является по случаю прикомандированія къ четвертому взводу второго эскадрона юнкеровъ N-скаго кавалерійскаго училища!!

— Такъ вы изъ П…?— изволилъ спросить портупей-юнкеръ.

— Такъ точно, господинъ портупей-юнкеръ,— отвтилъ я и нечаянно при этомъ кивнулъ головой.

— Поклонники!— закричалъ портупей-юнкеръ.— Пора ужъ позабыть штатскія привычки! Второй день въ училищ! Руки-вверхъ! Бгъ на мст — маршъ!

Поднявши руки кверху, я бгомъ затоптался на мст.

— Выше ножки! Побгайте въ г. П..! Скажите мн, когда вы добжите до П…

— Слушаю, господинъ портупей-юнкеръ,— отвтилъ я, бгая на мст.

Прошло пять минутъ. Я ужъ начиналъ уставать, а города П… все еще не было видно.

— Сколько еще верстъ осталось?— поинтересовался портупей-юнкеръ.

— Около двухсотъ — господинъ портупей-юнкеръ.

— Черезъ какой городъ или мстечко вы пробгаете сейчасъ, сугубый?

— Черезъ городъ Л… господинъ портупей-юнкеръ.

У меня начиналъ ужъ струиться^по лицу потъ.

— Сколько еще осталось верстъ?— спросилъ черезъ минуту портупей-юнкеръ.

— Пятьдесятъ верстъ, господинъ портупей-юнкеръ,— отвтилъ я, едва переводя духъ.

— Что-то вы ужъ очень скоро бжите… давно-ли было двсти…— усумнился портупей-юнкеръ, строго смотря на меня.

— Такъ точно, господинъ портупей-юнкеръ, скоро бгу,— уврилъ я и черезъ минуту сказалъ, остановись: ‘Добжалъ, господинъ портупей-юнкеръ’.

— Очки, батенька, втираете!

— Никакъ нтъ, господинъ портупей-юнкеръ, добжалъ до П…

Портупей-юнкеръ пытливо посмотрлъ на меня, точно въ самомъ дл стараясь опредлить, не вру-ли я.

— А вы знаете, какъ моя фамилія?

— Не могу знать, господинъ портупей-юнкеръ.

— Присдайте до тхъ поръ, покуда не узнаете.

Въ камеру вошелъ ‘генералъ-отъ-кавалеріи’ Триховскій, блондинъ съ голубыми глазами.

— У кого вы присдаете?— спросилъ онъ меня.

— У господина портупей-юнкера, господинъ корнетъ.

— Я не корнетъ, я — генералъ-отъ-кавалеріи Триховскій,— сказалъ онъ, улыбаясь глазами.

— Простите, ваше превосходительство.

— Ничего, ничего. Только надо привыкать. За что же вы это присдаете?

— За то, что не знаю фамиліи господина портупей-юнкера, ваше превосходительство.

— Петровъ… Портупей-юнкеръ Петровъ.

Я съ благодарностью взглянулъ въ голубые глаза генерала.

— Покорно благодарю, ваше превосходительство.

‘Генералъ’ кивнулъ головой и отошелъ. Вскор портупей-юнкеръ обернулся въ мою сторону.

— Господинъ портупей-юнкеръ! Разршите доложить!

— Докладывайте!

— Господинъ портупей-юнкеръ! Ваша фамилія — Петровъ.

— Да, да! Портупей-юнкеръ Петровъ! Давно бы такъ… Гуляйте!

Я возвратился къ своей койк и, видя, что генерала Жакова нтъ, слъ на койку Чениковскаго. Его почему-то мало цукали, но тмъ не мене онъ, глядя на чужія страданія, становился все угрюме и угрюме. Мысль объ отчисленіи отъ училища уже не разъ приходила ему въ голову.

— Вы раньше ничего не знали о пук?— спросилъ онъ меня.

— Могъ ли я даже предполагать что-либо подобное! заговорилъ я, волнуясь,— я въ своей жизни былъ оскорбленъ и униженъ много разъ, но никогда еще не испытывалъ чувства человка, стоящаго у позорнаго столба… Здсь испытываю и это.

— А посл присяги, говорятъ, будетъ еще хуже, — грустно промолвилъ Чениковскій.— Теперь хоть отчислиться можно… Какая все это, въ сущности, глупая и безобразная комедія… Жалко солдатъ, которые будутъ во власти этихъ господъ… Ужъ если съ нами они обращаются такъ жестоко…

— ‘Генералъ’ идетъ…

Мы вскочили и вытянулись.

— Садитесь,— проговорилъ генералъ, ложась на постель и раскрывая романъ.

— Строиться!— вдругъ закричалъ вошедшій корнетъ.— Рысью!

— Возьмите полотенца,— сказалъ намъ генералъ,— вы пойдете въ баню.

Наскоро схвативши полотепцы и ‘фуражементы’ и не успвши взять ни мыла, ни губки, сугубцы выскочили въ залъ и построились. Корнеты прогуливались, какъ всегда, вдоль строя, длая замчанія или поправляя сугубымъ ‘фуражементы’ и пояса.

— Когда пойдете по улицамъ, на женщинъ не засматриваться, зври!— говорилъ портупей-юнкеръ Петровъ, осматривая, хорошо-ли затянуты пояса у сугубыхъ.— Подтянитесь, мохнатый! Что вы, какъ беременный!

— Проходя мимо мясныхъ рядовъ и колбасныхъ, зубами не щелкать, хвостатые,— объявлялъ корнетъ Сысоевъ.

— Довольны-ли вы нашимъ училищемъ, сугубый?— отнесся ко мн корнетъ Тетяшевъ.

— Никакъ нтъ, господинъ корнетъ.

— Что!? Вы недовольны?!— съ ужасомъ проговорилъ корнетъ. Чмъ же вы недовольны?

— Цукиньемъ, господинъ корнетъ!

— Какъ! Что вы говорите!

Корнетъ даже прислъ отъ ужаса.

— Я привыкъ говорить правду, господинъ корнетъ.

— Въ такомъ случа вамъ будетъ отвратительно жить въ училищ. Вамъ надо отчислиться! Напрасно вы надли форму! Узжайте изъ училища!

