КОРЧМА.
КОРЧМА.
Письмо изъ Ревеля.
ПИСЬМО ИЗЪ РЕВЕЛЯ.
* * *
‘Благонамренный’, No I и II, 1826
Корчма, Бочков Алексей Поликарпович, Год: 1826
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Издалека показались блая высокая труба и соломенная кровля корчмы, нашъ извощикъ, лихой Пулковецъ, которому были извстны ласковые корчмари и корчмарихи по всей дорог, прихлопываетъ кнутомъ. Лошади, бжавшія цлыя сутки весьма умренною рысью, пускаются во всю прыть {Какъ больной, я халъ въ Ревель на долгихъ.}, ямщику непремнно хочется блеснуть своимъ ухарствомъ въ глазахъ корчмаря, своего приятеля.— Прискакали.— Чухонецъ, стоя на порог кланяется низко своему знакомцу и прихавшему барину {Чухонцы выговариваютъ б, какъ в. (Смотр. Путешествіе Н. А. Львова на Дудорову гору.)}. Извощикъ слзаетъ съ козелъ и идетъ въ корчму выпить маленькую. Между темъ добрый Эстлянецъ суетится и ухаживаетъ около кареты, мажетъ колеса, приноситъ пойло лошадямъ. Часто тронутый такимъ усердіемъ и жалкою фигурою сихъ бдныхъ Чухонцевъ, а давалъ имъ на водку боле обыкновеннаго, но мой ямщикъ всегда мн за это выговаривалъ.— ‘Помилуйте сударь, зачемъ ихъ баловать: отъ прозжихъ Нмцовъ они бываютъ довольны и спасибомъ, много что гривною.,
По всей дорог, начиная отъ Нарвы до Ревеля, Чухонскія таверны построены одинакимъ образомъ: внутренность раздлена на дв половины, въ средин въ сняхъ каминъ, на лво комнаты, или избы для призжихъ, хотя не весьма опрятныя, но въ нихъ можно найти чистыя лавки и столы, исписанные и изрзанные именами славолюбивыхъ путешественниковъ, въ иныхъ бываютъ стулья даже зеркала, изрядныя, разумется, для Чухонцевъ. На полу разсыпанъ ельникъ, но это обыкновеніе нестерпимо для нашихъ Петербургскихъ, лишь только кто нибудь заглянетъ сюда позначительне — долой эти зеленые ковры! Отъ сего душистаго дерева, родственника романическимъ пихтамъ, кедрамъ и кипарисамъ, отворачиваютъ съ охотою носъ наши столичные. Оно напоминаетъ имъ о путешествіи, только не къ Ревельскимъ водамъ! Направо жилье для содержателя корчмы и примная для его гостей, крестьянъ ближней деревни, приходящихъ сюда но воскресеньямъ потянуть винца и покурить табачку. Дале, праве и лве, огромные сараи для лошадей и отдыха проходящаго дорогою скота.
Многіе изъ этихъ шинковъ стоятъ на весьма приятномъ мстоположеніи, и сельской ландшафтъ, ихъ окружающій, заставляетъ забывать закоптлую наружность, которая, какъ замчаютъ художники и путешественники со вкусомъ, иметъ нчто живописное.— Въ самомъ дл представьте себ избу, сложенную изъ плиты, мохъ и репйникъ растутъ въ ращелинахъ, съ высокою трубою и соломенною кровлею съ навсомъ, ласточки, вылетая изъ подъ нее, свистятъ и кружатся въ воздух, лучи солнца, разская пробгающія тучи, освщаютъ мстами окрестности. То засвтлютъ зеленыя жатвы, то пестрыя стада, собравшіяся около срыхъ, поросшихъ мохомъ камней, разсыпанныхъ по полямъ рукою природы. Изрдка освтится колокольня и высокой кирхшпиль сельской церкви, выглядывающей изъ за кустарниковъ, блеснутъ мелкія стекла готическихъ оконъ, и птухъ подъ крестомъ, прикрпленный вмсто флюгера, кружится быстро отъ порывистаго втра. Вотъ блетъ красивое зданіе: это станція Энгелехтъ, и прямо вдали каменный мостъ съ тремя арками, темъ похожій на древній Римскій водопроводъ, что ни въ немъ, ни подъ нимъ нтъ вовсе воды.— Она высохла отъ засухи. Звнитъ колокольчикъ почтовой телжки, пролетающей мимо съ быстротою молніи, раздаются унылыя псни Эстляндца и скрыпъ его одноколки….. я вышелъ изъ кареты насладишься свжимъ воздухомъ и полюбоваться сельскимъ видомъ, но сильный и довольно холодный втеръ принудилъ меня взойти въ корчму.
