Герберт Уэллс
Герберт Уэллс
Конус
Конус
The Cone.
Перевод М. Ирской.
Конус, Уэллс Герберт Джордж, Год: 1895
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Первая публикация: Unicorn (1895).
Уэллс Г. Дж. История Платтнера. — Л.: Вокруг света, 1928. — 163 с. С. 24 — 44.
Оптическое распознавание символов и вычитка: http://sobakabaskervilej.ru (Официальный сайт повести Артура Конан Дойла ‘Собака Баскервилей’).
Ночь была жаркая. На небе, после заката летнего солнца, осталась розоватая окраска. Они сидели у открытого окна и им казалось, что воздух здесь свежее. В темноте неподвижно застыли деревья и кусты сада. На фоне туманно-голубого вечернего неба за дорогой выделялся оранжевый свет газового фонаря. Три огонька железнодорожного сигнала маячили вдали. Женщина и мужчина переговаривались шопотом.
— Он ничего не подозревает, — нервно начал мужчина.
— Конечно, нет! Он не думает ни о чем, кроме как о заводе и о ценах на топливо. У него нет фантазии! В нем нет поэзии!
— Да, у этих железных людей нет фантазии, — серьезно ответил он. — У них нет сердец!
— У него, во всяком случае, нет сердца, — тихо сказала она.
Женщина с недовольным видом посмотрела в окно. Далекое грохотание слышалось все отчетливее, дом дрожал, доносилось металлическое постукивание паровоза. Блеснула полоса света. Клубы дыма, один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь черных прямоугольников — восемь платформ промчались одна за другой по серой насыпи и исчезли в огромной глотке туннеля. Казалось, что туннель вместе с последней платформой проглотил дым и оборвал доносившийся шум.
— Когда-то здесь было хорошо, — а теперь это настоящий ад! В ту сторону простираются одни только трубы, они в самое лицо небес извергают огонь и пыль. Что это значит? Придет конец всем этим жестокостям… Завтра. — Он произнес последние слова шопотом.
— Завтра, — повторила она, не отрывая взгляда от окна.
— Дорогая, нежно воскликнул он и крепко сжал ее руку.
Женщина повернулась к нему, глаза их встретились. Ее суровый взгляд смягчился под его ласковым взором.
— Дорогой мой, как это странно… Вы так неожиданно вошли в мою жизнь. Так…, чтобы показать мне… — она умолкла.
— Чтобы показать вам… — повторил он.
— Весь этот чудесный мир… — нерешительно проговорила она, и совсем тихо добавила… — мир любви!
Вдруг щелкнула и закрылась дверь. Оба быстро повернули головы, он резко отшатнулся назад. Во мраке комнаты вырисовывалась огромная неподвижная фигура. Едва можно было разобрать лицо с темными, ничего не выражающими впадинами, под нависшими бровями. В теле Раута напрягся каждый мускул. Когда открылась дверь? Что он слышал? Слышал ли он все? Что он видел? Целая стихия вопросов.
После казавшейся нескончаемой паузы, наконец, прозвучал голос вошедшего.
— Ну, — угрюмо спросил он.
— Я боялся, что не застану тебя, Горрокс, — взволнованно проговорил стоявший у окна человек, крепко сжимая рукой подоконник. Голос его звучал неуверенно.
Из тени комнаты выступила вперед неуклюжая фигура Горрокса. Он ничего не ответил на замечание Раута.
У женщины замерло сердце.
— Я говорила мистеру Рауту о том, что ты можешь вернуться, — произнесла она твердым голосом.
Горрокс неожиданно опустился в кресло около ее маленького рабочего столика. Он продолжал молчать. Его огромные руки были крепко сжаты. Сейчас в его глазах уже можно было заметить загоревшийся блеск. Он старался дышать спокойно. Взор его переходил с женщины, которой он бесконечно доверял, на друга, в которого он верил, и снова обратно к женщине.
Все трое уже почти поняли друг друга. Однако, никто из них не мог произнести нужного слова. Чтобы облегчить нависшую над ними давящую тяжесть.
Наконец, томительное ожидание было прервано. Заговорил муж.
— Ты хотел видеть меня? — спросил он Раута.
Раут вздрогнул.