Всть, что какой-то сугубый недоволенъ цуканьемъ, моментально облетла корнетовъ. Подходили посмотрть на недовольнаго ‘звря’. Одни молча разглядывали меня, другіе спрашивали.

— Это вы недовольны цуканіемъ? Хотите отчислиться? Отчисляйтесь, отчисляйтесь! Намъ такихъ, какъ вы, не надо!

— Въ прошломъ году были такіе же, какъ вы, и тоже въ четвертомъ взвод! Слава Богу, выжили! И васъ выживутъ! Вы мн поврьте,— сказалъ другой.

— Сегодня же посл зори подать мн докладную объ отчисленіи!— крикнулъ маіоръ Штаркъ, только что выпущенный изъ карцера.— Слышите!?

Я молчалъ.

— Слышите?! Сегодня же посл вечерней зари явитесь ко мн и подайте докладную объ отчисленіи!— грозно повторилъ ‘маіоръ’.— Вы понимаете?!

Я продолжалъ молчать.

— Кто у васъ дядька?— спросилъ корнетъ Юнцовъ.

— Генералъ Жаковъ, г. корнетъ.

Наконецъ, раздалась команда и мы пошли въ баню.

На вечерній чай и на ужинъ сугубцы четвертаго взвода уже не шли по-человчески, а, присвши на корточки, длали, какъ лягушки, маленькіе прыжочки въ то время, какъ правый флангъ спускался по лстниц. Проклиная въ душ корнетство, сугубцы четвертаго взвода скакали до лстницы, гд поднимались на подкашивающіяся ноги, такъ какъ прыганье дальше становилось невозможнымъ.

Передъ вечерней зарей одинъ изъ сугубыхъ возмутился грубымъ и жестокимъ обращеніемъ благороднаго корнета и заявилъ, что поведеніе корнета задваетъ его самолюбіе. ‘Задвать же самолюбіе’ сугубаго считалось по ‘традиціи’ проступкомъ, за который самъ корнетъ подвергался ‘наказанію’: его лишали на нкоторое время черезъ посредство корнетскаго комитета права цукать сугубцевъ. Но гд находилась та граница, за которую корнетъ не могъ переходить безнаказанно, такъ какъ за ней слдовало ужъ безусловное самодурство,— едва ли кто зналъ… Слезы душили сугубаго, а благородный корнетъ продолжалъ издваться, не подозрвая, что уже давно переступилъ границу нормальной безнаказанности…

Какъ только сугубый заявилъ о своемъ самолюбіи, тотчасъ же корнеты толпами стали приходить и смотрть, что это за сугубый ‘зврь’, у котораго пострадало самолюбіе.

— У кого тутъ самолюбіе задто?! Это у васъ, сугубый, самолюбіе задто?— кричалъ портупей-юнкеръ Петровъ.

— Отчисляйтесь! Торопитесь, а то посл присяги въ полчокъ подете!— сказалъ корнетъ Емельяновъ.— Отправляйтесь въ пхотное училище, тамъ не цукаютъ.

Посл вечерней зари и гимнастики сугубцы раздлились и легли спать. Въ окна камеры смотрла полная луна.

— Сугубцы, — крикнулъ вдругъ портупей-юнкеръ Петровъ,— выть на луну!

Сугубцы приподнялись съ постелей, оперлись на руки, уставились въ окна и завыли дикими голосами. Вой, кажется, понравился благороднымъ корнетамъ: они изволили слушать его нсколько минутъ.

— Чихайте вс!— заключилъ неожиданно портупей-юнкеръ.

— Апчхи!— раздалось на разные голоса.

Спустя минутъ десять, вс спали.

III.

Наступило 1-ое сентября. Утромъ около восьми часовъ мы были построены и отведены въ училищную церковь, гд былъ отслуженъ въ присутствіи начальника и всхъ офицеровъ училища торжественный молебенъ, на которомъ священникъ сказалъ прочувствованную рчь. Посл молебна оба эскадрона юнкеровъ были выстроены фронтомъ передъ церковью, чтобы принять обычное въ такихъ случаяхъ привтствіе начальника. Потомъ вс пошли на лекціи въ самый храмъ пауки или, по здшнему, въ капониръ, находившійся вблизи церкви, отдльно отъ эскадронныхъ помщеній.

Сугубцы и ‘маіоры’ обоихъ эскадроновъ для классныхъ занятій были раздлены на четыре отдленія (по два отдленія въ эскадрон). Каждое отдленіе составлялось изъ двухъ неполныхъ, вслдствіе отсутствія корнетовъ, взводовъ, которые разъединялись для строевыхъ занятій и назывались смнами.

Прибывши въ училище, седьмая и восьмая смны, т.-е. маіоры и сугубцы третьяго и четвертаго взводовъ 2-го эскадрона, направились къ классу, имвшему надпись: ‘Четвертое отдленіе І-го класса’. Мы вошли въ этотъ классъ и, быстро разобравъ парты, тотчасъ же услись, такъ какъ въ этотъ моментъ горнистъ проигралъ, какъ я потомъ узналъ изъ инструкціи, сигналъ ‘садиться на коней’.

— Встать! Смирно!— вдругъ прокричалъ оказавшійся въ седьмой смн ‘маіоръ’ Магерлей, сердце котораго передъ экзаменомъ по артиллеріи уподобилось сердцу рябчика передъ выстрломъ.

Мы вскочили. Въ классъ торопливо вошелъ офицеръ и, назвавши по фамиліямъ двухъ сугубцевъ изъ той и другой смны, объявилъ, что они назначаются въ смнахъ старшими, долженствующими наблюдать за порядкомъ и командовать нами.

Тотчасъ по уход офицера выскочилъ изъ-за парты маіоръ Баркъ, юнкеръ невысокаго роста, худощавый, но плотный, съ гладко остриженной русой головой, съ еле замтными усиками на кругломъ и блдномъ, слегка веснущатомъ лиц.

— Смотрите, сугубые,— приказалъ онъ:— больше семерки никому не получать. Маіоръ самъ учится только на семерку.

Затмъ онъ поднялъ съ брезгливой гримасой двумя пальцами за уголокъ развернутую тетрадь, на страницахъ которой были замтны какія-то черточки…

— Чихайте на тетрадку, сугубцы!— крикнулъ маіоръ, слегка потряхивая тетрадь.