У дымнаго очага длинноволосая Чухонка, въ шапочк, съ монистами на труди, разводила огонь и ставила чайникъ съ водою. Лучь свта, пробивающійся въ закоптлую трубу, и огонь отъ щепъ едва освщали ужасную темноту этого вертепа.— Возл очага сидли двое грязныхъ Эстонцевъ съ трубками и разговаривали между собою. Ихъ загорлыя, унылыя лица, были оживлены разговоромъ боле обыкновеннаго, по ихъ движеніямъ я замтилъ, что предметъ ихъ бесды занималъ ихъ очень много. Мой извощикъ зная нсколько словъ почухонски, вмшался въ разговоръ, но не могъ добиться настоящаго толку. Пришедшій корчмарь разсказалъ мн, что рчь идетъ о сгорвшей недавно гд-то корчм, сожженной одною Эстляндскою фуріею изъ мщенія. Исторія была довольно любопытна, и еслибъ вмсто меня прозжалъ здсь знаменитый Шотландскій Баронетъ, то она доставила бы ему содержаніе для занимательной повсти. Не умя такъ красно излагать своихъ мыслей, я разскажу вамъ ее помоему. Содержателемъ сгорвшаго шинка былъ Чухонецъ Юганъ. Надобно вамъ замтить, что состояніе корчмаря иметъ большія преимущества въ глазахъ простодушныхъ Эстляндцевъ. Содержатель работаетъ, когда хочетъ, и то на себя, пьетъ вина и куритъ табаку вволю, и у него даже водится и денежка на праздничный день. Завидное состояніе! Юганъ наслаждался всми этими благими, и корчма приносила ему хорошій барышокъ. Онъ полюбилъ пригожую, курносую Эстляндку и прельстилъ ея сердце богатыми подарками, бисерными пронизками, пяти-алтынниками и двугривенниками съ ушками, мдными колечками и запанками. Любовь его увнчалась успхомъ. Можно ли отказать удалому и зажиточному корчмарю, который былъ притомъ и недуренъ собою? Но любовники не долго наслаждались благополучіемъ. Нашелся крестьянинъ, позажиточне и попроворне Юсана, и предложилъ откупъ за корчму боле его, къ этому присоединились извстныя всему селенію проказы и распутная жизнь корчмаря — и Юганъ принужденъ былъ отказаться отъ выгодной должности. Что будешь длать? Нашъ шинкарь, великой мастеръ продавать и попивать вино, не гораздъ былъ работать, будущее представляло ему голодъ и нищету. Прости, веселая, беззаботная жизнь! Простите, лучшій пнникъ и кнастеръ! Любовница раздляла его отчаяніе, и они сговорясь вмст, ршились доказать дружбу своему лиходю. Новый содержатель и г тупилъ въ отправленіе своей должности, продажа шла лучше прежняго, и онъ смялся надъ безсильною досадою горемыки Югана: но мстятъ сильно иногда безсильные враги! И надъ нимъ это сбылось. Однажды въ темную ночь онъ пробужденъ трескомъ, дымомъ и пламенемъ — корчма его горла, едва усплъ онъ спастись самъ, пожаръ истребилъ все его достояніе и притомъ же сгорло тутъ много рогатаго скота, отдыхавшаго въ сара и принадлежавшаго Нарвскому мщанину. Дло было не шуточное, стали разыскивать и, какъ говоритъ пословица: шила въ мшк не утаишь, узнали отъ сосдей, что въ ту ночь, когда случилось это происшествіе, любовница Югана вышла изъ своей избы съ фонаремъ и бродила около корчмы. По такому подозрнію схватили ихъ обоихъ. Долго не признавалась несчастная, но наконецъ, будучи обманута ложнымъ увдомленіемъ, будто любовникъ ея повинился, и она призналась въ своей вин. Въ глухую полночь прокралась злобная Эстонка въ сарай съ пламенемъ мщенія въ сердц и съ пылающею лучиною въ рук. Два раза зажигала она — и дважды ей не удавалось, но долго ли могутъ противишься огню сухая соломенная кровля и легкія деревянныя стропила? Пламя разлилось быстро — и мщеніе совершилось. Оба были наказаны.
