КОНЕЦЪ ПУТИ.
КОНЕЦЪ ПУТИ.
Разсказъ Киплинга.
Разсказъ Киплинга.
Переводъ съ англійскаго.
Пер. Л. Шелгуновой.
‘Міръ Божій’, No 1, 1895
Конец пути, Киплинг Джозеф Редьярд, Год: 1890
Время на прочтение: 20 минут(ы)
Четыре человка, которымъ теоретически, казалось бы, принадлежатъ ‘жизнь, средства и возможность быть счастливыми’, сидли за столомъ и играли въ вистъ. Термометръ показывалъ сто одинъ градусъ жары. Въ комнат было такъ темно, что едва можно было различать фигуры картъ и блдныя лица играющихъ. Дырявое, старое, коленкоровое блое опахало лниво качалось, приводя въ движеніе разгоряченный воздухъ. За стнами стоялъ туманъ, какой бываетъ въ Лондон въ ноябрьскій день. Не видно было ни неба, ни солнца, ни горизонта, а кругомъ стлалась только темно-красная знойная мгла. Можно было сказать, что земля умирала отъ апоплексическаго удара.
По временамъ, безъ всякаго втра и предостереженія, поднимались тучи пыли и, покружившись надъ вершинами деревьевъ, снова садились на землю. Затмъ, эти же самыя пыльныя тучи, крутясь какъ черти, неслись на нсколько миль по долинамъ, гд, кром длинной желзнодорожной насыпи, нсколькихъ мазанокъ, груды рельсъ и шпалъ да бенгало изъ четырехъ комнатъ, въ которомъ помщался инженеръ, завдывающій постройкою казенной гандгарійской желзной дорогой, ничто не задерживало ихъ.
Четыре игрока, одтые только въ самое необходимое ночное блье, играли въ вистъ и страшно ссорились. Вистъ — ужъ такая игра, что люди могутъ ссориться за ней. Моттранъ, землемръ на индійской служб, прохалъ верхомъ тридцать миль, да по желзной дорог сто миль, съ своего отдаленнаго поста, выхавъ наканун вечеромъ, Лаундесу, гражданскому чиновнику въ департамент иностранныхъ длъ, удалось оторваться на нкоторое время отъ жалкихъ интригъ одного обднвшаго туземнаго государства, король котораго то низкопоклонничалъ, то задиралъ носъ, смотря потому, сколько могъ собрать съ трудящихся землепашцевъ и жалкихъ погонщиковъ верблюдовъ. Сперстау, желзнодорожный врачъ, оставилъ пораженный холерой лагерь Кули для того, чтобы впродолженіи сорока восьми часовъ побыть съ блыми людьми. Гуммиль, мстный инженеръ, былъ хозяинъ дома. Онъ всякое воскресенье принималъ у себя своихъ друзей. И если кто-нибудь изъ нихъ не являлся, онъ телеграфировалъ по послднему адресу, чтобы узнать, живъ или нтъ отсутствующій? На восток почти нтъ такихъ мстъ, гд было бы гуманно терять своихъ знакомыхъ изъ виду, хотя бы на одну недлю.
Игроки не отличались особенной любовью другъ къ другу и ссорились, лишь только встрчались, но они хотли видть другъ друга, какъ люди, лишенные воды, хотятъ пить. Это были одинокіе люди, понимающіе все ужасное значеніе одиночества. Вс они были моложе тридцати лтъ — года, вовсе не располагающіе человка къ сознанію своего одиночества.
— Фу, какая жара,— проговорилъ Сперстау, окончивъ второй робберъ и вытирая потъ съ лица.
— Терпите, что же длать! Не знаю, хватитъ ли у насъ содовой воды на сегодня,— сказалъ Гуммиль.
— Однако, плохо вы насъ угощаете!— проворчалъ Сперстау.
— Что же длать! Я и писалъ, и телеграфировалъ, но позда неправильно теперь приходятъ. На прошлой недл весь ледъ растаялъ… какъ извстно Лаундесу.
— Очень радъ, что меня не было. Но если бы я зналъ, я могъ бы послать вамъ льду.
— Пфу, какъ жарко, просто нтъ мочи играть съ такими игроками!
Это было сказано Лаундесу, который только засмялся. Онъ за игрой всегда ругался.
Моттранъ всталъ изъ-за стола и посмотрлъ въ щель ставни.
— Что за пріятный денекъ!— сказалъ онъ.
Присутствующіе звнули вс заразъ и пошли осматривать имущество Гуммиля — его ружья, разорванныя книги, сдла, сбрую и такъ дале. Они десятки разъ видли все это и прежде, но, теперь имъ ршительно нечего было длать.
— Ничего новаго не получали?— спросилъ Лаундесъ.
— Газету Индіи за прошлую недлю и вырзку изъ англійской газеты. Мн прислалъ отецъ. Довольно интересно.
— Что-нибудь о тхъ лицемрахъ, которые именуютъ себя членами парламента?— спросилъ Сперстау, читавшій газеты, когда имлъ возможность получать ихъ.
— Да. Вотъ послушайте! Это по вашему адресу, Лаундесъ. Депутатъ говорилъ рчь своимъ избирателямъ, и вотъ выдержка изъ нея: ‘Я, не колеблясь, утверждаю, что гражданская служба въ Индіи есть охрана, дорогая охрана англійской аристократіи. Что пріобртаетъ демократія, что пріобртаютъ массы отъ страны, которую мы постепенно завоевали? Я отвчаю — ровно ничего. Страну эксплуатируютъ только ради интересовъ аристократіи. Индійская администрація старается увеличить доходы и избгнуть разслдованій о ея способахъ дйствій, да скрыть, какимъ образомъ она заставляетъ несчастнаго землепашца платить своимъ потомъ за окружающую его роскошь’. Гаммиль махнулъ газетой надъ головой.— ‘Слушайте! слушайте!’ — вскричалъ онъ.