— Апчхи!

— Вс чихайте!

— Апчхи!! Апчхи!!

— А вы почему не чихаете? Не желаете?— закричалъ маіоръ на сугубца, сидвшаго спокойно.

— Я уставникъ, господинъ маіоръ, — проговорилъ сугубый, вставая,

— Казакъ?

— Такъ точно, господинъ маіоръ.

— Какъ ваше заглавьице?

— Кулаховъ, господинъ маіоръ,

— Садитесь…— процдилъ маіоръ брезгливо.

— Скажите мн, что такое казацкая папаха?— спросилъ маіоръ Магерлай, въ свою очередь презрительно взглянувъ на уставника Кулахова и указалъ пальцемъ на одного изъ сугубыхъ.

Сугубый не зналъ или, можетъ быть, постснялся. Маіору самому пришлось сказать опредленіе казацкой папахи. Выраженіе было грубо-непристойно и цинично. Казакъ Кулаховъ вспыхнулъ.

— Я казакъ! Я возмущаюсь!— крикнулъ онъ, вскакивая съ мста.

— Что вы тутъ смете заявлять?— заоралъ, побагроввъ, маіоръ Магерлай.

Послдовалъ страшный шумъ. Казакъ горячился. Набжавшіе изъ коридора корнеты, узнавъ въ чемъ дло, чуть не съ кулаками тянулись къ ‘уставнику’. Сцена могла бы закончиться свалкой, но въ этотъ моментъ въ коридор показался офицеръ, идущій на лекцію. Лишніе корнеты выбжали изъ класса, остальные мгновенно стихли, и маіоръ Магерлай, вытянувшись, крикнулъ при вход офицера: ‘Встать! Смирно!.. Ваше высокоблагородіе, по списку юнкеровъ четвертаго отдленія І-го класса тридцать три, два въ околодк {Больница при училищ.}, три отчисляется, на лицо двадцать восемь’.

— Садитесь,— проговорилъ полный, коренастый офицеръ, выслушавъ рапортъ, и, неторопливо подошедши къ столу, немедленно началъ вступительную лекцію. Не касаясь пока конно-сапернаго дла, которое онъ долженъ былъ читать намъ, онъ говорилъ о товарищескихъ отношеніяхъ, которыя должны объединять юнкеровъ. Увы! Теорія была очень далека отъ традиціонной практики. Симпатичный офицеръ, зная, очевидно, о порядкахъ, существующихъ въ училищ, пытался, повидимому, нсколько ободрить сугубцевъ.

— Помните,— говорилъ онъ,— что вы пришли въ свое училище, гд не должно быть ничего вамъ чужого, ничего враждебнаго…

Увы — мы, наоборотъ, чувствовали, что окружены атмосферой враждебности и издвательства…

Затмъ онъ перешелъ къ другимъ вопросамъ школьнаго поведенія, когда послышался сигналъ, означавшій ‘спшиться’.

— Встать! Смирно!— закричалъ ‘маіоръ’ Магерлай, когда офицеръ направился къ выходу.

Прослушавъ еще дв лекціи, мы къ 12 часамъ пришли изъ ‘капонира’ въ эскадронныя помщенія на завтракъ, посл котораго немедленно начались строевыя занятія.

Наша смна была приведена сначала въ гимнастическій залъ, гд подъ руководствомъ офицера каждый въ отдльности учился садиться на деревянную лошадь и правильно держаться на ней.

За этимъ послдовалъ пшій строй или такъ называемая выправка. Передъ началомъ выправки одинъ юнкеръ нашей смны подалъ смнному офицеру докладную объ отчисленіи.

Офицеръ, на лиц котораго было спокойное и доброе, почти отеческое выраженіе, пристально посмотрлъ на юнкера.

— Почему вы отчисляетесь?

— Я перехожу въ казачье училище, ваше высокоблагородіе.

— Цукали, что-ли, васъ?

— Никакъ нтъ, ваше высокоблагородіе… Я не могу внести реверса… {600 рублей,— въ обезпеченіе пріобртенія лошади по окончаніи училища.}

Офицеръ помолчалъ немного и затмъ спросилъ:— Никто больше не собирается отчисляться?

— Я, ваше высокоблагородіе,— заявилъ Чениковскій.

— Почему вы хотите отчисляться?

— По домашнимъ обстоятельствамъ, ваше высокоблагородіе… Офицеръ ничего больше не сказалъ, но лицо его стало грустно. По окончаніи часа, положеннаго на выправку, насъ привели на плацъ для вольтижировки и зды.

Солдатъ привелъ высокую, полную лошадь, покрытую большимъ вольтижировочнымъ сдломъ съ двумя деревянными ручками на передней и кожаной ручкой на задней лук, и сталъ гонять ее, держа на корд, по кругу справа налво, галопомъ.

— Покажите Баркъ, что нужно длать,— сказалъ офицеръ.

‘Маіоръ’ Баркъ вбжалъ въ кругъ, описываемый скачущей лошадью, и сталъ догонять ее, галопируя съ лвой ноги, подражая галопу лошади. Подбжавши къ лошади, онъ схватилъ за ручки сдла и, выбравъ удобный моментъ, прыгнулъ на лошадь.

— Возьмитесь правой рукой за заднюю ручку и перенесите правую ногу черезъ гривку,— сказалъ офицеръ.— Держитесь обими руками за переднія ручки. Вотъ такъ. Теперь прыгните на землю, не выпуская ручекъ, и, оттолкнувшись въ тотъ же моментъ отъ земли, вновь поднимитесь на лошадь… вотъ такъ. Теперь выбросьте правую ногу черезъ крупъ. Вотъ такъ. Довольно, Баркъ. Слдующій…

Когда каждый изъ насъ продлалъ все то, что показалъ ‘маіоръ’ Баркъ, намъ привели лошадей для зды. Выстроившись и свши на лошадей, мы похали одинъ за другимъ по кругу шагомъ. Въ это время къ намъ подошли корнеты нашего взвода. Офицеръ веллъ имъ нацпить къ каждой лошади корды и идти рядомъ съ лошадью.

— Сбросьте стремена! Повода завяжите на ше лошади,— сказалъ намъ офицеръ,— Руки въ стороны! Рысью! Ма-а-аршъ…

зда сугубства первые три дня сопровождалась корнетами, которые были очень этимъ недовольны.