По сему анекдоту нельзя однакожь сдлать общаго заключенія о нрав Эстонцовъ: пламя страстей въ нихъ рдко вспыхиваетъ, они вообще живутъ смирно, работаютъ, какъ автоматы, все ихъ удовольствіе напиться до пьяна въ праздничный день. Наши мужики приписываютъ имъ особенныя качества: по ихъ словамъ Чухны знаютъ лчить корешками и травами, умютъ ворожить, помогать душевнымъ недугамъ. Отнести ли то къ честности и простодушію ихъ характера, что ни воровства, или какихъ нибудь другихъ шалостей, не слыхать между ними? Не отъ того ли, что они неспособны ни къ худому, ни къ хорошему?—
Лошади отдохнули — и мы пустились дале. Простите до слдующаго письма.
Въ воскресенье, въ прекраснйшій лтній день, мы пошли въ городъ. Со мною было двое моихъ молодыхъ родственниковъ, прихавшихъ посл меня, и я, какъ человкъ бывалой, назначенъ былъ путеводителемъ.
Форштадшъ, или предвстіе, окружающее Ревель, гораздо боле города, улицы шире, строеніе все деревянное и по большей части новйшей архитектуры: много большимъ, красивыхъ домовъ съ обширными садами, но и самыя ветхія избушки отличаются опрятною наружностію, напоминающее что-то Германское. Везд чистенькіе палисадики съ тнистыми каштанами, акаціями, тополями и шиповникомъ. На крыльцахъ — это любимое отдохновеніе здшнихъ жителей — сидятъ почтенные Нмцы съ трубками, маменьки съ рукодльемъ.
Мои сопутники заглядывались на прелестныхъ Нмочекъ, идущихъ въ церковь съ молитвенниками въ рукахъ. Веселое ли расположеніе моего духа было тому причиною, не могу оказать ршительно, но мн казалось, что все дышало какою-то радостію, все мн казалось живописнымъ, Занимательнымъ. Въ городъ тащились оригинальные Ревельскіе экипажи: огромныя фуры, ихъ тянули сухіе и высокіе кони, заложенные гуськомъ и украшенные гремушками и красными лоскутками: длинныя брички и огромныя дрожки управлялись самыми, неуклюжими длинноволосыми фурманами. Пыль столбомъ… Это наша Петербургскіе, въ открытой коляск, летятъ въ городъ послушать органовъ Nicolay Kirche, или проповдника церкви Св. Олая. На встрчу нищіе, которыхъ заунывные напвы выманиваютъ нсколько млкихъ денегъ. Эти побродяги полюбили нашихъ прозжихъ, въ особенности дамъ, которыя, не имя при себ мдныхъ денегъ, раздлываются съ ними серебромъ, или кожаными марками. Впрочемъ здсь мало видно праздношатающихся, можетъ быть трудолюбіе и непостижимая экономія Ревельцовъ тому причиною. Здсь не столкнешься съ почтеннйшими особами, напоминающими героя Басни А. Е. Измайлова, облеченными или въ шинель фризовую, или въ шубу плисовую, которые получивъ подаяніе, говорятъ: приношу мою чувствительную благодарность — съ почтенными вдовушками, въ вчномъ траур, у которыхъ дтей не бываетъ мене семи, или осыпи, все малъ-мала меньше — съ добрыми мужичками, у которыхъ всегда бываетъ или мертвое тѣ,ло, или погорлое мсто, или наконецъ съ этими несносными, безотвязными ребятишками, съ ихъ напвомъ: бдны — имъ и безщастны — имъ, они какъ будто передразниваютъ нкоторыхъ изъ нашихъ поэтовъ, за неимніемъ надлежащаго числа стопъ, вставляющихъ въ свои благозвучные стихи: ужь, лишь, а, и, какъ {Прошу извиненія у моихъ читателей въ семъ небольшемъ отступленіи: его диктовала не скупость, а глупость. Прим. Соч.} …Однакожъ гд я очутился?…Я вовсе позабылъ, что мы идемъ по самой широкой улиц форштадта, прошли боле версты и уже столица Эстоніи начинаетъ показываться.