— Я пришел для того, чтобы повидаться с тобой. — Он решил лгать до конца.
— Да, — протяжно произнес Горрокс.
— Ты обещал, — начал Раут, — показать мне необыкновенное сочетание лунного света и дыма.
— Я обещал показать тебе необыкновенное сочетание лунного света и дыма, — бесцветным голосом повторил Горрокс.
— Вот я и думал, что застану тебя сегодня, прежде чем ты отправишься на завод… и пойду с тобой.
Снова наступила пауза. Неужели он отнесся к этому хладнокровно? Знает ли он действительно все? Сколько времени он пробыл в комнате? Хотя, в ту минуту, когда они услышали, как закрылась дверь, их поза… Горрокс бросил взгляд на бледный, в слабом освещении, профиль женщины. Затем посмотрел на Раута и будто внезапно овладел собой.
— Конечно, — бодро воскликнул он, — я обещал тебе показать производство в его настоящем виде. Странно, как же это я мог забыть.
— Если это затруднит тебя… — начал Раут.
Горрокс снова встрепенулся. В мрачном блеске его глаз зажегся новый свет.
— Нисколько, — просто ответил он.
— Ты рассказывал мистеру Рауту об этих контрастах огня и теней, которые ты считаешь такими замечательными? — спросила женщина и в первый раз повернулась лицом к своему мужу. Уверенность постепенно возвращалась к ней, хотя голос ее звучал на полтона выше, чем обыкновенно. — Твоя теория о том, что прекрасны только одни машины, а все остальное уродливо, жутка. Я была уверена, что он сразу вас посвятит в нее, мистер Раут. Это его великая теория, кажется, его единственное достижение в области искусства, единственное сделанное им открытие.
— Я не могу похвастаться своими открытиями, — мрачно оборвал ее Горрокс. — Но то, что я открываю… — он умолк.
— Ну, и что? — спросила она.
— Ничего!
Горрокс быстро поднялся.
— Я обещал тебе показать производство, — обратился он к Рауту. Его тяжелая неуклюжая рука опустилась на плечо друга. — Ты готов идти со мной?
— Вполне, — ответил Раут и тоже поднялся.
Снова наступила пауза. Каждый из них старался в темноте разглядеть двух других. На плече Раута все еще покоилась рука Горрокса. Рауту уже казалось, что в этом происшествии нет ничего обыкновенного. Но миссис Горрокс хорошо знала своего мужа. Ей было знакомо угрюмое спокойствие его голоса и царившее в ее душе смятение подсказывало приближение чего-то недоброго.
— Прекрасно, — проговорил Горрокс — и повернулся к двери.
— Где моя шляпа? — Раут окинул комнату взглядом.
— Что вы делаете? Это же моя рабочая корзинка, — с взрывом истерического смеха воскликнула миссис Горрокс. Их руки встретились на спинке стула.
— Вот она! — проговорил Раут.
Ей хотелось предупредить его о грозящей ему опасности, но она была не в силах вымолвить слово.
— Не ходите, берегите себя, — как молния пронеслось у нее в мозгу, но мгновение уже миновало.
— Нашел? — спросил Горрокс, останавливаясь перед полуоткрытой дверью. Раут направился к нему.
— Не забудь попрощаться с миссис Горрокс, — проговорил муж. Голос его звучал еще более мрачно и спокойно, чем раньше.
Раут вздрогнул, повернулся.
— Добрый вечер, миссис Горрокс. — Руки их встретились!
Горрокс придержал дверь с несвойственной ему вежливостью в обращении с мужчинами. Раут вышел, а за ним, бросив безмолвный взгляд на женщину, последовал муж. Она стояла неподвижно, пока легкие шаги Раута и тяжелая поступь Горрокса не заглохли в коридоре. Тяжело захлопнулась парадная дверь. Она подошла к окну, медленно ступая, и остановилась, наклонившись вперед. Мужчины показались на минуту у калитки, выходящей на дорогу, прошли мимо уличного фонаря и скрылись за темной массой низкого кустарника. Свет фонаря упал на их лица, озаряя только ничего не выражающие бледные лики. Она все еще боялась, мучимая сомнениями, и напрасно старалась узнать неизвестное. Женщина села и как-то вся сжалась в большом кресле. Ее широко открытые глаза внимательно всматривались в красные огни доменных печей и поднимающийся к небу дым. Прошел час! Женщина продолжала сидеть, не меняя положения.