— Будете у меня работать, за то, что заставили ‘офицеровъ’ бгать,— грозилъ вполголоса каждый корнетъ, оборачиваясь къ сугубому, за исключеніемъ ‘генерала-отъ-кавалеріи’ Триховскаго, который сопровождалъ меня и заботливо поправлялъ мою посадку.

— Не гнитесь напередъ! Сядьте на сдалище! Держитесь крпче шлюзомъ. Локти къ тлу!— кричалъ почти безпрерывно смнный офицеръ, такъ какъ то тотъ, то другой сугубый сидли на разрз или отворачивали колни отъ сдла.

— Разверните немного плечи, сидите свободно,— говорилъ мн генералъ,— тяните пятку внизъ, шенкелями не держитесь… Не держитесь шенкелями! Только шлюзомъ… Колнками…

— Не гнитесь напередъ! Держитесь шлюзомъ и балансомъ Носки кверху! Носки не отворачивайте, они должны быть параллельны лошади!— кричалъ смнный офицеръ.— Не висть на поводу! Поводъ нужно брать, отдавать, брать, отдавать… Сидите свободне! Опустите плечи!.. Очень устали?— спросилъ офицеръ корнетовъ.

— Такъ точно, ваше высокоблагородіе — отвтилъ одинъ.

— Шагомъ! Ма-а-аршъ… Огладьте лошадей!

Мы потрепали лошадей по ше. Вскор мы выстроились и спшились. По возвращеніи посл зды въ эскадронныя помщенія, сугубцамъ тотчасъ же пришлось ‘работать ‘ за то, что изъ-за нихъ заставили ‘офицеровъ’ бгать, хотя сами они устали съ непривычки не меньше.

Посл обда по камерамъ четвертаго взвода заскакала длинная вереница присвшихъ на корточки ‘зврей’ перваго взвода.

— Встать, сугубцы!— крикнулъ намъ корнетъ Малеринскій.— Строй идетъ!

Мы стояли на вытяжку, пока ‘строй’ скакалъ мимо насъ, и затмъ услись за инструкцію. Одинъ только сугубый съ очками на носу съ глубокомысленнымъ видомъ смотрлъ вслдъ ускакавшему ‘строю’.

— У васъ очень ученый видъ, сугубый!— сказалъ ему корнетъ Сысоевъ.— Вы, можетъ быть, хотите написать сочиненіе на тему: ‘Вліяніе луны на бараній хвостикъ’?

— Никакъ нтъ, господинъ корнетъ.

— А вы сядьте и напишите! Повторите тему.

— Вліяніе луны на бараній хвостикъ.

— Ну вотъ-съ! Возьмите бумажечку и напишите.

Длать нечего. Сугубый слъ за свой столикъ, взялъ бумагу и сталъ обдумывать, какъ бы ему ‘замотать’ свое сочиненіе. Прошло полчаса.

— Ну, что же вы, сугубый? Написали?— спросилъ его корнетъ Зысоевъ.

— Никакъ нтъ, господинъ корнетъ. Обдумываю тему.

— Пишите скоре! Не нужно думать. Корнетъ не любитъ ждать.

Сугубый, увидвши, что ему не удастся отвертться, медленно вывелъ одну строчку. Корнетъ Сысоевъ куда-то удалился. Появился корнетъ Теняшевъ.

— Чмъ вы заняты, мохнатый?— спросилъ онъ сугубца, имвшаго ученый видъ.

— Пишу сочиненіе корнету Сысоеву, господинъ корнетъ.

— На какую тему?

— Вліяніе луны… а дальше я забылъ, какъ.

— Что вы, пернатый! Очки втираете! Пожалуйте сюда! Вы у меня вспомните, какая тема!

Сугубый отправился ‘работать’. Черезъ десять минутъ съ него закапалъ потъ, и онъ вспомнилъ, какая тема. Пришелъ корнетъ Сысоевъ и съ ученаго сбжалъ второй потъ.

— Ну, жизнь!— пробормоталъ онъ, садясь, наконецъ, за инструкцію и вытирая очки. Онъ глубоко вздохнулъ и пустилъ нсколько трехъэтажныхъ словъ.

Ко мн подошелъ корнетъ Юнцовъ и спросилъ:

— Изъ какихъ частей состоитъ шпора?

— Не могу знать, господинъ корнетъ.

— Шпора состоитъ изъ дужки съ прорзями, шенкеля и репейка со шпенькомъ. Поставьте адскую точку и повторите.

Я поставилъ адскую точку и повторилъ.

— Скажите мн, какія масти лошадей въ гусарскихъ полчкахъ?

— Не могу знать, господинъ корнетъ.

— Въ нечетныхъ нумерахъ гусарскихъ полчковъ масть воровая, въ четныхъ срая, кром двнадцатаго гусарскаго Ахтырскаго, въ которомъ масть буланая.

Я поставилъ адскую точку и повторилъ.

— Мы, кажется, еще не знакомы,— проговорилъ корнетъ.— Явитесь мн.

Я явился.

— Сдлайте сто присданій… Встаньте на табуретъ.

Я всталъ на табуретъ и началъ присдать, считая вслухъ. Когда я сдлалъ сто присданій, корнетъ Юнцовъ подалъ мн руку и отпустилъ меня. Въ камеру вошелъ блднолицый корнетъ Емельяновъ. Онъ остановился предо мной.

— Здравствуйте, сугубый!— сказалъ онъ мн.

— Здравія желаю, господинъ корнетъ!

Корнетъ вытащилъ изъ кармана фотографическую карточку и показалъ мн.

На карточк билъ самъ корнетъ Емельяновъ рядимъ съ какой-то женщиной.

— Скажите мн имя любимой женщины?— спросилъ корнетъ неестественнымъ, слишкомъ повышеннымъ голосомъ.

Я взглянулъ на круглое, улыбающееся женское лицо.

— Марія, господинъ корнетъ — отвтилъ я наудачу.

— Да, да! Откуда вы знаете?!

Корнетъ поднялъ ручку хлыста, который держалъ въ рук, и показалъ мн. На хлыст было вырзано: ‘Маруся’.

— Какъ ея отчество?— продолжалъ корнетъ.