‘Какой прекрасной видъ!’ сказалъ я своимъ сопутникамъ. Направо огромныя стны и башня Олаевской церкви, полуразрушенныя и зачерннныя пожаромъ, вблизи ихъ выказываются изъ за городской стны зеленые куполы вновь воздвигнутой Россійской церкви во имя, Св. Николая: эта башни, похожая на указку, принадлежитъ высокомудрой Ратуш, а нсколько помене колокольня Эстонской церкви. Предъ вами блется на крутомъ зеленомъ возвышеніи прекрасный домъ Колбарса, вотъ церковь и срыя башни Вышгородскаго замка, черная крыша и четвероугольная башня Nicolay Kirche. Нсколько старыхъ домовъ прилплено ко внутренней стн, Нкоторыя изъ нихъ развалились, и растнія, прозябающія на семъ каменистомъ грунт, своею зеленью украшаютъ развалины. Ревель огражденъ двойною стною съ башнями, рвомъ и валомъ, кром сего бульваръ, окружающій городъ, придаетъ ему отмнно приятной видъ. Мы подошли къ Нарвскимъ воротамъ: надъ ними на щит, съ вензловымъ именемъ АЛЕКСАНДРА I Великокняжеская корона. Это остатокъ древности: на немъ примтны слды прежде бывшихъ буквъ.— Входимъ,— поворотили налво шаговъ пятдесятъ и опять направо, передъ нами другая стна и ворота, пробитыя въ башн, высокой и четвероугольной съ деревянною крышею, и на стнахъ которой видны какія-то странныя желзныя фигуры.
Свое путешествіе пишу я не для особъ, объхавшихъ блый свтъ вдоль и поперегъ, которыя были разъ десять въ Париж, въ Лондон, во всхъ знатнйшихъ городахъ Германіи и Италіи: имъ не понравятся такія подробности. Оно назначено для нашихъ домосдовъ, невызжавшихъ изъ Петербурга дале Петергофа, или въ другую сторону, дале Александровской Мануфактуры и фарфоровыхъ заводовъ, для столичныхъ, влюбившихся въ свои правильные домы, гладкіе тротуары, чистыя набережныя. (Судите какое малое число читателей я себ назначаю!) Такія особы, прихавшія въ городъ, похожій на Ревель, тотчасъ заговорятъ междуметіями, что и случилось съ моими товарищами.— Ахъ! какіе странные домы! Какія смшныя окна! Боже мой! какія кривыя улицы! Какія гадкія мостовыя!..— Прошу васъ, не ахайте, мои друзья: и такъ уже на васъ смотрятъ, какъ на чудо. Скажите, не уже ли сердце у васъ не шевелится, смотря на сіи остатки рыцарскихъ временъ, на эти домы съ гербами и желзными украшеніями, на эти рзныя двери, на эти крыльца? Вспомните слова знаменитаго Валтера Скотта. ‘Сіе роскошное смшеніе башенъ, зубцовъ выдавшихся оконъ съ искусною лпною работою, съ сими возвышенными зданіями и разнообразіемъ ихъ украшеній, производятъ дйствіе, столь превосходящее скучное однообразіе нашихъ новйшихъ улицъ, какъ шлемъ воина въ сравненіи съ простою шляпою квакера.’ {Lettres de Paul а sa famille.} Но этотъ шлемъ, м. л. д., былъ во многихъ сраженіяхъ и поединкахъ: срубленъ его великолпный гребень съ пушистыми перьями, онъ заржавлъ и лишился прежней тяжести.