Удручающая тишина вечера давила своей тяжестью Раута. Они шли рядом по дороге, молчали и также безмолвно завернули на посыпанную жужелицей дорожку, ведущую в домну.
Голубой туман, напоминающий пыль, окутал все какой-то таинственностью. За серо-темными массами Ганлея и Этрурии легко очерченными золотыми точками уличных фонарей, здесь и там, мелькали освещенные газом окна, желтое сияние работающей поздно фабрики, или блеск переполненного людьми клуба. Множество высоких труб подымалось кверху, четко вырисовываясь на фоне вечернего неба. Почти все они дымились и лишь немногие стояли бездымные, отдыхающие! Здесь и там бледное пятно, напоминающее по очертаниям пчелиный улей, указывало на колесо, черное и острое, резко выступающее на раскаленном небе. Тут были шахты, из которых добывали блестящий уголь. Еще ближе проходила широкая полоса железной дороги и почти невидимые поезда мелькали по ней. Слышалось упорное пыхтенье, звонки, ритмическое постукивание колес, нескончаемые клубы белого пара застилали пейзаж. Налево, между железной дорогой и темной массой низкой горы, окутывая почти все дымом и пламенем, стояли огромные цилиндры доменных печей Джедд-Компани. Печи были центральным сооружением металлургического завода, на котором Горрокс был управляющим. Они стояли тяжелые и угрожающие, полные нескончаемого хаоса пламени и кипящей расплавленной массы. Внизу под ними громыхали прокатные станки и тяжело падал паровой молот, расплескивая по сторонам белые искры железа. Горрокс и Раут видели, как огромное количество топлива было брошено в одну из гигантских печей, и красные языки пламени разгорелись ярче, а дым, смешанный с черной пылью, каскадом поднялся к небу.
— Да, вы поистине достигаете замечательных эффектов своими доменными печами, — проговорил Раут, нарушая молчание, ставшее невыносимым.
Горрокс что-то пробормотал. Он стоял, опустив руки в карман, нахмурился и глядел на дымящуюся железную дорогу и оживленный завод вдали. Он думал, погруженный в разрешение сложной проблемы. Раут бросил на него беглый взгляд и снова посмотрел в сторону.
— В настоящую минуту ваши лунные эффекты еще не созрели, — продолжал он, глядя вверх, — луна еще скрыта остатками дневного света.
Горрокс посмотрел на него, и в выражении его лица было что-то напоминающее внезапно разбуженного человека.
— Остатки дневного света… конечно, конечно.
Он тоже взглянул на луну, бледную на летнем небе.
— Пойдем, — сказал он и схватил руку Раута и двинулся по дорожке, ведущей к железной дороге. Раут упирался. Их глаза встретились и прочли тысячу мыслей. Которые их губы не смели произнести. Рука Горрокса сжалась, а затем ослабела. Он отпустил раута и прежде чем тот успел сообразить, они уже шли рука об руку по дорожке.
— Ты видишь, как горят железнодорожные сигналы в направлении Берзлема? — проговорил Горрокс. Он шел быстро и локтем крепко прижимал руку Раута. — Маленькие зелененькие огоньки, красненькие и беленькие — все они, как в тумане. Ты ценишь красоту, Раут, у тебя хорошо наметан глаз. А это чудесное зрелище. Взгляни на мои доменные печи, как они вырастают, когда мы спускаемся с горы. Вот, эта направо, моя любимица, семьдесят футов. Я сам ее закладывал, и в ее брюхе в течение долгих пяти лет весело кипит чугун. Я как-то особенно ее люблю. Вот, эта красная полоска там какого-то прелестного теплого оранжевого цвета скорей, раут — это пудлинговые печи и в этом горячем свете три черные фигуры — ты видел белые искры парового молота. Это прокатный цех. Идем! Каким грохотом и треском раскатывается звук по полу. Листовое железо, раут, — забавная это вещь. Оно похоже на зеркало, когда только выходит из-под станка. Снова грузно падает молот. Пойдем!
