КОМУ НА РУСИ ЖИТЬ ХОРОШО
1
2
ПРИМЕЧАНИЯ
Рассказы и фельетоны, не вошедшие в книгу ‘НАША МАЛЕНЬКАЯ ЖИЗНЬ’
Кому на Руси жить хорошо, Дон-Аминадо, Год: 1921
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Дон-Аминадо. Наша маленькая жизнь: Стихотворения. Политический памфлет. Проза. Воспоминания
M., ‘ТЕРРА’, 1994.
Актриса, бежавшая из Москвы, рассказывала:
— Ненавистнее всех Мария Федоровна и Маяковский.
И Соколовский, и Малиновская, и Демьян Бедный, и сам Горький — все они только уродливые китайские тени на дрожащем советском экране. А действуют только те двое. Она чванлива, мстительна, настойчива и злопамятна, занимается филантропией, покровительствует искусствам и принимает знатных иностранцев. Он стал совершенным маньяком, жрет по неисчислимым добавочным пайкам и требует себе прижизненного монумента на Красной площади…
В рассказе московской актрисы была зловещая правда. Конечно, их можно возненавидеть острее, чем палача из чрезвычайки,— эту скупую и пошлую комедиантку, красноармейскую Лаису, совдепскую маркизу Помпадур, требующую далькрозовского ритма для умирающих от голода ребят,— и его, дюжего мясникообразного профессионала, хитрющего серпуховского Гулливера, прокладывающего пути от прохвоста к сверхчеловеку и от сверхчеловека к прохвосту!..
Фатальны и страшны российские совпадения. У каждого режима есть своя Мария Федоровна, ‘вдовствующая императрица’, ангел доброты, обожаемый народом, раздатчица чинов, грамот и наград, председательница комитетов и посетительница приютов и больниц.
Те же августейшие жесты, тот же Красный Крест и даже те же драгоценности короны. Одну собственная яхта возила в Данию, другую мчит экстренный поезд в Латвию.
И лишь в одном они разнятся: как прирожденная аристократка, вдова русского императора замкнута и молчалива, в то время как супруга русского писателя криклива и навязчива.
Но ведь это уже малая деталь, и все остальное — как прежде.
На кра-ул!..— и пред замершим красноармейским взводом проплывает к салон-вагону Мария II Феодоровна.
Зато Владимир Маяковский — явление стихийное, самобытное и никаким аналогиям с прошлым не поддающееся. Явление это восьмилетней давности, место рождения — вместительный зал на Лубянской площади, внешние признаки — желтая кофта, размалеванные щеки, братья Бурлюки, погубители своей жизни, изменившие ‘Синему журналу’ во имя ‘Центрофуги’, да еще, пожалуй, пресловутая полоса исканий, укладывавшаяся в старую хохлацкую поговорку: нехай гирше, абы нище!..
Зал бывал битком набит, лояльный дурак из отставных профессоров произносил резюме по поводу суда над Саниным или по делу обвиняемой Екатерины Ивановны (Андреевской героини), аудитория бешено аплодировала и, ‘тогда-то свыше вдохновенный’, появлялся на кафедре рыжий гориллообразный детина, простирая к толпе красные, с обгрызанными ногтями руки и чревовещал:
‘Горе вам, погрязшим в тине и в рутине, влюбленные в пушкинские сиропы и в ананасовую культуру ваших бесполых предков!.. Я, Маяковский, пришел опрокинуть старые монументы и я, Маяковский…’
Зал покатывался со смеху, но трещал от рукоплесканий.
Прошло два года. Война. Октябрьская слякоть. Забвение, примирение и единение. Манифестации, гимны, банкеты и лазареты. На Скобелевской площади — толпа. Верхом на бронзовом коне, заслонив бронзового генерала, сидит Маяковский и орет:
‘Слушайте, скифы! Слушай, Русь! И клянись пред копытами скобелевского коня двинуть могучую рать на проклятых обер-кельнеров и сокрушить последних Габсбургов и вытереть кровь на своих штыках о шелковое белье венских кокоток!..’
Хоть не до смеху было, а все же покатывалась толпа и до хрипоты кричали ‘ура!’ в мглистых октябрьских сумерках.
И вот прошла война, и уже прошла и ушла Россия, и скоро-скоро кончатся страшные сны, а оголтелый любимец Совнаркома ходит, подбоченясь, по темному кладбищу, жует горьковский бутерброд и декламирует по-жеребячьи:
‘Небывалей
Не было у истории
В аннале —
Факта!
И если скулит обывательская моль нам:
‘Не увлекайтесь Россией, восторженные дети’,—
Я указываю на эту историю со Смольным,
И этому
Я,
Маяковский, Свидетель!..’
1921
Кому на Руси жить хорошо.— ПН, 15 января, 1921. С. 3. Название — заглавие поэмы Некрасова. Мария Федоровна — М. Ф. Андреева (наст. фамилия — Юрковская, 1868—1953), русская актриса. Соколовский — возможно, В. А. Соколовский (1898—1964), актер. Малиновская — возможно, З. А. Малиновская (1857—?), актриса. Лаиса — здесь: иронический намек на любовные отношения М. Ф. Андреевой с Горьким, Лаиса — поэтическое имя возлюбленной. Маркиза Помпадур — Жанна Антуанетта Пуассон, маркиза де Помпадур (1721—1764), фаворитка Людовика XV. Гулливер — здесь: огромный детина, герой романа Дж. Свифта ‘Путешествие Гулливера’. Братья Бурлюки — Д. Д. Бурлюк (1882—1967), поэт и художник, Н. Д. Бурлюк (1890—1920), поэт, прозаик, теоретик искусства, В. Д. Бурлюк (1886—1917?), художник. В. Шкловский позднее писал: ‘Явилось сразу много Бурлюков — Давид, Владимир, Николай, Людмила… И все разные’. (Шкловский В. Поиски оптимизма. М., 1931. С. 91). ‘Синий журнал’ — бульварное издание поэта и беллетриста Н. Г. Шебуева (псевд. Благер, 1874—1937). ‘Центрофуга‘ — ‘Центрифуга’, одна из группировок футуристов. Екатерина Ивановна — героиня одноименной пьесы Л.Н. Андреева. ‘Тогда-то свыше вдохновенный’.— Строка из поэмы Пушкина ‘Полтава’. Габсбурги — династия, правившая в Австрии. ‘Небывалей...— Отрывок из стихотворения Маяковского ‘Потрясающие факты’.