Мои товарищи встртились со своимъ знакомцемъ, начались привтствія, поздравленія и разспросы, я между темъ пришпорилъ своего конька, и онъ мигомъ перенесъ меня во времена отдаленныя.— ‘Можетъ быть, думалъ я, въ семъ окн, подъ которымъ красуется табачная вывска, сидла благородная дама, она ожидала съ нетерпніемъ извстій отъ своего храбраго паладина, сражающагося съ Русскими у стнъ города, и своимъ мечемъ отстаивающаго честь ордена меченосцевъ. Какъ бьется ея сердце, какъ волнуется блая грудь! Ея супругъ, благороднйшій изъ Эстонскихъ рыцарей, и у ея окна собрались жены и дти простыхъ воиновъ, ожидая также всточки объ своихъ родныхъ.’ — Вотъ отворились ворота: възжаетъ запыленный воинъ, дама узнаетъ оруженосца своего супруга и бжитъ на крыльцо, желая хотя одною минуnою скоре извстить о миломъ ея сердцу, забыты вс приличія: она сквозь толпу пробивается къ самой лошади встника, едва удерживающаго своего ретиваго иноходца.— ‘Что мой супругъ? — Наши дерутся славно, говоритъ оруженосецъ, медленно поднимающій свой наличникъ: изъ одиннадцати нашихъ знаменъ отбито всего шесть, а прочія вютъ надъ побдоносною дружиною. Мечь вашего супруга блистаетъ, какъ зарница, я самъ…. но благородный мой господинъ послалъ меня увдомить, что неприятели уже отступаютъ и что вскор мы возвратимся съ торжествомъ. Я опрометью бросился изъ рядовъ, желая васъ скоре обрадовать. Притомъ же, подумалъ онъ про себя, эти проклятые бердыши такъ славно работаютъ, что немудрено остаться безъ наличника, безъ носа и безъ усовъ.— Можетъ быть, продолжалъ я, на семъ крыльц, гд стоитъ этотъ Африканской уродъ въ Американскомъ наряд {Всему Ревелю извстная вывска.}, почтенный Гросмейстеръ, съ золотою цпью на черномъ бархатномъ полукафтань, встрчалъ милую дочь, свою, возвратившуюся съ богомолья, изъ монастыря Св. Бригатты. Прелестный, блокурый пажъ, держа на лвой рук синюю бархатную подбитую горностаями эпанчу своей госпожи, а правою, трепещущею отъ тайнаго чувства, помогалъ ей всходить на крутыя ступени крыльца. ‘Разпрягайте, разсдлывайте коней!, кричалъ старый Рыцарь своимъ конюшимъ, высаживающимъ изъ огромной колымаги старую няню, которая выходя путалась въ своемъ гургурановомъ роброн. ‘Милая Клара, говорилъ почтенный Гросмейстеръ, цлуя разгорвшіяся отъ усталости щеки своей дочери: ты съ излишнею строгостію выполнила свой обтъ, ты возвратилась пшкомъ, не правда ли, мой другъ?— Ахъ, батюшка! посл утренняго дождя, такъ свжо, такъ приятно въ воздух!— ‘Никакъ не могла уговоришь барышню, говорила няня: отдохнуть и приссть со мною, однакожъ скажи правду, сударыня, ты очень устала? Спасибо доброму Алфреду: онъ на рукахъ переносилъ ее, гд были лужи и гд прибрежной песокъ былъ очень вязокъ., — Молодый пажъ зардлся, отъ такого замчанія.