Он должен был замолчать. Чтобы перевести дыхание. Рука его онемела, сжимая руку Раута. Он, как одержимый, шел по черной дорожке к рельсам. Раут не вымолвил ни одного слова, он всеми силами старался противостоять Горроксу.
— Послушай, — сказал он с нервным смехом, — какого чорта ты отрываешь мне руку, Горрокс, и тянешь меня куда-то?
Наконец Горрокс освободил его. Он снова переменил тон.
— Отрываю тебе руку? Прости меня.
Но ведь это ты научил меня так дружески прогуливаться.
— Ты еще не разучился разбираться в тонкостях, — проговорил Раут и деланно рассмеялся. — Ей-богу, я весь в синяках.
Горрокс не извинился. Они стояли у подножья горы рядом с забором, отделявшим железнодорожный путь. Они приближались к заводу, который, казалось, раскинулся на большое расстояние. Теперь, для того, чтобы увидеть доменные печи, надо было смотреть вверх, а не вниз. Вид на Этрурию и Ганлей исчез, когда они спустились. Перед ними вырос столб с надписью: ‘б_е_р_е_г_и_с_ь п_о_е_з_д_а’. Буквы были наполовину скрыты угольной пылью.
— Чудесное зрелище! — сказал Горрокс и помахал рукой. — Вот идет поезд. Клубы дыма, оранжевое сияние круглого глаза впереди, мелодичное постукивание. Чудесные эффекты! Мои доменные печи были раньше еще прекраснее, до того, как мы им в глотку загнали эти конусы, чтобы сохранять газ.
— Как? — спросил Раут. — Конусы?
— Конусы, милый человек, конусы, я покажу тебе один из них поближе. Пламя вырывалось прямо из глотки наружу, здорово? Целые колонны, тучи красно-черного дыма днем и столбы пламени ночью. Теперь мы отводим его через особые трубы и пользуемся им для подогревания мехов. Сверху прикрываем конусом. Тебя, наверное, интересует этот конус?
— Но время от времени, — перебил его Раут, — оттуда все-таки появляются языки пламени и дым.
— Конус не наглухо закрывает отверстие. Он привешен на цепи к рычагу, который уравновешивается противовесом. Ты увидишь его ближе. Иначе, конечно, невозможно было бы прокладывать топливо. Время от времени конус наклоняется и появляется пламя.
— Понимаю, — проговорил Раут. Он обернулся назад. — Луна становится ярче, — продолжал он.
— Ну, пошли, — перебил его Горрокс. Он схватил его за плечо и неожиданно двинул в сторону железнодорожного переезда. Тут произошел один из таких случаев, который своей молниеносностью наводит на человека сомнение. Горрокс ухватил его, как клещами, и отбросил назад, с силой повернув вокруг себя. Раут смотрел на железнодорожный путь. На него с невероятной быстротой, напоминая цепь зажженных ламп, мчались окна вагонов, и красножелтые огни паровоза, приближаясь, становились все больше и больше. Когда он понял весь ужасный смысл этого, то повернулся к Горроксу и изо всех сил оттолкнул руку, удерживающую его между рельсов. Борьба длилась одно мгновенье. Так же верно, как то, что Горрокс держал его между рельсами, он спас его от грозившей ему опасности.
— Благополучно прошло, — сказал Горрокс и облегченно вздохнул, когда мимо них с невероятным треском промчался поезд. Они стояли у ворот завода и дышали с трудом.
— Я не видел, как он подошел, — произнес Раут, стараясь сделать вид, что поддерживает обыкновенный разговор.
Горрокс ухмыльнулся.
— Конус, — начал он и тут же опомнился, — я так и думал, что ты не слышишь.
— Не слышал, — сказал Раут. — Я бы ни за какие блага на свете не допустил бы твоей гибели, — проговорил Горрокс.
— На одну минуту я перестал владеть собой, — ответил Раут.
Горрокс некоторое время не двигался, затем резко повернулся к заводу.
— Посмотри, как хороши ночью мои огромные искусственные насыпи, эти груды шлака. Вот эта платформа. Вот та верхняя, она подымается вверх и потом опрокидывается и выбрасывает металлический шлак. Посмотри на эту трепещущую красную массу. Как она скатывается по склонам. По мере того, как мы приближаемся, эта куча растет. Посмотри, какое дрожание над самым большим отверстием. Нет, не в эту сторону. Сюда, между двух куч. Это ведет к пудлинговой печи, но раньше я хочу показать тебе канал.