— Я бы отдалъ,— задумчиво проговорилъ Лаундесъ.— Я бы отдалъ свое жалованье за три мсяца этому господину за то, чтобы онъ прожилъ со мной одинъ мсяцъ и посмотрлъ бы, какъ обдлываетъ дла свободный и независимый туземный принцъ. Старый Тимберсаидсъ — онъ прозвалъ такъ одного почтеннаго и увшаннаго орденами принца,— вс жилы вытянулъ у меня на этой недл, прося денегъ. Наконецъ, онъ дошелъ до того, что послалъ мн въ залогъ одну изъ своихъ женъ!
— Ну что же, это очень хорошо! И вы взяли ее?— спросилъ Моттранъ.
— Нтъ, и теперь жалю объ этомъ. Хорошенькой, маленькой женщин очень хотлось остаться у меня и избавиться отъ несчастнаго положенія многочисленныхъ королевскихъ женъ. Его возлюбленнымъ уже цлый мсяцъ какъ не покупалось новыхъ нарядовъ, а старику хочется выписать изъ Калькутты новый экипажъ съ серебряными колесами и серебряными фонарями и тому подобныя разныя глупости. Мн хотлось втолковать ему, какъ онъ тратилъ въ эти двадцать лтъ свои доходы, и что ему слдуетъ быть поскромне. Но онъ не могъ этого понять.
— Да вдь у него есть подъ дворцомъ наслдственная сокровищница. Тамъ хранится наврное милліона на три драгоцнныхъ камней и монеты,— сказалъ Гуммиль.
— Заставьте-ка туземнаго принца растратить свои фамильныя сокровища! Священники дозволяютъ это только въ самомъ крайнемъ случа. Старый Тимберсаидсъ прибавилъ еще въ продолженіе своего царствованія къ этимъ сокровищамъ съ четверть милліона.
— Какая же причина безпорядковъ?— спросилъ Моттранъ.
— Положеніе народа ужасное. Иногда сборщики податей ждутъ, чтобы у верблюда родился верблюженокъ, и тогда угоняютъ мать въ уплату податей. И что же я могу сдлать? Я не могу добиться, чтобы придворные сборщики отдавали мн отчетъ. Я ничего не могу добиться, кром улыбки главнокомандующаго, когда говорю, что войскамъ не уплачено жалованья за три мсяца, а старикъ Тимберсаидсъ начинаетъ плакать, когда я говорю съ нимъ. Кром того, онъ страшно пристрастился къ коньяку съ содовой водой, замняя коньякъ спиртомъ, а воду водкой.
— Какъ и другіе принцы. Такого злоупотребленія не вынесетъ даже туземецъ, замтилъ Сперстау.— Онъ погубитъ себя.
— И хорошо сдлаетъ. Тогда у насъ, вроятно, будетъ правительственный совтъ и опекунъ надъ малолтнимъ принцомъ, и мы вручимъ ему его владнія съ прибавкою десятилтнихъ сбереженій.
— А юный принцъ, воспитанный во всхъ англійскихъ порокахъ, будетъ сорить деньгами, и. въ полтора года протретъ глаза десятилтнимъ сбереженіямъ. Мн это ужъ приводилось видть,— сказалъ Сперстау.— На вашемъ мст, Лаундесъ, я поберегъ бы короля. Вдь васъ все равно тамъ будутъ ненавидть.
— Все это очень хорошо. Со стороны хорошо совтовать поберечь, но вдь коньякъ не подмнишь розовой водой. Я знаю, чмъ я рискую, но до сихъ поръ еще цлъ. У меня служитъ старикъ патанъ, и онъ готовитъ мн. Его врядъ ли можно подкупить, а угощеніе, которое предлагаютъ мн мои истинные друзья, какъ они себя именуютъ, я никогда не мъ. Но тмъ не мене, все это очень скучно! Я предпочелъ бы быть на вашемъ мст, Сперстау. Около вашего поселенія есть гд и поохотиться.
— Предпочли бы? Не думаю. Пятнадцать смертныхъ случаевъ въ день отнимаютъ у человка желаніе стрлять въ кого-либо, кром самого себя. А хуже всего то, что бдняги смотрятъ на тебя съ такимъ упованіемъ, точно въ твоей власти спасти ихъ. Видитъ Богъ, что я не жалю своихъ силъ. Послднее употребленное мною средство не было основано на наук, но имъ я спасъ одного старика. Онъ былъ принесенъ во мн, повидимому, въ безнадежномъ состояніи, а я далъ ему джина и Ворчестерской соли съ каенскимъ перцемъ. Это спасло его, но все-таки рекомендовать этого средства не могу.
— Какъ вы обыкновенно лчите?— спросилъ Гуммилъ.
— Очень просто. Сначала опійныя пилюли, при сильномъ упадк силъ — натръ, горячіе кирпичи въ ногамъ. У насъ черная холера. Бдняги! Но надо сказать, что аптекарь мой, Бензи Лаль, работаетъ какъ дьяволъ. Если онъ останется живъ, то я его представлю къ наград.
— Ну, а вы сами какъ себя чувствуете?— спросилъ Моттранъ.
— Не знаю, и не думаю о себ, но я все-таки написалъ ужъ объ аптекар. А вы что подлываете?
— Сижу за столомъ въ палатк и плюю на секстантъ, чтобы остудить его,— отвчалъ землемръ.— Мою глаза, чтобы не заболли. Я совершенно одинъ, какъ вы знаете, и буду одинъ во все продолженіе жаровъ.
— Гуммиль, счастливчикъ!— вскричалъ Лаундесъ, разваливаясь на кушетк.— Онъ живетъ въ настоящемъ дом — хотя и плохо крытомъ, но все-таки крытомъ. Каждый день мимо него проходитъ поздъ. Онъ можетъ имть и пиво, и содовую воду, и ледъ, если Господь смилуется надъ нимъ. У него есть книги, картинки — вырзанныя, правда, изъ журнала — и общество его добраго помощника Джевинса, не говоря уже объ удовольствіи, которое онъ иметъ, принимая насъ у себя каждую недлю.
Гуммиль печально улыбнулся.
— Да, такъ я, по вашему, счастливъ? А я думаю, что Джевинсъ счастливе меня.