— ‘Дай Богъ здоровья барышн, продолжала старушка: она такая богомольная, такая скромная, въ Монастыр она удивила самаго Аббата своимъ примрнымъ благочестіемъ. Даруй ей, Господи, женишка богатаго, да хорошаго!, — Румянецъ оставилъ нжныя щеки молодаго пажа, казалось, кровь остановилась въ его жилахъ…. ‘Ба! да какіе славные у васъ магазины!’ закричали мои сопутники. Жестокіе разрушили своимъ восклицаніемъ мои воздушные замки, конекъ мой споткнулся, и я перелетлъ мгновенно изъ шестнадцатаго къ девятнадцатое столтіе. Хотлъ было упрекать ихъ въ равнодушіи къ памятникамъ среднихъ вковъ, однакожъ удержался: многія зданія заставили ихъ заглядться. Въ самомъ дл Петербургскому жителю любопытно видть пирамидальныя крыши съ деревянными статуями, домы, гд, вмсто Греческихъ гуськовъ и розетъ, выглядываютъ рыцарскія головы въ шишакахъ, или дамскія въ огромныхъ колетахъ, на нкоторыхъ видны рзныя, даже живописныя изображенія святыхъ.
Мимо Шведскаго рынка закаулкомь мы вышли на площадь. Ратуша, одно замтное на ней зданіе, съ зубцами, узкими окнами и башнею. На площади по буднямъ бываешь довольно тсно, здсь толпятся люди разныхъ поколній, составляющіе жителей здшней губерніи: финны, Эстонцы, Латыши и наши земляки, тушъ стоятъ извощики, возы съ сномъ, продаютъ зелень, здсь суровскія, посудныя, мебельныя лавки. Это Парижъ въ сокращеніи.
Вышедши въ морскую улицу, мы очутились подл церкви Эстонцевъ и полюбопытствовали видть ихъ богослуженіе. Церковь ихъ, принадлежала, какъ и вс прочія, Католикамъ и, какъ полагаетъ Г. Рикордъ, есть древнйшая во всемъ юрод. Она не очень огромна, однакожь довольно красивой наружности и въ настоящемъ готическомъ вкус: съ рзными окончинами, съ башенкою, или буточкою, прикленною къ стн, съ узенькою, осмиугольною колокольнею.
Храмъ былъ совершенно наполненъ добрыми Эстонцами, приходящими сюда изъ близкихъ къ Ревелю деревень и селеній. Это поставляется у нихъ непремннымъ долгомъ. Невыполняющихъ сей священной обязанности строго наказываютъ. Со звуками органа сливались ихъ голоса, и такая музыка, при всей нестройности, была довольна приятна. Органы умолкли, пасторъ взошелъ на каедру, мы заблагоразсудили убраться, подошли къ двери — не тутъ-то было: двери были заперты. Толстый Кистеръ, моргая глазами, длалъ намъ знаки наблюдать глубочайшее молчаніе и возвратишься на прежнее мсто, но сжалясь надъ нашимъ положеніемъ, вывелъ насъ на цыпочкахъ въ небольшія дверцы.
Въ будущемъ моемъ письм, м. л. д., я опишу какъ умю, церковь Вышгородскую, хотя увдомляю васъ, что описаніе въ этомъ род будетъ послднимъ, несравненный видъ отъ дома Графа Штейнбека, Ивановъ вечеръ, а если не залнюсь, то и представленіе Фрейшица на здшнемъ театр. Прощайте.
28 юля 1825.