Кому за махоркой идти, Черный Саша, Год: 1932

Саша Черный. Кому за махоркой идти
 Из сборника ‘Солдатские сказки’ Послал в летнее время фельдфебель трех солдатиков учебную команду белить. ‘Захватите, ребята, хлебца да сала. До вечера, поди, не управитесь, так чтобы в лагерь зря не трепаться, там и заночуете. А к завтрему в обед и вернитесь!’ Ну что ж! Спешить некуда: свистят да белят, да цыгарки крутят. К вечеру, почитай, всю работу справили, один потолок да сени на утреннюю закуску остались. Пошабашили они, лампочку засветили. Сенники в уголке разложили, — прямо как на даче расположились. Начальства тебе никакого, звезда в окне горит, сало на зубах хрустит, — полное удовольствие. Подзакусили они, подзаправились. Спать не хочется, — соловей над гимнастикой со двора так и заливается, прохлада из сеней волной прет. Порылись они в кисетах-карманах, самое время закурить, — ан табаку ни крошки!.. Вот один солдатик и говорит: — Что ж, голуби, обмишулились мы, соломки из тюфяка не покуришь… Без хлеба обойдешься, без табаку — душа горит. Придется нам в город в лавку идти, час еще не поздний. Второй ему свой резон выставляет: — На кой ляд всем троим две версты туды-сюды драть. Мало-ль мы на службе маршируем?.. Давайте на узелки тянуть, — кому выйдет, тот и смотается. А третий, рябой, свой план представляет: — Время терпит. Узелки, братцы, вещь пустая. Давайте-ка лучше сказки врать. Кто с брехни собьется, на настоящую правду свернет, тому и идти… На том и порешили. * * * Умостились они на сенниках, сапоги сняли, ножки подвернули, первый солдатик и завел: — В некотором полку, в некоторой роте служил солдат Пирожков, из себя бравый, глаз лукавый, румянец — малина со сливками. Служил справно, — все приемы так и отхватывал, винтовка в руках пташкой, честь отдавал лихо, — аж ротный кряхтел… Однако ж, был у него стручок: чуть в город его уволят, так он к бабьей нации и лип, как шмель к патоке. Даже до чрезвычайности!.. Не перебивайте-ка, братцы, спервоначалу будто и правда обозначается, а сейчас чистая брехня и пойдет… Встретился Пирожков как-то на гулянке в городской роще с девицей одной завлекательной, — поведения не то чтобы легкого, не то чтобы тяжелого, середка на половинке. Сели они на травке, — цветок сбоку к земле клонится, девушка к цветку, Пирожков к девушке, — подмышку ее зажал, аж в нутре у нее хрустнуло. Однако ж, не на ангела напал, — вывернулась рыбкой, да как двинет локтем под жабры, — так Пирожков и ёкнул. — Что ж, — говорит солдат, — ужели тебя, девушку, в невинном виде и поцеловать нельзя? А она, известно, осерчавши, потому что блузка у нее от солдатского усердия лопнула, сатин по шесть гривен аршин: — Тогда, — говорит, меня поцелуешь, когда командир полка перед тобой во фронт станет! Да с тем юбку в зубки, в кусты и улетела… Вертается солдат в роту, — дюже его задело… То да се, занятия начались, дошло до отдания чести, да как во фронт становиться… Новобранцев отдельно жучат, — кто ногу не доносит, кто к козырьку лапу раскорякой тянет, — одновременности темпа не достигают. А старослужащие ничего: хлоп-хлоп, один за другим так и щелкают. Дошло до Пирожкова, — экая срамота. Лихой солдат, а тут, как гусь, ногу везет, ладонь в разнобой заносит, дистанции до начальника не соблюдает, хочь брось. А потом и совсем стал, — ни туда, ни сюда, как свинья поперек обоза. Взводный рычит, фельдфебель гремит. Ротный на шум из канцелярии вышел: что такое? Понять ничего не может: был Пирожков, да скапутился. Хочь под ружье его ставь, хочь шварки из него топи, — ничего не выходит. Прямо, как мутный барбос… Фельдфебель тут к ротному подскочил, на ухо докладывает: — Образцовый солдат был, ваше высокородие… Чистая беда! Придется его, видно, в комиссию послать, видно, у него мозговая косточка заскочила. Подумал ротный, в усы подышал: — Повременить придется. Авось очухается… Ужель такого солдата лишаться? В город его только нипочем не пущать, а то он, во фронт становясь, начальника дивизии с ног собьет, всю роту испохабит. Время бежит. Пирожков ничего, тянется, по всем статьям первый, окромя того, чтобы во фронт становиться. Как занятия, — его уж насчет этого и обходили: что ж зря камедь ломать, дурака с ним валять. Ан тут-то и вышло. Нежданно-негаданно завернул в роту полковой командир. Ногти солдатские обсмотрел, сборку-разборку винтовки проверил. А потом и отдание чести. Стал сбоку монумент-монументом, солдатики так один за другим перед ним и разворачиваются, знай только перстом знак подавай: ‘проходи который’… Видит полковник, все прошли, один бравый солдат по-за койкой столбом стоит. — А это что за прынц такой? Пятки у него, что ли, стеклянные? А ну-кась, выходи, яхонт! Подлетает тут ротный, — так и так, да все насчет солдатской мозговой косточки и выложил. Как загремит командир