— Какъ? Неужели…
— Да. Скончался. Прошлый понедльникъ.
— Покончилъ съ собой?— поспшно спросилъ Сперстау, высказывая мысль, мелькнувшую у всхъ. Кругомъ станціи Гуммиля холеры не было, а даже горячка даетъ человку недльный срокъ, и внезапная смерть, обыкновенно, бываетъ слдствіемъ самоубійства.
— Въ такой щной людей обвинять нельзя,— сказалъ Гуммиль.— Мн кажется, у него былъ солнечный ударъ, на прошлой недл, посл вашего отъзда, онъ пришелъ ко мн на веранду и сказалъ, что хочетъ отправиться вечеромъ въ Ливерпуль, въ Маркетъ-Стритъ, повидаться съ женой. Я послалъ за аптекаремъ, чтобы осмотрть его, и ми стали уговаривать его лечь. Часа черезъ два онъ протеръ глаза, и сказалъ, что, кажется, онъ былъ безъ памяти, но надется, что ничего нехорошаго не сказалъ? Джевинсъ всегда старался быть благовоспитаннымъ и говорилъ изысканными выраженіями.
— Ну, а дальше?
— Затмъ онъ пошелъ въ себ въ бенгало и началъ чистить ружье. Прислуг своей онъ сказалъ, что идетъ на буйвола утромъ. Ну, конечно, онъ неосторожно дотронулся до курка и случайно прострлилъ себ голову. Аптекарь написалъ рапортъ нашему начальству, и затмъ мы похоронили Джевинса тутъ неподалеку. Я, конечно, телеграфировалъ бы вамъ, Сперстау, если бы вы могли чмъ-нибудь помочь.
— Странный вы человкъ, сказалъ Моттранъ.— Какъ вы спокойно говорите о такой вещи.
— Ну, что же такое?— спокойно сказалъ Гуммиль.— У меня такая куча работы прибавилась вслдствіе этого. Отъ этого я пострадалъ всего боле. Джевинсъ покончилъ съ работой, конечно, совершенно случайно, но все-таки покончилъ. Аптекарь хотлъ было написать цлую длинную рацею о самоубійств. Какой чепухи наплелъ бы онъ тутъ!
— Зачмъ же вы не дали ему написать, что это было самоубійство?— спросилъ Лаундесъ.
— Прямыхъ доказательствъ не было. Здсь людямъ предоставляется мало правъ, но все-таки можно же ему позволить неловко повернуть ружье. Кром того, можетъ быть, и я когда-нибудь буду нуждаться въ снисхожденіи въ случайности, касающейся меня самого. Живи самъ и давай жить другимъ. Умри и давай умирать другимъ.
— Примите пилюли,— сказалъ Сперстау, пристально вглядываясь въ блдное лицо Гуммиля.— Примите пилюли и не дурите. Глупо говорить такимъ образомъ. Будь я на вашемъ мст, я заинтересовался бы этимъ случаемъ и сталъ бы наблюдать.
— Я потерялъ всякій интересъ,— сказалъ Гуммиль.
— Врно селезенка не въ порядк?— съ участіемъ спросилъ Лаундесъ.
— Нтъ. Не могу спать. Это гораздо хуже.
— Конечно!— сказалъ Моттранъ.— Это со мною иногда случается, но безсонница проходитъ сама собою. Чмъ вы отъ этого лчитесь?
— Ничмъ. Да и къ чему? Съ пятницы я не спалъ и десяти минутъ.
— Бдняга! Сперстау, вамъ бы слдовало полчить его отъ этого,— сказалъ Моттранъ.— Теперь, когда я смотрю на васъ, я вижу, что у васъ красные и припухшіе глаза.
Сперстау, продолжая смотрть на него, тихо засмялся.
— Я потомъ займусь его починкой. Не слишкомъ ли жарко теперь для прогулки верхомъ?
— Еще что выдумали!— лниво проговорилъ Лаундесъ.— Намъ придется и безъ того хать въ восемь часовъ, и хать не близко. Я ненавижу лошадей, когда на нихъ приходится садиться безцльно. О, Господи! что бы намъ теперь длать?
— Сядемьте опять за вистъ, по восьми шиллинговъ за поэнтъ и, кром того, по червонцу за робберъ,— быстро отвчалъ Сперстау.
— Глупости! Мсячное жалованье за пульку и, кром того, пятьдесятъ рупи. Кто-нибудь сломитъ себ шею до нашего отъзда,— сказалъ Лаундесъ.
— Не могу сказать, чтобы было пріятно сломать шею кому-нибудь изъ нашей компаніи,— сказалъ Моттранъ.— Это не произведетъ сильнаго впечатлнія, да и, кром того, глупо.
Онъ прошелъ къ старому, потертому фортепіано, оставшемуся отъ какого-то прежняго обитателя бенгало, и открылъ его.
— До фортепіано давно никто не дотрагивался,— сказалъ Гуммиль.— Прислуга совсмъ разбила его.
Фортепіано дйствительно было страшно разстроено, но Моттрану удалось извлечь какіе-то звуки, и послышалась мелодія, напомнившая что-то въ род старинной народной псни. Присутствующіе, сидвшіе въ креслахъ, съ очевиднымъ интересомъ повернулись къ Моттрану.
— Пріятно!— сказалъ Лаундесъ.— Эту псню я слышалъ въ послдній разъ въ 79 году, передъ самымъ пріздомъ сюда.
— А я,— съ гордостью замтилъ Сперстау,— пріхалъ въ 80-мъ году.
И онъ упомянулъ о псн, которую пли въ то время на улицахъ.
Моттранъ игралъ очень хорошо. Лаундесъ сталъ критиковать. Моттранъ перешелъ въ другой тонъ и хотлъ было встать.
— Сидите,— сказалъ Гуммиль.— Я никакъ не подозрвалъ, что вы умете играть. Продолжайте играть, чтобы забыть обо всемъ. Я непремнно къ слдующему вашему прізду прикажу настроить фортепіано. Съиграйте что-нибудь повеселе.