Он подошел и взял Раута за локоть. Они пошли рядом. Раут рассеянно отвечал Горроксу. Он думал о том, что произошло на путях. Показалось ли ему это или Горрокс действительно нарочно хотел удержать его на рельсах, когда шел поезд?
Неужели он был на волосок от готовящегося разразиться над ним преступления?
А что если это мрачное чудовище с потупленными глазами знает что-нибудь? Несколько минут Раут опасался за свою жизнь, но это прошло, как только он взял себя в руки. Очень возможно, что Горрокс ничего не слышал. Во всяком случае он вовремя оттащил его в сторону. Его странное поведение можно было объяснить ревностью, которая мучила его. Теперь он говорил о кучах шлака и канале.
— А? — спросил Горрокс.
— Что? — сказал Раут. — Здорово! Туман в лунном свете. Чудесно!
— Наш канал, — начал Горрокс и неожиданно остановился. — Наш канал при свете луны и пламени производит огромное впечатление. Ты никогда его не видел? Подумай, ты слишком много вечеров провел в Нью-Кастле, занимаясь только любовными похождениями. Я тебе говорю, чтобы увидеть настоящие красочные эффекты… Да ты сам увидишь… Кипящая вода…
Когда они вышли из лабиринта куч кирпича и целых холмов угля, на них неожиданно обрушился шум прокатных станков, доносившийся теперь отчетливо и громко. Мимо них прошли три тени рабочих и притронулись рукой к фуражкам, увидя Горрокса. Их лица нельзя было разглядеть в темноте. Рауту захотелось поговорить с ними, но прежде чем он нашел подходящие слова, они уже скрылись в тени. Горрокс показал ему канал, который был почти рядом с ними. В кроваво-красном отражении доменных печей было что-то роковое. Вода, которая охлаждала трубы, тянущиеся на пятьдесят ярдов, шумела и бурлила. Белый пар тихо поднимался кверху и окутывал их сыростью. Он напоминал нескончаемую вереницу привидений, которые рождались из черных и красных клубов дыма. Кружилась голова! Блестящая черная башня самой большой доменной печи вырисовывалась над головой в тумане. Ее суетливая работа наполняла их уши шумом.
— Здесь он красный, — проговорил Горрокс. — Кроваво-красный пар! Красный и горячий, как грех! А там дальше, где луна освещает его своими лучами и он проходит через кучи обожженного кирпича, он белый, как смерть!
Раут на мгновенье повернул голову и затем снова стал следить за Горроксом.
— Пойдем к прокатным цехам, — сказал Горрокс.
Теперь Раут чувствовал себя увереннее, потому что пожатие Горрокса не было таким угрожающим. Но все равно, что Горрокс хотел сказать этими словами ‘белая как смерть’ и ‘красное как грех’. Простое совпадение! Они продолжали путь и остановились ненадолго возле пудлинговой печи. Затем они прошли через прокатную мастерскую, где среди несмолкаемого грохота раздавались уверенные удары парового молота, выбивавшие сок из жидкого железа, и чернее полуголые титаны быстро выкладывали между колес плоские листы, похожие на растопленный сургуч.
— Пошли, — прокричал Горрокс прямо в ухо Рауту, и они двинулись, бросив взгляд в маленькое застекленное отверстие, где в черной пропасти доменной печи бушевал огонь. Яркий свет ослеплял глаза. Зеленые и синие круги маячили в темноте перед глазами. Они направлялись к лифту, при помощи которого топливо и руду поднимали наверх.
И там, около узенькой решетки, нависшей над доменной печью, Раута снова охватило сомнение. Разумно ли находиться здесь? Если Горрокс действительно знает все! Он не мог побороть дрожь, пробежавшую по его телу. У ног зияла глубина в семьдесят футов. Это было опасное место. Они прошли мимо тележки с топливом, чтобы подойти к решетке. Далекие холмы Ганлея, казалось, дрожали в дыму и серном горьковатом пару доменной печи. Из темных туч выплыла луна и остановилась над волнообразными лесными очертаниями Нью-Кастля. Внизу убегал дымящийся канал, заворачивая под едва различимый мост и исчезал в бледном тумане полей Берзлема.