— Не могу знать, господинъ корнетъ.

— Васильевна… Фамилія? Mademoiselle?..

— Не могу знать, господинъ корнетъ.

— Mademoiselle Конышевская! Повторите, какъ имя любимой женщины корнета?

Я повторилъ.

— Спасибо за службу!— прокричалъ корнетъ дискантомъ.

— Радъ стараться, господинъ корнетъ!

— Садитесь! Садитесь…

Въ камер появился ‘маіоръ’ Штаркъ. Его присутствіе всегда нсколько тревожило сугубцевъ, чувствовавшихъ къ нему невольную антипатію. Въ эту минуту вся фигура ‘маіора’, его грубые окрики показались мн почти невыносимыми и мн захотлось поскоре выбраться изъ камеры. Я взялъ свой пустой чемоданъ и пошелъ, чтобы, согласно приказанію вахмистра, снести его въ шинельную.

— Назадъ, распущенный!— крикнулъ мн ‘маіоръ’ Штаркъ.— Когда вы проходите мимо офицеровъ, вы должны спрашивать разршенія пройти! Бгъ на мст — маршъ!

Я затоптался на одномъ мст, чувствуя снова, что я смшонъ со своимъ чемоданомъ.

— Бгъ съ выбрасываніемъ прямыхъ ногъ впередъ!— скомандовалъ маіоръ.

Я сталъ ‘выбрасывать прямыя ноги впередъ’. Издавая глухіе звуки, чемоданъ билъ меня по колнямъ, напоминая мн каждую секунду, каждымъ ударомъ, что я ничтожный, жалкій, хвостатый сугубецъ. Я почувствовалъ, что краска залила мн лицо, чувство оскорбленія все росло. Я уже не былъ въ силахъ перенести свое душевное состояніе и остановился.

— Я не могу больше, господинъ маіоръ,— заявилъ я придушеннымъ голосомъ.

— Какъ не можете? Продолжайте!

— Я долженъ исполнить приказаніе господина вахмистра,— снести чемоданъ, господинъ маіоръ.

— Я вамъ приказываю бжать!

— Я долженъ исполнить приказаніе господина вахмистра!

— Идите къ вахмистру и скажите, что вы не желаете исполнять моихъ приказаній! Снесите свой чемоданъ и являйтесь сюда!

Я снесъ въ шинельную чемоданъ и явился къ вахмистру, которому ужъ было все извстно.

— Почему вы не хотли исполнить приказанія маіора?— тихо спросилъ онъ.

— Господинъ вахмистръ! Мн было очень тяжело… Я не могу сверхъ силъ…

Голосъ мой оборвался, подбородокъ судорожно дрогнулъ и глаза мгновенно наполнились слезами.

— Стойте вольно,— сказалъ вахмистръ, мягко смотря на меня своими темными, красивыми глазами.— Что вы плачете?… Успокойтесь… Вы теперь уже не мальчикъ… Успокойтесь… Что они съ вами длали?

— Они… издваются надо мной,— сказалъ я злобно.

— Ну, что вы, какъ можно такъ говорить!— слегка ужаснулся вахмистръ.— Если вамъ очень тяжело, то… отчисляйтесь или… переходите на уставъ…

— Господинъ вахмистръ! Перейти на уставъ — это значитъ навсегда порвать добрыя отношенія… а отчислиться я не могу.

— Почему вы не можете отчислиться?

— Мн тяжело потерять содержаніе года… Внесенныя на содержаніе деньги по правиламъ не выдаются обратно…

— Ну, хорошо!.. Идите. Скажите, что вамъ вахмистръ приказалъ учить инструкцію. Васъ не будутъ трогать.

Я вернулся въ свою камеру, гд ‘маіора’ Штарка уже не было, хотлъ взяться за инструкцію, но ко мн подошелъ корнетъ Макаренко. Лицо его было сухо и сурово. Онъ увелъ меня въ сосднюю камеру и сказалъ:

— Стойте вольно… Скажите, что это вы длаете.

— Я не могу сверхъ силъ, господинъ корнетъ…

Корнетъ пожалъ плечами.

— Переходите на уставъ! Тогда васъ никто не тронетъ. Но… Въ прошломъ году былъ такой случай. Одинъ изъ сугубыхъ, не вынесши цуканья, перешелъ на уставъ. И знаете, что съ нимъ потомъ было? Онъ сошелъ съ ума!

Я, какъ дитя, снова заплакалъ.

— Не плачьте!.. Разв это съ вами однимъ? А вы знаете, какъ мы ‘работали’? Вотъ спросите корнета Юнцова. Ему пришлось сдлать дв тысячи присданій. Онъ едва дошелъ до умывальника, гд холодной водой отливалъ себ голову. А какъ работалъ корнетъ Малеринскій? Я? Корнетъ Сысоевъ?.. Вотъ вы говорите: ‘не могу! не могу!..’ но корнетъ самъ увидитъ, когда вы дйствительно не можете. Если вы упадете безъ чувствъ или отъ полнйшаго изнеможенія, онъ дастъ вамъ отдохнуть. Никогда не говорите, не смйте говорить корнету, что вы не можете… Работайте, а не можете — падайте! Мы работали гораздо больше вашего, а вдь вотъ не умерли же!.. Вы теперь возмущаетесь цукомъ, а на слдующій годъ, если останетесь въ училищ, сами будете цукать, и всегда было такъ: кто больше всхъ возмущался, тотъ на слдующій годъ больше всхъ цукалъ… Вы думаете, начальникъ училища не знаетъ, что у насъ есть цуканье? Онъ намъ объ этомъ сказалъ цлую рчь, но прекратить цуканье, поврьте, онъ такъ же безсиленъ, какъ перевернуть вверхъ дномъ училище… Вс офицеры школы перенесли цуканье. Вы думаете, что офицеры противъ цуканья? А вызнаете, какого мннія объ этомъ полковникъ Z..? А что сказалъ штабсъ-ротмистръ X., когда корнеты избили одного сугубца и онъ пошелъ жаловаться? Вы не знаете? Такъ я вамъ скажу. Онъ сказалъ корнетамъ: ‘Зачмъ вы его избили такъ, что онъ еще можетъ идти жаловаться?!.’ А? Какъ вамъ это понравится?.. Вы думаете, что цуканье не приноситъ вамъ пользы? Оно пріучаетъ васъ безпрекословно повиноваться, оно васъ лучше всего дисциплинируетъ. Сколько бы времени провозились съ вами смнные офицеры, чтобы дать вамъ настоящую военную выправку? Благодаря цуканью вы въ недлю становитесь военнымъ человкомъ. Въ одну недлю вы забываете вс ваши штатскія привычки! Сами благодарить будете!.. Вы знаете, какъ мы дружно разстались съ нашими старшими товарищами? Какъ мы съ ними по-пріятельски кутили? Вы бы не узнали, что тутъ старшіе и младшіе, вамъ бы показалось, что тутъ одна семья!.. А какъ они насъ встртятъ, когда мы прідемъ въ полкъ? А? Вы не знаете? Вы не знаете, какъ это цуканье воспитываетъ кавалерійскаго офицера! Какую даетъ выдержку!.. Да-съ… Вотъ вы перетерпите одинъ годъ, а на слдующій сами будете цукать. Поврьте мн, сами будете цукать!