Моттранъ игралъ самые простые напвы, и присутствующіе слушали его съ удовольствіемъ, а въ промежуткахъ разговаривали о томъ, что видли и слышали, когда въ послдній разъ были въ Англіи. Вихрь поднялъ пылъ, налетвшую на домъ, такъ что сдлалось темно, какъ ночью, но Моттранъ продолжалъ играть, и заунывные звуки разстроеннаго фортепіано перемшивались съ щелканьемъ песка по дырявой кровл.
Когда буря нсколько утихла, онъ перешелъ отъ шотландской псни, которую подпвалъ, въ вечернему гимну.
— Воскресенье,— сказалъ онъ, кивнувъ головой.
— Играйте, безъ объясненій,— вскричалъ Сперстау.
Гуммиль засмялся.
— Во всякомъ случа надо играть. Вы сегодня меня удивляете, откуда у васъ что берется? Что это такое?
— Вечерній звонъ, вечерній звонъ!
Какъ много думъ наводитъ онъ…
— Поскоре, Моттранъ!— крикнулъ Гуммиль:— не будьте ханжой! играйте этотъ гимн, какъ польку.
— Да не дурите,— сказалъ Лаундесъ.— Шутите надъ чмъ вамъ угодно, но гимнъ пусть останется гимномъ. У меня съ нимъ связаны самыя святыя воспоминанія…
— Вечерній звонъ въ деревн — писанныя стекла въ окнахъ — свтъ, падающій сквозь нихъ… и вы и она наклонившись надъ однимъ и тмъ же молитвенникомъ,— проговорилъ Моттранъ.
— Да, и жирный, старый майскій жукъ, ударившій васъ прямо въ глазъ, когда вы возвращались домой, запахъ сна… и луна, какъ большой шаръ надъ стогомъ, летучія мыши… розы, и молоко, и комары,— замтилъ Лаундесъ.
— И матери. Я какъ теперь помню, какъ мать моя пла мн этотъ напвъ, стараясь усыпить меня, еще совсмъ маленькаго мальчика,— проговорилъ Сперстау.
Въ комнат стало совсмъ темно. Гуммиль ворочался въ кресл.
— И вслдствіе этого,— наставительно сказалъ онъ: — вы поете этотъ гимн, увязнувъ по уши въ преисподнюю! Не оскорбляемъ ли мы разумнаго Бога, воображая, что мы нчто иное, а не несчастные бунтовщики.
— Примите двойную порцію пилюль,— сказалъ Сперстау:— у васъ селезенка не въ порядк.
— Нашъ тихій Гуммиль несетъ какую-то ахинею. Плохо будетъ завтра его рабочимъ,— сказалъ Лаундесъ, когда прислуга освжала комнаты и начала накрывать на столъ.
Когда они размстились по своимъ мстамъ, вокругъ жалкаго козьяго мяса, яицъ и пуддинга, отъ котораго пахло дымомъ, Сперстау нашелъ возможность прошептать Моттрану:
— Вы умно поступили, Давидъ!
— Присматривайте за Сауломъ,— прошепталъ онъ въ отвтъ.
— Что вы тамъ шепчетесь?— подозрительно проговорилъ Гуммиль.
— Мы говоримъ, что вы чертовски скверный хозяинъ. Вдь это жаркое разрзать нельзя,— сладко улыбаясь, отвчалъ Сперстау.— И вы называете это обдомъ?
— Что же длать. Нельзя требовать отъ меня банкета!
Въ продолженіе всего обда Гуммиль старался оскорбить и прямо, и косвенно всхъ своихъ гостей, и при каждой произнесенной дерзости Сперстау толкалъ оскорбляемаго подъ столомъ, но не осмливался поднять глазъ и многозначительно взглянуть на кого-нибудь изъ нихъ. Гуммиль былъ блденъ и золъ, а глаза у него были неестественно широко раскрыты. Никому и въ голову не приходило обижаться на его дерзости, но только тотчасъ же посл обда вс заторопились домой.
— Не узжайте. Вы только что немного разошлись, господа. Я надюсь, что я ничмъ не разсердилъ васъ, щепетильные черти. Итакъ, надюсь, вы останетесь,— уже наглымъ тономъ прибавилъ. онъ.
— Гд я обдаю, тамъ я и сплю,— сказалъ Сперстау.— Мн хотлось бы завтра взглянуть на вашихъ кули, если вы ничего противъ этого не имете. Я надюсь, что вы дадите мн мстечко, чтобы лечь?
Остальные гости, отговаривались своими завтрашними занятіями и, осдлавъ лошадей, ухали вмст, выслушавъ просьбу Гуммиля пріхать въ слдующее воскресенье. Направляясь по одной дорог съ Моттраномъ, Лаундесъ говорилъ ему:
— Никогда въ жизни не хотлось мн избить хозяина за его собственнымъ столомъ, какъ сегодня. Онъ сказалъ мн, что я плутую въ картахъ и напомнилъ, что я ему долженъ! А васъ прямо въ лицо назвалъ льстецомъ! Неужели вы не оскорбились этимъ?
— Нтъ,— отвчалъ Моттранъ.— Бдняга! Разв вы можете сказать, что Гуммиль когда-нибудь былъ такимъ, какъ сегодня. Да ничего похожаго на это не бывало.
— Это не оправданіе. Сперстау все время толкалъ меня, и я только потому и сдерживался. А иначе я…
— Нтъ, ничего бы вы не сдлали. Вы поступили бы точно такъ же, какъ поступилъ Гуммиль съ Джевинсомъ: не осудили бы человка въ такой зной. Клянусь честью, узда просто жжетъ мн руки. Ну, подемте потише и, смотрите, не попадите въ крысьи норы.
Посл десяти минутъ тихой рыси, Лаундесъ, обливаясь потомъ, благоразумно замтилъ:
— Хорошо, что Сперстау остался у него ночевать.
— Да. Добрякъ этотъ Сперстау. Ну, тутъ дороги наши расходятся. Надюсь увидаться съ вамц въ воскресенье, если только до того дня меня не спалитъ солнце.