— Вот конус, о котором я тебе говорил, — закричал Горрокс. — А под ним шестьдесят футов огня и расплавленного металла, через который проходит струя воздуха из мехов, как газ в сельтерской воде.
Раут ухватился крепко за решетку и посмотрел вниз на конус. Жара была невыносимая. Кипение металла и шум от мехов, как гром аккомпанировали голосу Горрокса. Нужно было с этим делом покончить сейчас. Может быть, в конце концов…
— Там внутри, — орал Горрокс, — температура достигает тысячи градусов. Если бы тебя бросить туда… Ты бы вспыхнул, как щепотка пороха на свечке. Вытяни руку и почувствуешь ее горячее дыхание. Даже здесь, я видел, как кипит дождевая вода. А вот тот конус. Это нечто невероятное. Он слишком горячий для того, чтобы печь на нем пироги. Его внешняя сторона достигает трехсот градусов.
— Триста градусов, — повтори Раут.
— Триста градусов, подумай. — Вся кровь у тебя выкипит немедленно.
— А! — протянул Раут и повернулся.
— Выкипит кровь, и моргнуть не успеешь… Нет, ты не уйдешь!
— Пусти меня, — крикнул Раут. — Оставь мою руку.
Сперва одной, а затем и второй рукой он ухватился за перила. Они колебались одно мгновение, а затем, внезапно, резким движением Горрокс оторвал его от перил. Раут повис на нем, оступился, перевернулся и ударился щекой, плечом и коленом о горячий конус.
Он схватил цепь, на которой висел конус, и она стала спускаться вниз. Ярко красный обруч окружил его, и язык пламени, освобожденный из хаоса, царившего внутри, поднялся ему навстречу. Он почувствовал невыносимую боль в коленях и запах паленого. Раут встал на ноги и попытался взобраться по цепи, когда кто-то сильно ударил его по голове. В лунном свете перед ним выросло черное блестящее горло печи.
Горрокс стоял над ним рядом с одной из тележек с топливом на рельсах. Его жестикулирующая фигура казалась белой и яркой, освещенная луной. Он кричал:
— Шипи, дурак, шипи, бабник проклятый! Пес несчастный! Кипи, кипи, кипи!
Неожиданно он схватил целую горсть угля из тележки и решительно швырнул в Раута.
— Горрокс! — воскликнул Раут. — Горрокс!
Он кричал, прижавшись у цепи, пытаясь подняться кверху и вылезти с обжигающего огнем конуса. Каждый кусок угля, брошенный Горроксом, попадал в него. Одежда его горела. Пока он боролся, конус опустился и струя раскаленного удушающего газа загорелась вокруг него ярким пламенем.
Раут потерял образ и подобие человека. Когда рассеялся красный свет, Горрокс увидел почерневшую фигуру, голова которой была покрыта кровью, все перебиравшую цепь и извивавшуюся в агонии. Это было покрывшееся пеплом животное, не человеческое, чудовищное существо, из которого вырывались рыдания, прерывавшиеся визгом. Как только Горрокс увидел это зрелище, его злоба прошла. Его охватила смертельная тошнота. Тяжелый запах горелого мяса пробирался в ноздри. Рассудок вернулся к нему!
— Боже, смилуйся надо мной! — воскликнул он. — Господи, что я сделал?
Он знал, что то, что двигалось внизу, было уже мертвым человеком. Он знал, что кровь в жилах этого несчастного кипит. Мысль эта затемнила все остальные чувства Горрокса. Одно мгновение он был в нерешительности, затем повернулся к тележке и поспешно вывернул ее содержимое на вздрагивающее существо, которое еще недавно было человеком. Груда угля с шумом рассыпалась по конусу. Вместе с ударом прекратился визг, кипящая масса дыма, пыли и пламени окружили Горрокса. Когда все это рассеялось, он снова ясно увидел конус.
Горрокс отпрянул назад и стоял дрожа, прижавшись к решетке обеими руками. Губы его двигались, но слов не было слышно.
Снизу доносились голоса и топот бегущих ног. Резкий звук в прокатном цехе внезапно оборвался!