— Нтъ, господинъ корнетъ, я не буду цукать,— сказалъ я тихо, но твердо.

— Ну, идите…

Я перешелъ въ свою камеру, перешагнувши порогъ. Посл слезъ и этого разговора мн было слишкомъ дико и неловко миновать порогъ прыжочкомъ.

— Что вы! Назадъ!— закричалъ корнетъ Макаренко.— Черезъ порогъ, вы знаете,— сугубый не можетъ шагать. Онъ долженъ его перескочить!.. Гуляйте!..

Я перескочилъ черезъ порогъ и очутился передъ его превосходительствомъ генераломъ Жаковымъ.

— Садитесь, — проговорилъ генералъ, съ ужасомъ глядя на меня.— Что вы тамъ длаете? Мн на васъ со всхъ сторонъ жалуются… Вчера вы заявили, что вамъ непріятно цуканье, сегодня не хотли повиноваться маіору Штарку… Что вы, Богъ съ вами! Васъ учатъ, учатъ, а вы ничего не хотите понять. Корнетамъ никогда ничего подобнаго не смйте заявлять! Слышите? Ну вотъ!

— Ваше превосходительство! Я…

— Ну вотъ, опять оправданія! Вы очень любите оправдываться, но вы оставьте эту привычку! Никогда и ни передъ кмъ вы не оправдывайтесь! Что бы вамъ ни говорили, вы только слушайте. Ну вотъ! Вашего мннія никто не спрашиваетъ… Ну вотъ… Теперь читайте инструкцію.

Генералъ немного подумалъ и обратился къ Чениковскому.

— А вы почему хотите отчисляться?

— Тяжело живется, ваше превосходительство,— отвтилъ, вскочивши, Чениковскій.

— Садитесь… Вы подумайте… Вамъ тяжело,— я понимаю. Дома вы ли сладкія булки, а здсь васъ заставили присдать. Ну вотъ. Это непріятно… Никто и не говоритъ, что пріятно… Ну вотъ… Мой совтъ — живите по традиціямъ. Васъ будутъ цукать, но вы старайтесь быть отчетливымъ. Ну вотъ. Тогда васъ меньше будутъ цукать… Ко всему прислушивайтесь. Когда услышите, что корнетъ что-либо спрашиваетъ, чего вы не знаете,— обращайтесь ко мн. Ну вотъ! Учите полчки и формы. Знайте словесность. Напримръ, что такое верхъ быстроты? Вотъ вы не знаете. А что такое верхъ разсянности? Верхъ темноты? Верхъ воображенія и т. д.? Вотъ, опять не знаете… За это васъ будутъ здорово грть. Вы должны все это знать… Ну, что такое любовь?.. Что такое поцлуй? И опять вы не знаете!.. Что такое женская рубашка? Не знаете… А все это вы должны знать, разъ вы твердо ршили быть кавалерійскимъ юнкеромъ. Кавалерійскій юнкеръ долженъ быть живымъ и отчетливымъ… Ну вотъ! Теперь вы запомните все, что я вамъ скажу по словесности. Верхъ быстроты — плюнуть съ пятаго этажа, сбжать и поймать. Верхъ разсянности — пріятно провести время съ собственной женой и положить на столикъ три рубля. Верхъ темноты — у арапа въ желудк посл чернаго кофе. Верхъ воображенія — влзть на дерево, приткнуть къ заду метлу и вообразить себя райской птицей…

Дальнйшія опредленія оказались не только глупыми, но и еще мене приличными.

Посл чая передъ вечерней зарей въ нашемъ эскадрон появился инспекторъ классовъ.

— Посл вечерней зари,— сказалъ онъ передъ строемъ,— чтобы никакихъ добровольныхъ и недобровольныхъ занятій гимнастикой не было! Въ гимнастическомъ зал посл вечерней зари чтобы не происходило никакихъ упражненій!

Посл зари, когда инспекторъ классовъ ушелъ, распущенные сугубцы снова были построены.

— Вы слышали, что сказалъ инспекторъ классовъ?— спросилъ одинъ изъ корнетовъ.— Онъ сказалъ, что посл вечерней зари должно заниматься гимнастикой. Повторите, сугубцы, что сказалъ инспекторъ классовъ!

— Господинъ инспекторъ классовъ,— повторили въ одинъ голосъ сугубцы,— сказалъ, что посл вечерней зари должно заниматься гимнастикой.

— Гд вы, пернатые, должны заниматься?

— Въ гимнастическомъ зал, господинъ корнетъ!

— На гимнастику!

Мы пошли на гимнастику, посл которой приказано было идти на подстилочки. Раздвшись и уложивъ одежду маленькими квадратиками, составившими пирамидку, сугубцы повыли на луну, сконфуженно смотрвшую въ окна на раздтыхъ сугубыхъ и, наконецъ, трижды чихнули. Застраховавшись такимъ образомъ отъ вреднаго вліянія луны, сугубцы окончательно улеглись на подстилочки.