— Я буду, если только министру финансовъ старика Тимберсаидса не удастся обкормить меня чмъ-нибудь. Прощайте, и… помилуй васъ Господь!
— Разв что-нибудь не ладно?
— Нтъ, нтъ, ничего.
Лаундесъ поднялъ хлыстъ и, стегнувъ лошадь Моттрана, прибавилъ:
— Вы славный малый, вотъ и все.
Въ эту минуту лошадь пустилась вскачь и, не останавливаясь, скакала съ полмили.
Оставшіеся въ бенгало Сперстау и Гуммиль выкурили ‘трубку молчанія’, зорко наблюдая другъ за другомъ. Въ холостомъ хозяйств всегда можно приспособиться къ случайностямъ, такъ и теперь, слуга убралъ все со стола, принесъ дв грубо сволоченныя кровати, съ деревянными рамами, затянутыми веревочной сткой, на которую положилъ по калькутской циновк, поставилъ ихъ рядомъ, пришпилилъ два полотенца къ опахалу, такъ чтобы они мотались какъ разъ надъ носами спящихъ, и доложилъ, что все готово.
Хозяинъ и гость растянулись на своихъ постеляхъ, всми чертями заклиная прислугу, не останавливаясь, дйствовать опахаломъ. Вс двери и окна были плотно закрыты, такъ какъ вншній воздухъ былъ раскаленъ, какъ въ печи. Термометръ показывалъ 104 градуса и, кром того, воздухъ былъ пропитанъ запахомъ отъ скверно заправленныхъ лампъ. Эта вонь, смшанная съ запахомъ туземнаго табака, раскаленныхъ кирпичей и пересохнувшей земли, приводитъ въ изступленіе многихъ даже сильныхъ и здоровыхъ людей. Эта вонь присуща великой индйской имперіи, когда она на шесть мсяцевъ превращается въ настоящій адъ. Сперстау поднялъ свои подушки такъ, чтобы можно было прислониться къ нимъ, а не лежать, и чтобы голова была значительно выше ногъ. Человку съ короткой шеей не совсмъ безопасно спать низко, потому что отъ сладкаго сна онъ можетъ незамтно перейти къ вчному сну, вслдствіе апоплексическаго удара.
— Поднимите подушки,— рзко сказалъ докторъ, увидавъ, что Гуммиль собирается растянуться на постели.
Ночникъ былъ поправленъ, тнь отъ опахала качалась взадъ и впередъ по стн, сопровождаемая легкимъ покачиваніемъ полотенецъ и слабымъ шуршаньемъ веревки, продтой въ отверстіе въ стн. Опахало постепенно стало качаться слабе и почти остановилось. Потъ капалъ со лба Сперстау. Не выйти ли ему и не пугнуть ли кули, приставленнаго къ опахалу? Но вдругъ оно порывисто закачалось, и булавка вылетла изъ полотенца. Когда все было снова приведено въ порядокъ, за стной началась топотня кули, и Сперстау, повернувшись на бокъ, заворчалъ. Гуммиль лежалъ совершенно неподвижно, вытянувшись и прижавъ къ себ руки. Онъ дышалъ слишкомъ часто, что служило очевиднымъ доказательствомъ, что онъ не спалъ. Сперстау посмотрлъ на него. Зубы у него были стиснуты, а закрытыя вки подергивались.
— Онъ сдерживается, настолько у него достаетъ силъ,— подумалъ Сперстау.— Что это за позоръ! Что такое съ нимъ? Гуммиль!
— Что?
— Вы не спите?
— Нтъ.
— Жаръ въ голов? Горло пересохло? Или что-нибудь другое?
— Ничего, благодарю васъ. Я вообще мало сплю.
— Нездоровится?
— Да, нездоровится. Кром того, за стной стучатъ, а я думалъ, что это стучитъ у меня въ голов. Сперстау! ради самаго Бога, дайте мн чего-нибудь такого, отчего я могъ бы заснуть… крпко заснуть… Хотя бы только часовъ на шесть! Я много дней,— прибавилъ онъ, вскакивая,— не могу заснуть и чувствую, что вынести этого боле нельзя… нельзя!
— Бдняга!
— Что жалть! Дайте мн что-нибудь, чтобы, я уснулъ. Увряю васъ, что я съ ума схожу. Я не знаю самъ, что говорю. Вотъ уже три недли, какъ мн приходится обдумывать и шептать по складамъ каждое слово, которое я хочу произнести. Мн надо напрягаться при каждомъ слов, чтобы не сказать какой-нибудь безсмыслицы. Разв не довольно этого одного, чтобы сойти съ ума? Я вижу все въ иномъ свт, и мн думается, что я потерялъ чувство осязанія. Усыпите меня, Сперстау! ради Бога, дайте мн возможность крпко заснуть. Этого одного довольно, чтобы довести человка до бреда. Усыпите меня!
— Хорошо, хорошо, только успокойтесь! Вы вовсе не такъ сильно больны, какъ думаете.
Разъ заговоривъ, Гуммиль ухватился за врача, какъ перепуганный ребенокъ.
— Вы сломите мн руку.
— Я сломаю вамъ шею, если вы не поможете мн. Нтъ, нтъ, я не то хотлъ сказать. Простите меня, другъ.— Онъ вытеръ потъ съ лица и, очевидно, старался совладать съ собой. По правд говоря, я разстроенъ и невмняемъ. Можетъ быть, вы посовтуете мн что-нибудь… какое-нибудь средство противъ безсонницы — бромъ или бромистый калій?..
— Ну, какой тутъ бромъ! Зачмъ не сказали вы мн объ этомъ раньше? Отпустите мою руку, я посмотрю у себя въ папиросниц, нтъ ли тамъ какого-нибудь средства противъ вашихъ страданій.
Онъ сталъ рыться въ своей одежд, прибавилъ въ ламп огня, досталъ папиросницу и подошелъ къ ждавшему Гуммилю съ маленькой спринцовкой.