полка, аж все голуби с каланчи, супротив роты, послетали: — Какая там косточка! Показывать не умеете!.. Растяпа разине на ухо наступил! Я ему эту косточку в два счета вправлю. Эй, орел, подика-сь сюда! Стань на мое место! Вот я тебе сам покажу. Отошел командир полка подальше, да как стал шаг печатать, так по стеклам гулкий ропот и прошел… Ать-два! На положенной дистанции развернулся перед Пирожковым, каблук к каблуку, руку к козырьку. Красота! — Понял? — спрашивает. — Так точно, ваше высокородие! — А ну-ка, сделай сам! Ахнул тут и Пирожков: шаг в шаг, плечики в разворот, хлопнул во фронт перед командиром, да так отчетисто, чище и в гвардии не сделаешь… — Ну, вот! — говорит командир. Видали? Показать только надо, как следовает!.. Удобрился он тут до Пирожкова, как мачеха до пасынка, приказал его для разминки в город до вечера отпустить. А тому только того и надо. Пришел скорым шагом в рощу, походил, побродил, разыскал свою кралю… Дале что ж и говорить… Пришлось ей белый флаг выкинуть, на полную капитуляцию сдаться, потому условие он честно сполнил, — бабьей их нации сто батогов в спину! Так-то вот, братцы, — а за табачком-то идти не мне…  * * * Крякнул второй солдат, начал свое плести: — Жила у нас на селе бобылка, на носу красная жилка, ноги саблями, руки граблями, губа на губе, как гриб на грибе. Хатка у нее была на отлете, огород на болоте, — чем ей, братцы, старенькой, пропитаться?.. Была у нее коровка, давала — не отказывалась — по ведру в день, куда хошь, туда и день. Носила бабка по дачам молоко, жила ни узко, ни широко, — пятак да полушка, толокно да ватрушка. Пошла как-то коровка в господские луга — на тихие берега, нажралась сырого клевера по горло, брюхо-то у ей, милые вы мои, и расперло… Завертелась бабка, — без коровки-то зябко, кликнула кузнеца, черного молодца… Колол он корову шилом, кормил сырым мылом, лекарь был хоть куда, нашему полковому под кадриль. Да коровка-то, дура, упрямая была, — взяла да и померла. Куда тут, братцы, деваться, — чем ей, старенькой, пропитаться? Наложила она полное решето мышей, надоила с них пять полных ковшей, стала опять разживаться… Ан тут, в самые маневры, зашли к ей лихие кавалеры, .господа молодые офицеры: — Нет ли у тебя, бабушка, молочка, заморить пехотного червячка? Пока полевая кухня подойдет, кишка кишку захлестнет… Поскребла бабка загривок, дала им жбан мышиных сливок. Выпили, поплевали, в донышко постучали, да и в сарае спать завалились. Только глаза завели, слышат — мыши в головах заскребли, скулят-пищат, горестно голосят: — Что ж это за манеры, господа офицеры? Бабка нас дочиста выдоила, молоком нашим вас напоила, а мышата наши голодом сидят, гнилую полову лущат… Благородиями называетесь, а поступаете неблагородно. Приклонил тут старший офицер ухо к земле, поймал старшую мышь в золе, посадил на ладонь да и спрашивает: — Что ж нам, пискуха, делать? Платили за коровье, выпили на здоровье, ан вышло — мышье. Мы тому не повинны… Старшая мышь и говорит: — А вы, ваши высокородья, пожалейте наше отродье. Деньги-то у вас военные — пролетные, люди вы молодые — беззаботные. Соберите в фуражку по рублю с головки, старушке на коровку… Ну-к что ж… Офицеры — народ веселый, завернули полы, набросали в фуражку с полсотни бумажек, старушке поднесли да и прочь пошли. С той поры, братцы, мышей в деревне развелось, хочь брось… Кто всех сочтет, тот за табачком и пойдет.  * * * Третий, рябой, принахмурился, соломинку из тюфяка перекусил, начал: — Не с чего, так с бубен… Прикатил, стало быть, дагестанский прынц в наш полк для парадного знакомства. Повезли его в тую ж минуту в офицерское собрание господ офицеров представлять. Глянул кругом полковой командир, брови нахохлил, полкового адъютанта потаенным басом спрашивает: — С какой-такой стати все младшие офицеры тут, а ротных командиров будто пьяный бык языком слизал? Полковой адъютант с ножки на ножку переступил и вполголоса рапортует: — Все, господин полковник, по неотложным делам отлучившись. Первой роты командир под винтовкой стоит, — тетка его за разбитый графин поставила, второй роты — бабушку свою в Москву рожать повез, третьей роты — змея на крыше по случаю ясной погоды пускает, четвертой роты — криком кричит, голосом голосит, зубки у него прорезываются, пятой роты — на индюшечьих яйцах сидит, потому как индюшка у него околевши, шестой роты — отца дьякона колоть чучело учит, седьмой роты — грудное дитё кормит, потому супруга его по случаю запоя забастовала… — Стой! — закричали земляки. — Вот и проштрафовался… — Как так проштрафовался? — А разве ж ты, моржовая твоя голова, не знаешь, что завсегда, как седьмой роты командирова супруга в запой войдет, — их высокородие свое дитя самолично из рожка кормит?.. Дуй скорей за махоркой, а то из-за брехни твоей и так припоздали!.