Я долго не могъ уснуть. Дни, проведенные въ училищ въ качеств ‘хвостатаго звря’, вспоминались мн, какъ годы, съ безконечной вереницей пережитыхъ впечатлній, быстро протекавшихъ въ разнообразномъ порядк передъ моимъ умственнымъ взоромъ и снова задвавшихъ и волновавшихъ нервы. Злыя и оскорбительныя фразы корнетовъ, какъ горячіе угольки, прокатывались но сердцу, разжигая страшную тоску одиночества. И только воспоминанія о добромъ лиц и ласкающемъ голос ‘генерала’ Триховскаго смягчали эту мрачную вереницу воспоминаній…

IV.

Такъ въ общихъ чертахъ моя ‘сугубая’ жизнь текла до 8-го сентября. Тмъ временемъ безотрадныя впечатлнія собрались въ душ, какъ тучи на неб передъ грозой, нервы, какъ туго натянутыя струны, стали болзненно чутки… Я не удивлялся больше, видя на щек стыдливо отвернувшагося въ сторону двадцатилтняго сугубца тяжелую ползущую слезу, замчая въ однихъ глазахъ сдержанный гнвъ и безконечную ненависть, въ другихъ — тупую, безсмысленную покорность, въ третьихъ — исканье и подличанье…

…8 сентября былъ праздникъ и потому встали мы въ восемь безъ четверти, т. е. на полтора часа поздне, чмъ обычно.

Посл обдни праздные корнеты обратили все свое прилежаніе и вниманіе на дрессировку ‘зврей’.

Нсколько сугубцевъ, въ томъ числ и я, до обда были заняты бшенымъ галопированіемъ гуськомъ по залу то съ лвой, то съ правой ноги, вслдствіе чего наши ‘копытца’ заныли отъ чрезмрной усталости. Посл обда я пошелъ на лстницу или ‘махалку’, такъ какъ въ этотъ день наступила очередь сугубцевъ четвертаго взвода посмнно оберегать корнетство отъ неожиданнаго офицерскаго набга.

— Стойте здсь безотлучно и смотрите книзу,— сказалъ корнетъ мн и другому сугубцу, уже стоявшему на верхней площадк.— Какъ только замтите, что по лстниц идетъ дежурный офицеръ, тотчасъ же бгите по эскадрону, вы — вправо, а вы — влво, и кричите: ‘Офицеръ!’ Когда вы стоите на махалк, чести отдавать никому не нужно, даже если и самъ вахмистръ пройдетъ, все равно, стойте вольно. Смотрите внизъ безпрерывно. Впередъ очень не высовывайтесь, а то офицеръ васъ замтитъ и вамъ здорово попадетъ на орхи. Офицеры знаютъ про махалку и, когда вступаютъ на лстницу, загибаютъ голову кверху. Поэтому будьте осторожны!..

Около двухъ часовъ мы стояли и смотрли внизъ, изрдка перекидываясь немногосложными фразами. Живя въ училищ, мы понемногу отвыкали разговаривать. Корнетство очень рдко удостаивало насъ милостивыхъ разговоровъ, а между собой, если только представлялась возможность разинуть ротъ, мы говорили только о цукань…

Наконецъ, внизу лстницы мелькнули офицерскіе погоны. Мы разбжались по эскадрону вправо и влво, объявляя о шествіи дежурнаго офицера, и цуканье временно прекратилось.

Вернувшись въ свою камеру, я слъ возл Чениковскаго, который уже переодлся въ свою кадетскую форму.

— Васъ уже отчислили?— спросилъ я его.

— Почти что да… Жду окончательнаго разсчета съ училищемъ… Почему-то долго… Возвращаютъ вс почти деньги, внесенныя въ училище.. Вычтутъ лишь за нсколько сутокъ.

Въ этотъ моментъ корнету Малеринскому надоло лежать на кровати. Онъ поднялся и сталъ выбирать себ жертву. Взоръ его остановился на мн.

— Сугубый Анцигинъ! Что это у васъ такой задумчивый видъ? Не нужно быть веселымъ, не нужно быть и грустнымъ! Пожалуйте сюда!! Скажите мн, когда, кром царскихъ дней, вальтрапъ надвается въ рукава?

— По большимъ праздникамъ, господинъ корнетъ!

Корнету стало весело. Онъ засмялся.

— А вы знаете, что такое вальтрапъ? Вальтрапъ — это сдельная подушка, съ которой вы скачете на паралелльные брусья! Видали? Ну вотъ! Какіе-жъ тутъ у ней рукава? Ну, а вотъ, скажите мн, когда трамплинъ надвается въ рукава?

— Не могу знать, господинъ корнетъ.

— Тоже не знаете? Какъ же это вы такъ? А что такое трамплинъ? Трамплинъ — это деревянное возвышенье, съ котораго вы прыгаете черезъ кобылу! Поняли?

— Такъ точно, господинъ корнетъ.

— Присдайте!.. Зачмъ же такъ медленно? Поживе, поживе! Здсь вамъ не балаганъ! Работайте! Шенкеля разовьете! Хорошо будетъ здить. Меня благодарить станете!..

Корнетъ отошелъ къ другимъ хвостатымъ, двумъ изъ нихъ онъ поручилъ сочинить по письму къ своей любимой женщин Лел, прочихъ же сталъ экзаменовать по словесности.

Черезъ пять минутъ вс сугубцы, бывшіе въ камер, заприсдали, а черезъ полчаса около каждаго образовались мокрыя пятна отъ капель сбжавшаго съ лица пота…

…Въ такихъ развлеченіяхъ прошло время до вечерней зари, когда передъ строемъ вышелъ представительный юнкеръ старшаго класса и, назвавши себя генераломъ Дмитріевымъ, приказалъ всюду и везд, исключая махалки и клозетовъ, отдавать ему честь, потому что онъ — предсдатель корнетскаго комитета. Прошедши вдоль строя и показавши всмъ ‘зврямъ’ свою физіомію, генералъ Дмитріевъ объявилъ, что портной Фламендскій что-то позволилъ себ съ корнетствомъ, а потому — никому не смть что-либо у него заказывать. Вахмистръ, съ своей стороны, добавилъ, что т изъ сугубцевъ, которые не будутъ знать всхъ кавалерійскихъ сигналовъ, не подутъ въ отпускъ на Рождество. Затмъ, перекликну вши всхъ и прочитавши списокъ лицъ, назначенныхъ на дневальства и опредленныхъ къ аресту, вахмистръ приказалъ играть зарю.