— Послднее средство цивилизаціи,— сказалъ онъ,— и вещь, которую я ненавижу. Ну, протяните руку. Однако же безсонница не ослабила ваши мускулы, и какіе они твердые. Вы могли бы убить кулакомъ буйвола. Черезъ нсколько минутъ морфій начнетъ дйствовать. Лягьте и ждите.
По лицу Гуммиля начала разливаться глупая, блаженная улыбка.
— Кажется,— сказалъ онъ,— кажется, я засыпаю. Вотъ настоящее-то блаженство! Сперстау, отдайте мн эту коробочку…
Онъ замолчалъ и голова его опрокинулась.
— Нтъ, не дамъ,— безсознательно проговорилъ Сперстау.— А теперь, другъ мой,— такого рода безсонница очень легко разстраиваетъ понятія о жизни и смерти — я приму на себя трудъ и разряжу ваши ружья.
Онъ, не надвая обуви, прошелъ въ комнату Гуммиля, гд хранились у него ружья и досталъ два ружья и револьверъ. У ружья онъ снялъ затравочный стержень и спряталъ его въ мшокъ сдла, у револьвера онъ тоже что-то отвинтилъ и засунулъ за комодъ, а у другого ружья снялъ курки.
— Готово,— сказалъ онъ, обтирая потъ съ рукъ.— Эти предостереженія не излишни, посл всего, что мы слышали о случайностяхъ.
Только что усплъ онъ подняться, какъ послышался сиплый голосъ Гумми ля, крикнувшаго въ дверь.
— Дуракъ!
Такъ человкъ могъ говорить только въ бреду. Сперстау бросился къ двери, и увидалъ подходившаго и хохотавшаго Гуммиля.
— Какой вы добрый,— сказалъ онъ тихо и съ разстановкой:— теперь я не буду выходить изъ дому. Сперстау ваше средство не дйствуетъ. Что мн длать?.. что мн длать?
На лиц у него была написана настоящая паника.
— Ложитесь, и усните. Сейчасъ же ложитесь.
— Не смю. Я только буду забываться, и на этотъ разъ не въ состояніи буду встать. Знаете, вдь я едва добрался сюда? А вообще вдь я очень подвиженъ, но вы точно связали мн ноги. Я весь обезсиллъ.
— Понимаю. Идите и ложитесь.
— Нтъ, это не бредъ, но вы здорово подшутили надо мною. Я чуть было не умеръ.
Какъ губкой вытирается все съ доски, такъ и съ лица Гуммиля какими-то неизвстными Сперстау силами, стерлось все человческое, и онъ стоялъ въ дверяхъ, какъ чмъ-то озадаченный ребенокъ.
— Неужели онъ у меня умретъ?— подумалъ Сперстау.— Ну хорошо, сынъ мой,— громко прибавилъ онъ.— Идемте на постель, и разскажите мн, что съ вами. Вы не можете спать, но что же вамъ мшаетъ?
— Тамъ одно мсто,— простодушно отвчалъ Гуимиль. Пріемъ дйствовалъ на него волнообразно, и онъ переходилъ отъ страха крпкаго человка къ дтской боязни.— Господи, помилуй! да я уже цлые мсяцы боюсь этого, Сперстау. Каждую ночь я терплю адскія муки, а между тмъ я ничего дурного не сдлалъ.
— Успокойтесь, я дамъ еще одинъ пріемъ. Мы прекратимъ ваши мученія.
— Но мн надо дать большой пріемъ, такъ чтобы я не могъ встать. Надо меня усыпить совсмъ… а. не чуть-чуть. Во сн не будешь вставать.
— Знаю, знаю. Все это я самъ испыталъ. Вс симптомы мн знакомы.
— Не смйтесь надо мною, чортъ васъ возьми! Прежде чмъ я познакомился со страшной безсонницей, я пробовалъ засыпать на локт и клалъ въ постель гвоздь, для того, чтобы онъ укололъ меня, если я опрокинусь назадъ. Посмотрите!
— Клянусь честью! Вы исполосаны какъ лошадь. А мы вс считали васъ здравомыслящимъ человкомъ. Любите вы говорить?
— Да, иногда. Но не тогда, когда я перепуганъ. Тогда мн хочется убжать.
— Но, прежде чмъ я сдлаю вамъ второе вспрыскиванье, вы должны попытаться разсказать мн, что съ вами?
Гуммяль въ продолженіе десяти минутъ говорилъ прерывистымъ шопотомъ, а Сперстау смотрлъ ему прямо въ глаза и раза два провелъ рукою передъ его глазами.
Когда разсказъ кончился, серебряная папиросница снова появилась на свтъ, и, опрокидываясь навзничь, Гуммиль проговорилъ:
— Положите меня хорошенько, потому что я умираю… умираю.
— Да, да, рано или поздно умереть надо, и слава Богу, что страданія наши когда-нибудь кончаются,— сказалъ Сперстау, поправляя подушки.— Мн думается, что и я усну непремнно, если не выпью чего-нибудь.
Онъ приготовилъ себ горячаго чаю, чудное средство противъ удара, въ особенности, если сразу выпить три, четыре чашки. Затмъ онъ стадъ наблюдать за спящимъ.
— Несчастное лицо, проливающее слезы и лишенное возможности вытереть глаза! Гуммилю положительно надо взять отпускъ, и какъ можно скоре. Здоровъ онъ или нтъ, но, во всякомъ случа онъ страшно разстроенъ. Дай мн, Господи, понять его болзнь!
Въ полдень Гуммиль проснулся съ отвратительнымъ вкусомъ во рту, но съ яснымъ взглядомъ и веселый.
— Скверно мн было ночью, не правда ли?— сказалъ онъ.
— Да, я видлъ боле здоровыхъ людей. У васъ былъ, вроятно, солнечный ударъ. Послушайте, если я напишу вамъ свидтельство о болзни, попросите ли вы тотчасъ же отпускъ?
— Нтъ.
— Почему? Вамъ онъ необходимъ.
— Да, но мн надо потерпть, пока не спадутъ жары.
— Зачмъ же, если васъ отпустятъ сейчасъ же?
— На мое мсто могутъ прислать только одного Беркета, а вы знаете, какъ онъ глупъ.
— Да вамъ-то что за дло? Работа и безъ васъ пойдетъ отлично. Телеграфируйте объ отпуск.
Гуммиль смутился.
— Я могу выдержать до дождей.
— Не можете. Телеграфируйте въ главную квартиру къ Беркету.
— Не хочу. Если вамъ хочется знать почему именно, то я вамъ скажу: Беркетъ женатъ, и жена его только что родила маленькаго, и она теперь въ Симл, въ прохлад, а у Беркета взятъ билетъ, по которому онъ здитъ къ ней съ субботы до понедльника. Жена его очень слабаго здоровья. Есяи Беркета переведутъ, то она непремнно послдуетъ за нимъ. Если она оставитъ ребенка, то умретъ съ тоски. Если она прідетъ — а вдь Беркетъ такой эгоистъ, который постоянно толкуетъ о томъ, что мсто жены подл мужа — и она умретъ. Привезти сюда теперь женщину — значитъ убить ее. Беркетъ самъ живучъ, какъ крыса. Здсь онъ проживетъ отлично. Я знаю, что денегъ у него нтъ, слдовательно, она подетъ съ нимъ. Я же въ нкоторомъ род обтерплся и не женатъ. Подождите, когда начнутся дожди, и тогда можно будетъ выписать сюда Беркета. Для него это будетъ очень хорошо.
— Вы хотите этимъ сказать, что еще пятьдесятъ шесть ночей готовы испытывать то, что уже испытывали?
— Ну теперь этого не будетъ, вы показали мн, что существуетъ средство. Я всегда могу телеграфировать вамъ. Кром того, теперь, когда я началъ уже спать, все пойдетъ отлично. Во всякомъ случа, отпуска я не возьму. Коротко и ясно.
— Боже ты мой! Я думалъ, что такихъ людей больше нтъ за свт.
— Полноте! вы сдлали бы то же самое. Благодаря этой папиросниц, и чувствую себя совсмъ другимъ человкомъ. Вы отправляетесь теперь въ селеніе?
— Да, но черезъ нсколько дней постараюсь побывать у васъ, если только будетъ какая-нибудь возможность.
— Ну, да вдь я не такъ же плохъ! Зачмъ я буду васъ безпокоить? Дайте кули водки и грибной сои.
— Такъ вы чувствуете себя совсмъ хорошо?
— Я чувствую себя способнымъ отстаивать себя, но не въ силахъ стоять съ вами на солнц. Ну, отправляйтесь и Господь съ вами!
Гуммиль повернулся, пошелъ обратно въ свой унылый бенгало, и прежде всего увидалъ на веранд, самого себя. Онъ видлъ уже прежде такое видніе, однажды, когда слишкомъ утомился отъ работы во время сильныхъ жаровъ.
— Это скверно,— сказалъ онъ, протирая глаза.— Если эта штука исчезнетъ съ своего мста, какъ призракъ, я буду знать, что зрніе и желудокъ у меня разстроены. Если же начнетъ двигаться, то значитъ у меня голова не въ порядк.
Онъ сталъ подходить къ призраку, который, конечно, оставался на прежнемъ отъ него разстояніи, какъ всегда бываетъ при галлюцинаціяхъ отъ переутомленія. Онъ двигался вмст съ нимъ по всему дому и исчезъ только при яркомъ солнечномъ свт въ саду. Гуммиль отправился на работы и занимался до сумерекъ. Вернувшись домой обдать, онъ засталъ себя самого за столомъ. Призракъ всталъ и быстро ушелъ.
Ни одна живая душа не знала, что пережилъ въ эту недлю Гуммиль. Усилившаяся эпидемія задержала Сперстау въ поселеніи, и онъ могъ только телеграфировать Моттрану, прося его отправиться въ бенгало, чтобы провести тамъ ночь. Но Моттранъ работалъ за сорокъ миль отъ ближайшей телеграфной станціи и ничего не звалъ, пока не встртилъ рано по утру въ воскресенье Лаундеса и Сперстау, направлявшихся къ Гуммилю съ обычнымъ еженедльнымъ визитомъ.
— Надюсь, что бдняга сегодня въ лучшемъ расположеніи духа,— сказалъ Моттранъ,— кажется, онъ еще не вставалъ.
— Я только что хотлъ взглянуть на него,— сказалъ докторъ.— Если онъ спитъ, то не надо его будить.
А черезъ минуту, по голосу, какимъ Сперстау звалъ ихъ, пріхавшіе узнали въ чемъ дло.
Опахало все еще качалось надъ постелью, но Гуммиль отошелъ въ вчность, по крайней мр, часа три тому назадъ.
Тло лежало на спин, съ прижатыми въ бокамъ руками, точно такъ же, какъ лежало недлю тому назадъ при Сперстау. Широко открытые глаза выражали неописанный ужасъ.
Моттранъ, вошедшій за Ландесомъ, наклонился надъ покойникомъ и слегка прикоснулся губами къ его лбу.
— Счастливецъ, счастливецъ,— прошепталъ онъ.
Но Лаундесъ, посмотрвъ ему въ глаза, съ ужасомъ отступилъ на другой конецъ комнаты.
— Бдняга! бдняга! А въ послдній разъ, я еще разсердился на него. Намъ бы слдовало, Сперстау, ходить за нимъ. Неужели онъ… самъ…
— Нтъ, не самъ,— отвчалъ докторъ.— Тутъ нтъ никакихъ слдовъ. Позовите прислугу.
Въ комнату вошло восемь или десять человкъ прислуги.
— Когда вашъ сагибъ легъ спать?— спросилъ Сперстау..
— Въ одиннадцать или десять, должно быть,— сказалъ слуга, состоявшій лично при Гуммил.
— Онъ былъ здоровъ? Впрочемъ, почемъ же ты можешь знать это?
— Насколько я могу понять, боленъ онъ не былъ. Но три ночи онъ почти не спалъ. Это я знаю, потому что видлъ, какъ онъ много ходилъ, особенно ночью.
Когда Сперстау сталъ поправлять простыни, съ постели упалъ большой охотничій ножъ. Докторъ тяжело вздохнулъ, а слуга посмотрлъ на тло.
— Что ты думаешь, Чума?— спросилъ Сперстау, подмтивъ вопросительное выраженіе на черномъ лиц.
— По моему жалкому мннію, этотъ покойникъ, бывшій прежде моимъ господиномъ, сошелъ въ мрачную преисподнюю и тамъ былъ пойманъ, потому что не усплъ во время выбраться изъ нея. Этотъ ножъ показываетъ, что онъ боролся со страхомъ. Я видлъ, какъ такимъ образомъ боролись во сн люди моего племени.
— Ахъ ты дуботолкъ, Чума! Ну, иди и приготовь печати, чтобы наложить ихъ на вещи сагиба.
— Господь создалъ васъ богоподобными. Господь создалъ и меня. Смемъ ли мы вмшиваться въ Его размышленія. Я прикажу прислуг не входить въ домъ, пока вы будете описывать имущество сагиба. Вс они воры, и непремнно украдутъ что-нибудь.
— Насколько я могу судить, онъ умеръ отъ… ну не все ли равно? отъ разрыва сердца, отъ удара, или отъ чего-нибудь другого,— сказалъ Сперстау своимъ пріятелямъ.— Намъ надо переписать его имущество.
— Онъ умеръ отъ испуга,— настаивалъ Лаундесъ.— Вы посмотрите въ эти глаза! Ради Бога, не хороните его съ открытыми глазами.
— Отчего бы онъ ни умеръ, но теперь онъ пересталъ страдать,— тихо проговорилъ Моттранъ.
Сперстау смотрлъ въ широко-раскрытые глаза.
— Подойдите же сюда,— сказалъ онъ.— Видите вы что-нибудь?
— Я не могу смотрть на него!— проговорилъ Лаундесъ.— Закройте ему лицо! Неужели существуютъ такія вещи, которыя могутъ до такой степени напугать человка? Вдь это ужасно. Ахъ, Сперстау, прикройте его.
— Нтъ… Это не испугъ,— сказалъ Сперстау. Моттранъ, опираясь на его плечо, пристально смотрлъ на покойника.
— Я ничего не вижу, кром срыхъ пятнышекъ на зрачк. Да и что же тутъ можно видть.
— А вотъ мы посмотримъ. Сколотить гробъ мене, чмъ въ полдня мы не успемъ, а онъ умеръ, вроятно, въ полночь. Лаундесъ, милйшій, пойдите и распорядитесь, чтобы кули вырыли могилу рядомъ съ могилой Джевинса. Моттранъ, обойдите съ Чумой весь домъ и наложите везд печати. А ко мн пошлите кого-нибудь, мы приберемъ тутъ.
Прислуга, вернувшись потомъ къ своимъ, разсказывала странныя вещи о сагиб доктор, который тщетно старался оживить ихъ господина разнымъ колдовствомъ. Онъ держалъ какой-то зеленый ящикъ передъ каждымъ глазомъ покойника и потомъ захлопывалъ его и что-то бормоталъ, унося куда-то съ собой зеленый ящикъ.
Стукъ гвоздей, которыми сколачиваютъ гробъ, не совсмъ пріятно слушать, но люди, много пережившіе, говорятъ, что легкое шуршаніе холста, на которомъ спускаютъ въ могилу бренные останки, и стукъ гроба о дно могилы еще гораздо непріятне.
Въ послднюю минуту совсть Лаундеса заговорила.
— Слдовало бы прочитать вс молитвы,— сказалъ онъ.
— Я тоже думаю. Но вы старше меня, и читать слдуетъ вамъ.
— Я не то хотлъ сказать. Я желалъ бы достать священника, и готовъ для этого създить куда угодно… Мн хотлось бы сдлать это для Гуммиля. Вотъ и все!
— Пустяки!— сказалъ Сперстау,— и началъ читать заупокойную молитву.
Посл завтрака они выкурили трубку молчанія въ память усопшаго. Затмъ Сперістау задумчиво проговорилъ:
— Этого въ медицинской наук нтъ.
— Чего?
— Того, что есть въ глазахъ покойника.
— Ради Бога, перестаньте говорить объ этихъ ужасныхъ вещахъ!— вскричалъ Лаундесъ.— Я видлъ туземца, который умеръ отъ страха, когда на него бросился тигръ. Я знаю, что убило Гуммиля.
— Чорта вы знаете! Вотъ я попробую узнать.
Докторъ удалился въ ванную комнату съ фотографической камерой, и плескался тамъ минутъ съ десять. Затмъ послышался звонъ битаго стекла, и Сперстау вышелъ оттуда совершенно блдный.
— Получили негативъ? — сказалъ Моттранъ.— Что же на немъ видно?
— Ничего. Нчто невозможное. Вамъ, Моттранъ, смотрть нечего. Я разбилъ его. На немъ ничего не было. Нчто невозможное.
— Вы теперь говорите неправду,— проговорилъ Лаундесъ, глядя на дрожащую руку, пытавшуюся набить трубку.
На нкоторое время снова водворилось молчаніе. Горячій втеръ поднялъ пыль за стною, и сухія деревья словно зарыдали. Въ эту минуту въ раскаленномъ воздух обрисовался ежедневный поздъ, со сверкающей мдью, съ горящей сталью и съ извергающимся паромъ.
— Намъ лучше ухать съ этимъ поздомъ,— сказалъ Сперстау.— Примемся опять за свою работу. Я свидтельство написалъ. Теперь намъ длать здсь больше нечего. демте.
Никто не трогался съ мста. Въ іюньскій полдень хать по желзной дорог непріятно. Сперстау взялъ шляпу и хлыстъ и, обернувшись къ дверямъ, сказалъ:
Можетъ быть и рай…
Долженъ быть и адъ…
А жить все же надо.
На это ни Моттранъ, ни Лаундесъ ничего не сказали.