Посл зари мы были разведены на гимнастику. Тамъ я, не разслышавъ какой-то команды портупей-юнкера Петрова, по причин ужаснаго шума, царившаго въ гимнастической комнат, долженъ былъ длать гусиные прыжочки. Силы мои быстро истощались и, наконецъ, я почувствовалъ въ ногахъ страшное напряженіе. Я попробовалъ приподняться, чтобы хоть маленькой и кратковременной перемной положенія дать ногамъ отдохнуть, ноги мои подкашивались, и я долженъ былъ, приподнявшись, согнуть спину и схватиться за колни, чтобы уменьшить боль и не упасть.

— Что вы, что вы! Продолжайте! Гусиные прыжочки!

— Я не могу больше, господинъ портупей-юнкеръ.

— Что такое! Вы не имете права говорить слова ‘не могу’, я вамъ приказываютъ и вы должны исполнять! Продолжайте!

— Я усталъ, господинъ портупей-юнкеръ.

— Продолжайте! присядьте! Когда вы упадете безъ чувствъ, тогда будетъ видно, что вы не можете! Присядьте!

Я прислъ и сдлалъ черезъ силу еще нсколько прыжочковъ. То обстоятельство, что я долженъ былъ длать неопредленное число гусиныхъ прыжочковъ, убило во мн всякую энергію при истощенныхъ уже въ этотъ день силахъ. Конца своимъ мукамъ я не видлъ.

— Господинъ портупей-юнкеръ, я усталъ,— заявилъ я, приподнимаясь съ усиліемъ.

— Продолжайте!

— Господинъ портупей-юнкеръ! Разршите отдохнуть.

— Отдохните. Присядьте, выставьте правую ногу впередъ…

— Господинъ портупей-юнкеръ! Такъ отдохнуть невозможно!

— Вы еще осмливаетесь разсуждать?! Прыжочки!

— Я усталъ, господинъ портупей-юнкеръ!

— Присядьте!— закричалъ онъ страшнымъ голосомъ.

Корнеты обступили меня.

— Что вы, сугубый!— крикнулъ ‘маіоръ’ Баркъ.— Вы не желаете повиноваться взводному портупей-юнкеру, своему непосредственному начальнику!

Я молча и отчаянно смотрлъ въ глаза портупей-юнкера, не обращая ршительно никакого вниманія на окружившихъ меня корнетовъ и ‘маіоровъ’! Они съ гнвомъ повторяли свои крики, но я молчалъ.

— Присядьте!— крикнулъ еще разъ вышедшій изъ терпнія портупей-юнкеръ.

Я не двигался.

— Вы не желаете? Идите къ вахмистру!

— Что я долженъ заявить господину вахмистру?

— Что вы не желаете повиноваться портупей-юнкеру своего взвода!

Я пошелъ къ вахмистру въ сопровожденіи корнетовъ, съ ненавистью смотрвшихъ на меня и бранившихся. У вахмистра я не выдержалъ и горько заплакалъ. Когда я успокоился, вахмистръ отпустилъ меня. Возвращаясь въ свою камеру, чтобы немедленно улечься спать, по приказанію вахмистра, я повстрчался съ ‘генераломъ’ Дмитріевымъ. Предсдатель корнетскаго комитета былъ уже увдомленъ о случившемся.

— Вы это что!? Вы хотите, чтобы васъ перевели на красное положеніе? Вы съ ума сойдете!.. На васъ жалобы сыплются мн со всхъ сторонъ!

Предсдатель корнетскаго комитета пустилъ въ ходъ все свое краснорчіе.

— За то, что вы осмливались возражать корнетству, вы будете посл присяги стоять десять дней подъ шашкой и будете мсяцъ безъ отпуска {Младшіе юнкера начинаютъ ходить въ отпускъ только посл присяги, бывающей въ октябр.}.

Возвратившись въ камеру, я уткнулся лицомъ въ подушку.

— Я вамъ покажу, что значитъ не повиноваться портупей-юнкеру,— кричалъ между тмъ около меня ‘маіоръ’ Баркъ, сходившій въ отпускъ и явившійся сильно выпившимъ.— Явитесь ко мн завтра подъ шашку… Подъ шашкой будете стоять!.. Я вамъ покажу!..

— Ну, оставь его, Баркъ,— сказалъ корнетъ Емельяновъ.— Да оста-авь же! Ну, видишь онъ нездоровъ!.. Пойдемъ отсюда!

Корнетъ Емельяновъ увелъ разошедшагося пьянаго ‘маіора’.

— Ложитесь скоре спать…— посовтовалъ мн ‘генералъ ‘ Жаковъ.

Улегшись, я долго еще не могъ успокоиться…

Проснувшись на утро, я обдумалъ свое сугубйшее положеніе и ршилъ отчислиться. Отработавъ за вчерашнее неповиновеніе портупей-юнкеру 600 присданій у корнета Макаренко, я написалъ докладную объ отчисленіи и заявилъ объ этомъ вахмистру. Вахмистръ грустно покачалъ головой и посовтовалъ подумать.

Ршеніе мое было безповоротно.

Надвши штатское платье, я перенесъ еще разъ градъ послднихъ насмшекъ и оскорбительныхъ замчаній. Указывая на меня, корнеты въ строю обращались къ близъ стоявшимъ товарищамъ моимъ и спрашивали, какого я полчка. Глядя въ сторону или въ полъ, сугубцы, красня отъ своихъ словъ, но не ршаясь ослушаться, отвчали, что ихъ отчисляющійся товарищъ принадлежитъ къ такому-то (слдовала непристойность) штатскому полку. Я молча сносилъ послднія оскорбленія корнетства. Теперь они меня уже не задвали, тмъ боле, что милый ‘генералъ’ Триховскій скрасилъ и эти послднія впечатлнія, долго и дружески побесдовавъ со мной наканун моего отъзда.

Прощаясь со мною, одинъ корнетъ меня поцловалъ, нкоторые пожимали мн руки. Чувствовалось, что и въ этой сред есть люди, осуждающіе безобразную ‘традицію’, но безсильные бороться съ нею.

Григорій Домрачевъ.

‘Русское Богатство’, No 11, 1912

Корнеты и сугубцы.

ОТЪ РЕДАКЦІИ.

Читайте также: